Синий георгин Робертс Нора
От автора
Если я увлекаюсь, то увлекаюсь страстно, и одно из таких моих увлечений — садоводство, а весна, когда наступает пора копаться в саду, — мое любимое время года.
Я живу в лесу, у подножия Блу-Ридж, где трудно найти ровное местечко, а в земле полно камней. Непростые условия даже для страстного садовода... Частично я решила эту проблему с помощью множества насыпных клумб, хотя от камней так окончательно и не избавилась — каким-то образом они все равно проникают в мой сад. Каждую весну я сражаюсь с камнями и почти всегда побеждаю.
К счастью, мой муж тоже любит работать в саду. К счастью потому, что, если я хочу посадить в каменистую почву даже луковичку нарцисса, мне приходится звать его на помощь. Однако наши усилия не пропадают даром. Весной, когда я смотрю, как пробиваются из земли мои нарциссы, как зеленеют мои ивы, вижу многолетние растения там, где раньше господствовали камни, я счастлива. Точно так же я счастлива, когда выхожу в сад с лопатой и культиватором, чтобы подготовить почву для тех растений, которые посажу в новом сезоне.
Мой сад все время меняется и не устает согревать мое сердце и радовать глаза, хотя мое хобби подразумевает тяжелый и грязный труд. К тому же он нескончаемый... Почти двадцать лет назад мой муж посадил перед нашим домом тюльпановую магнолию. Теперь каждую весну в окна моей спальни заглядывают роскошные розовые цветы, а когда они опадают, в саду появляется что-то новое. Я опять счастлива и улыбаюсь.
В конце длинного дня — пишу ли я книгу, занимаюсь садоводством или домашними делами — ничто не приносит мне большего умиротворения, чем прогулка по моему саду.
Я призываю всех — сажайте цветы, смотрите, как они растут! Вознаграждение за эти труды превзойдет ваши самые смелые ожидания.
Нора Робертс
Синий георгин
Дэну и Джейсону. Пусть вы уже взрослые —
вы навсегда останетесь моими мальчиками.
Если корни тесно сплелись в клубок,
необходимо осторожно разъединить их.
После посадки они должны расти свободно,
а не оставаться плотной массой.
«Антология садоводства»
о пересадке горшечных растений
Я верю, что каждый цветок
наслаждается воздухом,
которым он дышит.
Уильям Вордсворт
Пролог
1892 год, август
Мемфис, Теннесси
Она вовсе не собиралась рожать ублюдка. Когда она узнала, что забеременела от любовника, первые чувства — оторопь и паника — быстро сменились яростью.
Разумеется, она могла все уладить. Женщина, попавшая в такое положение, всегда найдет нужные связи. Но она боялась. Она боялась знахарок, вытравливающих плод, не меньше этого самого нежеланного плода, что разрастался в ней.
Беременность — непозволительная роскошь для любовницы Реджинальда Харпера.
Она прекрасно жила у него на содержании уже почти два года. О да, она знала, что Реджинальд содержит и других женщин, включая свою законную супругу, но ей не было до них никакого дела.
Она была молодая и красивая, а молодость и красота — товар, на который всегда есть спрос. Почти десять лет она торговала собой расчетливо и хладнокровно, с хорошей прибылью, оттачивая красоту и молодость изяществом и обаянием. С детства она подсматривала за благородными дамами, приезжавшими в величественный дом у реки, где работала ее мать, и успешно им подражала.
Она кое-чему училась, однако науке соблазнения посвящала куда больше времени, чем книгам и музыке.
В первый раз она продала себя в пятнадцать лет и, кроме толики денег, приобрела опыт, однако сие занятие привлекало ее не больше, чем тяжкий труд домашней прислуги или фабричной работницы. Кроме того, она уже тогда прекрасно понимала разницу между уличной девкой и любовницей, живущей на содержании. Мужчина, заплатив девке доллар за торопливое бездушное соитие, забывает о ней, не успев надеть штаны.
Но любовница — умная, успешная любовница, — кроме утех в постели, предлагает нечто совсем другое — утонченность, приятную беседу. Любовница — подруга, источник утешения, воплощение любых плотских фантазий. Честолюбивая любовница знает, как получить много, не требуя ничего.
Амелия Элен Коннор была честолюбива.
И она получила все, что хотела. Ну почти все.
Реджинальда она выбрала сама, и выбрала не просто так. Он не отличался особой красотой или блестящим умом, но, как она убедилась, разузнав о нем хорошенько, был очень богат и не очень верен своей тощей безупречной жене, царившей в Харпер-хаусе.
Реджинальд Харпер содержал любовницу в Натчезе и, поговаривали, вторую в Новом Орлеане. Решив, что он вполне может взять на себя заботы еще об одной, Амелия без особых усилий добилась его расположения и своей цели.
Теперь двадцатичетырехлетняя красавица жила в чудесном доме на Саут-мейн и помыкала тремя служанками. В ее шкафах было много красивых нарядов, а в шкатулке — сверкающих драгоценностей.
Правда, знатные и богатые дамы, которым она когда-то завидовала, ни за что не снизошли бы до Амелии, но полусвет радушно принимал ее. И завидовал ей.
Она устраивала пышные приемы. Она путешествовала. Она жила.
И вдруг — это случилось через год с небольшим после того, как Реджинальд поселил ее в прелестном доме — умело выстроенный мир Амелии рухнул.
Она скрывала бы от любовника свое положение до тех пор, пока не собралась бы с духом наведаться в район красных фонарей и покончить с этим делом, но Реджинальд застал ее в тот момент, когда ей было безумно плохо. Всмотревшись в ее лицо темными проницательными глазами, он все понял.
Как ни странно, Реджинальд не только обрадовался. Он запретил Амелии вытравлять плод. И, самое удивительное, подарил ей за то, что она забеременела, браслет с рубинами.
Она не хотела этого ребенка, а он хотел.
И тогда Амелия сообразила, как ребенок поможет ей устроить свою жизнь. Матери ребенка Реджинальда Харпера — даже незаконнорожденного — не придется тревожиться о своем будущем. С годами, когда ее красота увянет, Реджинальд неизбежно потеряет интерес к ней как к женщине, но будет содержать ее и ребенка.
Его жена так и не смогла родить ему сына, а она, Амелия, сможет. Она родит ему сына.
Пока отступали зимние холода и вступала в свои права весна, Амелия и планировала будущее. А затем случилось нечто... нечто волшебное. Ребенок зашевелился в ней. Затрепетал, потянулся, забил ножками. И нежеланный плод стал ее ребенком.
Он рос в ней, как цветок, который видеть, чувствовать, понимать могла только она. И вместе с ним росла и крепла ее бескрайняя любовь.
Влажным и душным летом Амелия расцвела, впервые в своей жизни познав любовь к кому-то, кроме себя, и к чему-то, кроме собственного комфорта.
Ее ребенок, ее сын, нуждался в ней, и она преисполнилась решимости защищать его, чего бы ей это ни стоило.
Умиротворенно сложив руки на огромном животе, она руководила обустройством детской. Бледно-зеленые стены и белые кружевные занавески. Лошадка-качалка из Парижа, колыбелька ручной работы из Италии.
Она убирала в маленький гардероб крохотные одежки. Из ирландских и бретонских кружев и французского шелка. С изящно вышитыми монограммами — инициалами ребенка. Она назовет его Джеймс Реджинальд Коннор.
У нее будет сын. Наконец-то у нее будет что-то свое! Кто-то, кого она сможет любить. Они будут путешествовать вместе: она и ее прекрасный мальчик. Она покажет ему мир. Он будет учиться в лучших школах. Он — ее гордость, и радость, и любовь.
Тем жарким летом Реджинальд приезжал в ее дом на Саут-мейн все реже и реже, и ее это вполне устраивало. Он был всего лишь мужчиной, а в ней рос ее сын. Она никогда больше не будет одна.
Когда начались схватки, Амелия не испытала страха. И все долгие мучительные часы она мысленно видела только одно — свое дитя. Сына. Джеймса.
Она обливалась потом, изнемогая от жары, — огнедышащий монстр почему-то мучил ее больше боли, — и в какое-то мгновение сквозь туманившую глаза пелену заметила взгляды, которыми обменялись доктор и повитуха. Тревожные, мрачные взгляды. Вапрочем, она молода и здорова. Она выдержит.
Время словно застыло в свете газовых ламп, наполнявших комнату колеблющимися тенями. И наконец сквозь волны изнеможения она услышала тонкий плач.
—Мой сын... — по ее щекам заструились слезы. — Мой сын.
Повитуха не дала ей приподняться, снова уложила на подушки, утешая, нашептывая:
—Полежите спокойно... попейте немного... отдохните...
Она пригубила какую-то жидкость, надеясь смягчить саднящее горло, почувствовала, что это настойка опия, и, не успев возразить, провалилась в глубокий, глубокий сон.
Когда она очнулась, шторы были плотно задернуты и в комнате царил полумрак. Она пошевелилась. Доктор поднялся с кресла, подошел, взял ее руку и стал считать пульс.
—Мой сын. Мое дитя. Я хочу видеть мое дитя.
—Я попрошу принести вам бульон. Вы долго спали.
—Мой сын... Он голоден! Принесите его мне.
—Мадам. — Доктор присел на край кровати. Его глаза казались очень светлыми, очень обеспокоенными. — Мне жаль. Ребенок родился мертвым.
Горе и страх впились в ее сердце острыми обжигающими когтями.
—Я слышала его плач! Вы лжете! Почему вы говорите мне такие ужасные слова?
— Она не плакала. — Доктор ласково сжал ее пальцы. — Вы рожали долго и мучительно. В конце родов вы бредили. Мне жаль, мадам. У вас родилась мертвая девочка.
Она не поверила. Она кричала, металась, рыдала, и ей снова дали опий. Проснувшись, она опять рыдала и бушевала.
Когда-то она не хотела этого ребенка. Теперь она хотела только его и ничего больше.
Ее горе было бескрайним, невыразимым.
Горе свело ее с ума.
1
2001 год, сентябрь
Саутфилд, Мичиган
Стелла сожгла соус. Она навсегда запомнит эту маленькую досадную подробность, как запомнит громовые раскаты внезапно налетевшей бури и раздраженные голоса детей, повздоривших в гостиной.
Она запомнит резкий неприятный запах подгоревшего соуса, пронзительный вопль пожарной сигнализации, запомнит, как машинально схватила с плиты кастрюльку и бросила ее в раковину.
Стелла не считала себя хорошей поварихой, но привыкла дотошно следовать рецептам. К возвращению мужа из командировки она решила приготовить курицу под соусом «Альфредо» — одно из любимых блюд Кевина. Никаких полуфабрикатов. Она все хотела сделать своими руками: и салат, и песто, чтобы макать в него свежий хлеб с хрустящей корочкой. Не так уж сложно сделать все это на опрятной кухне в красивом доме в тихом пригороде.
Чтобы не испачкать чистую блузку и брюки, Стелла надела темно-синий фартук с нагрудником, а непослушную гриву кудрявых рыжих волос закрутила в узел на макушке. Затем она разложила на рабочем столе все необходимое и пристроила на подставке с прозрачной защитной пленкой раскрытую поваренную книгу.
Стелла собиралась начать пораньше, но завертелась на работе. Выставленные на распродажу осенние цветы и теплая погода привлекли толпы покупателей, превратив более чем спокойный садовый центр в филиал сумасшедшего дома.
Нет, она вовсе не возражала. Она любила свою работу, ей безумно нравилось управлять садовым питомником, тем более полный рабочий день. Теперь, когда Гэвин пошел в школу, а Люк — в детский сад, она могла себе это позволить. Господи, как случилось, что ее первенец уже ходит в школу? Не успеешь оглянуться, и Люк пойдет в подготовительный класс.
Наверное, им с Кевином пора поактивнее заняться... ну, скажем, подготовкой к третьему ребенку. Может быть, прямо сегодня вечером, подумала Стелла с улыбкой... когда дойдет дело до финальной и очень личной стадии праздника в честь возвращения мужа домой.
Она стала отмерять ингредиенты и тут услышала грохот и громкий плач. Поделом мне, решила Стелла, бросив все, что держала в руках. Как можно думать еще об одном ребенке, когда эта парочка способна свести ее с ума!
Стелла влетела в гостиную и увидела двух своих маленьких ангелов. Белокурый Гэвин — физиономия невинная, но в глазах пляшут чертенята — стучал одна о другую коллекционными машинками. Люк, рыжеволосый, как она, рыдал над грудой деревянных кубиков.
Ей ни к чему было видеть произошедшее своими глазами, чтобы знать. Люк построил — Гэвин разрушил.
Непререкаемый закон их маленькой страны.
—Зачем ты это сделал, Гэвин? — Стелла подхватила младшего сына на руки, погладила подрагивающую спинку. — Не плачь, малыш. Построишь другой дом.
—Мой домик!.. Мой домик!..
—Подумаешь! — скривился Гэвин. Чертенята в его глазах подмигнули, и Стелла с трудом сдержала смех. — Авария. Моя машина врезалась в его дом.
—Разумеется. После того, как ты ее туда нацелил. Почему бы просто не поиграть спокойно? Люк же тебе не мешал.
—Я играл. А он малявка.
—Вот именно! Но если ты тоже хочешь вести себя, как маленький, то делай это в своей комнате. Один.
Взгляд у матери был тем самым, и Гэвин потупился.
—Это был глупый дом.
—Нее-ет, мамочка, не-еет. — Люк обхватил ладошками лицо Стеллы, заглянул в ее глаза полными слез, несчастными глазками. — Он был хороший.
—Ты построишь еще лучше, верно? Гэвин, оставь его в покое. Я не шучу. Я занята на кухне. Папа вот-вот будет дома. Ты хочешь встретить его наказанным?
—Нет. Мне просто нечего делать.
—Очень жаль. Очень жаль, что ты не можешь себя занять, — Стелла опустила малыша на пол. — Строй свой дом, Люк. А ты, Гэвин, не трогай его кубики. Если мне придется зайти к вам еще раз, тебе это не понравится.
—Я хочу гулять! — грустно сообщил Гэвин удаляющейся спине матери.
—Идет дождь. Ты не можешь сейчас гулять. Никто из нас не может. Поэтому веди себя прилично.
Разгоряченная улаживанием конфликта, Стелла вернулась к своей поваренной книге и раздраженно нажала на пульт кухонного телевизора. Господи, как же ей не хватает Кевина! Мальчики сегодня раскапризничались, едва переступив порог, и не дают сосредоточиться. Кевина нет в городе всего четыре дня, а она еле справляется с домом, детьми, работой, повседневными делами.
Почему бытовая техника будто ждет не дождется, когда Кевин уедет из дома? Вчера объявила забастовку стиральная машина, а утром покончил жизнь самоубийством тостер, спалив все свое нутро.
Они с Кевином так дружно занимаются домашними делами и воспитанием сыновей, всегда с удовольствием подменяя друг друга, и так счастливы вместе! Если бы Кевин был дома, он сейчас играл с детьми, а она бы спокойно готовила обед.
Нет, еще лучше, он бы готовил, а она играла бы с мальчиками.
Она так соскучилась по Кевину, по его запаху, по тому, как он подкрадывается к ней сзади, когда она что-то делает, обнимает и трется щекой о ее щеку... Как она соскучилась по их долгим разговорам в постели, когда она лежит в темноте, прижавшись к нему, и они строят планы или смеются над чем-то, что мальчики натворили за день.
Боже милостивый, можно подумать, мужа нет дома четыре месяца, а не четыре дня!
Стелла заново взбивала соус, смотрела в окно на кружащиеся на ветру осенние листья и вполуха слушала, как Гэвин уговаривает Люка построить небоскреб и потом вместе его разрушить.
Когда Кевин получит повышение, ему не придется столько мотаться по командировкам. Он так усердно работает, что его обязательно повысят, и очень скоро. Лишние деньги не помешают, особенно когда будет третий ребенок. Может быть, на этот раз девочка...
С его повышением и ее полным рабочим днем следующим летом они смогут детей куда-нибудь вывезти. Хорошо бы в «Диснейленд». Мальчикам понравится. Даже если она забеременеет, это не помешает им чудесно провести время. Она уже откладывает деньги на отпуск... и на новый автомобиль.
Конечно, покупка новой стиральной машины нанесет фонду непредвиденных расходов серьезный урон, но и с этим они справятся.
Услышав смех сыновей, Стелла расслабилась. Все прекрасно. Идеально, как оно и должно быть. Она замужем за чудесным парнем, в которого влюбилась с первого взгляда, за Кевином Ротчайлдом с его медленно расцветающей милой улыбкой.
У них двое чудесных сыновей, красивый дом в хорошем районе, работа, которую они любят, и никаких противоречий в планах на будущее. А когда они занимаются любовью, все еще звонят колокола.
Стелла представила глаза Кевина, когда, уложив детей, она появится перед ним в новом соблазнительном белье, которое купила в его отсутствие.
Немного вина, зажженные свечи, и...
И... И тут послышался совершенно дикий грохот. Стелла закатила глаза к потолку. К счастью, на этот раз вместо рева раздались счастливые крики.
—Мама! Мама! — на кухню ворвался сияющий от восторга Люк. — Мы разрушили весьнебоскреб! Можно печенье?
—Нет. Скоро обед.
—Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! Пожалуйста!
Люк дергал ее за штанину, карабкался по ноге. Стелла опустила ложку и отодвинула его от плиты.
—Люк, никакого печенья до обеда.
—Мы умираем с голоду, — поддержал брата Гэвин, громко стукнув машинкой о машинку. — Почему нельзя поесть, если мы проголодались? И вообще, почему мы должны есть глупый... уву его там... «Фредо»?
—Потому что, — отрезала Стелла. Этот ответ она ненавидела, когда была маленькой, но сейчас он казался ей всеобъемлющим. — Скоро приедет папа, и мы поедим все вместе. — Однако, выглянув в окно, она впервые забеспокоилась, что рейс Кевина задержится. — Пока могу дать по половинке яблока.
Стелла взяла из фруктовой вазы яблоко, схватила нож.
—Я не люблю кожуру, — заныл Гэвин.
—А у меня нет времени чистить. — Стелла быстро помешала соус. — Кожура полезна. Верно?
—А попить можно? Можно попить? — Люк все тянул и тянул ее за штанину. — Я пить хочу.
—Господи! Дайте мне пять минут! Пять минут. Идите, постройтечто-нибудь. А потом я порежу вам яблоко на дольки и налью сок.
Гром грохнул прямо над их головами.
—Землетрясение! — восторженно закричал Гэвин, подпрыгивая.
—Это не землетрясение.
Ей не удалось остудить ликование старшего сына. С криками «Землетрясение, землетрясение!» он покружился по кухне и выбежал в гостиную. Заразившись восторгом брата и вторя его воплям, следом помчался Люк.
Стелла прижала пальцы к пульсирующему виску. Шум стоял оглушительный, но, может быть, она успеет сделать все необходимое, пока мальчики веселятся. Она отвернулась к плите и без особого интереса выслушала объявление об экстренном выпуске новостей.
Голос диктора с трудом пробивался сквозь головную боль, и Стелла машинально повернулась к экрану. Потерпел катастрофу самолет местной авиалинии, совершавший рейс из аэропорта Детройт Метро в Лансинг. С десятью пассажирами на борту.
Ложка выпала из ее разжавшихся пальцев. Сердце выскочило из груди.
Кевин! Кевин...
Над головой не прекращались раскаты грома. В гостиной визжали от страха и восторга дети. Придавленная своим расколовшимся миром, Стелла соскользнула на кухонный пол.
К ней пришли сообщить, что ее Кевин мертв. Она открыла дверь и увидела незнакомых людей с серьезными лицами. Она не могла поверить. Хотя она знала. Она знала с той минуты, когда услышала голос репортера, вещавшего с экрана ее маленького кухонного телевизора.
Кевин не может быть мертвым. Он молод и здоров. Он вернется домой, и они сядут обедать. У них курица под соусом «Альфредо».
Но она сожгла соус. Дым сорвал с цепи пожарную сигнализацию, и в ее чудесном доме воцарилось безумие.
Ее попросили отослать детей к соседям, чтобы все ей объяснить.
Но как можно объяснить невозможное, немыслимое?
Ошибка. Буря, удар молнии. И все навсегда изменилось. Одно мгновение, и мужчины, которого она любит, отца ее детей, больше нет на свете.
Вы хотите кому-нибудь позвонить!
Кому ей звонить, кроме Кевина? Он — ее муж, ее друг, ее жизнь.
Они что-то говорили о подробностях, распоряжениях, психологической консультации. Они сочувствовали ее горю. Их слова глухо отдавались в ее мозгу.
Люди с серьезными лицами ушли, и она осталась одна в доме, который они с Кевином купили, когда она была беременна Люком. В доме, на который они копили, который вместе красили и обставляли. В доме с садом, который она сама спланировала.
Буря полетела куда-то дальше, и стало тихо. Бывало ли когда-нибудь прежде так тихо? Стелла слышала биение собственного сердца, тихое гудение включившегося обогревателя, дробь капающей из водосточных труб дождевой воды.
А потом она услышала причитания. Свои причитания. Она лежала на полу у парадной двери, свернувшись калачиком, словно пытаясь отгородиться, защититься от страшной реальности. Как будто, если она не поверит, Кевин вернется. Слез не было, пока не было. Они скапливались где-то внутри, закручивались тугим узлом и не могли прорваться сквозь охватившее ее горе. У нее не было сил ни шевельнуться, ни заплакать. Она лежала на полу и подвывала, как раненый зверек.
Когда она, покачиваясь, наконец встала на ноги, было уже темно. Ее подташнивало, голова казалась совершенно пустой. Кевин... Где-то в этой пустой голове вертелось только его имя.
Она должна забрать детей. Она должна привести детей домой. Она должна сказать детям.
О боже, боже! Как она сможет им это сказать?
Стелла нащупала дверную ручку и вышла в промозглый мрак. В голове по-прежнему господство¬вала благословенная пустота. Она оставила дверь открытой. Прошла по дорожке между пышными хризантемами и астрами, мимо глянцевых зеленых листьев азалий, которые они с Кевином посадили чудесным весенним днем.
Она перешла улицу, как слепая, не замечая луж и промочив туфли, по сырой траве подошла к со¬седскому крыльцу с зажженным фонарем над дверью.
Как же зовут ее соседку?.. Забавно. Они знакомы четыре года. По очереди возили детей в школу, иногда вместе ходили по магазинам. Но она никак не может вспомнить...
Ах да! Конечно же! Дайан. Дайан и Адам Перкинз и их дети Джесси и Уайтт. «Милая семья», — тупо подумала она. Милая нормальная семья. Всего пару недель назад они устроили пикник с барбекю на заднем дворе. Кевин жарил на гриле цыплят. Он любит... любил возиться с грилем. Они пили хорошее вино, весело смеялись, а дети играли. Уайтт упал и расцарапал коленку.
Конечно, она помнит. Как не помнить.
Но она стояла перед чужой дверью, не совсем понимая, что она здесь делает.
Ее дети. Да, да. Она пришла за своими детьми. Она должна сказать им.
Не думать. Стелла мобилизовала остатки силы воли. Пока не думать. Если думать, можно рассыпаться. Разлететься на миллион кусков, которые вовек не соберешь.
Она нужна своим детям. Она им нужна. Кроме нее, у них никого нет.
Стелла подавила слезы и позвонила.
Она увидела Дайан будто через тонкий, подернутый рябью слой воды, издалека услышала ее голос. Почувствовала руки, сочувственно обвившие ее.
«Но твой муж жив, — подумала она. — Твоя жизнь не кончена. Твой мир точно такой, каким был пять минут назад. Поэтому ты не знаешь. Не можешь знать».
Стелла задрожала и отпрянула.
—Нет! Пожалуйста, не сейчас. Я сейчас не могу. Я должна отвести мальчиков домой.
—Я пойду с тобой. — Дайан со слезами на глазах протянула руку, коснулась волос Стеллы. — Хочешь, я пойду с тобой, останусь у тебя?
—Нет. Не сейчас. Мне нужны... мальчики.
—Я их приведу. Зайди в дом, Стелла.
Она отрицательно покачала головой.
—Хорошо. Они в гостиной. Я приведу их. Стелла, если я что-то, что угодно, могу для тебя сделать, ты только скажи, позвони. Мне жаль!.. Мне так жаль...
Стелла стояла в темноте, смотрела на освещенную прихожую и ждала.
Послышались возражения, жалобы, возня, шаги. И вот ее мальчики перед ней: Гэвин с отцовскими белокурыми волосами, Люк с отцовскими губами.
—Мы не хотим уходить! — возмущался Гэвин. — Мы играли. Почему мы не можем закончить?
—Не сейчас. Сейчас нам пора домой.
—Но я выигрывал! Это нечестно, и...
—Гэвин, мы должны уйти.
—Папочка дома?
Стелла посмотрела вниз — на Люка, на его счастливое личико — и чуть не сорвалась.
—Нет, — она наклонилась, подхватила его, прикоснулась губами к губам, так похожим на губы Кевина. — Идемте домой.
Она взяла Гэвина за руку и пошла назад, к своему пустому дому.
—Если бы папа был дома, он разрешил бы мне закончить! — По щекам Гэвина потекли злые слезы. — Я хочу папу.
—Я знаю. Я тоже хочу.
—А мы можем завести собаку? — вдруг спросил Люк и руками повернул ее голову к себе. — Можно, я спрошу папочку? Можно нам собачку, как у Джесси и Уайатта?
—Мы поговорим об этом позже.
—Я хочу папу! — Гэвин сорвался на крик.
«Он чувствует, — подумала Стелла. — Он чувствует что-то неправильное, что-то ужасно неправильное. Мне придется им сказать. Я должна сказать им сейчас».
—Присядем.
Она очень аккуратно, очень тщательно закрыла входную дверь, подошла к дивану и села, усадив Люка себе на колени. Свободной рукой она обняла за плечи Гэвина.
—Если бы у меня была собака, — очень серьезно сообщил ей Люк, — я бы о ней заботился. Когда приедет папочка?
—Он не приедет. Он не может.
—У него важные дела?
—Он...
«Господи, помоги мне! Господи, помоги мне!»
—Произошла катастрофа. Наш папа попал в катастрофу.
—Это как? Когда сталкиваются машины? — спросил Люк, а Гэвин ничего не сказал, совсем ничего, только прожигал взглядом ее лицо.
—Случилась очень страшная катастрофа. Папочке пришлось уйти на небо.
—Но потом он вернется домой.
—Он не может. Он больше не может вернуться домой. Ему теперь придется остаться на небе.
—Я не хочу, чтобы он там остался! — Гэвин попытался вывернуться, но Стелла держала его крепко. — Пусть он вернется домой сейчас.
—Милый, я тоже хочу, чтобы он вернулся. Но он не может вернуться к нам, как бы сильно мы этого ни хотели.