Сыщик Путилин (сборник) Добрый Роман

В руках палачей

Стояли жаркие июньские дни. Духота в Петербурге, несмотря на обилие воды, царила невыносимая. Мы с Путилиным сидели и, по обыкновению, оживленно беседовали.

— А хорошо бы, на самом деле, доктор, удрать куда-нибудь из этого пекла! — обратился ко мне мой гениальный друг.

— Безусловно. За чем же дело стало? Возьми отпуск на двадцать восемь дней, и поедем.

Не успел я окончить фразы, как в кабинет вошел прокурор окружного суда.

— Ба! Какими судьбами? — шутливо воскликнул Путилин.

— Неисповедимыми, дорогой Иван Дмитриевич! — рассмеялся грозный жрец храма Фемиды. — Здравствуйте, доктор!

Мы обменялись рукопожатием.

— Держу пари, господа, что вы или обмозговываете какое-нибудь новое блестящее следствие-розыск, или…

— Или что? — улыбнулся Путилин.

— Или адски скучаете… — докончил прокурор.

— Благодарю покорно! Это отчего же нам скучать?

— А оттого, что разве может Иван Дмитриевич Путилин пребывать вне сферы своей блестящей кипучей сыскной деятельности?

— Помилуй бог, вы здорово промахнулись, Алексей Николаевич! Представьте, как раз наоборот: мы мечтаем с доктором куда-нибудь удрать из Петербурга, в глушь… — ответил Путилин.

— Ой, что-то не верится! А знаете ли вы, по какому случаю я приехал к вам, Иван Дмитриевич?

— Понятия не имею.

— Передать вам горячую просьбу одного осужденного, приговоренного судом к каторге и плетям.

Удивление промелькнуло на лице Путилина.

— Уже приговоренного? И просьба ко мне?

— Да.

— В чем же дело?

Видно было, что гениальный шеф сыскной полиции сильно заинтересовался этим обращением.

— Вчера, делая обход в тюрьме, — начал прокурор, — я зашел в одиночную камеру преступника-убийцы Александровского, заключенного временно, до отправки на каторгу, в этой тюрьме.

— Александровский? Позвольте, это по делу об убийстве старухи-ростовщицы Охлопковой? — уточнил Путилин.

— Да. Вам знакомо это дело?

— Как же, как же. Хотя я не вникал в его детали, занятый массой других важных расследований.

— Ну-с, так вот, когда я вошел в камеру убийцы, он вдруг бросился ко мне и с мольбой протянул руки. «Ваше превосходительство, — сказал он, — окажите мне одну милость!» Я его спросил, в чем дело, чего он страстно просит. И тут он удивил меня донельзя: «Знаете ли вы господина Путилина?» — «Знаю, — ответил я. — Это начальник сыскной полиции. А ты почему же спрашиваешь меня об этом?» — «А потому, что хотелось бы мне повидаться с ним». — «Зачем?» — «А затем, что он, может быть, спас бы меня от несправедливого приговора суда. Клянусь вам, господин прокурор, что не виновен я в убийстве этой старухи. Не я ее убил, а кто-то другой». Я пожал плечами и заявил ему, что теперь поздно рассуждать об этом, что он уже осужден и что никто теперь не может спасти его. Спросил я его также, откуда он про вас знает. На это несчастный ответил: «Когда мне вынесли обвинительный приговор, защитник мой пожал мне руку и сказал: „Бедный вы, бедный! Дело повернулось так, что все улики против вас. Единственный человек, который мог бы пролить луч света на это темное дело, — господин Путилин. Я очень сожалею, что не обратился к его помощи. Я верю в вашу невиновность, но суд взглянул на дело иначе“. И вот-с, ваше превосходительство, очутившись здесь, я все время не переставал днем и ночью думать об этом Путилине». Тут он, Иван Дмитриевич, вдруг упал передо мной на колени и зарыдал: «Умоляю вас, привезите ко мне Путилина! Может, он еще спасет меня, вырвет из рук палачей, избавит от каторги!» Он ползал у моих ног, норовя поймать и поцеловать мою руку. Я поднял его, стараясь утешить, и обещал исполнить его просьбу, что, как видите, и сделал.

С глубоким вниманием слушал Путилин рассказ прокурора.

— Обвиняли его, конечно, не вы, Алексей Николаевич? — спросил великий сыщик.

— Да, не я. Но почему, Иван Дмитриевич, вы добавили слово «конечно»?

Путилин усмехнулся:

— Потому, что если бы обвинителем были вы, то, по всей вероятности, вы не приехали бы ко мне со странной просьбой осужденного. А вдруг налицо действительно роковая судебная ошибка? Разве вам, как прокурору, приятно удостовериться, что вы закатали невинного человека? Скажите, каково ваше мнение: справедлив приговор или есть хоть какие-нибудь сомнения, которые можно трактовать в пользу осужденного?

Прокурор пожал плечами:

— Я лично безусловно убежден в его виновности.

— Что же в таком случае должно означать это непостижимое обращение преступника ко мне?

— Утопающий хватается за соломинку. Так и в данном случае. Фраза, вырвавшаяся у защитника обвиненного о всемогущем Путилине, запала в душу убийце. Очутившись в остроге, находясь все время в нервно-возбужденном состоянии духа, он не переставал думать о том, что спасение для него было возможно, а кончил тем, что решил, будто оно возможно еще и теперь.

— Объяснение вполне правдоподобное… — пробормотал Путилин, погружаясь в раздумья.

— Что же, Иван Дмитриевич, вы намерены повидаться с осужденным? — спросил прокурор.

— Да! — решительно ответил начальник петербургской сыскной полиции. — Для успокоения своей совести я должен сделать это.

— Так едемте. Я вас проведу к преступнику.

— Хорошо, сейчас. Скажите, Александровский — выходец из податного сословия?

— Да, иначе он не был бы приговорен к наказанию кнутом на Конной площади.

— Сколько ему лет?

— Тридцать один.

— Теперь вкратце восстановим суть того преступления, совершение которого было поставлено ему в вину. Если я в чем ошибусь, будьте добры поправить меня, Алексей Николаевич. Итак, пять месяцев тому назад в восемь с половиной часов утра вспыхнул пожар в доме купеческой вдовы пятидесяти восьми лет Дарьи Феофилактовны Охлопковой. Огонь заметил дворник. Он бросился в квартиру своей хозяйки, живущей в полном одиночестве, и тут в дверях квартиры столкнулся с выбегавшим оттуда человеком. Так?

— Так.

— Он, дворник, схватил незнакомца. «Стой, кто ты?» — крикнул он ему. Тот, с перекошенным от страха лицом, сделал попытку вырваться. «Стой, шалишь, не уйдешь!» — продолжал дворник, не выпуская из своих медвежьих объятий незнакомца. Дворник стал звать на помощь. Сбежались соседи. Незнакомца скрутили. Дым продолжал валить из квартиры. Немедленно дали знать пожарным и полиции. Извещен был и я, но, будучи сильно больным, не мог явиться на место происшествия, да и посчитал это дело пустячным. Когда полиция и пожарные проникли в квартиру престарелой вдовы Охлопковой, то увидели такую картину: на полу в одном нижнем белье лежала мертвая хозяйка дома, около нее валялась разбитая лампа. Разлитый и воспламенившийся керосин залил часть ее белья, и оно горело, обжигая ноги трупа. Пылали также кровать и ночной столик. Пожар быстро потушили. Началось следствие. В кармане пальто незнакомца нашли пачку денег, около трехсот рублей, и остро заточенный нож. Когда его спросили, как он очутился в квартире Охлопковой, он заявил, что пришел к ней как к ростовщице, но когда вошел в переднюю (ибо дверь оказалась незапертой) и увидел клубы дыма, то испугался, бросился обратно и тут был схвачен дворником. Исследование трупа пострадавшей показало, что она была задушена, а затем сброшена на пол. Так?

— Совершенно верно, Иван Дмитриевич… — подтвердил прокурор. — Однако вы хорошо знакомы с делом, хотя и заявили, что не знакомы с его деталями.

— А разве это детали? Это глупые, ничего не говорящие факты обычного следствия, лишенные тонкости какого бы то ни было анализа — и психологического, и просто сыскного. Ну-с, я продолжаю. На вопрос незнакомцу — это был Александровский, — для чего у него в кармане был нож и откуда у него, бедно одетого, появилась в кармане такая сравнительно крупная сумма денег, он показал, что присутствие в его кармане как ножа, так и денег для него является полной загадкой, ибо ни ножа, ни денег, идя к ростовщице, он при себе не имел.

— Совершенно верно. Это явилось одной из главных грозных улик против него… — вставил прокурор.

— Далее. На вопрос, зачем он явился к Охлопковой, Александровский заявил, что шел к ней с целью заложить ей два золотых кольца. Он-де слышал, что вдова принимает заклады… Увы, при обыске его и всей квартиры убитой эти кольца не были найдены. Так?

— Так.

— И тогда следствие нарисовало себе такую картину. Прослышав о богатстве старой купчихи-ростовщицы, Александровский, по профессии серебряных дел мастер (которому, кстати, отказали от последнего места за пьянство), замыслил ограбить Охлопкову. Под предлогом заклада он явился к той рано утром и, не замеченный дворником, позвонил и был впущен ростовщицей в дом. Что встает она рано, чуть не с петухами, ему могло стать известно от каких-либо клиентов жадной старухи, ибо целым рядом свидетельских показаний было действительно установлено, что Охлопкова вставала чуть свет и обходилась без услуг дворника. Итак, преступник вошел и, объяснив цель своего прихода, был впущен ростовщицей в комнату. Тут он бросился на старуху, и между ними началась неравная борьба. Ему, атлетически сложенному, не много надо было употребить усилий, чтобы задушить Охлопкову. Расправившись с ней, злоумышленник бросился грабить. Но все сундуки, где, по его расчетам, хранились деньги старухи, были заперты на большие железные замки. Ломать их было трудно: под рукой не было подходящих для этого орудий. Преступник бросился тогда к комоду и там, очевидно, схватил все, что нашел, — триста рублей. Страх, что его могут обнаружить, овладел им с победной силой. Александровский бросился бежать, но тут у него появилась мысль скрыть следы содеянного преступления путем устройства пожара. Если труп сгорит — следов не останется. Разве старуха не могла опрокинуть на себя горевшую лампу? Конечно, конечно. И вот он раздевает труп, укладывает его около кровати, разбивает лампу, обливает часть кровати, комода и белье керосином, зажигает и тихо, крадучись направляется к выходу. Но клубы дыма и язычки пламени опережают его: в ту минуту, когда он собирается выскользнуть из квартиры, он попадается в лапы дворника. Так?

Путилин говорил невозмутимо-спокойно, уверенно, словно он видел эту страшную картину собственными глазами.

— Кажется, — добавил он, — это именно то, о чем говорил в своей обвинительной речи ваш коллега, Александр Николаевич?

— Да-да… Честное слово, вы поразительно точно и тонко передали базис его обвинения! — воскликнул прокурор.

Путилин поглядел на часы:

— Мы можем ехать, господа.

Шаги гулко раздавались в унылом, мрачном, темном и вонючем острожном коридоре. Впереди шел старик надзиратель с ключами в руках, за ним следом Путилин, прокурор и я. Конвойные солдаты замыкали шествие, почтительно отдавая честь представителям прокуратуры и сыска.

— Вот здесь, Иван Дмитриевич… — проговорил прокурор.

— Вы желаете присутствовать при моем разговоре с осужденным? — спросил Путилин.

— Это зависит от вас. Если вы ничего не имеете против этого, то я был бы рад поприсутствовать.

— Пожалуйста.

Надзиратель огромным ключом открыл дверь каземата. Солдаты выстроились у двери. Отвратительный, удушливо-спертый воздух ударил нам в лицо. Пахло знаменитой русской парашей, сыростью… Когда мы вошли, сидевший у стола арестант в испуге вскочил.

— Господи, неужели за мной?.. Уже?.. — вырвался у него испуганный возглас.

Это был высокого роста, хорошо сложенный, почти еще молодой человек. Пятимесячное пребывание в остроге успело наложить свою печать на его нервные, выразительные черты. Страх отразился на его лице.

— Ну вот, Александровский, я исполнил вашу просьбу: я привез к вам господина Путилина. Он стоит перед вами, — проговорил прокурор и, сказав это, указал осужденному на моего гениального друга.

— Поблагодарите его превосходительство за согласие приехать сюда… — добавил прокурор.

На несколько секунд арестант словно замер. Он отступил назад. В его глазах, полных муки, страдания, засветились огоньки и безумной радости, и вместе с тем испуга. Путилин приблизился к нему, впиваясь в его лицо удивленным взглядом.

— Здравствуйте, бедняга Александровский! Вы выразили желание видеть меня. Я приехал к вам.

Какой-то судорожный вопль вырвался из груди приговоренного к плетям и каторге.

— Ваше… ваше превосходительство! — захлебнулся он в волнении. — Благодарю вас… Спасите меня!

Путилин снял с правой руки перчатку.

— Вы видите эту руку, Александровский? Это — правая рука Путилина, которую он никогда не подавал мерзавцам, посягавшим на чужую собственность, чужую жизнь. Но вам я ее протяну, если… если…

— Что если, ваше превосходительство? — пролепетал заключенный.

— Если вы прямо, честно и откровенно скажете мне, виновны вы или нет. Решайте.

Я с восторгом глядел на моего гениального друга. Как он был высок, красив в этот момент!

— Пожмете мою честную старую руку? — снова прозвучал голос Путилина. — Вы, ремесленник, а теперь каторжник?

Миг — и с рыданиями бросился к ногам Путилина осужденный.

— Не пожать, а поцеловать я ее хочу, ваше превосходительство! Клянусь памятью своей матери, я не виновен!

Лицо Путилина просветлело. Он ласково поднял арестанта с колен и кратко бросил ему:

— Садитесь. Давайте говорить, Александровский.

Послушно, как автомат, сел осужденный на табурет, привинченный к полу.

— Господин судебный следователь допрашивал вас немало. Я поведу с вами допрос несколько иначе… — проговорил Путилин.

Он весь преобразился: голос его звучал резко, повелительно, передо мной стоял мой друг, каким я его знал в моменты его знаменитых, особенных путилинских допросов.

— Вы ясно помните все случившееся в роковое для вас утро?

— Да, — твердо ответил осужденный.

— Подходя двором к подъезду дома, вы видели дворника?

— Нет.

— Войдя в подъезд, вы позвонили?

— Да, но ответа не последовало. Я позвонил еще раз, и тут вдруг мне бросилось в глаза, что дверь полуоткрыта. Я вошел в темную переднюю. Удушливые клубы дыма, пахнувшего керосином, обволокли меня. Я сразу чуть не задохнулся. В испуге выхватил я спички, зажег одну. Дым валил из внутренних помещений квартиры. Тогда я бросился вон, чтобы поднять тревогу, и вот тут-то был схвачен дворником.

— Это я знаю. Скажите, что это были у вас за кольца, которые вы несли закладывать ростовщице?

— Одно толстое, золотое, с аметистом, другое гладкое обручальное. Эти вещи я берег как память о покойной матери. Но нужда заставила меня решиться на их заклад.

— Нужда? Отчего вы стали нуждаться? Вы ведь мастер-серебряник!

Александровский понуро опустил голову:

— Пить я стал в последнее время. Не стали держать на местах.

— А почему вы стали загуливать?

— Горе со мной случилось: с невестой не поладил…

Начальник сыскной полиции пытливо глядел на арестанта.

— Где находились два ваших кольца?

— В кармане.

— В каком, в каком именно кармане?

— В кармане пальто.

— А-а… — тихо пробормотал Путилин. — Скажите, как вас схватил и держал дворник? За руки? За полы пальто? А лучше всего покажите на примере. Вообразите, что я — вы, а вы — дворник. Ну-с!

Осужденный схватил руку Путилина, завел ее назад, за спину, боком навалился всем корпусом на него таким образом, что другая рука Путилина тоже оказалась в плену.

— Он прижал меня к стене подъезда, крича «Стой! Попался!», а потом «Караул! Погром! Воры!»

— Хорошо… — проговорил Путилин. — Ну, до свидания, Александровский! Я уезжаю и постараюсь сделать для вас все что смогу.

Страх и надежда засверкали в глазах приговоренного.

— О, спасите меня, ваше превосходительство!

— Постараюсь, голубчик, постараюсь!

Прямо из острога Путилин проехал к тому следователю, который вел это дело. Когда Иван Дмитриевич объяснил ему цель приезда (подробное изучение всего следственного материала), тот наотрез отказал ему в этом.

— Простите, я не намерен исповедоваться перед вами… — желчно проговорил следователь.

Путилин усмехнулся и отпарировал удар:

— Из-за боязни лишиться удовольствия от своей блестящей следственной победы?

Следователя передернуло.

— Я не имею права сомневаться в правильности решения суда… — отчеканил он. — Весь добытый материал сделался его достоянием, и если суд вынес свой приговор, то, значит, дело кончено.

— И все-таки вы покажете мне и материал, и будете отвечать на мои вопросы! — уверенно проговорил Путилин.

— Не вы ли меня заставите? Не забывайте, ваше превосходительство, что я — не ваш подчиненный. Я судебный следователь, а не агент сыскной полиции.

— Увидим!.. — бросил ему Путилин.

От следователя Путилин поехал к министру юстиции. Принятый весьма милостиво и радушно, начальник петербургской сыскной полиции рассказал, в чем состоит его дело.

— Позвольте, но приговор суда оглашен в окончательной форме… — поднял брови сановник.

— Совершенно верно, ваше сиятельство. Но я убежден, что мы имеем дело с судебной ошибкой, — спокойно ответил Путилин.

Сановник развел руками:

— Я знаю вашу проницательность, милостивый государь, но что же мы можем теперь поделать? Я бессилен перед решением суда. Чего же вы добиваетесь?

— Только одного — чтобы приведение приговора в исполнение было отсрочено.

— На какое время?

— На неделю.

Сановник удивленно поглядел на Путилина:

— И в такой короткий срок вы надеетесь сделать для торжества правосудия больше, чем сделали следственные структуры в течение почти полугода?

— Я постараюсь. Если мне удастся, я спасу человека, ибо предъявлю другого убийцу, настоящего, если не удастся — пусть свершится то, что предопределено.

— Хорошо. Это я имею право сделать — отсрочить исполнение приговора.

— Затем я прошу вас, ваше сиятельство, разрешить мне пользоваться всем добытым следственным и судебным материалом.

…Через час Путилин подъехал к дому убитой ростовщицы. Он позвонил в железный звонок, и хриплые, лающие звуки пронеслись за воротами по двору. На воротах была прибита бумажка:

«Этот дом продается или сдается внаем».

Прошло несколько минут. Никто не являлся. Путилин позвонил еще раз, и вскоре калитка открылась. Перед Путилиным стоял сильный, стройный, коренастый мужик с красивым лицом.

— Что вам угодно? — спросил он Путилина.

— Ты дворник?

— Да-с.

— Так вот я хотел бы осмотреть этот дом.

— Купить желаете?

— Нет, внаем взять.

Путилин пристально смотрел на дворника. Он заметил какую-то тень, промелькнувшую на его лице.

— Пожалуйте… Только навряд ли, господин, он вам понравится.

— Почему это?

— Мрачная она, квартира-то, скучная.

— Скажи, любезный, в ней-то и убили твою хозяйку, старуху? Или, может быть, ты не тот дворник, при котором это случилось, а новый?

— Нет, я тот самый. При мне это случилось… — ответил нехотя мужик.