Наказание красавицы Райс Энн
В конюшне мало-помалу воцарилась тишина. Остальные невольники, должно быть, задремали. Лучи позднего, катящегося к закату солнца, словно пальцы тумана, просачивались сквозь приоткрытую дверь. Я грезил об избавлении, и восхитительные видения посещали меня. Я видел лорда Стефана — как он лежал подо мной в ту давнюю пору и в том далеком краю, где мы с ним были еще друзьями и любовниками, пока не очутились, каждый своим путем, в этом странном, причудливом королевстве. Я видел, как прельстительное лоно Красавицы оседлало мои чресла и как касается меня рука то ли господина Николаса, то ли его спутницы…
И все эти сладостные образы только усилили мои плотские муки.
Вскоре я услышал тихий шепот своего соседа.
— Так всегда бывает, — сказал он сонным голосом. Вытянув шею, он немного покрутил головой, отчего его распущенные волосы свободнее упали на лицо, наполовину скрывая его от меня. Как и прочие невольники, этот принц был несомненно красив. — Кого-то одного заставляют ублажать остальных. Когда появляется новичок, это всегда достается ему. В другие дни выбирают по-разному — но кому-то одному всегда приходится помучиться.
— Да уж я понял, — уныло отозвался я. Мне показалось, мой сосед снова погружается в дрему. — Послушай, а как зовут нашу хозяйку?
Он явно провел здесь не один год и всяко должен это знать.
— Госпожа Джулия. Вот только она мне не хозяйка, — пробормотал он в ответ. — Отдыхай пока. Тебе нужен отдых, как бы неудобно здесь ни было. Уж ты мне поверь…
— Меня зовут Тристан, — все же представился я. — Ты долго здесь уже?
— Два года. А я — Джеральд. Я раз за разом сбегал из замка и в последний раз почти уже добрался до соседнего королевства. Там я был бы в безопасности. Но когда мне оставался какой-то час до свободы, меня выследила и схватила кучка крестьян. Они ведь ни за что не помогут сбежавшему рабу! К тому же я спер у них из дома кое-какую одежду. Они быстро меня раздели, связали по рукам и ногам, доставили обратно — и меня приговорили к трем годам в городке. Теперь-то Ее величество на меня даже не взглянет!
Я поморщился. На три года! И два из них он, получается, уже здесь оттрубил.
— Значит, там ты был бы в безопасности… — задумчиво повторил я.
— Ну да, вот только добраться до границы чрезвычайно трудно.
— И ты не боялся, что твои родители… Разве не они отправили тебя к королеве и не велели ей полностью повиноваться?
— Если я кого и боялся, то только королевы… А домой я бы уже в любом случае не вернулся.
— А после ты еще пробовал сбежать?
— Нет, — усмехнулся он себе под нос, — я ведь один из лучших «коньков» во всем городе! Меня с самого начала продали в городские конюшни. И каждый день меня нанимают разные богатые господа, хотя чаще всего берут покататься господин Николас и госпожа Джулия. Я еще надеюсь, что Ее величество меня помилует и позволит вернуться в замок — ну а если нет, то я и тут не пропаду. Плакать уж точно не буду. Если б я так не выматывался каждый день, то, наверное, беспокоился бы на этот счет. Время от времени я вообще становлюсь раздражительным, начинаю брыкаться, вырываться — но хорошая порка меня прекрасно утихомиривает. Хозяин знает, когда мне надо всыпать. Даже когда со мною с виду все в порядке, он это чувствует. Я люблю возить красивые экипажи — вот как у твоего господина. Мне нравятся новенькие блестящие уздечки и вожжи, а у твоего королевского летописца всегда в руке красивый и тяжелый ремень — с ним-то, я думаю, ты уже знаком. И всякий раз господин Николас возле меня остановится и взъерошит мне волосы или щипнет меня легонько — и от его ласк я чуть ли не сразу кончаю. Он вообще любит выказывать свою власть над моим мальчиком, возбуждая его до одури и потом посмеиваясь. Я его просто обожаю! Как-то раз он велел мне катить маленькую плетеную повозку о двух колесах, а сам пошел рядом. Я обычно терпеть не могу эти живопырки — но с твоим хозяином, скажу я, меня просто распирало от гордости! Чуть с ума не сошел, такая это была красотища!
— В чем же тут красотища? — изумился я. Я попытался представить эту картинку: Джеральда с его длинными черными волосами и таким же конским хвостом и сухопарую элегантную фигуру летописца, шествующего рядом. Красивыми тут, разве что, были сияющие на солнце белые волосы Николаса, его худое задумчивое лицо и серо-голубые глаза.
— Ну, не знаю. Я, знаешь ли, не силен в речах… Я вообще всегда очень горд собой, когда скачу рысцой в упряжке, — но тут я был у него один, только он и я! Мы уже в сумерках покинули городок, и в каждых воротах женщины желали ему доброго вечера. И встречные джентльмены уважительно раскланивались с ним, возвращаясь после дневных хозяйских хлопот в имениях к себе, в городские дома. А господин то уберет мне волосы с шеи, то пригладит их. Страсть как приятно! Тогда он хорошо меня взнуздал и привязал крепко — и я двигался, высоко откинув голову, а он все лупцевал меня по икрам. Не потому, что в том была нужда — просто ему это нравилось. И больше всего меня возбуждало то, что, топоча рысью по дороге, я все время слышал рядом быстрый стук его сапог. И мне было уже не важно, увижу ли я еще когда-нибудь замок, и вообще покину ли когда это королевство. Твой господин всегда старается нанять именно меня. А вот другие «коньки» страшно его боятся! Они вечно возвращаются в конюшню с поротыми задницами и жалуются, что он бичует их в два раза больше, чем кто бы то ни было. А вот я его просто боготворю! Все, за что он берется, он делает замечательно — и я стараюсь так же. А теперь и ты будешь стараться — с таким-то господином!
Я не нашелся, что ему ответить.
Больше Джеральд уже ничего не сказал. Очень скоро он уснул, я же тихонько ерзал на корточках — с ноющими от такой позы бедрами и так и оставшимся безутешным другом — и все думал об услышанном. От того, что говорил мой сосед, мороз продирал по коже — и тем не менее я понимал это всей своей сутью.
Постигнутое выбивало меня из колеи — и все же я им глубоко проникся.
Когда нас наконец отвязали и вывели из конюшни к экипажу, уже сильно смеркалось. И когда на меня вновь навесили и навтыкали всю полагающуюся амуницию, включая кожаные висюльки на грудь, удила и фаллос с конским хвостом, я даже почувствовал некое странное, восторженное удовлетворение. Разумеется, они причиняли мне боль и неудобство и вызывали ужас — но мне все припоминались слова Джеральда. Его взнуздывали и снаряжали прямо передо мной, и я видел, как он со знанием дела помотал головой и потопал ногой в подкованном сапожке, чтобы получше, вероятно, села экипировка. Тут мне самому поглубже воткнули и крепко привязали фаллос, и я уставился вперед, выпучив глаза и ничего перед собой не видя. Наконец вожжи натянулись, на мгновение приподняв меня над землей, и резко подергались, давая команду бежать спешной рысью прочь от сельского имения.
Когда мы вынесли экипаж на большую дорогу к городку и впереди показались неясные в густых сумерках очертания его сторожевых башен, из глаз невольно покатились слезы. На северной и южной башнях горели факелы. Должно быть, именно об этом вечернем часе и рассказывал мне давеча Джеральд: так же спешили по дороге другие коляски, и женщины махали ручками в воротах, то и дело попадались одиноко бредущие к городу мужчины. Я бежал как мог, высоко поднимая колени и болезненно вздернув подбородок. Толстый и увесистый фаллос, казалось, пульсировал во мне жаром.
Снова и снова меня подстегивали поводьями, но ни разу не отчитали. И когда мы уже добрались до городского дома летописца, я вдруг с живостью припомнил, как Джеральд упомянул, что едва не добрался до соседнего королевства. Возможно, принц ошибался, что его бы там укрыли? А что его отец? Мой-то велел мне во всем повиноваться королеве как наиболее сильной и могущественной владычице, говорил, что меня наградят за службу, а заодно я наберусь у нее ума-разума. Я пытался выкинуть из головы слова Джеральда — сам-то я никогда не мыслил о побеге. Меня настолько обескураживала эта идея, настолько была мне не по нутру, что, казалось, куда проще было приспособиться к реальности.
Когда мы подкатили экипаж к самой двери Николаса, уже совсем стемнело. С меня сняли сапожки и сбрую, а других «лошадок» с пустой повозкой, хорошенько подстегнув напоследок, отправили к городским конюшням.
Я все стоял, напряженно обдумывая все, что поведал мне Джеральд, и с удивлением ощущая прокатывающуюся по телу нервную дрожь, когда ко мне подступила госпожа, взяла ладонями мое лицо, отвела с него волосы.
— Ну-ну, что ты… — произнесла она участливо и промокнула мой лоб и мокрые от слез щеки своим белым мягким льняным платочком. Я заглянул ей в глаза, и женщина поцеловала меня в губы. От ее поцелуя у меня чуть не отнялось дыхание, в паху жарко кольнуло.
Потом госпожа так быстро и ловко выдернула из меня фаллос, что я едва удержался на ногах и со страхом оглянулся на нее. Но она скрылась в богатом домике, а я все стоял дрожа, глядя вверх на остроконечную крышу и ярко подмигивающие над ней звезды и понимая, что остался стоять на улице с господином, держащим в руке свой неизменный толстый кожаный ремень.
Он развернул меня кругом и велел идти по широкой мощеной улице обратно к рыночной площади.
НОЧНОЙ РАЗГУЛ В ТРАКТИРЕ
Проспав несколько часов, Красавица сквозь обрывки сна различила, как капитан подергал за веревку звонка. Мужчина к тому моменту уже встал и оделся, ничем ее не беспокоя. И когда девушка полностью открыла глаза, он возвышался над ней в тусклом свете заново разожженного очага. Ремень на нем пока остался не застегнут. Быстрым движением капитан стянул его с пояса и резко щелкнул возле себя. Лицо мужчины казалось непроницаемым: сейчас оно было каким-то жестким и отстраненным. И все же, заметив на его губах слабую улыбку, Красавица затрепетала, ее лоно вновь возжелало его, откликнувшись жаркой истомой, с готовностью источив влагу.
Однако не успела принцесса стряхнуть остатки сладкой полудремы, как капитан стащил ее с постели и опустил на четвереньки на пол, прижав за шею к полу и раздвинув пошире колени. Кожаный ремень чувствительно ударил ей между ног, полосонув по выпуклости лобка, и лицо девушки зарделось от напряжения и боли. Новый шлепок пришелся на лонные губы, и Красавица прижалась ртом к доскам пола, покорно подергивая вверх-вниз ягодицами. Ремень вновь облизнул промежность, на сей раз осторожно, словно лаская, наказав ее горящие, раскрасневшиеся губы, и Красавица, роняя на пол слезы и в голос всхлипывая, стала поднимать бедра все выше и выше.
Капитан шагнул вперед, взявшись своей широкой, не закрытой перчаткой ладонью за ее ноющую от боли ягодицу, медленно повертел ее.
Новый вздох замер у девушки в горле. Она почувствовала, как ее бедра непроизвольно вздернулись, опали, и прерывисто выдохнула. Она припомнила, как в замке принц Алекси поделился однажды, что его заставляли вращать задом в такой же отвратительной, позорной манере.
Между тем цепкие пальцы капитана ухватили ее за обе ягодицы, крепко стиснув.
— Давай-ка виляй бедрами! — басовито приказал он и так высоко приподнял ее за зад, что девушка уткнулась лбом в пол и острыми сосками задела шершавые половицы, издав громкий стон.
Когда-то в замке Красавица очень боялась, что ей придется однажды это проделывать — но теперь все страхи остались позади. Она задрала зад как можно выше, и крепкая мужская рука ее отпустила. Ремень снова с острасткой пригладил ей промежность, и в бешеной пляске ее бедра отчаянно завиляли, задергались в воздухе, как ей и было велено господином. Тело девушки раскрепостилось и словно расправилось, и эта поза теперь казалась ей вполне естественной и даже единственно возможной.
— Мой господин, мой повелитель… — выдохнула она, и ремень опять звучно щелкнул по выпуклости лобка, слегка задев набухший клитор.
Все быстрее и яростнее Красавица вращала бедрами, и чем сильнее охаживал ее ремень, тем больше влаги сочилось из ее жаждущего лона, и вскоре звуки ремня, падающего на мокрые скользкие губы, сделались почти не слышны — лишь вырывались из груди ее собственные, доселе незнакомые ей, низкие утробные вопли.
Наконец порка прекратилась. Красавица увидела перед глазами сапоги капитана и его руку, повелительно указывающую на метлу с коротким черенком, стоявшую близ очага.
— С этого дня, — холодно сказал он, — я не стану тебе напоминать, что в этой комнате должно быть всегда чисто и выметено, всегда должна быть свежая постель и готовый очаг. Будешь это выполнять каждое утро, как только встанешь на ноги. А сейчас, хотя уже и вечер, ты все это проделаешь — в качестве урока. Потом тебя вымоют во дворе трактира, чтобы ты могла как следует обслужить моих солдат.
Не мешкая, Красавица приступила к работе, торопливо перемещаясь по комнате на коленях. Капитан тут же удалился, вместо него в спальне возник принц Роджер с совком для мусора, жесткой щеткой и ведром. Он показал девушке, как надо исполнять наказанную ей работу: как менять белье на постели, как закладывать очаг и выгребать золу. Причем его ничуть не удивило, что Красавица все время молчит, даже не пытаясь с ним заговорить. Ей же и не было нужды с ним что-то обсуждать — девушку занимали лишь собственные мысли.
Капитан обмолвился «каждый день». Значит, он решил оставить ее себе! То есть она, конечно, является собственностью трактира «Лев» — но самый важный его клиент для своих утех выбрал именно ее.
Взволнованная, Красавица не сумела в лучшем виде выполнить все поручения. Она как могла расправила постель, хорошенько протерла стол, осторожно передвигаясь на коленях и вставая лишь по мере необходимости.
И когда вновь открылась дверь и госпожа Локли, сцапав девушку за волосы, потянула ее вниз по лестнице, ощутимо подгоняя деревянной лопаткой, ее утешали, унося прочь от реальности, сладостные мысли о капитане.
В считаные мгновения она очутилась во дворе трактира, стоя в широкой деревянной бадье. Над входом в гостиницу, а также перед навесом горели факелы. Госпожа Локли с суровой поспешностью прошлась по принцессе жесткой мочалкой, обмыла ей ноющую промежность разбавленным водой вином, отлупила, словно взбивая, ягодицы. Не проронив ни единого слова, она так и эдак вертела и наклоняла Красавицу, то заставляя ее присесть, то хорошенько намыливая волосы на лобке, то растирая грубой тканью.
По всему двору так же небрежно намывали других невольников. Принцесса слышала громкий голос подтрунивающей над рабом простолюдинки в переднике. Еще две молоденькие длинноногие горожанки, явно случившиеся тут с каким-то поручением, подходили то к одному невольнику, то к другому без всякой надобности, просто чтобы шлепнуть по мокрой попе.
Но Красавица все время думала только о том, что отныне она принадлежит капитану. Вот-вот она предстанет перед его солдатами — несомненно, там будет и сам капитан! Доносящиеся из трактира многоголосые выкрики и взрывы хохота все больше раздразнивали ее.
Хорошенько вытерев наконец девушку и причесав ей волосы, хозяйка поставила ногу на край бадьи, перекинула принцессу через колено и несколько раз от души всыпала ей своей деревянной лопаткой по бедрам. Затем резко столкнула Красавицу на траву на четвереньки, так что у той от неожиданности на миг замерло дыхание.
Девушке показалось весьма странным, что хозяйка на сей раз делает все без единого слова, обходясь даже без резких, нетерпеливых команд. Когда госпожа Локли обходила ее сбоку, принцесса подняла голову и успела заметить на ее губах блуждающую ледяную улыбку, прежде чем та опомнилась. Сей же миг Красавицу властно потянули вверх за схваченные пучком волосы, и лицо госпожи Локли возникло прямо над ее глазами.
— Уж не решила ли ты стать у меня маленькой нахальной смутьянкой? — процедила она. — Тогда тебя я буду подольше угощать на завтрак поркой, чем других.
— Как вам будет угодно, — отсутствующе отозвалась принцесса, — если именно это вы предпочитаете на завтрак.
Но, дойдя до конца фразы, девушка пришла в себя и похолодела от страха. Что она наделала?!
На лице госпожи Локли вспыхнуло недоумение, и сдавленный смешок сорвался с ее губ.
— Утром мы с тобой увидимся, милочка. Когда капитан уйдет, в гостинице сразу воцарится тишь и благодать, и только рабы будут как по веревочке стоять в ожидании обычной утренней трепки. Вот тогда я и научу тебя, как открывать рот без разрешения. — Причем сказано это было с какой-то неожиданной теплотой в голосе, и на щеках госпожи Локли заиграл румянец, сделавший ее симпатичнее и привлекательнее. — А теперь дуй в трактир!
Большой зал был битком набит солдатами и обычными городскими выпивохами. В широком очаге вовсю бушевало пламя, над которым на вертеле зажаривался румяный барашек. Несколько невольников, которым позволили нормально встать на ноги, суетливо, на цыпочках, разливали вино и эль по неисчислимым оловянным кружкам и кувшинам. Тут и там среди одетых в темное посетителей в тяжелых конных сапогах словно высвечивались нагие ягодицы и лоснящиеся лобки: рабы разносили по столам блюда с исходящими паром кушаньями, наклонялись подтирать плевки, ползая на четвереньках, подчищали пол или же резво бегали за монеткой, забавы ради заброшенной куда-нибудь в опилки.
Из тускло освещенного угла зала слышался низкий и звучный перебор лютни, рассыпающиеся удары тамбурина и звук рожка, выводящего медленную, задумчивую мелодию. Однако нестихающие взрывы смеха заглушали музыку. Отдельные кусочки песен прорывались-таки сквозь шумный кабацкий разгул, чтобы тут же угаснуть. Со всех сторон слышались хриплые выкрики клиентов, требующих еще еды и выпивки, а также «рабынь посмазливее», дабы позабавить их мужскую компанию.
Красавица ошалело озиралась по сторонам.
Там верзила-офицер из местной стражи в сияющем доспехе втащил на стол раскрасневшуюся светловолосую принцессу. Закинув руки за голову, девушка залихватски отплясывала и подскакивала, потряхивая грудями и рассыпая по плечам длинные, упругие, серебристо-белые локоны. Глаза ее горели одновременно и страхом, и явным возбуждением.
Другую рабыню, изящно сложенную девушку, грубо запрокинули через колено и с азартом лупили, она же отчаянно прикрывала руками лицо, пока какой-то наблюдатель не развел их в стороны.
Между развешанными по стене бочонками стояли, широко расставив ноги и выпятив напоказ бедра, несколько невольников и невольниц как будто в ожидании, что их тоже кто-то возьмет для утех.
В углу зала красивый принц с рыжими крупными завитками до плеч сидел, раздвинув ноги, на коленях у здоровенного солдата. Губы их слились в горячем поцелуе, а рука вояки поглаживала восставший член юноши. Оторвавшись от губ, принц прошелся языком по черной отросшей щетине солдата, облобызал подбородок и открыл рот для нового жаркого поцелуя. В напряжении страсти брови у него сдвинулись, и хотя сидел он на коленях в безвольной расслабленности, точно привязанный, его зад то и дело подпрыгивал от толчков коленом и солдатских щипков. Левую руку принц закинул воину за шею, а правой неспешно перебирал его густые волосы.
В дальнем углу принцессу заставили вертеться на месте с привязанными к лодыжкам руками и широко расставленными ногами. Ее черные волосы при этом волочились по полу. Из бутыли ее нежные интимные места щедро поливали элем, и солдаты один за другим наклонялись слизнуть хмельную влагу с ее курчавого лобка. Внезапно ее опрокинули, поставив на руки и задрав ноги выше, и один из гуляк до краев наполнил элем лонный зев.
Тут госпожа Локли потянула Красавицу к стойке, чтобы та взяла в руки кувшин с элем и оловянное блюдо с дымящейся едой, и повернула ей лицо в ту сторону, где в отдалении виднелся капитан. Тот заседал в шумной веселой компании в конце зала наискосок, привалившись спиной к стене и вытянув ногу на лавку. Взгляд его был устремлен к Красавице.
Принцесса на коленях поспешила к нему, напрягши спину и держа повыше поднос. Добравшись наконец до нужного места, девушка потянулась через скамью, чтобы поставить принесенное на стол. Опустившись на локоть, капитан погладил Красавицу по волосам и быстро оглядел ее лицо, словно они были тут совершенно одни, хотя со всех сторон громко болтали, смеялись, пели и вообще всячески веселились. В свете множества свечей переливался золотом клинок капитана, в тон ему сияли его золотистые волосы, брови и пробившаяся над верхней губой легкая щетина. От необыкновенной нежности его руки, что мягко гладила девушку, отводя ей волосы за плечи, по телу принцессы прокатывалась дрожь, дыхание замирало, а низ живота неодолимо сводило жаркой сладостной истомой.
Расслабившись, Красавица непроизвольно чуть изогнулась — и тут же, могуче ухватив ее правой рукой сразу за оба запястья, мужчина поднялся со скамьи, оторвав девушку от пола и воздев перед собой. Застигнутая врасплох, принцесса сперва побледнела, потом краска бросилась ей в лицо. Некоторое время Красавица беспомощно болталась, вертясь туда-сюда и видя, как с любопытством оборачиваются на нее солдаты.
— Это для моих славных воинов, что хорошо служат Ее величеству, — провозгласил капитан, и тут же солдаты вокруг с восторгом затопали и захлопали в ладоши. — Ну, кто первый?
От такого призыва Красавица почувствовала, как напряглись, стремительно набухая, губы вульвы и сквозь сжавшуюся щелку между ними проступила вязкая влага. И в то же время жуткий страх заставил девушку оцепенеть. «Что же со мной будет?!» — в панике подумала она, в то время как вокруг сомкнулись несколько темных фигур.
Перед принцессой тут же возник дородный мужчина богатырского роста. Уткнув большие пальцы ей в нежную кожу подмышек, он крепко ухватил девушку и забрал у капитана. Дыхание у нее на миг перехватило.
Чьи-то услужливые руки обвили ее ноги вокруг здоровяка. Девушка коснулась затылком стены и протянула назад руки, чтобы за нее ухватиться, неотрывно глядя в лицо мужчины. Он быстро опустил руку, расстегивая бриджи.
От него исходил резкий запах конюшни и эля, к которому примешивался густой чарующий аромат обожженного солнцем тела и сыромятной кожи. Когда мужчина проникал в ее плоть, уверенно раздвигая налившиеся губы, его черные глаза прищурились и на мгновение томно закрылись, и тут же в бешеном ритме девушка забилась ягодицами в стену.
«Да… Нет… Да!..» Недавний страх растворился в новом, куда более сильном, не выразимом словами чувстве. С каждым могучим толчком большие пальцы солдата впивались ей в подмышки. Вокруг себя в полумраке девушка видела множество глядящих на нее лиц, а шум трактира накатывал и опадал сумасшедшими сполохами.
Наконец мужчина извергся в нее жарким затопляющим взрывом, и волна оргазма хлынула по ней, ослепляя, исторгая из нее неистовые вопли. Нагая, раскрасневшаяся, Красавица изнемогала от наслаждения прямо посреди этой людной таверны.
Ею снова овладели и снова в нее излились.
Потом девушка очутилась на столе на четвереньках, с широко раздвинутыми коленями и подсунутыми под грудь руками. Кто-то страждуще коснулся языком ее напряженного соска, и, прогнувшись, Красавица подняла грудь выше. Осторожно обвела глазами окруживших ее мужчин. Тот же рот жадно припал к ее правой груди, всасывая плоть и теребя языком тугой заострившийся сосок. Другой тут же занялся второй грудью.
И когда она, захлебываясь негой, притиснулась плотнее к ласкающим ее грудь мужским ртам, то почувствовала, как ноги ей разводят все шире и шире, так что она чуть ли не касается влажным лобком стола.
На мгновение прежний страх запульсировал в ней снова. По всему телу девушка ощущала чьи-то руки. Одни держали ее за локти, другие заводили ей кисти за спину, и она не в силах была отстраниться от упрямо втягивающих ее груди ртов. Красавице подняли голову, и над ней, сидящей с простертыми коленями на столе, нависла большая тень. Крупный член вдвинулся в ее часто дышащий рот, и ее взгляд уперся в тугой волосатый живот. Она приняла мужскую плоть, втягивая головку с той же силой, с какой два изголодавшихся рта сосали ее грудь, и громко застонала, поскольку страх в ней снова незаметно уступил место похоти.
Ее сочащееся лоно, раскрывшееся от такого положения бедер, томилось и пульсировало желанием, бешеные взрывы наслаждения пронизывали все тело. Член во рту все больше раздразнивал ее и мучил — но он не мог удовлетворить Красавицу. Она вбирала его глубже и глубже, пока не начало схватывать глотку, и наконец поток спермы неудержимо выхлестнул в нее. Оба мужских рта между тем продолжали посасывать ей грудь, лаская языками соски. Лишь ее вагина тщетно сжималась, схватывая одну пустоту.
Но вот что-то коснулось ее воспаленного клитора и, проникнув сквозь густую пелену собравшейся слизкой влаги, погрузилось в жаждущее, изголодавшееся лоно. Это снова была грубая, украшенная каменьями, длинная рукоять кинжала… Несомненно, та же самая… И вновь она властно ворвалась в ее плоть.
Красавица разразилась низкими приглушенными криками, вздымая ягодицы выше и выше. Все, что прежде она видела, слышала или обоняла в этом трактире, теперь растворилось в неистовстве страсти. Рукоять воздевала ее, яростно толкаясь крестовиной в лобок, не давая оргазму выплеснуться наружу и исторгая из девушки один сладострастный вопль за другим.
Даже когда Красавицу уложили спиной на стол, рукоять не перестала мучить ее, заставляя корчиться и вращать бедрами. Затуманенным взором она обнаружила над собой лицо капитана. Рукоять его кинжала повелительно водила ее вверх и вниз, и девушка с кошачьей гибкостью то поднималась дугой над столешницей, то резко опускалась обратно.
И снова ей не позволили добраться до вершины наслаждения.
Красавица почувствовала, как сильные руки подняли ее со стола и перенесли на широкую бочку. Спина ее выгнулась на мокрой древесине, и девушка учуяла запах эля. Волосы свесились к полу, и перевернутый зал трактира заплясал перед ней яркими красками. Очередной член уже готовился вторгнуться в ее плоть, и когда чьи-то крепкие руки прижали ее бедра к округлости бочки, он ворвался в ее истекающую соками вагину.
Красавица не ощущала ни тяжести, ни равновесия. Перед собой она не видела уже ничего, кроме темной волосатой мошонки, выбравшейся из расстегнутых штанов. Груди ей то шлепали, то хватали губами, то переминали грубыми пальцами. Руками она нащупала ягодицы мужчины, овладевшего ее ртом, и вцепилась в них, направляя его движения. Другой же член — совсем в другом ритме — отчаянно метелил ее по бочке, вдавливая и растирая клитор. Всем своим телом девушка ощущала близкий исход оргазма. И это исходило уже не из груди или вагины — все ее тело словно сделалось единым, томящимся страстью органом, одним большим пульсирующим, страждущим лоном.
Немного погодя Красавицу, обхватившую руками сильные мужские плечи, вынесли во двор гостиницы.
Несший ее молодой солдатик с каштановыми волосами нежно целовал девушку, ласково перебирая ей пальцами кудряшки на лобке. Оказавшись на зеленой траве дворика, освещенного несколькими факелами, мужчины, весело и беспечно подсмеиваясь, окружили намываемых в бочонках невольников. И, судя по их поведению, первый голод плоти они успели удовлетворить.
Потом несколько солдат окружили Красавицу, поставив ее в бадью с теплой водой. Опустившись на колени с полными бурдюками вина, мужчины с азартом взялись сбрызгивать ее хмельной влагой, обмывать и щекотать. Кто-то, играючи, тер ее щеткой, кто-то скользил по телу мокрой тряпочкой. И все наперебой норовили влить ей осторожно в рот терпкого студеного вина из бурдюка, чтобы потом жадно испить из ее уст.
Принцесса тщетно пыталась запомнить хоть одно из окружавших ее лиц, или чей-то особенный смех, или нежную кожу наиболее могучего члена — все будто сливалось в ее сознании в единый водоворот страсти.
Наконец Красавицу уложили ничком на траву под смоковницами и снова овладели ею. Тот молодой солдатик с каштановыми волосами, который нес ее во двор, словно знатную добычу, неторопливо, как во сне, проник сзади в ее лоно и принялся, словно наездник, покачиваться в неспешном тихом ритме. Девушка потянулась назад, нащупав холодную кожу его обнаженных ягодиц, складки полуспущенных штанов, коснулась пряжки расстегнутого ремня, наткнулась на смятую рубаху и полуоголенный торс. Неожиданно для юноши она резко сжала вагину, крепко захватив его плоть, — и теперь уже он, точно внезапно оказавшийся сверху беспомощный раб, громко вскрикнул, судорожно хватая ртом воздух.
Минули часы. Клонясь в полудрему, Красавица уютно свернулась на коленях у капитана, положив голову ему на грудь и приобняв за шею. Большой и сильный, точно лев, восседал он под ней, раскинувшись на скамье, и его густой голос рокотом отдавался в широкой груди. Разговаривая с сидящим напротив мужчиной, капитан придерживал ладонью ее голову, неторопливо поглаживая, и его расслабленная кисть казалась девушке могучей и властной.
Время от времени Красавица открывала глаза, сонно оглядывая освещенный чадящими факелами трактир. Шум в зале заметно угомонился, утомленные гуляки попритихли. Только капитан все продолжал с кем-то беседовать, и в их разговоре Красавица отчетливо расслышала слова «сбежавшая принцесса».
«Сбежавшая принцесса», — сонно повторила про себя девушка. Ее-то это явно не должно касаться. Она снова закрыла глаза и уткнулась лицом в грудь капитану, крепко обнявшему ее левой рукой.
«Какой он замечательный, — подумала она с тихим восхищением. — Как он красив своей грубой, какой-то варварской красотой». Ей нравились и глубокие морщины на его загорелом лице, и блеск его глаз. И внезапно странная мысль осенила ее: Красавицу совершенно не заботило то, о чем он там беседовал с сидящим через стол незнакомцем, если он говорил не с ней. Принцесса про себя тихонько улыбнулась: она всего лишь его нагая, дрожащая рабыня, а он — ее грубый и свирепый капитан…
Тут ее мысли перенеслись к Тристану. И ведь какой бунтаркой она явила себя перед ним!
Интересно, что произошло с ним в доме у королевского летописца Николаса? Возможно ли вообще о нем что-то узнать? Может быть, принц Роджер поведает ей какие-нибудь вести? Может, в тесном мирке этого селения имеются какие-то свои, скрытые каналы информации? Ей так хотелось знать, что с принцем все в порядке! Хоть бы увидеть его одним глазком!
И так, грезя о Тристане, девушка снова погрузилась в сон.
ГРАНДИОЗНАЯ ПОТЕХА
Оставшись без жуткой конской упряжи, я почувствовал себя каким-то совершенно неподобающе голым и двинулся по дороге, постоянно ожидая, что вот-вот натянутся несуществующие поводья. Мимо нас грохотало по мостовой множество колясок, украшенных масляными фонарями и влекомых высоко задравшими голову рабами, как совсем недавно трусил рысцой и я. И теперь я даже не мог однозначно решить, какой из способов мне больше пришелся по вкусу. Теперь мне ведомы были лишь страх и желание, а также гордое осознание того, что мой любезный господин Николас, мой прекрасный хозяин, который так невообразимо строг к большинству невольников, шествует сейчас рядом со мной.
На лежащий перед нами участок дороги проливался особенно яркий свет. Мы приближались к самой окраине городка. Но когда я обошел, казалось бы, последние высокие здания, стоявшие мне по левую руку, я обнаружил не рыночную площадь, а некое широкое открытое пространство, наводненное людьми и ярко освещенное факелами и фонарями. В воздухе носился явственный винный дух, слышался громкий, безудержный пьяный хохот. Танцевали, взявшись за руки, парочки. Виноторговцы, водрузив на плечо полные бурдюки, настойчиво протискивались сквозь веселящуюся толпу, предлагая всем новоприбывшим свой товар.
Неожиданно мой господин остановился, сунул монету одному из торговцев и поднес мне ко рту чашку с вином. От благодарности я вспыхнул до корней волос и жадно набросился на вино, как можно аккуратнее поглощая его без помощи рук. К тому моменту от жажды у меня буквально горело горло.
Когда я, напившись, подняв взгляд, я понял, что нахожусь на своего рода ярмарке наказаний. Несомненно, именно об этом месте упоминал распорядитель торгов как о Позорищной площади.
По одну сторону тянулся длинный ряд столбов, к которым были привязаны несколько наказанных ослушников. Кого-то из невольников держали в тускло освещенных палатках с гостеприимно распахнутыми пологами, куда заглядывали — а где и задерживались — горожане, платя за посещение монетку. Еще несколько рабов бегали по кругу, привязанные к высокому шесту, точно «майскому дереву», и подгоняемые четырьмя энергичными шлепальщиками. Там и сям на площади ползали в дорожной пыли невольники, отыскивающие ту или иную кинутую вещицу, а молодые люди и девушки громко подзадоривали их, явно делая на победителя ставки. Чуть поодаль, у самой городской стены медленно поворачивались гигантских размеров колеса с распростертыми на них рабами, и в покрасневшие, воспаленные бедра и ягодицы привязанных людей летели из улюлюкавшей толпы яблочные огрызки, косточки персиков и даже сырые яйца. Тем временем несколько других невольников ковыляли вприсядку за своими хозяевами: два тугих кожаных ремешка тянулись у каждого от шеи к широко расставленным коленям, а в разведенных руках балансировал длинный шест со свисающими с его концов корзинами яблок. Две разрумянившиеся, блестящие от пота, пышногрудые принцессы дико выгибались и подскакивали на деревянных конях, насаженные вагиной на деревянный стержень. И пока я ошеломленно оглядывался кругом, а мой господин неспешно вел меня по площади, бегло, вскользь оглядывая ярмарку, одна из тех раскрасневшихся принцесс выгнулась и завопила перед всем народом в забытьи оргазма, определенно выиграв состязание и снискав дружные овации. Вторая, не столь удачливая, невольница, получила порцию шлепков, новое наказание и кучу оскорблений от тех, кто на нее ставил.
И все же главным развлечением здесь был большой поворотный круг на высоком помосте, где сейчас раскручивали невольника, охаживая его длинной, прямоугольной, обтянутой кожей лопаткой. При виде его у меня упало сердце. Сразу припомнились слова госпожи, угрожавшей мне публичным верчением.
К этой платформе как раз и вел меня господин Николас. Мы просочились сквозь плотную массу ревущих и гикающих зевак, расходящуюся чуть не на пятьдесят шагов от высокого постамента, прямехонько к стоящим на коленях рабам со сцепленными за головой руками, которых всячески поносили случившиеся рядом зрители. Те же молча ожидали своей очереди взойти на помост и получить свою порцию шлепков.
Еще не веря, что меня ждет та же участь, я, подталкиваемый хозяином, очутился в самом конце этой очереди, и смотрителю передали за меня монетки. Не в силах преодолеть страх, я от сурового тычка тоже встал на колени. Непрошеные слезы заструились по щекам, все тело затрясло как в лихорадке.
За что?!
Тут же десятки круглых довольных физиономий повернулись ко мне, отпуская язвительные насмешки:
— Ой, кто это у нас тут? Разве подобает настоящему принцу кружиться голым на вертушке?
— Вы только гляньте на его щекотун! Ха-ха! Неужто оказался таким негодным мальчиком?
— За что ж вы его решили отмутузить, господин Николас?
— За его милую наружность, — отозвался летописец с тенью какого-то мрачного юмора.
Я в ужасе посмотрел на лестницу, ведущую на верх помоста, однако, будучи на коленях, не смог ничего разглядеть, кроме потертых нижних ступеней. Откуда-то донеслась барабанная дробь, и толпа заголосила с новой силой. Я завертелся, пытаясь поймать взгляд господина. Вконец развеселившиеся зеваки принялись еще пуще улюлюкать и показывать на меня пальцами:
— Бедненький, несчастненький принц! Скучаешь небось по своей душистой ванне?
— Слушай, а королева самолично лупила тебя? Задирала кверху задом на колене?
— Смотрите, какой елдынчик! Ему срочно требуется хорошая госпожа и крепкие хозяйские руки!
Тут сильная рука ухватила меня за волосы, запрокинув голову, и сквозь слезы я увидел над собой красивое, гладкое, немного суровое лицо господина. Голубые его глаза медленно сузились, а зрачки в них, напротив, как будто еще больше налились чернотой. Он поднял правую руку и твердо покачал указательным пальцем, тихо, одними губами произнеся «нет». Я выдохнул.
Взгляд Николаса сделался ледяным и неподвижным, его левая рука разжалась, отпустив меня. Я сам вернулся в очередь рабов и сцепил за шеей ладони, снова дрожа и нервно сглатывая. Зрители же, сплоченные азартом издевки, с преувеличенным разочарованием громко и протяжно заохали и заахали.
— Ты ведь будешь пай-мальчиком? — выкрикнул один мужчина. — Ты же не обманешь наших ожиданий? А, парень? — подпихнул он меня сапогом под зад. — Даю десять пенни, что нынче вечером его выход будет самым впечатляющим!
— А кто рассудит? — тут же встрепенулся другой.
— Ставлю десять пенни на его шуструю задницу!
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем я увидел, как следующий невольник всходит на помост. Затем пришла очередь еще одного, потом другого… Наконец я остался последним, и меня грубо поволокли по дорожной пыли к ступеням. От страха я весь обливался потом, голова шла кругом. Колени отчаянно горели. И даже в этот момент я все еще верил, что буду спасен, что мой хозяин смилостивится и переменит свое решение, поняв, что я ничего не сделал такого, чтобы заслужить это ужасное наказание. Иначе я этого просто не вынесу!
Толпа зашевелилась, подтянулась теснее к платформе, заголосила громче: усердно отшлепанная принцесса теперь принялась визжать и колотить ногами по крутящемуся деревянному кругу. У меня возникло внезапное желание вскочить и убежать, но я все же не двинулся с места. Между тем шум на площади разрастался все больше, усиленный новой барабанной дробью.
С принцессой закончили, я был следующим. Два надзирателя потащили меня по лесенке на помост, хотя я от всей души пытался высвободиться. И тут я услышал бесстрастный приказ своего господина: — Этого не связывать.
Не связывать! Тут, оказывается, можно выбирать! Я едва не забился в крепкой хватке державших меня людей: о, пожалуйста, смилостивьтесь — свяжите меня покрепче! Но, к моему ужасу, мне самому пришлось раскорячиваться на «вертушке»: колени — пошире, подбородок — на высокий деревянный столбик, кисти — за спину. Надзиратели же лишь давали указания и кое-что подправляли своими грубыми руками.
Наконец меня оставили одного. Никто меня не держал. Колени помещались в небольших выемках в деревяшке. Между мною и ожидающей зрелища толпой был лишь жалкий тонкий столбик, на котором покоился мой подбородок, и от осознания этого меня всего скрутило изнутри.
«Вертушка» медленно сделала пол-оборота, и я увидел возле себя внушительную фигуру заплечных дел мастера, взлохмаченного, с закатанными выше локтей рукавами и со здоровенной увесистой лопаткой в огромной лапище. Свободной рукой он черпнул из стоявшей рядом бадейки полужидкой, медового цвета массы.
— Ну-ка, кто у нас тут, дай-ка угадаю?! — взревел он. — Свеженький златоволосый мальчик из замка, которого еще ни разу тут не лупцевали? Нежный и розовенький — прям поросеночек! Ну что, молодой человек, готов устроить для здешней публики знатную потеху?
Он крутанул диск на еще пол-оборота и щедро плюхнул мне на ягодицы крема, принявшись его тут же растирать, народ же вокруг весело заголосил, призывая мазать не жалея.
Прокатилась гулкая барабанная дробь, и, поведя глазами, я увидел перед собой огромное сборище, целые сотни жадных до зрелища людей, словно чуть ли не вся площадь собралась поглазеть на меня. Я взглянул на бедолаг, терпеливо наматывающих круги у «майского дерева», на привязанных к позорным столбам рабов, извивающихся от нескончаемых тычков и щипков. Увидел свисающих вверх тормашками невольников, притороченных к железной карусели, которую как раз медленно стали раскручивать.
Диск подо мной тоже тронулся, начав свое безостановочное вращение. После обильного втирания крема ягодицы разогрелись так, будто их обварили и сунули тушиться. Я даже кожей ощущал, как они сияют жирным блеском. И при этом я спокойненько стоял на коленях, нисколько не привязанный! Внезапно глаза ослепило светом ярко горящих факелов, и я часто заморгал.
— Ты меня слышал, юноша? — снова зарокотал голос заплечного мастера.
Когда меня развернуло опять к нему лицом, верзила старательно вытирал пухлые руки своим заляпанным фартуком. Потом он протянул руку к моему лицу и, взяв за подбородок, потыкал пальцем в щеку, немного покачал мне голову.
— А теперь давай-ка позабавь получше нашу любезнейшую публику! — оглушительно проревел громила. — Слышишь, парень? И знаешь, почему ты сейчас устроишь ей славное зрелище? Да потому что я буду молотить тебя что есть мочи, пока ты не сделаешь все как надо!
Зеваки разразились язвительным хохотом.
— Ты будешь вертеть своим хорошеньким огузком, юный раб, так, как еще никогда им не ворочал! Добро пожаловать на нашу «вертушку»!
И, резко нажав на педаль, он пустил диск на новый оборот. Длинная прямоугольная лопатка с громким треском съездила мне по обеим ягодицам, так что я даже задергался, пытаясь удержать равновесие.
Толпа одобрительно загудела, меня же крутануло еще раз навстречу новому удару. Еще виток — еще удар… Я стиснул зубы, сдерживая крики. Жаркие волны боли от отбиваемого зада докатывались до гениталий. Зрители же только подбадривали моего мучителя:
— Крепче давай!
— Всыпь ему хорошенько!
Некоторые кричали уже мне:
— Давай работай своим седалищем!
— Щекотун свой накачай!
И я вдруг поймал себя на том, что волей-неволей, наверное, из собственной беспомощности, выполняю эти их команды, извиваясь в каком-то невероятном исступлении, и с каждым ударом все неистовее, стараясь лишь не соскользнуть со своего места.
Я пытался закрывать глаза — однако с каждым ударом они широко открывались, и мой распахнутый рот непроизвольно исторгал дикие крики. Увесистая лопатка охаживала меня то с одной стороны, то с другой, то едва не сваливая меня с ног, то выправляя на месте. С каждым новым ударом я чувствовал, как резко вздрагивает, томясь и трепеща желанием, мой измученный, так и не удовлетворенный приятель, и боль взрывалась в голове яркими огненными сполохами.
Перед глазами все смешалось — мириады силуэтов и красок слились в одно густое марево. Мое тело, захваченное вихрем тяжелых шлепков, как будто вырвалось в свободный полет. Мне не надо было больше удерживать равновесие — огромная лопатка в руках мастера всяко не позволила бы мне упасть. Что-что, а уж это мне точно не грозило! Я всецело был захвачен этим вращением, словно паря в пылу и мощи обрушивающихся на меня ударов, испуская короткие мучительные вопли под восторженный гомон, хлопанье и одобрительные возгласы толпы.
Все впечатления минувшего дня сумбурно перемешались в моем мозгу: и странные речи Джеральда, и то, как госпожа, раздвинув мне пальчиками ягодицы, впихивала фаллос. Больше я ничего ясно не осознавал, кроме яростного хлопанья лопатки и сопровождающих каждый удар взрывов хохота толпы, — и казалось, этому не будет конца.
— Виляй седалищем! — крикнул мне заплечный мастер, и я неосознанно подчинился, поддавшись то ли силе приказа, то ли воле гудящего простонародья, и дико задергал бедрами под его хриплые, глумливые возгласы. Лопатка съездила сперва по левой, потом по правой ягодице, затем поддала по икрам, поднялась к бедрам и вновь вернулась к мягкому месту.
Я был потерян и раздавлен, ничто и никогда меня так не сокрушало. Я как будто с полной обреченностью плыл среди выкриков и едких насмешек, среди неровного света фонарей и волнами накатывающей боли. Все мое тело словно превратилось в одну большую ноющую, распухшую ссадину, и мой отвердевший стержень тщетно рвался вперед под непрекращающиеся восторженные вопли зевак. Гигантская шлепалка все обрушивалась на меня с громкими резкими хлопками, и, каждым своим криком я словно пытался ее опередить. В замке ничто так не изничтожало все мое существо, ничто так не иссушивало и не опустошало. Я был низвержен к самым низам простонародья, кинут на поругание толпы.
И тут неожиданной роскошью — ужасной, невообразимой дотоле роскошью — показалось мне то, что столь огромная масса людей станет свидетелем моего исступленного уничижительного экстаза. И если уж мне суждено потерять достоинство, волю, душу, наконец — что ж, пусть наслаждаются этим!
Хотя вполне естественно, что сотни слоняющихся по площади горожан этого даже не заметят.
Да, сейчас я был лишь жалким голым ничтожеством, распухшей грудой мышц и гениталий, несчастной лошадкой, долго тащившей коляску, обливающимся потом и дико орущим на потеху публике рабом. И эти люди вольны насладиться зрелищем — или небрежно пройти мимо.
Между тем заплечный мастер от меня отступил, не прекращая вращать диск. Зад у меня полыхал, губы дрожали, и, задыхаясь, я не в силах был унять хриплые громкие стоны.
— А теперь опусти руки между ног и прикрой свои яйца! — проревел истязатель.
Уже без раздумий, в крайнем унижении, я скорчился, подчинившись приказу, по-прежнему держа подбородок на столбике — и толпа пуще прежнего зашлась хохотом, топоча и гикая. Внезапно я увидел летящий в меня стаей всевозможный мусор: обглоданные яблоки, хлебные корки, сырые яйца. Последние со смачным треском разбивались об мои ягодицы, плечи, спину. Причиняя острую боль, отбросы попадали то в щеку, то в лодыжку. От ужаса перед этим непрекращающимся градом мусора я невольно выпучил глаза. Даже мне в пенис кто-то умудрился попасть, вызвав еще большее ликование толпы.
Потом на дощатый настил посыпался дождь монет.
— Кидайте больше! — громогласно крикнул заплечный мастер. — Сами знаете, это того стоило! Больше, больше! Хорошо оплатите порку — и глядишь, хозяин с большой охотой приведет этого красавчика опять.
Вокруг меня азартно зашустрили несколько юнцов, собирая монеты. Все, найденное на помосте, сложили в мешочек и завязали горловину бечевкой. Потом, подняв мне за волосы голову, сунули мешочек в мой разинутый, тяжело дышащий рот, и от неожиданности и удивления я невольно замычал.
Вокруг тут же захлопали в ладоши и заорали:
— Славный мальчишка!
— Ну что, понравилось, как отмутузили? — дразнились некоторые. — Завтра вечерком не желаешь повторить?
Меня рывком подняли, стащили вниз по деревянным ступеням и вывели из ярко освещенного фонарями круга, прочь от помоста с «вертушкой». Толкнув на четвереньки, смотрители потянули меня дальше, пока я чуть ли не ткнулся в ноги своему хозяину и, подняв голову, увидел его вялую размякшую фигуру, тяжело опиравшуюся на деревянную стойку мелкой винной лавки. Господин уставился на меня без единого слова, даже без тени улыбки. Потом, вынув у меня изо рта мешочек, взвесил его в руке, отложил в сторону и снова воззрился на меня.
Свесив голову, я потянулся к его туфлям, и тут руки из-под меня выскользнули, и я бессильно уткнулся носом в дорожную пыль — к счастью, хозяин ничего не приказал мне делать. Шум гудящей площади слился для меня в единый монотонный звук.
Но вот я почувствовал поднимающие меня руки хозяина — мягкие холеные руки благородного дворянина. И поблизости увидел небольшую моечную лавку и в ожидании стоящего перед ней мужчину с бадьей и щеткой. Меня подтолкнули вперед и передали в руки мойщику, который, с готовностью отставив стакан с вином, благодарно принял у Николаса монету. Ни слова не проронив, мужчина протянул ко мне руку и заставил встать на корточки над испускающей пар бадьей.
Когда-то, в минувшие шесть месяцев, публичное омовение на глазах у безразличной толпы показалось бы мне неописуемо ужасным и позорным действом. Теперь же это доставляло мне невыразимое наслаждение и восторг. Когда горячая вода щедро потекла по моей воспаленной от побоев коже, смывая приставшие ошметки сырых яиц и налипшую к ним грязь, когда мне старательно промыли все хозяйство и даже обмазали маслом (чересчур, впрочем, быстро, чтобы унять мучительное вожделение), я чуть не свихнулся от удовольствия. Кроме того, мне тщательно умастили анальный ход, причем я почти не ощутил пробирающихся туда пальцев — мне все казалось, будто во мне сидит тот самый, распирающий меня, фаллос. Вымытые волосы мне насухо вытерли и расчесали гребнем, лобковую растительность также привели в порядок, даже расправили волоски между пульсирующими болью, покрасневшими ягодицами. Все это проделали со мной в считаные минуты, и очень скоро я вновь предстал на четвереньках перед господином, который велел мне двигаться перед ним по улице вдоль городской стены.
В СПАЛЬНЕ У НИКОЛАСА
Когда мы вышли на дорогу, хозяин приказал мне подняться и идти нормально. Нимало не колеблясь, я чмокнул обе его туфли и торопливо встал, готовый двигаться дальше. Я, как всегда, сцепил было кисти за шеей, однако неожиданно господин схватил меня, развернул к себе, опустил мне руки и поцеловал.
В первый момент я настолько был сбит с толку, что не сразу и отозвался, но быстро пришел в себя и ответил страстным, даже лихорадочным поцелуем. Я открыл рот, впуская его язык, и немного отстранился назад бедрами, чтобы мой встрепенувшийся товарищ его не коснулся. Тело как будто лишилось последних сил — словно вся оставшаяся во мне крепость стеклась к чреслам.
Николас чуть отодвинулся, оторвавшись от моего рта, и я услышал, как отражаются от каменных стен мои шумные прерывистые вздохи. Я осторожно поднял руки, обнял его — и он ни единым жестом мне не воспрепятствовал! Я ощутил под ладонями мягкий бархат его платья, гладкий шелк его волос. Это был неописуемый восторг!
Приятель мой дернулся сильнее, заметно вытянувшись, и вся накопившаяся за день боль запылала во мне с новой силой…
Но летописец отстранил меня, развернул и поднял мне руки за голову:
— Можешь идти не торопясь.
И когда его губы коснулись моей щеки, я почувствовал такое мучительное смешение чувств, такое томление плоти, что на глаза опять навернулись слезы.
По мостовой прокатили несколько экипажей с сияющими довольством ездоками и, описав широкий круг по площади, погромыхали мимо нас обратно. На влекущих их невольниках была блестящая серебристая сбруя, и у каждого свисал с члена, ритмично позвякивая, тяжелый серебряный колокольчик. В коляске восседала богатая горожанка в ярко-красной бархатной мантии с капюшоном и время от времени звучно нахлестывала своих «лошадок» серебристыми поводьями.
В голове у меня горделиво мелькнуло, что господин Николас тоже может разъезжать на таком экипаже, и я тут же усмехнулся про себя этой нелепой мысли.
Я все не мог отделаться от потрясения, произведенного на меня поцелуем хозяина, и в то же время был полностью изнеможен после публичного верчения. Так что, когда господин поравнялся со мной, чтобы идти рядом, мне даже подумалось, что это просто сон. Между тем спиной я ощутил нежный бархат его рукава, плеча коснулась мягкая ладонь. Меня это так обескуражило, что я с трудом заставил себя идти дальше.
От его легкого полуобъятия по телу побежали мурашки, в паху все напряглось и сладостно заныло — и я наслаждался этими неожиданными ощущениями. Я зажмурил глаза, и сияющие далеко впереди фонари и факелы превратились в размытые светящиеся пятна. Мы уже довольно далеко отошли от шумной многолюдной площади, и господин шествовал так близко от меня, что я боком ощущал ткань его платья, а его волосы касались моего плеча.
Когда мы прошли мимо чьей-то ярко освещенной фонарем двери, наши тени на миг упали перед нами на дорогу. Тени двух людей почти одного роста: обнаженного — и элегантно одетого, со свисающим ремнем в руке. Мгновение — и их поглотил мрак.
Наконец мы добрались до его дома, и, поворачивая железный ключ в массивной дубовой двери, Николас мягко сказал:
— Давай-ка опускайся на четвереньки.
Повиновавшись, я вошел в тускло освещенный коридор с тщательно натертым полом. Я двигался за господином, пока он не остановился возле двери, пропуская меня вперед, и я очутился в незнакомой, весьма необычной спальне.
В комнате были зажжены свечи и несколько ламп. В камине бойко приплясывал небольшой огонь, призванный, наверное, развеять сырой дух каменных стен. У дальней стены вздымалась громада широченной кровати резного дуба с деревянным балдахином и с трех сторон завешанной зеленым атласом. Разумеется, в этой комнате имелись и книги в дорогих кожаных переплетах, и старинные свитки. И стол с приборами для письма, и неизменные картины на стенах. Спальня летописца была явно просторнее, нежели давешняя библиотека, и, несмотря на скудное освещение, казалась намного уютнее.
Я не отваживался даже помыслить о том, что сейчас может тут произойти. Между тем мой господин неспешно снимал с себя одежды — я же стоял как зачарованный. Он стянул все, что на нем было, аккуратно сложил в изножье кровати и выжидающе повернулся ко мне. Его чресла оказались не менее возбуждены и налиты силой, чем мои. Член его был чуточку толще, но ничуть не длиннее, а волосы на лобке имели тот же совершенно белый цвет глубокой седины, что и на голове, которая, кстати, в свете масляных ламп сейчас казалась божественно-эфемерной.
Николас наполовину отвернул зеленое покрывало и приглашающим кивком поманил меня на ложе.
Я так оторопел, что некоторое время никак не реагировал, глядя лишь на открывшееся моим глазам, превосходнейшее постельное белье. Последние три ночи и два дня я провел в суровом замковом остроге, да и тут ожидал, что буду ночевать на голых досках в каком-нибудь жалком углу. Такое мне даже не мечталось!
На мускулистой груди и крепких руках Николаса поигрывали отсветы огня, его пенис как будто вырос еще больше. Подняв взгляд, я встретился с его темно-голубыми глазами и двинулся к постели. Все так же на карачках я забрался на нее, и хозяин тоже встал на кровати на колени. Я уперся спиной в подушки, и господин, обвив меня руками, снова поцеловал. И, отвечая на его крепкий, властный, глубокий поцелуй, я не мог сдержать слез, бегущих по щекам, и судорожных всхлипов от застрявшего в горле кома.
Николас стал мягко заваливать меня на спину, приподнимая левой рукой свое достоинство. Я с готовностью опустился на постель и стал целовать его мошонку. Пробежав по ней языком — в точности как меня недавно научили в конюшне, — я чуть подержал ее во рту, мягко прихватив между зубами, и добрался наконец до пениса, глубоко вобрав его и невольно подивившись его толщине. «А ведь он не толще, чем тот фаллос с хвостом, — подумалось мне. — Ну да, именно такого размера». И тут меня посетила головокружительная догадка: выходит, господин целый день готовил меня для себя! И когда я представил, что Николас сам проникнет в меня сзади, меня охватило поистине неудержимое возбуждение. С неистовой страстью я втягивал и ласкал языком его член, наслаждаясь им — и вместе с тем радуясь, что рядом со мной сам господин, а не один из таких же, как я, рабов; что это тот самый человек, который день напролет держал меня в подчинении, унижал и помыкал мною. И все настойчивее посасывая пенис, я тихо стонал и чувствовал, как внизу живота меня словно свело, ноги сами собой раздвинулись, бедра напряженно приподнялись.
И когда, оторвавшись от меня, Николас приподнял мое лицо, я чуть не разрыдался от избытка чувств. Господин указал мне на маленькую баночку, видневшуюся на узкой полке на обшитой дубовыми панелями стене. Я достал ее, открыл. Оказавшийся в баночке крем был чисто-белый и очень густой. Хозяин кивнул на свой член, и я тут же подцепил пальцами немного этой нежной жирной массы. Но, прежде чем нанести ее на нужное место, я поцеловал головку, ощутив языком ее солоноватый вкус, ткнулся языком в крохотнейшую щелку, жадно вбирая всю просочившуюся влагу.
Затем я хорошенько умастил все гениталии господина, смазав кремом даже мошонку и густые белесые кудряшки на лобке, которые тут же залоснились. Пока я все это проделывал, жезл его густо покраснел и запульсировал.
Господин протянул ко мне руки, и я неуверенно мазнул и их. Николас жестом велел добавить крема, и я поспешно черпнул для него еще.
— Повернись, — велел он, и я послушно это выполнил. В ожидании сердце заколотилось сильнее.
Анусом я ощутил прохладу крема, щедро нанесенного и старательно втертого. Руки Николаса обхватили меня, левая ладонь сгребла мою мошонку и, чуть потянув вперед, прижала к члену. Тут хозяин властно скользнул в меня, и я коротко, умоляюще вскрикнул. Мой анус не сопротивлялся, пронзенный его стержнем так же уверенно, как недавно кожаным фаллосом, и с каждым новым сильным толчком его пенис проникал все глубже и глубже. Стиснувшая мой член ладонь заставила его вытянуться сильнее, и тут же правая рука Николаса обхватила головку, смазывая кремом ее воспаленную желанием плоть. Затем хозяин стал ритмично двигать ладонь, сжимая пальцами член, в такт собственным ударам сзади.
Комната огласилась моими громкими стонами. Так долго сдерживаемая страсть хлынула бурным потоком, бедра заиграли в бешеном ритме, и когда его плоть во мне изверглась, мой член тоже разрядился неудержимым выплеском спермы.
Некоторое время я ничего вокруг не видел. В охватившем меня мраке я ощущал в себе лишь сокращения плоти, беспомощно удерживаясь на пронзившем меня стержне. И мало-помалу, уже на краю безвольной отстраненности, я почувствовал, что мой член снова наливается силой, подбадриваемый жирными от крема ладонями хозяина. Мой приятель, конечно, слишком долго томился и страдал, чтобы так запросто удовлетвориться! И все же новое восстановление сил оказалось для него поистине мучительным — я чуть было в голос не взмолился, чтобы его отпустили. Но вырывавшиеся из меня жалобные звуки скорее походили на стоны наслаждения. Рука Николаса усердно доводила меня до пика экстаза, член его толкался в меня сзади, и из моего раскрывшегося рта вырывались те же короткие хриплые возгласы, что и под ударами заплечных дел мастера на поворотном круге. Друг мой дергался так же, как и тогда, и мне даже примерещились окружавшие меня лица зевак — хоть я и осознавал, что нахожусь наедине с господином в его спальне, что я его невольник и что он не отпустит меня до тех пор, пока не доведет до нового извержения.
Моего же товарища никакие воспоминания не осаждали. Он просто двигался взад-вперед в скользкой хватке Николаса, и удары хозяина в мой тыл с каждым разом становились все глубже, чаще, все решительнее и жестче. И когда его чресла яростно забились в мои ягодицы, я почувствовал, что близок к вершине блаженства. Николас испустил громкий утробный стон, неудержимо изливаясь в меня. Мой член снова взорвался в тесном «лоне» его руки, и на сей раз его извержение было медленнее и гораздо опустошительнее. В изнеможении я отвалился назад, прижавшись к Николасу, скатившись головой на его плечо, чувствуя, как вздрагивает во мне, сокращаясь, его пенис.
Довольно долго мы лежали недвижимо. Потом Николас приподнял меня и толкнул к подушкам. Я бессильно опустился на постель, и хозяин ничком повалился рядом. Голова его была повернута в сторону, и я сонно уставился на его голое плечо и совершенно белые волосы. От усталости меня неудержимо клонило в сон, однако я постарался не поддаться дремоте.
Я все не мог отделаться от мысли, что вот я сейчас лежу в спальне своего господина, что он еще не отослал меня прочь и что все, случившееся со мной, уже не вычеркнешь из жизни. Это навсегда останется в моей памяти. От этой думы язык невольно дернулся, словно собираясь что-то произнести, и, словно очнувшись, я открыл глаза.
Похоже, прошло не меньше четверти часа. От свечей струилось неяркое, умиротворяющее, золотистое сияние. Потянувшись к Николасу, я поцеловал его в плечо. Он не стал противиться. Тогда я коснулся губами его поясницы, добрался до ягодиц. Гладкие и нежные, точно девственные, без малейших рубцов и пунцовых отметин — таковы были ягодицы городского господина, как у любого лорда или суверена в королевском замке.
Хозяин подо мной заерзал, однако ничего не сказал. Тогда я провел губами по нежной впадине между округлыми половинками, ткнулся кончиком языка в розовый плотный кружок ануса. Господин тут же оживился, задышал чаще, слегка раздвинул ноги — тогда я развел половинки чуть пошире и, лизнув тугое отверстие, ощутил его кисловато-горький вкус. Потом легонько прихватил зубами его мягкую плоть.
Мой прижатый к простыне приятель тем временем налился и отвердел. Осторожно я прополз чуть ниже по кровати и забрался на Николаса, уткнувшись возбужденным членом в его ногу, и, снова лизнув розовый кружок, упруго потыкал в него языком.
— Если хочешь, можешь взять, меня, — услышал я приглушенный голос господина.
Читать бесплатно другие книги:
