На войне как на войне Курочкин Виктор

Клок неба под потолком погас, и в котельной стало совсем темно. Могилкин лег на цементный пол, свернулся калачиком.

Ужин принесли тогда, когда уже никто не надеялся. Принесли в ведре объедки и оскребки: хлеба, каши, макарон и даже колбасы с сыром. Все это было полито водой и смешано. Делил еду Левцов. Он раскладывал ее руками в подставленные пилотки. Сократилин отказался. Его мучила жажда.

Ужинали при свете карманного фонарика. Светил немецкий солдат, надоедливый болтливый парень. Он знал с десяток русских слов, и теперь ему представилась возможность продемонстрировать свои таланты.

— Кушай, Иван, много… работай много… Кранке Германия отправляйся. Кедайняй капут. Вор — плохой зольдат. Вор много стреляй пах-пах… — Немец поднял автомат и показал, что они с ворами делают.

Долго болтал немец, коверкая русские слова. Из всей этой тарабарщины Сократилин выбрал главное. Во-первых, пленных кормят объедками потому, что завтра опять они будут таскать раненых. Вероятно, их будут отправлять в Германию. Сообщению немца, что под Кедайняем наши войска разбиты, Сократилину верить не хотелось. А когда солдат стал уверять, что немцы уважают русских и всегда будут уважать, если русские будут вести себя так, как хотят они, немцы, у Богдана сжались кулаки, но он сдержал себя и попросил солдата принести воды.

Тот долго не понимал, чего от него хочет пленный, а когда наконец уразумел, похлопал Сократилина по плечу, назвал «хорошим зольдатом» и, уходя, пожелал ему спокойной ночи.

Сократилин вытащил из кармана кисет, потряс над ладонью, набрал с десяток табачных крупинок, положил на язык, пожевал и сплюнул.

— Я мальчонкой все капустный лист курил, — сказал Никитин. — Эх, брат, дал маху! Надо бы у немца попросить сигаретку. А может, он еще придет? Ведь обещал же воды принести.

Сократилин не ответил. Пить хотелось зверски. Он и табак-то жевал, чтоб заглушить жажду. Теперь же от табака горело во рту. Богдан стал вспоминать, когда он в последний раз пил.

— В ресторане пиво. Пи-во! — прошептал Сократилин.

Он пытался думать о чем-нибудь другом. Стал гадать, поставят или не поставят немцы часового. Нащупал в кармане три копейки, сложил руки пригоршней и потряс: «Если орел — не поставят». Монета пала вверх орлом. Богдан решил гаданье повторить до трех раз. «А что, если падет решка? Лучше погадаю на немца с водой…» Погадал, и монета пала решкой.

«Хоть бы один-единственный глоток, только б рот смочить, — думал Богдан. — Где же этот проклятый немец?» — Ни о чем теперь, кроме воды, не думалось.

Прошел час, а может, полтора, а может, и два… Немец не появлялся. Все спали. Гармонщиков храпел, как заузданный конь. Никитин, привалившись к стене, тоже похрапывал. Около него, свернувшись клубком, спал Могилкин. Под потолком маячило грязно-серое пятно.

«Темней-то, наверное, и не будет, — решил Сократилин. — Сейчас самые короткие ночи. Плохо, что они короткие. Очень плохо. Подожду еще с полчасика, и надо будить». Сократилин привалился к Никитину, закрыл глаза, попытался забыть и не смог. Он пошевелил языком. Язык, как рашпиль, потер нёбо.

— Сухо, так сухо, как в африканской пустыне, — прошептал он.

Потом Богдан сидел, стиснув зубы, и ни о чем не думал. Казалось, что он уснул. Но он не спал. На него навалилось странное небытие…

Сократилин вдруг встрепенулся, пригладил волосы, застегнул воротник, рука его скользнула по пуговицам и задела медаль.

— Вот уж ни к чему ты здесь, — сказал Богдан Аврамович, снял медаль и сунул в нагрудный карман, потом легонько толкнул локтем Никитина: — Иван!

Никитин поднял голову:

— Пора?

…И сразу все зашевелились, как по команде, словно они не спали, а только делали вид, что спят.

Сначала надо было перетаскать под окно уголь. Работали быстро, бесшумно. Когда кто-то уронил на пол кусок антрацита, замерли и долго прислушивались. Но такая предосторожность была излишней. Окно котельной выходило в переулок между двух глухих стен школы и каменного сарая.

Могилкин сложил руки, вытянулся, как покойник. Его подняли, нацелили головой на дыру и стали потихоньку пихать.

— Ну как? — шепотом спросил Гармонщиков.

— Ничего, подается. Уши малость мешают.

— А что делать?

— Вытерплю. Да толкайте же! — И все поняли, что Могилкину больно, ужасно больно. Поднажали — Могилкин охнул. Теперь уже надо было пихать Могилкина, и пихать как можно быстрее. Он вывалился из дыры, как полено…

— Не сломал бы себе шею, — с тревогой заметил Никитин.

Но Могилкин не сломал себе шею. Он вообще ничего не сломал. Через минуту они услышали его голос:

— Порядок. Тихо. Туман. Давайте лом!

…Над селом висел густейший предрассветный туман. Дома, деревья с трудом проглядывались. Из котельной они попали в школьный сад. Сократилин упал на землю и стал облизывать мокрые листья. Из сада выбрались на картофельное поле, согнувшись бежали по нему. Поле кончилось, и они уткнулись в ограду, забранную плотным тыном. Пошли вдоль забора, миновали бревенчатую стену хлева и очутились на улице, где стояла колонна грузовых машин. Около машин, завернувшись в брезент, спали солдаты. Немцы были так от них близко, что Сократилин разглядел часового. Он, свесив на грудь голову, сидел на подножке кабины.

Повернули назад, и опять бежали вдоль тынного забора, по картофелю, и опять уткнулись в забор, но уже из частокола. И тут рядом, сбоку, закричал петух. Это было так неожиданно, что Сократилин присел и услышал стук собственного сердца. Богдан зажал его рукой. А потом петухи заголосили со всех сторон.

Под утро туман еще больше сгустился. В какую бы сторону они ни поворачивали, везде были заборы. Перелезли через плетень, растоптали огуречные гряды, уперлись в стену дома и услышали немецкий говор. Бросились назад.

…Сократилин полз наугад по капустным грядам, попал в горох. Пожевав гороха, пополз дальше. Его кто-то нагонял. Он оглянулся и не узнал кто. Богдан извивался как уж, использовал каждую канавку с ямкой, удивлялся, какой он все-таки гибкий, проворный, и радовался, что земной шар не такой гладкий и ровный, как школьный глобус. Раздвинув тын, Сократилин скатился в овражек. Овражек был мелкий, и на дне его тек ручеек. Сократилин припал к нему и стал торопливо глотать тепловатую, пахнущую гнилью воду. Руки у него по локти увязли в грязи. Но Сократилин ничего не чувствовал, а только пил, пил и пил… Когда же он оторвался от ручья, то увидел рядом Левцова с Могилкиным. Около них стояла огромная собака. Может быть, она и не была такой большой, но Богдану она показалась огромной.

— Пшла прочь! — зашипел на собаку Могилкин.

Левцов сгреб горсть грязи, швырнул в собаку и, видимо, попал ей в морду. Собака фыркнула, лениво потрюхала по овражку и утонула в тумане. Втроем они выбрались из оврага. Куда? Этого они не знали. Бежали, согнувшись в три погибели, в ушах звенело, глаза горели. Опять ползали по огородам. Сократилину казалось, что он ползает целую вечность и будет всю жизнь ползать и никогда не выберется из плена этих проклятых заборов. Наконец он выполз на дорогу, пересек ее и оказался на полянке с мелкой травкой. Он приподнялся, огляделся и затрясся, обливаясь холодным потом. Он увидел танк. Но какой? Наш трехбашенный, тот самый, который немцы облили бензином и сожгли. Значит, они, исколесив огороды, опять попали на площадь к школе. Богдан оглянулся. Сзади лежали Левцов с Могилкиным.

— Что будем делать, старшина? — шепотом спросил Левцов и вытащил из кармана пистолет.

Что делать? Да разве знал старшина Сократилин, что делать? Правда, он мог теперь ориентироваться. Надо подаваться влево и только влево, на восток, там спасение. Сквозь туман он увидел малиновую полоску рассвета. Но как теперь туда пробраться? Сколько потеряно времени, сколько напрасного труда! А итог: они лежат на лобном месте. Не дай бог, подует ветерок! А он обязательно подует, этот предательский утренний ветерок, и сдернет с них спасительное туманное покрывало.

Сократилин разглядел силуэт другого танка и пополз к нему. Пока он не был уверен, что именно там его спасение. Но какое-то шестое чувство подсказывало: «Давай, Богдан, давай. Это и есть то самое, что тебе надо».

И оно не обмануло Богдана. Это был БТ-7, который немцы ради забавы гоняли по площади. Передний люк был открыт. Исправен ли он, есть ли в баках горючее? Над этими вопросами раздумывать не было времени. В школе хлопнула дверь. И она словно бы подстегнула Сократилина…

Богдан крепко сжимал рычаги фрикционов. Сзади, за спиной, прерывисто дышали Левцов с Могилкиным. Как они попали в машину, Сократилин не видел и не слышал. Но очень обрадовался, что они здесь, с ним. Сократилин отлично знал «бэтэшку» и любил эту юркую быстроходную машину. Руки у него дрожали, но не от страха, нет. Чего теперь ему бояться? Он почему-то был уверен, что машина его не подведет: она заведется, и заведется сразу, как только он нажмет кнопку стартера. Руки у него дрожали от нетерпения.

Богдан закрыл глаза и выжал педаль главного фрикциона.

Визг стартера, оглушительная стрельба выхлопных труб, лязг гусениц — все смешалось. Танк рванулся, перескочил кювет, как соломинку, сломал молодой тополек, и его затрясло на булыжной дороге.

«Осторожно, Богдан», — приказал себе Сократилин и в ту же секунду ударил в грузовик. Он занимал полдороги. Кузов грузовика отделился от кабины и опрокинулся. Теперь промедление было действительно смерти подобно.

Сократилин выжимал из машины все, что только можно было выжать. Давно осталось позади село, немцы, стрелявшие по танку из автоматов.

Левцов во всю глотку ревел: «Броня крепка!..», Могилкин кричал что-то непонятное. Они мчались на восток! И солнце уже всходило, огромное, раскаленное, плоское. И туман, смешиваясь с дорожной пылью, клубился.

С шоссе свернули на грунтовую дорогу. Машину теперь не трясло, и она бежала, покачиваясь, мягко шлепая траками.

Левцов с Могилкиным уселись на башне, свесив в люк ноги. Им было немножко холодно. Солнце с каждой минутой желтело, поднималось все выше и выше. Туман редел, рвался на клочья, забивался в ямки, ложбины и там таял. Подул ветерок, и все вдруг заблестело, засверкало, заиграло. Небо бездонно синее, пестрые крестьянские поля. Рожь уже выталкивает из своих зеленых трубок серые колоски, узкими полосками белеет гречиха, и клевер уже покраснел.

Дорога нырнула в балку, из балки — на холм. Проехали луг, он цвел вовсю и уже подсыхал. Потом потянулся кустарник, кустарник сменил сырой и угрюмый лес из осины, хилой березы да ольхи с крушиной и непролазного ивняка.

Дорогу пересекла быстрая каменистая речушка. Переехав ее вброд, Сократилин заглушил мотор. Попили, помылись и поехали дальше. Лес кончился внезапно, и Сократилин резко посадил «бэтэшку» на тормоза. И вовремя. Еще секунда, и танк свалился бы в глубокую воронку. На краю воронки стоял, скособочившись, немецкий танк с поникшей пушкой и настежь распахнутыми люками. А метрах в пятидесяти от него они увидели батарею 122-миллиметровых орудий. Батарея, видимо, только что заняла позицию, приготовилась к бою и не сделала ни одного выстрела. Ящиков со снарядами — штабель, и ни одной стреляной гильзы. И только у одного орудия сбита головка панорамы. Труп артиллериста лежал поперек станины, свесив до земли голову и руки.

— А почему бросили пушки? — спросил Могилкин. — Совсем новехонькие — и бросили!

— Интересно, что здесь произошло? — сказал Богдан.

Впрочем, было над чем задуматься. Один раскуроченный вражеский танк, один убитый красноармеец, одна воронка, исправная батарея и штабель боеприпасов… Что здесь случилось? Кто подбил танк? Ведь наши пушки повернуты в обратную от танка сторону. «Наверное, это его бомбой, — подумал Сократилин. — А кто бросил эту бомбу? Наши или немцы?»

Разгадывать эту задачу не было времени. Пока тихо, пока не видно немцев, надо спешить. Проехав заросшую бредняком опушку, танк выскочил на широкое, залитое гудроном шоссе.

— Эх и дорожка! — воскликнул Сократилин. — Снять бы гусеницы и на колесах рвануть. Километров восемьдесят бы дал.

— В час? — удивился Могилкин. — Неужто можно?

— В чем дело? Давай снимем!

Сократилин насмешливо посмотрел на Левцова и покачал головой.

— Ты думаешь так весь день ехать?

— А почему бы и нет?

— Да ну тебя… — Богдан потянул на себя рычаг.

Минут десять они катили с ветерком. Потом появились немецкие самолеты. Они шли клином, занимая полнеба.

— Воздух! Стервятники! — заревел Могилкин.

Сократилин остановил машину, посмотрел, а потом резко свернул на льняное поле. Танк газовал. Место здесь было и рыхлое и сыроватое. Машина выла, окутываясь черным дымом, но упорно ползла к лесу, вытягивая за собой две глубокие борозды. В лесу Сократилин долго вилял между деревьями и в конце концов загнал танк в густой малинник.

— Здесь будем сидеть до ночи. А ночью попытаемся прорваться к своим, — решительно заявил Сократилин.

— Опять на танке? — спросил Могилкин.

— Конечно… Если хотите остаться со мной — машину замаскировать. И следы тоже замаскировать, — сказал Богдан, и сказал так, что Могилкин с Левцовым переглянулись. Это уже была не просьба, а приказ. Левцов вынул из кармана пистолет, пересчитал патроны.

— Пять штук, — доложил он. Расстегнул воротник, почесал шею. — А может, лучше без машины, старшина? Ну ее к бесу. Разве на танке пробьемся? А на своих двоих по кустикам, канавкам, где мышкой, где червячком. Ведь так-то надежнее будет. Верно я говорю, Могилкин?

— Конечно. На танке нам в жисть не пробиться. Такая махина, и грохоту на сто верст.

Черная неблагодарность «экипажа» возмутила Сократилина. И он с большим трудом сдержал себя, чтоб не раскричаться.

— Я машину не брошу. Она помогла мне выбраться из плена. Да и вам, кажется, тоже. У меня есть пушка, снаряды, пулемет…

— Немного снарядов-то: всего пять штук. А пулемет испорчен, и патронов к нему нет, — грустно сообщил Могилкин.

— Можете уходить. Я вас не держу! — резко бросил Сократилин, подошел к ольхе, согнул ее, навалился животом, сломал и бросил на машину. Левцов с Могилкиным тоже стали ломать кустарник и заваливать им танк. Потом замаскировали следы гусениц. Левцов с Могилкиным работали усердно, и Богдан решил, что ребята останутся. Но они не остались. Пожелали старшине всех благ и ушли не оглядываясь. Сократилин посетовал на человеческую неблагодарность и, чтобы заглушить тоску, решил заняться каким-нибудь делом. Замерил горючее с маслом. Бензину оставалось километров на тридцать, масла тоже было достаточно. Кое-что подрегулировал, кое-что подтянул, почистил. Попытался наладить «дегтярева». Но пулемет просто надо было выбросить.

Богдан выбрался из танка и лег под кудрявый ореховый куст. Он лежал на спине и глядел сквозь густую листву в синеватую пропасть неба. Солнце еще не жгло, а только начинало припекать. Под кустом было сыро и прохладно. На небе кое-где стояли сугробистые облака. Далеко за лесом гремело и ухало, а справа, где проходило шоссе, неумолчно гудело и лязгало.

— Идут, идут и идут, — шептал Сократилин. И вдруг сон, глубокий, будто сама смерть, внезапно свалил Богдана, и он, как сухой лист, полетел в изумрудную пустоту неба.

Когда Сократилин проснулся и увидел Левцова с Могилкиным, от удивления у него закружилась голова.

«Сплю я еще, что ль? — спросил он себя. — Ведь они ушли, хорошо помню, что ушли. А может, все это мне приснилось?»

Левцов, разбросав руки, с разинутым ртом лежал на спине. Могилкин на крохотном огоньке смолил цыпленка.

— Могилкин? — тихо позвал Сократилин.

Тот поднял голову, и лицо его расползлось в широченной улыбке.

— Проснулись, товарищ старшина?

Богдан засмеялся:

— Живой, настоящий Могилкин. Это хорошо! Только фамилия у тебя не очень веселая. Мо-гил-кин!

— Да уж какая есть, товарищ старшина.

— А звать-то тебя как? Сколько времени знакомы, а как звать друг друга, не знаем.

— Ромашка, — заулыбался Могилкин, — а по документам Роман Степанович.

— Ромашка. Красивое имя. — Богдан встал, потянулся. — Теперь ты мне поясни, Роман Степанович, откуда вы взялись. Ведь ты с Левцовым ушел.

— Мало ли что бывает, товарищ старшина. Сначала уходят, потом опять приходят. Такова наша жисть, — глубокомысленно изрек Могилкин и принялся скоблить ногтем цыпленка.

Все, что сказал Могилкин, показалось Сократилину необыкновенно умным и человечным. Ему хотелось обнять Могилкина, поцеловать его и сказать ему, что он очень хороший человек и что он, Сократилин, его очень любит. Но Сократилин почему-то устыдился своей мимолетной нежности и грубовато спросил:

— А долго ли я спал, Могилкин?

— Порядочно. Солнце-то было там. — И Могилкин показал, где раньше было солнце. — А теперь с обратной стороны светит.

— Ого, ничего себе врезал! Часов восемь. А чего ж ты меня не разбудил?!

— А я тоже спал. Как пришли, так и завалился. А Левцов караулил и курчонка щипал. Потом он разбудил меня. Теперь я караулю и курчонка смолю.

— Ясно! — Богдан потянулся, и суставы затрещали так, как будто они были деревянные. — Эх, испить бы!

Оказалось, что Левцов с Могилкиным распорядились и насчет водички. В тени под кустом можжевельника стояло ржавое и измятое до безобразия ведро с водой.

Богдан попил, сполоснул лицо, помочил голову и подсел к огоньку. Могилкин потрошил цыпленка. Ножа у него не было, и он орудовал гвоздем. Где Могилкин нашел гвоздь, Сократилин не стал спрашивать.

— Эх, закурить бы, Роман Степаныч, — сказал Сократилин, совсем не рассчитывая на табак.

— Есть и закурить, товарищ старшина, — степенно ответил Роман Степанович. — Махорочка гродненская «Не переведи дух». — Могилкин вытащил из кармана горсть зеленого самосада. — У Левцова тоже столько.

— Да где же это вы все раздобыли?! — воскликнул Сократилин. С того момента, как проснулся, он только и делал, что удивлялся.

— А там… На хуторе… Мужик дал.

— Какой мужик?

— Такой, как и все. Добрый мужик попался. Каравай хлеба дал. Сала не пожалел.

Могилкин сбегал к танку и принес ковригу хлеба и кусок сала. По цвету и твердости шпик не уступал ольховому полену, и пахло от него свечкой.

— Такого я бы тоже не пожалел, — сказал Сократилин.

— Ужас крепкое — не укусишь. Надо топором или пилой, а ножом не взять. В общем, с салом гиблое дело, — мрачно подтвердил Могилкин.

— И цыпленка он вам тоже дал? — как бы между прочим спросил Богдан.

Вопрос Сократилина насмешил Могилкина.

— Ну да! Дал, как же! Сами пымали там около хутора. — Могилкин с презрением посмотрел на цыпленка. — Был бы курчонок, а то одно недоразумение. Воробей больше. — Он подкинул в огонь сушняка, проткнул цыпленка гвоздем, насадил на палку.

— А соль есть?

— А вон, — Могилкин показал на сало, — поскреби, и будет соль.

— Ты, брат, не пропадешь. Практичный парень. Деревня-матушка таких ребят и производит на свет, — с удовольствием отметил Богдан.

Могилкин коптил на огне цыпленка. Он был так поглощен этим делом, что не замечал, что старшина внимательно разглядывает его уши. Они были бордовые: плотной коркой запеклась на них кровь.

— Ничего себе, — вздохнул Сократилин, опрокинулся на спину, подложил под голову руки. Он смотрел в зеленоватое небо и прислушивался к отдаленному гулу пушечной канонады. Она то затихала, то начинала греметь с еще большей силой. А по гудроновому шоссе катилась на восток немецкая техника. Враг шел уверенно, с песнями, как к себе домой. Богдан Аврамович невесело усмехнулся: — А мы действительно домой — и крадучись, как воры.

Он посмотрел на Могилкина:

— А вы почему вернулись?

Могилкин ответил так, как будто этот вопрос был совершенно излишним:

— Лес кончился. А там, за хутором, деревня и немцев тьма-тьмущая.

— Вы на них напоролись?

— Да нет! Мужик сказал. Он грит: «Днем не пройти — надо ночью». А Левцов грит: «Тогда уж лучше на танке».

Поужинали: съели хлеб с цыпленком и попили сырой водички. Что делать? Пока дождешься глухой ночи, глаза опухнут. Сократилин решил обучить свой «экипаж» стрельбе из пушки. Времени у них было с избытком, и Богдан, пользуясь случаем, прочитал им лекцию не только о пушке, но и о танке.

Левцов с Могилкиным узнали для себя много нового и даже интересного. Например: танк БТ-7 все время, начиная с 1931 года, модернизировался и усовершенствовался. За это время броня его увеличилась на семь миллиметров. Могилкин, закатив под лоб глаза, быстренько подсчитал:

— Каждый год по одному миллиметру.

— Да где ж по миллиметру? Меньше. По ноль целых и семь десятых, — уточнил Левцов. В математике он был явно сильнее Могилкина.

Сообщение Сократилина, что на танке стоит авиационный мотор М-17 V-образной формы, как молотом ударило Могилкина по голове. У него и рот открылся от удивления. Левцов же ничему не удивлялся. Он слушал с таким видом, как будто это все ему не только давно известно, но и давно надоело. В сравнении с Могилкиным он был профессором. И не без оснований. Что имел за своей спиной Могилкин? Четыре класса сельской школы, четыре года работы в МТС прицепщиком на тракторе НАТИ и четыре месяца службы в пехотном полку. Жизненный багаж Ричарда Левцова был значительно тяжелее и солиднее. Восемь с половиной классов средней школы, два года условных за хулиганство и полтора года службы в армии.

— Теперь переходим к огневой силе танка БТ-7, — объявил Сократилин и строго посмотрел на Могилкина. — Товарищ Могилкин, отойдите от матчасти, чтобы всем было видно.

— Чего? — не понял Могилкин.

— Руку убери с казенника пушки, — сказал Богдан, который, совершенно не замечая, держал себя точь-в-точь как преподаватель полковой школы. — Так вот, товарищи курсанты… то бишь, тьфу, — он махнул рукой, — бойцы… Тему о пулемете Дегтярева мы сегодня опустим, поскольку он сломан и никуда не годится. Начнем прямо с пушки. — Богдан постучал по казеннику ольховой палочкой и продолжал. Разумеется, не обошлось без истории. «Экипаж» узнал, что раньше в «бэтэшке» стояла 37-миллиметровая пушка и наводилась она в цель вручную с помощью плечевого упора.

— Теперь стоит сорокапятка с оптическим прицелом и специальными механизмами, — сообщил Богдан и показал эти механизмы. — Вот это колесико с ручкой служит для вертикальной наводки, а это — для горизонтальной. Понятно, товарищ Могилкин?

Слова «горизонтальная» и «вертикальная наводка» для Могилкина были новейшими. Они упоминались в боевом уставе. Могилкин же за четыре месяца службы познакомился только с уставом внутренней службы, и то с разделом: «Права и обязанности дневального». С боевым уставом не успел — война помешала.

Тему о прицеле Сократилин тоже опустил, так как он был сломан, и сразу же перешел к пушке. Сообщение Сократилина, что сорокапятка способна пробивать броню всех капиталистических танков, насмешило Левцова.

— С помощью подкалиберного снаряда, — уточнил Богдан.

— Но тогда другое дело. — И Левцов понимающе кивнул головой. О подкалиберном снаряде он услышал впервые. Но ведь непонятное всегда вызывает если уж не страх, то уважение. Коротко пояснив, для чего служат ствол с казенником и затвор с ударным механизмом, Сократилин перешел к практическим занятиям. К явному удовольствию Богдана, «экипаж» проявил не только рвение, но и незаурядные способности. В каких-нибудь полчаса Левцов с Могилкиным научились через канал ствола наводить сорокапятку в цель, заряжать и отдавать команды.

— Оружие готово! — кричал Могилкин.

— Огонь! — отвечал Левцов и лязгал затвором.

Сократилин оказался командиром требовательным, суровым, он гонял свой «экипаж» без отдыха и перекура и довел его действия почти до полнейшего автоматизма. Закончил учение Сократилин словами:

— Тяжело в учении — легко в бою.

Убили не больше двух часов. Покурили. Помолчали. Потом вспомнили свой побег из кочегарки, ребят, которых растеряли, заплутавшись на задворках села. Могилкин с Левцовым заспорили. Один утверждал, что их поймали, другой — обратное. Однако спор был ленивый и кончился тем, что каждый остался при своем мнении.

— А что это у тебя за имя такое — Ричард? Уж очень нерусское, — спросил Сократилин.

— Английское. Королевской династии, — не без гордости ответил Левцов. — Родители дали. Я же по происхождению аристократ. Отец был ученый, а матушка — чистая аристократка из дворян…

— Врешь! — сказал Могилкин. — В кого же ты такой забубенный родился?

Левцов завернул самокрутку с оглоблю, закурил и выпустил дым прямо в рот Могилкину.

— Так вот. До седьмого класса я был настоящим аристократом. С таким дерьмом, как ты, я тогда и не разговаривал. Все мальчишки во дворе нашего дома, по уверению моей матушки, были воры и бандиты. Мне даже смотреть на них запрещали. Я и в школу ходил не так, как все, — меня каждый день отвозили и привозили… А дома учили английской езде на лошади, французскому языку… Тужюр… бонжюр… и прочее… — Левцов выругался и опустил голову.

Сократилин тоже свернул цигарку и, прикуривая от самокрутки Левцова, спросил:

— Ну, а потом?

— Потом батьку свезли на кладбище и поставили ему памятник. И я почувствовал себя свободным гражданином республики. И решил наверстать упущенные веселые детские годы. Ребята нашего двора эту науку проходили постепенно, закаляясь. Я же решил сразу… Перво-наперво плюнул на школу и завел голубей…

Потом Левцов рассказал, как его судили за то, что привязал проволокой к стоявшей грузовой машине пивной ларек.

— Ничего… Все это глупость, телячья глупость. Война все спишет, — мрачно изрек Левцов.

— Конечно… Наверняка спишет!

Вечерело. Небо очистилось, темнело. Облака грудились у горизонта, около заходящего солнца. Высоко-высоко прошло звено немецких бомбардировщиков. В лесу сгущались тени. Ореховый куст на глазах превращался в бесформенную серую кучу. Потянуло сыростью, и сразу стало неприятно и зябко.

— Опять будет туман. Вот увидите, — авторитетно заявил Могилкин.

— Дай-то бог. Чего ж еще желать лучшего. — Богдан затоптал каблуком окурок и сказал, что, пока светло, надо поискать выезд из леса на шоссе.

Искать выезд пошли Сократилин с Левцовым. Могилкин остался в машине. Продрались сквозь густой, мокрый от росы кустарник и попали на заросшую дорогу. Идя по ней, спугнули тетерку с выводком. Тетерка ошалело заметалась.

— Ну что ты шумишь, дура? — спросил ее Левцов. — Не до тебя нам теперь, глупая птица.

Дорога свернула влево и минут через пять вывела их на опушку. Перед ними лежало клеверное поле.

— Здесь будем выезжать, — сказал Сократилин.

До шоссе было не больше километра. Сумерки сгущались, но движение на шоссе не затихало. Бежали машины, тарахтели мотоциклы. Сократилин оставил Левцова наблюдать за дорогой, а сам побежал к танку.

На тихом газу вывел на опушку леса «бэтэшку». Стали ждать, когда стихнет на шоссе движение. «Экипаж» Сократилина приуныл, да и сам он не очень-то радовался. Сократилин больше, чем Могилкин с Левцовым, понимал, что прорваться на танке к своим авантюра из авантюр. На что он рассчитывал? Единственное — на беспечность, глупость врага и русское авось. Больше ни на что!

«А не лучше ли бросить машину — и пешком? Конечно, лучше».

Богдан решил сказать об этом «экипажу» и сказал, но не то, что думал:

— Может быть, вам, братцы, страшно, тогда валяйте пешком!

Левцов стал закуривать. Он старательно и долго крутил цигарку. Глубоко затянулся и смачно сплюнул крошки самосада:

— Все равно! Помирать — так с грохотом!

— Конечно, — поддержал его Могилкин. — Лучше плохо ехать, чем хорошо идти.

Из-за стоявшего напротив леса выплывала луна, большая, белая, холодная, как ком снега. Движение на шоссе постепенно затихало. Теперь лишь пробегали машины-одиночки.

— Наверное, уже часов двенадцать? — сказал Сократилин. — Подождем еще часик.

— А как мы определим этот часик? — насмешливо спросил Левцов.

— По месяцу, — сказал Могилкин. — Как только отодвинется от той елки на три кулака, так и тронем.

Стали следить за луной. Могилкин отсчитывал кулаки.

— Готово. Как раз три, — объявил он.

— Что-то очень быстро твой час прошел, — заметил Сократилин, усаживаясь за рычаги.

Затарахтел мотоцикл. Переждали. Теперь Левцов отсчитывал кулаки. Туман, на который они рассчитывали, так и не сгустился. Он повис над землей прозрачной дымкой. Дальше ждать Богдану стало невмоготу:

— Поехали!

Завели мотор, тронулись, и тут справа над лесом взлетела ракета, лопнув, рассыпалась разноцветными брызгами. Сократилин выругался и, газуя на всю железку, погнал «бэтэшку» к дороге.

Километра четыре ехали без приключений. На полном газу проскочили хутор, занятый немцами. Потом их обогнала грузовая машина… Потом впереди на дороге вспыхнул свет фары. Фара угрожающе приближалась. Сократилин, не сбавляя скорости, гнал танк прямо на нее. Свет слепил глаза. Богдан, сжимая рычаги, мчался на фару. И вдруг свет погас. Сократилин увидел на обочине мотоцикл с коляской. Дальше все случилось помимо его воли и желания. Он даже не помнил, как раздавил мотоцикл. Догадался уже после, когда услышал трест, почувствовал толчок, словно его подбросило на ухабе, и сразу же по ушам стеганул ужасный крик… Богдан машинально заглушил мотор.

Немец дико кричал. Могилкин лежал ничком за башней, зажимая пальцами уши. Сократилин подбежал к мотоциклу. Тот, что сидел в коляске, был еще жив. Гусеница проехала ему по ногам. Немец выл не переставая.

Подбежал Левцов.

— Я его сейчас, я его сейчас успокою, — бормотал он, вытаскивая из кармана пистолет. Но пистолет не вытаскивался. — Я его успокою сейчас, как миленького…

Крик оборвался на высокой ноте. И стало тихо, так тихо, что было слышно, как где-то далеко поскрипывает кулик.

Левцов толкнул плечом Сократилина:

— Тихо-то как стало.

Сократилин вздрогнул:

— Что?

— Страшно тихо. Надо драпать, — прошептал Левцов.

— Да, да. Конечно, конечно, поехали, — шепотом ответил Богдан.

— Постой. — Левцов схватил за руку Сократилина и так сжал, что тому стало больно. — Кажется, офицера прихлопнули. Смотри, сумка. Возьмем?

— Зачем?

Но Левцов уже протягивал к сумке руку. Сократилина затрясло противной дрожью.

— Брось. Надо его переворачивать. Так не снимешь.

— Снимем, — сквозь зубы процедил Левцов, схватил сумку руками, уперся ногой в труп и оборвал ремешок. Однако на этом он не успокоился. Вытащил из кобуры пистолет. А со спины мертвого водителя стащил автомат. Торопился и выпачкал в крови ремень.

— Да брось ты его.

— Пошел ты… — огрызнулся Левцов и хладнокровно вытер ремень о траву.

«Ну и нервы у парня — как веревки!» — подумал Сократилин.

Хладнокровие и уверенность, с которыми действовал Левцов, постепенно передавались Богдану. Теперь он мог соображать и действовать. А когда он сжал руками рычаги фрикционов, то совсем успокоился.

Животный страх, который нагнал на Богдана своим криком немец, исчез. Но появился другой, разумный. Выдержит ли танк эту сумасшедшую гонку, хватит ли у них горючего? Вот что теперь пугало Сократилина.

Впереди в легкой дымке тумана показалось село с тусклыми желтыми огоньками. Сократилин не только предполагал, но и чувствовал, что село кишит немцами. И отлично сознавал, что идет на безрассудную дерзость. Другого выхода у него не было.

— Впереди село. Попытаемся проскочить. Зарядить пушку! — приказал он.

Дальше события разворачивались как в скверном детективе. Село оказалось ужасно длинным, с безобразной, тряской, булыжной дорогой. Вначале оно было довольно-таки пустынным, а потом «бэтэшка» неслась вдоль колонны грузовиков с высокими кузовами. Грузовики кончились, и машина нырнула в коридор из танков. В конце этого коридора стояла толпа солдат. Грохнул выстрел. Сократилин не понял, кто стрелял. Ему показалось, что стреляли над его головой. Однако после выстрела солдаты словно сквозь землю провалились. И Богдан решил, что их вообще не было, просто это у него от страха в глазах мельтешит.

Он выжимал из машины все, что можно было выжать. Танк ревел, громыхал, и все в нем тряслось и брякало — от пушки до последней заклепки, вот-вот он сейчас споткнется и развалится здесь, на дороге. Но пока шло так удачно, что даже не верилось.

Все-таки немцы успели опомниться. В конце села Сократилин увидел их. Они выкатывали на дорогу пушку. Не сбавляя скорости и не сворачивая, Сократилин погнал танк прямо на опушку. Он не слышал криков «экипажа». Он видел только одну пушку, видел ее черный глаз, который метался из стороны в сторону.

«Наводят! Конец!» — Сократилин на секунду зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел бегущих от пушки немцев.