Невидимки Пенни Стеф

11

Джей-Джей

Я твердо решил: когда вырасту, уеду жить во Францию. Интересно, удастся мне уговорить маму перебраться сюда вместе со мной? Конечно, придется хорошенько подучить французский: каждый раз, когда я пытаюсь что-то спросить, я понимаю, что говорю далеко не так хорошо, как считал. Вот интересно, наша «француженка» сама-то хоть раз в жизни была во Франции? Она все говорит абсолютно не так, как это делают французы. Сказал бы ей кто-нибудь, что ли.

За день до того, как мы возвращаемся в старую нудную Англию, у бабушки день рождения. Ей стукнуло пятьдесят восемь. С одной стороны, вроде бы жуть как много, а с другой стороны, не так уж и много, наверное, — по сравнению со всеми этими древними стариками, которыми кишит Лурд. Когда мы еще были там, я купил ей подарок. До нашего отъезда я не успел ничего сообразить, так что рискнул и отложил покупку подарка на потом, хотя и понимал, что это может закончиться плохо. К счастью, в Лурде оказалась уйма подарочных магазинов. Почти везде продают религиозные штуки: бесчисленные статуэтки Марии, грота и святой Бернадетты (Бернадетты всегда меньше и дешевле Марий). В одной такой лавке ба засмотрелась на несессер с изображением грота. Еще на нем была надпись: «Ощути чистоту святости!» Внутри оказалась мочалка, пена для ванн, мыло, и на всем были шутливые этикетки типа «Не все молиться, не грех и помыться», «Нечестивы нечистые!». Ба так хохотала, что не могла остановиться. Они как будто говорили: «Хотя мы и христиане, у нас есть чувство юмора!» Так что я вернулся в лавку один и купил для нее этот набор. Еще я купил эмалевый браслет для мамы и пакетик мятных леденцов на святой воде (наверное, это для тех моментов, когда у тебя дьявольски пахнет изо рта?).

Когда ба разворачивает подарок — мне пришлось разыграть в лавке целую пантомиму, чтобы объяснить, что мне нужно завернуть его в красивую бумагу, — она сначала хмурится, а потом улыбается и обнимает меня. Я не понимаю, по душе ей подарок или нет. В лавке мне казалось, он по-настоящему ей понравился, но теперь я в этом не уверен. Впрочем, ей больше никто ничего не подарил, кроме Кристо, да и то это я купил ей подарок от него — такое небольшое зеркальце, какие женщины носят в сумочке, в эмалевой оправе с голубыми цветами. Очень хорошенькое. Развернув его, она с улыбкой наклоняется поцеловать Кристо. Тот радостно сияет. Она явно понимает, что это не Кристо купил его. Может, думает, что это был Иво, хотя уж она-то должна его знать. Дед Тене твердит: «Девочка, тебе ни за что не дашь больше двадцати одного», она смеется, потому что это неправда, но видно, что ей лестно. Даже Иво улыбается и поздравляет ее с днем рождения. В кои-то веки все в сносном настроении.

Я не могу отделаться от ощущения, что мы все как будто затаили дыхание в ожидании чего-то. Мы должны вести себя наилучшим образом, потому что ждем чуда, и не должны сделать ничего, что могло бы его спугнуть. Я поглядываю на Кристо: нет ли в нем каких-нибудь изменений? И все остальные наверняка заняты тем же самым. Знаю, его искупали в святой воде всего несколько дней назад, и все равно не удержаться. С подобными вещами ждешь, что они случатся сразу: парализованные встанут из своих колясок и пойдут, а слепые прозреют. Но пока я не вижу никаких перемен; наверное, нужно подождать. Или все это чушь собачья, а так думать мне совершенно не хочется.

Но чем дальше мы отъезжаем от Лурда, тем глупее все это начинает казаться. Пластмассовые статуэтки, сделанные на Тайване (я проверял), толпы больных, медлительных стариков, предупредительные помощники с их дружелюбными улыбками. Бутылки из-под кока-колы, наполненные святой водой из крана. Не знаю. Конечно, мы каждый день поим Кристо святой водой, и она ему, похоже, нравится. Интересно, он понимает, в чем смысл всего этого? В последнее время мы не слышали от него ни слова. Не знаю, что он думает; может, он в это верит, потому что ему шесть лет и мы твердим ему, что святая вода поможет ему выздороветь, а мы ведь взрослые, а значит, не можем ошибаться. Но друг с другом про чудеса и все такое мы не говорим. В каком-то смысле кажется, что это какой-то спектакль, который мы разыгрываем ради шестилетки. Это спектакль, а мы не очень хорошие, но отчаянно старательные актеры.

Кроме дня рождения ба, на обратном пути случается еще кое-что важное. Иво с дедом Тене заставляют нас заехать в деревушку под названием Сен-Жан-сюр-что-то-там. Она лежит немного в стороне от нашего маршрута, и нам приходится поколесить по проселочным дорогам. Это где-то на полпути, в самом сердце Франции, но местность здесь более холмистая, чем та, по которой мы проезжали в Лурд. Края тут дикие и неприветливые, совсем не похожие на живописный теплый юг. Мы с ба едем следом через деревушку и останавливаемся. Кат недовольна, потому что это очередная задержка, а она и так уже сыта заграницей по горло. Никаких особенных красот, в отличие от всех тех мест, через которые мы проезжали, здесь нет; я представления не имею, зачем кому-то здесь останавливаться. Ба со вздохом закуривает:

— Могли бы уже Париж проехать.

Я выбираюсь наружу и подхожу к трейлеру деда Тене. Иво выносит Кристо из кабины фургона и протягивает мне:

— Пригляди за ним немного. Сынок, погуляй с Джей-Джеем, хорошо?

Я пристраиваю Кристо на бедре.

— Чего ради мы тут остановились?

Иво смотрит на меня с таким выражением, что я молча разворачиваюсь и ухожу.

— Пойдем посидим на травке? — говорю я Кристо. — Давай, вот так.

Дядя возвращается в трейлер и закрывает за собой дверцу. Может, они с дедом Тене опять повздорили? В последнее время они то и дело бранятся. Мы с Кристо идем вдоль обочины. Подходит ба. Накрапывает дождь, вокруг сыро, и присесть нигде не хочется.

— Что они теперь затеяли? — спрашивает она у меня.

— Без понятия.

— Черт подери. Я хочу уже наконец очутиться дома, а ты? Маму увидеть?

— Угу.

Я в самом деле скучаю по маме, но, если не считать этого, домой мне совсем не хочется. Опять обычная скучная жизнь, и школа, и нудеж про экзамены в следующем году.

— Вот было бы здорово жить во Франции!

Вообще-то, я вовсе не собирался этого говорить, оно само как-то вырвалось.

Ба вытаскивает сигарету изо рта и смотрит на меня с таким видом, как будто я сказал, что было бы здорово отрастить себе вторую голову.

— Жить здесь? И что тут делать?

— То же, что и все. Жить. Нужно только французский выучить, и все.

— В самом деле?

Она усмехается и смотрит на меня с этим несносным выражением, какое бывает у всех взрослых, — мол, ты столько всего еще не знаешь, лень даже начинать.

— А что тут такого? — говорю я.

Ба все с той же усмешкой пожимает плечами.

— Я мог бы. Я знаю, что ты думаешь. Так вот, ты ошибаешься.

— Ах, ты знаешь, что я думаю?

Я понимаю, что ступаю на тонкий лед, но меня уже несет.

— Да.

Она наставляет на меня палец:

— Юноша, ты понятия не имеешь, о чем я думаю.

— Ты думаешь, что такие, как мы, не переселяются во Францию. Ты думаешь — ну вот, этот глупый Джей-Джей снова витает в облаках. Ну, ничего, подрастет — поумнеет. Будет с дедом мусор собирать, дед из него всю эту горджиевскую дурь выбьет.

Щеки у меня горят от собственной дерзости. Лицо у ба каменеет.

— Не смей так говорить о деде! Кто, по-твоему, оплачивает твое драгоценное образование? Дед и его грузовик, вот кто!

— Вообще-то, школы у нас бесплатные.

— Бесплатные?! Да в твоем возрасте уже давным-давно пора работать, а не сидеть сложа руки. Помогать матери. Быть мужчиной. Но нет. Весь в своего папашу… никчемного горджио!

В какой-то миг мне начинает казаться, что она сейчас меня ударит. Я даже совсем забыл, что держу на руках Кристо, и мы переругиваемся через его голову, как бы смешно это ни звучало.

Ба, судя по всему, в бешенстве: обычно она не употребляет бранных слов, хотя моего никчемного папашу-горджио поминает всякий раз, когда я вывожу ее из себя. Это нечестно, потому что, во-первых, отцов не выбирают и, во-вторых, я не знаю даже, как его зовут, я вообще ничего о нем не знаю. Что я могу сказать в ответ?

И тут Кристо протягивает пальчик и тычет меня в подбородок. Так он говорит: эй вы, хватит кричать.

— Прости, Кристо. Мы ведем себя глупо?

— Да, Кристо, — подхватывает бабушка, — прости. Я слишком устала от дороги. Мне хочется домой. Нам всем нужно поскорее попасть домой, — добавляет она, бросая на меня сердитый взгляд.

Иво выходит из трейлера и, закурив, направляется к нам.

— Поехали уже дальше, — говорит ему ба. — Мой внук сводит меня с ума.

— Прости, тетя Кат. Мы с папой просто хотели поговорить. Видишь ли, мы остановились здесь потому… — Он оглядывается. — Потому что здесь погибла Кристина. На этой дороге.

— Ох, — вздыхаю я.

— Господи, Иво. — Ба крестится. — Что же ты сразу не сказал?

Он молчит.

— Если хочешь, можно сходить к ней на могилу, — предлагает ба.

Иво смотрит куда-то на мое правое ухо.

— Нет, — произносит он наконец. — Она… ее кремировали. Вот так.

— Ох, — повторяю я снова.

Я принимаюсь оглядываться по сторонам с мыслью, что надо бы набрать цветов и оставить их здесь. Но цветов тут что-то не видно — одна только трава. Не положишь же на дорогу охапку травы в память о погибшем человеке.

Иво берет у меня Кристо, и тот кладет голову отцу на плечо. Ба с Иво ходят по обочине туда-сюда и вполголоса о чем-то переговариваются, не обращая на меня никакого внимания. Разумеется, бабушка помнит Кристину. А я не помню. Мне было всего два года, когда она погибла, я вообще ни разу в жизни ее не видел, это произошло еще тогда, когда мама была в немилости и жила в Бейзингстоке.

Я ворошу ногой траву и вдруг замечаю какие-то маленькие цветочки. Чем больше я их ищу, тем больше нахожу. Я так увлекаюсь, что даже забываю, зачем их рву. У меня получается довольно приличный букет, с листьями папоротника и прочей зеленью. Выглядит он очень симпатично. Я размышляю об этой девушке, которую никогда не видел. Не знаю, любила она цветы или нет, но разве их кто-то не любит? Я возвращаюсь к остальным. Они уже рассаживаются по машинам, и, когда я подхожу, полюбоваться моим букетом некому.

— Джей-Джей! — кричит из кабины «лендровера» ба. — Давай живей. Что ты там ковыряешься?

Двигатель с угрожающим ревом заводится.

— Ну, счастливо тогда оставаться!

Я кладу букет на обочину со словами:

— Это тебе, Кристина, от твоего племянника Джей-Джея. — И сажусь в машину.

12

Больница Святого Луки

Видения время от времени возвращаются, когда я уже начинаю думать, что избавился от них. Они захлестывают меня без предупреждения и столь же внезапно улетучиваются. Я вижу то, чего нет на самом деле. В основном — не знаю уж, чем я это заслужил, — видения эти кошмарные. Совсем не похожие на те, что случаются под воздействием кислоты, — те, насколько помню, были причудливыми, дурацкими и до колик смешными. Хотя на этот раз — пока не появилась женщина с песьей головой — с занавесками на окне тоже происходило что-то странное. Нечто необыкновенное, ослепительное. Описание не слишком вразумительное, но нужных слов, чтобы это объяснить, просто не существует.

Я не знаю ее, но в ней сквозит что-то очень знакомое. Это неприятное чувство — сродни тому, какое испытываешь, когда встречаешь на улице человека средних лет и понимаешь, что в последний раз вы с ним виделись еще в школе и что твое собственное лицо, скорее всего, с тех пор изменилось точно так же, как и его. Так вот, это существо скачет на мне верхом, как в прошлый раз, и все же меня гложет страх, что ей этого не хочется, что я каким-то образом ее принудил. Видимо, дело в атмосфере… нежелания. Возможно, это нежелание даже мое собственное, но я не в силах остановиться. Потом в моем — за неимением лучшего определения — «сне» она начинает пожирать меня. У нее длинные зубы. У нее когти и слишком много голов. Она вообще больше не женщина, а существо из ночных кошмаров. Обездвиженный и безгласный, я не в состоянии спастись. Существо раздирает мне грудь — это нечеловечески больно — и что-то вырывает оттуда. Это мой позор, часть меня, которую я презираю больше всего, то, без чего я не могу жить.

Почему меня пронзает мысль: «Роза»?

Когда в палату входит доктор Цыбниска со своей папкой и усаживается на стул рядом с моей кроватью, я вздыхаю с облегчением. Выглядит она необычайно гордой собой.

— Ну, Рэй, как наши дела сегодня?

Ее громкий голос, как обычно, бьет по ушам. Я стараюсь не морщиться.

— Все в порядке, — бормочу я и остаюсь вполне доволен собственным голосом.

— Вот и славненько. Больше кошмаров не было?

Я решительно мотаю головой.

Доктор склоняется надо мной, берет меня за левую руку и принимается ее осматривать. После чего заносит что-то в свои бумаги, изучает график над моей постелью.

— А как правая? До сих пор без улучшений?

Я, скосив глаза, смотрю на руку. Пошевелить ею я не могу, так что это единственный способ убедиться, что моя конечность до сих пор при мне.

Доктор извлекает откуда-то металлический инструмент и вдавливает его в мое запястье. Я ничего не чувствую. Она что-то помечает у себя.

— Ладно. Мы наконец-то получили результаты некоторых анализов.

Вид у нее возбужденный. Как у человека, который собирается объявить, в чем тут соль.

— Токсикологические исследования выявили разнообразные следы тропановых алкалоидов в вашем организме!

Я ничего не говорю — не знаю, что сказать.

— Мы обнаружили следы скополамина, гиосциамина, а также эрготамина. Очень интересно. Это объясняет ваши галлюцинации.

Галлюцинации. Слава богу! Спасибо тебе, Господи. Это все не по-настоящему. Ничего и никого такого на самом деле не было. Я пытаюсь убедить себя в этом, но…

— Вы знаете, что это такое? — спрашивает она меня.

— Нет.

— Алкалоиды, которые получают из ядовитых растений. Но более существенно то, что они обладают психотропным эффектом. Вы экспериментировали с подобными веществами? Пытались словить кайф? Не могли случайно переборщить с дозировкой?

Я усиленно мотаю головой. Ни один неудачный эксперимент дней моей молодости и в сравнение не идет с этими кошмарами.

— При таких результатах вы должны были проглотить два или три вида различных ядовитых растений. Вы знаете, как это произошло? Овощи сами выращиваете? Грибы в лесу собираете?

Я снова мотаю головой. Видела бы эта докторша содержимое моего холодильника! Как и мой отец, который все детство перебивался подножным кормом и потому относился к полуфабрикатам с благоговением, я знаю, что натуральное далеко не всегда значит лучшее.

Она делает очередную пометку.

— Странно. Эрготамин… Вы знаете, что это такое?

— Нет.

— Более распространенное название — спорынья.

Это слово мне также ни о чем не говорит. Но она, похоже, воодушевляется все больше и больше. С моей точки зрения, все это ничуть не весело.

— Спорынья — это гриб, который паразитирует на злаковых. Там, где не применяют фунгициды, она может появляться до сих пор, особенно в условиях дождливой погоды, как этим летом. Но в нашей стране случаев отравления спорыньей не было, наверное, со времен Средневековья!

Она с сияющим видом откидывается назад.

— Так что вы — крайне редкий случай.

— Спасибо, — благодарю я.

— ЛСД — производная спорыньи. Возможно, некоторые люди до сих пор используют спорынью, чтобы поймать кайф. Вы этим занимались?

— Нет.

— Есть какие-нибудь мысли относительно того, как вы могли проглотить ее?

— Нет.

Я отвечаю «нет», но мысли у меня начинают появляться.

— Это пройдет?.. Я выздоровею?

— У нас есть все основания надеяться на лучшее. Картина довольно сложная… Паралич — явление не слишком обычное, хотя зарегистрированы случаи отравлений спорыньей, вызвавших паралич и галлюцинации. Некоторые специалисты полагают, что так называемая порча, которую якобы наводили на людей ведьмы в эпоху Средневековья, на самом деле была последствием употребления в пищу хлеба, пораженного спорыньей. Вам очень повезло. Все эти вещества могут быть смертельными.

— Я вспомню, что произошло?

— Будущее покажет. Но при отравлениях скополамином потеря памяти зачастую бывает необратима.

— Это тоже гриб?

— Нет. Он содержится в растениях семейства пасленовых. В белене, красавке и некоторых других. Ядовиты все части растения, но скополамин имеет горький вкус, поэтому съесть его случайно очень трудно. Это делириант, но очень токсичный. Легко получить передозировку.

Она смотрит на меня; должно быть, ждет, не сделается ли у меня пристыженный вид. Последнее, что я помню, — это себя в трейлере. Пиво. Еду. Братание. Улыбки. Разговоры. Все было совершенно… обыденно.

Я качаю головой, в смысле — не знаю, возможно. И тут мне кое-что припоминается.

— А отравление спорыньей и лихорадка святого Антония — не одно и то же?

— Да, это одно из проявлений эрготизма. На ваше счастье, вы получили недостаточную дозу. Лихорадка святого Антония — гангренозная форма эрготизма. Кровеносные сосуды сужаются, конечности ссыхаются и отваливаются, — впрочем, эта форма все равно практически всегда смертельна. У вас же лишь небольшое шелушение, и все.

На лице у меня, должно быть, отражается недоумение, потому что доктор снова поднимает мою левую руку и, перевернув, демонстрирует мне кожу на предплечье. Она слегка шелушится, как будто я слишком много времени провел на солнце.

— Вот, смотрите. Это свидетельство нарушенного кровообращения. В вашем случае — не слишком серьезного. Дозы, которую вы получили, хватило только на то, чтобы вызвать конвульсивную форму: мышечные спазмы, слабость, галлюцинации…

— Значит… — Я действительно не знаю, с какой стороны подойти к этой теме. — Когда такие вещества принимают намеренно, какого эффекта ожидают?

— Я в подобных вещах не специалист, но, думаю, эти вещества принимают, чтобы получить кайф, вызвать галлюцинации. Но это огромный риск.

— А их можно использовать, чтобы кого-нибудь отравить? Убить?

Вид у нее становится встревоженный.

— Я бы сказала, что для того, чтобы наверняка убить человека, ему нужно дать значительную дозу. Вы получили совсем небольшую. Скополамин используют, если нужно заставить человека о чем-то забыть. Там, откуда я родом, его давали роженицам. Его называли «сумеречный сон». Женщины забывали о боли.

— Значит, я ничего не вспомню?

— Возможно.

Она смотрит на меня с таким выражением, как будто что-то прикидывает. Мне кажется, она хочет мне что-то сказать, но так ничего и не говорит.

Я должен хорошенько это обдумать. Сложить вместе все части головоломки. В памяти у меня зияет провал, но кое-что я все-таки помню. И помню твердо. И возможно — я не утверждаю наверняка, я лишь говорю «возможно», — то, что я нахожусь здесь, в таком состоянии, — еще одна улика. Потому что в противном случае это не имеет никакого смысла.

Интересно, когда Хен собирается навестить меня в следующий раз? Разве он об этом упоминал? Я уверен, мне нужно с ним поговорить. Кажется, я что-то хотел ему рассказать. Что-то про Розу… Что-то важное, но находящееся не на виду, словно далекий берег, скрытый в тумане.

И тут я вспоминаю. И хотя Хен пока ничего не знает (как я мог не сказать ему об этом?), теперь это уже не кажется таким важным, говоря по правде. Это не идет ни в какое сравнение с ошеломляющим желанием спать.

Все это было так давно. Найти ее — совсем не значит спасти.

Теперь уже слишком, слишком поздно.

13

Рэй

Нужное мне место оказывается чуть в стороне от съезда с шоссе А32, неподалеку от Бишопс-Уолтема в Гэмпшире. Дорога идет под уклон, и перед моим взором раскидывается полускрытый разросшейся живой изгородью поворот, ведущий к лесистой пустоши. Лесополоса из вечнозеленых деревьев, высаженная вдоль обочины, защищает это место в том числе и от случайных гостей. Чтобы обнаружить стоянку, на которой расположилось семейство Янко, нужно проехать сквозь узкий просвет, идущий под углом к дороге. Если бы мне не сказали, что трейлеры стоят там, я никогда бы их не заметил. Насколько мне известно, это место Янко арендуют частным образом; оно совсем не похоже на муниципальный лагерь, где я встречался с Кицци Уилсон. Здесь трейлеры — я насчитал их пять — стоят широким кругом, буксирными балками наружу. Большие окна смотрят друг на дружку, но между трейлерами там и сям растут небольшие деревца, только в центре пятачок пустого пространства со следами кострища. За трейлерами припаркован «БМВ» последней модели и «лендровер». Судя по глубоким колеям, это не единственные их машины. Неподалеку от въезда свалены в кучу мешки с мусором, но в остальном тут сравнительно чисто. Вокруг ни одной живой души. Даже собак нет. Зато тарахтит небольшой генератор, а из трубы на крыше одного трейлера идет дымок.

Я выхожу из машины, захлопываю дверцу и жду.

Дверь самого большого трейлера, поблескивающего хромом и краской, открывается, и выходит невысокая полная женщина. Ей хорошо за пятьдесят, у нее крашеные черные волосы, взбитые вокруг лица, и густо напудренные загарной пудрой щеки. Одета она в кремовый с коричневым брючный костюм, в руке держит сигарету.

— Это частное владение. Посторонним сюда нельзя.

— Здравствуйте. Меня зовут Рэй Лавелл. Я разыскиваю Иво и Тене Янко. Мне сказали, что они могут быть здесь.

Она с ног до головы мерит меня взглядом:

— Да? И кто же это вам так сказал?

— Сестра Тене, Луэлла.

— Лулу? Боже правый! Вы видели Лулу?

— Ну да.

— Как, вы сказали, вас зовут?

— Рэй Лавелл. А вы миссис Смит?

Ее губы кривятся: отвечать ей явно не хочется.

— А в чем дело?

— Дело в том, что… я пытаюсь разыскать Розу Вуд. Жену Иво.

— Черт побери. Здесь ее нет, так что вы только зря потратили время.

— Я знаю, что это все было давным-давно, и хотел бы просто с ними поговорить. Я частный детектив. Опрашиваю всех, кто ее знал.

Женщина задумывается и внимательно изучает меня. Без сомнения, она отметила мою цыганскую фамилию, а даже если бы и не отметила, у нее есть глаза. Прав был Леон: у горджио тут не было бы ни единого шанса.

— Подождите тут, — произносит она наконец и направляется к другому трейлеру, самому дальнему от въезда.

Чтобы чем-то себя занять, я принимаюсь разглядывать трейлеры. Женщина — насколько я понимаю, Кат Смит — вышла из самого дорогого и самого большого. Тот, в который она зашла, постарее — «Вестморланд стар» шестидесятых годов. Три остальных поменьше и поскромнее. Интересно, наблюдает ли кто-нибудь за мной сейчас? В цыганских таборах обычно уйма народу, стаи ребятишек и собак, хотя здесь я пока что не видел никаких следов ни тех ни других. Меня разбирает любопытство, но демонстрировать его слишком явно мне не хочется. Это было бы невежливо, поэтому я стою у машины, пока Кат не появляется снова и не зовет меня внутрь.

Очутившись в трейлере, я словно переношусь в другую эпоху.

Внутри полутемно, окна задернуты короткими тюлевыми занавесками, в воздухе слабо пахнет дегтем. Кухонный отсек выглядит безрадостно, но от зажженной плиты расходятся волны душного тепла. В дальней части, посреди эркера, сидит за складным столом пожилой мужчина. Он кажется слишком громоздким для такого маленького пространства, или, быть может, это обилие разнообразных узоров создает впечатление тесноты: буфеты забиты фарфором и хрусталем, а на обитых панелями под дерево стенах чуть ли не каждый дюйм покрыт фотографиями, тарелками и картинками.

— Не возражаете, если я не буду вставать: годы уже не те.

У Тене Янко густые седые волосы, ниспадающие на лоб и вьющиеся кольцами у ворота, темно-карие глаза и располагающее обветренное лицо с пышными усами. Глубокие морщины вокруг глаз придают ему добродушный вид. Эдакий романтический цыганский рай[17] с картинки, хоть сейчас на обложку детской книжки. Я уж думал, таких больше не бывает.

Не вставая со своего места, он протягивает мне руку и крепко жмет мою.

— Приятно познакомиться, мистер Янко… спасибо.

Я опускаюсь на предложенное мне сиденье.

— Кат, давай-ка выпьем чайку, — бросает он, не глядя на сестру.

Она выходит на кухню, отделенную полукруглой аркой, и ставит чайник.

— Может, мистер Лавелл хочет пропустить по рюмашке?

— Нет-нет, чая вполне…

— Ну а я выпью.

Кат бросает на брата сердитый взгляд, с грохотом опускает на стол жестянку с чаем и выходит из трейлера.

Тене смотрит на меня, опершись локтями на стол.

— У вас, мистер Янко, очень славный трейлер.

— Спасибо. Я стараюсь поддерживать его в том же виде, в каком все было при моей жене, когда она была еще жива.

— Ох, примите мои соболезнования…

— Значит, вы частный детектив. Ни разу в жизни не видел ни одного детектива.

— Вы не много потеряли.

— Прямо как в кино…

— Ну, мистер Янко, на самом деле это далеко не так увлекательно.

— Зовите меня Тене.

— Какое у вас необычное имя.

— Это старое семейное имя. Но вы ведь романичал,[18] поэтому к таким именам непривычны.

— Мой отец из осевших, а мать была горджио.

— Но вы все равно остались Лавеллом.

— Да.

— Я думал, все частные детективы из бывших полицейских, но что-то подсказывает мне, что вы не полицейский. И не из военных.

— Верно. Я стал работать на частное агентство сразу же после того, как окончил колледж. И мне это понравилось.

— Колледж? Неплохо, очень неплохо. Ваш папа, должно быть, очень вами гордится.

— Его уже нет в живых. Но он действительно очень гордился.

— Он ведь был почтальоном, я ничего не путаю? Барт Лавелл?

Я испытываю легкое эмоциональное потрясение, и у меня сбивается дыхание.

— Да. Вы с ним встречались?

Тене качает косматой головой:

— Он ведь был не из тех, кто ездит на ярмарки. Ни в Эпсоме, ни в Стоу не бывал.

— Нет, он был почтальоном, как вы и сказали. У него было не слишком много времени на отдых.

Тене согласно кивает:

— Ну а мы всегда колесили по стране.