Невидимки Пенни Стеф

5

Джей-Джей

До Лурда мы тащимся сто лет. Приходится то и дело останавливаться — или затем, чтобы приготовить еду, или чтобы Кристо мог подышать свежим воздухом или чтобы поудобнее устроить деда Тене. Ба ведет «лендровер», к нему прицеплен ее трейлер, а Иво — фургон с трейлером Тене. Из-за бабушкиного трейлера вышел скандал: она хотела взять номер первый, в основном ради того, чтобы пустить пыль в глаза французским цыганам, если они нам повстречаются, но дед уперся и не разрешил. Он называет второй трейлер кухней, а кухня и он — вещи несовместимые. Так что пришлось ба удовольствоваться этим вторым, хотя, на мой взгляд, он тоже достаточно шикарный, чтобы произвести впечатление на кого угодно. К тому же мы пока еще ни разу не видели тут французских цыган.

Мы въезжаем на площадку для отдыха на обочине — здесь, во Франции, они почему-то называются aire, — чтобы сходить в уборную ну и вообще, и никому нет до нас никакого дела. Французские площадки куда лучше английских: тут стоят микроволновки и автоматы для льда, пользуйся на здоровье, без всякой платы. А еще здесь нормальные кофейные автоматы, в которых можно купить отличный черный кофе, горячий и крепкий. Обожаю кофе. Мама все время причитает, что я слишком маленький, чтобы пить его в таких количествах, но я ничего не могу с собой поделать, так сильно его люблю. Наверное, я кофейный наркоман. Хотя не думаю, чтобы кофе был так уж вреден. Это ж не героин и не курево. Дядя Иво говорит, что с десяти лет выкуривает по пачке в день, а дед Тене никогда ему этого не запрещал.

Мы сейчас находимся в центре Франции. Ехать нам еще долго, потому что Лурд на карте в самом низу. Ба заезжает на площадку, окруженную какими-то чахлыми деревцами, и я выношу Кристо на солнышко.

— Смотри, Кристо, озеро! Un lac. Regarde![11]

До чего же здесь красиво — неподалеку на самом деле поблескивает озеро. Гуси и утки покачиваются на волнах, легкий ветерок морщит водную гладь и превращает листочки на деревьях в миллионы крошечных трепещущих зеленых флажков. Они негромко шелестят. И так чисто — нигде никакого мусора. За последние полтора дня я пришел к выводу, что Франция мне нравится. Вот было б здорово, если бы можно было остаться здесь навсегда и не надо было возвращаться обратно.

Иво вылезает из фургона и закуривает. Выражение лица у него такое, будто ему до чертиков все надоело; у него почти постоянно такое лицо. Он подходит ко мне и предлагает закурить, но я качаю головой: через минуту выйдет ба и будет на меня орать. Она сама дымит как паровоз, и ей было бы наплевать, но мама взяла с нее слово, что она не даст мне курить.

— Как ты, малыш?

Иво гладит Кристо по голове, и тот дарит отцу невероятно солнечную улыбку. Мой дядя часто бывает угрюмым, но он по-настоящему любит Кристо, это сразу видно. Я думаю, он просто злится на врачей, которые не могут помочь его сыну, и я не виню его в этом.

Я передаю ему Кристо — малыш совсем легкий, не тяжелее пакета с покупками из магазина, — и Иво принимается обходить озерцо вдоль берега, не выпуская изо рта цигарки.

Вдруг я замечаю, что озеро создано руками человека, и притом совсем недавно: почва у края воды до сих пор изрыта, а вокруг кустов темнеет голая земля. Но уже видно, что очень скоро эта земля покроется свежей зеленью, которая примется и разрастется, и будет казаться, что все это было здесь всегда вместе с утками и солнечным светом. При мысли о таком проявлении заботы со стороны французов на душе у меня становится тепло. И ведь все это ради людей, которые заезжают сюда на несколько минут, здесь даже никто не живет. Останавливаются от силы на полчаса. И несмотря на это, французы позаботились о том, чтобы сделать это место красивым.

— Джей-Джей! — доносится сзади голос ба. — Ты нужен Тене.

Вот так всегда.

Каждый раз, когда я любуюсь чем-нибудь красивым и чувствую себя счастливым, появляются мои родственнички и действуют мне на нервы. Чем старше я становлюсь, тем больше они меня бесят, я уже заметил.

— Джей-Джей, я знаю, что ты меня слышал.

Я разворачиваюсь и иду выволакивать коляску деда Тене из трейлера. Пандус слишком тяжелый, чтобы постоянно втаскивать и вытаскивать его, поэтому пришлось оставить его дома. Это еще одно из условий, на которых мне позволили поехать: я не только служу переводчиком, но и помогаю деду Тене с туалетными делами. Хотя в трейлере у него установлен портативный туалет, он пользуется им только в самом крайнем случае. Так что мы с Иво по очереди помогаем ему управляться. И если переводческие обязанности исполнять интересно, хотя и нелегко, то помогать деду Тене справлять нужду не интересно ни капли.

— Осторожней ты!

Дед Тене чертыхается: я задеваю креслом об угол двери. Он тяжелый: не толстый, нет, но он всегда был крупным и, хотя за последнее время сильно отощал, все равно вместе с креслом весит немало.

— Черт побери, парень, ты что творишь?

Я не могу ответить: на то, чтобы спустить кресло по ступеням и не уронить его, у меня уходят все силы. Такое чувство, что вот-вот лопнут жилы. К тому же сейчас была очередь Иво.

— Прости, — говорю я.

— Ладно, давай-ка навестим тетушку.

Так дед Тене просит отвезти его в туалет. Ни разу в жизни я не слышал, чтобы он произнес слово «туалет», — это неприлично.

Внутри здания стоянки играет французская поп-музыка и пахнет настоящим кофе. Должен сказать, что по сравнению с английской, которая лучшая в мире, французская — просто кошмар. Но, с другой стороны, может, ее только на стоянках и играют? Я рассчитываю, что, когда я немного поживу здесь, я узнаю и хорошую музыку, которую они слушают сами.

Мы направляемся к мужскому туалету, где дед Тене, как обычно, просит меня подождать снаружи. Это все ради того, чтобы пощадить его стыдливость, да и мою, надо полагать, тоже. Но, откровенно говоря, я предпочел бы зайти в кабинку, чем торчать под дверьми мужского туалета, как будто я педик какой-то. И уйти тоже нельзя; уже бывало такое, что Тене звал меня, если у него случались какие-нибудь затруднения. Я стараюсь делать вид, будто меня ни в малейшей степени не интересуют те, кто заходят в туалет, но они вечно на меня пялятся. Наверное, это потому, что у меня длинные волосы. Вчера какой-то мужик подошел ко мне и спросил, который час. Я на самом лучшем своем французском сказал, что у меня нет часов («Je suis dsol, monsieur, mais je n'ai pas une montre»), а он только улыбнулся в ответ и кивнул головой на дверь. Я вытаращился на него как баран на новые ворота. Тогда он сделал неприличный жест. До меня вдруг дошло, что он имеет в виду, и я дал стрекача. Дед Тене был зол до чертиков — он умудрился уронить трубку, и она так закатилась за унитаз, что ему было не достать. Он вопил до тех пор, пока какой-то мужчина с женой не пошли и не отыскали нас. Они сказали, что моему дедушке нужна помощь. Вид у них был испуганный — инвалиды многих пугают. Дед Тене потом весь день со мной не разговаривал. А откуда мне было знать?

Я не хочу, чтобы показалось, будто я не люблю деда Тене. Это не так. С ним интересно поговорить, он бывает забавным. Нам нравятся одни и те же передачи по телевизору — старые черно-белые вестерны и криминальные сериалы. Он знает уйму кровавых цыганских историй и часто рассказывал их мне, когда я был младше. Теперь уже не рассказывает, потому что я слишком большой, а может, потому, что я вечно засыпал его вопросами, которые его раздражали. Например: «А зачем королевичу досталось золотое перо? Он ведь им не пользовался!» или «Ну почему второй сын такой дурак? Он же видел, что его брат погиб, и сам сделал то же самое!».

Еще он разрешает мне слушать его пластинки — Сэмми Дэвиса-младшего, Джонни Кэша, всякую старую американскую музыку. Он любит кантри и вестерн, потому что они о людях, которым приходится по-настоящему туго, послушаешь — и на душе становится легче. Взять хотя бы Джонни Кэша: у него много песен о том, как он кого-то убил и загремел в тюрьму, и теперь ему там несладко, но он это заслужил. Мне такое нравится. В прошлом году как-то раз на уроке рисования нам надо было изобразить натюрморт. Большая часть моих одноклассников нарисовала фрукты, а я нарисовал орудия убийства. После этого училка вызвала маму в школу. Хотя на рисунке не было ни крови, ничего такого, там были, скорее, вещи в духе Агаты Кристи: подсвечники, веревка, пузырьки с ядом (пистолета среди реквизита не нашлось, а жаль, было бы здорово)… И вообще, нарисовать что-то и сделать это — две разные вещи. Как петь про то, что убиваешь людей, и убивать их на самом деле не одно и то же. Джонни Кэш, насколько мне известно, никогда никого не убивал, но его маму в школу почему-то не вызывали. До чего же буквально некоторые люди все понимают!

Конечно, деду Тене тоже пришлось несладко. Он не всегда был инвалидом. Несколько лет назад он попал в автокатастрофу и сломал позвоночник. Он вел машину, вылетел с дороги и врезался в стену. Чудо, что вообще остался жив. С тех самых пор он не может ходить, а это — если вы не пробовали — очень сильно затрудняет жизнь в трейлере. После аварии его пытались заставить жить в доме, говорили — ему нужно бунгало без ступенек. А где вы видели трейлер без ступенек? Что же Тене еще оставалось? Он сказал, что лучше умрет, чем будет жить в доме, — он не из таких цыган и никогда таким не будет. С ним рядом есть родные, и они справятся. Хотя на самом деле родных рядом с ним тогда не было: они в то время жили только с Иво и Кристо, но когда ба, дед и мама узнали о том, что с ним случилось, они решили, что должны помочь деду Тене и Кристо. Так мы все снова съехались вместе и с тех пор не расставались.

Это было шесть лет назад ну или примерно шесть. Вообще-то, тогда случилось много всего сразу. В нашей семье вечно случается все сразу, — наверное, мы из тех, кто притягивает к себе несчастья. Дед Тене попал в аварию и надолго угодил в больницу. И примерно в то же самое время жена Иво, Роза, сбежала, потому что выяснилось, что у Кристо, который был совсем малышом, наше семейное заболевание. В общем, сплошные напасти. Хотя мне тогда было всего семь, я очень расстроился. Особенно из-за того, что Роза взяла и вот так исчезла. Я видел ее всего один раз, на свадьбе, где она была такая милая.

Я говорю, что видел ее один раз, но на самом деле — все то время, пока длилась свадьба. Как мне помнится, это было растянувшееся на несколько дней празднество, где все беспрерывно ели и пили. Помню, как я играл с Розой в прятки в пабе. У нее еще было такое странное пятно на горле; она постоянно прикрывала его рукой, но только привлекала этим еще больше внимания. Я сказал ей, что она чем-то испачкала шею, пусть сходит вымоется, а она ответила, что это пятно не смывается. Я смотрел на него во все глаза, и она разрешила мне потрогать его. Оно оказалось мягкое, как остальная кожа, и совсем не страшное.

На мой взгляд, это родимое пятно ее не портило. Она все равно мне нравилась и не казалась похожей на человека, способного сбежать и бросить своего малыша, потому что он заболел. Но, с другой стороны, много ли я тогда понимал? Я ведь был совсем ребенком.

6

Рэй

Есть вещи, которых лучше не знать. Кому-кому, а мне это хорошо известно. Неведение — благо. Знание — сила. Что вам больше по вкусу? Мне не раз доводилось видеть на пороге людей, которые приходят к нам, потому что, подобно мистеру М., выбрали вариант номер два. Мало того что они выходят от нас несчастными, так еще и платят мне за это — потому что им необходимо знать. Как-то раз я спросил одного клиента, приятного человека, — ну, знает он теперь, что его жена ему изменяет. А может, для него лучше было бы и дальше жить в блаженном неведении, как раньше? Он долго молчал, прежде чем ответить.

— Нет, не лучше, потому что тогда было что-то, чего я не знал. Она знала, а я — нет. И это крало мою жизнь. Все то время, что она мне врала, у меня не было выбора: остаться с ней или уйти. У нее был, а у меня — нет. Вот о чем мне невыносимо думать. О годах, которые я потерял.

— Это теперь, уже зная, что она вам изменяла, вы оглядываетесь назад и задним числом считаете себя несчастным. Но тогда вы не были несчастны. Это не были потерянные годы — и украденные тоже. Пока вы не знали, вы были счастливы.

— Я лишь думал, что счастлив.

— Когда думаешь, что счастлив, значит ты и вправду счастлив. Разве можно надеяться на что-то большее?

Он вымученно улыбнулся. Думаю, он по-настоящему любил ее, но все равно намерен был развестись. Я пожал плечами. Люди платят мне не за то, чтобы я советовал им, что делать, а за то, чтобы я копался вместо них в их грязном белье. Все равно бы никто меня не послушал.

Ладно, наблюдение так наблюдение.

Все лучше, чем копаться в грязном белье, что на самом деле далеко не настолько продуктивно, как считается. Честно говоря, перспектива наблюдения меня даже воодушевляет — во всяком случае, в первые пять минут, когда останавливаешься в машине на противоположной стороне улицы с камерой на пассажирском сиденье, диктофоном, термосом и запасной фотопленкой… Это все равно что дверь в наш офис. Когда мы оборудовали наши помещения, я настоял на том, чтобы входная дверь была со стеклом в верхней части. Спросите зачем? Чтобы мы могли нанести на него наши имена, как у Филипа Марлоу[12] в «Глубоком сне». Я не знаю ни одного частного детектива, который не утверждал бы, что в нашей работе нет ничего притягательного. Все они лукавят. Да, в этом деле масса рутины, много всего, что действует угнетающе: неопределенность, риск, необходимость встречаться с множеством людей, которые вовсе тебе не рады. Но каждый раз, когда, входя в офис, я смотрю на темно-золотые буквы и думаю: «Это мое имя», меня на секунду пробирает сладострастная дрожь. Разве это не притягательно?

Вот так же и с наблюдением. Вы все видели это в кино. Да и мы тоже. В любой момент может случиться что угодно. Обычно, конечно, ничего не случается, но никогда нельзя знать наверняка. Впрочем, на этот раз ничего притягательного в моей работе действительно не ожидается, но только потому, что конкретно этого субъекта я уже видел. У меня и так собраны на него улики, целая охапка улик, поэтому сегодня вечером я слежу за ним просто на всякий случай. Последний гвоздь в гроб его виновности, так сказать.

На протяжении пятидесяти минут не происходит ровным счетом ничего, если не считать того, что я съедаю свой сэндвич с ветчинойи запиваю его чаем. Объект моего наблюдения — дом на улице, застроенной другими домами, как две капли воды похожими на него, на окраине Твикенхэма. На верхнем этаже горит свет, но он мог включиться по таймеру, так что никаких далеко идущих выводов из этого обстоятельства я не делаю. В семь двадцать восемь чуть дальше по улице останавливается автомобиль, из него выходит мужчина — лет около сорока, грузноватый, с глуповатым лицом, — шагает к дому и отпирает дверь ключом. Мне показалось, что внутри что-то промелькнуло, но до конца я не уверен.

Значит, у него есть ключ.

В восемь ноль девять дверь снова открывается и на пороге показывается все тот же мужчина, только уже не в пиджаке, а кое в чем потеплее. Значит, у него есть здесь запас одежды. Теперь его сопровождает спутница примерно его же возраста — броско одетая эффектная китаянка с точеной фигуркой. Они направляются к его машине, рядом, но не касаясь друг друга и, насколько я могу заметить, ни слова друг другу не говоря. Когда они сворачивают из ворот на улицу, женщина на миг бросает взгляд в мою сторону, но я не могу уловить, обратила ли она внимание на мою машину и насторожил ее этот факт или нет. От порывистого движения ее прямые темные волосы подлетают вверх. Я успеваю сделать пару фотографий. Качество, прямо скажем, не лучшее: мне удалось запечатлеть лишь ее профиль, да и освещение слишком скудное, чтобы можно было различить детали. Впрочем, это не имеет никакого значения.

Я и так прекрасно знаю, кто они такие.

Утром Хен встречает меня настороженным взглядом из-за своего стола. Опять повздорил с женой, Мадлен, и к гадалке ходить не надо. Лицо у него осунувшееся, какое бывает от недосыпа, — должно быть, с Чарли, его младшеньким, опять на ночь глядя приключилась какая-нибудь трудноопределимая детская хворь.

— Ну и что он? — интересуюсь я.

— Думаю, жить будет.

Карандаш, который Хен зажимает в зубах, вихляется вверх-вниз — заменитель сигареты.

— Мадлен хочет, чтобы я пригласил тебя к нам на ужин. Завтра.

— Завтра? Даже не знаю…

— Отказа она не примет.

— Ну а если у меня на это время запланированы другие дела?

— А они у тебя запланированы?

— Могли бы и быть. У меня может быть своя жизнь. Почему она считает, что я по вечерам только и делаю, что заливаю свое горькое одиночество?

— Потому что она тебя видела. Нет, не так… понимаешь, она просто хочет, чтобы ты… чтобы ты не ставил крест на своей личной жизни…

Я в упор смотрю на него.

— …На самом деле я не думаю, чтобы она кого-нибудь пригласила. Да ладно тебе, это просто ужин. Вот увидишь, будет… весело.

С повесткой дня все просто. У нас в разработке всего одно дело: об исчезновении Розы Янко, урожденной Вуд. Мне удалось наконец выцарапать у ее отца несколько конкретных фактов и пару фотографий. Первая, которую дал мне Леон, — та самая, где видно родимое пятно, — была снята за пару лет до свадьбы. На ней Роза и ее мать сидят на трибунах ипподрома. Вид у девушки скромный и сдержанный, но на губах играет легкая улыбка. Волосы мышиного цвета, прямые и длинные, выдающиеся надбровья и тяжелая скругленная нижняя челюсть. Голова повернута чуть в сторону от камеры, так что темное пятно на шее бросается в глаза. Если прищуриться, оно слегка напоминает руку, как будто кто-то пытается схватить Розу сзади за горло. Интересно, видел ли его Иво до свадьбы? Да и вообще кто-нибудь из будущей родни?

Второй снимок сделан на самой свадьбе. Новобрачные позируют на фоне сверкающего кремового трейлера; они держатся за руки, но стоят немного врозь. Между ними размытой кляксой затесалась собака. Хромированная отделка поблескивает на солнце, и оба смотрят в объектив чуть прищурившись, чтобы не слепило глаза. Высокий ворот свадебного платья невесты скрывает родимое пятно. Роза нервно улыбается. Молодой муж, Иво Янко, облачен в черный костюм. Худощавый, с гладко зачесанными назад темными волосами, скуластый и черноглазый, он чертовски хорош собой и, судя по всему, отлично об этом знает. На его лице нет улыбки: оно кажется надменным, даже враждебным. Такое впечатление, что он пытается отстраниться от своей молодой жены; все его тело напряжено, подбородок вздернут. Я вглядываюсь в его лицо на фотографии в поисках какой-нибудь зацепки и решаю, что оно выражает скорее нервозность, нежели высокомерие. В конце концов, оба они совсем молоды и едва друг друга знают. Кто на их месте выглядел бы непринужденно?

Прочие факты весьма немногочисленны и отрывочны; Леон, судя по всему, дочери толком и не помнит. Когда я спросил у него, какой она человек, он ответил, что она была «тихая» и «хорошая девочка». Но девушка на ипподроме не похожа на свистушку, готовую выскочить замуж за первого встречного. Роза была третьим ребенком в семье и третьей дочерью. Полагаю, она, с ее мышиными волосами и зловещим родимым пятном, была в своей семье не в почете. Возможно, именно поэтому она и оказалась замужем за отпрыском семейства, которое, насколько я успел понять, в цыганском сообществе считалось кем-то вроде изгоев. Оба, хотя и каждый в своем смысле, не без изъяна.

Судя по всему, за год они с Иво успели обзавестись сыном, а потом, если верить Леону, ему сообщили, что с ребенком что-то не так, а Роза сбежала с горджио, чьего имени не называли. Леон разозлился, что его дочь бросила мужа и ребенка. Долг цыганской женщины — всюду следовать за мужем и его семьей, рожать ему детей и обеспечивать домашний уют. Она должна быть покорной и терпеливо сносить все, что бы ни преподносила ей судьба, включая побои. Сбежать из семьи, особенно с инородцем, значит перейти все границы. Роза должна была остаться, потому что ее место рядом с мужем.

Суровые правила. Мой отец никогда не объяснял их нам, но у него и не было в том необходимости. Женившись на маме, он проложил между собой и своим отцом глубокую пропасть. Дед тоже никогда не говорил об этом вслух, но мы с братом понимали, что в его — таты — глазах папа стал нечистым, потому что выбрал ее. И даже когда, смягчившись, дед стал пускать маму на порог и разрешил есть за одним с ним столом, ей не было позволено ни приближаться к раковине, ни мыть посуду, а он завел отдельный комплект столового серебра, который извлекал на свет только тогда, когда мы приходили в гости. Он утверждал, что это парадный сервиз для гостей, хотя сам использовал повседневную утварь даже в нашем присутствии. И я уверен, что это был специальный комплект, который дед приберегал для «иных». Он ни за что не стал бы есть с вилки, к которой прикасалась моя мама. Они с папой часто ругались, но дед умер, когда мы были еще маленькими, и я так и не успел спросить его об этом. К нам, внукам, тата всегда относился хорошо, но, с другой стороны, дети не могут быть нечистыми. Мы были невинными и пребывали в состоянии цыганской благодати; чумазые — да, но не нечистые. Не мокади.[13]

Направлений поиска у нас пока не так много. Первым делом мы отрабатываем самое очевидное: Управление водительских прав и сертификации транспортных средств, списки избирателей, земельный кадастр. Ни Роза Вуд, ни Роза Янко нигде не значится. Я был бы очень удивлен, если бы она там значилась. Даже в наше время мало кто из цыган имеет паспорт и состоит в списках избирателей. А если Роза сменила фамилию, мы и подавно ничего не найдем. Когда ищешь пропавшего человека, есть определенный порядок действий. Сначала проверяешь официальные документы — нудная, отнимающая кучу времени работа. Просматриваешь объявления в газетах, где просят пропавших людей отозваться, чтобы им могли сообщить какую-то важную для них информацию или вручить наследство. Когда не знаешь, в какой местности человек живет, это все равно что ловить мелкую рыбешку огромной сетью, к тому же далеко не все читают подобные объявления, но все-таки никогда нельзя угадать заранее, что получится. И разумеется, разговариваешь с людьми, которые знали пропавшего: начинаешь с ближайших родственников, а дальше все расширяешь и расширяешь круг поисков: школьные друзья, коллеги, знакомые, парикмахер, семейный врач, дантист, местные лавочники, разносчик газет… Вот только в случае с Розой, похоже, круг поисков расширять попросту некуда. Нет ни школьных друзей, потому что в школу она практически не ходила, ни коллег, потому что она никогда в жизни не работала. Одни только родственники, да и те из далекого прошлого: маленький, тесный, замкнутый мирок, из которого хорошей девочке нет пути наружу.

Назавтра я подъезжаю в семь тридцать вечера к дому Хена. Благодаря деньгам Мадлен, они живут в огромном особняке в зеленом районе. Хотя от них до центра Лондона куда ближе, чем от меня, у меня такое чувство, будто я очутился в деревне. Я звоню в дверь; открывает Мадлен и клюет меня в щеку. Я никак не могу отделаться от ощущения, что аристократическая жена Хена на самом деле меня недолюбливает. От одного взгляда ее бледно-голубых глаз сразу кажется, что мне следовало бы воспользоваться входом для прислуги.

— Рэй, как приятно снова тебя видеть. Что-то ты совсем нас забыл.

Я протягиваю ей бутылку вина. Скорее всего, оно совершенно не подходит к случаю, но за многие годы я полностью перестал переживать по этому поводу.

— О, как мило. Спасибо. Мы обещали Чарли, что ты расскажешь ему какую-нибудь историю. Ты не против?

Я не против. Чарли, их младший сын, — мой крестник. Не представляю, каким образом Хен уломал Мадлен; наверное, у него где-нибудь в подвале припрятано на нее досье с компрометирующими фотографиями.

Чарли в кухне, висит на отцовской ноге, не выпуская при этом из руки одеяльце, которое он мусолит. У него светлые и мягкие, как у Хена, волосы и застенчивый вид. Я ставлю вино в холодильник. На дверце магнитом прикреплен отпечатанный перечень умений, которые необходимо выработать у Чарли, чтобы довести его до идеала. Я с интересом читаю: «Речь: не давать ему ничего, пока не попросит должным образом. Вся еда только без одеяла — ни в коем случае не уступать! Развитие зрительной координации: бросать и ловить мягкое яблоко или голубой мяч. Счет: повторять цифры каждый день…» Список заламинирован. Чарли смотрит на меня блестящими зелеными глазами. В его взгляде я улавливаю легкий укор: он знает, что я в конце вечера вернусь на свободу, а вот ему никуда не деться. Он тащит меня наверх читать сказку про большого волка, которого все люди боятся, хотя он совсем не страшный. Но на самом деле малыш хочет рассказать мне, что была такая гроза, что он даже описался от испуга.

— Когда это случилось, Чарли?

— Когда я был еще маленький.

Чарли четыре года. По моему мнению, сверстников он в своем развитии опережает просто катастрофически.

Для ужина у них в гостях вечер проходит сносно. Единственный скользкий момент возникает, когда Мадлен обрушивает на мою голову известие о том, что она пригласила свою подругу — буквально в самую последнюю минуту. Ванесса — само собой, по чистой случайности — только что развелась с мужем. Хен отчаянно подает мне знаки, что он тут ни при чем, но будет очень мне благодарен, если я не стану устраивать сцен. На самом деле Ванесса оказывается на удивление нормальной: не демонстрирует ни завышенных ожиданий, ни излишней желчности. Симпатичная мелированная блондинка, не худая, но неплохо сложенная, секретарь в суде. Мы едим лазанью и пьем красное вино (мое оказалось не того цвета), затем следует одинокий салат и горький бисквит с кофейной пропиткой, с каким-то иностранным названием. Все это дело рук Мадлен, которой просто необходимо доказывать, что она может все на свете. Две старшие дочери, обе уже подросткового возраста, по всей видимости, «ушли делать уроки к подругам», хотя я в глубине души надеюсь, что они заняты чем-нибудь гораздо более предосудительным.

Разговор, который мы ведем, можно даже назвать осмысленным; атмосфера на удивление непринужденная. Ванесса смеется моим шуткам и проявляет неподдельный интерес к нашей профессии. Я подозреваю, Мадлен несколько приукрасила наши рабочие будни, чтобы Хен выглядел лучше в глазах ее подруги, но я босс ее мужа. И конечно же, она не может не ввернуть, что я наполовину цыган, — чтобы добавить перчика. На мой взгляд, это немного невежливо.

Какое-то время я просто наслаждаюсь возможностью посидеть за столом, поесть и поговорить — как делают все люди, когда им надоедает ходить по пабам. Это нормально. Даже, наверное, мило. И Ванесса тоже милая. Она заслуживает кого-нибудь получше, чем я. Я задумываюсь: если Мадлен решила свести ее со мной, значит подруга не из особо ценных. Но Ванесса едет ко мне, и я перестаю задумываться. Она забавная, с ней легко, но я сначала наполовину занят размышлениями на тему того, расскажет ли она обо всем Мадлен, а потом заранее начинаю сочувствовать Хену. Мадлен примется жаловаться ему на мое бесчестное поведение, и в конце концов ему же, а не мне намылят шею. И на вторую половину тоже мои мысли заняты совсем другими вещами. Впрочем, Ванесса, кажется, ничего не замечает.

Уезжает она под утро, улыбнувшись и помахав мне рукой на прощание, без единого намека на все эти робкие закидывания удочек типа обменяться номерами телефонов или встретиться еще раз. На редкость трезвомыслящая женщина. Не иметь завышенных ожиданий — ключ к счастью.

7

Джей-Джей

До Лурда осталось всего девяносто восемь миль! Ура! И плевать, что сегодня вечером моя очередь готовить еду. Я варю «Джо Грей» — рагу, в которое идет баночный суп, какой угодно, картошка, лук, морковь и бекон. Это традиционное цыганское блюдо, одно из моих любимых. Я тут узнал, что по-французски бекон называется лярдон, и меня это очень смешит. Я шучу, что бекон — лярд он. По мне, это весьма забавная шутка, но смеется один Кристо, да и то потому, что я изображаю из себя клоуна, а не потому, что он уловил соль, а ба только слегка улыбается. Все остальные не смеются. Дядя Иво и дед Тене крупно повздорили, хотя я и не знаю из-за чего. Иво вывозил Тене на прогулку, и вернулись они, вдрызг разругавшись. На самом деле Иво вернулся вообще без Тене, мне пришлось идти его искать. Еще и дождь начал накрапывать. Хорошо, дед был не очень далеко.

Теперь оба дуются. Иво смолит сигарету за сигаретой, уставившись в окно. Ба уже четыре раза попросила его прекратить или выйти на улицу. Дед Тене смотрит перед собой и дымит трубкой. Ему курить в помещении разрешено: должны же в его положении быть хоть какие-то плюсы. Но воняет ужасно, не продохнуть. Наконец Тене нарушает напряженное молчание вздохом, похожим на порыв ветра.

— Ты разбиваешь мне сердце, сынок, ты просто разбиваешь мне сердце.

Он обращается к Иво, но тот делает вид, будто не слышит, лишь оскорбительно цыкает.

— Иво, ну сколько можно… мы сейчас будем ужинать, — говорит бабушка.

Это уже пятый раз. Видите, я могу вести счет, оценивать степень раздражения окружающих и готовить еду одновременно.

— Открой окно, — огрызается Иво.

— Мог бы хотя бы о сыне подумать!

Ну все, это гарантированно выведет Иво из себя. О ком о ком, а о Кристо дядя Иво думает всегда.

— Господи Иисусе, Кат…

А вот это гарантированно выведет из себя бабушку.

— Нет, честное слово… Мы же не куда-нибудь едем, а в Лурд! Иногда ты меня просто удивляешь, — произносит она совсем тихо, хотя все мы сидим вокруг стола, так что едва ли кто-нибудь может ее не слышать.

Иво сверкает глазами. Дед Тене выбивает трубку и говорит:

— Хватит уже. Джей-Джей сейчас будет всех кормить. Пахнет аппетитно, сынок.

— Несу-несу. Бекон-бекон-бекон-бекон. Лярд он, лярд он, лярд он, лярд он. Налетай, не зевай, котелки подставляй!

Я могу нести подобную чепуху часами. Просто отключаю мозги и мелю языком все подряд. Очень действенный способ настолько вывести всех из себя, чтобы они забыли, что только что цапались друг с другом.

Ба, единственная, кто оценил мои усилия, ободряюще мне улыбается.

— Спасибо, милый. До чего же вкусно пахнет! Совсем не так, как дома.

Иво наконец-то тушит сигарету.

Я плюхаю каждому порцию «Джо Грея», и все принимаются за еду, как оголодавшие динго. Иво, впрочем, съев лишь несколько ложек, отодвигает тарелку и встает из-за стола. Хотя на улице дождь, он выходит из трейлера, оставляя после себя какой-то вакуум, который всасывает твое хорошее настроение. Вот ей-ей, иной раз я просто не понимаю, ну что же это такое! Я знаю, у всех время от времени бывают приступы плохого настроения, но с Иво все совершенно по-другому.

Чем дальше мы продвигаемся к югу, тем Франция вокруг становится теплее, холмистее и зеленее. Я размышляю о везении. Интересно, что одни по жизни везунчики, а другие — нет. Наверное, это правда. Даже если отвлечься от очевидного факта, что одни от рождения богаты, а другие бедны, — знаю, знаю, на тему того, приносят деньги счастье или нет, можно спорить долго, — некоторым людям выпадает больше страданий, чем это кажется справедливым. Взять для примера хоть деда Тене. У него было двое братьев, и оба умерли от семейного заболевания. Он единственный из мальчиков в семье дожил до взрослого возраста — как Лон Чейни-младший в сериале «Соколиный Глаз и последний из могикан», который мы с ним раньше любили смотреть вместе. Потом он женился, и у него родились два сына. Они умерли совсем маленькими — мама говорит, это из-за того, что бабушка Марта приходилась ему двоюродной сестрой, так что, вероятно, болезнь была у обоих. Потом у Тене родилась дочь и еще один сын — тетя Кристина и дядя Иво. Сначала все думали, что с Иво все в порядке, но и у него тоже началась эта болезнь. А затем умерла от рака бабушка Марта. Иво тогда было всего четырнадцать, как мне сейчас, так что это было ужасно. Потом, два года спустя, они поехали в Лурд, случилось чудо — Иво выздоровел. Но в то же самое время тетя Кристина — ей было всего семнадцать — погибла в автомобильной аварии. Такое чувство, что ей пришлось умереть, чтобы дядя Иво мог жить. По-моему, для одной семьи как-то многовато смертей. Мне не кажется, что это нормально, ну разве что ты живешь в Африке. И как будто всего этого было мало: после того как жена Иво сбежала и бросила Иво с Кристо, дед Тене тоже попал в аварию, и у него отнялись ноги. И тем не менее, несмотря на такую судьбу, которую, кроме как ужасным невезением, и не объяснишь, дед Тене — человек довольно веселый. Зато Иво, которому тоже не очень везло в жизни, веселым совсем не назовешь (хотя он никогда не видел своих братьев, умерших еще до его рождения, а значит, должно быть, он по ним не скучает). Ба говорит, Иво с сестрой были очень близки — они были, как она это называет, ирландские близнецы, это когда двое детей в одной семье рождаются меньше чем через год один после другого, — и после ее гибели Иво очень изменился. Впрочем, думаю, когда у тебя сначала умирает мама, а потом ты чудесным образом исцеляешься, сам волей-неволей изменишься. Может, он чувствует себя виноватым, что остался в живых он, а не сестра. В общем, какова бы ни была причина, жить с ним не очень-то легко. Характер у него совсем не сахар. Порой я задумываюсь об этом, когда дед Тене принимается костерить Розу на все лады за то, что сбежала. За мою жизнь мне довелось выслушать от дяди Иво немало гадостей, даже когда я был маленьким, и все это было несправедливо. Раньше я очень расстраивался, но теперь больше не обижаюсь на него так сильно. Мама как-то сказала: наверное, ему мучительно смотреть на меня, здорового, который и на свет появился практически по ошибке, когда его родной сын, единственный наследник Янко, так болен.

Ночью я лежу без сна на откидной кровати в трейлере ба. Она спит на другом конце, на большом диване, за клеенчатой занавеской. В ее просторном трейлере мы вдвоем, остальные трое ночуют в маленьком трейлере деда Тене. Наверное, они привыкли быть вместе. А мне не спится. После ужина, когда я повел Кристо укладываться спать, дед Тене сказал ба что-то насчет детей и проклятия, и уже за порогом я услышал, как она на него шикнула, чтобы он не говорил глупостей. Хотя тут кто угодно начал бы задумываться. Иво я обнаружил в другом трейлере. Он сидел и курил, глядя перед собой, но при виде нас с Кристо встряхнулся.

— Ну что, все в порядке? — спросил я.

— Угу.

— Есть не хочешь?

— Нет.

— Что, ждешь завтрашнего дня?

Он пожал плечами. Не понимаю, почему он относится к этой поездке с таким равнодушием. В конце концов, он сам живое доказательство того, что чудеса случаются.

Иво лишь улыбнулся Кристо и сказал мне:

— Нам нужно быть осторожными, там окунают в святую воду.

— И что?

— Не хватало нам только, чтобы он простудился. Волосы ведь будут мокрые, и все тело тоже. Нужно обязательно его сразу высушить и обогреть.

— Да, хорошо.

Иво присел на корточки и принялся доставать из ящика постельное белье.

— Ты поэтому весь вечер не в духе? Потому что волнуешься? — спросил я, хотя и понимал, что слегка перегибаю палку. — С ним все будет хорошо. Тебе ведь помогло.

— Ну да.

Дождь перестал, и в ближайшее ко мне окно светит яркая луна. Она золотит край занавески, и серповидное пятно лунного света лежит у меня на груди, точно коготь. В памяти немедленно всплывает одна из жутких историй деда Тене — одна из самых мрачных и печальных его историй — про демонов болезни. В ней рассказывается о том, что существуют девять демонов, которые вызывают все болезни в мире — простуды, боль в животе, экзему, все-все-все. Я не помню имена всех этих демонов, но помню, что одного из них зовут Мелало, потому что в детстве я боялся его больше остальных. Мелало был старшим сыном короля демонов и королевы фей; он — двухголовая птица с острыми когтями, которыми он выдирает твое сердце и заполняет его место безумием и злобой. Это Мелало заставляет людей убивать и насиловать. Меня бросает в пот. Я передвигаю занавеску, и лунный коготь превращается в нечто более похожее на каплю. И тут же вспоминаю про второго демона, женского пола, по имени Минсескро, — она вызывает болезни крови, вроде той, что у Кристо. Наверное, нам всем нужно ей молиться. Может, я смогу молиться ей тайком.

Внезапно мне приходит в голову мысль: а вдруг, как и в прошлый раз, кому-то придется умереть, чтобы Кристо стало лучше? На мой взгляд, это не очень-то по-христиански; с другой стороны, разве не написано в Ветхом Завете «око за око, зуб за зуб»? Но Лурд же не имеет никакого отношения к Ветхому Завету? Он имеет отношение к Деве Марии, а о ней, если я все правильно помню, написано в Новом Завете. К тому же я не думаю, что Мария станет требовать одну жизнь за другую.

Но, скажем, если бы Она вдруг потребовала… интересно, кто бы это был?

Дед Тене? Я? Был бы я готов умереть ради Кристо?

Отвечать на этот вопрос мне не хочется.

8

Рэй

По словам Леона, лучше всех Розу знала ее сестра Кицци. Теперь Кицци Вуд зовется Кицци Уилсон и живет со своей семьей в организованном цыганском лагере под Ипсвичем. У нас с ней состоялся короткий телефонный разговор. Она сообщила, что сестру не видела и не слышала со свадьбы, так что толку от моего приезда будет не очень много. Я сказал, что мне это не трудно.

— Ну, если вы так хотите, — ответила она.

В организованном цыганском лагере я не был сто лет. Этот, в котором живет Кицци, довольно крупный — я насчитал больше двадцати трейлеров. Ровные, аккуратно нарезанные участки. Повсюду вазоны с цветами. Большой хозяйственный блок. Под любопытными взглядами я стучусь в дверь Кицци. Открывает мне миниатюрная женщина; выглядит она старше своих двадцати восьми лет. Волосы у нее туго стянуты в хвост на затылке; лоб расчерчен ранними морщинами. Я ищу в ее лице хоть какое-нибудь сходство с Розой, но практически ничего не нахожу: Кицци Уилсон рыжеватая, поразительно веснушчатая, с выдающимися изящными скулами и острым подбородком. Единственная общая черта у сестер — это рот: полные симметричные губы, очень белые зубы. Улыбка у Кицци, должно быть, очень приятная, но в данную минуту она не улыбается. Я представляюсь.

— Что ж, входите. Я ждала вас немного раньше.

Дверь расположена в задней части трейлера, рядом с входом в кухню. На безупречно чистом столе расставлены стальные миски. Есть здесь и газовая плита, но нет раковины — со времен моего деда в этом отношении ничего не изменилось. Стены обшиты кремовыми панелями из глянцевитого пластика; дровяная печь под каминной полкой не топится; на каждой стене висит по зеркалу, украшенному резным цветочным орнаментом. На U-образном сиденье в дальнем конце, под занавесочками, обшитыми оборками, сидит еще одна женщина — и при виде ее сердце у меня готово выскочить из груди.

— Моя вторая сестра, — представляет ее Кицци Уилсон. — Маргарет.

Если кто и похож на Розу, то это Маргарет Вуд, вернее, Маллинс, как ее зовут по мужу. Прямые густые волосы мышиного цвета и скругленная нижняя челюсть. Длинные темные брови. Теперь я отчетливо вижу, что она старше, чем сейчас была бы Роза, грузнее. И родимого пятна у нее нет.

— Кицци сказала, что вы хотите приехать. Я тоже здесь живу. Я старшая из троих.

Руки она мне не подает.

Кицци подводит меня к сиденью, я опускаюсь на скользкий кремовый винил и упираюсь ногами в пол, чтобы не съехать.

— Миссис Уилсон, у вас очень уютный трейлер.

— Спасибо.

Кицци наливает молоко и воду в кружки и ставит на стол. Чайные пакетики бултыхаются в них, точно утонувшие мыши.

— Мне скоро нужно ехать за мальчиками, — кивает она на громко тикающие часы с кукушкой, — так что времени у меня немного.

— Это много времени и не займет. Я просто хочу получить представление, каким человеком была Роза. Ну и если вы вспомните что-то о свадьбе или о том, что было после нее…

Я обращаюсь к обеим сестрам. Они расположились по разные стороны от меня, и мне приходится крутить головой, как зрителю на теннисном матче.

Обхватив ладонями свою чашку, Кицци поясняет:

— Я же сказала по телефону: от нее не было никаких вестей с самой свадьбы. Там мы и встречались в последний раз. Понимаете, когда люди кочуют, ты видишься с ними не так часто.

— А вы? — поворачиваюсь я к Маргарет.

— То же самое. Мы все были на свадьбе, — отвечает она с таким выражением, как будто мы говорим о чем-то совершенно не значащем. — И с тех пор ничего.

— Вам не показалось странным, что она не объявляется?

— Нет. Поначалу нет. Она ведь вышла замуж.

Маргарет смотрит на меня с легким вызовом.

— А потом? Когда вы начали предполагать, что что-то не так?

Сестры переглядываются.

— Пошли слухи, — вспоминает Кицци. — Кто-то сказал, что Роза сбежала. Неизвестно с кем.

— Но она сбежала с кем-то?

— Да. Так говорили.

— А сами вы не подозревали, что у нее в жизни что-то неладно?

Пытаться разговорить их — все равно что драть зубы. Сестрам кажется, что я обвиняю их в равнодушии. Они твердят, что не видеться с родными долгое время — совершенно нормально, что у них обеих семьи и дети, что им было некогда. Они ничего не слышали. Им ничего не известно о браке Розы. Они не пытались ничего выяснить.

— Можете рассказать мне, каким она была человеком? У вас ведь были близкие отношения? В детстве? — улыбаюсь я Кицци.

— Да уж наверное. Она была моей младшей сестрой. Я за ней приглядывала.

— В каком смысле?

Она разводит руками:

— Во всех смыслах. Я водила ее в школу. Играла с ней… ну, как обычно.

— У нее были друзья? В школе? Или еще где-нибудь?

Кицци качает головой:

— Роза была тихой девочкой. Очень тихой. Застенчивой, понимаете? Она отказывалась разговаривать с незнакомыми людьми. Ходила за мной повсюду как хвостик. Я бы знала, если бы у нее были друзья…

Вздохнув, она ссутуливается и снова переглядывается с сестрой.

Теперь я обращаюсь к Маргарет:

— Вы двое, похоже, сохранили близкие отношения.

Маргарет сверкает на меня глазами:

— Мы вышли замуж за двоюродных братьев. Стив с Бобби работают вместе.

— А, понятно. И с семьей Янко вы больше не общались?

— Нет.

— Как вам показался Иво Янко?

Маргарет фыркает, но ничего не отвечает.

— Он вам не понравился?

Кицци хмурится, отчего морщины еще глубже прорезают ее лоб.

— Насколько хорошо вы знали его до свадьбы? Или кого-нибудь из членов его семьи?

— Да мы не особо их знали. Их вообще никто особо не знал. Они были — как бы это сказать? — одиночки. Не такие, как мы.

Она беспомощно смотрит на сестру.

— Кицци имеет в виду, что их не очень любили, — поясняет та.

— Вот что забавно. Иво в самом деле пытался произвести на Розу впечатление — правда, Мардж? А ведь девушки вешались на него гроздьями. Им наплевать было на его семью. Никогда бы не сказала, что кто-то вроде Розы способен привлечь его…

Она опускает взгляд, как будто чувствует себя предательницей.

— Слишком уж он был смазливый, — подает голос Маргарет. — Нельзя выходить замуж за мужчину, если он красивее тебя, — так я думала.

— Значит, они не казались подходящей друг другу парой?

Маргарет в раздражении качает головой и поясняет:

— Роза была такая смиренная. Ей надо было выбрать в мужья кого-нибудь… приятного. Иво приятным не был. Ему было наплевать на всех, кроме себя самого.

Она переводит взгляд на сестру.

Кицци, с несчастным видом стиснув в ладонях кружку, закусывает пухлую нижнюю губу и произносит так тихо, что мне приходится наклониться, чтобы разобрать слова:

— Я не могла поверить, что она сбежала, а я об этом ни сном ни духом. Я думала — куда еще ей идти? Кого она знает? Я все ждала ее, но она так и не объявилась. И я устала ждать. Я думала, что она придет ко мне, если захочет, но она не захотела. У меня тогда было уже двое детей. Что, по-вашему, я должна была делать?

Она снова поднимает на меня глаза, полные боли, и в этот миг кажется совсем молодой и хорошенькой. Мое сердце сжимается от жалости.

— И что, по вашему мнению, произошло?

— Ну откуда ж мне знать? Я не удивилась бы, если бы выяснилось, что он плохо с ней обращался, но… я удивлена, что у нее хватило духу сбежать…

Последнюю фразу она произносит каким-то надломленным голосом, глядя в окно. И добавляет: