«Як» – истребитель. Чужая судьба Юров Роман

Глава 4

– Да вот он, смотри! Вроде живой, дышит.

Эти слова, сказанные отчетливо над самым ухом, словно обухом ударили по голове и вернули Виктора к действительности. Он захлопал здоровым глазом и увидел склонившегося над ним капитана с саперными топориками в петлицах и двоих запыленных солдат с карабинами, услышал шум автомобильного мотора, грохот артиллерийской канонады. Капитан позвал кого-то невидимого, а сам принялся ощупывать тело Виктора: ноги, туловище. Дойдя до головы, поцокал языком и крикнул уже громче:

– Ляхов, ну где ты шляешься?

Подошел еще один солдат с жидкими усами и санитарной сумкой, видимо, фельдшер. Прищурившись, он принялся разглядывать рану Виктора, осторожно касаясь головы холодными пальцами.

– Вот это бой был, пятерых гадов сбили! Всегда бы так! – снова заговорил капитан. – Хорошо дрались! А ты прямо герой, старшина. Молодец! Ловко его затаранил.

«Затаранил?» – в голове у Виктора словно что-то щелкнуло. «Так вот почему так сильно трясло, я винт погнул», – догадался он. Давешняя отупляющая апатия начала потихоньку рассасываться. Он пошевелился, пытаясь улечься поудобнее, попробовал приподняться.

– Не шевелись, – неожиданно громко крикнул фельдшер и очень крепко вцепился Виктору в волосы. Что-то щелкнуло, левый глаз обожгло болью, и на лице медика появилась улыбка.

– Достал осколок, – весело сказал он, и Виктор только сейчас увидел в его руках пинцет. – Ты, старшина, в рубашке родился. На пару миллиметров ниже и без глаза бы остался. А то и вовсе того, – фельдшер поднял глаза вверх. Говоря все это, он не забывал ловко бинтовать Саблину голову.

– А что с глазом? – спросил Виктор. Спросил и сам поразился слабости своего голоса.

– Не знаю, – пожал плечами тот. – Я ведь не врач, я так. Вроде не пострадал твой глаз. Бровь рассечена, веко тоже порезано. Чего же ты очки не надел? Вон, на голове болтаются. Глядишь, целый бы был.

– Что, старшина, трясет еще? – ухмыльнулся капитан. – На вот, глотни.

Водка полилась по пищеводу водой, даже не обжигая, но стало легче. Опираясь на фельдшера, Виктор кое-как поднялся. Ноги противно подрагивали.

– Вон твой немец лежит, – капитан показал рукой на вздымающийся вдалеке клуб черного дыма. – Он сразу упал. Летчик прыгнул, мои орлы ловят.

– Там двое в экипаже, – высказал Виктор, ощупывая плотную повязку, – летчик и стрелок.

– Ну, не знаю, – равнодушно пожал плечами капитан, – вроде один прыгал. Один еще раньше прыгнул, не знаю чей. А твой самолет летать еще может? Это «Як», если не ошибаюсь?

– «Як». – Виктор приковылял к своему самолету и нежно погладил его по капоту, выпачкав руку маслом. Чертыхнувшись, оттер об траву. – Эвакуировать надо, в мастерские. Крепко досталось.

– Это потом, давай забирай чего там у тебя можно забрать, и поехали отсюда.

Когда Виктор полез в кабину за парашютом, он сильно удивился. Коллиматорного прицела не было, пол был усыпан битым стеклом, всюду зияли пробоины. Только в козырьке фонаря было четыре дырки, приборная панель тоже белела рваным металлом, часть приборов оказалась разбита. Он хотел снять часы, но они оказались продырявлены пулей, пришлось забрать только парашют. Только сейчас, глядя на исковерканную пулями кабину, он понял, что остался жить только благодаря чуду. Смерть прошла буквально в волоске.

Потом новенькая трехтонка отвезла их к переправе, где у большого блиндажа, напоминающего силосный бурт, Виктор нос к носу столкнулся с Дороховым.

– О, Саблин, так это ты был, – удивился командир, – а я почему-то думал, что Шишкин таранил. Что с головой? – правая рука у комполка тоже была перебинтована.

– Пуля прямо в коллиматор попала. Хорошо, что я уже не стрелял.

– Черт, – командир поежился. – Глаз видит? Отлично! Хороший бой провели, хороший. Неплохо немцев потрепали, и пехота довольна. – Он улыбнулся и заговорщицки зашептал Виктору: – Я ведь буквально на голову армейскому командарму приземлился. Он как раз на переправе был, наш бой наблюдал. Очень доволен был, что «Хейнкелей» разогнали. Только меня к командарму привели – с неба «Мессершмитт» падает. Через пару минут ты бомбера протаранил. Тут такое ликование началось, ты не представляешь, – и, вспомнив, что общается с подчиненным, Дорохов посуровел и спросил: – «Як» твой как? Целый?

– В решето самолет. Весь в дырах, живого места нет.

– Черт. Совсем мало в полку машин осталось, – комполка о чем-то задумался и замолчал.

Виктор хотел расспросить командира про то, как его сбили, но было почему-то неудобно. Сам же Дорохов рассказывать это по понятным причинам тоже не хотел. Так они и стояли молча у обочины степной дороги. Мимо проносились пыльные грузовики, телеги, фургоны и шли люди. Жиденьким потоком шла отступающая армия, в изношенных, выгоревших на солнце и просоленных потом гимнастерках. За армией тянулись уходящие вслед гражданские. Пыльные, испуганные, навьюченные нехитрым домашним скарбом. Пылили эвакуируемые колхозные стада. Над дорогой поднималось облако пыли, рев непоеной скотины заглушал скрип телег и гул автомобильных моторов.

Потом они обедали в этом самом блиндаже, в компании капитана и его командира – низенького подполковника с застарелыми ожогами на лице. Ели вкуснейший борщ из говядины и свежей капусты, пили спирт. Потом Саблин впервые в жизни закурил. Папиросы прыгали в трясущихся с сорванными, окровавленными ногтями пальцах, а Виктор взахлеб рассказывал капитану, что он не хотел таранить, а во всем виноват проклятый коллиматор. Что одноглазому летать нельзя – убьешься, а Танька – сучка. Капитан понимающе кивал и соглашался, добродушно улыбаясь. Он много повидал, этот капитан, воюя от самой границы, и потому понимал переживания трясущегося от пережитого стресса летчика-старшины.

После за Дороховым прилетел полковой «У-2», управляемый Жуковым, и командир улетел, велев Виктору дожидаться второго рейса или ждать машину с техниками. У Виктора мелькнула запоздалая мысль, что командир мог бы и потесниться в кабине и они улетели бы вдвоем. Но мысль была сильно запоздалая – самолет уже бежал по земле, разгоняясь. Видимо, ни Дорохову, ни Жукову такая мысль в голову не пришла, и поэтому Виктор остался на правом, оставляемом нашими войсками берегу Дона.

Оставшись в одиночестве, Виктор завалился спать. Проснулся он под вечер от грохота бомбежки. Самочувствие было неважным. Все тело, куда ни ткни, представляло собой источник боли – сказывались последствия вынужденной посадки. Боль была еще слабенькая, только начинала зарождаться, намекая, но почему-то Саблин был уверен, что завтра будет гораздо хуже. Вдобавок в голове шумело, и рана воспалилась, пульсируя болью в такт движениям. Напившись воды и чувствуя, как по телу снова растекается отупляющая волна опьянения, Виктор вышел из блиндажа.

Вокруг грохотало так, что вздрагивала земля, над переправой клубилось черное облако дыма, и вверху, над этим дымом, разворачивалась пятерка уже знакомых за сегодня «Ю-87».

– Все-таки разбили мост, сволочи, – откуда-то сбоку подошел давешний капитан-сапер и мрачно посмотрел на реку, – теперь только паромами возить. А вы чего? Куда делись? Один раз прилетели, постреляли, и все, дорогу забыли? – зло спросил он.

Виктору на этот справедливый упрек ответить было нечего. Он бы мог рассказать, что лететь или не лететь, это не от него, Виктора, зависит. Будь его воля, он бы прилетел и прикрыл. Вот только у командования зачастую есть свои резоны, и свои приказы, и что самолетов в полку мало, как и бензина. Но говорить он этого не стал, только стыдливо отвел взгляд в сторону и неожиданно увидел мертвых. Они лежали ближе к дороге, десятка два тел, вперемешку, и военные, и в гражданской одежде, все лежали рядом.

Капитан увидел его взгляд и пояснил:

– Это при бомбежках побило народ. Сперва хоронили, а теперь и некогда. – Он снова уставился на реку, прикидывая размеры ущерба, а потом неожиданно спросил: – Кстати, а почему ты до сих пор на этом берегу? Жить надоело?

– Так за мной прилететь должны, – угрюмо ответил Виктор, – или техники приедут «Як» эвакуировать, с ними переправлюсь.

– Эх, молодость да наивность, – хмыкнул капитан. – Ладно, старшина, сам разбирайся, некогда мне. У меня тут своя жопа, – с этими словами он быстро зашагал к переправе. Туда же, нагруженные инструментом и бревнами, уже спешили саперы – восстанавливать мост.

Он ждал до самой темноты. Налетов больше не было, но с севера слышался треск пулеметных очередей, мелькали далекие огоньки трассеров. Виктор до последнего надеялся, что с того берега все же приедет трехтонка с Жоркой и оперативной бригадой техников полка, однако время шло, а никто так и не приехал. На левый берег уходили войска, беженцы, а на правый не спешил никто.

– Старшина, а ты чего еще здесь? – услышал Саблин знакомый голос капитана. – Вот дурак. – Наверно, тот узнал его по реглану и по белеющей повязке. – Сейчас паром будет, давай, переправляйся. Немцы уже близко. Говорили, до них километров пять или шесть.

– Так близко! – удивился Виктор. – Черт!

Капитан уселся рядом, сунул Виктору папиросу и зачиркал зажигалкой. Вспышки пламени освещали его худое, скуластое лицо.

– Блин. – Саблин покрутил полученную папиросу, не зная, что с ней делать. – Мне тогда действительно надо уходить, раз наши не приехали. Только что с самолетом делать? – неожиданно вспомнил он. – Он, конечно, побит крепко, но все равно, думаю, можно починить.

– О, проспался-таки! – В голосе сапера послышались ехидные и одновременно сочувственные нотки. – Вспомнил про самолет? Я всегда говорил вашему брату: не умеете пить спирт – пейте воду. И закусывайте ее картошкой. Откуда я знаю, что тебе делать с твоим самолетом?

Они немного помолчали. Мимо в темноте проходили невидимые люди, позвякивало оружие. Вдалеке слышался шум автомобильных моторов и мелькал синий свет фар.

– Где ты его будешь искать ночью? – сказал наконец капитан, понявший, почему Виктор не уходит на паром. – До него отсюда километра четыре. – Он немного подумал и спросил: – Как ты его найдешь? Темно же. У тебя приказ какой был? Ждать, когда за тобой прилетят? Вот и жди себе. Только лучше на том берегу жди. Ведь ночью за тобой не прилетят, так?

– Не прилетят, – грустно ответил Виктор. – Жалко самолет-то. Если до немцев километров пять, то они его захватить могут. – Он немного помолчал, потом, осененный идеей, спросил: – У вас машина есть? Его можно погрузить и попытаться вывезти…

– Ну, ты насмешил, – коротко хохотнул сапер, – нет у меня машины, все на том берегу. Да и была бы – не дал. Глупая это затея. И самолет свой не найдешь, и машину мою заодно угробишь. Попал ты, братец. А что, за истребитель твой сильно спросят? Хотя, чего это я спрашиваю. – Он хмыкнул. – Может спалишь его? Ну, чтобы немцам не достался.

– Спалить можно, – в голосе у Виктора энтузиазма не было ни на грош. Меньше всего ему сейчас хотелось идти и искать истребитель. Слепому на один глаз, с побитым организмом, ночью, под носом у немцев лазить в поисках своего самолета. Великолепнейшая перспектива! Формально его можно было и не искать – никто не давал приказа охранять истребитель, было велено ждать. Но и оставить все как есть было чревато. Мало ли как отнесутся к тому факту, что «Як», пусть и неисправный, попадет в руки к врагам? Повернуть ведь могут и так и этак. Да и приказ номер 227, как он помнил, должен был появиться со дня на день. А это тоже может добавить кое-кому аргументов, и объясняться с особистами не хотелось.

Несколько секунд он боролся сам с собой, потом в никуда буркнул:

– Водку? Теплую? Из мыльницы? Конечно, буду! Надо бы поискать…

Капитан весело хмыкнул.

– Может, бойца мне дадите? – попросил Виктор. – Из тех, кто на месте моей посадки был. Чтобы долго не искать…

– Бойца? – Судя по тяжкому вздоху, никакого энтузиазма со стороны сапера это предложение не встретило. – Не-е, бойца я тебе тоже не дам – сейчас на переправу пик нагрузки. Но помогу, чем смогу. У тебя же компас есть? Вот смотри, твой самолет был примерно вон там…

Через десять минут Виктор уже ковылял по степи, вся помощь выразилась в том, что ему дали винтовку с одной запасной обоймой. Помощь эта была весьма сомнительная – одной винтовкой много не навоюешь, да и Саблин больше предпочитал пистолет, но эта тяжелая длинная дура вселяла уверенность, вдобавок ее можно было использовать вместо посоха. Чем дальше он отходил от станицы в степь, тем меньше ему нравилась вся эта затея. Какой смысл блукать в темноте, рискуя поймать свою пулю? Ради избитого и искалеченного самолета? Да какой с него прок? Будь даже он целым, то все равно представлял бы собой сомнительную ценность для немцев, наверняка они уже захватывали исправные самолеты этого типа. А уж в нынешнем состоянии он мог послужить им только фоном для фотографий. Как пляжная обезьянка.

Он шел уже почти час, однако никакого самолета не попадалось. Позади над переправой слышался грохот бомбежки и висели люстры САБов, ярко освещая ночь. Впереди было тихо и темно, только изредка щелкал одиночный винтовочный выстрел или стучала короткая пулеметная очередь. Ходить с одним видящим глазом оказалось весьма сомнительным удовольствием – мир резко сузился и стал каким-то плоским.

Искал самолет он долго, часа два, совершенно выбился из сил, пока наконец не разглядел в лунном свете темнеющее вдалеке пятно истребителя. Обрадованный, он поспешил туда и вскоре уже стоял рядом, всматриваясь в знакомый силуэт. Самолет было жалко. За то время, что Виктор провел в его кабине, он уже успел сродниться с этой некогда грозной, а теперь беспомощной машиной. Но ее нужно было добить, хотя бы из милосердия.

Бензиновая лужа под крылом уже успела испариться, но трава там вспыхнула лихо, сразу осветив окрестности. Пламя начало лизать крыло, сжигая перкаль обшивки, расползалось все сильнее. Он отошел подальше, опасаясь взрыва баков.

Над головой засвистело резко и зло. Виктор даже не успел испугаться, рефлекторно упал на живот и лишь потом услышал резкий треск пулемета. Пулемет бил короткими очередями, пули свистели совсем рядом, с легким треском выкашивая бурьян, стучали по земле. Самолет разгорелся вовсю, широко освещая степь, и Виктор пополз по траве, стараясь оказаться как можно дальше от освещенного круга.

К первому пулемету присоединился второй, но это уже был знакомый голос нашего «максима». Пару минут они бодались, посылая в темноту свинец и заставляя Виктора врастать в сухую жесткую землю, но вскоре затихли. Он сразу стал на четвереньки и в такой позе заковылял в ту сторону, откуда стрелял наш пулемет. На четвереньках оказалось быстрее, чем ползком, но все равно ничего не видно – высокая трава не позволяла ничего разглядеть. Но это было все же лучше, чем вставать во весь рост.

Позади бабахнуло, осветив степь яркой вспышкой – взорвались топливные баки. Пулеметы сразу же ожили и принялись истерично долбить в темноту, снова вынудив Виктора вжиматься в землю. На «Яке» тоже начали рваться остатки боезапаса к ШКАСам, добавляя шума. Пару минут он выжидал, распластавшись, прежде чем все затихло.

Он еще долго полз на четвереньках, прежде чем решился встать во весь рост. Встал и сразу же увидел буквально в нескольких метрах от себя невысокий холмик со стоящим на нем пулеметом «максим». Около пулемета неподвижно лежало два человека, судя по ровному дыханию, спали. Он пригляделся внимательно, но спящие, скорее всего, были нашими.

«Однако номер, – подумал он. – Ну и порядочек в войсках. Пулемет, что ли, украсть? Интересно, где его можно продать, а главное – почем?» Виктор представил себя стоящим за рыночным лотком с пулеметом и хрипло рассмеялся.

Один из спящих зашевелился и, приподнявшись, замер, смотря на направленную ему в грудь винтовку.

– Ты хто? – наконец хрипло прошептал он, и этот шепот в тишине прозвучал криком.

– Это ты кто? – не удержавшись, переспросил Виктор. Винтовка в руках была аргументом в пользу того, что вопросы здесь должен задавать он.

– Красноармеец… Гнедых-х, – проснувшийся запнулся и принялся кашлять, с клекотом всасывая воздух. Откашлявшись, он несколько секунд хрипел и снова сказал: – Гнедых Иван Власович. Красноармеец.

– А чего это вы, товарищ, спите?

– А чего мне, песни петь? – зло просипел красноармеец. Второй тоже проснулся и, приподнявшись на локте, рассматривал Виктора.

– Я свой, летчик. – Виктор отвел винтовку и, используя ее как палку, уселся на землю рядом с ними. – Самолет поджигал, чтобы немцам не достался. Обратно к переправе шел и на вас наткнулся.

– Это тебе к комбату надо, – второй красноармеец неопределенно махнул рукой в темноту, в сторону станицы, – так это самолет горел, а мы еще гадали, чего оно…

Виктору искать комбата было лень. Ему вообще было лень куда бы то ни было идти, больше всего на свете ему хотелось спать. Но идея спать на переднем крае наших войск была, в общем-то, идиотской, однако мысль о том, что сейчас нужно встать и идти к переправе, вызывала еще меньше восторга. Организм, обрадованный нежданной передышке, тут же напомнил обо всех болячках и дал понять, что в ближайшие часов десять он никуда идти не желает. Однако все его терзания вскоре разрешились. В ночи послышались голоса, и к пулеметчикам подошел их командир роты. Коротко переговорив с Виктором, он отправил его в сопровождении бойца в тыл, к командиру батальона.

КП стрелкового батальона располагался на самой окраине станицы Раздорской. Красноармеец буквально втолкнул Виктора в небольшую хату и зашел следом. В комнате, куда они попали, было довольно светло от керосинки, но очень уж душно и накурено. Обитатели ее в большей части уже спали, в отсутствие кроватей развалившись на полу, но двое сидели за столом и что-то писали. Одни из пишущих, в грязной нательной рубахе, мельком глянул на вошедших и возвратился к работе, зато второй, старший политрук, отложил химический карандаш и уставился на Саблина. Стекла его пенсне зловеще отблескивали.

– Товарищ старший политрук, – отрапортовал красноармеец, – доставил летчика. Вышел в расположение роты. Лейтенант Меняйленко сказал к комбату отвести. – Тот кивнул, красноармеец вышел из хаты, а политрук продолжил равнодушно рассматривать Виктора.

– Старшина Саблин, – представился тот, – сегодня в воздушном бою над переправой мой истребитель получил повреждения, был вынужден совершить вынужденную посадку. Поскольку эвакуировать самолет оказалось невозможно, то пришлось сжечь. Сейчас следую к переправе.

Политрук немного помолчал, пожевал губами и наконец, сказал:

– Ваши документы? – голос у него оказался скрипучий, словно старые рассохшиеся полы.

Виктор протянул ему документы. Тот бегло на него посмотрел, вернул и снова заскрипел:

– Комбат спит. Будить его сейчас не будем.

– Да не нужен мне ваш комбат, – изумился Виктор, – мне на переправу надо.

– Не положено, – снова проскрипел политрук, а второй, в грязной рубахе, на секунду оторвался от писанины и с любопытством, словно в первый раз, уставился на Саблина, – комбат проснется, он и будет решать, куда вас.

– Да вы что, издеваетесь? – Виктору показалось, что он попал на театр абсурда. – Да тут все паромщики видели, как я сегодня «Юнкерса» таранил. Командир понтонного батальона меня лично знает. Давайте с кем-нибудь сходим до переправы, они подтвердят.

– Не шумите, – политрук даже не изменил интонации, – есть порядок. Ждите решения комбата.

– И где мне ждать?

– Да прямо здесь и ждите. Винтовку свою поставьте, никто ее не тронет.

Виктор поставил винтовку у стены и, ошарашенный, уселся на пол. Нельзя сказать, что ему уж так вот, прямо кровь из носу нужно было попасть на другой берез реки, но идиотизм ситуации зашкаливал. Посидев немного, он понял, что проголодался. Политрук и второй продолжали что-то писать, не обращая на него никакого внимания. В комнате было настолько жарко, что Виктор не выдержал и снял реглан, положив его на пол вместо одеяла. Политрук ненадолго оторвался от своих бумаг и поглядел на его ордена, однако ничего не сказал. В следующий раз он отрывался от работы, когда Виктор шелестел оберткой шоколада из бортпайка, но и это осталось без комментариев. Наевшись, Саблин уснул.

Разбудил его близкий взрыв. Он подскочил с перепугу, испуганно озираясь. От вчерашнего многолюдья комнаты почти никого не осталось, лишь на кровати кто-то спал в одном исподнем, укрыв лицо пилоткой. С улицы доносилась частая стрельба. Второй взрыв ахнул ближе, так что зазвенели стекла, и Виктор принялся надевать реглан. Спавший на кровати тоже подскочил и уже торопливо натягивал гимнастерку. Им оказался тот самый вчерашний политрук.

– Быстрее, – заскрипел он, – там, за домом, щель.

Виктор выскочил во двор и действительно увидев узкую траншею, с ходу спрыгнул в нее. Следом туда же ловко свалился уже одетый и перепоясанный ремнями политрук. На шее у него болтался ППШ, а в руках была винтовка, которую он протянул Виктору, скрипнув презрительно:

– Вы забыли свое оружие.

«Ну, забыл и забыл, – без малейшей тени вины и раскаяния подумал Виктор, – что уже теперь, стреляться из-за этого? Мне эта винтовка нужна как зайцу стоп-сигнал». Однако говорить этого он не стал и, взяв оружие, привалился к торцевой стенке окопа. Еще трижды раздавались взрывы, а потом наступила тишина.

Осмелев, они вылезли из окопа. На улице уже светало, хотя солнце едва показало свой край из-за горизонта. Притихшая на время обстрела станица встрепенулась, отовсюду послышались голоса, захлопали двери. Все смелее разгорался собачий перебрех. На другой окраине что-то разгоралось, это было видно по тянущемуся вверх дыму и отблескам, освещающим далекие крыши. Неожиданно вокруг оказалось довольно много красноармейцев. Они подтягивались по дороге, небольшими группами деловито выныривая из-за окутавшего степь утреннего тумана, выходили из хат и из сараев. Большая их часть организованно ушла в сторону переправы, оставшиеся принялись быстро копать окопы.

Политрук на минуту зашел обратно в дом, где они ночевали, а потом куда-то ушел. Виктор тоже хотел было уйти, ждать непонятно чего и непонятно зачем как-то не входило в его планы. Он и так потерял кучу времени с этим дурацким ожиданием комбата. Видя, что политрука нигде нет, а значит, некому предъявить ему какие-либо претензии, он быстро пошел по улице к переправе. Однако едва успел пройти десяток шагов, как разорвавшийся неподалеку снаряд резко изменил его планы и заставил забиться обратно в щель.

Как понял Виктор уже потом, обстрел был не то чтобы долгим или сильным. Снаряды рушились нечасто, где-то пару раз в минуту, но взрывы были весьма впечатляющие, резко били по ушам. Куда до них тем минометным минам, под обстрел которых он попал в марте. Эти взрывы раздавались на всей площади станицы, земля вздрагивала, поэтому идти на переправу было страшновато. Он лежал в щели, гадая, куда же упадет очередной снаряд и как скоро это случится. Снаряды исправно взрывались, осколки с визгом разлетались окрест, наконец, время, когда должен упасть очередной чемодан, вроде бы уже вышло, но взрыва все не было. Однако вместо тишины поднялась стрельба, причем стреляли совсем близко, буквально в нескольких метрах. Выглянув из-за дома, Виктор увидел лежащего в мелком окопчике за плетнем красноармейца. Тот вырезал у плетня низ, словно своеобразную бойницу, и теперь неторопливо выпускал пули куда-то в поле. Он был такой не один – слева и справа тоже бахали выстрелы.

От дальнего кукурузного поля, по нескошенной пшенице, перебегали маленькие серые фигурки. Их было очень много, и Виктор не сразу понял, что эти крохотные фигурки, не похожие даже на игрушечных солдатиков – уж больно маленькие, и есть враги. Из-за расстояния они казались совсем не опасными. Что может быть опасного в том, что где-то, метрах в четырехстах, бегут, падают и снова встают малюсенькие серые букашки? Он даже не сразу понял, отчего вдруг посыпались ветки с растущей неподалеку сирени. Лишь когда с плетня посыпалась труха, засвистели пули, а лежащий в окопчике красноармеец резко съежился на дне, Виктор догадался, что в них тоже стреляют.

Резонно полагая, что пуля стену не пробьет, а значит, тут безопаснее, он заскочил обратно в хату. В комнатах уже никого не было, только еще не выветрившийся табачный запах говорил о том, что здесь недавно ночевали наши солдаты. Увидев окно, выходящее в сторону поля, Виктор отдернул занавеску и картинно, словно в кинофильмах, выбил стекло прикладом.

Вид из окна оказался неважный. Росшие перед домом яблони скрывали большую часть обзора, однако в узком видимом секторе он все равно увидел двигающихся короткими перебежками вражеских солдат. Уперев ствол винтовки в подоконник, Виктор начал ловить в прицел их серые силуэты. Получалось плохо. Враги быстро падали, а потом вскакивали в совершенно другом месте, и никак не удавалось прицелиться наверняка. Он расстрелял обойму без всякого видимого результата и немного отодвинулся в сторону, чтобы перезарядиться. Неожиданно, чуть в стороне, что-то глухо стукнуло в стену, и на побелке образовалась крупная рыжая выбоина, заклубилось облачко пыли. Такая же выбоина, только гораздо меньше, украшала и противоположную стену.

«Ни хрена себе не пробивают, – подумал он, испуганно таращась на дыры в стене. – Да они весь дом шьют. Надо отсюда валить».

В эту же секунду окно взорвалось стеклом и щепой, стена задрожала, и комнату моментально заволокло пылью. Мгновенно позабыв про перезарядку, Виктор забился в дальний угол и распластался на полу, пытаясь стать как можно меньше. Снова что-то часто простучало по стене, оглушительно просвистев над головой. Стоящая у окна кровать вздрогнула и немного сдвинулась, лицо и открытые руки обожгло разлетающимся мелким мусором. Через несколько секунд снова что-то глухо стукнуло в стену, а через некоторое время еще. Виктор понял, что идея зайти в хату оказалась не самой лучшей.

На улице раздался мерный перестук нашего «максима», потом еще одного, и бой принялся набирать обороты. Пыль в комнате начала немного оседать, и проступили очертания изуродованного пулями окна и украшенных пробоинами стен. Он выскочил из дома и снова прыгнул в спасительную щель. Тут было безопасно, только ничего, кроме беленой стены хаты, не видно. Мимо Саблина, едва не наступив на голову, пробежали два красноармейца с винтовками. Они забежали за угол, и вскоре оттуда донеслись хлопки выстрелов. Появление красноармейцев подвигло Виктора на какие-то действия, и он решился вылезти из своего укрытия и снова выглянул из-за угла. Красноармеец у плетня уже не стрелял, а шипя, скалился от боли, его выцветшая гимнастерка расцветала на плече бурым пятном. Он задом провалился в окоп, высунув наружу ноги и голову и от боли загребал своими ботинками по траве. Другой боец, с обвислыми усами, пытался его вытащить из окопа, но получалось плохо. Раненый упирался, цеплялся руками за землю. Лицо его было белое, без единой кровинки, а глаза дико вращались. Увидев Саблина, другой боец оживился, крикнул, чтобы помог, и потянул раненого за поясной ремень. Виктор подскочил к усатому, и они вдвоем быстро вытянули подстреленного из окопчика и оттащили упирающегося бойца за хату. Здесь раненый немного успокоился, его перевязали, и он затих, привалившись к стене.

Саблин высунулся из-за дома, но плетень не позволял увидеть, где же находятся немцы. Неподалеку свистнула пуля, и он быстро юркнул обратно. Усатый куда-то исчез, и они остались с раненым вдвоем. «Надо отсюда валить, – подумал Виктор. – Я летчик, а не пехота. Хрена я тут забыл?» Вот только убежать в тыл, бросив раненого, было как-то неправильно. Да и куда бежать, было непонятно – ему казалось, что стреляют со всех сторон.

– Патроны есть? – спросил он перебинтованного. Тот, видимо, уже пришел в себя, страдальчески морщась, расстегнул подсумок и начал доставать снаряженные обоймы. Виктор, получив шесть приятно тяжелящих карманы обойм, почему-то обрадовался. Он зарядил винтовку и, снова выскочив из-за угла, плюхнулся в тот самый окопчик перед плетнем.

Немцы уже отступали. По пшенице, под прикрытием пулеметов и парочки бронетранспортеров, откатывалась жиденькая цепь их пехоты. Видимо, хотели захватить станицу с наскока, малыми силами, и, получив нежданный отпор, предпочли отойти. Виктора это более чем устраивало, и он снова принялся стрелять по перебегающим фигуркам. Стрелял, торопливо расстреливая обойму за обоймой, но те немцы, что он полагал убитыми, снова поднимались и отбегали к кукурузе. Глядя на это безобразие, он очень сильно пожалел, что до сих пор не изобрел автомат Калашникова.

Немцы как-то резко исчезли из видимости, и стало тихо. С их стороны постреливал пулемет, наши ему еще отвечали, но это было уже не то. Бой окончился, и Виктор с победным видом приподнялся в своем окопчике. Было приятно созерцать оставшееся за нами поле, на котором лежали убитые тела врагов. И пусть их, скрытых неубранной пшеницей, было не видно, но он не сомневался, что они там были.

Впрочем, Виктор не сомневался, что отступление немцев временное – никуда Раздорской не деться. Это было понятно даже ему, далекому от сухопутных дел, – с севера станицу окружали высокие холмы, которые немцы заняли еще ночью, и из них открывался прекрасный вид и на станицу, и на переправу. Немцам оставалось только подтащить побольше артиллерии, чтобы без потерь выбить обороняющихся.

Свист мины послышался внезапно, в самое неподходящее время. Пришлось ничком броситься в окоп, и тут же, где-то совсем рядом, резко ударив по ушам, рвануло. Взвизгнули осколки, застучали по стенам домов, посыпались срезанные ветки деревьев. Следом рвануло еще и еще. Виктор уткнулся лицом в окопчик, врастая в него, а вокруг бушевала смерть. Мины рвались часто и густо, буквально засыпая окраину станицы. И визг каждой из них порождал в организме липкий страх, который растекался от позвоночника по телу, парализуя волю. Когда разрывы прекратились, он еще несколько минут лежал, опасаясь повтора. Однако было тихо, ничего не взрывалось, даже пулеметы замолчали. Виктор опасливо выглянул в свою амбразуру, опасаясь увидеть подбегающих немецких пехотинцев. Но по полю никто не бежал, оно было окутано дымом разгорающегося пожара. Разгоралось оно с нашей стороны, видимо, зажженное упавшей миной, и теперь огонь вяло перетекал в сторону немцев и на восток. Дым застилал горизонт, слепя вражеских наводчиков, и Виктор, решив, что грех упускать такой шанс, быстренько побежал в тыл.

На переправу он попал без особых проволочек – поспособствовал уже хорошо знакомый капитан. У Виктора быстро проверили документы, зарегистрировали, и вскоре он уже стоял в плотной толпе на мокрой палубе парома. Народ здесь оказался самый разнообразный, но больше всего было красноармейцев из какой-то пехотной части – то ли усиленная рота, то ли потрепанный батальон. Вторую часть – поменьше – составляла группа зенитчиков. Правда, ни пушек, ни пулеметов у них не было, лишь пара больших зеленых ящиков. Остальные представляли собой разношерстный сброд, что называется, каждой твари по паре. Были танкисты, артиллеристы, связисты и даже несколько гражданских, резко выделяющихся на фоне выцветших гимнастерок своими темные пиджаками. Вся эта разномастная толпа сгрудилась на пятачке палубы, с надеждой всматриваясь в противоположный берег.

Когда паром выплыл на середину Дона, немцы начали артиллерийский обстрел. Это оказалось куда как страшнее, чем совсем недавно, когда пришлось пережидать его в окопе. Укрыться было негде – вокруг только река, да кожа реглана, а это слабая защита от осколков. Снаряды поднимали высоченные столбы воды, подбираясь все ближе и ближе, каждый мог стать последним. Это ужасающее ожидание, когда вокруг свистит смерть, а от тебя ничего не зависит, слепило из десятков стоящих на понтоне людей один организм. Слыша свист очередного снаряда, этот организм испуганно замирал, чтобы затем облегченно выдохнуть, когда фугас рвался в стороне. Напряжение на понтоне росло с каждым ударом весла понтонеров, с каждым сантиметром пройденного расстояния. От него некуда было деться, оно буквально висело в воздухе, усиливаясь и усиливаясь, и даже коллективный вздох облегчения скоро превратился в истерический многоголосый стон.

Едва паром уткнулся в заросший ивами противоположный берег, толпа народу с него хлынула подобно морской волне, стремясь оказаться как можно дальше от опасного места. Правда, далеко разбежаться этой волне не дали. На небольшой поляне, за переправой, укрытой от глаз немецких наблюдателей деревьями, переправившихся поджидало около взвода красноармейцев во главе с высоким лысым майором. Началась процедура проверки. Впрочем, пехоту и зенитчиков выпустили сразу, а вот одиночек и гражданских немного помурыжили, проверяя документы. И, видимо, проверяли не зря, потому как несколько человек из их разношерстной толпы отвели в сторону и оставили под конвоем. У Виктора тоже проверили документы, отобрали винтовку и благополучно отпустили.

Он шлепал по пыльной дороге, тяжело переставляя ноги и глотая сухую пыль. Солнце уже начало подниматься в зенит, припекая, пришлось снять реглан и нести его на руке. Но все равно от жары во рту пересохло, а пить было нечего. Не пить же от жажды водку? Вода была где-то впереди, где среди желтого фона степи, в зелени садов, белели белые стены хат, но до нее еще нужно было дойти…

Переправу Виктор прошел три часа назад и с тех пор без остановок двигался на юг. Там, позади, еще что-то громыхало, но это было уже далеко, не страшно и не опасно. Расплатой за пройденное расстояние была усталость. Сил почти не осталось, вчерашняя вынужденная посадка давала о себе знать. Все мышцы словно объявили забастовку и теперь отзывались болью на каждое движение. Глаз тоже покалывал, но это было нормально. Виктор специально развязывал повязку, чтобы проверить, цел он или нет. Глаз оказался цел, видел все, но веко пришлось поднимать руками, лицо на том месте сильно отекло. Обратно повязку он замотал вкривь и вкось, но это не имело значения – главное, что он видел.

Далеко в стороне и высоко пролетела от Дона четверка «мессеров». Воздух наполнился тонким гудением моторов, истребители немного покружили и ушли на северо-восток, под солнце.

Наконец Виктор догнал бредущую впереди подводу. В пустой телеге сидел сгорбившийся немолодой красноармеец. Кляча еле тащилась, но ездовой предложил:

– Садись, летчик, подвезу…

Саблин уже еле переставлял ноги и охотно подсел в телегу.

– Куда путь держишь? – спросил он, устраиваясь поудобнее.

– За снарядами для батареи.

– Снаряды – дело нужное… слушай, а воды у тебя нету?

Красноармеец протянул ему фляжку, и Виктор с большим удовольствием напился теплой невкусной воды. Она сразу проступила потом на гимнастерке, но стало немного легче. Он вдруг почувствовал, что как будто там, где-то в глубине его тела, ослабляется туго взведенная пружина. Веки стали словно свинцовые, мышцы налились тяжестью, и Виктор, не спрашивая разрешения, улегся на дно телеги и задремал.

Проснулся он довольно скоро, солнце почти не переместилось на горизонте. Телега застыла неподвижно неподалеку от придорожного колодца, красноармеец смазывал дегтем сбитую хомутом холку лошади. Кляча стояла понуро, словно неживая, нижняя губа отвисла. Она даже не отмахивалась хвостом от мух. Видно, много рейсов без корма и отдыха пришлось ей сделать.

– Гнедая-то совсем оплошала, – сказал Виктор, – как бы не околела.

– Кому сейчас легко? – огрызнулся солдат. – Я вижу, авиация наша нынче тоже не летает, а больше в пыли бредет. Вот и лошадка моя – фуража нет, трава выгорела, а сена не наклянчишься.

– Ну а вон ток колхозный проехали, там бы и набрал.

– Я ходил, пока ты спал, не дают. Мол, колхозное добро…

– Охренеть, – удивился Виктор. – Они там совсем уже? Ведро зерна не дали? А ну-ка пойдем еще раз, – сказал он, нащупывая в кармане ТТ, – и пару мешков захвати. Пистолетом и добрым словом можно выпросить что угодно.

То ли возымел свою убедительную силу пистолет, то ли уговоры, что здесь все равно скоро будут немцы и все зерно достанется им, но обратно они возвращались уже навьюченные полными мешками. У Виктора от тяжести мешка проснулась боль в побитом жесткой посадкой теле, но свой груз он все-таки дотащил. Пока повеселевшая лошадь хрупала ячмень, Виктор успел искупаться в колодезной воде и вволю напиться. Холодная вода ломила зубы, но казалась удивительно вкусной. Вскоре они поехали дальше, только уже повеселее.

Монотонно, покачиваясь в такт неровностям дороги, скрипела телега, неспешно топала лошадь. Мимо проплывали запорошенные пылью придорожные лопухи, виднеющаяся далеко впереди машина почти не приближалась – телега ехала со скоростью медленно идущего человека. Такое вот неторопливое движение навевало неторопливые мысли. Виктор глядел на колхозные поля, на медленно проплывающие степные курганы и думал, что вся эта земля скоро достанется врагу. И это было обидно. Разумом он понимал, что мы все равно победим, но горечь поражения и отступления была слишком сильной, чтобы от нее отмахнуться. Он честно дрался в небе с немцами. Сбивал, горел, снова сбивал, но изменить ход войны он был не в силах. Она была слишком велика для одного человека. И как ни уговаривал Виктор сам себя, как ни гнал прочь мысли, но все равно временами он признавался сам себе, что всего этого отступления, разгрома наших войск под Харьковом могло бы и не быть.

Если бы он еще тогда, сразу после попадания, принялся бы писать Сталину, Жукову, да любому облеченному властью – тому же Хрущеву, то у него был бы шанс. Но он не стал ничего делать и теперь жестоко корил себя. Ведь можно изменить историю. Пусть и чуть-чуть, но можно. Вдруг это спасет немного жизней? Наш народ и так настрадался в двадцатом веке, так почему бы немного не помочь советом из будущего и сберечь немного жизней. Вот только что будет потом? Мало того что сам наверняка помрешь, так вдруг таким вмешательством еще и третью мировую накличешь? И это Виктора останавливало. Правда, в последнее время останавливало все слабее и слабее.

Лошадь неспешно дотрусила до стоящей на обочине трехтонки, поравнялась. Виктор равнодушно скользнул взглядом на меняющих колесо вояк. Лица их показались знакомыми.

– Тпру-у, тормози, – сказал он красноармейцу и выскочил из телеги. – Здравия желаю, товарищ старший техник. – Он разглядел среди столпившихся у машины людей старшего техника их эскадрильи – Агафонова. – Вы случайно не по мою душу?

– Саблин, – удивился тот, – вот так дела! Действительно по твою. А самолет где оставил?

– Да где? Где сел, там и оставил. Только я его того… сжег сегодня ночью.

– Как так сжег? – опешил Агафонов. – Что ты мелешь?

– Что я мелю? – взорвался Виктор. – Да вы должны были вчера вечером приехать! Когда еще были шансы его вытащить. Я как дурак ждал, только время зря потерял, потом пришлось в бою, под носом у немцев, свой самолет поджигать. Чуть не пристрелили.

– Да не кипятись ты, – примиряюще сказал техник, – ну не получилось, – и пояснил: – Машину за твоим «Яком» выслали еще вчера. Сразу как Дорохов телефонограмму дал, так и выслали. Техник твой с двумя механиками ездил. Только на дороге их кто-то обстрелял. На машине мотор разбило, одного из механиков ранило. Они сегодня утром обратно вернулись, вместе с Дороховым и Жуковым.

– Как? Дорохов же вчера с Жуковым на самолете улетал?

– Не долетели, – мрачно скривился Агафонов. – «Мессера» перехватили, и давай гонять. Жуков у какой-то лесопосадки сел, и они в ней спрятались, а самолет на земле сожгли. Так что наш командир только утром вернулся, ну и сразу нас послал, чтобы твой «Як» вытащить. А тут еще колесо лопнуло…

– Дела-а, – протянул Виктор, – а я думал… а оно вона как.

– От тож, – усмехнулся техник, – отпускай своего извозчика, – сейчас колесо накачаем и обратно поедем…

На аэродром они добрались лишь вечером. Едва Виктор выпрыгнул из машины, как увидел, что к нему быстрым шагом идет майор Дорохов. Он хотел доложить ему о прибытии, но командир не стал слушать, обнял и, не отпуская, долго хлопал по спине. Виктор чуть не взвыл от такой «ласки», побитое тело отозвалось болью. Дорохов увидел его перекошенное лицо и сразу отпустил. Встревоженно спросил про глаз, обрадовался, узнав, что лучше, но тут же отправил Виктора к врачу.

Возвращение было праздничным. Летчики и техники поздравляли Саблина с тараном, жали руку, осторожно хлопали по спине. Потом полковой врач долго осматривал его рану, то улыбался, то хмурился, потом чем-то помазал и обнадежил, сказав, что рана не опасна и глаз не пострадал. После, уже в темноте, Виктор съел три порции ужина и, измученный похождениями и их красочным пересказом, блаженно развалился на сене. Рядом спали остальные летчики полка. В крови все еще гуляла водка, организм, наконец-то дождавшийся заслуженного отдыха, быстро отключился. Виктор последним усилием разлепил глаза и посмотрел в небо. Там перемигивались звезды, мелькнул короткий росчерк метеора. Все было так, как обычно.

– Что же мне делать? – спросил он у этого черного бесконечного безмолвия. Небо, как обычно, отмолчалось. Вновь мелькнул метеорит, но Виктор его уже не увидел, он спал.

Глава 5

Пара «Яков» показалась с северо-западного направления. Они закружили в стороне, что-то высматривая, но тут со старта вверх полетели сигнальные ракеты, и истребители повернули к аэродрому. Сделав круг над взлетной полосой, они начали строить заход на посадку. Летчики, ужинавшие на расстеленном на земле брезенте, перестали жевать, принявшись рассматривать садящиеся самолеты.

– Интересно, кто это? – задумчиво спросил Шелест, командир звена из второй эскадрильи. Его вопрос остался без ответа, но на лицах присутствующих проступила заинтересованность. Не каждый день на полковой аэродром прилетали чужие самолеты. Вряд ли это начальство – комдив прилетал в полк один раз, но делал это на «утенке», по слухам, ни на чем другом он и не летал. Может, это кто-то заблудился? Но ведь искали именно их аэродром…

– Может, заблудились? – прищурив битый глаз, озвучил общую мысль Саблин. В строй он вернулся только сегодня, два дня отлеживаясь пластом после вынужденной посадки. Повязку с лица ему сняли утром, левый глаз все еще был припухший, окруженный иссиня-черным синяком, но рана не беспокоила, а значит, он мог снова сесть в кабину истребителя.

– А это другие «Яки», не такие, как у нас, – заметил глазастый Шишкин.

– Может, новая модификация? – Глаза у летчиков разгорелись. Про ужин уже никто и не помышлял, дневная жара напрочь убила аппетит, да и снабжение после перебазирования захромало. Не сговариваясь, они побросали недоеденную кашу и отправились в сторону новых самолетов.

Тем временем вслед за «Яками» появился и тихоходный «По-2». Он сел сразу возле того места, где приземлились истребители, и буквально через десять минут взлетел обратно. Летчики полка еще даже не успели дойти до стоянки, увидели только, что в задней кабине самолета сидят двое.

– Это что, – спросил Шишкин, – он уже и летчиков этих «Яков» увез? Ничего не понимаю…

Загадка разрешилась, когда все уже добрались до стоянок. Там уже расхаживали Дорохов и Тархов. Большая часть техников полка тоже толпилась тут, осматривая новые истребители. Они действительно немного отличались от привычных «Як-1», но именно что немного. Было удивительно, как Шишкин сумел разглядеть отличия.

– Саблин, иди-ка сюда, – сказал Дорохов. Когда Виктор подошел, тот начал издалека: – Видишь, какое дело. Передали нам два новых самолета – «Як-7». Самолеты почти новые, воевали недолго. Летчики, что их перегнали, расхваливают. Да я и сам слышал, что машины это хорошие, как-никак это наши новейшие истребители. Скорость и скороподъемность лучше, чем у наших единичек, а вооружение вообще блеск: два крупнокалиберных пулемета и пушка.

– А к чему это вы мне говорите, товарищ командир?

– А к тому, – улыбнулся Дорохов, – что решил я один из этих истребителей за тобой закрепить. Сперва думал, комэскам раздать, но… в общем, бери тот, что с номером одиннадцать. Ну и главное, – продолжил командир, – бензина там полбака осталось. Давай, пока еще светло, беги, изучай кабину и вылетай. Двадцать минут можешь над аэродромом покрутиться, опробуй самолет. Я бы сам полетел, – Дорохов невесело усмехнулся и потряс все еще перебинтованной кистью, – да за ручку толком не взяться…

Знакомство с кабиной нового «Яка» не заняло много времени, она почти не отличалась от старой. Виктор быстро просмотрел инструкцию по пилотированию и через десять минут уже был в воздухе. Мотор исправно рычал, вращая винт, истребитель послушно откликался на движения ручки, быстро набирая высоту. Прежде чем начать пилотаж, Виктор тщательно осмотрелся, опасаясь охотников, но в воздухе не было ничего подозрительного, и он принялся за дело. Новый истребитель был неплох, вверх лез немного лучше, чем его бывший – «Як-1», но в маневрах он показался Виктору более тяжеловатым, выполнял их вяло и в этом немного уступал. Существенным плюсом было то, что на истребителе стоял передатчик и приемник. А это перевешивало многое. Правда, на посадке «Як-7» все же показал свой норов – уж сильно тянул нос вниз, не давая пользоваться тормозами, и из-за этого очень долго катился по летному полю, мотая пилоту нервы. Перед самым концом полосы истребитель все-таки остановился, и мокрый Виктор наконец перевел дух.