Наследник Эльтеррус Иар

Эпилог

Утро, девять часов местного времени, спецрейс Ата-Армут-Москва. Гул турбин, солнце светит в иллюминаторы правого борта, самолет серебряной птицей мчится над облаками, в просторном салоне – шестнадцать пассажиров. Бледный, с синевой под глазами Барышников дремлет в кресле, Костя Прохоров шепчется с Ксюшей, Флинт, Балабин и Перфильев болтают, пьют из банок пиво, заедают орешками и чипсами, Рогов, пристроив на коленях плоский чемоданчик, погрузился в какие-то документы, перебирает их, шелестит листами, Кань и Гальперин играют в шахматы, Слава и Булат при них, болеют. Кроме Ксении, есть еще одна пассажирка – приятная женщина Люба лет тридцати пяти, с двумя ребятишками, супруга Павла Петровича Ростоцкого. Еще имеются пилоты и троица длинноногих стюардесс. Еще – багаж: изюм, орехи, дыни, курага, армутские груши, подарки от Азера. И в этом багаже – печальных груз: два цинковых ящика, обложенных льдом.

Каргин думает о них, об этих почти незнакомых ему ребятах, и добавляет их имена к скорбному списку своих потерь. Николай, друг Колька Демин – убит в таежном лесу под Жиганском… Юра Мельниченко – убит в Карабахе… Валя Дроздов – убит в Чечне… Паша Нилин – убит в Дагестане… Лейф Стейнар, легионер, его лейиенант в роте «гепардов» – убит в ангольских джунглях… Томо Тэрумото, Крис Слейтер, Стил Тейт – убиты на Иннисфри… Рудик, Рудольф Шайн, и Дмитрий Пинегин – убиты в Копетдаге, под Армутом…

Будет ли продолжение? Наверняка… Жизнь – штука суровая, несправедливая… Как говорили лет двадцать назад, бьет ключом, и все по голове…

Чтобы отвлечься от грустных мыслей, он начинает думать о Кэти. Ласточка уже в Москве, ждет-не дождется, соскучилась и хочет блестнуть кулинарным искусством, освоенным у мамы. Печь пироги научилась, делать вареники с вишней и что-то там еще… Воркует по телефону не на английском, на русском… Он представил милое личико Кэти, ощутил ее запах, мысленно коснулся губами ее губ, и на душе потеплело. Он подумал о ребенке, которого она носит, подумал об этом и решил: если мальчишка, так непременно Николай, в честь отца и Коли Демина, а если барышня, пусть Кэти выбирает имя.

Будет ли продолжение? Наверняка… Жизнь хорошая вещь, и все, что даровано людям, идет от жизни: мать с отцом, любимая женщина, дети, друзья-приятели, таланты и удачи, а также печаль о погибших…

Сидевший рядом Сергеев прочистил горло.

– О чем задумались, Алексей Николаевич?

– Так, о личном…

– Я смотрю, как удивительно меняется ваше лицо. Оно у вас обычно жесткое, замкнутое… А сейчас – грусть-тоска пополам с радостью.

– Это профессиональный диагноз?

– Разумеется. Моя профессия такова, что из нее, как из кожи, не выпрыгнешь. Я смотрю, слушаю, запоминаю… Это уже не привычка, а инстинк или, если угодно, физиологический признак. Как раскосые глаза у японца.

Как у японца… у японца… Что-то щелкнуло у Каргина в голове и тут же встало на место. Вспомнилась ему стремительная темная фигура, разметавшая керимовых пособников, вспомнился черный «ландкрузер» на шоссе в Елэ-Сулар, вспомнился уклончивый дедов ответ – мол, о японце спрашивай у Мэлори… Был японец, был! Ниндзя из службы безопасности, телохранитель и тайный информатор… И не он один…

Повернувшись к Сергееву, Каргин промолвил:

– Хочу вопрос задать, из любопытства и не желая вас обидеть. Помните, когда мы Ростоцкого изловили и имели с ним беседу, вы назвались полковником. Оговорка была, или нарочно в звании себе прибавили?

– Не оговорка и не прибавил, – усмехнулся Сергеев.

– Вот что, полковник…

– Не надо называть меня полковником. Я – Сергеев. Хотите по имени-отчеству – пожайлуста: Сергей Сергеевич. Забавно, правда? Трижды Сергей!

– Значит, Сергей Сергеевич, вы в органах трудитесь, а вовсе не на пенсии, – подвел итог Каргин. – Еще на «варягов» работаете и на меня. Так?

Серые глазки Сергеева уставились вверх.

– Видите ли, Алексей Николаевич, я, как и ряд моих коллег, считаю, что погоны полковника должен поддерживать достойный оклад. Pecuniae oboediunt omnia, как говорили латиняне – деньгам повинуется все… Ну, не все, так многое. Если государство оскудело и платить не может, а полковник не желает воровать, надо крутиться-вертеться.

– Без урона для чести? – спросил Каргин, пристально глядя в серые невыразительные зрачки.

– Желательно без урона и ущерба. Не всякий раз выходит, но стараюсь.

Каргин подумал и сказал:

– Значит, ФСБ, «варяги» и моя скромная персона… Трое на вашем попечении, Сергей Сергеевич. А кто еще?

– Вы задаете неделикатные вопросы. У нас не принято разглашать имена работодателей.

– Признаю, виноват! Но вы не разглашайте, а только намекните. Вот, например: есть ли у вас черный чемоданчик? Такой же кейс, как у меня и Флинта?

Сергеев прищурился и развел руками.

– Все может быть, но удивляться выкрутасам, какие происходят в жизни, решительно не стоит. Вы еще молоды, Алексей Николаевич, но со временем поймете: бывает так, что интересы разных лиц и ведомств переплетаются самым причудливым образом. Работаешь на первого, второго, третьего, а цель преследуешь одну, и, при известной гибкости исполнителя, все заказчики довольны. Взять хотя бы вас… Вы ведь мне даже оклад собирались повысить!

– Раз собирался, значит сделаю, – сказал Каргин, отворачиваясь к иллюминатору.

Снова проверяли, думал он. Года не прошло, как развалился его мир, пусть опасный, но привычный, как выдернули на Иннисфри, где был он подвергнут испытанию, жестокой проверке на крепость, стойкость, способность победить и выжить. И вот опять! Правда, была и разница: там, на Иннисфри, он рисковал жизнью, и жизнь его не берегли. Теперь берегли, страховали, помогали, однако проверки и испытания не кончились. Наверное, им нет конца, и будут они продолжаться долгие годы, до той поры, когда он сам получит право испытывать и проверять.

Было ли это плохо или было хорошо? Вот вопрос, на которые не существует ответа – во всяком случае, однозначного. Одни люди проверяют других, старшие – младших, опытные – неопытных, но всех проверяет жизнь. Самый суровый и неподкупный, самый благословенный экзаменатор…

Луч солнца, скользнув в иллюминатор, упал на лицо Каргина. Он прищурился и улыбнулся.