Кванты. Как волшебники от математики заработали миллиарды и чуть не обрушили фондовый рынок Паттерсон Скотт

В 2004 году было выпущено CDO на 157 миллиардов долларов, большинство содержало закладные по высокорисковой ипотеке. В 2005 году этот показатель достиг 273 миллиардов, а в 2006 — 550 миллиардов. Именно на этот год пришелся пик CDO.

Сейчас понятно, что гауссова копула привела к катастрофе. Простота модели загипнотизировала трейдеров и заставила их думать, что она отражает реальность. По сути, модель была временной формулой, основанной на аномально буйной, подпитывающей саму себя и в результате оказавшейся неверной фантазией толпы, которая устанавливала произвольные цены на чрезвычайно сложный продукт. Какое-то время это работало и все этим пользовались. Но когда в 2007 году произошел легчайший толчок волатильности, вся конструкция рассыпалось. Цены больше не отражали реальности. Почти каждый менеджер CDO и трейдер пользовались одной формулой для оценки «горячих» пакетов ценных бумаг, и произошло то, что часто случается, если слишком много народу пользуется популярными алгоритмическими методами: крах.

Ничего удивительного. Сложность обернулась против квантов.

Кванты и корреляционные трейдеры моделировали денежные потоки по траншам кредитно-дефолтных свопов, привязанных к CDO. Это были пакеты обеспеченных кредитом ценных бумаг, поделенные на транши пакетов закладных по сомнительным кредитам, которые были выделены владельцам недвижимости по всей стране. Модель создавала иллюзию порядка там, где его быть не могло.

Одним из основных игроков на волне бума CDO стало детище Citadel, 5-миллиардный хедж-фонд под названием Magnetar Capital, которым управлял один из лучших трейдеров Кена Гриффина, Алек Литовиц. В 2006 году в финансовом информационном бюллетене Total Securitisation фонд был назван инвестором года. «В 2006 году Magnetar провел эксклюзивные сделки огромных масштабов, инвестировал в серии CDO — более 1 миллиарда долларов каждая», — говорилось в бюллетене за март 2007 года.

Влияние Magnetar[128] в мире CDO очень заметно — достаточно взглянуть на название других фондов. Литовиц увлекался астрономией. И создатели многих «вредных» CDO, созданных на волне субстандартного безумия, дали своим детищам астрономические названия: Орион, Водолей, Скорпион, Карина и Стрелец. Magnetar был их «опорным инвестором», согласно исследованию Wall Street Journal. Но Magnetar, заработавший в 2007 году 25 %, использовал и другую сторону этих CDO. Он покупал позиции, которые окупились бы, если бы с более высоко оцененными фрагментами дела пошли плохо.

Magnetar был изобретательным трейдером, и было в нем что-то от лукавого. Он держал самую рискованную часть CDO, акции — ценные бумаги, наиболее подверженные дефолту. Но он также покупал защиту для наименее рискованных долей, находящихся выше в структуре CDO, и делал ставку на волну дефолтов. Почти 20 %-ная прибыль с этих траншей давала фонду средства для покупки менее рискованных фрагментов. Если ценная бумага падала (отнюдь не редкость), потери были несущественны. Та же ситуация наблюдалась, если обесценивались высококачественные транши (а это тоже происходило часто).

Magnetar сыграл большую роль в возникновении бума CDO, поскольку скупил транши, когда остальные инвесторы их брать отказывались. Не будь такого покупателя «мусорных» траншей, у банков были бы проблемы с созданием все менее надежных CDO, ударивших по рынку в 2006–2007 годах. В общем, Magnetar был ключевым инвестором, приобретшим в этот период CDO на 30 миллиардов долларов.

Есть свидетельства того, что ненасытный спрос Уолл-стрит на кредиты и связанный с ними богатый урожай прибыли и стали ключевым фактором, подстегнувшим брокеров к тому, чтобы снабжать все более рискованные ипотечные кредиты дополнительными взрывоопасными атрибутами, такими как регулируемая процентная ставка. Через пару лет — а в некоторых случаях и через пару месяцев — они вдруг взмыли вверх уже после того, как кредит был выдан. По данным отчета Центра общественного контроля, из 25 основных компаний, занимавшихся высокорисковой ипотекой, 21 или финансировалась крупнейшими уолл-стритскими или европейскими банками, или принадлежала им.

Если бы не было спроса со стороны инвестиционных банков, такие кредиты никогда бы не были выданы.

Когда начался бум CDO, цены на жилье в США взмыли вверх. С января 2000 года вплоть до июля 2006-го, на который пришелся пик пузыря, средние расценки на жилье в США выросли на 106 % согласно национальному индексу S&P/Case-Shiller National Home Price Index.

Для моделей, подобных гауссовой копуле, это было четким сигналом: рынок жилья стабилизируется. А на деле он становился все опаснее. В конце 2006 года индекс цен на жилье начал меняться в другую сторону и через три года обрушился на 30 %.

Некоторые кванты, включая Брауна, критиковали модели, которые банки и кредитные рейтинговые агентства использовали для оценки CDO. Они знали, что корреляции, которые выдавала гауссова копула, были не более чем фантазией. Но пока денежный поток не иссяк, никто об этом и слышать не хотел — ни корреляционные трейдеры, получавшие отличные бонусы, ни уолл-стритские CEO, у которых бонусы были еще заманчивее.

Это было как кокаин: вызывало зависимость и в конце концов разрушало.

Пока бум продолжался, секьюритизация помогала Уолл-стрит набирать вес в экономике США. Доля финансового сектора в общих объемах прибыли американских компаний составила в 2007 году 35 %. В начале 1980-х, когда кванты вроде Брауна только начали появляться на финансовой арене, она не превышала 10 %. Финансовые организации составляли четверть от рыночной верхушки индекса S&P 500. Представителей других отраслей там было намного меньше.

Поддержанию роста прибылей в сфере финансов способствовала разумная тактика таких фондов, как AQR, Global Alpha, Citadel и Saba: кэрри-трейд. К концу 2006 года огромные суммы вливались в сделки, заключавшиеся в том, что банки или хедж-фонды брали в кредит низкодоходную валюту, например японскую иену, и покупали высокодоходные валюты, скажем новозеландский доллар или фунт стерлингов.

Это была идеальная цифровая машина по производству денег, основанная на математике и компьютерах — мечта квантов, привет из страны несметных богатств.

Стратегия кэрри-трейд подхлестнула[129] всемирный бум ликвидности, спровоцировав безумный ажиотаж во всех сферах, от товаров до недвижимости, — и в области высокорисковой ипотеки тоже.

«В Японии можно взять ссуду под почти нулевой процент, а потом повторно ссудить ее в любой точке мира, где прибыль будет выше: хоть аргентинскими ценными бумагами, хоть ипотечными закладными США, — с удивлением писала английская газета Telegraph. — Это продлило жизнь пузырей активов по всему миру».

— Кэрри-трейд использовалась во всех известных финансовых инструментах, кредитных спредах, спредах облигаций. Все было отравлено, — пожаловался журналистам валютный аналитик из HSBC Дэвид Блум.

Однако мало кто волновался по поводу того, что будет, если торговля вдруг остановится. Небольшие сбои предвещали хаос. В феврале 2007 года трейдеры начали волноваться, не слишком ли быстро и высоко поднялись акции в Китае и на других развивающихся рынках. Когда китайские акции полетели вниз, трейдеры, использовавшие кэрри-трейд, запаниковали, начали выкупать свои заемные иены и спровоцировали рост цен на эту валюту.

Приблизительно в то же время Банк Японии проголосовал за повышение исходной процентной ставки, отчего иена снова выросла. Возник опасный замкнутый круг: по мере того как росла иена, другие участники рынка были вынуждены выкупать иены, чтобы остановить убытки. Чем дольше они медлили, тем больше денег могли потерять. Это вызывало новый виток роста иены. Китайский рынок начал рушиться, за один день снизившись на 10 % и запустив на мировом фондовом рынке процессы, из-за которых индекс Доу-Джонса упал на 500 пунктов.

Но это был временный всплеск, и товарный состав глобального фондового рынка весной снова начал движение. Однако этот сигнал тревоги услышали немногие. Пока торговля приносила достаточно безопасную прибыль, никто и не думал сбавлять обороты.

Тем не менее в 2007-м машина встала. Кэрри-трейд пришла в упадок. Механизмы секьюритизации застопорились, когда владельцы жилья один за другим в рекордных количествах стали отказываться от выплаты кредита.

Браун, менеджер рисков, взирал на все это со своего рабочего места в банке Morgan Stanley — одном из крупнейших игроков казино CDO, куда он пришел работать в 2004 году, после ухода из Citigroup.

Браун пришел в «Мамашу Морган», как его иногда называли, при Филе Парселле, воцарившемся за несколько лет до этого после яростной борьбы за власть с другим претендентом на трон, Джоном Мэком. Парселл пришел в Morgan в процессе случившегося в 1997 году 10-миллиардного слияния между банком и Dean Witter Discover & Co. — брокерской конторой, обслуживавшей в основном клиентов со средним доходом. Моргановская элита была шокирована. Но Парселл, назначенный в ходе сделки CEO, показал себя как достойный соперник работавшему в Morgan с 1972 года Мэку, который начинал как торговец облигациями. В 2001 году Мэк ушел, осознав, что победить Парселла не удастся; сначала он работал в Credit Suisse First Boston, а потом перешел в хедж-фонд.

После ухода Мэка Morgan уже не выдерживал конкуренции с другими банками, особенно Goldman Sachs. К 2005 году рыночная стоимость компании упала почти на 40 %, до 57 миллиардов долларов. Стоимость конкурентов тоже снизилась, но падение Morgan оказалось одним из самых резких на Уолл-стрит. Подчиненные обвиняли во всем Парселла. Говорили, что он слишком осторожен, не умеет рисковать и у него кишка тонка, чтобы делать настоящие деньги — как Джон Мэк.

А Браун благоденствовал. Его наняли, чтобы он помог кредитной системе банка обеспечить соответствие запутанной системе правил: так называемому Базельскому соглашению о капитале, международному стандарту, определяющему, сколько капитала банк должен придержать с целью защиты от возможных потерь. Руководитель службы отношений с клиентами Стив Кроуфорд, протеже Парселла, пригласил Брауна поработать у них. Он хотел, чтобы Браун решил задачу — решение которой отняло несколько лет у ряда коммерческих банков, таких как Citigroup, — за 18 месяцев или быстрее.

— Если сделаешь это — получишь возможность выбрать любую сферу деятельности в банке, какая понравится, — пообещал Кроуфорд.

Брауна впечатлило руководство Morgan. Казалось, оно ценило квантов, которых другие банки зачастую игнорировали, и запустило ряд программ, направленных на повышение качества управления рисками. Но в ходе «дворцового переворота» в июне 2005 года шайка высокопоставленных держателей акций выставила вон Парселла и его соратников, включая Браунова благодетеля Кроуфорда. Ему на смену пришел Джон Мэк.

Мэк родился в Северной Каролине в семье эмигрантов из Ливана. Он обещал восстановить старую агрессивную культуру Morgan. Он считал, что результаты горячо любимого им банка при Парселле были неприемлемыми.

Много лет он наблюдал за работой первого отдела по статистическому арбитражу при Нунцио Тарталье в 80-е годы и помогал управлять первой группой Питера Мюллера. Он умел и любил рисковать. А вот Morgan, по его мнению, разучился. Вернувшись в компанию, Мэк прошел победным маршем по операционному залу Morgan, как генерал-триумфатор по улицам Древнего Рима.

Канал финансовых новостей CNBC транслировал это событие в прямом эфире. Трейдеры банка оторвались от своих терминалов Bloomberg, чтобы громко поприветствовать второе явление «Мэкки-ножа». Такое прозвище Мэк заслужил своей готовностью урезать зарплаты и сокращать расходы.

Morgan сильно отстал от шустрых конкурентов, таких как Goldman Sachs и Lehman Brothers, и поэтому падали его прибыли. Новой парадигмой для инвестиционных банков на Уолл-стрит было принятие на себя рисков. Идеальной моделью считался Goldman Sachs Генри Поулсона, с невероятно успешным фондом Global Alpha Fund и запредельными прибылями с собственных акций.

Сам Поулсон наметил новую парадигму в годовом отчете банка за 2005 год. «Еще одна ключевая тенденция — растущий клиентский спрос на предоставление не только капитала, но и консультаций, — писал он. — Иными словами, от инвестиционных банков ожидают большего вложения их собственного капитала при проведении транзакций… Они все чаще используют собственный баланс для расширения кредитов клиентов, принятия на себя рыночных рисков и иногда инвестирования вместе с клиентами».

Стратегия Goldman отражала перемены в отрасли на протяжении всего десятилетия. Банки вели борьбу не на жизнь, а на смерть, чтобы удержать талантливых трейдеров от решения прыгнуть за борт и открыть собственный хедж-фонд — как Клифф Эснесс в 1998-м. Они старались оставаться на равных с асами из Гринвича, но проигрывали. Мало кто понимал это так отчетливо, как руководство Goldman. Другие, например Deutsche Bank Боаза Вайнштейна и Morgan Stanley Питера Мюллера, дышали им в спину. Единственным способом сохранить конкурентоспособность было открыть закрома, брать на себя риски и пользоваться левериджем. Банки Уолл-стрит начали превращаться в огромные рисковые хедж-фонды. Goldman был в авангарде, Morgan старался не отставать.

Государство протянуло руку помощи.[130] В конце апреля 2004 года пять членов Комиссии по ценным бумагам и биржевым операциям собрались в зале заседаний, чтобы встретиться с представителями крупнейших инвестиционных банков Уолл-стрит и поговорить о риске.

Банки просили сделать для их брокерских подразделений исключение из правил, устанавливающих объемы задолженностей на балансе. Банки должны были обеспечивать большую денежную «подушку безопасности» на случай серьезных убытков по имеющимся активам. Ослабление требований Федерального резерва дало бы им возможность действовать агрессивнее и размещать дополнительные капиталы в других, более выгодных областях: в виде ценных бумаг, обеспеченных ипотекой, или деривативов.

Комиссия пошла навстречу. Было также решено положиться на алгоритмические модели банков и предоставить им право самостоятельно определять уровень риска инвестиций. По сути легким движением руки, которое позже аукнется не только самой комиссии, но и всей экономике, она передала контроль над крупнейшими финансовыми корпорациями страны в руки банковских квантов.

«Я рад, что могу поддержать это решение, — сказал Роэл Кампос, один из членов комиссии. — Ни пуха вам, ни пера».

Поначалу Morgan не слишком стремился присоединяться к вечеринке. По словам одного из сотрудников, мантра банка до возвращения Джона Мэка звучала так: «Нам не стать вторым Goldman».

Во время рыночного бума Morgan вел себя крайне осторожно, чтобы быть готовым к неизбежному падению, когда праздник кончится. Все полностью изменилось после возвращения Мэка. По его мнению, следовало играть по-крупному, рисковать и увеличить количество сделок. Именно так действовал Goldman.

Глядя на все это, Браун начал беспокоиться по поводу растущих аппетитов Morgan в плане риска. Новый режим вел себя так, как будто управление рисками было простой формальностью, заполнением формуляров, расставлением точек над i и рисованием перекладинок у t, а вовсе не главной составляющей деятельности компании, нацеленной на получение прибыли.

Заявления Мэка нередко заставляли Брауна удивленно поднимать брови. На каждой встрече в конференц-зале, расположенном возле кабинетов руководства, Мэк говорил, что он хотел бы за пять лет удвоить прибыли Morgan, не увеличивая расходов. «Отличная мысль, — думал Браун. — Но как именно он хочет этого добиться?»

Ответ был таким, какого он и боялся: брать на себя больше риска.

Сотрудники Мэка предлагали следующее: увеличить инвестиции в сферу финансовых деривативов, с головой уйти в переживающую бум индустрию жилищных ипотек и брать на себя больше рисков при использовании личных капиталов компании подразделениями проп-трейдинга, такими как PDT Питера Мюллера.

Morgan быстро нашел способ совместить все эти три задачи в одной сфере: высокорисковая ипотека. В августе 2006 года банк приступил к выполнению плана по покупке оператора высокорисковой ипотеки Saxon Capital за 706 миллионов долларов. Банковский субстандартный вечный двигатель был запущен.

Все это происходило у Брауна на глазах. Должность менеджера по рискам в кредитном подразделении банка давала ему возможность видеть все позиции с фиксированной доходностью на балансе Morgan. По большей части все вроде бы было под контролем. Но две сферы внушали ему опасения: секьюритизация и пресловутая высокорисковая ипотека.

Эта область приобрела огромную популярность на Уолл-стрит. Чем больше высокорисковых заемщиков удавалось соблазнить на ипотеку с крупной процентной ставкой, тем больше высокорисковых/высокоприбыльных CDO — и синтетических CDO — могли быть созданы инвесторами и для инвесторов на Уолл-стрит. Пока карусель крутилась, прибылей хватало на всех.

Брауна же этот аттракцион все больше беспокоил. Как и когда-то в Citigroup, его смущали огромные «склады» высокорисковой ипотеки, которые Morgan использовал для хранения кредитов. Большинство банков по примеру Salomon Brothers создали внебалансовые системы для временного хранения кредитов, пока они будут пакетироваться, дробиться, ставиться на карту и продаваться по всему миру. Такие системы финансируют себя сами, используя рынки векселей, краткосрочные кредиты, которые постоянно требуют пролонгирования. Браун понимал, что любой сбой в цепи может привести к катастрофе. И все же он считал, что такой риск вряд ли может существенно повредить банку. Прибыли были космические.

Кроме того, его утешали заоблачные цены на акции самого Morgan Stanley. В случае серьезной неудачи банк всегда сможет выручить дополнительные средства, продав долю акций на открытом рынке. Он не учел, что акции Morgan могут обрушиться в ходе масштабного коллапса всей отрасли.

К началу 2007 года для Morgan Stanley началась самая невероятная полоса удач в его истории. Квартальные результаты прибыли были рекордными, то же можно было сказать и про весь год. Особого успеха, как отметил Мэк на телеконференции в апреле 2007 года, достигла группа институциональных ценных бумаг, которой руководила амбициозная Зоуи Круз, сопрезидент банка. По выражению Мэка, она «в высшей степени мудро и аккуратно управляла невероятными рисками».

Тем временем процент левериджа — объемы одолженных денег, используемых в ежедневной торговле, — добрался до отметки 32 к 1. Иными словами, Morgan ежедневно брал 32 доллара на каждый реально принадлежавший ему доллар. Другие инвестиционные банки, например Bear Stearns, Lehman Brothers и Goldman Sachs, тоже пользовались огромным левериджем. Внутренняя оценка, проведенная в одном из них, показала, что на деле леверидж даже выше, чем указанный в официальных отчетах Комиссии по ценным бумагам.

Под началом Круз находилась группа кредитного проп-трейдинга, основанная в апреле 2006 года. Ее непосредственным руководителем был Говард Хаблер, управляющий директор с многолетним опытом торговли сложными ценными бумагами в Morgan. Это был отдел вроде хедж-фонда, который делал на рынках кредитования ставки из собственных средств Morgan, — торгующее облигациями отражение PDT.

Поначалу группа Хаблера была невероятно успешна, к началу 2007 года она принесла компании 1 миллиард долларов. Хаблер принадлежал к новой уолл-стритской «расе» корреляционных трейдеров, использовавших гауссову копулу Дэвида Ли для измерения риска дефолта отдельных траншей CDO. Его стратегия включала игру на понижение субстандартных CDO (или привязанных к ним деривативов) более низкого уровня и удерживание более высоко оцененных траншей CDO. По расчетам квантов, вероятность того, что эти высококачественные доли потеряют в цене, была крайне мала.

Как показали дальнейшие события, корреляционная торговля оказалась настоящим осиным гнездом риска. Хаблер думал, что играет на понижение субстандартных кредитов. Но по иронии судьбы в конце концов он оказался с длинной позицией по ним. Он ошибся с корреляциями.

Браун тем временем все больше беспокоился по поводу рисков, которые брала на себя компания на рынке высокорисковой ипотеки.

С одной стороны, операторы высокорисковой ипотеки, например Countrywide или New Century Financial, скармливали кредиты секьюритизационной машине Morgan, а с другой, их выкачивали и продавали инвесторам по всему миру. На тот момент это мало кто понимал, однако Morgan был одним из крупнейших игроков на пике высокорисковой ипотеки в 2005 и 2006 годах, страхуя закладные на 74,3 миллиарда долларов, согласно изданию Inside Mortgage Finance (на первом месте был Lehman с застрахованными кредитами на 106 миллиардов долларов).

Кроме того, Morgan проводил агрессивную кредитную политику в других сферах и получал существенную прибыль с долгов по картам и корпоративным кредитам. Браун пришел к выводу, что этот процесс ненадежен и обречен на провал. «Это имело какой-то смысл, только если люди, которым мы давали кредит, были в состоянии выплатить его, — вспоминал Браун. — Но вскоре стало ясно: чтобы выплатить долг, им нужен новый заем. Было много других сделок, которые имели практический смысл, только если клиент был кредитоспособен. Мы поняли, что в какой-то момент карусель остановится и у нас на руках будет множество кредитов и не будет денег, чтобы по ним расплатиться».

Брауну казалось, что кванты, работавшие над моделями для CDO, часто сосредоточивались исключительно на запутанных деталях сделки, а общую картину изучали слишком редко — например, не видели гигантского пузыря на рынке недвижимости. «Их модели не показывали никакого риска», — вспоминал он.

Такую ошибку делали все — от рейтинговых агентств до банков, строительных компаний и покупателей жилья. Они считали, что рефинансируют ипотеку, если возникнут проблемы с выплатами. На первый взгляд, не было причин думать иначе. Цены на жилье никогда не падали в национальном масштабе со времен Великой депрессии. И все были счастливы. А некоторые еще и становились сказочно богатыми.

Несмотря на свои сомнения, Браун не сеял панику в Morgan. Он понимал, что банк начнет нести серьезные убытки, когда кольцо кредитов замкнется. Но это будет не смертельно. К тому же оставались цены на акции в фунтах стерлингов.

И действительно, никто из обитателей Уолл-стрит не представлял, какая катастрофа надвигается. Инвестиционная отрасль, подпитываемая новыми изобретениями финансового инжиниринга, неслась на всех парах. Morgan Stanley получал огромные прибыли.

Ставка на высокорисковую ипотеку, сделанная Хаблером в декабре 2006 года, помогла банку получить рекордные 70 % роста прибыли, составившей 2,7 миллиарда долларов за первый квартал 2007 года.

Серьезные проблемы возникли весной, когда владельцы недвижимости стали массово отказываться от выплат по кредитам в штатах, где был отмечен существенный рост цен: Калифорнии, Неваде и Флориде. Более высоко оцененные субстандартные транши CDO тоже начало потряхивать.

Система затрещала по швам, когда в феврале 2007 года HSBC Holdings, третий по величине банк мира, оценил ожидаемые потери по высокорисковой ипотеке в 20 % от 10,6 миллиарда долларов.

Всего каких-то 4 года назад HSBC пришел на американский рынок высокорисковой ипотеки, купив компанию Household International, позже переименованную в HSBC Finance Corp. На тот момент СЕО Household был Уильям Элдингер. Он хвастался, что после заключения сделки его компания взяла на работу 150 квантов, магов и волшебников в области моделирования кредитных рисков. Другие компании, от сиэтлского банковского гиганта Washington Mutual до операторов ипотеки вроде New Century и IndyMac Bancorp, также предупреждали об огромных потерях на высокорисковой ипотеке.

Браун задумался: не пора ли покинуть корабль? Именно тогда он начал переговоры с AQR.

И вовремя. Новый Morgan, напичканный субстандартными кредитами, обожающий леверидж крейсер, ему совершенно не подходил.

В конце 2006 года ему позвонил Майкл Мендельсон, ведущий исследователь из фонда AQR. Браун недавно опубликовал книгу под названием «Каменное лицо Уолл-стрит». Там были перемешаны автобиографические воспоминания и философские размышления об азартных играх и финансах. Квантам из AQR книга очень понравилась, и они решили, что Браун будет хорошим приобретением.

К тому же, что важнее, AQR подумывал об IPO и нуждался в ком-то, кто был бы в курсе всех важных мелочей, связанных с выходом на открытый рынок. Разочарованный в Morgan и расстроенный из-за скромного бонуса, который говорил о том, как мало компания ценит его талант, Браун заинтересовался предложением. Он прошел несколько собеседований и встретился с Эснессом, с которым они, судя по всему, говорили на одном языке и прекрасно понимали тонкости алгоритмического управления рисками (хотя на первой встрече они в основном беседовали об их общей страсти: старом кино). К июню 2007 года Браун уже ежедневно ездил по железной дороге Метро-Норт из Нью-Йорка в гринвичский центральный офис AQR.

К тому моменту на рынке субстандартных кредитов начались серьезные проблемы. В тот самый месяц, когда Браун присоединился к AQR, появились новости о том, что два хедж-фонда Bear Stearns[131] — с невнятными названиями Bear Stearns High Grade Structured Credit Strategies Master Fund и Bear Stearns High Grade Structured Credit Strategies Enhanced Leverage Master Fund, — серьезно занимавшиеся субстандартными CDO, столкнулись с неожиданными крупными убытками. Фондами управлял менеджер по имени Ральф Чьоффи. Они активно инвестировали в субстандартные CDO.

По большому счету в Bear Stearns были настроены оптимистично и уверены, что, несмотря на некоторую нестабильность рынка недвижимости, серьезных бед удастся избежать. В отчете, изданном 12 февраля 2007 года исследователем из Bear Джианом Синхой, говорилось о том, что слабость некоторых деривативов, связанных высокорисковой ипотекой, — отличная возможность для их покупки. «Субстандартный сектор переживает некоторые трудности, избавляясь от излишков. Поэтому преувеличенная реакция на риск даст шустрому инвестору отличный шанс».

Такой подход вел к взрыву. Фонд Чьоффи Enhanced впервые начал терять деньги в тот же месяц, когда вышел отчет Синхи. Чуть более осторожный High Grade, который до этого на протяжении трех лет получал прибыль, в марте сполз на 4 %. Набравший много левериджа фонд был на грани крушения. В апреле внутренний отчет Bear Stearns по рынку CDO показал, что впереди еще большие потери. Даже стерлинговые облигации с рейтингом AAA были в опасности.

Один из менеджеров фондов Bear, Мэтью Тэннин, написал во внутреннем электронном письме: если отчет верен, то «весь рынок субстандартных кредитов обречен… Если рейтинг облигаций AAA будет систематически падать, мы не сможем делать деньги».

Перепуганные инвесторы потребовали вернуть их деньги. Goldman Sachs, выступавший в качестве торгового партнера Bear, заявил, что его оценка ценных бумаг, принадлежащих фондам, гораздо ниже, чем оценка Чьоффи. С этого момента катастрофа стала вопросом времени. 15 июня Merrill Lynch, кредитор фондов, наложил арест на 800 миллионов долларов их активов. На следующей неделе Merrill начал распродавать их на аукционе. Это спровоцировало ударную волну по всему рынку CDO. Первые продажи заставили держателей похожих CDO сбросить цену на собственные ценные бумаги.

А в это время в Morgan Stanley Гови Хаблер изрядно нервничал. Коллапс низкокачественных траншей CDO. Именно на это он и ставил. Но слабость позиций высококачественных траншей с рейтингом AAA не совсем вписывалась в его планы. Хаблер сыграл на понижение низкокачественных CDO на сумму в 2 миллиарда долларов.

На его беду, он держал высококачественные CDO на сумму 14 миллиардов долларов — те самые, которые теоретически в принципе не могли принести убытков.

В июле началась паника. Кредитные рынки пошатнулись, когда инвесторы в субстандартные CDO разом попытались выйти из игры. Рынок векселей, использовавшийся для финансирования внебалансных механизмов, которые были движущей силой уолл-стритской секьюритизационной машины, замер. Из-за всеобщих отчаянных попыток продать и небольшого количества покупателей потери оказались гораздо больше, чем можно было ожидать.

Дурные вести распространяются быстро. Одна катастрофа следовала за другой.

Первыми стали агонизирующие хедж-фонды Ральфа Чьоффи в Bear Stearns. 30 июля они получили приказ объявить о банкротстве. Вскоре после этого Чьоффи и Тэннин были уволены. В июне 2008 года им предъявили обвинение в предумышленном введении инвесторов в заблуждение относительно состояния дел в фондах.

Кризис был международным. Рухнул австралийский хедж-фонд Basis Capital Fund Management, усиленно инвестировавший в субстандартные ценные бумаги. Дальше начался эффект домино. Sowood, хедж-фонд, который купил Кен Гриффин, за считаные недели упал больше чем на 50 %. Акции American Home Mortgage Investment, одного из крупнейших операторов ипотеки в стране, обрушились почти на 90 % после того, как он предупредил о проблемах с поступлением средств с рынков капитала и о возможном закрытии. Неделей позже American Home попросил поддержки согласно главе 11 Кодекса США о банкротстве.

В начале августа Countrywide Financial, крупнейший в США оператор ипотеки, предупредил о «беспрецедентных сбоях» на кредитном рынке. Компания сообщила, что, несмотря на присутствие «адекватной балансовой ликвидности… ситуация развивается стремительно и последствия для компании непредсказуемы».

Все эти печальные новости продемонстрировали, что большая часть CDO стоила гораздо меньше, чем считали многие. Потери оказались слишком масштабными. Позже в этот же год Morgan понес 7,8 миллиарда долларов убытков, по большей части из-за отдела Хаблера.

Убытки по высококачественным траншам CDO опустошили баланс банков в США и за рубежом и стали первопричиной кредитного коллапса, накрывшего финансовую систему в то лето. Весь механизм CDO и карточный домик из левериджей, построенный на нем, обратились в прах. Торговля заглохла, оценить CDO стало невозможно из-за злоупотребления сложными моделями, такими как гауссова копула.

Когда рухнул рынок ипотеки, алгоритмические фонды, такие как AQR, Renaissance, PDT, Saba и Citadel, решили, что защищены от подобных напастей. Renaissance и PDT, по крайней мере, не баловались высокорисковой ипотекой или кредитно-дефолтными свопами. Они в основном торговали акциями, опционами и фьючерсными контрактами, которые имели очень отдаленное отношение к субстандартным кредитам.

Citadel, AQR и Saba верили, что они самые умные, и либо хеджировали себя на случай убытков, либо ожидали получения прибыли. Например, Deutsche Bank получал прибыль от медвежьей ставки Вайнштейна, которая впоследствии принесла ему 250 миллионов долларов. Его 36-летний коллега по имени Грег Липпман также поставил солидную сумму против субстандартных кредитов и принес банку почти миллиард долларов.

Коллеги Липпмана ходили по операционному залу в серых футболках с надписью большими черными буквами: «Я сыграл на понижение вашего дома».

Вайнштейн в ожидании хорошей прибыли по своим сделкам устроил теплой летней ночью в субботу, 28 июля, вечеринку в своих саутгемптонских угодьях. Скромный фасад его двухэтажного коттеджа освещали ряды факелов. Гости располагались под белым навесом в обширном саду, потягивали белое вино из светящихся бокалов. Вайнштейн надел угольно-черную рубашку и застегнул ее на все пуговицы. Его стриженые темные волосы были зачесаны назад, открывая широкий, бледный лоб. Он чувствовал себя свободно и уверенно и обменивался шутками со своими высокопоставленными гостями.

Двумя днями позже зревший долгие годы кредитный кризис разразился в полную силу. Мюллер вернулся из добровольного изгнания, Эснесс готовился положить в карман миллионы в процессе IPO фонда AQR, Вайнштейн планировал отколоться от Deutsche и открыть собственный мощный хедж-фонд, а Гриффин был готов перейти в пантеон инвестиционной вселенной. Для маленькой банды квантов ставки были высоки как никогда.

Глава 10

Августовский фактор

В начале августа 2007 года страна наслаждалась типичным для середины лета затишьем в новостях. Молодой сенатор из штата Иллинойс Барак Обама выступил в Вашингтоне с речью, в которой заявил, что США нужно сместить фокус с войны в Ираке на борьбу с исламистским экстремизмом. Более дюжины человек утонуло в окрестностях Миннеаполиса из-за разлива реки Миссисипи. Компания Starbucks объявила, что ее квартальные прибыли выросли на 9 % и планируется открыть еще 2600 кафе в 2008-м финансовом году. Создатель кукол Barbie и машинок Hot Wheels компания Mattel объявила о том, что отзывает миллионную партию игрушек, сделанных в Китае, включая подводные лодки для ванны и фигурки Доры-следопыта,[132] потому что они содержат свинец.

Но под этой вроде бы спокойной поверхностью зрел катаклизм, как клокочущая магма в недрах вулкана. Леверидж, триллионы в деривативах и хедж-фондах, коктейли кэрри-трейд и другая квантовая эзотерика были на грани взрыва. Те, кто был достаточно близок к происходящему, могли почувствовать, как трещит по швам финансовая система.

Во второй половине дня 3 августа, в пятницу, на Нью-Йорк обрушился тропический ливень. Пока шел дождь, в студии CNBC ведущий ток-шоу и по совместительству инвестор хедж-фондов Джим Крамер устроил в прямом эфире истерику, обвиняя Федеральный резерв в бездействии.

«Все эти компании обанкротятся! Они сумасшедшие, совершенно сумасшедшие! Они ничего не понимают!» — кричал он в лицо своему потрясенному коллеге Эрину Бернетту. Крамер негодовал по поводу обрушившихся на него звонков от паникующих CEO.

По его предсказанию, компании собирались объявлять о банкротстве. «На рынке ценных бумаг с фиксированной прибылью наступит конец света!» Зрители были удивлены и взволнованны, хотя многие не могли понять, почему он так кипятится. Одним из CEO, с которыми поговорил Крамер, был Анджело Мозило, CEO ипотечного гиганта Countrywide Financial. Индекс Доу-Джонса опустился на 281 пункт, большая часть падения случилась как раз после заявления Крамера. В эти жаркие августовские выходные легионы уолл-стритских трейдеров, банкиров и титанов из хедж-фондов старались расслабиться, сесть в свои Bentley и BMW, Maserati и Mercedes и удалиться на пляжи Хэмптона, а то и вовсе рвануть на самолете куда глаза глядят — лишь бы сбежать из Нью-Йорка или Гринвича. Они знали, что надвигается гроза. И она ударила в пондельник с силой кузнечного молота.

Клифф Эснесс подошел к стеклянной перегородке[133] в углу офиса и хмуро посмотрел на ряды квадратных ячеек, составлявших группу глобального распределения активов (Global Asset Allocation, GAA) фонда AQR.

GAA состояла из крутых трейдеров и исследователей, которые рыскали по всему земному шару в поисках алгоритмических сокровищ в форме товарных фьючерсов или валютных деривативов. В другой части здания, отделенной стеной, проходившей прямо по центру офиса, трудилась команда глобального подбора акций (Global Stock Selection, GSS). Ей приходилось нелегко. Здесь нужно было исследовать тонны данных о прибылях по акциям, пытаясь найти модель, которую проглядели конкуренты.

Утром в понедельник, 6 августа 2007 года, в GSS творилось что-то странное. Акции, которые модели группы отобрали на покупку или продажу, двигались в неожиданном направлении, означавшем для AQR огромные потери.

Эснесс закрыл жалюзи на стеклянной перегородке и вернулся за свой стол. Он протянул руку и щелкнул мышкой, возвращая к жизни уснувший компьютер. Вот оно, яркие красные цифры. Отчет о прибылях и убытках Absolute Return Fund, одного из фондов AQR. Он шел камнем на дно.

В AQR кванты, как зачарованные, следили за цифрами. Словно наблюдаешь в замедленной съемке за крушением поезда. Работа остановилась, все пытались понять происходящее. Многие сотрудники бродили по офису с потерянным видом, обращались друг к другу: «Ты понимаешь, что происходит?»

Но ответ всегда был один и тот же: «Нет. А ты?»

Слухи о банкротствах компаний набирали обороты. Банки и хедж-фонды трясло от вредного воздействия высокорисковой ипотеки. Говорили, что компания Countrywide Financial рушилась и в отчаянии искала «принца на белом коне», кого-нибудь вроде Berkshire Hathaway Уоррена Баффета или Bank of America. Но никто не хотел иметь дела с агонизирующим оператором ипотеки.

В своем кабинете Эснесс продолжал угрюмо смотреть на монитор компьютера. Текли потоки красных цифр. Он не знал, что делать. Больше всего он боялся, что здесь ничем не поможешь.

Снаружи заметили, что у босса закрыты жалюзи. Это было непривычно и пугающе. Эснесс всегда был сторонником политики открытых дверей, даже если немногие его в этом поддерживали. Сотрудники решили: Эснесс не хочет, чтобы его подчиненные видели сквозь стекло, каково ему.

Документы о регистрации ценных бумаг для IPO фонда AQR были готовы, их оставалось только отвезти в Комиссию по ценным бумагам. Эснесс собирался чуть позже в этом месяце сделать большое объявление о своих планах и попасть на первую полосу основных газет. Но теперь мысль об IPO и безумных деньгах, которые оно бы принесло, становилась с каждой секундой все дальше и дальше. Расстояние измерялось скоростью падения Absolute Return и некоторых других фондов, входивших в AQR, по которым ударил загадочный спад.

В паре кварталов от офиса AQR Майкл Мендельсон, глава отдела международного трейдинга, стоял в очереди за сэндвичем в гринвичской закусочной Subway. Он поглядывал на свой смартфон, на котором было установлено приложение, транслирующее в реальном времени показатели по всем фондам AQR. Он не верил своим глазам. Происходило что-то ужасное. Катастрофическое.

Проработавший долгое время в Goldman Sachs, идейный вдохновитель уникальных систем высокочастотного трейдинга Мендельсон был одним из сильнейших умов AQR и одним из первых, кому Эснесс позвонил бы, если бы ему были нужны советы. Он сразу понял, что нужно срочно что-то сделать, чтобы остановить падение.

Он побежал обратно в офис AQR и столкнулся с группой ведущих трейдеров и исследователей фонда. Там были Жак Фридман, Ронен Израэль и Ларс Нейлсон. Вместе решив, что начался масштабный процесс делевериджа, напрямую затрагивающий фонды AQR, они отправились в кабинет к Эснессу.

— Дело плохо, Клифф, — сказал Мендельсон прямо с порога. Следом за ним вошли Фридман, Израэль и Нейлсон. — Попахивает ликвидацией.

— Кто? — спросил Эснесс.

— Мы не уверены. Может быть, Global Alpha.

— О боже, нет.

После ухода Эснесса в 1998 году фондом Global Alpha управляли Марк Кархарт и Рэй Ивановски, тоже выпускники финансового факультета Чикагского университета и протеже Фамы. Под их руководством Global Alpha заработал репутацию одной из лучших инвестиционных компаний на Уолл-стрит. До 2005 года у них не было ни одного убыточного года, а в 2005-м они зафиксировали невероятную прибыль в 40 %.

Но Global Alpha покатился вниз, в 2006-м и в начале 2007 года начал терять деньги. Пугало вот что: чтобы вернуть свои капиталы, они могли увеличить леверидж. А чем он больше, тем выше риск. Многие опасались, что Global Alpha и сестринский фонд Global Equity Opportunity — сосредоточенный на акциях — пошли ва-банк на плохих сделках со все большим количеством заемных средств.

— Один из немногих фондов достаточного размера, чтобы оставить такой большой след. — Мендельсон ссутулился от бессилия.

— Вы говорили с кем-нибудь из них?

— Нет, — ответил Мендельсон. — Как раз собирался тебя попросить.

— Сейчас позвоню.

Бывшие коллеги Эснесса из Goldman по-прежнему были настроены враждебно к нему. Они были порядком обижены на то, что Эснесс и остальные их бросили. Эснесс тоже чувствовал угрызения совести, но совсем не хотел заполучить себе во враги руководство Goldman, возглавив массовый исход. Поэтому он оставил управлять Global Alpha Кархарта и Ивановски в знак примирения с компанией, которая поставила на него, когда он был неопытным выпускником Чикагского университета. Только Кархарт и Ивановски были не слишком рады оказаться козлами отпущения.

С годами напряжение ослабло. Global Alpha превратился в элитный трейдинговый механизм с 12 миллиардами долларов под управлением и отличным послужным списком — за исключением серьезной ошибки в 2006-м. Он вполне мог соперничать с лучшими хедж-фондами, включая AQR.

Эснесс несколько раз попробовал дозвониться в Goldman, но там никто не брал трубку. Беспокойство усилилось.

Боаз Вайнштейн в тот понедельник чувствовал себя довольно расслабленно после грандиозной вечеринки в его доме в Саутгемптоне. Но вскоре после обеда его начало терзать беспокойство.

В отделе алгоритмической торговли ценными бумагами, который он создал в дополнение к группе торговли облигациями фонда Saba, творилось что-то странное. Первые новости поступили в районе двух часов пополудни. Алан Бенсон, управлявший отделом, второй раз за день разослал письмо с отчетом о прибылях и убытках.

В первом письме, отправленном в 10:00, уже можно было заметить ранние признаки убытков. Но Вайнштейн не обратил на них внимания. Отдел Бенсона, управлявший двухмиллиардными позициями по акциям и биржевым индексным инструментам, демонстрировал огромную волатильность. Утренние убытки легко могли к вечеру превратиться в прибыль.

Но отчет в 14:00 показал, что этого не произошло. Убытки существенно возросли. Бенсон потерял десятки миллионов. Вайнштейн отправился в трейдинговый отдел фонда Saba на третьем этаже. Бенсон выглядел напряженным, у него на лбу виднелись капельки пота.

— В чем дело, Алан? — спросил Вайнштейн, как обычно внешне сохраняя полное спокойствие.

Но в его голосе чувствовалось напряжение. Причиной было пугающее зрелище испаряющихся миллионов долларов, совсем как во время сделки по GM в 2005 году.

— Странная штука, — ответил Бенсон. — Акции, против которых мы ставим, растут, и сильно. Похоже на короткое покрытие огромного масштаба в нескольких отраслях.

При короткой продаже инвестор берет акции в долг и продает их в надежде, что сможет выкупить по более низкой цене в будущем. Скажем, IBM продается по 100 долларов за акцию, а вы ожидаете ее падения до 90 долларов. Вы через первичного брокера берете в долг у одного инвестора 100 акций и продаете их другому за 10 тысяч долларов. Если ваш хрустальный шар вас не подвел и акции IBM действительно снижаются в цене, вы выкупаете их обратно за 9 тысяч долларов, возвращаете долг брокеру, а себе в карман кладете 1000 долларов.

Но что если акции IBM неожиданно подскочат? Тогда с каждым долларом, на который растет цена, вы потеряете 100. Чтобы минимизировать потери, вы выкупаете акции. Они могут еще подорожать. Если сотни или тысячи игроков на понижение сделают это одновременно, сложится ситуация, которую называют коротким сжатием.

В тот понедельник, 6 августа, похоже, наблюдалось самое грандиозное короткое сжатие в истории.

— Такое чувство, что какой-то крупный игрок пытается скинуть позиции, причем поскорее, — добавил Бенсон.

— Мы можем что-то сделать?

— Не спускать с них глаз. Не думаю, что это будет продолжаться долго. Учитывая, с какой скоростью эти ребята сворачивают сделки, надолго их не хватит. А если все же хватит…

— Тогда что?

— Тогда нам тоже придется продавать.

А в PDT в это время Мюллера на месте не было. Он уехал навестить друга в окрестности Бостона. Майк Рид и Эми Вонг остались в тот день за старших. Эти ветераны PDT работали еще с тех времен, когда группа была не более чем экспериментом, а ее трейдеры — крошечной бандой молодых математиков, копавшихся в своих компьютерах, как подростки в захламленном гараже.

PDT был теперь компанией мирового уровня, с офисами в Лондоне и Токио и примерно 6 миллиардами долларов в активах (эта сумма могла ежедневно меняться в зависимости от того, сколько денег вливал Morgan). Это была идеально отлаженная машина, которая в основном делала одно: деньги. Только на этой неделе PDT денег делать не будет — он будет уничтожать их, как промышленный шредер.

Необычное поведение акций, за которыми следили в PDT, было отмечено еще в середине июля и резко ухудшилось в первые дни августа.

В пятницу пять лучших показателей прибыли на бирже NASDAQ были у акций, на понижение которых играл PDT, ожидая, что они начнут падать, а пять худших — у тех, которые PDT купил, думая, что они вырастут. Для квантов этот мир был страной кривых зеркал. Все перевернулось с ног на голову. Модели работали наоборот. Истина перестала быть таковой. Теперь это была анти-Истина.

Убытки росли весь понедельник. Особенно плохо дело обстояло с алгоритмической фундаментальной торговлей, где вращалось около 5 миллиардов долларов. Это направление PDT увеличил в объемах после возвращения Мюллера в конце 2006 года.

Вонг и Рид знали, что, если потери увеличатся, им придется ликвидировать позиции по фундаментальный торговле, чтобы уменьшить леверидж фонда. Еще за неделю до этого группа замедлила деятельность Мидаса, когда непредсказуемо возросла волатильность рынка.

Мидас был отдельной историей. Эта высокочастотная система постоянно с огромной скоростью продавала и покупала ценные бумаги. А система фундаментальной торговли работала иначе. Она держала акции компаний с малой капитализацией, которые не каждый день продавались. От них непросто избавиться, особенно если одновременно сделать то же самое пытаются еще несколько трейдеров. Придется прочесывать позиции и постепенно избавляться от нежелательных активов. Возможно, это непросто, долго и дорого.

Движения рынка, за которыми следили РDT и другие алгоритмические фонды, противоречили логике. Тонко настроенные модели, колоколообразные кривые и случайное блуждание, точно вычисленные корреляции — математика и наука, поднявшие квантов на вершину Уолл-стрит — не могли объяснить, что происходит. Царил полнейший хаос, подстегиваемый человеческим страхом, который никак не может быть учтен в компьютерной модели или сложном алгоритме.

Безумные скачки, открытые в 1950-е годы Бенуа Мандельбротом и размещенные им на хвостах графика, наблюдались ежечасно. Ничего подобного никогда раньше не происходило. Этого просто не должно было случиться!

Кванты делали все возможное, чтобы уменьшить ущерб. Но они были всего лишь пожарными, пытающимися обуздать адское пламя, поливая его бензином. Чем усерднее они старались затушить огонь, продавая, тем хуже становились продажи. Казалось, что тянущую вниз силу делевериджа на рынке уже не обуздать.

Вонг и Рид сообщали Мюллеру новости по электронной почте и телефону. Решение о продажах на падающем рынке, чтобы уменьшить объемы долгового финансирования, а также о размерах продаж должен был принять он. Волатильность на рынке росла, модели управления риском PDT запутались.

Теперь Мюллеру нужно было принять решение о делеверидже системы фундаментальной торговли, на которую пришелся основной удар. Если потери в системе продолжатся достаточно долго, PDT придется продавать. А значит, фонд будет должен отрезать ветви в надежде спасти дерево.

Алгоритмические фонды всего мира пытались понять, что происходит.

Кен Гриффин, находившийся в отпуске во Франции, был постоянно на связи с трейдерами из чикагского офиса Citadel. Renaissance тоже приходилось несладко, как и D. E. Shaw, Barclays Global Investors в Сан-Франциско, алгоритмическому фонду J. P. Morgan Highbridge Capital Management и почти любому алгоритмическому фонду в мире, даже в Лондоне, Париже и Токио.

Во вторник падение усилилось. AQR забронировал номера в расположенной по соседству в Гринвич-Харбор фешенебельной гостинице Delamar, чтобы измученные стрессом и отсутствием сна кванты могли в любой момент ими воспользоваться.

Гриффин на личном самолете вылетел в Чикаго для участия в кризисном управлении и закрытия сделки по Sowood.

Власти не знали о масштабной катастрофе на Уолл-стрит. В тот вторник ближе к вечеру Федеральный резерв сообщил, что принято решение оставить процентную ставку по краткосрочным кредитам на отметке 5,25 %.

«Последние недели финансовые рынки демонстрировали высокую волатильность, условия кредитования стали более жесткими для некоторых семей и компаний, и мы продолжаем корректировать ситуацию с жильем, — говорилось в официальном заявлении. — Есть основания считать, что в следующие кварталы экономика продолжит рост, но более скромными темпами. Ее поддерживает увеличение количества рабочих мест и доходов, а также стабильность мировой экономики».

Надвигался кризис, а представители вашингтонского Центрального банка были вообще не в курсе. Убытки в понедельник и вторник были самыми масштабными в истории алгоритмических хедж-фондов: миллиарды долларов растаяли без следа. В среду дела пошли еще хуже.

В штаб-квартире Goldman Sachs Asset Management[134] в центре Нью-Йорка все были подняты по тревоге. Один из крупнейших менеджеров хедж-фондов в мире, GSAM с 30 миллиардами долларов под управлением, получал удары со всех сторон. Он терпел колоссальные убытки по стоящим акциям, акциям роста, акциям компаний с малой капитализацией, валютам, товарам — всему. В фондах Global Alpha и Global Equity Opportunity ни одна стратегия не срабатывала. И, как и в случае со всеми остальными алгоритмическими фондами, его капитаны Кархарт и Ивановски понятия не имели, в чем причина.

Модели управления рисками GSAM были сложнейшими инструментами для измерения волатильности. Весь июль их показатели зашкаливали. Это было очень странно, потому что волатильность снижалась много лет. И если верить моделям GSAM, это означало, что нужно брать на себя больше риска, использовать больше левериджа, чтобы заработать столько же денег.

Другие алгоритмические фонды пошли по тому же пути. Но теперь волатильность вела себя странно. Она вдруг стала… волатильной.

Кванты из Goldman заметили еще одну пугающую тенденцию: кэрри-трейд по всему миру с огромной скоростью сворачивалась. Global Alpha, AQR, Citadel и другие фонды дешево брали в кредит малодоходную иену, инвестировали ее в высокодоходные активы, в результате получая солидную прибыль. Эта торговля была крайне успешной много лет и позволила провести множество потрясающих сделок. Но она зависела от одного важного фактора: дешевой иены.

В начале августа 2007 года иена начала расти. Фонды, бравшие эту валюту в долг и надеявшиеся выплатить его позже, сразу же бросились расплачиваться. Это создало замкнутый круг: иена росла, большему количеству фондов надо было расплачиваться по долгам, в результате иена снова росла.

Для GSAM внезапный отказ от сделок означал катастрофу. Многие его позиции — облигации, валюта, даже акции — базировались на кэрри-трейде иеной.

Коллапс стратегии кэрри-трейд и пик волатильности могли привести к фатальным последствиям. Первый существенный удар по рынку, какого не случалось многие годы, пришелся на пятницу, 3 июля, и к понедельнику началось землетрясение. Во вторник ситуация стала критической, GSAM был вынужден продавать.

Идя по Бродвею в офис Morgan Stanley сквозь плотную, потную толпу, Питер Мюллер становился все нетерпеливее. Была среда, 8 августа. На Манхэттене собралось невероятное количество народу. По тротуарам было не пройти. Там толпились не только туристы, но и бизнесмены в костюмах. Почти каждый из них что-то неистово кричал в свой мобильный телефон.

Он только что вышел из своих просторных апартаментов в здании Time-Warner Center на площади Колумба, расположенной на юго-западном углу Центрального парка, в четырнадцати кварталах от центрального офиса Morgan. Времени было в обрез. Он в двадцатый раз взглянул на часы. Скоро откроется рынок. И его беспокоил бесконечный спад. Он проверил по смартфону, нет ли каких новостей, и увидел, что Япония опять при смерти. Господи. Мюллер понятия не имел, почему начался коллапс. Хуже того, он не имел понятия, когда это закончится. Но когда-нибудь все должно было закончиться.

А если нет… Мюллер в тоске протискивался сквозь гудящую толпу у входа в старый театр Эда Салливана. Казалось, природа восстала против него. Рано утром в тот день на город обрушился торнадо, совсем незадолго до того, как наступило утро. Со скоростью более 200 км/ч безумная воронка сначала налетела на Статен-Айленд, потом перепрыгнула через узкий залив Нью-Йорк в Бруклин, валила деревья, срывала крыши, корежила дома и машины в парке Сансет и Бей-Ридж. Это был первый торнадо за последние более чем пятьдесят лет, ударивший по Бруклину, и всего шестой в Нью-Йорке с 1950 года. Крупные дороги были затоплены, в туннелях метро стояла вода, многие магазины и кафе позакрывались, транспорт встал. Хаос, который начался на улицах, когда жители отправились пешком по своим делам, многим напомнил минуты ужаса несколькими годами раньше, когда террористы атаковали Башни-близнецы.

Буря прошла так же быстро, как и началась. Торнадо ушел кружить над Атлантикой. Появилось жаркое августовское солнце. Город стал похож на влажный, дымящийся суп. Армия трейдеров с Уолл-стрит старалась попасть в офис до начала торгов в 9:30. Многие были на пределе. И дело тут было совершенно не в погоде. Ураган на финансовых рынках разошелся так, как никто и представить себе не мог. Первые удары стихии были позади, теперь Мюллер оказался в эпицентре бури.

Гонка показалась ему долгой и безумной. PDT был жужжащей электронной установкой, выплевывающей бесконечные потоки денег. Но теперь все изменилось. Все было гораздо более корпоративно, регламентированно и подконтрольно. Мало что напоминало те славные деньки десять лет назад, когда деньги, казалось, падали с неба, к всеобщему удивлению.

Был ведь когда-то тот вечер — 1996, 1997 год? — когда команда сотрудников PDT валялась на пляже Гренады, острова пряностей. Это был один из многочисленных выездов в экзотические уголки планеты, которые в те времена расцвета часто устраивали авантюристы-математики. Когда солнце тропиков стало клониться к закату, а по голубой воде Карибского моря пошла легкая рябь от теплого бриза, Мюллер решил проверить, как поживает часть команды, оставшаяся в Нью-Йорке. Он достал мобильный телефон, нашел номер отдела трейдинга PDT и позвонил одному из немногих трейдеров, оставшихся на посту.

— Как там наши P&L? — спросил он (P&L — принятое в среде трейдеров сокращение от «profit and loss» — прибыли и убытки). Мюллер привык слышать длинный отчет о P. О L обычно долго не говорили.

— Так, сейчас посмотрим, — ответил спокойный голос на том конце провода. — Семнадцать.

17 миллионов долларов.

— Великолепно, — сказал Мюллер. Так он и думал. Все действительно было великолепно.

Он улыбнулся и отбросил с глаз локон песочных волос, поднимая бокал за дальнейшее процветание команды квантов, собравшейся вокруг него на острове. Совсем неплохо для еще одного дня, проведенного на пляже.

Мюллер яростно продирался к офису Morgan Stanley через хитросплетение Таймс-сквер. Он сжал зубы и глянул вверх. Буря прошла, солнце снова сияло. Впечатляющий профиль инвестиционного банка возвышался перед ним на фоне безоблачного синего неба.

Вот он: Бродвей, дом 1585, штаб-квартира Morgan Stanley. Небоскреб возвышался над площадью Даффи в самом центре манхэттенского Мидтауна. Его строительство было завершено в начале лихих 1990-х. Небоскреб вмещал почти 300 тысяч квадратных метров офисных площадей на 42 этажах. Несколько этажей над рядом магазинов, в три ряда с восточной стороны башни — бегущая строка с постоянно меняющимися данными. Цены на акции, валюту, срочные сообщения со всего мира. Гигантский небоскреб казался коренастым биржевым брокером, которому так и хочется наехать на разукрашенные неоном башни на Таймс-сквер, съежившиеся у его мощных ног.

При виде здания Мюллер все еще ощущал трепет. Он, куда больше чем многие из здешних сотрудников, знал, какова на самом деле торговая мощь этой устрашающей постройки. С помощью километров бесконечно ветвящегося оптоволокна и множества спутниковых тарелок, которые как грибы торчали по всему зданию, эта башня из стекла и камня была подключена к финансовым рынкам всего мира, напрямую связана с Денежной сетью.

Трейдеры из здания на Бродвее, 1585 покупали и продавали опционы на японские корпоративные облигации, деривативы, привязанные к европейской недвижимости и западнотехасской нефти, миллиарды в различной валюте — от Канады до Зимбабве или Перу, а также странные доли закладных по высокорисковой ипотеке и ипотечные деривативы. И, конечно же, акции. На миллиарды долларов.

Мюллер быстро вошел в просторный кондиционированный холл Morgan, спасаясь от царившего снаружи хаоса, приложил карту сотрудника к датчику электронного турникета и заскочил в лифт, который отвез его в средоточие высоких трейдинговых технологий PDT.

Лифт остановился на седьмом этаже, и Мюллер вошел в холл, проведя своей картой по датчику на закрытой двери офиса PDT.

Он быстро прошел мимо постера группы Alphaville, который висел в офисе PDT уже не меньше десяти лет, и вошел в свой офис. Он включил несколько компьютеров и терминалов Bloomberg, дававших ему доступ к информации практически по любой ценной бумаге в мире. После быстрой проверки ситуации на рынке он взглянул на P&L фонда.

Дело было плохо. Ситуация накалилась до предела. Алгоритмические фонды повсюду лопались, как жуки под гусеницами бульдозера.

Мюллер поговорил о происходящем с другими менеджерами: позвонил Эснессу и подробно допросил его о делах в AQR; попытался узнать, есть ли у кого-то информация о том, что творится в Goldman Sachs.

У всех были свои версии. Но ответа не знал никто. Все боялись, что ущерб станет непоправимым, если спад будет продолжаться еще долго.

Поползли слухи о катастрофе. Американский рынок недвижимости катился под гору. Банки вроде Bear Stearns и UBS, а также хедж-фонды по всему миру несли колоссальные убытки. На рынках акций царили хаос и паника. Катастрофа субстандартных кредитов растекалась по Денежной сети и мутировала, как странный электронный вирус. Система начала давать сбои, когда сложные, детально продуманные творения квантов вышли из-под контроля.

Однако убытки росли, а первопричина катастрофы оставалась неизвестной.

Но как сильно происходящее ни поразило мир финансов, за его пределами никто не обращал внимание на ситуацию. Более того, инвесторы на Мейн-стрит понятия не имели об историческом коллапсе на Уолл-стрит. Аарон Браун в AQR не мог удержаться от смеха, слушая комментаторов на CNBC, обсуждавших странные движения акций, но не имевших ни малейшего представления о том, что же скрывалось за этой волатильностью. На самом же деле, как понял Браун, кванты и сами до сих пор не разобрались, в чем причина.

Все это время Браун старался настроить системы AQR так, чтобы рисками фонда можно было управлять. В тот вторник он решил ночевать в офисе на небольшой кушетке около своего рабочего стола. Он был не одинок. Около полуночи он вышел из своего кабинета с красными от непрерывного вглядывания в цифры на мониторе на протяжении последних двадцати часов глазами. В офисе царила лихорадочная активность. Десятки измученных квантов хлебали кофе, воткнув в уши наушники своих плееров, и как заведенные стучали по клавиатуре, сбрасывая позиции фонда по всему миру. Это было странное зрелище. Офис был почти таким же оживленным, как и днем, только снаружи была кромешная тьма.

И все же внешний мир ничего не знал о происходящем. Одним из первых, кто заговорил об этом открыто, был малоизвестный исследователь, работавший на Lehman Brothers.

* * *

Мэтью Ротмана[135] все еще слегка шатало после бессонной ночи в самолете до Сан-Франциско, когда он во вторник утром входил в офис потенциального клиента. Старший специалист по алгоритмическим стратегиям Lehman Brothers был в деловой поездке на Западном побережье и расхваливал перед клиентами модели, над которыми он весь прошлый год корпел в офисе денно и нощно, включая выходные. Пришло время жатвы.

Пока Ротман, коренастый мужчина средних лет с круглым лицом и кудрявыми темными волосами, вместе с ноутбуком и багажом сидел в приемной клиента (у него не было времени заскочить в гостиницу Four Seasons, где он остановился), он с удивлением размышлял о странной активности на рынке, которую наблюдал накануне. Его алгоритмические модели получили мощный удар, о причинах которого ему ничего не было известно.

Он резко вскочил со стула от испуга. Трейдер, которого он ждал, бежал к нему с перекошенным лицом.

«О господи, Мэтью, — воскликнул он, таща его за собой в офис. — Ты видел, что творится?» Он указал Ротману на свой портфель ценных бумаг. Тот резко падал. Происходило что-то ужасное, чего раньше никто не видел.

Ротман был в замешательстве.

Его миссия вылетела в трубу. Никто не хотел слышать о его чудо-моделях. Ротман в тот день посетил еще несколько фондов. Началась кровавая резня.

И это было необъяснимо. Ротман свято верил в эффективность рынков. В Чикагском университете он учился у Юджина Фамы и ожидал, что рынок будет вести себя в соответствии с четкими алгоритмическими моделями, на создание которых он положил всю жизнь. Но то, что наблюдалось в реальности, ни одна модель предсказать не могла. Все вокруг теряли деньги. Любая стратегия рушилась. Это было уму непостижимо.

В тот вечер Ротман со своим другом Асриэлем Левином ужинал в японском ресторане в центре Сан-Франциско. Левин когда-то управлял флагманским алгоритмическим фондом 32 Capital в сан-францисской Barclays Global Investors, крупнейшей инвестиционной компании в мире. В конце 2006 года он открыл свой хедж-фонд Menta Capital. «Ази», как называли Левина, был одним из талантливейших квантов. Ротман считал, что в такой критический момент возможность узнать мнение Левина была большой удачей. За суши и вином они обсуждали, что же могло вызвать обвал. К тому моменту, когда им пришлось остановиться — ресторан закрывался, — у них была рабочая гипотеза, которая окажется пророческой.

Какая-то одна очень крупная инвестиционная компания получила мощный удар от субстандартных активов. Это, в свою очередь, могло спровоцировать требование поддержания маржи со стороны первичного брокера.

Требование поддержания маржи. Эти три слова внушают ужас в мире финансов. Инвесторы часто берут деньги взаймы у первичного брокера, чтобы купить активы, например пакет закладных по высокорисковой ипотеке. Они используют для этого маржинальные счета. Если стоимость активов падает, первичный брокер звонит инвестору и просит внести дополнительную сумму на маржинальный счет. Если денег у инвестора нет, ему приходится продавать что-нибудь, чтобы их получить: что-то ликвидное, от чего можно быстро избавиться. Самые ликвидные ценные бумаги — чаще всего акции. Ротман и Левин решили, что попавшей в беду инвестиционной компанией был мультистратегический хедж-фонд из тех, что балуются всеми видами инвестиционных стратегий, известных человечеству — от фьючерсов на валюту до высокорисковой ипотеки. А пусковым механизмом, по их предположению, мог стать обвал в сфере субстандартного кредитования.

Страницы: «« « 345678910 » »»