Самец взъерошенный Дроздов Анатолий
– Не хуже меня. А может, и лучше.
– Таких, как он, за проходом много?
– Нет. Игрр попал в Пакс случайно.
– Он красив?
Пленница не ответила, но лицо ее просияло, и жрица не стала повторять вопрос – и без того понятно.
– Ты была его самкой?
– Женой! – обиделась рома.
– Пришлые берут нол в жены? – удивилась Мада.
– Меня взяли! – гордо ответила пленница.
«Говард не обманул! – довольно заключила жрица. – С ним можно иметь дело!»
– Этот Игрр любит тебя?
– Что ты знаешь о любви?! – хмыкнула пленница.
Мада втянула ноздрями воздух. Рома, похоже, не понимает, с кем разговаривает. Кликнуть сарм, чтоб отхлестали ее плетьми? Рано. Рома запрется и не скажет, что нужно. Пытка не поможет: когда боль заставляет тебя кричать, признаешься в чем угодно.
– Посмотри на меня! – сказала строго. – Если я надену сенаторскую тогу, кто-нибудь в Роме опознает во мне сарму?
Пленница промолчала, но в ее глазах Мада увидела ответ.
– Во мне человеческой крови больше, чем в ваших магистратах. Тебя не удивляет, что мы с тобой говорим на латыни? А я не только свободно разговариваю на вашем языке, но и пишу. Как думаешь, почему?
Дожидаться ответа Мада не стала.
– Моей матерью была жрица, с тремя четвертями человеческой крови в жилах. Вы зовете таких «треспартами». Отца выбрали из полона, захваченного в одном из городов людей, в ту пору, когда они еще жили в Паксе. Отец был молод и красив, и его оставили в храме, чтобы не тратить такую кровь на простых сарм. Только жрицы могли совокупляться с ним. Но, когда мне исполнилось десять, отец отказался их брать, потому что захотел меня.
Мада расправила плечи.
– С тех пор ни одна сарма не побывала в его ложе. Отец давал им свое семя, но не ласкал их. Жрицы пытались его заставить, но он пригрозил, что убьет себя. Они отступились. Луций, так его звали, любил меня. Он научил меня читать и писать, рассказывал, как устроен ваш мир, о том, как сюда пришел легион и что он принес в Пакс. Говорил о резне, которой нолы «отблагодарили» людей за все, что они для вас сделали. Луций ненавидел вас и радовался, что ему не пришлось служить в храме, даря семя потомкам убийц. Он помогал нам создавать оружие. К сожалению, знал он мало: в плен попал совсем молодым.
Мада помолчала.
– Я принесла ему троих сыновей. Троих! – Голос ее звенел торжеством. – Даже появление одного считается милостью Матери. У сарм от мужчин-людей рождаются только дочери. Когда умерла прежняя верховная жрица, я стала следующей. В семнадцать лет!
Пленница усмехнулась. Мада насупила брови.
– Знаю, о чем ты подумала. Вы считаете нас дикарями, не достойными даже говорить с рома. Но вы гораздо хуже нас. Ты думала над тем, как оказалась в наших руках?
Рома насторожилась.
– Тебя предали, – усмехнулась Мада. – Свои. Вот! Она достала из рукава и бросила пленнице свернутый в трубочку кусок пергамента. – Здесь написано, каким путем шла твоя турма. Мне дал это вождь «фармацевта». А ему пергамент вручила понтифик Рома. Она желала тебя убить. Ты, верно, перешла ей дорогу. Вы настолько развращены, что не брезгуете уничтожать друг друга чужими руками. Сармы воюют между собой, но чтобы они предали своих? Такого не было за много веков. Мы знаем, что такое доблесть и честь.
Пленница развернула пергамент и впилась в него глазами.
– Можешь оставить его себе, – пожала плечами Мада. – Мне он больше не нужен.
Рома свернула пергамент и спрятала в рукав туники.
– Где твои сыновья? – спросила внезапно.
– Они родились слабыми и не прожили долго. Это не имеет значения! – нахмурилась жрица. – Здорового муша рожает только человеческая женщина. Великая Мать, послав сыновей, всего лишь отметила избранницу. Она хотела, чтоб я управляла сармами. Я не подвела ее. За несколько лет все орды признали власть Балгаса, за исключением диких, которые кочуют по окраинам. – Мада презрительно усмехнулась. – Но и они в день весеннего солнцеворота приезжают в храм, чтобы принести жертвы Великой Матери. Мне не нужны эти дикарки. Помог подчинить орды Луций, он учил и наставлял меня. Когда он умер, рыдала вся степь, а кто не захотел плакать, того заставили, – лицо Мады стало жестким. – С тех пор прошло десять лет, но ни один муш не коснулся моего лона, хотя я не стара и могу родить. Ты собираешься учить меня, что означает любовь? Не заблуждайся! Луций, приняв меня на свое ложе, отказался от других женщин. А вот твой Игрр сейчас утешается в объятиях другой.
– Нет! – воскликнула пленница. – Он не такой!
– Ты уверена?
– Да!
– Думаешь, он согласится приехать в Балгас, пообещай я тебя отдать?
– Не сомневаюсь!
– Вот и славно!
Мада встала. Рома глянула недоуменно, затем вскочила и сжала кулаки.
– Ты!.. Только посмей! Я тебя убью!
Жрица сделала знак страже. Та подскочила и завернула пленнице руки.
– Отстегайте ее плетьми! – распорядилась Мада. – Она говорила дерзко с Великой Матерью. Но не перестарайтесь. Я пообещала, что она будет жить, и мое слово нерушимо. После наказания отведите ее к кожевникам, и пусть скребет там шкуры. Свою миску похлебки и кость с мясом надо заслужить. Я не держу в Балгасе бездельников!
– Славное вино! – сказала Марцелла, ставя чашу. – Оно благоухает во рту и наполняет нутро теплом. Тело размягчается и тяжелеет, а на сердце становится радостно. Благодарю!
– Выпей еще! – предложила Октавия, берясь за кувшин.
– Нет! – покачала головой сенатор. – Еще одна чаша, и мне захочется спать. Ты ведь позвала меня не для этого?
Взгляд гостьи стал жестким, и верховный понтифик поразилась перемене, произошедшей с еще мгновение назад казавшейся благодушной гостьей. «С ней нельзя хитрить, – поняла жрица. – Будет только хуже».
– У меня к тебе разговор, достопочтенная.
– О чем?
– О будущем Ромы.
– С каких пор оно тебя интересует? – усмехнулась Марцелла. – К чему тебе волноваться о будущем? Ты понтифик максимус, самая богатая женщина в Паксе. У тебя подвалы, полные золота, и сотни слуг, готовых выполнить любое твое желание. Чего тебе не хватает?
– Власти.
– Для чего? – насторожилась сенатор.
– Чтобы спасти наш мир. Мы вымираем. Год от года «фармацевта» привозят все меньше пришлых. Димидий и треспарт рождается недостаточно. И так будет, пока в Роме правит нынешний принцепс.
– Почему?
– Флавия и ее хромая наставница желают, чтобы в Пакс ввозили только светлокожих мужчин. Но таких в мире людей найти все труднее. В то время как есть тысячи других – смуглых и даже чернокожих. Они не менее сильны и здоровы.
– Нолы не захотят их, – покачала головой Марцелла.
– Можно заставить! – раздула ноздри Октавия. – Подумай сама! Разве имеет значение цвет кожи воинов? Или это мешает им держать меч? Получив этих мужчин, мы вырастим тысячи воинов, и сармы забудут дорогу к Рому. Мы раздавим их и втопчем в грязь.
– Не хотела бы иметь дочь с черной кожей! – фыркнула гостья.
– И не нужно, почтенная! – улыбнулась Октавия. – Лучшие люди Рома, к которым ты, несомненно, принадлежишь, будут по-прежнему выбирать. Для вас найдутся голубоглазые и светлокожие. Через пятнадцать-двадцать лет не придется заглядывать в записи храма, чтобы определить высокий род. Будет видно издалека.
– Хм! – сказала Марцелла. – Неплохо придумано. Чего ты ждешь от меня?
– Ты самая влиятельная в сенате, к тебе прислушиваются. Поговори с сенаторами.
– А дальше?
– Сместите Флавию.
Сенатор бросила на понтифика цепкий взгляд.
– Хочешь занять ее место?
– Да! – кивнула Октавия. – Понимаю, что ты, да и многие другие не отказались бы от этого кресла. Но главный над «фармацевта» будет разговаривать только со мной. Он сам так сказал. Просто сместив принцепса, вы не получите больше мужчин – все останется, как прежде.
– А что выиграю я? – сощурилась Марцелла. – Чем мне это выгодно? У меня есть земли и нолы, обрабатывающие их. Мои сундуки полны золота, а слуг в доме столько, что я не помню их имена. Что ты можешь предложить?
– Мужчину, молодого, красивого, сильного. Или двух, если пожелаешь.
– Я в состоянии купить лупу! – пожала плечами Марцелла.
– Ты брала их?
Гостья кивнула.
– Осталась довольной?
Марцелла покачала головой.
– Неудивительно, – усмехнулась Октавия. – Лупы, принимая женщину, думают лишь о деньгах. Своей обязанностью они считают дать семя, остальное их не заботит. Было ли с ними приятно, или же нет, не их печаль. В то время как ласки мужчины способны вознести женщину на вершину блаженства.
– Это не более чем миф! – хмыкнула гостья.
Октавия хлопнула в ладоши. Дверь отворилась, и в комнату вошла Касиния. Ее сопровождали двое мужчин. По знаку понтифика они подошли ближе и сбросили с себя одежды.
– Посмотри на них! – сказала Октавия. – Как они молоды и красивы! Их фаллосы крепки, как железо, и они неутомимы в ласках. Хочешь испытать? Выбирай любого! Или сразу обоих.
– А как с этим? – гостья указала на бронзовый браслет ближнего мужчины.
– Они будут молчать. Я – тоже. Кто посмеет бросить обвинение тебе, достопочтенная?
– Хорошо! – согласилась Марцелла.
– Позволь, госпожа!
Один из мужчин приблизился к лектусу, на котором лежала гостья, и ловко стащил с нее паллу, а затем – и тунику. Склонившись, он стал лизать соски полных грудей. Другой тем временем раздвинув сенатору ноги, запустил руку в промежность. Марцелла прерывисто задышала и стала постанывать.
– Я оставлю вас, – сказала Октавия и вышла. Вслед за ней из комнаты выскочила Касиния.
– Не подведут? – спросила жрица, когда они оказались за дверью.
– Не сомневайся, Великая! – склонилась та. – В своем мире, с их слов, они снимались в «порно». Так называется представление, в котором мужчина публично ласкает женщину. Они сказали, что могут довести до любовного экстаза любую.
– Это всего лишь слова! – отмахнулась Октавия.
– Я проверила! – ощерилась помощница. – Они не врут.
Жрица бросила на нее пристальный взгляд. «Если им удалось заставить кричать Касинию…» – подумала она, и в этот миг из-за дверей донесся вопль. Он повторился еще и затем вновь… Не приходилось сомневаться: так может кричать только обезумевшая от страсти женщина.
– Я же говорила! – ухмыльнулась помощница.
– Что они попросили? – спросила Октавия.
– По два золотых каждому.
– Всего-то? – удивилась жрица.
– И еще позволения совокупляться со жрицами – по их выбору. Они сказали, что им этого очень хочется.
– Пусть! – согласилась Октавия. – Только чтоб другие мужчины не знали.
Касиния склонила голову. Тем временем вопль за дверью стал непрерывным и внезапно оборвался. Жрица с помощницей замерли. Отворилась дверь, и в коридор, на ходу поправляя туники, выскользнули двое мужчин. Поравнявшись с Октавией, они поклонились.
– Проводи! – велела жрица Касинии и вернулась в комнату. Гостью она застала одетой, правда, небрежно. Марцелла возлежала на лектусе и потягивала из чаши вино. Октавия устроилась напротив.
– Ты не солгала, – хрипло сказала сенатор, ставя чашу. – Ты отдашь мне этих двоих, если станешь принцепсом?
– Не сомневайся! – кивнула жрица.
– Я могу обещать подобное и другим?
– Безусловно. Если не поверят, пришли их ко мне.
– Хорошо, – сказала Марцелла. – Я принимаю твое предложение. Но с одним условием, – она подняла указательный палец. – От Флавии ты избавишься сама.
– Как? – не поняла Октавия.
Марцелла провела ребром ладони по горлу. Жрица нахмурилась.
– По-иному не выйдет, – вздохнула Марцелла. – Эта юная сучка, вернее, старая пьяница Лаура, которая за ней стоит, держит сенат в железных тисках. Они не позволят принять закон о смещении принцепса. А вот если девчонка умрет… Ты поняла?
Октавия кивнула.
– Благодарю за угощение!
Гостья встала и, чуть покачиваясь, пошла к дверям. У порога повернулась.
– Пришли завтра ко мне этих двоих!
Прежде чем жрица успела ответить, Марцелла скрылась за дверью. Октавия сморщилась и плюнула.
Глава 22
Черед нашего контуберния охранять покои принцепса пришел не скоро, и Недотрогу это почему-то огорчало. Ему хотелось скорее попасть в Палатин. Я объяснила, что график этих дежурств составляется на год вперед и замены возможны лишь в случае болезни кого-то из преторианцев, а такого практически не случается. Выслушав меня, он вздохнул.
– Что тебе во дворце? – спросила я. – Там ничего интересного – стоишь у дверей и скучаешь.
– Хочу видеть Флавию, – сказал он, помявшись.
– Зачем? – насторожилась я.
– Поговорить.
– Принцепс не станет разговаривать с простым преторианцем, даже мужчиной.
– Надеюсь, меня она вспомнит.
– Вы знакомы? – удивилась я.
– Приходила ко мне на массаж – вместе с Лаурой. После чего пожелала остаться на ужин. Ей он понравился.
«Дело не в ужине, – подумала я. – То-то Флавия тебя в амфитеатре спасала! Влюбилась…» Вслух, конечно, я этого не сказала.
– Посмотрим! – пожала плечами. – Но я бы на твоем месте не слишком рассчитывала.
Зачем Недотроге нужна принцепс, объяснять не требовалось: хочет просить за жену. Я рассказала об этом девочкам, и мы были единодушны: принцепс не станет посылать войско для спасения Виталии. Кому, кроме Игрра, она нужна? Говорить этого Недотроге, однако, не стали – зачем расстраивать? Еще обидится и уйдет. Нам это надо?
С появлением Игрра в контубернии жизнь изменилась. До него девочки не слишком ладили. В когорту приходят по разным причинам. Кому-то требуется ценз, а кто-то мечтает подняться из бедности. Бычок, к примеру, из богатой семьи, зато Воробышек – дочь пекаря. С детства таскала мешки с мукой, потому такая сильная. Ее за это в когорту взяли. Бычок рассчитывает стать магистратом, а Воробышек – выбиться в центурионы. Рядовому преторианцу платят два аурея в месяц, декану – три, а вот центуриону – десять. Для Воробышка – это предел мечтаний. За пятнадцать лет в должности центуриона можно скопить достаточно, чтобы купить в провинции дом и несколько югеров[55] земли, нанять нол, после чего остаток жизни провести в сытости и довольстве.
Прежде девочки, случалось, ссорились, и это переходило во вражду. Теперь как кинжалом отрезало. Сдружились, водой не разлить. Объединил нас Игрр. Наш Недотрога не только воин, но и медикус, причем умелый. Когда Бычок, бросая пилум, вывихнула плечо (говорила я ей, что нельзя так размахиваться!), Игрр вправил ей вывих прямо в поле. Когда Череп подвернула ногу и захромала, Игрр наложил ей на сустав повязку, а затем нес на руках в преторий. Коня, понятное дело, нам не дали: о раненых легионеры должны заботиться сами. Череп, оказавшись на руках Игрра, обняла его за шею и положила ему голову на плечо (любой на ее месте воспользовался бы!) и так млела до самой казармы. Мы ей жутко завидовали.
После того случая Недотрога стал нас лечить. Вывихи, ушибы, а то и раны на занятиях – дело обычное, а наша медикус сидит в лагере, поскольку старая и подслеповатая. Центурионы перестали за ней посылать, поручив нас Игрру. Тот отнесся к этому ревностно. Первым делом потребовал поголовного осмотра преторианок. Это привело к ряду последствий. Во-первых, троих уволили по состоянию здоровья. У одной Игрр обнаружил грыжу, у двоих – фтизис в начальной стадии.[56] Среди тех, у кого нашелся фтизис, оказалась и Помело. Как радовалась когорта! Уволенные не огорчились. Они оказались из знатных семей и в преторий пришли за цензом. Минимальный срок службы для желающих стать магистратами – три года, но отставка по ранению или из-за болезни на цензе не сказывается – засчитывают, сколько нужно. Та же Помело на выборах теперь будет козырять, что подорвала здоровье на службе Отечеству. Игрр, как говорили, каждой из больных рассказал, как им следует лечиться и беречь себя. В том числе и Помело. Зря! Я бы этой сучке посоветовала…
Нужно ли говорить, с какой охотой девочки шли на прием к Игрру! По себе знаю: нас он осмотрел в первую очередь. Каждую ощупал, простучал пальцами. Прикладывая ухо к спине и между грудей, заставлял дышать, зачем-то показывать язык и зубы… Приятно. Наша старушка-медикус сначала встревожилась, подозревая пришлого в стремлении занять ее должность, но Недотрога успокоил ее, сказав, что не претендует. Это он зря. Медикус в когорте получает жалованье куда больше легионерского, а Игрр мало того, что взвалил на себя чужие заботы, так еще продолжал ходить с нами в поле. Спрашивается, зачем? Я не выдержала и сказала ему, но он только плечами пожал:
– В моем мире, когда служил в армии, тоже так было. Первые два месяца ходил строем, а после лечил солдат. Жил с ними в одной казарме, ел за одним столом.
– А чем занимался ваш медикус?
– Вино пил! – засмеялся он.
Странный у них мир все-таки…
После осмотра нас стали регулярно мыть: раз в декаду обязательно, а в случае надобности и чаще. Еще по совету Игрра наладили регулярную стирку одежды. Прежде этим занимались сами. Понятно, что дочкам богатеньких не слишком хотелось портить ручки, поэтому ходили замызганные. Игрр нерях пристыдил (говорили, что они выскакивали от него пунцовые), а затем посоветовал трибуну поручить стирку прачкам. Сказал, что в его мире так делают. Мать согласилась. После случая с неудавшимся бунтом она к Игрру прислушивается…
Я ведь главного не рассказала! Нас теперь замечательно кормят. Игрр поговорил с Помпонией, и та мигом организовала кухню. На месте лавок, где закупали провизию, поставили печи. Теперь утром и вечером оттуда доносятся вкусные запахи. Нанятые нолы пекут хлеб, варят похлебки и каши. Получается вкусно и сытно. Еда разнообразная. Утром похлебка или каша, может быть фасоль, горох или чечевица. А еще горячий хлеб и теплая поска. Обед привозят в поле. Недотрога называет его странным словом «сухпай». Это хлеб, сыр, фиги, вяленые абрикосы, изюм и та же поска, только холодная. Через день дают соленое сало. Это вообще объедение! Прежде мне не приходилось такое пробовать, в Паксе сало коптят, но Игрр показал нолам, как его солить. Оказывается, это просто. Свиная грудинка помещается в густой рассол (такой, чтобы свежее яйцо не тонуло) и выдерживается в зависимости от толщины два или три дня. После чего продукт достают и натирают диким чесноком. Сало готово! В обед к нему выдают по луковице, и Игрр показал нам, как это есть. На кусочек хлеба кладешь ломтик сала, а сверху – лепесток мелко нарезанной луковицы. После чего – сразу в рот! Как только вспомню, слюна во рту… И ведь что интересно? Сала каждой достается с ладонь, кажется, что на один укус, а проглотишь – и сыт до вечера. Свиная грудинка – самое дешевое мясо в Паксе. Она и копченая стоит недорого, а сырую и вовсе отдают по квадранту за фунт. Соли в Паксе много: неподалеку от Ромы есть пересохшее озеро, где ее черпают лопатами, вода имеется в каждом фонтане… Все просто, а до Игрр никто не додумался.
А какие у нас теперь ужины! Каждый вечер мясо: или в похлебке, или в каше. Раз в несколько дней дают рыбу – жареную, а не вареную, как в Роме принято. Вареная рыба – гадость, я ее с детства не люблю, а вот жареная – м-м-м! У Воробышка даже косточек не остается – все перемалывает. Еще к ужину полагается вино. Дешевое, конечно, но и его достаточно, чтобы ощутить блаженство. Поешь, завалишься на матрас и чувствуешь, как хороша жизнь. Рядом девочки сопят довольные. Один Недотрога, как поужинает, сразу убегает. У него постоянно дела. То больную посмотреть, то с поварами меню обсудить, то что-то еще… Полежал бы, поговорил бы с нами о своем мире – девочки любят это слушать, но нет – бежит. Возвращается, когда все уже спят, а поднимается раньше всех: в другой раз проснешься, а его уже нет. Зачем это ему? Я как-то спросила.
– Когда много дел, меньше дум, – ответил он.
Я не поняла, и только после сообразила: это он о Виталии. Чем она его так покорила? Руфина говорит: красивая, но ведь и мы не уроды. Как-никак, все треспарты, некоторые в пятом-шестом поколениях, а треспарты некрасивыми не бывают. Помело – исключение, и надо еще разобраться, от кого ее родили. Редкая преторианка в когорте не мечтает о Недотроге. Некоторые из богатеньких, как мне доложили, к нему подкатывались. Предлагали выйти в отставку и зажить вместе. Большие деньги сулили. Недотрога после таких разговоров страшно злился, потому я велела Воробышку с пронырами побеседовать. Та согласилась – и уговаривать не пришлось. Не знаю, что она сучкам пообещала, но те притихли. А то раскатали губу! Это Игрр так говорит, у него много странных выражений, и нам они нравятся.
Игрра мы никому не отдадим! Когда выяснится, что он вдовец, а в этом можно не сомневаться, сделаем ему предложение. Мы с девочками уже обсудили и пришли к согласию. Не сразу, конечно. И спор был, и крики, но в итоге ударили по рукам. Итак. Выходим в отставку и создаем большую, как у простых нол, семью. У тех тоже один мужчина на несколько женщин. Покупаем большой дом (с деньгами родители помогут) и живем вместе. Каждая при своем деле. Воробышек печет хлеб и варит еду – у нее это хорошо получается, Пестик с Лошадкой содержат дом: они аккуратные и чистоплотные, Бычок с Вороном будут торговать – у них матери богатые, и они это умеют. Череп с Занозой займутся детьми, а я буду всем этим руководить. Без начальника нельзя – народу много! Одних детей сколько ожидается! Если каждая родит по дочке – уже восемь. А если по двое-трое? Так и центурия может набраться. За всеми нужно присмотреть, правильно организовать… Игрра будем любить по очереди, мы ее составим и утвердим. Сам он займется массажем. Если правда, что зарабатывал десять ауреев в день, то на такие деньги когорту прокормим. Но если хочет, может и не работать, настаивать не будем. Только он, конечно, не усидит – не таков. Лишь бы согласился…
Это в нашем замысле выглядело самым сложным. Но мы надеялись: уговорим. Игрр к нам относится лучше, чем к остальным преторианкам, это заметно. Улыбается, говорит ласково, в бане нас моет. Я, кстати, заметила, что спину мне он трет дольше, чем остальным, а после поглядывает украдкой. Я, конечно, рада и специально встаю так, чтобы он лучше рассмотрел. Бычок как-то пыталась между нами влезть, повиливая тощим задком, но я пригрозила, что, если это повторится, из будущей семьи исключу. Проняло…
Матери о наших замыслах я не говорю: не одобрит. Она хочет, чтобы я стала трибуном. Я, конечно, не против, но если выбирать между Игрром и должностью… Мать потратила полжизни, чтобы надеть тогу с багряной полосой, меня родила почти в тридцать, если пойду по ее стопам, внучки она не дождется. А ей так хочется потискать маленькую, сама обмолвилась. Да я ей через два-три года полсотни внучек приведу, пусть выбирает. Хочет – своих тискает, хочет – чужих. Хотя какие они чужие, если сестры?
Так что Игрр пусть не рассчитывает на встречу с Флавией. Я все сделаю, чтобы этого не произошло. С девчонки станется его увести. Она комплета и к тому же принцепс… Только Игрра Флавия не получит, пусть даже не старается. Он наш! Ясно?..
Первый пост мне определили в саду с задней стороны дворца.
– Будешь ходить вдоль стены, – объяснила Пугио. – Если кто перелезет через ограду, хватай! Станет сопротивляться – коли!
– Почему здесь? – обиделся я.
– А ты хотел у ворот? – сощурилась Пугио. – Полгорода сбежится на мужчину-преторианца смотреть. Нам подкрепление вызывать? Руфина велела, чтоб подальше от глаз.
Вот незадача! А я не подумал… Пугио ушла, а я приступил к несению службы. То есть бросил пилум, как ружье, на плечо и стал прогуливаться по мощеной дорожке. Подошвы калиг звонко постукивали по каменным плитам. В Палатин мы прибыли в полном вооружении за исключением скутумов. Со щитами хорошо в поле, во дворце они зачем? Лорики, шлема, меча с кинжалом и пилума более чем достаточно. Насчет злоумышленников можно не париться: к дворцу не подобраться. Окружающие улицы патрулируют вигилы, вдоль ограды стоят преторианцы. Я это хорошо запомнил, когда пытался пробиться к Флавии после пленения Виты. К воротам меня пустили, а вот преторианки разговаривать не стали. Завернули, да еще древками пилумов по спине добавили – с нескрываемым удовольствием. С лупой спутали…
Ну, и как мне теперь пробиться к Флавии? Оставить пост и сунуться во дворец? Свои же остановят – у них приказ. Мало зачем преторианец к принцепсу щемится! Вдруг недоброе задумал? Остается надеяться, что Флавия знает, что я здесь, или в окно увидит. В саду как раз неплохое местечко, чтобы поговорить: пустынно, никто не помешает. Только вот захочет ли? Флавия наверняка знает, что у меня произошло, разведка у них поставлена: сразу прибежала, как Вита контракт мой выкупила, а я массаж наладил, и Лауру с собой притащила… Возможно, та ей про заговор и наплела. Обе убедились, что мы не при делах. Когда Флавия уходила, мне показалось, что она не против увидеться вновь. Виталия после сказала, что я девчонке понравился. Тогда почему за прошедшие два месяца она не дала о себе знать? Перестал представлять интерес? Если так, то здесь не обломится. Не позовет. Я для нее рядовой преторианец, не более. Диковинка, но не настолько, чтобы предстать пред светлы очи. Может, Помпония права, и я на самом деле дурак, погнавшийся за несбыточным? Не стоило мне идти в преторий. А куда? К Эмилии, зная, что рано или поздно Кора заберется к тебе в постель? Или же принять покровительство Помпонии? Получить защиту, замутить массажный салон и улыбаться клиенткам, гладя им спины, в то время как Виту сармы мордуют? Есть, конечно, третий путь. Вскочить на лихого коня и отправиться выручать любимую. Только глупо. Я это сразу, как дом отобрали, разузнал. Вспомнил про одну из клиенток, бывшего трибуна конных ал, и отправился к ней. В отличие от Флавии, Ирида (так ее зовут) меня приняла. Накормила, выслушала и с ходу оставила от моего плана руины.
– Не доедешь! – сказала, покачав головой. – К границе, может, и доберешься, но дальше – кочевья. На какое-нибудь непременно наткнешься. Повезет, случится отряд из Балгаса, тогда к жрице отвезут. Но, скорее всего, повстречаешься с дикими сармами – их в приграничье полно. Великой Матери они не подчиняются, на ее повеления им плевать. Возьмут в рабство и заставят вонючек плодить. В Балгас можно добраться только с проводником из сарм.
– Где такую найти?
– Только не в Роме! – разочаровала меня Ирида. – Сармы здесь не бывают. Можно поспрашивать купцов, торгующих с ордами, но не думаю, что они согласятся помочь. Ты для них чужак. Все знают, что наши купцы торгуют с сармами. Каждый третий барашек на нашем столе – из Степи, половина нол носит обувь из кожи, поставленной сармами, но официально связи с ними запрещены. Закон наказывает виновных, а купцам это не нужно. С тобой даже не станут разговаривать.
– Что делать?
– Ждать! – посоветовала Ирида. – Если сармы взяли Виталию, чтобы мстить, то она мертва, и выручать поздно. Если задумали что-то другое, дадут знать. Не сразу: им нужно найти способ переправить сообщение. Гонца-то не отправишь… Обратятся к какому-нибудь купцу, а той нужно подумать, как поднести, чтобы не обвинили в пособничестве. Дела с пленными нередко затягиваются.
– Были примеры? – насторожился я.
– Выкупали захваченных с караванами купцов. Переговоры шли долго. Сармы требуют оружие, а сенат запрещает его передавать. Как-то все же выкрутились… Твой случай странный. Старший декурион не представляет ценности для сарм, к тому же Виталия не из богатых. Однако, со слов «кошек», хотели взять именно ее. Все выяснится, когда получим весть. Тебе очень дорога эта девочка? Любишь ее?
Я кивнул.
– Ты не похож на других пришлых, – сказала Ирида. – Поэтому я помогу. Узнаешь новость, загляни посоветоваться. Я, конечно, не при должности, но связи остались.
Я поблагодарил и откланялся. После чего забрался в дальний конец города, где и попался на глаза Касинии… Ириде я соврал: мое отношение к Вите нельзя назвать любовью. В Роме нам было хорошо, но везти ее к нам… Опустим вопрос с документами, это решаемо. Но что делать Вите в моем мире? А стоит кому-то увидеть ее хвостик… Он, конечно, симпатичный, но в представлении землян отнюдь не украшение. На нас станут показывать пальцами. Виту окрестят «обезьяной», а меня – «зоофилом». Что-что, а отравить жизнь у нас умеют…
Я снова вру, только в этот раз – самому себе. Пытаюсь себя уговорить. Вита мне совсем не чужая, и я даже знаю, с какого дня. С вечера, когда она принесла пергамент с отказом от контракта. Я устал и хотел спать. Мы легли, и я стал проваливаться, как вдруг Вита обняла меня и запела на незнакомом языке. Я не понимал слов, но вдруг почувствовал себя совсем маленьким. Я лежал на коленях матери, и она пела мне колыбельную. Я не различал ее лица, потому что не помнил его. Мать умерла, когда мне не было и двух лет, и меня растила тетка, которую из-за этого не взяли замуж. В голосе матери было столько любви, что я не удержался и заплакал. И тогда она лизнула мне щеку и зашептала что-то ласковое. Я не понимал ее слов, но в них было столько нежности…
Наутро я понял: наши отношения изменились. Появился человек, который полюбил меня так, как может любить только мать: бескорыстно и преданно. Я гнал от себя эту мысль, потому что она обязывала, я хорохорился и пытался рассуждать цинично. Но лишь после того, как Вита пропала, понял, что она значила для меня…
Гуляя вдоль стены, я поглядывал на окна дворца, но никого не разглядел. Стояла поздняя осень, но теплая – как у нас в сентябре. Листья на деревьях слегка тронуло желтизной. Прозрачный воздух, голубое небо… На земле я любил такие дни.
В обед нас сытно накормили, после чего меня поставили у калитки, приказав никого не впускать и не выпускать. Хороший замок на дверях справился бы с этим лучше. Я проторчал здесь до вечера, так никого и не увидев. После ужина нас повели во дворец. Я воспрянул духом: вот шанс! Надежду мне обломили. Руфина, расставив преторианок у входов и выходов, отвела в меня в кухню. Оттуда мы поднялись по лестнице без перил на второй этаж и встали перед низкой деревянной дверь.
– Черный ход, – пояснила центурион, – через него носят еду в покои принцепса. Но сейчас все спят, и никто не придет.
– Тогда зачем охранять? – удивился я.
– Положено! – пожала плечами Руфина и застучала калигами по ступенькам лестницы.
Оставшись один, я осмотрелся. М-да… Площадка перед дверью была примерно полтора на полтора метра. Низкий сводчатый потолок, подслеповатый масляный светильник на стене. Пилум здесь бесполезен – не развернуться. Да и с мечом не особо… Хотя кому сюда лезть? Вход в кухню сторожат снаружи. Разве что бесплотный дух проникнет.
Я подумал и прислонил пилум к стене. Хотел снять надоевшую лорику, но вовремя спохватился. Если Руфина решит проверить посты, надеть не успею, а за такое нарушение легионеров секут. Ну, его! Я подумал и присел на ступеньку. Полночи куковать. Права Пугио…
Сколько времени протекло, я не знал. От долгого сидения тело застыло. Я встал и, стараясь не цепляться за стены, принялся приседать. Затем, приняв упор на ступеньку, отжался сто раз. Кровь побежала по жилам, спина под туникой вспотела, и я прекратил разминку. Сколько еще торчать? Хорошо, что не страдаю клаустрофобией. Это не пост, а каменный гроб какой-то!
Скрип засова в дверях заставил меня вздрогнуть. Я насторожился и схватил пилум. Черт! Это кто? Служанка задержалась в покоях принцепса? Могли бы предупредить! Я отступил, чтобы меня не зашибло – дверь открывалась наружу. Створка поползла в сторону, в открывшемся проеме показалась горящая свеча. Ее держала обнаженная девичья рука. От движения воздуха язычок пламени отклонился и высветил лицо… Флавия? Не может быть!
Разглядев меня, Флавия прижала палец к губам, после чего сделала приглашающий жест. Я склонил голову и протиснулся мимо. Флавия за моей спиной заскрипела засовом, после чего двинулась впереди. Я топал следом, стараясь не греметь калигами, и все не мог прийти в себя. Что это означает? Флавия заметила меня днем? Тогда почему не позвала? К черному ходу меня определили случайно или таков был ее приказ?
В комнатах, через которые мы шли, светильники не горели, и я только догадывался, что они огромные. Мы обогнули мраморный стол – это был наверняка триклиний – и скользнули в высокую дверь. В этой комнате свет горел. Свечи в массивном подсвечнике рассеивали тьму, вырывая из нее высокую кровать и массивный табурет перед ней – такие здесь называют «селла». Флавия сунула свечку в свободное гнездо подсвечника и по специальным ступенькам взобралась на кровать. Там живо юркнула под одеяло. Еще бы! Пока шли, я успел заметить, что на девочке всего лишь короткая туника без рукавов, тонкая, а сама она босая. Если мне в лорике и калигах не жарко, то каково ей? Безбашенная! Простудится!
Устроившись, Флавия указала мне селлу. Я осторожно присел.
– Можешь говорить! – сказала она. – Здесь не услышат.
Глава 23
Касиния согнулась, и две нолы в повозке привычно бросили ей на спину куль. Касиния крякнула, выпрямилась и, подхватив куль снизу, тяжело зашагала к калитке. Преторианки, охранявшие вход, мазнули по ней взглядами и отвернулись. Касиния прошла между ними, пересекла двор и поднялась по ступенькам дворца. Войдя в открытую заднюю дверь, она преодолела коридор и свернула к кухне.
– Сюда! – велела старшая повариха, указывая на угол.
Касиния свалила куль и выпрямилась.
– Много еще? – спросила повариха.
– Заканчиваем! – хрипло отозвалась Касиния и вышла. В коридоре она осмотрелась, сунула руку в шейный вырез туники и достала подвешенный в петле под мышкой нож. Скользнув к неприметной двери в стене, вставила лезвие между створок и подцепила засов. Хорошо смазанный, он легко сдвинулся. Касиния шмыгнула внутрь и притворила за собой дверь. Вовремя: в коридоре послышались шаги. Касиния торопливо задвинула засов. В помещении кухонного склада стоял сумрак, и она подождала, пока глаза привыкнут. Осмотрелась. Мешки, корзины, амфоры… Трудно предугадать, что сегодня понадобится поварам. Подумав, Касиния прошла в угол, где высилась груда пустых корзин. Их было не слишком много, значит, сегодня не вывезут. Осторожно разобрав кучу, она заползла внутрь, улеглась на пол и забросала себя сверху. Теперь остается только ждать…
Октавия вызвала ее к себе после визита сенатора. Пристально глянув в глаза, сказала, чего от нее хочет. Касиния сморщилась.
– Две тысячи золотых! – сказала понтифик. – И дом в Роме. Тот, что у Виталии забрали. Если согласна, половину денег и ключ от дома с дарственной – сейчас.
Касиния подумала и кивнула. Октавия вручила ей увесистый ключ и пергаментный свиток, затем подвела к сундуку и, откинув крышку, указала пальцем на кожаный мешок. Касиния ухватила его. Мешок оттянул руку, но Касиния без труда его подняла – для нее сорок либр[57] не вес.
– За декаду справишься? – спросила понтифик.
– Да! – ответила Касиния, прикинув.
– Как сделаешь, затаись! В первые дни будут искать. Когда услышишь о переменах, приходи. Понадобишься. Дел предстоит много. В Роме многие зажились.
Октавия хищно осклабилась. Касиния поклонилась и вышла. В тот же день она осмотрела дом. После того как тот перешел к храму, здесь никто не жил. В комнатах стоял затхлый дух, а в кукине Касиния обнаружила испорченные продукты. В спальне на полу валялись какие-то лоскуты. Касиния собрала их и вместе с протухшим мясом и плесневым сыром выбросила в латрину. После чего развалилась на лектусе. Дом ей глянулся, именно о таком она мечтала. Скопленных за время службы в храме денег хватало купить, но на жизнь не оставалось. Теперь есть и деньги, и дом…
Подумав, Касиния вышла в перистиль. Найденной в кукине сковородой выкопала ямку под одной из клумб и зарыла в ней мешок с золотом. Замаскировав ухоронку, отмыла сковородку в фонтане. Теперь вор если и заберется в дом, то не догадается, где искать. Сходив в таберну,[58] она нагрузилась вином и провизией и сгрузила все это в кукине. После чего отправилась в храм, где собрала вещи. Предупредив жриц, что уезжает, она отнесла узел в новое жилище и приготовила ужин. Поев, прилегла на лектус и стала размышлять.
Поручение понтифика выглядело невыполнимым, но только на первый взгляд. За время службы в ликторах Касиния хорошо изучила дворец и систему его охраны. Уже тогда заметила, что злоумышленнику пробраться в Палатин возможно. Хотела доложить начальству, но тут Октавия позвала ее к себе, и Касиния забыла. Пришло время вспомнить…
Встала она затемно. При свете лампы разобрала одежду и надела самую поношенную из своих туник. Обулась в растоптанные сандалии, перепоясалась вытертым до желтизны ремнем. Старые вещи она специально не выбрасывала – не столько из бережливости, сколько ради подобных случаев. В перистиле зачерпнула с клумбы горсть земли и растерла по лицу. Пока дойдет, земля обсохнет, и она будет выглядеть, как будто не умывалась с декаду. Заглянув в кукину, Касиния приложилась к кувшину и, прополоскав рот, выплюнула вино на тунику. Пятно высохнет, но запах останется.
К форуму Флавиев она пришла с рассветом. Притаившись за колонной, принялась ждать. Вскоре послышался грохот колес, и на дороге, ведущей к Палатину, показались груженые повозки. За ними тащились несколько нол. Касиния ухмыльнулась. За годы, что она провела в храме, ничего не изменилось – провизию в Палатин по-прежнему завозят утром. Ночью посторонних во дворец пускают, а днем передвижение грузовых повозок по городу запрещено.
Касиния выскользнула из-за колонны и быстрым шагом направилась к процессии. Поравнявшись с сидевшей в повозке димидией, спросила:
– Работница нужна? Я сильная!
Касиния согнула руки в локтях, демонстрируя мускулы. Димидия окинула ее изумленным взглядом.
– Треспарта просится в грузчики?
– Так больше нигде не берут, – вздохнула Касиния и склонилась к хозяйке. Та уловила запах вина и сморщилась. – Ну?
– Ладно! – сказала димидия, поколебавшись. – Но больше денария не дам. И только после раз грузки!
Повозки замерли у ограды дворца. Касиния, как и другие грузчики, взвалила на спину амфору. Возле калитки ее остановила стража.
– Откуда треспарта? – спросила преторианка, с подозрением разглядывая Касинию.
– Пьяница! – махнула рукой димидия. – Отовсюду выгнали. Зато сильная.
Преторианка, вручив пилум напарнице, ощупала Касинию и дала знак проходить. Нол осматривать она не стала. Следующим утром Касиния явилась опять, затем еще. На нее перестали обращать внимание. Видимо, стража доложила начальству, и то махнуло рукой. Какой вред от пьяницы? У тех только и забот, как скорее пропить заработанное.
Таская мешки и корзины, Касиния приглядывалась и примечала. Скоро заметила: грузчиков не пересчитывают. Закончив работу, те отправляются в харчевню, где ждут хозяйку. Она является позже: поварихи проверяют провизию, считают и взвешивают. В харчевне с грузчиками и происходит расчет. Они, как и Касиния, поденщики и друг друга не знают. Если кто не явится за деньгами, хозяйка только обрадуется.
В выбранный день Касиния подвесила под мышку нож, а короткий меч привязала ремнями к голени. Ходить из-за этого пришлось враскорячку, но у многих грузчиков походка такая. Никто не обратил внимания. Спрятавшись в складе, Касиния некоторое время прислушивалась: не ищут ли? Вдруг заметили исчезновение работницы? Но торопливых шагов и встревоженных голосов из кухни не доносилось. Касиния успокоилась и прикрыла глаза – впереди долгий день.
Ожидание затянулось. От пребывания в одной позе тело затекло, а шевелиться Касиния опасалась: куча могла рассыпаться. Время от времени в кладовку заходили поварихи: они переговаривались, что-то вытаскивали, но кучу не трогали – с этим Касиния угадала. К вечеру она ощущала себя бревном, и только мысль о предстоящей награде помогла ей выдержать эту пытку. Мать Касинии умерла в нищете, своего дома у них никогда не было, а комнаткой, где они ютились, брезговали даже нолы. В преторий Касинию взяли из-за роста и силы, но лучшее, на что она могла рассчитывать, – стать со временем центурионом. Ждать не хотелось, и Касиния перешла в ликторы. Служба оказалась нетрудной: вышагивать с фасциями на плече, сопровождая принцепса, и время от времени пытать схваченных злоумышленников. Последнее Касинии нравилось. Однако платили мало. Октавия с ходу предложила десять ауреев в месяц. За выполнение особо деликатных поручений поощряла особо. За смерть Игрра, к примеру, пообещала пятьсот золотых, и заплатили бы, не вздумай пришлый спрятаться в претории. И кто только его надоумил? Надо же! Мужчина в когорте! Теперь к нему не подступишься. Золото уплыло из рук, да и Октавия ругалась. Однако Богиня-воительница не забыла свою слугу. Теперь понтифику понадобилось убрать принцепса. Две тысячи золотых и отличный дом за какую-то девочку, пусть даже принцепса! Да пусть ее охраняет вся когорта! Флавии не уцелеть. А там очередь и до Игрра дойдет. Касиния не привыкла терять, что уже сочла своим…
Вечером, когда голоса в кухне утихли, Касиния выползла из-под корзин. Постанывая от боли в затекших мышцах, она принялась махать руками и приседать. Кровь, побежав по жилам, согрела тело. Отыскав пустой горшок, Касиния опорожнила в него содержимое мочевого пузыря, после чего отхлебнула из амфоры с вином. Выдержанное целибское растеклось по желудку, наполнив его приятным теплом. Захотелось есть, но Касиния укротила этот порыв. Отяжелеет.
Читать бесплатно другие книги:
