Наука страсти Грей Джулиана
Он отошел в сторону, вероятно, сел в кресло. Но не в то, в котором сидел на прошлой неделе, а в то, что стояло возле дивана, уютно устроившись возле шипящего огня. Эмили вытянула ноги к камину. Со стороны герцога послышалось звяканье фарфора. Видимо, тоже чашка с чаем.
— Вы пьете чай? — спросила она. — Не кофе?
— Да. — Чашка звякнула снова. — А откуда вы знаете, что я пью кофе?
Пальцы Эмили, обнимавшие чашку, застыли.
— Я не знаю. Просто предположила, что вы относитесь к любителям кофе.
— Как проницательно. Вы совершенно правы — я в самом деле пью кофе. — Снова молчание. — Могу я предложить вам кекс? Или сандвичи?
— Нет, спасибо. Может быть, позже.
Слово «позже» словно прозвенело в комнате.
— Можно задать вам дерзкий вопрос, мадам? — спросил он.
— Полагаю, это зависит от вопроса.
— Эмили — ваше настоящее имя?
Эмили сделала глоток чая и поставила чашку на блюдце.
— Да.
— Вы позволите мне узнать вашу фамилию?
— Боюсь, что нет. А вы, сэр? Энтони Браун — ваше настоящее имя?
Он поерзал в кресле.
— Энтони меня назвали при крещении. Браун — нет.
— Значит, мы равны в своих увертках.
— Нет, Эмили. Не равны. — Фарфор звякнул громче, видимо, его поставили на деревянный столик. — Я полностью в вашей власти.
— Это неправда.
— Заверяю вас, так оно и есть. Я сделал бы для вас все что угодно.
Эмили поставила чашку на блюдце. Она задребезжала, и Эмили прижала посуду к коленкам.
— Вы не называете мне свое настоящее имя. И не позволяете снять повязку.
Он помолчал.
— Выберите что-нибудь другое.
— Что-нибудь другое — это ничто. Важно только одно — вы сами. А вы мне себя не отдаете. — Она понимала, что это безрассудно, но не могла остановиться. О чем она только думает? Нельзя снимать повязку! Он мгновенно узнает ее, несмотря на маскировку. Маска куда важнее для нее, чем для Эшленда.
— Эмили, я не могу. — Он встал с кресла и начал расхаживать по комнате. — Если я откроюсь вам, вы уйдете. И никогда не вернетесь.
— И что тут такого трагичного? Просто закажете себе другую леди.
— Ни за что и никогда. — Он произнес это себе под нос. Если бы не повязка, обострившая все чувства, Эмили бы его просто не услышала.
Она заговорила очень мягко:
— Но зачем повязка? Что вы скрываете?
Он ответил не сразу. Что он там делает? Может быть, оперся на каминную полку, скрестив длинные ноги? Смотрит ли на то, как она сидит, слепая и беспомощная?
— Меня ранили много лет назад, — произнес он в конце концов. — Моя внешность пугает.
— Как вас ранили?
— За границей. Я был… я был солдатом, на Востоке. Точнее, в Афганистане. Мы отправились за границу, чтобы… — Он не договорил.
Эмили отпила чая.
— Чтобы сделать что? Было сражение?
— Было сражение, — медленно проговорил он, — но я в нем не участвовал. Я занимался… своего рода расследованием. И попал в плен.
Чашка Эмили опустела. Она потянулась, чтобы поставить ее на предполагаемый столик перед собой.
— О, позвольте мне, — сказал Эшленд, в мгновение ока оказавшись рядом, и взял чашку с блюдцем из ее рук, слегка задев пальцы.
Попал в плен. Эмили всегда считала, что свои раны он заработал в битве, — может быть, пуля, выстрел из ружья или взрыв, покалечивший ему лицо и оторвавший руку.
— Ваши тюремщики пытали вас? — спросила она.
— Да. Им требовалась информация, а я не собирался им ее предоставлять. Вы просто обязаны попробовать кекс. Вы очень бледны.
— Нет, я не голодна. Я…
— А вы, Эмили? Что привело вас сюда, ко мне, из всех мест на земле? Какие раны нанесены вам?
Снова зазвякал фарфор. Очевидно, Эшленд не принял во внимание ее слова насчет кекса.
— Почему вы решили, что я пострадала?
— А по какой еще причине красивая женщина, леди, обладающая таким достоинством и очевидной добродетелью, оказывается вынуждена встречаться с таким, как я, в отдаленном отеле самой темной части Йоркшира? — Он говорил легким тоном, одновременно втискивая ей в руки тарелку. — Ваш кекс.
— Спасибо. — Вилку он ей не дал. Эмили отломила кусочек рукой и сунула в рот. — О, какая прелесть. Апельсиновый?
— Да. Их фирменное блюдо.
Эмили съела еще кусочек, проглотила и заговорила снова:
— Отвечаю на ваш вопрос — я здесь, потому что оказалась разлучена с семьей из-за постигшего нас… несчастья. Моего отца убили, и нас с сестрами… — Эмили понимала, что выдает слишком многое, но она должна была сказать хоть что-нибудь, приоткрыть ему хотя бы крошечный уголок своего сердца, — …нас с сестрами отослали жить к друзьям семьи.
— Очень сочувствую. Надо полагать, вы оказались в стесненных обстоятельствах?
— Да. — Эмили вспомнила свою комнатку на третьем этаже Эшленд-Эбби. — В крайне стесненных.
— Но вы воспитаны как леди.
— Да. Мне повезло получить превосходное образование. У меня имелись планы… — Она замолчала.
— Планы? Какие планы?
— Вам вряд ли это будет интересно.
— Совсем напротив. Я испытываю пылкий интерес. Подозреваю, что планы ваши были неординарны для молодой леди благородного происхождения и воспитания.
— Нет. Я… — Она снова замолчала. — Вы будете смеяться.
— Не буду, даю вам слово чести. Расскажите.
Ей не следовало говорить, но соблазн оказался непереносимым — Эшленд, стоявший рядом, невидимый и великолепный, со своим сочувственным убедительным голосом. Ей хотелось признаться во всем. Хотелось открыть ему каждый уголок своей души. И она услышала собственный голос, торопливо говоривший:
— Вы должны понять, что я росла в очень жестких условиях. От меня ожидалось… в общем, моя жизнь была строго расписана до мелочей, будущее определено, а сама я считалась всего лишь предметом, подчиненным чужой воле. И я это ненавидела. Внешне я вела себя безупречно, а внутри бушевала. У меня были… были мозги и талант, и я хотела — мне требовалось! — их использовать.
— Да, — произнес он. — Да.
Ее сердце словно разбухло от этого единственного простого слова. Она подалась вперед, продолжая:
— Когда я была младше, мне хотелось переодеться в мальчика и поступить в университет. Но это, конечно, было невозможно. Потом мне хотелось стать похожей на мою гувернантку; моя гувернантка — человек редкостный, я восхищалась ею всем сердцем. Я хотела стать похожей на нее, бежать и найти себе должность гувернантки под чужим именем. Я могла бы изучать все, что захочу, и быть независимой. Принимать собственные решения. Быть свободной. Я могла бы быть собой. — Голос Эмили, полный тоски, затих.
— И что случилось?
— Я рассказала об этом гувернантке. Она засмеялась и велела мне хорошенько подумать.
Эшленд не расхохотался, не поднял ее на смех.
— Говорят, это тяжелая жизнь. И ты полностью зависишь от своих нанимателей.
— Да, теперь я это понимаю. — Эмили стиснула тонкий край тарелки.
— А потом? Я уверен, что вы не сдались.
— Я думала… ну, я думала, что смогу совершить что-нибудь даже более отважное. Оставлю себе свое имя. Просто соберу чемодан и уеду в город и буду жить там, как независимая женщина, изучать то, что хочется, и встречаться с теми, с кем захочу. В конце концов расцвет моей молодости давно позади.
— Не так уж и давно, — едва слышно произнес он.
— Я думала, что, может быть, сумею содержать салон по средам или издавать литературный журнал. А если приличное общество меня отвергнет, я просто буду продолжать с обществом неприличным.
— Что, безусловно, намного интереснее, — вставил герцог Эшленд.
— Поэтому я перестала тратить свое денежное содержание, продала кое-какие безделушки, тайком написала несколько писем. Рассказала об этом только моей гувернантке, и больше никому.
— А потом?
Она уставилась в темноту, в бездонные глубины перед глазами.
— А потом умер мой отец.
— Мне очень жаль.
— Теперь я получила желанную свободу, во всяком случае, ее небольшую часть, и обнаружила, что я… на самом деле мне вообще не с кем поговорить, и… это произошло случайно, то, что я оказалась здесь на прошлой неделе…
— И я за это очень благодарен.
— Правда? — Она посмотрела в сторону голоса. Похоже, Эшленд снова сел в кресло.
— Всю неделю я ни о чем больше и думать толком не мог.
Эмили стиснула тарелку.
— Не может быть. После такой короткой встречи? При таких… таких неестественных обстоятельствах?
— Эмили. — Он изо всех сил сдерживался. Она слышала, как он ерзает в кресле, снова встает, его беспокойное состояние просачивалось сквозь окружающую ее тьму. Он заговорил голосом таким низким, словно зарычал: — Эмили, вы должны понимать, какая вы необычная. Как сильно, полностью отличаетесь от других женщин.
«Да, — горько подумала она. — Я знаю это всю свою жизнь».
— Конечно, я не такая, — бросила она. — Какая еще леди без колебаний разденется перед незнакомцем за деньги? Будет сидеть тут, позволив ему смотреть на свое почти нагое тело в обмен на пятьдесят фунтов в надежных хрустящих банкнотах Банка Англии?
Наступила тишина, только уголь трещал в камине. Эшленд стоял где-то слева от нее, не двигаясь, не издавая ни единого звука. Он даже не дышал, во всяком случае, она этого не слышала. Эмили поставила тарелку с недоеденным кексом на стол.
— Ну что ж. Время позднее. Полагаю, пора приступать.
Он выбрал «Памелу», вероятно, из какого-то извращенного желания заняться самобичеванием — или это просто ирония, кто знает?
К чести Эмили, она даже глазом не моргнула, сняв повязку и увидев лежавшую перед ней книгу.
— Читать с самого начала?
— Конечно.
Она читала чудесно, как и на прошлой неделе. Обладая очень выразительным голосом, она в лицах прочитывала каждую строчку в диалогах, вдохновенно, будто сама получала от этого удовольствие.
«Разве не странно, что любовь так сильно граничит с ненавистью? Но эта любовь вредная, не похожая на любовь истинную и непорочную; она от ненависти так далека, как тьма от света. И как, должно быть, усилилась та ненависть, если сталкивался он только с уступчивостью, удовлетворяя свои непотребные желания».
На ее лицо прокрался румянец — Эшленд видел повернутую к нему покрасневшую щеку. Он представил себе, как встает с кресла и наклоняется, чтобы запечатлеть на этой покрасневшей щеке поцелуй. В воображении его губы скользили по этому румянцу, по крови, прилившей к щеке под кожей. Какая она теплая, какая нежная! Ее горло, ее плечо, ее грудь, полускрытая томиком, который она держит в руках: он целовал каждый дюйм, никуда не торопился, пробовал на вкус нежные сливки, мерцавшие в свете лампы. Он вытаскивал шпильки из ее волос, и они падали, тяжелые и блестящие, прямо ему в руку. Он забирал книгу из ее пальцев и медленно спускал вниз кружевную рубашку, обнажая маленький розовый сосок, и проводил языком по деликатному бугорку.
Голос Эмили зазвенел громче, привлекая его внимание.
«Я не позволю вам причинить зло этой невинной душе, сказала она: я буду защищать ее, жизни своей не жалея. Разве мало на свете, сказала она, грешных женщин для ваших мерзких нужд, что вам надо губить эту овечку?»
— Хватит, — сказал Эшленд.
Эмили, вздрогнув, подняла глаза.
— Сэр?
— Пожалуйста, надвиньте повязку на глаза, — резко произнес он.
Она сидела, заложив книгу пальцем, и старательно смотрела в сторону.
— Я чем-то не угодила вам?
— Повязку, мадам.
Эмили легонько вздохнула и положила книгу на стол. Ее длинные пальцы прикоснулись к повязке и поправили ее так, чтобы она снова закрывала глаза.
Эшленд длинно выдохнул и встал с кресла.
— Если вы не уйдете сейчас, то пропустите свой поезд.
— Неужели уже так поздно?
— Да.
Он подошел к дивану, отыскал ее корсет. Она все еще сидела на стуле, повернув к нему неулыбающееся лицо. На фоне матово-черной повязки ее волосы сияли как золото. Тело под сорочкой, освещенное лампой, было видно до мельчайших деталей.
Мужчина, совершающий прелюбодеяние в сердце своем…
— Идемте. — Он взял ее за руку и помог встать. — Ваш корсет.
Эмили подняла руки, он пристроил корсет на талию, помогая себе обрубком руки, чтобы удержать его на месте, а левой рукой затянул шнуровку. Она не догадывалась о его увечье, не понимала, что к ее безупречному молодому телу прикасается изуродованная рука.
С божьей помощью никогда и не узнает.
— Вы не носите панталоны, — заметил он, завязывая тесьму на нижних юбках.
— Я их никогда не любила, только зимой.
— Но сейчас зима.
Эмили не ответила. Эшленд надел на нее юбку и лиф, те же самые, что и на прошлой неделе. Вероятно, она сильно нуждается? Но одежда превосходного качества, хотя и поношена.
— Карета отвезет вас на станцию, — сказал он, застегнув последнюю пуговицу. Эмили стояла перед ним, сильно выпрямившись, аккуратная и элегантная, как герцогиня. — Могу я что-нибудь для вас сделать? Вы говорили о стесненных обстоятельствах. Вам что-нибудь нужно?
— Нет, сэр, — ответила она.
— Вы приедете в следующий вторник?
— Если смогу.
— Вы говорите так холодно.
Она засмеялась.
— Вы и сами не особенно теплы, мистер Браун.
— Простите. Я нахожу сложным… я не… — Он глянул на часы. — Вы опоздаете на поезд. Я принесу ваше пальто.
Позвонив миссис Скрутон, он закутал Эмили в шарф и пальто. Затем осторожно водрузил ей на голову шляпку и воткнул шляпную булавку точно в то место, откуда извлек ее два часа назад.
— Скажите мне кое-что, сэр, — произнесла вдруг Эмили. — Зачем вы это делаете? Зачем платите женщине кругленькую сумму в пятьдесят фунтов просто за то, чтобы она вам читала? Вы никогда… вам никогда… — Она замолчала и облизнула нижнюю губу. — Вам никогда не хотелось большего?
Эшленд протянул Эмили ее перчатки и, глядя, как в плотно облегающей лайке один за другим прячутся ее длинные пальцы, ответил:
— Я хочу большего, Эмили. Я — мужчина. Конечно, я хочу большего.
Глава 11
Эмили заметила знакомое лицо мгновением позже, чем следовало.
— Вот это совпадение! Ну что, мистер Гримсби? — Фредди поднял руку и помахал. — Присоединитесь к нам на партию-другую?
Рюкзак на спине показался Эмили тяжелым, словно набитый свинцом. Она быстро окинула пивную взглядом. Головы пока в основном опущены; кружки с элем многообещающе ждут своих хозяев. В сотне ярдов отсюда привокзальные часы безжалостно отсчитывают секунды, одну за другой. В четыре тридцать восемь поезд из Йорка, отчаянно дымя, подкатит к платформе, и неугомонный герцог начнет мерить шагами ковер своего личного номера в «Эшленд-спа-отеле».
— Да, — сказала она. — То есть нет. Я надеялся, что… что…
Глаза Фредди расширились от догадки.
— Что такое, мистер Гримсби? Вы здесь не просто так?
Эмили сделала глубокий вдох.
— Я пришел за вами, ваша милость. О чем вы только думаете? То, что я отпустил вас сегодня пораньше, не дает вам права губить свои мозги и характер в такой неподобающей манере.
Чья-то голова резко вскинулась вверх, раздался хохот.
Фредди торопливо вскочил.
— Боже правый, мистер Гримсби! Нет никакой необходимости устраивать все это!
— Есть. Я потрясен, ваша милость. Потрясен до глубины души. Вы сию же секунду вернетесь в Эшленд-Эбби…
— Послушайте, мистер Гримсби… — Фредди подтолкнул вверх очки и кинул тоскующий взгляд на оставленный эль и брошенные на столе карты.
— Глядите-ка, парни, — фальцетом сказал один из посетителей, — нянюшка юного Фредди добралась до самой «Наковальни», чтобы утащить его обратно, к бутылочке с молочком и кашке…
Остаток фразы потонул во взрыве хохота. Лицо его милости заалело.
— Ну вот, видите, что вы наделали, Гримсби…
— Мистер Гримсби.
— Вы — тиран, вот вы кто. Проклятый тиран, и это после того, как я спас ваши мозги и не дал им размазаться по бальному залу…
— Это был ваш отец.
— Да к черту моего отца!
Снова громовой взрыв хохота. Эмили подбоченилась и сурово посмотрела на Фредди.
— Ваша милость, — с тихой свирепостью произнесла она, — вы вернетесь в аббатство сию же секунду. Ровно в девять утра я буду ждать вас в классной комнате с завершенным латинским стихом.
Он скрестил на груди руки.
— А если я не уйду?
Она подалась вперед.
— Я приведу сюда вашего отца.
Фредди запрокинул голову, уставился в потолок и грубо захохотал.
— О, вот это здорово! То есть вы приковыляете в отель и просто постучитесь в дверь?
— Не дерзите.
— Даже и не собираюсь. Это чистая правда. Он сегодня снова там, и мы оба это знаем. — Фредди понизил голос до шепота, но звучало это весьма резко.
— Совершенно не наше дело, чем его светлость занят сегодня вечером, — отрезала Эмили, проигнорировав его колкость. — А вы сейчас пройдете к той двери, лорд Сильверстоун, и велите привести вашего коня.
Фредди прищурился. Эмили прищурилась в ответ.
— Да провались все пропадом, Гримсби, — надулся Фредди, повернулся, взял свою кружку, осушил ее и с вызывающим видом направился к двери. — А вы идете, Гримсби? — кинул он через плечо.
— Нет, не иду, — ответила Эмили. — У меня еще есть дело.
— Отлично, черт побери. — Фредди пнул дверь. Холодный йоркширский ветер ворвался в пропитанную парами эля «Наковальню». — Все будут развлекаться, кроме несчастного чертова Фредди.
Шаги преследовали Эмили почти весь Стейшн-лейн.
Разумеется, это ничего не значит. «Эшленд-спа», конечно, не метрополис, его даже приличным городом назвать трудно, но все же в нем насчитывается несколько сотен жителей. И хотя, направляясь по вторникам в «Эшленд-спа-отель», она всегда выбирала закоулки, причем каждую неделю слегка меняла маршрут, как инструктировала мисс Динглеби, вполне вероятно, что у кого-нибудь из горожан время от времени появляются дела на Стейшн-лейн.
«Ваша лучшая защита — здравый смысл», — говорила мисс Динглеби. Что ж, здравый смысл уже давно провалился в преисподнюю. Что еще у нее осталось?
Эмили оглянулась и перешла на другую сторону улицы.
Шаги не отставали. Это же не может быть Фредди, верно? Неужели он вернулся и заметил, как она поднимается на второй этаж «Наковальни»? А потом видел, как она вновь появилась, прокралась по задней лестнице и вышла в наступившие сумерки?
«Не теряйте головы, — говорила мисс Динглеби. — Анализируйте ситуацию».
За спиной негромко похрустывала галька. Для Фредди шаги слишком легкие. Значит, это женщина, и на ней не сапоги, а туфли. Она шла довольно быстро, подлаживаясь под шаги Эмили. Она точно знает, чего хочет. Не беспечный прохожий. Не грезящий наяву скиталец.
«Сосредоточьтесь на деталях. Это удержит вас от паники, а в деталях нет ничего ничтожного, они могут оказаться ключом к спасению».
Последний пурпурный отсвет солнца над длинной изломанной грядой холмов на западе почти растаял. В промежутках между зданиями Эмили видела темнеющий ландшафт — и ни единого человека. Она выбирала эти дальние проулки, потому что тут вряд ли можно было с кем-нибудь столкнуться, здесь никто не мог ее обнаружить, но сейчас в пустынных тенях эхом отдавались шаги ее преследователя. Тишина сумерек, всегда наполнявшая ее восхитительным возбуждением, предвкушением грядущих часов, сейчас давила дурными предчувствиями.
Цок, цок, цок — раздавались резкие женские шаги в каких-то пятнадцати футах от нее.
Между домами пронесся порыв ветра, ударил Эмили в бок. Она споткнулась, схватилась одной рукой за шляпку и повернула за угол, на Шу-лейн. По всей длине улочки ледяной ветер выл ей в уши, и Эмили не слышала больше шагов, не слышала ничего, кроме дикого голоса Йоркшира, превратившего несколько не укрытых одеждой квадратных дюймов тела в кусок льда. Эмили ускорила шаг.
В отеле будет тепло. Эшленд пришел час назад (из окна библиотеки она видела, как он покидал Эшленд-Эбби, — спина прямая, сильные ноги крепко сжимают бока лошади), велел разжечь угли в камине и принести чай. Он подведет ее к креслу рядом с камином и скажет, чтобы она согрелась, даже не догадываясь, что ее тело начинает пылать сразу же, стоит ей почувствовать его рядом. Что его крупная фигура, нависшая над ней, его мощные мышцы превращают ее кожу в пламень.
Где-то впереди, направляясь к главной улице, прогрохотала карета. Эмили заставила свои ноги продолжать размеренно шагать, хотя ей очень хотелось пуститься бегом.
Что там говорилось в еженедельной записке мисс Динглеби? «Все хорошо» или что-то в этом роде, затем несколько неопределенных слов про сестер, а в самом конце: «Мы слышали, что у вас в округе ведутся расспросы, хотя проследить это сложно. Не забывайте, что истинный джентльмен всегда высказывается и поступает осмотрительно».
И что это означает? Ведутся расспросы. Мисс Динглеби и ее проклятые пассивные конструкции — они ни о чем не говорят! Какие расспросы? Кем ведутся? Это что, часть расследования Олимпии, или же их ведет ее неизвестный преследователь?
Эмили оглянулась, словно проверила, нет ли на мостовой карет. Позади, в каких-нибудь десяти ярдах, шла одетая в темное женщина под густой вуалью.
Наверняка вдова, возвращается домой после трудового дня.
Эмили решительно пошла дальше. Она — принцесса Хольстайн-Швайнвальд-Хунхофа, сделана из крепкого немецкого материала, и ее не напугать какой-то йоркширской мышкой-вдовой, следующей за ней по пятам.
Следующей по пятам.
Следующей по пятам.
Эмили сунула онемевшую от холода руку в карман платья, где в ножнах лежал тонкий стилет. Мисс Динглеби показывала им, как его использовать («кожа намного толще, чем вам кажется, мои дорогие, поэтому с силой режьте шею наискосок»), и Эмили прилежно практиковалась в этом движении. Вытащить из ножен, метнуться, полоснуть. Вытащить из ножен, метнуться, полоснуть. Разумеется, ключ к успеху — неожиданность. По словам мисс Динглеби, неожиданность — ключ ко всему.
Впереди замаячила белая громада здания. Эмили облегченно выдохнула. Наконец-то отель. Вдоль подъездной дорожки и на крыльце зажжены лампы, отбрасывая жутковатые бело-голубые лужицы света. Сзади внезапно послышался стук копыт, грохот колес, предостерегающий оклик кучера. Мгновение спустя мимо, подпрыгивая, промчалась карета, заглушила шаги вдовы и завернула к отелю.
Перед подъездной дорожкой начиналась тропинка к заднему саду. Эмили резко завернула, прошла сквозь черные кованые ворота и зашагала по аккуратным плиткам, напрягая ноги под тяжелой шерстяной юбкой.
Дорожка была не освещена, по краям ее росли молодые деревья. Эмили вдыхала замерзшую тишину, чувствуя приближение снегопада. Ветви деревьев слабо светились, отражая свет огней отеля, и напоминали пальцы скелета. С парадного крыльца доносился высокий заливистый смех, оборвавшийся, когда закрылась дверь. И тут Эмили услышала совершенно определенное, не вызывающее сомнения клацанье женских полуботинок по плиткам мостовой.
Она быстро устремилась вперед, сжимая в кармане стилет. Только бы успеть добраться до черного входа. Через сад, через подъездную дорожку, мимо конюшни — нужно-то всего пару минут.
Эмили еще ускорила шаг. Плитки лежали неровно, оставленные садовниками в художественном беспорядке, и ее каблук зацепился за край одной из них. Она споткнулась, качнулась вперед, удержалась на ногах и торопливо пошла дальше.
Сзади послышался резкий голос:
— Мэм!
Эмили побежала, но тут мир дернулся, взметнулся, и она с грохотом ударилась о землю.
— Мэм! Мэм!
Читать бесплатно другие книги:
