Операция «Танк времени». Из компьютерной игры – на Великую Отечественную Таругин Олег
А потом на него снова накатило. Правда, он даже с шага не сбился, как ковылял себе, так и ковылял дальше, припадая на обожженную ногу. Зато в голове словно семидесятишестимиллиметровая осколочная граната рванула. И все сразу стало на свои места. И игра, и эффект полного погружения, и все эти попадания в прошлое, и то, что он так и не вышел из последнего боя… Все оказалось именно так, как они с Ленкой и предполагали. То есть по-настоящему. Он и на самом деле воевал, пытаясь переиграть проигранные в реальности бои — и проигрывал их, как и его предки до того. Зато теперь он знал, что такое закрытый в две тысячи седьмом году проект «Слияние», и знал, почему его свернули власть имущие. Знал, что он не одинок; что еще десять ребят в этот самый момент делают все возможное и невозможное, чтобы совсем немного подкорректировать историю, сами того не желая… или, наоборот, желая — ведь теперь и они тоже знают правду! И одна из них, незнакомая ему девчонка с ником «Филька-Т-34» воюет где-то совсем рядом, в составе южной группировки.
Но самое главное, он знал, зачем он здесь и что ему надлежит сделать. В его сознании отпечаталась полная хронологическая справка последних дней Барвенковской операции… ну да, все верно, буквально через несколько дней наступательная операция станет оборонительной, и немцы замкнут кольцо окружения, сформировав тот самый знаменитый «Харьковский котел». Из ослабленной оборонительными боями и попытками контратак Пятой гвардейской к своим выйдет всего лишь пять изношенных танков, две полуторки, одна трехосная машина с зенитной пулеметной установкой и сто пятьдесят пять бойцов из тысячи двухсот одиннадцати. Раненый командир Пятой гвардейской танковой бригады попадет в плен, а комиссар погибнет в бою. И сейчас он, Кирилл Иванов, может переломить ситуацию, может, поскольку знает, что, как и когда будет происходить. Вот такой вот нетипичный «попаданец», если пользоваться литературной терминологией десятилетней давности. Не «с ноутбуком к Сталину», а все своими силами, ручками, так сказать…
Бухающие по южноукраинской пыли разношенными кирзачами боевые товарищи так ничего не поняли и не заметили, разумеется. А Кирилл ощутимо воспрянул духом. И что с того, что там, в будущем, он лежит в коме на функциональной кровати в реанимации Склифа? Да ровным счетом ничего! Если Ленка окажется именно тем человеком, с которым стоит на всю жизнь связать собственную судьбу, она сделает все как следует. Да и родители помогут. А в том, что все именно так и обстоит, он отчего-то нисколько не сомневался. На Лену можно положиться, она девчонка правильная и, что куда как важнее, надежная. Справится. А он сам? И он тоже должен справиться, просто права такого не имеет — не справиться!
Затем они вышли к железнодорожной станции и расположению медсанбата. И Кирилл понял, куда летели давешние «Штуги» и что оказалось их целью. Станцию смело можно было считать бывшей, как и скудные запасы горючего и боеприпасов, столь необходимые остаткам бригады. Всего этого больше просто не существовало в природе. Остались лишь разбитые пути, искореженные рельсы да остовы догорающих вагонов. И разгромленный санбат, по расположению которого немецкие асы прошлись уже напоследок, не особо и прицельно, просто высыпав нерастраченный остаток бомб…
Летний ветер лениво прибивал к почерневшей, усеянной обломками и трупами земле дым; все, что могло гореть и взрываться, уже отгорело и взорвалось. Неподалеку от развороченной фугасными бомбами станции застыло в поле несколько танков — «тридцатьчетверка», КВ, парочка «шестидесятых» и аглицкая диковина по имени «Матильда». Судя по всему, танки не сумели пойти в атаку, оставшись для поверхностного ремонта на СПАМе — сборном пункте аварийных машин, где и попали под бомбежку, не особенно, впрочем, и пострадав. Ремонтникам, видимо, просто повезло, поскольку основной целью штурмовиков все-таки была сама станция. У «Ворошилова» размоталась гусеница и оказалась поврежденной ходовая, у Т-34 был поднят люк МТО — перед самой бомбежкой ремонтники, видимо, ковырялись в запортачившем дизеле. Еще один Т-34 лежал на боку по другую сторону невысокой насыпи, уткнувшись стволом в землю: фугаска угодила достаточно близко, чтобы перевернуть двадцатисемитонную махину, но вряд ли всерьез ее повредила. «Хотя пушку почти наверняка со станка своротило», — профессионально отметил Кирилл. Еще один танк, похоже, тоже английский, смело можно было вычеркивать из списка боевых единиц: прямое попадание; уже не танк, собственно, а так, груда искореженного металла и метров двадцать утонувших в пыли и пепле гусеничных лент…
Между снесенными взрывами палатками санбата и перевернутым набок помятым автобусом со здоровенным знаком Красного креста на крыше бродили санитары в замурзанных, некогда белых халатах, собирая на пропитанный кровью брезент носилок не то уцелевших раненых, не то оставшееся от тех, кому не повезло. Помнится, кто-то из историков новой волны убеждал, что немцы не бомбили госпиталя и санитарные суда, а если и бомбили, то исключительно по ошибке или в результате провокации самих же медиков или раненых? Ага, ага, вот именно так! Эх, жаль только, ни одного из них сейчас тут нет, хотелось бы взглянуть на его рожу! После того, как основательно проблюется за кустиком, разумеется, зрелище, откровенно говоря, не для слабонервных… На месте крайней, самой близкой к железнодорожной насыпи палатки осталась лишь пятиметровая воронка, тоже прямое попадание. Собирать там уже нечего и некого, разве то, что поместится в этой самой воронке — еще и место останется…
И, стоя на вершине невысокого холма и разглядывая все это жуткое разорение, Кирилл неожиданно принял решение. Да, нужно собрать выживших и прорываться из окружения, до которого остались считаные дни. Где там они начали прорыв в реальной истории? В районе села Лозовенька, ага. Что ж, поскольку исход всей операции уже не вызывает у него ни малейших сомнений, он постарается кое-что изменить. Вот только… хватит ли авторитета юного лейтенанта Логова, недавнего выпускника танкового училища? А, неважно. В званиях и должностях на войне быстро растут, а петлиц под комбинезоном не видно. Представиться майором, комбатом вон хоть тех же легких Т-60 их бригады, и возглавить прорыв. Проверять все одно никто не станет, не та ситуация… Что еще? Исторические данные из неожиданного и, нужно полагать, последнего подарка разработчиков «Танкового клуба», информационного пакета, с удивительной легкостью приходили на ум. Там, в мае реального сорок второго, в прорыв пошло шесть десятков танков и двадцать тысяч бойцов. Сколько вышло — известно.
И он сделает — или изо всех сил постарается сделать! — все возможное и невозможное, чтобы изменить эту мрачную статистику…
— Суки… — прокомментировал увиденное один из пехотинцев. — Летают, б…ди, и бомбят. Кто б им леталки-то поотрывал…
— А самому слабо? — обернулся к нему Кирилл, душу которого неожиданно захлестнула какая-то необъяснимая, лихая и яростная веселость. — Или руки коротки? Вот мы и поотрываем, товарищ красноармеец, причем по самые помидоры поотрываем!
Судя по всему, шутку про «оторвать по самые помидоры» в этом времени еще не придумали, и все залились искренним смехом. Выждав пару секунд, Кирилл рявкнул:
— Отставить смех! Значит, так, кто считает себя достаточно дееспособным, помогает собирать раненых, остальным отдых и перевязки… если есть, кому перевязывать. Ты, — как зовут кэвэшного наводчика, он так и не спросил, поэтому просто ткнул пальцем в грудь. — Разберись с машинами, собери людей, особенно ремонтников. Узнай, насколько серьезные повреждения и можно ли отремонтить в полевых условиях. Ясно?
— Да, — слегка стушевался танкист. И неожиданно чуточку мстительно добавил: — Товарищ командир, а вы так и не представились?
Кирилл медленно обернулся, глядя на того тяжелым, как он надеялся, взглядом. И, неожиданно даже для самого себя, изрек, зная, что его скромных лейтенантских кубарей тот под комбезом всяко видеть не мог:
— Майор Иванов, командир батальона легких танков. Может быть, вам еще и документы показать, товарищ боец?
— Простите, тащ командир, виноват… Так я тогда это, побег выполнять?
— Выполняй, — буркнул парень, с удовлетворением понимая, что выдержал первый, крохотный совсем экзамен на собственную профпригодность. Те, кого он собирается повести за собой, должны ему верить. Полностью — и до самого донышка, как Ленка говорила. А иначе — профанация сплошная, а не командир, не о чем и говорить…
— Ладно, бойцы, пошли, что ли, вниз? Работы вон непочатый край, а мы ж еще и раненые…
Уцелевших на разгромленной ЖД станции оказалось не так уж и мало, как показалось вначале, почти полсотни человек. Ремонтники, танкисты, санитары, две медсестры и контуженный близким взрывом военврач в чине капитана — ну и, собственно, раненые, как легкие, «дееспособные», как выразился только что сам Кирилл, так и тяжелые. Командиров среди уцелевших не обнаружилось. Еще семьдесят человек, в основном тоже раненых, уже выведены из состава действующих войск стараниями асов Люфтваффе, уложивших пару полусотенных бомб по расположению сортировочного пункта медсанбата…
Нашелся и транспорт, целых три машины, две полуторки и трехтонный «ЗиС», замаскированные в недалекой рощице и не обнаруженные немецкими самолетами. Да и перевернутый близким взрывом автобус оказался почти не поврежденным, разве что напрочь лишившимся стекол и с издырявленным осколками кузовом и колесами. С танками, со слов ремонтников, все тоже обстояло более-менее, за сутки, максимум двое они обещали восстановить все боевые машины. Вот только заправлять их оказалось практически нечем, разве что по-братски разделить на всех оставшуюся в баках соляру, чего могло хватить от силы на полсотни километров. Зато нашелся бензозаправщик, в цистерне которого оставалось почти полтонны горючего…
Ночь прошла на удивление спокойно. Кириллу сменили повязки, обработав раны чем-то антисептическим, после чего он, приняв принесенные военврачом боевые сто граммов в качестве противошокового и стимулирующего в одном алюминиевом флаконе, мгновенно отключился. Капитан медслужбы, явно намеревавшийся о чем-то переговорить, лишь горестно махнул рукой — мол, контузия, все понятно, — и ушел спать. Впрочем, перед сном все-таки Кирилл раздал указания ремонтникам, которые, кровь из носу, должны были поставить на колеса — ну да, гусеницы, конечно же, гусеницы! — хотя бы четыре из шести имевшихся в наличии танков.
Разбудил Кирилла на рассвете один из ремонтников, с покрасневшими от усталости и недосыпа глазами, доложив, что три машины, «тридцатьчетверка», «Ворошилов» и Т-60, уже на ходу, а «Матильду» отремонтируют в течение дня. Со вторым «шестидесятым» и перевернутым Т-34 обстояло намного хуже. С первого пришлось снять часть деталей для ремонта менее поврежденного собрата, а второй слишком серьезно повредил пушку, переворачиваясь, и отремонтировать ее в полевых условиях и вне передвижной мастерской не было никакой возможности. Кирилл особо не раздумывал, приказав перегрузить остатки боеприпасов и слить горючее с поврежденных машин, а сами танки бросить. Хотел было отдать распоряжение хорошенько их раскурочить, а то и вовсе подорвать, чтобы немецкие трофейщики помучились как следует, восстанавливая, но вовремя догадался, что бойцам пока рано знать все подробности. Для них ведь пока никакого краха всей операции нет, есть лишь временные трудности и упорное сопротивление противника, хотя солдатский телеграф уже наверняка начал потихоньку передавать правду…
После завтрака — пары галет и кружки жиденького, почти прозрачного чая без сахара — Кирилл на правах временного командира сводного отряда провел поверку личного состава, почти сразу же выявившую и еще одну проблему: дееспособных танкистов кроме него самого оказалось всего пятеро. А танков, соответственно, четыре. Иными словами, ехать-то они смогут, а вот воевать… Что ж, будем надеяться, до указанного военврачом городка, где разместился госпиталь и какие-то тыловые службы (какие именно, тот не знал), они доберутся, не напоровшись на немцев. Которых тут, по идее, еще никак быть не должно… Вот только в последнее время Кирилл все с большей опаской относился ко всяким там «по идеям» и «навернякам». Не так уж далеко до линии фронта, да и изломанная она в последние дни, линия та…
Подошедший сзади капитан медслужбы смущенно кашлянул, привлекая его внимание:
— Товарищ майор, разрешите?
— Слушаю, что у вас? — Кириллу отчаянно хотелось спать, но он прекрасно осознавал, что сон для него в ближайшие дни станет немыслимой роскошью.
— Раненые. У нас ни перевязочных средств, ни медикаментов, вы еще вчера видели. Нужно срочно вывозить. За ночь еще пятеро умерло, да и дорогу не все выдержат. Впрочем, и в госпитале уже не всем помогут… — он судорожно вздохнул, виновато взглянув парню в глаза. Глаза, как и у давешнего механика, были красные, воспаленные…
— Добро. Подгоните машины и начинайте погрузку. Ваш автобус сейчас отремонтировать нет возможности, сами видели, что с колесами, возьмем на буксир к танку. Выступаем… Сколько вам нужно времени?
— Час, не больше.
— Все, начинайте. Распорядитесь от моего имени, бойцы помогут с погрузкой. Кто не поместится, тех пусть грузят прямо на танки и в машину зенитчиков. Выступаем через час, вместе с танками, пехота, кто способен передвигаться, своим ходом.
— Спасибо, товарищ командир! — просиял медик. — Разрешите идти?..
Выступили по плану, пустив вперед достаточно шуструю «тридцатьчетверку», затем грузовики с ранеными и, в качестве арьергарда, остальные танки. Недопочиненную англичанку оставили на двух ремонтников, которые должны были догонять их, как только танк окажется на ходу. Остальных пятерых Кирилл на всякий случай забрал с собой, в глубине души надеясь, что по дороге они вполне смогут подобрать еще несколько брошенных по обочинам танков, и своих, и трофейных. Для того, что он задумал, каждый танк, даже легкий, был на вес золота. И каждый боец, разумеется, тоже…
Дорогу Кирилл запомнил исключительно плохо. Ехать ему пришлось на танке, как-то неудобно было занимать место в одном из грузовиков, где на счету был чуть ли не каждый сантиметр, так что почти сразу же его жутко растрясло, хоть он и сидел на своем привычном месте, наверху на башне. Снова разнылась рука и ожог, кружилась и болела голова. Все происходящее воспринималось как-то… ну, отрывочно, что ли. Разум выхватывал лишь отдельные детали, наотрез отказываясь складывать их в единое целое…
Две глубокие колеи, дохлая, уже раздувшаяся лошадь на обочине — пожалуй, именно она запомнится сильнее всего, если у него когда-нибудь будет возможность вспоминать… Как же она воняла. И даже сейчас, когда он был достаточно далеко — запах на такие расстояния просто не может распространяться — нос его хранил воспоминание об этой жуткой вони. Смешно: нос — и хранит воспоминания…[3]
Разбитая — ремонтников можно и не беспокоить, никаких шансов восстановить их скромными силами не было даже теоретически — техника по обочинам и в кюветах. Танки, и наши, и фрицевские, автомобили, перевернутые, расщепленные взрывами и траками подводы. Воткнувшийся в основание холма, но отчего-то не взорвавшийся самолет, с башни отчетливо виден квадратный киль с разлапистой свастикой, отлетевшее в сторону левое крыло с желтой оконцовкой и черно-белым крестом…
Приткнувшаяся возле самой колеи «StuG III», крест наспех замазан, поверх нарисована суриком не слишком геометрически-ровная красная звезда. Трофей. Отчего ж бросили, интересно, даже люки открытыми оставили? Нужно послать ремонтников, пусть разберутся, если что, такая пушечка и самим пригодится…
И, наконец, люди…
Взгляд выхватывал только лица. Лица серые от усталости, лица с безнадежным выражением — и лица твердые, суровые, полные решимости, с горькой и волевой складкой у рта. Люди, пропылившиеся, казалось, насквозь, на всю оставшуюся жизнь. Пехотинцы, «безлошадные» кавалеристы и «бестанковые» танкисты, артиллеристы… И на фоне всего этого — буйное цветение яркой украинской весны.
А еще было четкое, острое понимание того, что именно он должен сделать. Пытаясь отрешиться от мелькания этих отдельных дорожных кадриков-слайдов, он в который раз прокручивал в голове известную ему информацию. Попытка наступления, окончившаяся окружением и практически полным уничтожением наступающих сил Красной Армии. Не будь этой катастрофы, разве смогли бы фашисты столь стремительно продвинуться на южном участке фронта? Второй раз взять Ростов-на-Дону, в результате чего город вошел в десятку самых пострадавших во время войны городов. Двадцать семь тысяч мирных жителей, уничтоженных в Змиевской балке, — в том числе и его, Кирилла, двоюродная прабабка, укрывавшая у себя еврейскую девочку и погибшая вместе с ней. Об этом ему еще в юности рассказывала мама. И известный психоаналитик Сабина Шпильрейн, ученица Юнга, состоявшая в переписке с самим Фрейдом… Возможно, останься она в живых, и развитие психоанализа в нашей стране пошло бы совсем другими путями… С другой стороны, кто знает, что важнее для истории, для изменения ее хода — спасение жизни одного, пускай и весьма выдающегося, человека, или спасение десятков тысяч простых людей, обычных — или тоже, может, выдающихся в чем-то, но попросту не успевших открыть, проявить свой талант?.. Не говоря уже о том, что павший Ростов-на-Дону открывал прямой путь на Кавказ, к Грозненской и Бакинской нефти…
Словом, именно Харьковская операция была тем моментом, изменив который можно было надеяться изменить ход не только самой войны, но и послевоенной жизни. Он знал, или считал, что знает, кто и что виновато в этой ситуации. Успехи нанесения контрудара и последующее наступление под Москвой зимой 1941/42 года породили преувеличенные представления о возможностях Красной Армии и преждевременные надежды на возможность достижения победы уже в 1942 году. Несмотря на очевидный недостаток сил и средств, а также ожидание нового крупного наступления противника на Москву, в Ставке преобладали настроения на проведение наступательных операций. Вот и донастраивались до того, что поражение советских войск под Харьковом лишило нас возможности осуществить практически все до единой намеченные на лето наступательные операции…
Кирилл с юности отчего-то недолюбливал маршала Тимошенко. Вот смотрел фильмы о войне — как старые, так и новые, — и прямо-таки изнывал от своей нелюбви к маршалу. Нелюбви, порожденной, может быть, тем, что ему не нравились актеры, исполнявшие роль маршала, но от этого не менее сильной. Нелюбви интуитивной, которая потом, когда он стал серьезно интересоваться событиями Великой Отечественной, переросла в нелюбовь совершенно осознанную. Вот и в провале Харьковской операции Кирилл считал виновным именно Тимошенко. Да еще и незабвенный Никита Сергеевич постоянно рядом обитался, а уж о том, чего стоил сей великий стратег, Кирилл помнил более чем хорошо. И когда однажды в какой-то компании, когда они затронули этот вопрос, кто-то попытался возразить — дескать, была такая ситуация, когда приказ маршала был доведен до исполнителей только лишь спустя двенадцать часов, Кирилл же ответил, что и это — тоже очевидная вина маршала: кто виноват, что тот не сумел должным образом наладить работу своих штабистов?! Впрочем, он и сам сейчас уподобляется этим самым штабистам, то бишь мается одним из двух основных славянских вопросов, пытаясь найти ответ «кто виноват», в то время как правильнее было бы задать себе другой основной вопрос: «что делать». Тем более что и ответ-то он знал. Другой вопрос — как это сделать.
Он — обычный лейтеха, его попросту никто и слушать не станет! Или, если еще глубже копнуть, то он и вовсе всего лишь старший сержант, никаких училищ не заканчивавший. Нет, учили-то его в двадцать первом веке всяко лучше, нежели на ускоренном выпуске образца сорок второго года, но… Разному их учили, вот в чем главная-то проблема!
Нет, можно, конечно, все-таки попытаться доложить в штаб — а кстати, где он? Тоже вопрос… — о том, что немцы готовят наступление. Дескать, экипаж захватил пленного, он лично его допросил, а пленный возьми да и помри в условиях экстренного допроса, потому предъявить его он ну никак не может.
Вот только даст ли это хоть какой-то результат? Во-первых, могут попросту не поверить, что, скорее всего, и случится. И это еще в лучшем случае! В худшем же его попросту обвинят в паникерстве или, что еще хуже, в оставлении боевой позиции и скоренько отдадут под трибунал.
С другой стороны, даже если предположить, что поверят. Вот вдруг возьмут — и поверят! «Все вдруг», как говорится… И что? Общеизвестный факт, что когда пришло время срочно принять меры по ликвидации прорыва, маршал принял решение только во второй половине дня девятнадцатого числа. Да еще и штаб Шестой армии «постарался», так что, когда приказ все-таки дошел до войск, предпринимать что-либо, в общем-то, оказалось уже поздно…
Нет, этот метод точно не годился. Если, конечно, он не решил сознательно пожертвовать своей жизнью и тем самым «послезнанием» ради того, чтобы в результате все равно ничего не получилось…
Впрочем, гимнастерка, как он уже говорил, под комбинезоном, а петлицы — соответственно на гимнастерке. И отличить лейтенанта в комбезе от, скажем, майора в таком же точно комбезе не так-то и легко… если, конечно, комбинезон не снимать. А чего его снимать, если совсем уже скоро начнется такой кровавый форс-мажор с немецкими прорывами, что и поесть-поспать не удастся. Но особенно раздумывать, анализируя ситуацию на нескольких уровнях, некогда. Иначе и он уподобится маршалу Тимошенко и чэвээсу Хрущеву, которые все думали-думали, да и про…ли ситуацию…
…А затем изнурительный переход — жара в конце мая стояла уже почти летняя — завершился. Как ни странно, они не потеряли ни одной машины, да и немецкая авиация их ни разу не потревожила. А уже на подъезде к городку их догнали рембатовцы на восстановленной «Матильде» и трофейной «Штуге», как оказалось, брошенной из-за пустых баков.
Кирилл на дрожащих ногах, но все-таки сам спустился с танка, столкнувшись с разыскивавшим его военврачом:
— Товарищ командир, спасибо вам за раненых! Почти всех довезли. Вам бы на перевязку, я категорически настаиваю, и отдохнуть, на вас вовсе лица нет…
Кирилл, борясь со слабостью и тошнотой, начал было спорить, но затем вынужден был признать правоту капитана. Если загноятся раны, он ничего путного сделать не сможет, сляжет с температурой — и все, кранты всему их неначавшемуся прорыву…
Госпиталь располагался на противоположном конце улицы, в здании бывшей городской больницы, куда Кирилл дошел вместе с военврачом. Капитан толкнул обшарпанную дверь, пропустил вперед парня, на которого немедленно обрушился целый водопад запахов. Нет, не запахов — вони, даже — воней, хотя, конечно, такого слова попросту не существует в природе. Хотя, пожалуй, и следовало бы придумать, как раз для таких вот случаев. Потому что этих, гм, запахов было слишком много, но они отчего-то не смешивались, существуя как бы каждый по отдельности, и определить, какой из них был кошмарнее, казалось просто невозможным. Кисловатый запах давно не мытых, грязных и потных тел, железистый — крови, сладковатый гнойный, запах обгорелого человеческого мяса — тоже сладковатый, но совсем другой, и какой из них тошнотворнее, не поймешь. И еще неизменный запах карболки, изо всех местных «ароматов» наиболее приятный, хотя в детстве, когда он разок попал в инфекционную больницу, его от карболки не то что тошнило, а просто выворачивало наизнанку. Оххх… да, такого он еще не видел за все свои игры-бои… точнее, не ощущал. Там, возле подбитого танка, после гибели санинструктора его вырвало, сейчас он такого позволить себе не мог. Хотя и очень хотелось, если честно…
Искоса взглянув на него, врач торопливо потянул за рукав здоровой руки:
— Идемте за мной, товарищ майор…
Капитан привел его в относительно чистую перевязочную и сдал с рук на руки немолодой медсестре с совершенно пустыми от усталости глазами, которая споро обработала и перевязала рану и ожог. Никаких книжно-киношных штампов в духе «потерпи, милый» или «вот сейчас будет немножечко больно» не произносилось — человек просто выполнил свою работу, автоматически, словно робот. Не от врожденной жестокости, разумеется, просто от смертельной усталости и немыслимой нагрузки последних дней…
Больно, между прочим, и на самом деле было, особенно когда она снимала (отдирала, скорее) плохо отмоченные, присохшие за сутки повязки, и разок Кирилл даже сдавленно вскрикнул, до крови прокусив губу. Хотя и прекрасно понимал, что кроме него, женщине сегодня предстоит оказать помощь еще не одному десятку, если не сотне, раненых и обожженных страдальцев.
— Посидите минуток пять, товарищ лейтенант, в себя придите. А потом ступайте на воздух, незачем вам все это нюхать. Да и помещение потребуется, сейчас станем ваших разгружать. Да, и порошок примите, вот вода запить, — таким же равнодушно-усталым, как и взгляд, голосом сообщила медсестра. И молча вышла из перевязочной, прикрыв за собой хлипкую дверь.
«Товарищ лейтенант», ну конечно! Видела петлички-то во время перевязки! Блин… Превозмогая боль и слабость, парень оправился, скрыв под отворотами комбинезона ворот гимнастерки. С трудом поднявшись, вышел в коридор, собираясь выйти на улицу. Сестричка права, незачем ему все это… нюхать…
— Ну, шансов у него примерно процентов сорок. Организм здоровый, должен выкарабкаться…
Кирилл повернул голову. Из дальнего конца короткого коридора приближался врач, пожилая женщина в очках и с небольшими усиками над верхней губой. Она разговаривала со своим, по всей видимости, помощником, совсем юным доктором; на вид доктор тянул лет на семнадцать, но из-под халата виднелся уголок воротника гимнастерки — видимо, вылез, а врач не поправил, либо не заметил, либо не до того было. А на воротничке — петлицы с капитанскими нашивками. Капитан медицинской службы, надо же!
— Легкое, конечно, пробито, и контузия ребра, но если жить захочет, выживет…
Она заметила Кирилла, шагнула навстречу:
— Голубчик, вы что-то хотели?
От этого слова «голубчик» на мгновение повеяло чем-то домашним, даже детским: помнится, когда он был маленький, его участковый врач так называла всех, и детей, и их родителей. Кто его знает, как там это происходило у других, но когда простуженный Кирюшка, лежа в постели, приоткрывал один глаз и видел Зинаиду Михайловну — надо же, даже имя вспомнилось, — когда она клала ему на лоб прохладную руку и говорила протяжно: «Голубчик, ну, и что же это ты?», он сразу чувствовал себя много лучше, и страх, который порой одолевал его, когда он был совсем маленьким, страх, что он вдруг может вот так вот взять и умереть, сразу отступал, бежал позорно, и мальчик сразу понимал, что все будет в порядке, что он непременно поправится и что все в его жизни будет хорошо.
Теплая волна откуда-то из самого нутра поднялась к сердцу, а потом… потом его взгляд ненароком упал на руки женщины и на ее фартук, надетый поверх халата. Рукава халата в буквальном смысле были по локоть в крови — видимо, военврач не успела сменить халат после операции или просто не осталось уже запасных. Да и моющийся прорезиненный фартук был обильно покрыт красными, бурыми и уже почти коричневыми пятнами… Вдобавок ко всему где-то совсем рядом начала надсадно гудеть муха. Муха? В мае месяце? Хотя здесь для мух просто пир горой, конечно…
Его снова замутило.
Военврач кивнула своему помощнику. Тот сделал шаг вперед, готовый, видимо, подхватить Кирилла, если тот вдруг начнет терять сознание, и парень постарался взять себя в руки. В этот момент входная дверь распахнулась, и раздался чей-то грубый голос:
— Эй, медицина, так что, новеньких разгружать? Недавно приехали, вон, товарищ майор и привез…
— Разгружать, и на сортировку, — последнее относилось уже к молоденькому помощнику в капитанском чине. Затем военврач обратилась к тому, что стоял в дверном проеме.
— Много еще?
Тот, видимо, просто кивнул, потому что ответа не последовало.
— Хорошо, давайте. Если вы, голубчик, — снова обратилась она к Кириллу, — ничего не хотите, то уж простите, работы непочатый край. А вам следует немедленно выйти на воздух и подышать. Посидите где-нибудь в тенечке, придите в себя. Вон какой вы бледный…
Кирилл кивнул, направляясь к выходу.
Справа протяжно стонали. Слева раненый в окровавленном х/б бубнил себе под нос нечто непонятное, а стоящая перед ним на коленях медсестричка, совсем молоденькая, то и дело вытирала его лицо влажным ватным тампоном. Кто-то на одной ноте просил пить. Откуда-то из глубины госпиталя покричали, прося пилу — видимо, собирались делать ампутацию…
Кирилла вновь передернуло. Господи, лучше — и куда проще! — идти в атаку с пехотой или вдыхать запах горячего масла и соляры, ведя свой танк навстречу немецким пушкам и понимая, что тебя могут подбить в любой момент. Честное слово, лучше! Или даже вовсе гореть вместе с танком, чем вот так вот, в крови, грязи, гное! Среди безнадежных, которым надо хотя бы постараться внушить хоть какую-то надежду, понимая при этом, что ее, этой самой надежды, нет и быть не может… Среди тех, кто мучается от жажды и кому нельзя пить, поскольку кишечник пробит пулей или разорван осколком… Среди тех, кому отрезаешь руки и ноги, спасая жизнь, и кто может в порыве отчаяния проклясть тебя, потому что именно ты превращаешь его в инвалида, и это превращение — уже навсегда…
Кирилл мотнул головой, прогоняя жуткие мысли, и вышел — нет, вывалился — во двор…
Поглядев на снующих бойцов и санитаров, начавших спешно разгружать раненых, он уселся, как и было присоветовано, в тени под невысоким забором. Оперся спиной на некогда беленую гипсовую изгородь и закрыл глаза. Нужно и вправду посидеть минут десять, в себя прийти да от дороги, перевязки и увиденных в госпитале ужасов отойти хоть немного. А то из него сейчас не командир, а амеба какая-то, право слово…
Воспоминания пришли абсолютно неожиданно — и это оказались вовсе не его воспоминания. Не Кирилла Иванова. Эти воспоминания определенно принадлежали его аватару-реципиенту, Толику Логову, недавнему выпускнику училища бронетанковых войск. Сначала вспомнился он сам — не Кирилл, понятное дело, а Анатолий. В новехоньком защитного цвета френче с надписью «ОБТУ» на петлицах (пожалуй, старый, серо-стальной, образца тридцатых годов, смотрелся лучше, но и так довольно неплохо), в синих форменных брюках. На голове новенькая суконная пилотка, а вокруг — «В парке Чаир распускаются розы, в парке Чаир расцветает миндаль»…
В городе Майкопе нет парка «Чаир», зато есть памятник жертвам белогвардейских репрессий — на вокзальной площади в восемнадцатом году было расстреляно свыше трех тысяч человек. Но влюбленные почему-то чаще всего назначают свидания именно около этого памятника, хотя в городе с романтическим названием, переводящимся на русский как «долина диких яблонь», полно куда более романтических мест…
Девушка рядом одновременно и не похожа на его Ленку, и похожа, чем-то совершенно неуловимым, но — похожа. Может, им с Логовым просто нравится один и тот же типаж девушек? Им с Логовым… Смешно звучит! Он и есть — Логов, по крайней мере, сейчас, а девушка? Возможно, она просто кажется ему похожей на Елену?
Девушка смущенно теребит косу, заходящее солнце освещает ее волосы, выбившиеся из прически, они золотятся — и оттого вся она кажется такой легкой, невесомой, трогательной. Кирилл — да нет же, Анатолий! — осторожно берет ее за руку. Она не отнимает руки, заливаясь яркой краской…
— Ты выйдешь за меня замуж после войны, Маш? — спрашивает Анатолий. В первый раз он обращается к девушке на «ты», в первый раз берет ее за руку — через несколько дней ему предстоит отправка на фронт, и это свидание вполне может оказаться последним…
Кирилл потряс головой, приходя в себя. По-прежнему матерились санитары и приданные им в помощь бойцы, стонали раненые, где-то неподалеку рычал танковый двигатель…
Эх, знали бы разработчики «Слияния», как тяжело воспринимать вот такие, накатывающие периодически, чужие воспоминания! С одной стороны, ты точно знаешь, кто ты, с легкостью пользуясь памятью вига-аватара в своих целях. А с другой? Чуть расслабишься, поплывешь, вот, как он сейчас, и в голову лезут совершенно ненужные подробности чужой жизни. Ощущение, словно копаешься в чужом белье. И где-то глубоко в душе начинаешь сомневаться, кто ты на самом деле, Кирилл или Анатолий… А может, все это просто игра воображения, слишком уж разбушевавшегося под воздействием стресса?..
— …пуговицы латунные, — чья-то грязная трясущаяся рука с силой провела по его затянутой в комбинезон груди. Кирилл в недоумении распахнул глаза, уставившись на возникшего непонятно откуда человека в грязной и оборванной форме без знаков различия. Что за бред?! Какие пуговицы?! Никаких пуговиц на комбезе не было и быть не могло…
— Комплект металлической фурнитуры состоит из поясной бесшпеньковой пряжки, которая в свою очередь состоит из рамки шириной 58 мм, длиной 48 мм, толщиной 2,5 мм, при ширине стенок рамки в 6,5 мм, — продолжал бормотать человек, не отпуская из цепких пальцев промасленный комбинезон Кирилла. Интендант какой-то свихнувшийся, что ли?
— Простите, товарищ командир! — еще одна девчушка-санитарочка, личико крохотное, зато глазищи!
— Он в машине ехал, и их разбомбили. Все погибли, кроме него. Там и жена его с ними ехала, вот ее у него на глазах и… Его бойцы нашли, а в руках — голова жены, целует ее, целует… Осколком, видно, срубило. К нам привезли, а у него и ранений-то нету, только контузия, да вот это вот… Ну, и оставили помогать с ранеными, куда ж его, юродивого… Да только он сбегает все время, ищет чего-то или кого-то, к людям цепляется…
Она обняла мужчину рукой за талию, потянула за собой:
— Идем, миленький, идем, нас там раненые ждут. Идем, хороший, расскажешь, чем новое обмундирование от старого отличается…
Мужчина послушно поплелся за девушкой, загребая пыль разношенными солдатскими ботинками.
— А он кто хоть? — громко спросил вдруг Кирилл, когда девушка и сумасшедший отошли уже достаточно далеко.
Девушка остановилась и обернулась, чуть виновато улыбнувшись:
— Не знаю, товарищ командир. И никто не знает. Даже как зовут, неизвестно, а документов при нем никаких не обнаружилось, а сам он не помнит… Так что — просто человек…
ГЛАВА 14
Украина, район Харькова, весна 1942 года (продолжение)
Глядя вслед ушедшей санитарке, торопливо уводящей юродивого, Кирилл сильно, до боли зажмурился и несколько раз сморгнул. Что ж, все это тоже вполне подходит под некогда абстрактное для него, а ныне более чем осязаемое понятие «война». Поскольку война — это не только корпение над картами, планирование многоходовых наступательных и оборонительных операций и ударный труд заводов в тылу. Нет, настоящая война, она всегда тут, рядышком с тобой, «в поле», так сказать. Настоящая война, она всегда на уровне рядового пехотинца, летчика или танкиста. И вот этот госпитальный смрад, эти потухшие от усталости глаза медиков, этот потерявший разум несчастный — это тоже война. Может, даже и в большей степени. Пожалуй, он верно рассудил там, внутри вонючего госпитального коридора: куда легче идти в лобовую атаку или сидеть под артобстрелом, чем вот так… Эх, да ладно, и так все понятно, чего уж тут душу рвать… Жаль, он не курит, вот сейчас ему впервые в жизни захотелось… Глупость, конечно, и тем не менее…
Так, все! Нужно собраться — и вперед. Порассуждать о войне можно и позже, уже там, у себя. А здесь и сейчас нужно подготовить грамотный прорыв. Или, скажем так, более грамотный, чем произошел в реальной истории. Вывести раненых и боеспособных солдат, которых скопилось в этом городке уже почти что без счету. И еще технику, которая понадобится в грядущих боях — его пять танков, считая с трофейной САУ, и десяток наспех отремонтированных коробок, нашедшихся уже тут. Плюс автотранспорт, разумеется, машин с десять в сумме. Это для раненых, поскольку царица полей, пехота, и ножками сможет, коль жить захочет. А пехтуры той скопилось, скажем прямо, немерено. И, что особенно приятно, никто точно ничего не знает и не понимает. Неразбериха полная, что ему, не существующему в действительности «майору Иванову», лишь на руку. Ну и гужевые средства передвижения, конечно, лошадки раненых тягать могут ничуть не хуже железных коней, а порой и пушки о-го-го, как по бездорожью прут… В общем, если сейчас-то бишь в ближайшие сутки — ничто не помешает, есть все шансы устроить фрицам очень неожиданный прорыв из почти что замкнутого колечка, озадачив ихних командиров вопросом «а откуда русские узнали»… А вот оттуда. Из будущего, блин! Узнали — и узнали. И пошли на прорыв. Гораздо раньше, чем в реальной истории…
— Товарищ майор, вы ж вроде командование на себя приняли? Так тут это, поговорить с вами хотят…
Кирилл с трудом разлепил веки. Ладно, что уж греха таить, он еще при перевязке видел собственные раны. Не идиот, как говорится. Скорее всего началось заражение, началось, это и ежику понятно, вон как все покраснело, пока его та медсестричка перевязывала, взгляд пряча. У него дня два, вряд ли больше. Антибиотики уже изобрели, но в этом заштатном госпитале их наверняка нет. Так что, два дня. Ну, плюс-минус сутки, если у медицины аспирин и пара-тройка ампул морфия найдется. Найдется, разумеется, вот только это ни разу не выход… Блин, ну как же глупо! Столько всего вынести, и подохнуть, не выполнив задания, вот так, совершенно негероически, от загноившейся в асептических условиях раны!
С трудом приняв вертикальное положение, парень вгляделся в подошедшего. Отчего-то он ждал появления местного особиста, эдакой тыловой крысы в новеньком мундире и звании не старше старшего сержанта. Нет, к сотрудникам особого отдела он, перечитавший кучу исторической литературы, относился с должным пиететом и прочим уважением. И, в отличие от множества любителей исторических сенсаций, твердо знал, что эти ребята свое дело знали туго и «запросто так» никого к стеночке не прислоняли. Но вот ждал же, отчего-то — и все тут…
Перед ним стоял такой же смертельно уставший, с серым лицом командир, которому могло быть и около двадцати, как Кириллу, и все сорок. Война, как известно, всех ровняет своей гребенкой, и гребеночка у нее, ох, какая жесткая! Кому просто волосы выбелит, а кому и башку начисто снесет, аки бритвой. На нем был такой же безликий видавший виды комбез, что и на Кирилле. И поди узнай, что там за петлицы под отворотами — Кирилл, в общем-то, тоже ни разу не майор, ежели на прямоту…
— Товарищ майор, — незнакомец изобразил нечто вроде отдания чести. — Капитан Елисеев. После немецкого контрудара отступал, виноват, вышел к вам. Имею в наличии три боеспособных танка, две «тридцатьчетверки» и БТ и около сотни бойцов, по дороге прибились. Боекомплект есть, хоть и не полный, и горючки километров на тридцать. Готов поступить в подчинение…
— Ел хоть что-то, а, капитан?
— Позавчера только, тащ майор.
— Вот пойди и поешь. И своих ребят накорми, чем найдешь, тем и накорми. Нам скоро неслабо повоевать предстоит, так что готовься. И танки чтоб готовы были, ясно? Вопросы?
— Никаких, тащ майор. Разрешите идти?
— Нет, постой. Карта есть?
— Имеется, — капитан присел, раскрыв на колене планшет, вытащил карту. Кирилл присел рядом, вглядевшись в трехверстку:
— Капитан, ранен я. Не знаю, сколько продержусь. Слушай и запоминай, хорошенько запоминай. Если что, принимай командование. Разведданные мы от фрица одного получили, когда в атаку шли. Оберст, кажется, полковник, значит, по-нашему. Смотри, вот отсюда и отсюда они уже начали контрудар, чтобы вот здесь, — он ткнул пальцем в бумагу, — замкнуть колечко. Понимаешь, что в итоге?
— Ага. Котел?
— Котел, капитан. И — все. Вообще все. Доставить эти сведения в штаб мы уже не успеваем. Если промедлить или продолжать ждать директивы от вышестоящего командования, то к нашим прорвутся считаные танки и люди. Но если ударить прямо сейчас, ночью — а фриц, он правильный, ночью ему воевать страшно, — есть шанс вывести всех. И людей, и технику. Ну, или почти всех.
— Понимаю.
— Тогда слушай дальше. Танки построим клином, пехоту и всех способных самостоятельно передвигаться — внутрь построения. Особенно предупредим, что остановок не будет, кто отстанет — бросать машину и догонять пешком. А теперь немного конкретики. Смотри, вот тут, на юго-востоке, размещена Первая горнопехотная дивизия немцев, а вот тут — ее артбатареи. И они для нас представляют самую серьезную опасность…
В передаваемых капитану данных Кирилл нисколько не сомневался, поскольку родом они были из родного будущего.
В реальности именно из-за этой самой Первой горнопехотной и ее артиллерии большая часть окруженцев и не смогла выйти, прорвались лишь две группы, которые выходили севернее и южнее ее позиций. А вот если спланировать все так, чтобы, бросив в прорыв остальные силы, еще и провести к штабу дивизии ударный кулак из десятка танков с десантом, а затем еще и наподдать с тыла артиллеристам…
Ох, до чего б это было красиво! Без артиллерии и управления родные солдатики фрицев просто числом сомнут, потеряв при этом куда меньше, нежели оказалось на самом деле…
А вот если затем развернуться и рвануть на восток, в поисках штаба Шестидесятой моторизованной дивизии немцев, то, после разгрома и этого штаба, перед советскими войсками на некоторое время образуется широкий, аж километров в двадцать, коридор. По которому почти наверняка и смогут выйти не те пять тысяч бойцов с пятью танками, а чуть ли не все пятьдесят тысяч окруженцев и под сотню танков. Которые совсем скоро смогут существенно усилить нашу оборону на Осколе и Дону, в результате чего немцы и вовсе — тьфу-тьфу через левое плечо! — не доберутся до Сталинграда…
— …Понял теперь? — переспросил Кирилл капитана Елисеева. — Тот оберст, видать, ох какой важной шишкой у своих был, раз мы все это знаем. Тут в одном проблема: немцы, зная, что и он, и документы при нем пропали, могут что-то изменить, и тогда все эти сведения мгновенно потеряют ценность. Вот потому я, капитан, и не спешу со штабом связаться. Пока то да се, в аккурат урочный день, то бишь завтрашний, и наступит. Прорыв начнем сами, остальные присоединятся по ходу. Ты насчет горной дивизии четко уразумел?
— А как же, — с каждой секундой с лица капитана уходила усталость, сменявшись робкой, с трудом скрываемой надеждой.
— Зовут-то тебя как?
— Серега.
— Ну так вот, Серега. Так уж карты выпали, что штаб и артиллерия этих самых горных стрелков, мать их арийскую да за ногу, за тобой. Кровь из носу, раскатай их, сук фашистских, в тонкий такой блин!
— А вы?
— Ну, а я, коль жив буду, в сторону штаба Шестидесятой мотодивизии свои коробочки поверну, пока они дислокацию не изменили. А уж там, пока мы с тобой фрицев ударными темпами громить станем, солдатики наши, глядишь, между этими двумя ударами и просочатся, потихоньку да помаленьку. Уяснил диспозицию, Сережа? Опять же, раненых вывезти нужно, видал, сколько их?
— А получится?
Кирилл несколько секунд глядел в усталые, но уже светящиеся некой уверенностью в завтрашнем дне глаза собеседника:
— Серег, а выход у нас есть? Что такое котел, ты, я думаю, представляешь. А ведь мы, коль уж тут не вышло, и на других направлениях нужны. Чтоб фриц ни к Сталинграду, ни к Ростову, ни на Кавказ не вышел. А там и назад его погоним, аж до самого сраного Берлину…
— Разрешите идти? — поняв, что разговор закончен, капитан поднялся на ноги, захлопнув планшетку.
Кирилл лишь плечами пожал — ступай, мол. А вообще, это здорово. Еще пару-тройку таких вот капитан-лейтенантов, и он соберет тот самый кулак прорыва, о котором рассказывал Елисееву и который вполне сумеет отвесить Клейсту и Маккензену очень даже увесистую плюху. А разве нет? Очень даже да… Уже потихоньку начинающие понимать, что к чему, бойцы и их командиры потихоньку копят злость. И с превеликим удовольствием выплеснут ее в бою. И проломят, честное слово, проломят не успевшие полностью сомкнуться немецкие клинья прорыва, стремящиеся замкнуть «котел»! Проломят, разметав в стороны, а следом выйдут те самые бойцы, что в реале полегли при прорыве у реки Берека и о которых после уже не напишут, как «о тысячах бойцов, заполнивших собственными трупами, грузовиками, подбитыми танками каждую воронку, каждую яму, каждый отрезок реки»…
Хрен вам, не будет ничего подобного в этой, новой истории!
И герр генерал Ланц, командующий той самой Первой горнострелковой дивизией вермахта, что держала оборону по берегу этой реки, уже не внесет в свой дневник (интересно, что за мания была у фрицевских генералов, от полевых до начальника генерального штаба Гальдера, дневники вести? Или не мания, а, скорее, комплекс собственной значимости? Типа, чтобы гарантированно оставить потомкам свои гениальные, единственные и неповторимые мысли?) страшное описание первого прорыва:
«…Через несколько часов после того, как Первая горная дивизия заняла свои позиции, ночью (…) начался первый прорыв окруженных войск. С чудовищным рокотом, в озаряемой осветительными ракетами ночи, русские колонны, плотно сжатые, под пронзительные команды своих офицеров и комиссаров катились на наши позиции. Мы открыли бешеный оборонительный огонь. Вражеские колонны пропахали нашу тонкую линию обороны, забивая и закалывая все, что стояло на их пути, оступаясь и спотыкаясь о собственные трупы, пройдя еще пару сотен метров, и, наконец, падают под нашим огнем. Оставшиеся в живых отошли по долине реки Берека. Через некоторое время — уже светало — от нас были посланы разведгруппы в долину Береки с целью выяснения обстановки. Но разведчики ушли недалеко, везде вокруг были русские. Всюду лежали трупы — неописуемая, жуткая картина. Но бои в „котле“ еще не окончились, там внизу, на берегу Береки, были еще десятки тысяч тех, кто не желал сдаваться. Атаки наших танков не имели успеха — их тут же контратаковали советские Т-34. Это выглядело как в кино. (…) Чудовищные крики и рев известили о начале нового прорыва. В мерцающем свете ракет было видно, как они идут. Плотную толпу сопровождали танки. На этот раз противник атаковал нас несколькими клиньями по всему фронту. (…) Вламывались они то тут, то там, в нашу оборону. Ужасны были их следы. С расколотыми черепами, заутюженными до неузнаваемости гусеницами танков, находили мы своих товарищей на этой „дороге смерти“».[4]
Кирилл мотнул головой, прогоняя воспоминания, явно не его и уж точно не лейтенанта Логова, а привнесенные в его сознание информационным подарком из будущего. А вот интересно, остальные игроки-«попаданцы» тоже ведь наверняка получили подобные подарочки? И сейчас каждый из них ведет свою маленькую войну, оперируя знаниями, которых в этом времени еще не существует? А вот, кстати…
Пришедшая в голову мысль, наверное, была совершенно гениальной. А, главное, дико своевременной, будто могла что-то изменить: вот если бы разработчики создали не исключительно танковую игру; если бы можно было, к примеру, подключить сюда авиацию. Даже не надо много, достаточно одного-двух игроков, готовых рискнуть по-настоящему… Которые, к примеру, тупо разбомбили бы штаб той самой Первой горнопехотной дивизии и ее артиллерию, а затем — еще и штаб дивизии Шестидесятой моторизованной… Ага. Прямо сейчас. Как будто такое под силу одному или двум самолетам. А про фронтовую ПВО ты, братец, и забыл? Конечно, забыл, ты ж по жизни танкист до самого мозга костей…
Да их просто собьют, и все. «Вы провалили миссию, game over, все дела», хоть за ней, за той миссией, и стоят тысячи реальных жизней. Это как минимум должен быть массированный авианалет, совершаемый десятками самолетов, и штурмовиков, и фронтовых бомбардировщиков. Тут не один-два и даже не несколько «одиноких игроков», тут надо бы «заслать» целый авиаполк. Угу, всего-то целый авиаполк. Гы. Может, ему следовало обратиться к разработчикам проекта и рассказать, что нужно сделать, а еще лучше — как сделать? Ага, какие мы все умные задним числом: лучше строителей знаем, как строить, лучше актеров, как играть, и лучше программистов, как программировать…
С другой стороны… Ведь получается, что, рассуждая так, он приходит к выводу, что лучше военачальников знает, как воевать? А вот и хрен, на самом-то деле он просто знает, чем все кончилось — и почему. И потом, он ведь не просто дает советы, он готов отдать свою жизнь, чтобы хоть как-то повлиять на ход событий. Свою — да, это-то понятно. Но ведь он сейчас распоряжается и жизнями других людей… Не десятков и не сотен, а тысяч… Готов ли он взять на себя такую ответственность? Опять же, если он не вмешается, люди все равно погибнут. Много людей. Очень много. Куда больше, чем… чем, если у него получится. Но если он вмешается, погибнуть могут совсем другие люди. Те, которые на самом деле дожили до конца войны, вернулись домой, к семьям, или создали семьи, обзавелись детьми… Это ведь не шахматы, чтобы разменивать одни фигуры на другие…
Кирилл невесело усмехнулся. Философ, блин… Не поздновато ли вам приходит все это в голову, уважаемый Кирилл Сергеевич; не поздно ли вы соизволили сомнения испытывать? Или такими размышлениями вы попросту прикрываете собственную неуверенность, а то и страх? Ну да, ну да, до сих пор вы не сомневались и не боялись особо — но ведь до сих пор и не было опасности погибнуть навсегда, перестав существовать уже по-настоящему…
Да нет, глупости все это. Какой еще, на хер, страх?! Во-первых, он осознанно пошел на все это, во-вторых, прекрасно понимает, что уже потихоньку умирает от попавшей в раны инфекции. Так, все. Немедленно отбросить глупые мысли и сомнения, и собраться! Слишком многое еще предстоит сделать… и слишком мало осталось сил. И руку, несмотря на перевязку, дергает. Хреново…
Закурить, что ли? Угу, обязательно. Табачный дым развеет все сомнения и заставит думать логично… Бред… Нет уж, пожалуй, от папиросы он воздержится, тем более табачок-то откровенно дрянной. Да и Толик Логов не курил. Так что, если затянется, наверняка закашляется так, что все местные санитары сбегутся…
С трудом поднявшись на ноги, парень вышел с госпитального двора.
Все дальнейшие события отложились в памяти Кирилла разрозненными кусочками рассыпанного пазла. Собрать которые воедино у воспаленного и перегруженного действием мозга просто не оставалось ни времени, ни сил, ни, пожалуй, желания.
В сознании парня остались лишь ключевые, как принято говорить, моменты.
Пошлое, конечно, сравнение, и пазл этот, и ключевые моменты. Штампы, если уж честно говорить. Причем донельзя забитые…
Вот только, несмотря на все вместе взятые штампы, левой руки он уже почти не чувствовал и твердо знал, что, несмотря на захваченные в госпитале порошки аспирина, завернутые в сероватые бумажки, долго не протянет. Тело, казалось, пылало огнем, внутри тоже было горячо, и, найдись у него градусник (бред, конечно, какой градусник у возглавившего одно из направлений грандиозного прорыва танкиста?!), ртутный столбик наверняка б подскочил далеко за отметку в тридцать восемь градусов Цельсия…
Но ведь люди на войне не болеют, верно?
Организм просто отторгает всякую заразу, изо дня в день существуя в условиях постоянного стресса?
Ага, не болеют. Именно так.
Они просто умирают от ран. Поскольку те крохотные осколочки стали, что выбила немецкая болванка и что пробили насквозь его плечо, несли на поверхности просто до омерзения много микробов. Которые с превеликим удовольствием принялись размножаться в ослабленном недоеданием и хронической усталостью организме Кирилла… нет, Анатолия Логова. Всего одна доза примитивнейшего пенициллина, с которым пока не знаком организм его аватара, и Кирилл вышел бы из этого состояния за какие-то сутки.
Но пенициллина в спешно эвакуируемом госпитале просто не было. Как и морфина, на который он надеялся недавно. Боль приходилось просто терпеть, делая перед самим собой вид, что ее попросту не существует.
Да и какое все это имело значение, если он все же находил в себе силы держаться и командовать?
Ровным счетом, никакого значения не имело…
Он просто знал, что выдержит, что просто права такого не имеет не выдержать…
Вот и все, собственно…
И вот эти отдельные картинки, «пазлы», коль уж использовать современные аналогии, намертво отпечатались в его памяти…
— …Прорываться будем ночью.
— Как ночью, тащ майор? Но ночью никто не…
— Никто не воюет, лейтенант? А вот в свое время Александр Македонский это успешно опроверг.
Кажется, на самом деле это был вовсе и не Александр Македонский, но какое это сейчас имело значение? Кто оспорит его слова? Вот этот самый младлей с его двумя уцелевшими легкими танками? Не станет он ничего опровергать. Он и без всего этого герой, поскольку вывел эти самые два танка, «шестидесятку» и вовсе уж раритетный Т-26, из окружения. А с ним вышли еще и полсотни бойцов с двумя десятками раненых на руках. Герой? Еще какой герой, хоть сам пока этого не понимает, ощущая себя всецело виноватым — ну как же, не смог, не сумел… Не понимает пока, что против трех Pz-IIIL с их длинноствольной пушкой в пятьдесят миллиметров его «двадцать шестые» и Т-60 — просто подвижные мишени…
— Что с топливом?
— Топлива хватит… на один конец, — шутит кто-то.
— А нам больше и не надо, — невесело усмехается Кирилл, баюкая руку. На несколько секунд зависает пауза, и неловкий шутник быстро старается исправить положение:
— У фашистов заправимся.
— Неверный ответ, боец. Заправимся мы уже у наших, причем так заправимся, чтобы после фрицу всадить по самые его волосатые помидорины!
Смех. Это здорово, что смех…
Блин, качает-то как. Не упасть бы… Ну, топлива и в самом деле должно хватить до конца прорыва. В один конец. А там… Если они останутся живы, а они останутся, просто права такого не имеют, в живых не остаться… И никаких «если»…
Механики самозабвенно ковыряются в танковых внутренностях. Что-то подкручивают, чем-то звенят, многозначительно матерятся, что-то протирают ветошью. Митька — и откуда он запомнил имя этого промасленного с ног до головы паренька — проверяет дюритовую трубку маслопровода. Вроде бы все в порядке, но на всякий случай надо проверить еще раз. К тому же, когда занят делом, ожидание не кажется столь мучительным. Да и жрать не так хочется, поскольку жрать, собственно, и нечего…
— Фильтр промой, — советует плотный усатый водитель соседнего танка своему коллеге, который подошел что-то уточнить.
— Может, поспать? — задумчиво интересуется стрелок-радист; ему никто не отвечает, но он, похоже, и не ждет никакого ответа. Ох, дурной вопрос, могут и морду за подобное намять. Поспать, конечно, не получится, хотя время-то еще есть, но нервное напряжение не даст… И товарищи косо смотрят, ага… нет, на хрен, какое там спать! И почему он не заряжающий или механик-водитель…
Словно в противовес подобным мыслям, откуда-то раздается оглушительный храп. Стало быть, у кого-то с нервами полный порядок. Ну, и слава Богу… Чем крепче нервы сейчас, тем проще будет в прорыве. А уж после… Храпи — не хочу…
Все.
Время.
Двинули.
«И отсюда — до самой Победы».
Откуда взялась эта запавшая в память Кирилла фраза — из какой-то книги о войне, что ли?..
…Черное ночное небо озарено огнем — где-то справа пожар. Земля изрыта воронками и заплывшими окопами прошлых боев, и танки пробираются между ними медленно, боясь застрять…
— Командир! Справа! Что это?!
Темный силуэт прекрасно различим на фоне пожара. Что-что… Немцы это, а конкретнее, знакомая аж до боли самоходка на базе Pz-III. Та самая «Штуга», ага. Пушка 7,5-см, короткоствольная, но от этого не ставшая менее опасной. Она же «артштурм», ежели по отечественной классификации. А ребята-то, похоже, впервые это приземистое угловатое чудо видят…
«Огонь!» — хочет скомандовать Кирилл, но слова почему-то вдруг застревают в горле. Неужели — все? Неужели сейчас будет конец?!
Два залпа сливаются в один. Кто именно выстрелил, Кирилл сообразить не успевает, сознание словно отключается на какое-то мгновение, но самоходка вдруг вспыхивает, а следом — и еще одна, не замеченная им, но взятая на прицел кем-то из товарищей. Испугались ребята или нет, но не растерялся никто. Кроме него, Кирилла. Хорошо еще, что в танке темно и никто не видит его физиономии. Впрочем, а какая должна быть физия, когда температура под сорок?..
Танки — свои, родимые, — движутся рядом, и вдруг на одном из них… Да нет, не может такого быть! На броне башни — грубо намалеванный карикатурный «медвед», смешно растопыривший верхние лапы. Тот самый, который из будущего. И надпись корявыми печатными буквами, даже сквозь триплекс видны потеки белой краски: «ПРЕВЕД, МЕДВЕД!»
Охренеть. Так, стоп! Откуда в этом времени может появиться этот самый «медвед», да еще и с подобной надписью? А если появился, то это означает, что там, в этом танке, такой же, как и он, Кирилл, «попаданец», выбравший, самостоятельно или по подсказке разработчиков игры, именно это сражение, именно этот бой…
Помнится, в инфопакете были сведения о том, что какая-то девчонка с ником «Филька» сражается здесь же, под Харьковом — может, это она и есть? Но она вроде воевала в южной группировке…
Что ж, если они смогут прорваться, если все окончится хорошо, он обязательно разыщет этот танк. И сумеет найти земляка… или землячку. Тьфу ты, блин, не земляка, конечно, а одновременца. Жуткое словечко, конечно, но как хочется верить, что он здесь не одинок… Узнать его — или ее — будет легко — с помощью всего-то парочки простеньких наводящих вопросов, которые не поймут люди сороковых годов.
Вот только для этого нужно сделать самую малость — выжить…
…Механик-водитель раздраженно — и самому, между прочим, спать хочется! — пихнул придремавшего рядом радиста. Тот вскинулся, готовый то ли драться, то ли мчаться куда-то спросонья, но, моментально проснувшись, тут же виновато кивнул головой. Правильно толкнул, но мало, нужно было со всей дури… А вот не хрен спать рядом с мехводом! Это вообще почти преступление — заснуть рядом с водителем. Тому и так не сахар, да еще когда кто-нибудь придремлет в экипаже, например, справа от тебя, вдвойне спать хочется.
Полуторка с ранеными впереди частенько буксует, но опытный водитель к помощи танкистов не прибегает, справляясь своими силами. Пожалуй, можно прикрыть глаза и подумать о чем-то отвлеченном. Прижаться пылающим лбом — а ведь температура снова подскочила, и аспирин еще вечером закончился! — к прохладной шершавой броне и подумать. Да вот хоть о Лене, например, подумать. Ведь кто их, разработчиков «Слияния», знает, вполне возможно, что они с любимой больше и не увидятся. Останется он тут навсегда — и амба. Блин, голова просто раскалывается! Полцарства за пару таблеток анальгина. Кстати, интересно, его уже изобрели в реальности сорок второго года?
Танк резко дернулся, и Кирилл чувствительно приложился и без того гудящей головой о борт башни.
— Ты чего…
Хотелось сказать «офигел», но, кажется, в сорок втором такого выражения еще не употребляли.
— …охренел, что ли?
— Извини, командир, не смог я, — бормочет себе под нос Федор, и проснувшийся радист, язва языкатая, немедля уточнил:
— Чего не смог-то, Федь? Танк разучился водить?
— Не смог по покойнику проехать. Аккурат под правую гусеницу б попал… — чуть смущенно ответил механик, после чего весь экипаж ненадолго замолкает. Ага, именно экипаж. Поскольку на прорыв Кирилл пошел в составе полностью укомплектованной «тридцатьчетверки», подобрав себе новый — и, скорее всего, последний — экипаж. Даже рация на борту имелась. Вполне работоспособная. Правда, он сразу же приказал ее временно отключить…
Короткая реплика механика вызвала в памяти парня намертво врезавшуюся картину, виденную им во время одного из боев-погружений: лежащий точно в колее, раскатанный в блин труп, по которому уже не раз проехались и гусеницами, и колесами, и прошлись ногами. Определить, кем он был до смерти, фрицем ли, нашим, уже просто физически невозможно, даже каска превратилась в нечто абсолютно неузнаваемое…
В танке трудно дышать — а может, это просто температура?
Кирилл выбирается наверх. Стрелок-радист — даром что язык без костей, зато сердце — доброе, — протягивает ему засаленный ватник, и Кирилл удобно устраивается на краю люка, подложив импровизированную подушку под зад и покрепче ухватившись рукой за край застопоренной крышки — свалиться под гусеницы родного танка ох, как не хочется. Кажется, все это уже когда-то было — в одном из погружений… нет, не погружений, боев… Люк старый бушлат под задницей, ночь, постепенно уступающая рассвету свои права… Воронеж, кажется…
Парень повернул голову, разглядывая сброшенную с дороги, чтобы не мешала движению, технику. Ой, е… Сколько ж вас тут — черных, закопченных, покореженных. Со свернутыми набок башнями, с вырванными катками, с дырами в бортах, с сорванными, встопорщенными бронелистами. И сколько ж ребят полегло внутри?..
…Все, момент истины, как говорится. В полутора километрах впереди — крохотная деревенька, где именно в эту ночь временно остановился на ночлег штаб Шестидесятой мотодивизии. Сведения точные, поскольку получены оттуда, из родного будущего. Если их не сожгут на подходе, то все получится, просто не может не получиться. А вот удастся ли уйти — это да, это вопрос. Что ж, чему суждено случиться, пусть то и случится…
Все, начало атаки. Вот теперь, когда точка невозвращения пройдена, как говорится, хорошо бы все-таки связаться со штабом — помешать уже не смогут, а вот поддержать… Но не сложилось, пробовали, да в наушниках только треск помех.
Читать бесплатно другие книги:
