Наука страсти Грей Джулиана

Глава 12

Она опаздывала.

Эшленд делал вид, что не слышит тиканья часов на каминной полке. Он подошел к круглому столу — столу Эмили — и взял в руки книгу, выбранную им для сегодняшнего вечера. Совсем новая; он купил ее вчера в книжном магазине, и сейчас, пока бездумно перелистывал страницы, вдыхал запах новых страниц и свежей краски.

Он положил книжку и подошел к окну. Никаких следов Эмили; газовая лампа на заднем крыльце не освещает ее аккуратную фигурку в черном пальто.

Часы безжалостно продолжали тикать. Ей следовало появиться уже десять минут назад. Она пообещала, что прямо со станции пойдет сюда, чтобы он не волновался. Нужно было послать за ней карету, вот что. О чем он вообще думал? Рассчитывал, что темные зимние улицы «Эшленд-спа» приведут Эмили прямо к нему под бочок? Нужно было…

В дверь постучали.

Он повернулся.

— Войдите.

Дверь открылась. На пороге стояла Эмили с завязанными глазами и протянутыми к нему руками в перчатках.

— Добрый вечер, сэр.

— Вы опоздали. — Он собирался наказать ее, заставить выдержать те же несколько минут беспричинной тревоги, которые пережил сам, но вид этих протянутых к нему рук мгновенно прогнал гнев. Эшленд торопливо пересек комнату, взял эти обтянутые лайкой пальцы и поцеловал их.

— Вы дрожите. Что случилось?

— Ничего. — Она высвободила руки и засмеялась пронзительным искусственным смехом. — На улице ужасно холодно, вот и все.

Он посмотрел на ее губы.

— Дело не в холоде. Что случилось, Эмили?

— Ничего. Я… я упала. На дорожке в саду. Плитки там неровные, и ужасно холодно…

— Боже милостивый! Вы не ушиблись? — Он прикоснулся к ее скуле, к подбородку.

— Ни капельки. — Она отвернулась.

— Идите к огню, согрейтесь.

Он подвел ее к камину, посадил в ближайшее кресло. Она дрожала от чего-то непонятного, от каких-то эмоций, хотя и крепко стиснула лежавшие на коленях руки, чтобы скрыть дрожь. Сидела она, как всегда, сильно выпрямившись, словно все еще находилась в классной комнате, а поджавшая губы гувернантка водрузила ей на голову книгу.

Эшленд вытащил шляпную булавку и снял с Эмили маленькую фетровую шляпку. Золотистые прядки заблестели в свете каминного огня, исчезая под черной повязкой. Эшленд опустился перед ней на колени, снял с нее перчатки и растер руки своими крепкими пальцами.

— Теперь я буду посылать за вами карету. Следовало подумать об этом раньше.

— О нет. Это совсем ни к чему. Честное слово, мне нравится ходить пешком. Очень бодрит.

— И все-таки. — Он всмотрелся в ее лицо. Она выглядела спокойнее, то ли от тепла, то ли помог массаж рук. Эшленд больше не мучился, прикасаясь к ней; он едва припоминал былой страх и стремление отпрянуть.

— Вы поцарапали подбородок, — сказал он.

Она потрогала ссадину и поморщилась.

— Да, действительно.

Он поднялся, пошел в ванную, отыскал там махровую салфетку для мытья и намочил под холодной водой, избегая смотреть на свое отражение в зеркале над раковиной. Когда он вернулся, Эмили уже размотала шарф, встала с кресла и пыталась снять пальто.

— Не будьте глупышкой. — Он сам снял с нее пальто и усадил ее обратно в кресло. — Вот. — И осторожно приложил мокрую салфетку к подбородку.

— Ой! Право же, не надо. Это ерунда.

Он ничего не сказал. За спиной шипели в камине угли, тикали часы. Теплое ароматное дыхание Эмили овевало его щеку. Когда Эшленд прижал салфетку к коже, ее губы слегка приоткрылись, стала видна тоненькая белая полоска зубов. Он представил себе, как проводит языком по этим манящим розовым губкам, приоткрывает их миллиметр за миллиметром, а затем наслаждается ее вкусом. А она пробует на вкус его.

Ах, какова же Эмили на вкус?

Она положила ладонь ему на руку.

— Спасибо.

Ее пальцы все еще были холодными от январской стужи. Легкое прикосновение заворожило его, он, как пленник, не мог подняться с колен. Отсветы огня мерцали на ее коже, словно Эмили светилась изнутри.

«Поцелуй ее. Ради всего святого, поцелуй ее».

Сделав над собой нечеловеческое усилие, он убрал руку от ее подбородка.

— Позвольте налить вам чаю. Он быстро вас согреет.

— Я уже согрелась, спасибо.

Он встал и трясущейся рукой налил в чашку чая.

— Мистер Браун, — сказала она своим особым голосом, негромким и безупречно нежным. — У меня к вам есть дерзкий вопрос.

Он не смог сдержать улыбку.

— Какой именно, Эмили?

— Почему я здесь?

Он добавил сливки и сахар, размешал чай маленькой серебряной ложечкой, вложил чашку с блюдцем в ее ждущие руки.

— Поскольку ваши побуждения вам наверняка известны, могу предположить, что вы интересуетесь, почему я прошу вас навещать меня каждую неделю. Ответ таков: я получаю большое удовольствие от вашего общества.

— Это не ответ. Это любезность для гостиной. Вы прекрасно понимаете, о чем я.

Сегодня вечером Эшленду не хотелось чая. Не то чтобы он вообще когда-либо хотел чая; он слишком много выпил его в Индии, и вкус напоминал ему о весьма неприятных вещах. Эшленд подошел к камину, пристроил правый локоть на полку — это каким-то образом облегчало боль в отсутствующей кисти.

— Но ваше общество в самом деле доставляет мне удовольствие. Неужели это так трудно понять?

— Вы и сами знаете, что так продолжаться не может. Вы должны принять решение.

— Какое решение?

— Ляжем мы с вами в одну постель или нет.

Звякнул фарфор — Эмили поднесла чашку ко рту, сделала глоток и снова ее поставила. Эшленд смотрел на ее губы, приоткрывшиеся, когда она пила чай, на горло, когда она глотала, на пальцы, обхватившие изящную белую ручку чашки в виде буквы S.

Эмили продолжала, не обращая внимания на его молчание:

— Полагаю, вы боретесь с моральным аспектом всего этого. Но то, что вы находитесь в одной комнате с другой женщиной, раздеваете ее почти догола, а потом смотрите, как она читает вам, сидя за столом, точно так же является изменой брачным обетам. Вы платите ей за услуги. После столь интимных отношений какое может иметь значение, совокупитесь вы с ней или нет?

— Для меня имеет. — Он отвернулся к стене и пристроил подбородок на руку. — Осмелюсь сказать, и для вас тоже.

— Давайте пока не будем говорить о моих желаниях. В затруднительном положении вы.

Эшленд отошел от камина, перешел к окну.

— Не надо считать меня бесчувственной. Я же вижу, какие мучения это вам доставляет. Надо думать, ваша жена с вами не живет?

— Она покинула меня двенадцать лет назад. — Он потрогал подоконник. Эшленд чувствовал, что обязан сказать ей правду, — столько, сколько может открыть.

— Понятно. Вы никогда не думали о разводе? — Слово «развод» она произнесла отрывисто, без эмоций, словно говорила об апельсиновом кексе, лежавшем порезанным на красивой тарелке на чайном столе.

— Не думал. Я вернулся с войны совсем другим человеком, настоящим животным, искалеченным, непривлекательным. Она уехала от меня не без подстрекания с моей стороны. — На стекле оказалось небольшое пятнышко; Эшленд потер его большим пальцем. — И разумеется, я давал обеты. Обеты перед лицом Господа.

— Она тоже. В горе и в радости, и все-таки она оставила вас в тяжелом положении и не вернулась. — Фарфор звякнул снова. — Она уехала одна?

Эшленд закрыл глаза, пытаясь избавиться от образа темноволосого графа Сомертона.

— Нет.

Эмили прошептала:

— О, мой дорогой сэр.

Он отвернулся от окна и посмотрел прямо на нее. Она все еще сидела перед камином, но поставила чашку с блюдцем на стол, сложила руки на коленях и склонила голову.

— Мне не нужно ваше сочувствие, — отрезал он.

— Это не сочувствие, — сказала она. — Это восхищение.

Он уставился на золотистую головку, и его ключицы, ребра, мышцы и кожа — все его защитные слои пали, отвалились от груди, осталось только бешено бьющееся сердце.

— У меня есть сын, — сказал он.

Она подняла голову.

— Я уверена, он чудесный мальчик.

— Да. Ему почти шестнадцать. Он… — Эшленд с трудом выталкивал слова из горла. — Он был всем на свете, и он — ее сын. Предать свою плоть — предать и его.

— Она не разделяла ваших убеждений.

— Мы говорим не о ее поведении, а о моем.

Эмили снова склонила голову, глядя на пальцы. А когда заговорила, голос ее был сдавленным от еле сдерживаемых слез:

— Мой дорогой мистер Браун. И куда это нас приводит?

Эшленд оторвался от подоконника, взял со стола книгу и направился к склоненной фигурке Эмили. Ее затылок манил, такой светлый и нежный. Эшленд опустился перед ней на колени и вложил ей в руки книгу.

— Моя дорогая Эмили. Моя такая дорогая Эмили, — произнес он. — Почитайте мне.

Лампа отбрасывала на станицу желтый круг. У Эмили начали болеть глаза. Она с тоской подумала о своих очках, засунутых в карман куртки в «Наковальне».

— Что-то случилось? — спросил со своего кресла Эшленд.

— Прошу прощения, — ответила она. — У меня глаза устали.

— В таком случае вы, конечно, должны прекратить читать.

Она заложила книгу пальцем и закрыла ее. Кожаный переплет был совсем новым, с ярко-золотыми буквами. Взгляд Эшленда ласкал ее сзади. Ей так хотелось повернуться к нему, устроиться в его объятиях в кресле и слушать, как бьется под ухом сердце.

— Что такое, Эмили? — мягко спросил он.

— Ничего, сэр.

— Не говорите мне этого больше. Если вас что-то беспокоит, скажите правду.

Эмили провела пальцем по названию. Ветер набирал силу, бился в окна. Она боялась поездки домой, холодной и одинокой, тело и душа ныли.

— Я должна вам кое в чем признаться.

— Правда?

— В тот первый вечер, в первый раз, когда я здесь оказалась… — Эмили положила книгу на стол и прижала ее ладонью. — Это была ошибка.

За низким воем ветра за окном она слышала тяжелое дыхание Эшленда.

— Ошибка. Я понимаю.

— Нет, не в этом смысле. Я имею в виду, что я была не той женщиной, которую вы ждали. Меня ошибочно приняли за нее в коридоре. Я всего лишь пила в отеле чай.

— Что за дьявольщина? — Он дернулся в кресле, словно хотел встать, но передумал.

— Не знаю, почему я поднялась наверх. Не знаю, почему осталась. — Ее голос дрогнул. Она помолчала, набрала в легкие побольше воздуха. — Не думаю, что это имеет значение. Как бы там ни было, сегодня по дороге со станции я встретила женщину. Ту самую, что должна была прийти сюда месяц назад. Она приехала ради регулярного визита по вторникам.

— Боже правый…

— Я сказала ей… сказала, что она тут больше не нужна. Прошу прощения, мне не следовало брать на себя смелость…

— Боже правый.

— Но я просто не могла позволить ей подняться к вам. Я никому не могу позволить занять мое место. Я отдала ей деньги — все деньги, которые вы мне давали, и велела больше никогда не приезжать.

— Вы отдали ей… сколько там было?

— Двести фунтов.

Шорох, быстрые шаги по ковру.

— Вам не следовало это делать. Эти деньги предназначались вам, Эмили. Чтобы вы их тратили, чтобы поддержать вас.

— Она в них нуждалась. Это только справедливо.

— Они были для вас!

— Я вам уже говорила, мне не нужны ваши деньги. Я с радостью отдала их ей. — Эмили стиснула кулаки, пытаясь сохранять спокойствие, стараясь удержаться, не повернуться к внушительной фигуре герцога, от которой исходила с трудом сдерживаемая энергия.

— Эмили.

Где он сейчас? Снова сел в кресло? Она уставилась на свой стиснутый кулак, на тень, которую он отбрасывал на дорогой кожаный переплет книги.

— В общем, я вам все рассказала. Теперь вы знаете правду.

Правду. Слово прозвучало в его голове зловещим эхом.

— Правду. — За ее спиной скрипнула половица: он идет по комнате. Звякнул хрусталь: наливает себе выпить. — А что такое правда? Кто вы в таком случае, если не… если вас сюда не присылали…

— Я расскажу вам это, мистер Браун, когда вы расскажете мне, кто такой вы.

— Вы же знаете, я не могу.

— Да, знаю. Но, видите ли, это уже ничего не значит. Все это — кто такая я, кто такой вы, откуда мы родом, вся эта чепуха — она не имеет никакого значения. Она только отвлекает внимание. То, что существует между нами, просто, ясно и чисто. Нет никаких бесполезных фактов и предположений, мешающих мужчинам и женщинам по-настоящему понять друг друга.

Эшленд мрачным от отчаяния голосом произнес:

— Эмили, это невозможно. Как я могу без всяких объяснений принять то, что вы просто постучались в дверь и вошли в мою жизнь, как божественное чудо?

— Я не чудо. Я женщина.

— Боже мой, что я наделал? — Бокал глухо звякнул о стол.

Эмили с трудом удержалась, чтобы не обернуться. Это напоминало беседу с призраком.

— Вы не сделали ничего плохого, сэр. Я говорила вам правду: я — женщина благородного происхождения, живущая в стесненных обстоятельствах и в настоящее время вынужденная прокладывать собственный путь. Я сама по себе и не отвечаю ни перед чьей совестью, кроме собственной. Я вошла в эту комнату, полностью осознавая последствия.

— Вы должны были мне сказать. А я должен был догадаться. Я сердцем чуял, что вы не такая, как все прочие, и все-таки… — Голос звучал приглушенно, словно он говорил, уткнувшись в стенку или в штору.

— Я сама этого хотела. Я хотела вас.

— Почему, Эмили? — Шаг. Другой. Голос Эшленда снова зазвучал отчетливо. — Если вы женщина благородного происхождения, почему вы приходили сюда каждую неделю? Ведь не за пятьюдесятью фунтами?

Эмили уставилась в стену перед собой, где дюжины замысловатых зеленых вьющихся стеблей в безупречной симметрии поднимались вверх на кремовом фоне и резко обрывались, добравшись до лепнины. Справа, из-под двери, ведущей в спальню, виднелась золотистая полоска света.

— Да поможет мне Бог, — прошептала она. — Потому что я хочу вас. Потому что не могу уйти.

Он шепнул в ответ:

— О боже, Эмили.

Эмили была не в силах шевельнуться. Ветер снаружи взвыл, сотрясая окно, и снова стих. Она палец за пальцем расплела кисти рук и аккуратно сложила их на коленях.

Позади под ковром скрипнула половица. Эмили ощущала приближение Эшленда, как ощущала биение собственного сердца, пытавшегося выскочить из грудной клетки.

— Эмили. — Теперь он стоял прямо у нее за спиной, глядя на ее макушку. Ее окутывало теплом его тела. Дыхание остановилось. Его палец прикоснулся к ее уху, легко, как ветерок, и пополз вниз, к ямочке под мочкой. — Прекрасная, — прошептал он.

— Сэр.

— Ш-ш-ш. — Палец спустился на шею, медленно описал круг на затылке, нырнул вниз, прошелся по кружевному вороту сорочки. — Ничего не говори, Эмили.

Он взял ее за руку, побуждая подняться. Эмили встала на ноги. Ножки сдвинувшегося с места стула мягко прошуршали по ковру.

Эшленд легко прижался к ее спине. Все ее чувства обострились; она ощущала каждую пуговицу на его жилете, прикоснувшуюся к позвоночнику. Эшленд провел пальцем по ее левой руке, и волоски на ней встали дыбом. Добравшись до кончиков пальцев, он перешел на ладонь и повел пальцем по нежной коже вверх, от запястья к локтю, остановившись в ямочке.

— Сэр, — выдохнула Эмили.

Он спустил с плеча сорочку и поцеловал обнажившееся плечо. Эмили ахнула и пошатнулась, не в силах устоять на ногах. Он успел подхватить ее, обняв за талию. Эшленд наклонил голову, и его волосы, густые и мягкие, задели ее висок.

— Можно прикоснуться к вам, Эмили? Понравится ли вам это?

Его голос звучал негромко и нежно; Эмили так сильно любила этот насыщенный тембр! Дюйм за дюймом она расслабила тело и прислонилась к Эшленду. Он вздрогнул, но тут же крепче обнял ее. Его губы прижались к ее уху, к шее, такие невозможно мягкие.

Его ладонь, распластавшаяся по животу, поползла вверх. Большой палец уткнулся под грудь, скрытую тонкой тканью сорочки, и по коже Эмили растеклось тепло. В полном молчании Эшленд изучал ее легкими прикосновениями пальцев, поглаживал между грудями и ребрами, словно в этом мире у него больше не осталось никаких стремлений.

Она хотела заговорить. Хотела сказать ему, что груди налились и ноют, так им хочется, чтобы он по-настоящему потрогал их, что все ее нервы переместились под кончики его пальцев, что она сейчас взорвется от сжигающего ее жара. Но как можно произнести подобное вслух? Пересохшие губы приоткрылись и снова закрылись.

Постепенно круги, описываемые большим пальцем Эшленда, сделались шире, стали более дерзкими, прожигая ее кожу сквозь тонкую ткань. Он пополз вверх по груди, слегка задел сосок, отыскал кружевные завязки на вороте сорочки и потянул их. Грудь вырвалась на свободу.

Эмили не могла вдохнуть. Она скосила глаза вниз и увидела невероятное: большую ладонь Эшленда на своей груди, темную на бледной коже, пальцы, точно обхватившие изгибы плоти. Да разве возможно, чтобы такая мощная рука прикасалась к ней столь нежно? Что-то твердое прижалось к ней сзади, там, где оканчивался позвоночник, и тело Эмили охватило темное возбуждение. Она задрожала. Это, должно быть, он. Тот самый мужской орган, который она видела в книгах, на картинах и у статуй, но никогда воочию. Та часть Эшленда, что создана природой для слияния с ней.

— Сэр, — прошептала она. — Мистер Браун…

— Ничего не говори, Эмили. — Голос его звучал хрипло, почти жестко.

Она в изумлении смотрела, как его пальцы описывают круг вокруг ее соска. Ладонь обхватила грудь, приподняла ее, а большой палец наконец-то отыскал сосок и задел самый кончик. Эмили ахнула и схватила Эшленда за запястье.

Он прошептал ей на ухо:

— Скажи мне, что делать, Эмили. Одно слово. Скажи, чего ты хочешь.

Он жарко дышал на нее. Взяв ее сосок большим и указательным пальцами, он начал теребить твердеющий бугорок. Эмили смотрела, как под кожей его руки двигаются косточки, наблюдала за слабыми движениями мышц и сухожилий, приносящих необыкновенные ощущения, что сотрясали ее тело. Она не могла думать. Кто она такая, что это за пульсирующие остатки Эмили, стоящие тут, в тускло освещенной, продуваемой ветрами комнате, пока всемогущая рука герцога Эшленда ласкает ее обнаженную грудь?

«Скажи, что мне делать, Эмили».

Что-нибудь. Все что угодно. Но она не могла выдавить из себя этих слов. Она просто смотрела на его руку, его прекрасную руку, ласкавшую ее тело. Его губы прикоснулись к ее уху в едва ощутимом поцелуе.

Если она попросит, он отведет ее в постель. Решение он оставил за ней, отдав в ее руки свою честь. Она не брала его деньги; она пришла к нему безо всяких условий; она разделась перед ним догола, и поэтому он отдавал ей то единственное, что мог, — самого себя. Он отведет ее в постель, если она попросит. Он станет ее любовником и понесет груз вины на своих плечах. Позволит ли она?

Она не должна этого допустить. Его тело страстно хотело ее, но он готов страдать. Груз вины, пусть и несправедливой, ляжет на его совесть, как на наковальню. Но она! Еще большее безумие — эта физическая покорность. Она запутается безвозвратно, поставит под угрозу все свое будущее. Расстаться с ним после — все равно что разрезать пополам свое сердце.