Ксеноцид Кард Орсон Скотт

— Оздоровив тебя, Господь совершил чудо, — сказал он тогда. — Но вот сам способ, которым оно было проведено, эта замена одного тела другим вместо непосредственного излечения старого… Это приводит нас к опасности того, что дух твой помещается в теле, которое никогда не было окрещенным. Поскольку же крещение производится именно на теле, опасаюсь, что это именно ты теперь стал язычником.

Миро не интересовали никакие размышления относительно чудес. Он не считал и то, чтобы Бог имел что-то общее с его излечением. Тем не менее, он был настолько счастлив, снова получив в свое распоряжение силы, речь, свободу, что наверняка бы согласился на все. Обряд крещения должен был состояться в начале следующей недели, во время первого богослужения в новой часовне.

Но усердие епископа в отношении Миро Петера и Валь не касалось.

— Это абсурд — считать эти чудовищные создания людьми, — решительно заявил он. — У них не может быть души. Петер — это лишь эхо того, кто уже жил когда-то и умер, у кого имелся собственный счет грехов и покаяний, чье место в небе или в аду давным-давно было уже определено. Что же касается этой… этой девицы, этой насмешки над женской грацией… Она не может быть той, за кого она сама себя принимает, ибо это место занято живущей в настоящее время женщиной. Никакие хитрости Сатаны не могут получить блага крещения. Создав их, Эндрю построил Вавилонскую башню, пытаясь достичь небес и сделаться Богом. Посему, не будет ему прощения до тех пор, пока не отведет этих двоих в ад и не оставит их там.

Догадывался ли Перигрино, хотя бы на мгновение, что Эндер именно этого и желал? Он представил эту идею Джейн, но та оставалась неумолимой.

— Это было бы глупостью, — стояла она на своем. — Прежде всего, почему ты считаешь, что они бы исчезли? Во-вторых, откуда тебе известно, что ты не создашь вторую пару? Разве ты не знаешь сказку про ученика волшебника? Забрать их назад — это точно то же самое, что порубить метлы на половинки: в результате у тебя всего лишь еще больше метелок. Так что успокойся.

Поэтому сейчас все шли в лабораторию. Петер, обвевший бургомистра вокруг пальца. Молодая Валь, завоевавшая доверие Квары, хотя, скорее из альтруистичных, а не эгоистических побуждений. И Эндер — их творец, взбешенный, униженный и перепуганный.

Это я их сотворил… выходит, я отвечаю за все, что они сделают. А ведь оба сделают немало плохого. Петер, поскольку унижение людей лежит в его натуре, во всяком случае, именно такого я и зачал в образце собственных мыслей. И молодая Валь, вопреки всей ее врожденной доброте, поскольку само ее существование доставляет боль моей сестре.

— Не позволяй Петеру дразнить себя так, — шепнула Джейн.

— Люди считают, будто он принадлежит мне, — не открывая рта, ответил ей Эндер. — Они думают, что он совершенно безвредный, потому что я такой. Но у меня нет над ним власти.

— По-видимому, они это знают.

— Я должен каким-то образом избавиться от него.

— Уже работаю над этим, — заверила его Джейн. — Может мне стоит их упаковать и вывезти на какую-нибудь пустую планету? Ты знаешь пьесу Шекспира «Буря»?

— Калибан и Ариэль… Неужто они именно такие?

— Изгнание, поскольку убить я их не могу.

— Я работаю над этим, — повторила Джейн. — В конце концов, они же ведь часть тебя самого, правда? Фрагмент образца твоего разума. Возможно, я постараюсь использовать их вместо тебя, чтобы перенестись в Снаружи? Тогда бы мне удалось использовать три корабля, а не один.

— Два, — поправил ее Эндер. — Я уже никогда туда не полечу.

— Даже на микросекунду? Если бы я просто взяла тебя туда и сразу же вернула бы назад? Нам ведь не нужно там ожидать.

— Несчастье принесло не ожидание. Петер и молодая Валь появились немедленно. Если я полечу, то создам их еще раз.

— Хорошо, — согласилась Джейн. — Тогда два корабля. Один с Петером, второй — с молодой Валь. Я должна над этим подумать. Ведь не можем же мы, после единственного путешествия, навсегда оставить идею передвижения быстрее скорости света.

— Почему же, можем, — не согласился с ней Эндер. — Реколада у нас уже имеется. Миро добыл для себя здоровое тело. Этого достаточно. А со всем остальным мы и сами справимся.

— Ошибка, — решительно объявила Джейн. — Прежде чем Флот доберется сюда, нам следует перенести pequeninos и королев на другие планеты. Опять же, нам еще нужно доставить трансформирующий вирус на Дао, чтобы освободить тамошних людей.

— В Снаружи я больше не полечу. — Даже если мне не удастся использовать Петера и молодую Валь для переноса своей aiua? Ты позволишь уничтожить королеву улья и pequeninos, поскольку боишься собственного подсознания?

— Ты даже не понимаешь, насколько опасен Петер.

— Вполне возможно, что и нет. Зато понимаю, насколько опасен Малый Доктор. И если бы ты постоянно не размышлял о собственных несчастьях, Эндер, ты бы понял это сразу же. Даже если бы здесь крутилось с полсотни маленьких Петеров и Валь, все равно нам придется воспользоваться космолетом, чтобы перенести pequeninos и королев улья в другие миры.

Эндер понимал, что Джейн права. Он все время знал это. Но это вовсе не означало, будто он был готов признать это.

— Попытайся перенести себя в Петера и молодую Валь, — сказал он одними губами. — Хотя… да хранит нас Господь, если Петер тоже сможет творить, когда окажется в Снаружи.

— Я так не предполагаю, — уверила его Джейн. — Он не настолько шустрый, каким кажется.

— Он такой, такой, — начал внушать ей Эндер. — И если ты в этом сомневаешься, тогда ты сама не настолько умна, как тебе кажется.

Эля была не единственной, которая решила проведать Садовника, чтобы приготовиться к последнему испытания Стекла. Немое дерево все еще было только ростком, совершенно ничтожным по сравнению с солидными стволами Человека и Корнероя. Но именно вокруг этого ростка собрались спасенные pequeninos. Они тоже — как и Эля — пришли сюда молиться. Это была необычная, тихая молитва. Священники pequeninos избегали церемониальности и помпезности. Они просто стояли вместе с другими на коленях и шептали на нескольких своих языках. Одни на языке братьев, другие на языке деревьев. Эля подозревала — то, что она слышит от обравшихся здесь жен, это их собственный, будничный язык… но может, и священный язык, используемый в контактах с материнским деревом. Pequeninos молились и на человеческих языках, на старке и по-португальски; кто-то из священников, по-видимому, пользовался старинно, церковной латынью. Эля очутилась посреди истинной Вавилонской башни, но вместе с тем она испытывала истинное единение. Они молились у могилы мученика — того, что от него осталось — за жизнь брата, который должен был пойти по его следу. Если Стекло сегодня навечно умрет, он лишь повторит жертву Садовника. Но если он перейдет в третью жизнь, благодарить за это будет пример и отвагу Садовника.

Поскольку именно Эля принесла реколаду из Снаружи, ее почтили кратким мгновением одиночества у древесного ствола. Она охватила руками стройный побег, жалея о том, что в нем так мало жизни. Затерялась ли aiua Садовника, блуждая по бесграничности Снаружи? Или же Бог и вправду забрал его душу на небо, где теперь Садовник общается со святыми?

Помолись за нас, Садовник. Попроси за нас. Как мои благословенные дедушка и бабушка понесли молитву мою к Богу Отцу, так и ты попроси за нас Христа милости ко всем твоим братьям и сестрам. Да перенесет реколада Стекло в третью жизнь, чтобы мы с чистой совестью могли распространить ее по всему миру и заменить убийственную десколаду. Вот тогда лев и вправду будет возлегать рядом с агнцем, и мир воцарится на этом свете.

Вот только, не впервые уже, у Эли были сомнения. Она была уверена, что они пошли собственным путем — она не переживала колебаний Квары. Она лишь не знала, следует ли основывать реколаду на самых старших пробах десколады. Если десколада и вправду вызывала воинственность pequeninos и их желание завоевания новых территорий, тогда Эля могла признать, что возвращает им их предыдущее, более «естественное» состояние. Но ведь и это раннее состояние тоже было эффектом гейялогоческого действия десколады. Оно казалось более естественным, ибо pequeninos были именно таким, когда на планету прибыли люди. Посему у Эли могли быть причины для опасений, что она производит модификацию образцов поведения всего вида, сознательно убирая агрессивность, чтобы уменьшить вероятность будущего конфликта с людьми. Нравится им это или нет, но сейчас я переделываю их в добрых христиан. Понятно, что Корнерой и Человек это воспринимают, но это никак не снимает с меня ответственности, если в результате pequeninos вдруг понесли ущерб.

Господи прости мне, что я притворяюсь богом в жизни детей твоих. Когда aiua Садовника предстанет перед тобой, чтобы попросить за нас, выслушай ту молитву, которую он повторит от нашего имени… но лишь тогда, если такое изменение расы лежит в воле Твоей. Помоги нам добре, но удержи нас, если бессознательно устремимся мы в сторону зла. Во имя Отца, и Сына, и Духа Святого. Аминь.

Эля пальцем вытерла слезу и прижала ее к гладкой коре. Тебя нет в этом дереве, Садовник, но ты — все равно — чувствуешь. Я верю в это. Господь не позволит, чтобы благородная душа потерялась в темноте.

Пора возвращаться. Руки братьев осторожно касались ее, тянули, подталкивали в сторону лаборатории, где в изоляторе Стекло ожидал перехода в третью жизнь.

Когда Эндер приходил к Садовнику, тот лежал в постели, весь окруженный медицинскими приборами. Теперь же помещение выглядело совершенно иначе. Стекло всегда отличался завидным здоровьем, и, хотя его тело опутывали всевозможные датчики, лежать ему не было нужно. Веселый и довольный, он никак не мог дождаться следующего этапа.

Наконец прибыла Эля и все остальные pequeninos. Можно было начинать.

Единственной преградой, поддерживающей стерильность, было деструктивное поле; пришедшие увидать переход pequeninos наблюдали все прекрасно. Но они следили за ритуалом с открытого пространства. Люди же, возможно по причине деликатности, то ли потребностью отгородиться от кровавого спектакля, ожидали в лаборатории, где только лишь окна и мониторы позволял проследить, что происходит со Стеклом.

Стекло ожидал, пока, наконец, братья в скафандрах, с деревянными ножами в руках, не встали рядом с ним. Тогда он сорвал пучок травы capim и начал жевать ее стебли. Трава была средством, понижающим чувствительность, благодаря которому он мог вынести ритуал. Но, одновременно, это был первый случай, когда предназначенный для третьей жизни брат жевал местную траву, уже не содержащую десколады. Если новый вирус Эли исполнит возлагающиеся на него ожидания, эта capim подействует так, как перед тем действовала трава, управляемая старым вирусом. — Если я перейду в третью жизнь, — заявил Стекло, — благодарить за это следует Бога и слугу его, Садовника, а не меня.

Он поступил благородно, последние слова свои на языке братьев посвящая тому, чтобы отдать честь Садовнику. Многие люди плакали, вспоминая ту жертву. Хотя Эндер с трудом интерпретировал эмоции pequeninos, он не сомневался в том, что чирикающие звуки, доходящие от группы туземцев, это тоже плач или какая-то другая реакция, соответствующая воспоминанию о Садовнике. Вот только Стекло ошибался, считая, будто сам славы не заслужил. Все знали, что, хотя надежда на успех была полной, следовало ожидать и поражения. Никто не мог пребывать в уверенности, что реколада Эли обладает силой перенесения брата в третью жизнь.

Братья-pequeninos в стерильных комбинезонах приступили к обряду.

На сей раз это не я, пришло в голову Эндеру. Слава Богу, это не я обязан поднять нож, чтобы умертвить брата.

Тем не менее, он не отвел взгляда, как многие из присутствовавших в лаборатории. Кровь не была для него чем-то новым, и хотя из-за этого она не стала чем-то будничным, он, по крайней мере, знал, что выдержать сумеет. А то, что смог выдержать Стекло, тому Эндер обязан предоставить свидетельство. Ведь в этом же состоит обязанность Говорящего за Мертвых, правда? Давать свидетельство. Эндер поглощал в себя все, что мог заметить: как расчленили живое тело, как разложили органы на земле, чтобы дерево могло вырасти, пока разум жертвы живой и находится в полном сознании. За все время Стекло не издал ни звука, не сделал ни малейшего движения, которые бы свидетельствовали о его боли. Он был либо невообразимо мужественным, либо реколада в capim выполнила свое предназначение, и трава сохранила свойство обезболивания.

Наконец они завершили свое дело. Братья, что перенесли Стекло в третью жизнь, вернулись в стерильную камеру. Они очистили скафандры от реколады и бактерий вирицида, сбросили их и голыми перешли в лабораторию. Выглядели они совершенно серьезными, но Эндер заметил с трудом сдерживаемые возбуждение и радость. Все пошло прекрасно. Они чувствовали, как реагирует тело брата по имени Стекло. В течение нескольких часов, возможно, минут, должны были развернуться листья нового дерева. И в глубиах своих сердец они были уверены, что так и произойдет.

Еще Эндер заметил, что один из принимавших участие в обряде pequenino был священником. Он подумал, а что бы на это сказал епископ. Старик Перегрино доказал, что может принять в лоно Церкви чужую расу, он смог приспособить ритуал и доктрину к специальным потребностям pequeninos. Только это никак не отменяло факта, что Перегрино уже стар и ему не нравится думать о священниках, участвующих в ритуалах, которые — несмотря на явное подобие с распятием — все еще не были признаны священными таинствами. Ну что же, эти братья знали, что они делают. И не важно, сообщили они или же не сообщили епископу об участии одного из священников. Эндер об этом упоминать не станет. Или же любой из присутствовавших здесь людей, даже если случаем что и заметит.

Да, дерево росло как на дрожжах, листья разворачивались буквально на глазах. Но должно пройти еще много часов, даже дней, прежде чем подтвердится уверенность, что это отцовское дерево, что Стекло живет в нем в полном своем сознании и разуме. Пока же придется подождать, когда Стеклу придется пребывать в полнейшей изоляции.

Вот если бы мне удалось найти такое местечко, подумал Эндер, где бы и я сам был изолирован… Где без помех мог бы поразмышлять о произошедших со мною необыкновенных событиях.

Только он не был pequenino, а источником беспокойства вовсе не был недавно ликвидированный вирус. Болезнь атаковала сами корни его тождества. Он не был уверен в том, что когда-нибудь ему удастся от нее избавиться, не уничтожая при этом самого себя. А может, пришло Эндеру в голову, Петер и Валь представляют сумму того, чем являюсь я сам. Вдруг, если они уйдут, ничего и не останется. Какая часть моей души, какой поступок в жизни нельзя будет объяснить влиянием воли или решения кого-то из них?

Являюсь ли я суммой своего потомства? Есть ли между нами разница? И что доказывает эта особенная арифметика моей собственной души?

Валентина пыталась сопротивляться мании относительно той молоденькой девушки, которую Эндер привез с собой из Снаружи. Понятное дело, она знала, что это ее более молодая версия, что именно такой он ее помнил. Она даже подумала, что это сладостно: столько лет носить в сердце такие сильные воспоминания о ней. В отличие от всех остальных людей на Лузитании, она одна знала, почему она сохранилась в подсознании брата именно в этом возрасте. До этого времени он все время пребывал в Боевой Школе, полностью отрезанный от семьи. И хотя сам он об этом знать не мог, родители его практически забыли. Понятное дело, не о его существовании, но о его присутствии в своей жизни. Его просто-напросто не было рядом, они за него не отвечали. Отдав ребенка Государству, взамен они получили прощение грехов. Если бы Эндрю умер, то и тогда он в большей мере участвовал бы в их жизни; в данной же ситуации у них даже не было могилы сына, куда родители могли бы приходить. Валентина не обвиняла их — наоборот, они показали себя гибкими, сумевшими приспособиться. Но сама она подражать им не могла. Эндер всегда оставался в ее сердце, постоянно был рядом. И все шло таким образом, пока, внутренне разбитый постоянными требованиями Боевой Школы, он не решил выйти из этой катавасии. Говоря практически, он забастовал. И вот тогда офицер, который должен был превратить парня в послушное орудие, пришел к Валентине. Он привел ее к Эндеру. Он подарил им несколько мгновений одиночества — тот же самый человек, который ранее оторвал их друг от друга, оставляя в ее сердце глубокие шрамы. Тогда она излечила брата… в достаточной мере, чтобы тот вернулся и спас человечество, уничтожая жукеров.

Так что совершенно ясно, что я сохранилась в его воспоминаниях именно того периода, а не из многочисленнейших позднейших событий. Понятно, когда подсознание обращается к наиболее интимным областям памяти, в самом глубоком уголке сердца находит ту девушку, какой я тогда была.

Валентина знала об этом, понимала это, верила… И все же ее раздражало, ранило, что все время брат считал ее такой, чуть ли не бессмысленно совершенным существом. Что он на самом деле любил эту невозможно чистую девушку. Это ради этой родившейся в его мечтаниях Валентины он был мне столь близким товарищем в течение множества лет, пока я не вышла замуж за Якта. А может именно в связи с этим замужеством он вернулся к своему детскому видению меня самой?

Чушь. Нет смысла размышлять, что означает эта девушка. Не важно, каким образом была она создана. Теперь она была здесь, и с этим необходимо примириться.

Бедный Эндер… Судя по всему, он ничего не понимал. С самого начала он считал, будто обязан держать молодую Валь при себе.

— В каком-то смысле она ведь моя дочь, — заявил он как-то.

— Ни в коем смысле она не является твоей дочерью, — ответила ему тогда Валентина. — А если и является, то, скорее, моей. И уж никак не следует, чтобы она жила у тебя. Тем более, что там Петер, а я знаю гораздо больше стоящих доверия стражников.

Эндер соглашался с сестрой не до конца — сам он предпочел бы избавиться от Петера, а не от Валь — но уступил. С того дня Валь поселилась в доме у Валентины. Сама Валентина планировала сделаться ее подругой и учительницей, только из этого ничего не вышло. В компании Валь она чувствовала себя не в своей тарелке, всегда искала причин куда-нибудь выйти, когда Валь была дома; всегда была благодарна, когда Эндер забирал ее куда-нибудь вместе с Петером.

И вдруг случилось то, что случалось уже неоднократно: не говоря ни слова в дело вмешалась Пликт и полностью решила проблему. Именно она сделалась подругой Валь и ее опекуншей в доме Валентины. Когда Валь не была рядом с Эндером, она была вместе с Пликт. Сегодня же утром Пликт предложила, что они вместе с Валь переберутся в отдельный дом. Наверное я слишком быстро согласилась, подумала Валентина. Только, подозреваю, что Валь точно так же жить со мною, как и мне с нею.

Но сейчас, глядя, как Пликт вместе с Валь входят в часовню, продвигаясь на коленях к алтарю, чтобы, наряду с другими, поцеловать перстень епископа Перегрино, Валентина осознала некую истину. Она ничего не сделала «ради добра Валь», как бы не пыталась сама себя уговорить. Валь абсолютно самодостаточна, она невозмутима и способна. Так каким же образом Валентина должна была бы сделать ее более или менее счастливой? В жизни этой девушки я являюсь совершенно несущественным фактором. Но сама она для меня весьма существенна. Одновременно она является и подтверждением, и отрицанием самой главной связи моего детства и большой части взрослой жизни. Лично я предпочла бы, чтобы в Снаружи она распалась в ничто, словно старое, изуродованное тело Миро. Уж лучше бы никогда не глядеть на себя в таком виде.

Ведь глядела она именно на себя. Эля сразу же провела необходимые испытания. Они подтвердили ее предположения. В генетическом смысле и Валентина, и молодая Валь были идентичны.

— В этом нет ни малейшего смысла, протестовала Валентина. — Ведь не мог же Эндер запомнить мой собственный генетический код. На корабле образца этого кода не было.

— Ты ожидаешь, что я тебе все объясню? — спросила Эля.

Эндер предложил свое решение: вплоть до встречи с Валентиной, генетический код Валь был не определен. И только потом филоты в теле Валь сформировались по образцу, найденному у Валентины.

Валентина никак не выдавала собственных взглядов, но верила, будто Эндер узнал правду. Молодая Валь обладала генами Валентины с самого начала, ибо кто-либо, столь тщательно совпадающий с видениями Эндера, и не мог иметь других. Этого требовали законы природы, которые Джейн пыталась сохранить внутри корабля. Но, возможно, существовала какая-то сила, придающая форму и порядок в пространстве абсолютного хаоса. Впрочем, это не имеет значения — кроме одного: какой бы раздражающе совершенной, без малейшего пятнышка и не похожей на меня и кажется эта новая псевдо-Валь, видение Эндера было достаточно верным, чтобы сотворить генетически идентичное существо. То есть: она не слишком сильно расходится с истиной. Вполне возможно, что тогда я и вправду была совершенной, а все недостатки появились потом. Может и на самом деле я была такой красивой. Может и вправду была такой молодой.

Они стояли на коленях перед епископом. Пликт поцеловала перстень, хотя и не обязана была участвовать в покаянии Милагре.

Но когда пришла очередь Валь, епископ отвел руку и отвернулся. Один из священников выступил вперед и приказал верующим занять места.

— Я не могу, — запротестовала Валь. — Ведь мои грехи еще не отпущены.

— Нет для тебя отпущения, — объяснил священник. — Епископ меня предупредил, еще до того, как ты пришла: когда грех совершался, тебя здесь еще не было. Поэтому ты в покаянии не участвуешь.

Молодая Валь печально поглядела на него.

— Меня создал не Господь, а некто иной, — сказала она. — Поэтому епископ меня и отвергает. Пока я живу, он не допустит меня к причастию.

Священник тоже опечалился. Трудно было не пожалеть молодую Валь, ибо ее простота и красота заставляли считать ее очень хрупкой. И человек, который ранил ее, чувствовал себя грубым и неуклюжим, повредив нечто такое тонкое и хрупкое.

— Пока папа не примет решение, — ответил священник. — Очень сложное дело.

— Я знаю, — шепнула Валь. Она повернулась и уселась между Пликт и Валентиной.

Наши локти касаются, размышляла Валентина. Дочка, мое верное подобие, как будто бы тридцать лет назад я клонировала ее.

Только ведь мне не хочется иметь еще одну дочку. И уж наверняка не нуждаюсь я в собственном дубликате. Ей известно об этом. Она чувствует это. И переживает именно то, чего я сама никогда не испытала — я не желаема и не любима теми, которые более всего похожи на нее.

А вот что чувствует по отношению к ней Эндер? Тоже мечтает, чтобы она испарилась? Или же хочет быть ее братом, как был моим так много лет назад? Когда мне было столько же, сколько ей, а сам он еще не совершил ксеноцид. Но и не говорил еще за умерших. «Королева Улья», «Гегемон», «Человек» — все это еще было впереди. Тогда же он был ребенком — ни в чем не уверенным, отчаявшимся, перепуганным. Так разве может он мечтать вернуться в те дни?

И вот появился Миро, он тоже прополз на коленях к алтарю и поцеловал перстень. Епископ освободил его от какой-либо ответственности, но он каялся вместе с остальными. Валентина слыхала перешептывания, когда Миро продвигался вперед. Каждый, кто помнил его еще до несчастья, видел явное чудо — возрождение того самого Миро, который жил среди них.

Я не знала тебя тогда, Миро, подумала Валентина. Всегда ли ты был такой отстраненный, задумчивый? Тело твое излечилось, но вот сам ты остался ли страдавшим человеком? Сделало ли тебя чудо холодным или сочувствующим?

Парень повернулся и уселся рядом с нею, на том месте, которое бы занял Якт, если бы не находился сейчас в космолете. Раз десколада скоро погибнет, кто-то должен доставить на поверхность Лузитании тысячи замороженных микробов, растений и животных. Они должны жить здесь, чтобы обеспечивать нормальную гейялогию и стабилизировать климатическую систему. Такое производилось уже множество раз. Но сейчас будет даже труднее, ведь земные виды не должны вытеснить местные, от которых зависела жизнь pequeninos. Якт был там, наверху, и работал ради всеобщей пользы. Причина была разумной, но, несмотря на это, Валентине не хватало мужа. И еще сильнее нуждалась она в нем потому, что создания Эндера пробуждали в ней чувство опасения. Миро не мог заменить Якта, тем более, что новое его тело постоянно напоминало о том, что произошло в Снаружи.

А что бы создала она сама, если бы полетела туда? Скорее всего, не вернулась бы сюда с другим созданием; боюсь, что никакая иная душа не прячется столь глубоко в моей психике. Вполне возможно, что там нет и моей собственной. Чем, если не поисками человечности, были страстные занятия историей? Другие люди ищут ее, заглядывая в собственные сердца. Одни лишь запутавшиеся души ищут вне себя.

— Очередь уже заканчивается, — шепнул Миро.

Через мгновение начнется служба.

— Ты готов очиститься от грехов?

— Епископ говорит, что очистит от грехов только это новое тело. Но я обязан исповедываться и каяться за грехи, совершенные в старом. Телесные, скорее всего, исключались, но осталось много зависти, презрения, злобы и жалости над самим собой. Думаю вот, стоит ли признаваться в грехе самоубийства. Когда распадалось старое тело, оно отвечало желаниям моей души.

— Не надо было, чтобы к тебе возвращалась нормальная речь, — буркнула под нос Валентина. — Теперь ты болтаешь лишь затем, чтобы самому слыхать, как прекрасно ты с этим справляешься.

Тот улыбнулся и похлопал ее по плечу.

Епископ начал службу с молитвы, благодаря Господа за все достижения последних месяцев. По неосторожности он обратил внимание на создание двух новых обитателей Лузитании. Зато уж оздоровление калеки наверняка произошло божьим промыслом. Перегрино чуть ли не сразу призвал Миро к алтарю и провел обряд крещения. А потом, поскольку нынешняя служба не была мессой, он перешел к проповеди.

— Бесконечна милость Божия, — сказал он. — Мы можем лишь надеяться, что нам будет дано больше, чем мы того заслужили, что нам будут прощены грехи отдельных лиц и всех людей вместе. Мы можем питать надежду, как Ниневия, что покаянием отвернула уничтожение, что мы еще упросим Господа нашего спасти нас от флота, который он выслал в качестве кары за все наши прегрешения.

Миро шепнул так тихо, что услыхала одна только Валентина:

— И он выслал этот флот еще до сожжения леса?

— Возможно Господь принял решение лишь относительно прибытия, а не отправления, — ответила на это Валентина. И тут же пожалела о своей шутке. То, что происходило сейчас, требовало серьезности. Она не была глубоко верующей католичкой, но знала — очень важно, когда общество признает собственную ответственность за совершенное им зло и от всей души кается.

Епископ говорил о тех, кто упокоился в нимбе святости: Ос Венерадос, которые первыми спасали человечество от ужаса десколады; отец Эстеваньо, тело которого лежит под полом часовни, и который погиб, защищая истину от ереси; Садовник, который умер доказывая, что это Господь, а не вирус дал разум его братьям; pequeninos, павшие как невинные жертвы.

— Все они когда-нибудь могут стать святыми. Ведь таково сейчас время, как в первые дни христианства, когда великие деяния и великая святость были необходимы, а с тем — и более часто достигались. Эта же часовня является гробницей всех тех, кто возлюбили Господа своего всем сердцем своим, и ближнего своего — как самого себя. Так пусть же все те, кто приходит сюда, делают это с болью в сердцах и с покаянием в душах, дабы и их самих коснулась эта святость.

Проповедь была недолгой, поскольку на этот день было запланировано еще много подобных служб. Люди приходили в часовню группами — ведь она была слишком маленькой, чтобы поместить всех обитателей Милагре. Поэтому очень скоро служба закончилась. Валентина поднялась. Она хотела выйти следом за Пликт и Валь, но в этот миг ее за плечо схватил Миро.

— Только что Джейн мне кое-что сообщила, — сказал он. — И мне показалось, что ты должна знать.

— Что же?

— Она испытала корабль без Эндера на борту.

— Как такое возможно? — удивилась Валентина.

— Петер, — объяснил Миро. — Она забрала его в Снаружи и обратно. Ему удается перенести ее aiua, если путешествие происходит именно таким образом.

— Но он…? — Валентина даже не могла высказать своих наибольших опасений.

— Что-то создал? Нет. — Миро усмехнулся… но с легкой издевкой. Валентине показалось, что это влияние на психику минувшего телесного недостатка. — Сам он утверждает, будто его разум более выразительный и здоровый, чем у Эндрю.

— Возможно.

— Лично я считаю, что ни одной филоте не захотелось сделаться фрагментом его образца. Уж слишком он маниакальный.

Валентина тихонько рассмеялась.

К ним приблизился епископ. Поскольку Валентина с Миро выходили последними, то сейчас остались сами перед дверью часовни.

— Спасибо тебе за то, что ты принял второе крещение, — сказал Перегрино.

Миро склонил голову.

— Мало кому из людей довелось познать очищение после столь долгой грешной жизни, — ответил он.

— Валентина… мне очень жаль, что я не мог принять твою… именинницу.

— Не беспокойтесь, ваше преосвященство. Я понимаю. И, возможно, даже согласна с вами.

Епископ покачал головой.

— Было бы лучше, если бы они просто…

— Ушли? — подсказал Миро. — Это желание исполнится. Очень скоро Петер улетит; Джейн может пилотировать кораблем, когда он находится на борту. Наверняка это же возможно и в случае Валь.

— Нет, — запротестовала Валентина. — Она не может лететь. Ведь она слишком…

— Молода? — Миро рассмеялся. — Оба они родились, располагая всеми знаниями Эндера. Несмотря на молодое тело, ее трудно назвать ребенком.

— Если бы они родились, им не приходилось бы уходить, — заметил епископ.

— Это не желание вашего преосвященства заставляет их улететь. Петер должен передать на планету Дао созданный Элей вирус, а корабль молодой Валь отправится на поиски планет, пригодных для заселения королевой улья и pequeninos.

— Ты не можешь высылать ее с подобной миссией, — заявила Валентина.

— Я ее не высылаю, — ответил на это Миро. — Я ее забираю. А точнее, это она меня забирает. Она желает лететь. И весь риск принимает на себя. Валентина, с ней все будет в порядке.

Валентина все еще качала головой, но знала, что в конце концов ей придется уступить. Валь сама будет на этом настаивать, хотя и кажется такой молодой. Без нее может отправиться только один корабль, если же на нем полетит Петер, не известно, воспользуется ли он в благородных целях. Если что молодой Валь и будет угрожать, то это не будет хуже, чем риск, который чуть ранее предприняли другие. Как Садовник. Как отец Эстеваньо. Как Стекло.

Pequeninos собрались возле дерева Садовника. Вообще-то, им следовало выбрать дерево Стекла, ибо он первым обрел третью жизнь с реколадой. Но как только им удалось с ним поговорить, он тут же отбросил идею освобождения реколады и вирицида у своего дерева. Эта честь принадлежит Садовнику, заявил он. Братья и жены с ним согласились.

Вот почему сейчас Эндер опирался о ствол своего приятеля Человека, которого посадил здесь много лет назад, перенося в третью жизнь. Он, вроде бы, должен был испытывать радость от избавления pequeninos от десколады… но, все время рядом с ним был Петер.

— Слабость восхваляет слабость, — заявил тот. — Садовник проиграл, а они теперь отдают ему честь. Стекло победил, и вот сейчас в одиночестве стоит на экспериментальном поле. А самое глупое во всем этом — это то, что для Садовника вся эта честь не имеет никакого значения, ведь его aiua в этом дереве не присутствует.

— Для Садовника, может, и не имеет, — возразил Эндер. Он не был полностью в этом уверен. — Но для поросят это означает очень многое.

— Ну да. Означает, потому что они слабы.

— Джейн говорит, что забирала тебя в Снаружи.

— Обычная прогулка. Но в следующий раз моей целью будет уже не Лузитания.

— Она говорит, будто ты доставишь вирус на Дао.

— Это первая остановка, — объяснил Петер. — Сюда я уже не вернусь. Можешь на это рассчитывать, старичок.

— Нам нужен корабль.

— У вас имеется миленькая девонька. А эта жукерская сучка может выплевывать корабли дюжинами. Если тебе только удастся наплодить достаточное количество существ, таких как я и Вальзинья, чтобы их пилотировать.

— Я буду только рад, зная, что ты улетаешь навсегда.

— И тебе не интересно, какие у меня планы?

— Нет, — сказал Эндер.

Эндер лгал, и Петеру это было известно.

— Я собираюсь совершить то, на что у тебя не хватило ума и твердости. Я хочу остановить флот.

— Как? Волшебным образом появишься на их флагмане?

— Если даже случится самое паршивое, я всегда могу воспользоваться СистемойД-р М, прежде чем они сориентируются, что там нахожусь. Только этим мало чего достигнешь. Чтобы остановить флот, я должен остановить Конгресс. А чтобы остановить Конгресс, я обязан взять управление на себя.

Эндер мгновенно понял, что это значит.

— Считаешь, будто снова можешь стать гегемоном? Боже, упаси от этого всех людей!

— А почему бы и нет? Один раз мне удалось, и справлялся. Ты же знаешь… сам книжку написал.

— То был истинный Петер, — возразил ему Эндер. — А не ты — искаженная версия, созданная моей ненавистью и страхом.

Был ли Петер настолько впечатлительным, чтобы после таких горьких слов почувствовать упрек? Эндеру показалось, во всяком случае, на мгновение, что на лице Петера проявилась… что? Боль? Или просто злость?

— Теперь я истинный Петер, — заявил он после этого краткого перерыва. — И уж лучше помолись, чтобы все мои таланты остались при мне. В конце концов, ты смог дать Валетте гены Валентины. Так может и я являюсь всем тем, чем был Петер.

— А может и свиньи умеют летать.

Петер расхохотался.

— Они бы и смогли, если бы ты оправился в Снаружи с достаточно сильной верой в это.

— Тогда лети.

— Да. Я же знаю, что ты с охотой от меня избавишься.

— И натравлю тебя на все остальное человечество? Пускай для них это будет наказанием за посылку флота. — Эндер схватил Петера за руку и притянул к себе. — Только не думай, что в этот раз я буду беспомощен. Я тебе уже не мальчишка. Если понадобится, я уничтожу тебя.

— Не сможешь, — заявил Петер. — Гораздо легче тебе было бы убить самого себя.

Началась церемония. Без всяческой помпы, без подсунутого для целования перстня, без проповеди. Эля с ассистентами принесли несколько сотен кусочков сахара, пропитанных убийственной для вирусов бактерией, и столько же стаканчиков с раствором, содержащим реколаду. Их раздали собравшимся. Каждый из pequeninos брал кусочек сахара, сосал его, проглатывал, после чего выпивал жидкость.

— Вот вам тело мое, — затянул молитвенно Петер. — Так и делайте в память мою.

— Неужто в тебе нет ни к чему уважения? — спросил у него Эндер.

— Берите и пейте все. Вот вам кровь моя, которую за вас пролил. Так делайте в память мою. — Петер ухмыльнулся. — Такое причастие могу принять даже я, хотя и не был окрещен.

— Ничего удивительного. Еще не придумано такое крещение, которое бы смыло с тебя все грехи.

— Могу поспорить, ты всю жизнь ожидал, чтобы сказать мне нечто подобное. — Петер обернулся так, чтобы Петер увидал драгоценность в ухе, связь с Джейн. На тот случай, если бы Эндер не заметил, Петер намеренно коснулся передатчика. — Помни, здесь у меня источник всяческой мудрости. Если тебя это заинтересует, я тебе покажу, что делаю. Если, конечно же, ты не забудешь обо мне, как только я улечу.

— Не забуду, — пообещал ему Эндер.

— Ты мог бы отправиться вместе со мной, — предложил Петер.

— И рискнуть создать нескольких подобных тебе типов?

— Компания мне бы пригодилась.

— Уверяю, очень скоро ты бы осточертел сам себе так, как сейчас мне.

— Никогда. Я не испытываю к себе такого отвращения, как ты сам, мучимое угрызениями совести орудие более лучших и сильных, чем ты сам. И если ты не создашь для меня компанию… что ж. Сам найду.

— Вот в этом не сомневаюсь, — буркнул Эндер.

Наконец-то кусочки сахара и пробирки добрались до них. Они проглотили предложенное.

— Вкус свободы, — вздохнул Петер. — Великолепный.

— Правда? — задумался Эндер. Ведь мы убиваем расу, которую так и не смогли понять.

— Я знаю, что ты имеешь в виду. Гораздо приятней уничтожать такого противника, который может понять глубину собственного поражения, — ответил на это Петер и наконец-то убрался.

Эндер оставался вплоть до завершения церемонии. Он переговорил со многими присутствующими: с Человеком, с Корнероем, и — конечно же — с Валентиной, Элей, Оуандой и Миро.

Ему оставалось нанести еще один визит. Он пытался сделать это уже несколько раз, но всегда его отталкивали, отсылали, не сказав ни слова. Но сегодня Новинья вышла, чтобы переговорить. Эндеру она показалась совершенно спокойной, освобожденной от всяческой боли и злости.

— Я нашла успокоение, — объяснила она. — И теперь знаю, хотя, возможно, уже слишком поздно, сколь неправедным был мой гнев.

Услыхав эти слова, Эндер успокоился. Но его удивили используемые определения. Разве когда-нибудь говорила когда-нибудь о правоте?

— Я поняла, что сын мой исполнял божье дело. Ты не мог его удержать, ибо Господь желал, чтобы он отправился к свинксам. Дабы произошли те чудеса, которые с того дня мы наблюдаем. — Новинья заплакала. — У меня был Миро. Излеченный. Бог милосерден. Когда я умру, то встречусь на небе с Квимо.

Она обратилась, подумал Эндер. После стольких лет пренебрежения Церковью, когда была католичкой только лишь потому, что никаким иным путем не могла бы оставаться гражданкой Лузитанской Колонии, ее обратили к Богу те несколько недель, проведенные с Детьми Разума Христового. Но я рад этому, размышлял он. Она снова разговаривает со мной.

— Эндрю, — сказала Новинья. — Я хочу, чтобы мы снова были вместе.

Эндер протянул руку, чтобы обнять жену. Ему хотелось плакать от радости и облегчения. Но та отступила.

— Ты не понял меня. Я не вернусь домой. Мой дом здесь.

Новинья была права: он не понял. Но теперь до него дошло. Она не только обратилась в католицизм. Она сделалась членом ордена непрестанной жертвенности, в который могут вступить только мужья и жены, но только совместно, чтобы в расцвете брака принять обеты постоянного воздержания.

— Новинья, — шепнул Эндрю. — Во мне нет достаточно веры и сил, чтобы стать одним из Детей Разума Христового.

— Когда ты их найдешь их в себе, я буду ожидать тебя здесь.

— Неужто это единственная оставшаяся для меня надежда осаться с тобой? Отречься любви к твоему телу, чтобы сохранить твое общество?

— Эндрю, — тихо сказала она ему. — Я тоскую по тебе. Но ведь столько лет я грешила чужеложеством, так что единственной надеждой радости для меня стало отречение от тела и преданность жизни духовной. Если придется, я сделаю это сама. Но с тобой… ах, Эндрю, как мне тебя не хватает.

И мне тебя так не хватает, пронеслось у него в мыслях.

— Мне не хватает тебя как воздуха, — прошептал он. — Только не проси меня об этом. Живи со мной как жена, пока не уйдут остатки молодости. Когда же желание угаснет, мы вернемся сюда вместе. Тогда я смогу быть счастливым.

— Ты не понимаешь? — спросила Новинья. — Ведь я же дала обет. Дала слово.

— Мне ты его тоже давала.

— Неужто я должна нарушить слово, данное Богу, чтобы исполнить данное тебе?

— Господь поймет.

— Как легко те, кто не слышит Его голоса, решают, чего Он бы хотел, а чего — нет.

— А ты теперь слышишь его голос?

— Я слышу его пение в сердце своем, как псалмопевцы. Господь мой пастырь, и мне всего хватает.

— Псалм двадцать третий. Но я слышу только двадцать второй.

На усах Новиньи появилась бледная улыбка.

— Зачем ты меня покинул? — процитировала она.

— И еще та часть о быках Башана, — прибавил Эндер. — Мне всегда казалось, что меня окружают быки.

Новинья рассмеялась.

— Приходи ко мне, когда сможешь, — сказала она. — Я буду ждать до тех пор, пока ты не будешь готов.

Она повернулась.

— Погоди!