Таинственные старушки, загадочные прохожие и незваные гости Романова Людмила

И света нет, и дверь открыта!

Дедушку хоронили в холодный зимний день. Мела метель, и ветер продувал все тело насквозь, а руки замерзли так, что разогнуть пальцы на них, стоило большого труда. Но ни спрятать руки, ни запахнуть получше, пальто, или поправить платок на голове, было не возможно, потому что руки были заняты. Они тянули санки с гробом.

Гроб тащили, втроем. Моя мама, папа, который тогда еще не был ее мужем, и бабушка. Это был февраль сорок шестого.

Расплатившись с могильщиками, они встали около гроба, и последний раз посмотрели на истощенное болезнью лицо, небритые и впалые щеки, сразу как– то вытянувшийся нос и плотно сжатые губы. На лицо, которое уже не выражало ничего. И ничего не просило.

Дедушка лежал тихо, сложив на груди руки, в своем старом костюме и серой в полоску рубашке. Кашель больше не мучил его, и он уже не задыхался. Сейчас ему не нужна была ничья помощь. Все кончилось.

Но было очень странно смотреть на него пока еще человека, который лежал с закрытыми глазами на морозе, одетый не по погоде, под тонким церковным покрывалом, и совсем не дрожал от холода. Он был спокоен.

Ветер подул на его волосы, и они немного сбились.

– Отмучился, – сказал могильщик. Отчего помер-то?

– Туберкулез, – медленно сказала бабушка. В войну в окопах пролежал три дня. Под Москвой. В холодной земле. Вот легкие себе и повредил. Она перекрестилась. И поправила покрывало и волосы.

– Мам, как страшно! – сказала Надя. Отец будет лежать в яме, засыпанный землей!

Она физически представила эту тяжесть, от которой уже не вырвешься, и не поднимешься. И ей, стало ужасно, жаль отца. Ведь его отбирали от мира, от жизни навсегда, подчеркивая уже не причастность его к нему, к этому живому миру. Отца изолировали от него этой глыбой мерзлой земли.

И отец, который еще два дня назад разговаривал с ней, подбадривал ее, строил планы насчет ее замужества, и был полноправным членом живой жизни на этом свете, теперь потерял это право навсегда. Он вошел уже в другой мир, и взамен на это, должен был покинуть этот.

И это, пока, умом принять было невозможно. Казалось, что это отцу не приятно, и страшно. И мама уже мысленно задыхалась сама, представив его в этой тесной оболочке гроба, засыпанного землей.

– Никогда уже отец не скажет: «Надюха, не горюй. Ничего не страшно. Главное собраться с духом. И делать, и жить. И все получится!»– как эти слова поддерживали ее в трудную минуту. Она делала так, как всегда учил ее отец. Она старалась не падать духом.

– Никогда отец не увидит, как она выйдет замуж, не посмотрит на ее детей. А как ему хотелось увидеть своих внуков! Он уже не споет с ней под гитару, и не расскажет смешные истории из своей жизни…

– Вот и прошла жизнь, – думала бабушка.

Последнее время, дедушка, скорее раздражал ее своим кашлем, своей болезнью и своей уже ненужностью. Она даже злилась на него за быстро прошедшую юность, и за эту трудную жизнь. Но только сейчас, когда его не стало, она поняла, что с ним из ее жизни ушло то, что называлось любовью. Ведь эта любовь была в нем.

Еще вчера ее раздражал его несчастный взгляд и его – Машенька… Она принимала как должное то, что она для него все, и без нее ему жить было бы не возможно. Она не понимала, что конец так рядом, потому что постепенно привыкла к его состоянию, и казалось, оно не ухудшается. По крайней мере, она не предполагала, что конец так близко, а он был уже завтра.

Вчера она еще была Машенька, потому что Машенькой она была именно для него, а сегодня не кому было ее так называть, и так думать о ней, как о девочке со смешливыми черными глазами из их общей юности. Ведь все, что было у него связано с ней и жило в нем, с ним же и ушло. И теперь для всех она будет Мария Ивановна, такая, какая она сейчас, женщина в тридцать девять лет.

Гроб опустили в землю, и каждый бросил в него по горстке мерзлой земли. Потом на сосне, растущей рядом с могилой, отец прибили жестяную табличку, на которой краской от руки было написано

«Николай Алексеевич Громов-1904-1946»

Никаких рыданий и падений на могилу не было. Все были сдержаны, и только слеза сама текла по щеке мамы, а бабушка, смотрела на могилу и поправляла платок, и все ее мысли ее были где-то там в 1923, когда первый раз они увидели друг – друга.

Поминки были скромные. Не то было время, чтобы устраивать застолья. Отец, выпив рюмку водки, вместе со всеми, здесь же на кладбище, побежал на электричку, а мама с бабушкой вернулись в дом.

Вечером к ним зашли ненадолго соседка Лидия Петровна, и Валя. Они зашли подбодрить и посочувствовать, и вспомнить хорошего человека, которого теперь больше нет. Соседки принесли с собой банки с консервами, и соленую капусту. Бабушка поставила на стол все то, что можно было собрать в то время, картошку, соленые огурцы, кильку и ливерную колбасу. И поминки все-таки получились.

– Пусть будет Николай Алексеевич, тебе земля пухом! – сказала Лидия Петровна, и посмотрела на рюмку с куском черного хлеба, которую налили специально для покойного.

Пусть будет пухом, – повторили все тихо, и не чокаясь, выпили водку. После этого стало немного теплее, от разбежавшейся сразу по телу жидкости. Съев по кусочку картошки, и распотрошив маленькую кильку вдобавок, бабушка с Лидией Петровной, закурили папироску, и отошли к печке.

– Я так боюсь покойников, – сказала мама. Я теперь всю ночь спать не буду. Мама передернулась. Не то от холода, не то от предстоящей ночи, в пустой квартире.

– А ты подержалась за его пятку? – спросила Валя.

– Подержалась. Все равно страшно. Когда хоронили – нет. Все-таки день, и народа много. А ночью… Хорошо еще мы с матерью вдвоем., посмотрела она на свою мать.

– Надь, не бойся! – сказала бабушка. Мы с тобой в одной кровати спать ляжем.

– Он у вас такой хороший человек был, зачем ему вас пугать? – сказала успокоительно Лидия Петровна. – Это все суеверия. Все мы, когда ни будь, умрем, и ничего там не будет. Заснем и все. Жалко человека, а мы его еще бояться начинаем. Глупость все это. Я уже сколько человек похоронила, никто ко мне не приходил. Живых надо бояться!

– Надь, мы с тобой крещеные, икона у нас висит, они на икону не приходят, – сказала, бодрясь, бабушка.

– Мы же все сделали, как положено. И отпели, и сорокоуст заказали, и все с ним в гроб положили, кажется, ничего не забыли сделать. Поэтому все должно быть хорошо, – обернулась она к соседкам.

– Я слышала, что покойники приходят, если им что-то забыли одеть, или в гроб с ними что-то не положили. Мать, а мы отцу все одели правильно. Он ничего не просил еще? – спросила Надя.

– Женщины в церкви сказали, что все правильно. А, что мы его в старое одели, так он не обидится. Сам знал, что ничего у нас лишнего нет., пожала плечами бабушка.

– Отец не обижайся, мы для тебя старались. Вон даже Петька приезжал, о тебе вспоминал, – сказала мама, обращаясь в никуда.

– Да, Николай твоего Петра очень любил. Они, когда он еще поздоровее был, пели вместе, у Николая тоже голос хороший был.

– Отец очень любил – «Липа вековая надо мной шумит», – пропела тихо мама. А как хорошо он пел Горе горькое по свету шлялося…. -Давайте споем, тетя Лида, а на поминках петь можно? – спросила она женщин.

– Можно, потихоньку. Мы же не веселимся, а его вспоминаем, – сказали они.

Мама взяла гитару, и женщины запели, – «Однозвучно гремит колокольчик…»

От этого стало спокойнее, и все постарались больше страшные истории не вспоминать.

– Ну ладно Мань, мы пошли. Уже поздно. Спокойной ночи, – сказали соседки, поднимаясь со стульев.

– Надь, пойдем, их проводим, вместе, и заодно двери закроем, – сказала бабушка, сделав просящие глаза..

– Пойдем, – согласилась мама, потерев руки и подняв плечи.

Они проводили соседок до входной двери, которая была на первом этаже, и служила отдельным входом на второй. Дальше, нужно было подняться по крутой лестнице, и пройти длинный коридор с чуланами, и только потом, попасть в коридор, объединяющий их три комнаты. Бабушка закрыла входную дверь на крючок, потом чуланную, по дороге они гасили свет, предыдущего помещения, и переходили в освещенное другое. Так было не страшно. Потому что коридоры и лестница были очень длинными, и в темноте в их углах, можно было увидеть и представить что угодно. Наконец, они вошли в коридор между комнатами, и закрыв его, и погасив в нем свет, заперли за собой дверь в одной из комнат, в которой они собирались спать. Присутствие соседок, еще чувствовалось, они тоже щелкали замками на своем первом этаже, и мама и бабушка разделись и легли в кровать.

– Надь, ну что будем свет гасить? – спросила бабушка, и вопросительно улыбнулась, округлив глаза и подняв брови. В это время она была очень похожа на себя девочку, которая нашалила, и боялась рассказать маме.

– Гаси, уже почти двенадцать, спать очень хочется, заснем, а проснемся, уже утро будет. Мать, нам с тобой ведь все не почем! – ответила мама, и спряталась под одеяло.

Бабушка погасила свет, и они, накрывшись одеялом, быстро заснули.

– Мать, проснись, кто-то в дверь шарахается, зашептала испуганно мама, – входная дверь глухо стучала.

– Ветер это! – сказала бабушка и все– таки прислушалась.

Дверь громыхала, как будто они оставили ее открытой, а ветер шарахал и шарахал ее о стену. Да не порывисто, а так продолжительным стуком. Тра-та-та Тра– та– та. Бум– бум– бум. Так настойчиво и громко.

– Ты думаешь, ветер, а чего он так гремит, вроде, когда мы провожали на улице, такого ветра не было? – засомневалась мама.

Стук раздавался уже сильнее, и он был какой– то гулкий, как могла бы в дверь стучать огромная рука, БУМ-БУМ-БУМ!

Надька, такое впечатление, что он стучит уже в чуланах, а не на улице, – сказала бабушка, привстав в кровати.

– Мать, может быть, это отец к нам пришел, – сказала мама, и глаза ее сделались очень испуганными. Она прижала к себе одеяло, но стук затих.

– Ветер, – сказала облегченно бабушка.

Но, в это время, снова, раздались звуки, и они были уже в двери, отделяющей чулан от прихожей. Кто– то продолжал грозно долбить в дверь, и к этому звуку прибавились звуки скрипа досок пола.

– Ма – а – ать. Как будто кто-то ходит по лестнице и по коридору. И ногой стучит в нашу дверь, – затряслась Надя.

– Господи, спаси и сохрани, – покрестилась бабушка, и стала читать молитву, отче наш… Она смотрела на икону, и умоляла ее спасти их от чего-то неизвестного и страшного.

Фитилек лампадки качнулся, как будто ветер, попав в комнату, стал тихим и ласковым, и звуки в прихожей прекратились. Потом они спустились за чулан и, наконец, громыхнули последний раз за входной дверью, одним злобным ударом.

– Ушел! – облегченно вздохнули мама и бабушка.

– Мать, а кто же это был? – спросила, осмелев, мама.

– Молчи, Надька, давай спать, пока все хорошо. Утром поговорим.

И почему– то, от молитвы, вдруг стало спокойнее на душе, как будто, кто-то не давал вспоминать и прокручивать события произошедшие пять минут назад, как будто на них опустился заслон, и уже ничего страшного в мыслях видно не было. А поэтому спасительный сон пришел быстро.

Утром они проснулись от звука репродуктора и переглянулись. Каждая думала, что это, может быть, им приснилось? Но они сразу поняли, что все это было, правда, и конечно вспомнили все свои ночные страхи.

Уже было утро, и в соседних дачах зажглись лампочки, и голос из репродуктора, вещавший о политике партии и достижениях народного хозяйства, совершенно не гармонировал с мистикой. Пролетел самолет, жужжа своим мотором, пропела электричка свою протяжную ноту, и все стало на свои места. Началось утро и мама и бабушка ушли на работу.

Вечером они убрали посуду после ужина, и бабушка села вязать подзор, а мама сначала написала письмо сестре, а потом немного почитала «Дитте, дитя человеческое». В одиннадцать часов, они снова легли спать.

Репродуктор тихо пел голосом Лемешева, потом передали интервью с участником войны, а потом прозвучал гимн, но мама с бабушкой уже спали. Они очень устали и от последних дней, и от предыдущей ночи. И это было их спасением. Ведь нужно было работать, а для этого нужно было отдохнуть, и выспаться.

Утром мама с бабушкой счастливо переглянулись

– Слава Богу, – сказала бабушка. Сегодня ночью все спокойно было, я заснула как убитая. Даже снов никаких не было.

– И я, – сказала мама. Легла и уже вставать. Это мы мать с тобой со страху все придумали.

– У страха глаза велики, – сказала послушно бабушка. Я сегодня после работы к Зине поеду, нужно им все рассказать, про Николая, вернусь с последней электричкой. Ты сиди меня жди. Свет пусть горит., – предупредила она.

– Мам, ну зачем тебе ночью возвращаться. Переночуй у тети Зины. А я здесь с Валей останусь. Попрошу ее ко мне придти. Нам веселее будет. Я тебя с утра ждать буду. Надо приучаться к трудностям и закаляться, – сказала бодро Надя.

И бабушка ушла на работу, а потом уехала на электричке к сестре мужа. Моя мама осталась одна. Вечером она хотела позвать к себе соседку Валю, но у Вали так разболелся зуб, что ей было самой до себя. Мама посидела у нее в комнате. Растопила ей печку, вскипятила чайник и дала ей анальгин. И Вале стало немного легче. Она пригрелась на диване, и тащить ее к себе было верхом безжалостности.

– Тетя Лида, постойте у моей двери, пока я наверх поднимусь, – попросила мама другую соседку, которая вышла прогуляться с мужем перед сном. Дальше я не боюсь. Там я свет выключать не буду.

Тетя Лида с мужем проводили ее до двери на второй этаж.

– Тетя Лида, я закрыла, – прокричала мама из-за двери. Щелкая задвижкой. Еще постойте три минуточки, я когда вам крикну, вы через минуту идите.

– Надь мы потом у тебя под окном постоим. Ты нам махни, а если страшно будет, стучи, мы услышим. Мы же, совсем рядом, под тобой!

– Вот как боится, по три ступеньки вверх побежала, – улыбнулся дядя Вася, – Надь, мы здесь, не бойся, – крикнул он ей.

Потом они услышали ее слова, – все, идите! – и пошли по тропинке вокруг дома под окна Громовых. Тихая морозная ночь стояла на дворе. Луна сияла, и звезд было полно-полно.

– Красота! – сказал муж Лидии Петровн. Хорошо у нас здесь! Валенки скрипели снегом, и под окошком снег блестел от лампочки. Они увидели, как Надя помахала им из окна рукой.

– Все нормально, идите!

Соседи прошлись еще по тропинке до калитки участка, посмотрели на сосны. И пошли в свою комнату, в которую было приятно войти после этой морозной ночной прогулки.

Надя посмотрела на них в окошко, рядом горели окна в других дачах, и даже были видны тени тети Вари и ее дочери за тюлевой занавеской. И Надя, раздевшись, и проверив, что дверь в комнату закрыта, легла спать, не выключая свет и радиорепродуктор. Репродуктор передавал спектакль Любовь Яровая, и мама слушала его, и старалась представить, как ее Петька играет там главную роль…. А она…

Она открыла после своей очередной мечты глаза, и вдруг увидела снова свое окно, в которое уже било солнце?! Я что, проспала! – подумала Надя, и подошла к окну. А, сегодня же выходной, и не нужно идти в школу! – подумала она, увидев за окном своего одноклассника Женьку. ОН стоял за забором в спортивном костюме с начесом и коньками на плече. Он махал ей рукой

– Надь, выходи скорее, а то все уже ушли на каток.

– Иду крикнула Надя, она быстро надела костюм, натянула на себя пуховую шапочку с двумя помпонами, схватила коньки, и побежала из комнаты в коридор. Пока она бежала по коридору, она, почему– то постепенно теряла это радостное настроение и что-то смутное вдруг зародилось в ее душе, какой-то вопрос, какое-то несоответствие, она силилась понять, и вдруг вспомнила, что Женька уже не живой, он убит в первые дни войны, а как же тогда?! Мама была уже на лестнице, как ей пришла в голову эта мысль. Она еще старалась найти логику и разгадку того, что она бежала к Женьке, который сейчас махал ей рукой с улицы, и она знала, что Женька убит. Весь их класс погиб в тот день. Она вдруг поняла, что картина с Женькой и ее теперешние мысли имеют разный возраст, ей уже не пятнадцать, и на каток она не ходила очень давно, всю войну. И война уже кончилась, и отец умер в сорок шестом. Она остановилась, и в это время увидела отца, который стоял рядом с Женькой в дверях, и говорил ей,

– Надь вернись, у нас с Женькой дела, мы должны уйти. Потом на каток пойдете.

Надя, даже споткнулась от неожиданности, она неловко присела на ногу, и покатилась, покатилась по лестнице, и было так страшно, потому что можно было разбиться, такая длинная она была и так быстро набрала скорость Надя.

– Ой! – захватило у нее дух, и мама проснулась с мурашками на коже. Но очень быстро пришла в себя.

– Сколько сейчас времени, хоть бы уже было утро и нужно было вставать! – подумала она с надеждой.

Но внутренние часы говорили, что проспала она совсем не долго.

– Ну и что! Ничего я не боюсь! – сказала сама себе мама, прислушиваясь, работает ли репродуктор. Он молчал.

– Значит, уже больше двенадцати! Ну и ладно. Дверь у меня закрыта, и свет горит, – подумала она, взбадривая себя этим.

– А вот и нет, Надюх. И света нет, и дверь открыта! – услышала она чей-то голос.

– Кто это говорит? – подумала со страхом Надя, и зажмурилась еще сильнее, и постаралась уйти в то состояние сна, потому что пусть это лучше будет сон, чем такая кошмарная явь.

Она, вдруг, проснулась еще раз и открыла глаза. За окном уже начинало светлеть. Но в комнате света не было! Лампочка не горела!

– Я же ее не выключала!? – подумала Надя, содрогнувшись, что она спала одна в темноте. И света нет! – вспомнила она ночной голос.

В это время заиграл Гимн Советского Союза, и ей стало весело.

– Союз не рушимый… – запела она вместе с ним и успокоилась совсем.

Потом были последние известия, а потом зарядка, и Надя встала, зажгла фитильки керосинки и поставила зеленый чайник. Вскипятив себе чая, и посмотрев на соседние окошки, Надя посмотрела вниз под окно. Под ней на снегу отражалось зажженное окно нижней квартиры.

– Тетя Лида тоже встала. Хорошо, когда людей полно! – подумала Надя.

Она одела шляпку, накинула на себя шубку, и взяв сумку, пошла к двери. Дверь была открыта!

Да!? – пронеслось в голове у Нади, «И дверь открыта…» – снова вспомнила она. От этого совпадения, мурашки снова пробежались у нее по спине. Надя быстро выбежала на улицу, не закрывая все двери по порядку, а только входную уже на улице.

Потом уже, она одна дома не оставалась долго, потому что бабушка больше никуда не уезжала. А потом началась весна, и день стал длиннее и веселее. А потом, она вышла замуж за Петьку, и они жили в этом доме втроем. И потихоньку страхи улеглись. Ко всему привыкаешь, и все проходит.

Тоска по отцу еще часто навещала ее душу, но к сорока дням, все стало более– менее терпимым. Жизнь шла своим кругом и все дальше уходила от той точки, когда отец был с ними. И уже было жалко, что от страха, она с ним еще раз не поговорила, тогда, когда он приходил, и стучался

– Ведь он же даже разговор начал про дверь и про свет… – думала она.

Ей потом сказали, что когда покойник зовет к себе, это плохо, можно умереть.

– А Женька звал. На каток. А отец не пустил! А, может быть это все нервы, – думала мама.

Правда она вспомнила, как однажды после этого, когда она возвращалась с работы позже обычного, на просеке было пустынно и темно.

– Ничего, сейчас добегу, – уговаривала себя Надя, и в основном она думала о том самом коридоре, который ей нужно было пробежать.

– Стой, – маму кто– то схватил за руку и приставил нож. Снимай шубу. На маме была красивая шубка из оленя, и она очень испугалась, и не успела даже ничего сказать, ни вскрикнуть, ни снять с себя шубку, от неожиданности. В сумочке были документы, и она испугалась за них. Но другой голос сказал, – отпусти ее, ее не будем.

Мама, почувствовала толчок в спину и услышала: «Мотай быстрее отсюда!»

И мама побежала. Пока она бежала, не оглядываясь, до своей калитки, она вспомнила и прокрутила в мозгу все. Голос был знакомый, но чей она вспомнить не могла. Она слышала, что последнее время с людей в Ильинке шубы снимают, раздевают, как говорили тогда, но не думала, что и с ней могло быть тоже, самое. Она всегда возвращалась с работы и шла по просеке не одна, и вот сегодня, задержалась и, пожалуйста. Но чей это был голос, и почему ее отпустили? Значит, это был кто– то знакомый? Но она так и не вспомнила и не поняла кто это. И роста то небольшого, или очень молодой, или…женщина…!!!

– Может быть, отец ее тогда от этого спас? – думала она, когда сидела дома и рассказывала своей маме и Лидии Петровне этот случай.

– Может быть, – сказала бабушка и тетя Лида. Точно спас. Он же тебя очень любил.

– Надя, не ходи по ночам, сейчас хулиганья всякого полно. Один раз повезло, а второй… – сказала бабушка, качая головой.

– Я же говорила, – сказала Лидия Петровна. Чего мертвых бояться, они уже не встанут. Живые страшны!

– Да, отец меня любил, – подумала Надя. Но Женька тоже! А, он наверное ее просто предупредить пришел, через сон. Надо же, получается, они все знают, что с нами здесь происходит?! – удивилась она.

– А кто же свет выключил? – думала потом Надя, и дверь открыл…. Отец бы ее пугать не стал! И Женька тем более.

Конец