Возвращение с Западного фронта (сборник) Ремарк Эрих Мария

– Никогда я там не был, – сказал я. – В тот раз я тебе все наврал.

– Это я знаю, – ответила она.

– Ты это знаешь?

– Ну конечно, Робби! Конечно, знаю! Сразу поняла!

– Тогда я был довольно-таки сумасшедшим. Неуверенным, глупым и сумасшедшим. Поэтому я тебе врал.

– А сегодня?

– А сегодня еще больше, – сказал я. – Разве ты сама не видишь? – Я показал на пароход в витрине. – Нам с тобой нельзя на нем поехать. Вот проклятие!

Она улыбнулась и взяла меня под руку:

– Ах, дорогой мой, почему мы не богаты? Уж мы бы сумели отлично воспользоваться деньгами! Как много есть богатых людей, которые не знают ничего лучшего, чем вечно торчать в своих конторах и банках!

– Потому-то они и богаты, – сказал я. – А если бы мы разбогатели, то, уж конечно, ненадолго.

– И я так думаю. Мы бы так или иначе быстро потеряли свое богатство.

– И может быть, стремясь поскорее растранжирить деньги, мы так и не сумели бы толком насладиться ими. В наши дни быть богатым – это прямо-таки профессия. И совсем не простая.

– Бедные богачи! – сказала Пат. – Тогда, пожалуй, лучше представим себе, что мы уже были богаты и успели все потерять. Просто ты обанкротился на прошлой неделе, и пришлось продать все – наш дом, и мои драгоценности, и твои автомобили. Как ты думаешь?

– Что ж, это вполне современно, – ответил я.

Она рассмеялась:

– Тогда идем! Оба мы банкроты. Пойдем теперь в нашу меблированную комнатушку и будем вспоминать свое славное прошлое.

– Хорошая идея.

Мы медленно пошли дальше по вечерним улицам. Вспыхивали все новые огни. Подойдя к кладбищу, мы увидели в зеленом небе самолет с ярко освещенным салоном. Одинокий и прекрасный, он летел в прозрачном, высоком и тоже одиноком небе, как чудесная птица мечты из старинной сказки. Мы остановились и смотрели ему вслед, пока он не исчез.

Не прошло и получаса после нашего возвращения, как кто-то постучал в мою дверь. Я подумал, что это опять Хассе, и встал, чтобы открыть. Но это была фрау Залевски. Она выглядела очень расстроенной.

– Идемте скорее, – прошептала она.

– Что случилось?

– Хассе.

Я посмотрел на нее. Она пожала плечами:

– Заперся и не отвечает.

– Минутку.

Я вошел к Пат и попросил ее отдохнуть, пока я переговорю с Хассе.

– Хорошо, Робби. Я и в самом деле опять устала.

Я последовал за фрау Залевски по коридору. У дверей Хассе собрался почти весь пансион: рыжеволосая Эрна Бениг в пестром кимоно с драконами – еще две недели назад она была золотистой блондинкой; филателист-казначей в домашней куртке военного покроя; бледный и спокойный Орлов, только что вернувшийся из кафе, где он танцевал с дамами; Джорджи, нервно стучавший в дверь и сдавленным голосом звавший Хассе, и, наконец, Фрида, с глазами, перекошенными от волнения, страха и любопытства.

– Ты давно уже стучишься, Джорджи? – спросил я.

– Больше четверти часа, – мгновенно выпалила Фрида, красная как рак. – Он, конечно, дома и вообще никуда не выходил, с обеда не выходил, только все носился взад и вперед, а потом стало тихо…

– Ключ торчит изнутри, – сказал Джорджи. – Дверь заперта.

Я посмотрел на фрау Залевски:

– Надо вытолкнуть ключ и открыть дверь. Есть у вас второй ключ?

– Сейчас сбегаю за связкой с ключами, – заявила Фрида с необычной услужливостью. – Может, какой-нибудь подойдет.

Мне дали кусок проволоки. Я повернул ключ и вытолкнул его из замочной скважины. Звякнув, он упал с другой стороны двери. Фрида вскрикнула и закрыла лицо руками.

– Убирайтесь-ка отсюда подальше, – сказал я ей и стал пробовать ключи. Один из них подошел. Я повернул его и открыл дверь. Комната была погружена в полумрак, в первую минуту я никого не увидел. Серо-белыми пятнами выделялись кровати, стулья были пусты, дверцы шкафа заперты.

– Вот он стоит! – прошептала Фрида, снова протиснувшаяся вперед. Меня обдало горячим дыханием и запахом лука. – Вон там сзади, у окна.

– Нет, – сказал Орлов, который быстро вошел в комнату и тут же вернулся. Он оттолкнул меня, взялся за дверную ручку, прикрыл дверь, затем обратился к остальным. – Вам лучше уйти. Не стоит смотреть на это, – медленно проговорил он со своим твердым русским акцентом и остался стоять перед дверью.

– О Боже! – пролепетала фрау Залевски и отошла назад. Эрна Бениг тоже отступила на несколько шагов. Только Фрида пыталась протиснуться вперед и ухватиться за дверную ручку. Орлов отстранил ее.

– Будет действительно лучше… – снова сказал он.

– Сударь! – зарычал внезапно казначей, распрямляя грудь. – Как вы смеете! Будучи иностранцем!..

Орлов спокойно посмотрел на него.

– Иностранец… – сказал он. – Иностранец… здесь это безразлично. Не в этом дело…

– Мертвый, да? – не унималась Фрида.

– Фрау Залевски, – сказал я, – и я думаю, что остаться здесь надо только вам и, может быть, Орлову и мне.

– Немедленно позвоните врачу, – сказал Орлов.

Джорджи уже снял трубку. Все это длилось несколько секунд.

– Я остаюсь, – заявил казначей, побагровев. – Как немецкий мужчина, я имею право…

Орлов пожал плечами и отворил дверь. Затем он включил свет. Женщины с криком отпрянули назад. В окне висел Хассе с иссиня-черным лицом и вывалившимся языком.

– Отрезать шнур! – крикнул я.

– Нет смысла, – сказал Орлов медленно, жестко и печально. – Мне это знакомо… такое лицо… он уже несколько часов мертв…

– Попробуем все-таки…

– Лучше не надо… Пусть сначала придет полиция.

В ту же секунду раздался звонок. Явился врач, живший по соседству. Он едва взглянул на тощее надломленное тело.

– Тут уже ничего не сделаешь, – сказал он, – но все-таки попробуем искусственное дыхание. Немедленно позвоните в полицию и дайте мне нож.

Хассе повесился на витом шелковом шнурке. Это был поясок от розового халата его жены, и он очень искусно прикрепил его к крючку над окном. Шнур был натерт мылом. Видимо, Хассе встал на подоконник и потом соскользнул с него. Судорога свела руки, на лицо было страшно смотреть. Странно, но в эту минуту мне бросилось в глаза, что он успел переодеться. Теперь на нем был его лучший костюм из синей камвольной шерсти, он был побрит и в свежей рубашке. На столе с педантичностью были разложены паспорт, сберегательная книжка, четыре бумажки по десять марок, немного серебра и два письма – одно жене, другое в полицию. Около письма к жене лежал серебряный портсигар и обручальное кольцо.

Видимо, он долго и подробно обдумывал каждую мелочь и наводил порядок. Комната была безукоризненно прибрана. Осмотревшись внимательнее, мы обнаружили на комоде еще какие-то деньги и листок, на котором было написано: «Остаток квартирной платы за текущий месяц». Эти деньги он положил отдельно, словно желая показать, что они не имеют никакого отношения к его смерти.

Пришли два чиновника в штатском. Врач, успевший тем временем снять труп, встал.

– Мертв, – сказал он. – Самоубийство. Вне всяких сомнений.

Чиновники ничего не ответили. Закрыв дверь, они внимательно осмотрели комнату, затем извлекли из ящика шкафа несколько писем, взяли оба письма со стола и сличили почерк. Чиновник помоложе понимающе кивнул:

– Кто-нибудь знает причину?

Я рассказал ему, что знал. Он снова кивнул и записал мой адрес.

– Можно его увезти? – спросил врач.

– Я заказал санитарную машину в больнице Шаритэ, – ответил молодой чиновник. – Сейчас она приедет.

Мы остались ждать. В комнате было тихо. Врач опустился на колени возле Хассе. Расстегнув его одежду, он стал растирать ему грудь полотенцем, поднимая и опуская его руки. Воздух проникал в мертвые легкие и со свистом вырывался наружу.

– Двенадцатый за неделю, – сказал молодой чиновник.

– Все по той же причине? – спросил я.

– Нет. Почти все из-за безработицы. Два семейства. В одном было трое детей. Газом, разумеется. Семьи почти всегда отравляются газом.

Пришли санитары с носилками. Вместе с ними в комнату впорхнула Фрида и с какой-то непонятной жадностью уставилась на жалкое тело Хассе. Ее потное лицо покрылось красными пятнами.

– Что вам здесь нужно? – грубо спросил старший чиновник.

Она вздрогнула.

– Ведь я должна дать показания, – проговорила она, заикаясь.

– Убирайся отсюда! – сказал чиновник.

Санитары накрыли Хассе одеялом и унесли. Затем стали собираться и оба чиновника. Они взяли с собой документы.

– Он оставил деньги на погребение, – сказал молодой чиновник. – Мы передадим их по назначению. Когда появится жена, скажите ей, пожалуйста, чтобы зашла в полицию. Он завещал ей свои деньги. Могут ли остальные вещи оставаться пока здесь?

Фрау Залевски кивнула:

– Эту комнату мне уже все равно не сдать.

– Хорошо.

Чиновник откланялся и вышел. Мы тоже вышли.

Орлов запер дверь и передал ключ фрау Залевски.

– Надо поменьше болтать обо всем этом, – сказал я.

– И я так считаю, – сказала фрау Залевски.

– Я имею в виду прежде всего вас, Фрида, – добавил я.

Фрида точно очнулась. Ее глаза заблестели. Она не ответила мне.

– Если вы скажете хоть слово фрейлейн Хольман, – сказал я, – тогда просите милости у Бога, от меня ее не ждите!

– Сама знаю, – ответила она задиристо. – Бедная дама слишком больна для этого!

Ее глаза сверкали. Мне пришлось сдержаться, чтобы не дать ей пощечину.

– Бедный Хассе! – сказала фрау Залевски.

В коридоре было совсем темно.

– Вы были довольно грубы с графом Орловым, – сказал я казначею. – Не хотите ли извиниться перед ним?

Старик вытаращил на меня глаза. Затем он воскликнул:

– Немецкий мужчина не извиняется! И уж меньше всего перед азиатом! – Он с треском захлопнул за собой дверь своей комнаты.

– Что творится с нашим ретивым собирателем почтовых марок? – спросил я удивленно. – Ведь он всегда был кроток как агнец.

– Он уже несколько месяцев ходит на все предвыборные собрания, – донесся голос Джорджи из темноты.

– Ах вот оно что!

Орлов и Эрна Бениг уже ушли. Фрау Залевски вдруг разрыдалась.

– Не принимайте это так близко к сердцу, – сказал я. – Все равно уже ничего не изменишь.

– Это слишком ужасно, – всхлипывала она. – Мне надо выехать отсюда, я не переживу этого!

– Переживете, – сказал я. – Однажды я видел несколько сотен англичан, отравленных газом. И пережил это…

Я пожал руку Джорджи и пошел к себе. Было темно. Прежде чем включить свет, я невольно посмотрел в окно. Потом прислушался. Пат спала. Я подошел к шкафу, достал коньяк и налил себе рюмку. Это был добрый коньяк, и хорошо, что он оказался у меня. Я поставил бутылку на стол. В последний раз из нее угощался Хассе. Я подумал, что, пожалуй, не следовало оставлять его одного. Я был подавлен, но не мог упрекнуть себя ни в чем. Чего я только не видел в жизни, чего только не пережил! И я знал: можно упрекать себя за все, что делаешь, или вообще не упрекать себя ни в чем. К несчастью для Хассе, все стряслось в воскресенье. Случись это в будний день, он пошел бы на службу, и, может быть, все бы обошлось.

Я выпил еще коньяку. Не имело смысла думать об этом. Да и какой человек знает, что ему предстоит? Разве хоть кто-нибудь может знать, не покажется ли ему со временем счастливым тот, кого он сегодня жалеет?

Я услышал, как Пат зашевелилась, и пошел к ней. Она лежала с открытыми глазами.

– Что со мной творится, Робби, с ума можно сойти! – сказала она. – Опять я спала как убитая.

– Так это ведь хорошо, – ответил я.

– Нет. – Она облокотилась на подушку. – Я не хочу столько спать.

– Почему же нет? Иногда мне хочется уснуть и проспать ровно пятьдесят лет.

– И состариться на столько же?

– Не знаю. Это можно сказать только потом.

– Ты огорчен чем-нибудь?

– Нет, – сказал я. – Напротив. Я как раз решил, что мы оденемся, пойдем куда-нибудь и роскошно поужинаем. Будем есть все, что ты любишь. И немножко выпьем.

– Очень хорошо, – ответила она. – Это тоже пойдет в счет нашего великого банкротства?

– Да, – сказал я. – Конечно.

XXI

В середине октября Жаффе вызвал меня к себе. Было десять часов утра, но небо хмурилось и в клинике еще горел электрический свет. Смешиваясь с тусклым отблеском утра, он казался болезненно ярким.

Жаффе сидел один в своем большом кабинете. Когда я вошел, он поднял поблескивающую лысиной голову и угрюмо кивнул в сторону большого окна, по которому хлестал дождь:

– Как вам нравится эта чертова погода?

Я пожал плечами:

– Будем надеяться, что она скоро кончится.

– Она не кончится.

Он посмотрел на меня и ничего не сказал. Потом взял карандаш, постучал им по письменному столу и положил на место.

– Я догадываюсь, зачем вы меня позвали, – сказал я.

Жаффе буркнул что-то невнятное. Я подождал немного. Потом сказал:

– Пат, видимо, уже должна уехать…

– Да…

Жаффе мрачно смотрел на стол.

– Я рассчитывал на конец октября. Но при такой погоде… – Он опять взял серебряный карандаш.

Порыв ветра с треском швырнул дождевые струи в окно. Звук напоминал отдаленную пулеметную стрельбу.

– Когда же, по-вашему, она должна поехать? – спросил я.

Он взглянул на меня вдруг снизу вверх ясным открытым взглядом.

– Завтра, – сказал он.

На секунду мне показалось, что почва уходит у меня из-под ног. Воздух был как вата и липнул к легким. Потом это ощущение прошло, и я спросил, насколько мог спокойно, каким-то далеким голосом, словно спрашивал кто-то другой:

– Разве ее состояние так резко ухудшилось?

Жаффе решительно покачал головой и встал.

– Если бы оно резко ухудшилось, она вообще не смогла бы поехать, – заявил он хмуро. – Просто ей лучше уехать. В такую погоду она все время в опасности. Всякие простуды и тому подобное…

Он взял несколько писем со стола.

– Я уже все подготовил. Вам остается только выехать. Главного врача санатория я знал еще в бытность мою студентом. Очень дельный человек. Я подробно сообщил ему обо всем.

Жаффе дал мне письма. Я взял их, но не спрятал в карман. Он посмотрел на меня, встал и положил мне руку на плечо. Его рука была легка, как крыло птицы, я почти не ощущал ее.

– Тяжело, – сказал он тихим, изменившимся голосом. – Знаю… Поэтому я и оттягивал отъезд, пока было возможно.

– Не тяжело… – возразил я.

Он махнул рукой:

– Оставьте, пожалуйста…

– Нет, – сказал я, – не в этом смысле… Я хотел бы знать только одно: она вернется?

Жаффе ответил не сразу. Его темные узкие глаза блестели в мутном желтоватом свете.

– Зачем вам это знать сейчас? – спросил он наконец.

– Потому что если не вернется, так лучше пусть не едет, – сказал я.

Он быстро взглянул на меня:

– Что это вы такое говорите?

– Тогда будет лучше, чтобы она осталась.

Он посмотрел на меня.

– А понимаете ли вы, к чему это неминуемо приведет? – спросил он тихо и резко.

– Да, – сказал я. – Это приведет к тому, что она умрет, но не в одиночестве. А что это значит, я тоже знаю.

Жаффе поднял плечи, словно его знобило. Потом он медленно подошел к окну и постоял возле него, глядя на дождь. Когда он повернулся ко мне, лицо его было как маска.

– Сколько вам лет? – спросил он.

– Тридцать, – ответил я, не понимая, чего он хочет.

– Тридцать, – повторил он странным тоном, будто разговаривал сам с собой и не понимал меня. – Тридцать, Боже мой! – Он подошел к письменному столу и остановился. Рядом с огромным и блестящим столом он казался маленьким и как бы отсутствующим. – Мне скоро шестьдесят, – сказал он, не глядя на меня, – но я бы так не мог. Я испробовал бы все снова и снова, даже если бы знал точно, что это бесцельно.

Я молчал. Жаффе застыл на месте. Казалось, он забыл обо всем, что происходит вокруг. Потом он словно очнулся и маска сошла с его лица. Он улыбнулся:

– Я определенно считаю, что в горах она хорошо перенесет зиму.

– Только зиму? – спросил я.

– Надеюсь, весной она сможет снова спуститься вниз.

– Надеяться… – сказал я. – Что значит надеяться?

– Все вам скажи! – ответил Жаффе. – Всегда и все. Я не могу сказать теперь больше. Мало ли что может быть. Посмотрим, как она будет себя чувствовать наверху. Но я твердо надеюсь, что весной она сможет вернуться.

– Твердо?

– Да. – Он обошел стол и так сильно ударил ногой по выдвинутому ящику, что зазвенели стаканы. – Черт возьми, поймите же, дорогой, мне и самому тяжело, что она должна уехать! – пробормотал он.

Вошла сестра. Знаком Жаффе предложил ей удалиться. Но она осталась на месте, коренастая, неуклюжая, с лицом бульдога под копной седых волос.

– Потом! – буркнул Жаффе. – Зайдите потом!

Сестра раздраженно повернулась и направилась к двери. Выходя, она нажала на кнопку выключателя. Комната наполнилась вдруг серовато-молочным светом. Лицо Жаффе стало землистым.

– Старая ведьма! – сказал он. – Вот уж двадцать лет, как я собираюсь ее выставить. Но очень хорошо работает. – Затем он повернулся ко мне. – Итак?

– Мы уедем сегодня вечером, – сказал я.

– Сегодня?

– Да. Уж если надо, то лучше сегодня, чем завтра. Я отвезу ее. Смогу отлучиться на несколько дней.

Он кивнул и пожал мне руку.

Я ушел. Путь до двери показался мне очень долгим.

На улице я остановился и заметил, что все еще держу письма в руке. Дождь барабанил по конвертам. Я вытер их и сунул в боковой карман. Потом посмотрел вокруг. К дому подкатил автобус. Он был переполнен, и из него высыпала толпа пассажиров. Несколько девушек в черных блестящих дождевиках шутили с кондуктором. Он был молод, белые зубы ярко выделялись на смуглом лице. «Ведь так нельзя, – подумал я, – это невозможно! Столько жизни вокруг, а Пат должна умереть!»

Кондуктор дал звонок, и автобус тронулся. Из-под колес взметнулись снопы брызг и обрушились на тротуар. Я пошел дальше. Надо было предупредить Кестера и достать билеты.

К двенадцати часам дня я пришел домой и успел сделать все, отправил даже телеграмму в санаторий.

– Пат, – сказал я, еще стоя в дверях, – ты успеешь уложить вещи до вечера?

– Я должна уехать?

– Да, – сказал я, – да, Пат.

– Одна?

– Нет. Мы поедем вместе. Я отвезу тебя.

Ее лицо слегка порозовело.

– Когда же я должна быть готова? – спросила она.

– Поезд уходит в десять вечера.

– А теперь ты опять уйдешь?

– Нет. Останусь с тобой до отъезда.

Она глубоко вздохнула.

– Тогда все просто, Робби, – сказала она. – Начнем сразу?

– У нас еще есть время.

– Я хочу начать сейчас. Тогда все скоро будет готово.

– Хорошо.

За полчаса я упаковал несколько вещей, которые хотел взять с собой. Потом я зашел к фрау Залевски и сообщил ей о нашем отъезде. Я договорился, что с первого ноября или даже раньше она может сдать комнату Пат. Хозяйка собралась было завести долгий разговор, но я тут же вышел из комнаты.

Пат стояла на коленях перед чемоданом-гардеробом, вокруг висели ее платья, на кровати лежало белье. Она укладывала обувь. Я вспомнил, что точно так же она стояла на коленях, когда въехала в эту комнату и распаковывала свои вещи, и мне казалось, что это было бесконечно давно и будто только вчера.

Она взглянула на меня.

– Возьмешь с собой серебряное платье? – спросил я.

Она кивнула.

– Робби, а что делать с остальными вещами? С мебелью?

– Я уже говорил с фрау Залевски. Возьму к себе в комнату сколько смогу. Остальное сдадим на хранение. Когда вернешься, заберем все.

– Когда я вернусь… – сказала она.

– Ну да, весной, когда ты приедешь вся коричневая от солнца.

Я помог ей уложить чемоданы, и к вечеру, когда стемнело, все было готово. Было очень странно: мебель стояла на прежних местах, только шкафы и ящики опустели, и все-таки комната показалась мне вдруг голой и печальной. Пат уселась на кровать. Она выглядела усталой.

– Зажечь свет? – спросил я.

Страницы: «« ... 4445464748495051 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

«Кому не известно, что Сибирь – страна совершенно особенная. В ней зауряд, ежедневно и ежечасно сове...
«В избушке, где я ночевал, на столе горела еще простая керосиновая лампочка, примешивая к сумеркам к...
«Пятый век, несомненно, одна из важнейших эпох христианской цивилизации. Это та критическая эпоха, к...
«…Другая женщина – вдова с ребенком. Уродливая, с толстым, изрытым оспой лицом. Ее только вчера прив...
«Дом этот – проклятый, нечистое место. В нем черти водятся… Ну, как водятся? Не распложаются же, как...