Кванты. Как волшебники от математики заработали миллиарды и чуть не обрушили фондовый рынок Паттерсон Скотт

Глава 12

Ошибка

Алан Гринспен сидел на Капитолийском холме перед рядами направленных на него телекамер весь в поту. 23 октября 2008 года бывший председатель Федерального резерва встретился с разгневанными конгрессменами, требовавшими ответов на вопросы о причинах обрушившегося на американскую экономику кризиса кредитования. Уже больше года Гринспену приходилось доказывать, что он не виноват в этом. За несколько недель до этого президент Джордж Буш подписал план о государственной помощи пострадавшему от коллапса рынка ипотеки финансовому сектору в объеме 700 миллиардов долларов.

В июле Буш поставил диагноз проблемам в финансовой системе. «Уолл-стрит напилась, — заявил Буш на республиканском мероприятии по сбору пожертвований в Хьюстоне. — Она напилась, и теперь ее мучает похмелье. Вопрос в том, как скоро она протрезвеет и как долго не будет пытаться использовать все эти свои замечательные финансовые инструменты». Кредитный коллапс в конце 2008 года шокировал мир своими масштабами. Страх распространился далеко за пределы Уолл-стрит, стал причиной резкого спада в международной торговле и ударил по мировой экономике.

На Капитолийском холме заработала правительственная машина по поиску виноватых. Гринспена призвали к ответу в числе первых.

Многие в Конгрессе считали, что дикая гонка на Уолл-стрит стала возможной в первую очередь благодаря Гринспену. Ведь он десятилетием ранее не поторопился ликвидировать лакомый кусочек низкой процентной ставки. «Мы сейчас находимся в центре кредитного цунами, какие случаются раз в столетие», — сказал Гринспен Конгрессу надтреснутым голосом. Слева от него с каменным лицом в ожидании своей очереди сидел Кристофер Кокс, глава Комиссии по ценным бумагам и биржевым операциям.

Конгрессмен Генри Ваксман, калифорнийский демократ, наблюдающий за слушаниями, заерзал в своем кресле и поправил очки. Его яйцеобразная голова поблескивала от пота. Гринспен продолжил монотонно рассказывать об истоках кризиса, секьюритизации жилищной ипотеки, проводившейся безответственными банками на Уолл-стрит, о слабом управлении рисками. Ничего нового. Ваксман уже все это слышал от бесчисленных экономистов и банкиров, выступавших перед комитетом в прошлые годы.

А потом Гринспен сказал что-то действительно непривычное для тех, кто не был близко знаком с квантами или их последователями.

— За последние десятилетия была создана обширная система управления рисками и оценки ценных бумаг на основе открытий лучших математиков и финансистов при поддержке мощнейших компьютеров и коммуникационных технологий. Нобелевская премия была присуждена за открытие модели оценки ценных бумаг, которая легла в основу важного прорыва на рынке деривативов, — добавил он, имея в виду модель оценки опционов Блэка-Шоулза. Гринспен не поднимал глаз от листа с речью, лежавшего на длинном деревянном столе перед ним.

— Современная парадигма управления рисками господствовала на протяжении нескольких десятилетий. Однако все это научное построение рухнуло летом прошлого года.

Ваксман хотел знать больше.

— Думаете, ваша идеология подтолкнула к решениям, о которых вы теперь жалеете? — возмущенно спросил он.

— Невозможно жить без идеологии, — ответил Гринспен все так же монотонно. — Вопрос в том, верна она или нет. И сейчас я считаю, что нашел ошибку. Я не знаю, насколько она существенна или устойчива. Но сам факт ее существования выбил меня из колеи.

— Вы нашли ошибку в реальности? — спросил Ваксман, который, судя по всему, был совершенно обескуражен.

— Ошибку в модели, которую я считал важной действующей структурой, определяющей, как функционирует этот мир.

Модель, о которой говорил Гринспен, подразумевала, что финансовые рынки и экономики сами себя корректируют. Эта мысль о загадочной «невидимой руке» была высказана еще Адамом Смитом: цены направляют ресурсы в сторону наиболее эффективного результата согласно законам спроса и предложения. Экономические агенты (трейдеры, кредиторы, владельцы недвижимости, потребители и т. д.) с корыстными целями создают лучший из возможных миров — ведут себя к Истине, эффективному механизму рынка, в который верят кванты. Вмешательство правительства, как правило, препятствует этому процессу. Поэтому Гринспен годами проповедовал агрессивную политику дерегулирования перед конгрессменами. Инвестиционные банки, хедж-фонды, отрасль деривативов — ключевые элементы расширяющейся теневой банковской системы. Он считал, что они могут действовать по своему усмотрению и таким образом создадут более эффективную и экономичную финансовую систему.

Но, как показал банковский коллапс 2008 года, нерегулируемые банки и хедж-фонды с молодыми шустрыми трейдерами, у которых в распоряжении миллиарды и неиссякаемая инициатива, не всегда эффективны. Они даже могут натворить таких дел, что поставят под угрозу стабильность всей системы. Гринспен не знал других способов исправить систему, кроме как вновь заставить банки держать на балансе процент от выдаваемых кредитов. Это заставит их всерьез задумываться о том, будут кредиты выплачены или нет. (Естественно, банки всегда могли хеджировать их при помощи кредитно-дефолтных свопов.) Признание Гринспена было невероятным. Оно демонстрировало важную перемену для 82-летнего банкира, который долго был, пожалуй, самым могущественным человеком на планете и мудрым председателем центрального банка со способностью Мидаса превращать все в золото. В мае 2005 года в своей речи[153] он прославлял систему, в которой теперь сомневался. «Растущее количество деривативов и связанное с этим использование все более сложных методов оценки и управления рисками были ключевыми факторами гибкости банковской системы, которая недавно покачнулась от страшных ударов по экономике и финансовой системе».

Теперь же Гринспен поворачивался спиной к системе, которую активно защищал на протяжении десятилетий. Во время дачи свидетельских показаний в Конгрессе в 2000 году Берни Сандерс, представитель штата Вермонт, спросил Гринспена: «Вы не боитесь, что при такой концентрации богатства в случае, если одна из этих гигантских компаний обрушится, наступят жуткие последствия для национальной и мировой экономики?»

Гринспен и глазом не моргнул. «Нисколько, — ответил он. — Я уверен, что масштабный рост некоторых компаний произошел в силу структуры рынка, где большинство крупных рисков практически полностью хеджируется».

Времена изменились. Гринспен, казалось, был сбит с толку обвалом, перестал отслеживать запредельный рост высокорискового аппарата Уолл-стрит, происходивший прямо у него под носом — и, по мнению многих, поддерживаемый проводимой им политикой.

По окончании выступления Гринспен встал и вышел, сгорбившись, из света телевизионных прожекторов. Он казался потрясенным. Было ясно, что Гринспен, некогда прославленный спаситель финансовой системы, руководивший операцией Long-Term Capital Management в 1998 году, был всего лишь слабым стариком, чьи лучшие дни давно позади.

Наблюдая в офисе своего хедж-фонда в Гринвиче по телевизору за слушаниями в Конгрессе, Клифф Эснесс не верил своим ушам. Если кто-то и воплощал в себе ту систему, которую Гринспен ставил под вопрос, то это был он, Эснесс. Эснесс, выпускник финансовой школы Чикагского университета, где проповедовали основы либертарианства и свободного рынка как новую религию, свято верил в ту модель, которую Гринспен теперь отрицал. Нет никакой ошибки.

— Предатель, — пробормотал он, глядя на экран. Он решил, что Гринспен отрицал теорию эффективности свободных рынков, чтобы спасти свою репутацию.

— Слишком поздно, старик.

С точки зрения Эснесса, Гринспен был прав насчет свободных рынков; его ошибка состояла в том, что он оставил процентную ставку слишком низкой на слишком долгий срок. В результате возник жилищный пузырь, с которого и началась вакханалия. Вот за что Гринспену следовало извиняться, а вовсе не за то, что поддерживал свободные рынки.

Все, во что Эснесс верил, оказалось под угрозой. Гринспен повернулся спиной к движению, которое, по мнению Эснесса, обеспечило беспрецедентное богатство и процветание США и большей части остального мира. Капитализм работал. Свободные рынки работали. Конечно, случались эксцессы, но их можно было устранить. Вот как это работало. А Гринспен разочаровался и предал свою веру в тяжелый для нее момент. Вопиющий кретинизм.

Гораздо хуже для Эснесса было то, что сам AQR оказался в осаде. Он потерял миллиарды во время обвала. Пошли слухи, что AQR закрывается. Он был не единственным фондом, страдавшим от подобных слухов в октябре 2008-го.

Еще одним хедж-фондом на самом краю гибели был Citadel.

Кен Гриффин вошел в ярко освещенный конференц-зал на тридцать восьмом этаже здания Citadel Center на Саут-Дирборн-стрит, уселся за полированный деревянный стол и надел наушники. Рядом с ним сидел Джеральд Бисон, зеленоглазый рыжеволосый операционный директор фонда Citadel, сын полицейского, выросший в неблагополучном чикагском районе Саут-Сайд. Бисону, ветерану, работавшему в фонде с 1993 года, Гриффин доверял безоговорочно. Была вторая половина дня пятницы, 24 октября. С момента откровения Гринспена на Капитолийском холме прошел один день.

Более тысячи слушателей ждали, когда Гриффин и Бисон объяснят, что происходит с Citadel. Слухи о коллапсе распространялись с огромной скоростью, они даже добрались до телевизионного канала финансовых новостей CNBC. Citadel, по словам трейдеров, вылетал в трубу. Хаос на рынке, последовавший за коллапсом Lehman Brothers, привел к огромным потерям по портфелю конвертируемых облигаций. Многие опасались, что, если Citadel пойдет ко дну, возникнет катастрофическая волна, которая заставит многие фонды со схожими позициями обвалиться, как фишки домино.

По словам бывших руководителей Citadel, когда надежность фонда снизилась, Гриффин начал выгонять сотрудников. Джо Рассел, глава группы по кредитной торговле Citadel и ключевая фигура сделки по E*Trade, требовал больших полномочий. Гриффин отказал ему, и Рассел устроил скандал. По слухам, Гриффин и Рассел так громко выясняли свои отношения, что не было сомнений: работать вместе они больше не смогут. «Бросьте его под автобус», — якобы крикнул Гриффин, выгоняя Рассела из компании в начале сентября.

Но Гриффин был уверен, что Citadel может справиться с давлением. Его беспокоил Goldman Sachs. Акции компании падали, и некоторые опасались, что она тоже разделит участь Bear Stearns и Lehman Brothers. Goldman был ключевым партнером Citadel по многим сделкам и пролонгировал кредит фонда. Во время кризиса Гриффин и CEO Goldman Ллойд Бланкфейн много раз совещались и обсуждали положение на рынках. Когда система вышла из-под контроля, невозможное в одночасье стало казаться возможным. Гриффин был уверен: если Goldman потонет, Citadel наверняка последует за ним.

Сама мысль о крахе Goldman Sachs казалась абсурдной.

Невозможной.

Но Bear пошел ко дну. И Lehman. Morgan Stanley висел на волоске. AIG, Fannie Mae, Washington Mutual. Даже денежная твердыня Кена Гриффина трещала по швам. Он сделает все от него зависящее, чтобы этого не допустить. Даже немыслимое: устроит телеконференцию, открытую для прессы.

Ранее в тот же день Джеймс Форезе, руководитель отдела рынков капитала в Citigroup, позвонил Гриффину, чтобы предупредить его. «Кен, вас убивают,[154] против вас ведут информационную войну. — И большая часть слухов — крикливая ложь. Если ты скажешь, что у вас все в порядке, это очень поможет рынку».

И вот, задвинув свою скрытность в дальний угол, Гриффин откашлялся и приготовился объяснить, что же творится с фондом Citadel.

К сожалению, с ним все было совсем не в порядке.

Почти за два десятилетия был только один год, когда Гриффин терпел убытки: 1994-й. А теперь его фонд находился на грани коллапса. Неожиданность и невероятная скорость падения говорили о хаосе на рынке после гибели Lehman Brothers.

На волне всеобщего помешательства все обратили пристальное внимание на Citadel. Крах Lehman и паника, вызванная едва не случившимся крахом AIG, были похожи на мощное землетрясение, пошатнувшее всю финансовую систему. Поначалу казалось, что ударными волнами можно управлять. Рынки затрещали по швам, когда 15 сентября Lehman объявил о банкротстве, но не так громко, чтобы Citadel почувствовал угрозу для себя. Гриффин позже описывал это как огромную волну, которая незаметно прошла под днищем корабля, когда он спокойно направлялся к берегу.

В числе первых почувствовавших удар волны, когда она обрушилась на берег, были гиганты кредитного трейдинга Citadel и Saba Боаза Вайнштейна, увлекавшиеся корпоративными облигациями и кредитно-дефолтными свопами. Флагманский корабль Citadel, фонд Kensington, потерял в сентябре 20 %, к концу октября — 35 %.

Saba тоже сильно пострадал: он потерял сотни миллионов долларов на позициях по таким компаниям, как General Motors и Washington Mutual. Сиэтлский гигант на рынке сбережений и высокорисковой ипотеки, ограниченный в действиях государством, в конце сентября был скоропалительно продан J. P. Morgan за 1,9 миллиарда долларов. Вайнштейн делал ставку на то, что финансовые компании, важные для жизнеспособности всей системы, переживут кризис. Но кредитный крах разрушил оптимистичные прогнозы.

Теперь Citadel и Saba были на грани. Слухи о коллапсе Citadel усиливали и без того высокую волатильность рынка, стимулируя резкие спады и дикие скачки. Один из самых вредных слухов, просачивавшихся на форумы и в финансовые блоги, звучал так: чикагскую штаб-квартиру Citadel атаковали сотрудники Федерального резерва и прочесывают позиции с целью разобраться, нужно ли организовывать операцию по спасению. У ветеранов Уолл-стрит все еще были сильны страшные воспоминания о спасении LTCM в 1998 году.

Citadel отрицал, что он в беде. Но отчасти слухи были правдой. Официальные лица из центрального банка действительно волновались из-за возможности краха Citadel. В портфеле арбитража конвертируемых облигаций фонда были корпоративные облигации на 15 миллиардов долларов. Это был портфель с наибольшим левериджем, если верить людям, приближенным к фонду. Объем левериджа держался в тайне. По одной из банковских оценок, в 2007 году он превышал 30 к 1, хотя к лету 2008 года был снижен до 18 к 1.

Портфель арбитража конвертируемых облигаций, основанный на открытиях Эда Торпа в конце 1960-х, был больным местом Citadel. Если фонд потерпит неудачу и сбросит облигации на рынок, систему ждет сильный удар. Ее судьба была почти предрешена. Чтобы измерить риск, сотрудники нью-йоркского отделения Федерального резерва начали опрашивать основных партнеров фонда, таких как Deutsche Bank и Goldman Sachs, по поводу их связей с Citadel. Они боялись, что коллапс Citadel повлечет за собой крах еще одного банка.

В чикагском офисе Citadel царил мрачный, но деловой настрой.

Трейдеры ходили на работу каждый день как обычно: приходили рано, уходили поздно — зачастую гораздо позже прежнего. Многие сотрудники были в тихом ужасе от масштабов потерь, которые они видели на своих мониторах.

Гриффин знал, что нужно решать проблему. По настоянию банкиров с Уолл-стрит, например Форезе, в ту пятницу в конце октября он принял быстрое решение провести телеконференцию с держателями облигаций Citadel, чтобы прекратить слухи. Она должна была начаться в 15:30 по Нью-Йорку. Как будто специально для увеличения и без того большой напряженности момента ничего не работало так, как должно. Линии были настолько перегружены, что многие слушатели не смогли пробиться. Возникший из-за перегрузки технический сбой привел к задержке начала на 25 минут. Позор для фонда, всегда гордившегося своей военной точностью.

В момент начала конференции Бисон, казалось, стушевался от огромного количества слушателей и запнулся на первых строчках своего приветствия. «Сегодня мы хотим поблагодарить вас за то…» Он начал снова бесцветным голосом: «Сегодня мы хотим поблагодарить вас за то, что вы нашли время присоединиться к этой телеконференции». В разговор вступил Гриффин, коротко поблагодарив команду за усердную работу, потом снова передал слово Бисону, который почти с благоговением заговорил о деструктивной мощи обвала рынка.

— Назвать это встряской — значит очень сильно недооценить масштаб того, что нам пришлось увидеть, — сказал он. — А что же мы увидели? Ситуацию, близкую к коллапсу мировой банковской системы.

Бисон описал воздействие, которое мощный делеверидж оказал на позиции Citadel. После Черного понедельника в 1987 году и коллапса Long-Term Capital Management в 1998-м инвесторы набросились на гособлигации. Сейчас, после краха Lehman, денежный поток был направлен на высоколиквидные активы. В то же время инвесторы избавлялись от менее надежных активов, вроде корпоративных облигаций, подобно охваченной паникой толпе, бегущей из горящего здания. В обычной ситуации такой поворот событий для Citadel был бы мелкой неурядицей. Как любой грамотный алгоритмический фонд, он хеджировал все свои ставки при помощи кредитно-дефолтных свопов. Те должны были подняться в цене, если облигации начали бы падать. Если цена на облигации GM снижалась на 10 %, кредитно-дефолтный своп, страхующий их, должен был вырасти на 10 %. Все просто. Как любил говорить Боаз Вайнштейн, это не «rocket surgery».[155] Но в условиях финансового цунами конца 2008 года свопы были бесполезны. Делеверидж достиг такого масштаба, что большинство банков и хедж-фондов не хотели ни у кого покупать страховку; свопы, которые должны были защищать инвесторов, оказались неэффективными. Многие опасались, что продавец страховки не успеет расплатиться, если облигации уйдут в дефолт. Банки перестали давать кредиты или установили драконовские условия, что чрезвычайно усложнило для многих инвесторов, в том числе хедж-фондов вроде Citadel, финансирование их собственных сделок — те почти всегда осуществлялись засчет левериджа. Нет левериджа — нет прибыли.

Эта проблема всегда возникала во время финансовых кризисов: когда дело начинало пахнуть керосином и запаниковавшие инвесторы бросались к выходу, тонко отлаженные модели квантов переставали работать. Ликвидность испарялась, миллиарды вылетали в трубу. Как испуганные дети в доме с привидениями, инвесторы стали такими мнительными, что убегали от собственной тени. Весь мировой рынок кредитования страдал от дикого приступа паники, который вполне мог погубить таких трейдинговых гигантов, как Saba и Citadel.

Еще одна разрушительная волна была обусловлена правительственным запретом на короткие продажи в первые недели после фиаско Lehman-AIG. Это в равной степени действовало на все акции финансовых корпораций — пошатнулись даже такие стойкие бойцы, как Goldman Sachs и Morgan Stanley. Чтобы удержать ситуацию под контролем, в сентябре Комиссия по ценным бумагам и биржевым операциям издала временный запрет на короткие продажи акций почти 800 финансовых компаний. Citadel, как выяснилось, владел короткими позициями по некоторым из этих компаний в рамках своей стратегии арбитража конвертируемых облигаций. Как и Эд Торп в 1960-е, Citadel покупал корпоративные облигации и хеджировал позиции, играя на понижение акций. С запретом на короткие продажи цены на акции взмыли к небесам в катастрофическом коротком сжатии, которое вызвало огромные потери хедж-фондов. Акции Morgan Stanley — банка, находившегося в центре внимания игроков на понижение, — в начале октября, пока запрет был в силе, за считаные дни взлетели с 9 до 21 доллара.

Прежде чем запрет вступил в силу, Гриффин дозвонился до председателя Комиссии Кристофера Кокса.

— Это может стать катастрофой для нас и многих других фондов, — сказал Гриффин Коксу. — Запрет также может привнести на рынок еще большую неуверенность и больший риск.

Но председатель был неумолим.

— Кен, финансовая система в кризисе, — ответил он. — Людям нужна защита от коллапса.

Это был страшный сон кванта. Рынки оказались во власти необузданных сил: паникующих инвесторов и правительственных регулятивных органов. Во время телеконференции Бисон бесконечно повторял одно слово: беспрецедентный.

Убытки Citadel, по его словам, были связаны с «беспрецедентным делевериджем, который имел место по всему миру в последние несколько недель». Для квантов беспрецедентный, пожалуй, одно из самых отвратительных ругательств. Их модели ретроспективны, основаны на анализе многих десятилетий данных о поведении рынков в самых разных условиях. Если что-то беспрецедентно, значит, в модели оно учтено быть не может. Иными словами, модель больше не работает. Это все равно что у человека, подбросившего монетку сотню раз и ожидающего, что выпадет приблизительно половина орлов, половина решек, монетка вдруг десять раз встанет на ребро.

Наконец Гриффин вступил в разговор. «Еще раз добрый день», — сказал он и коротко напомнил слушателям, что хоть он, возможно, всего лишь сорокалетний сопляк, но уже достаточно долго в игре. Он видел крах 1987 года, долговую панику 1998-го, доткомовское бедствие. Но этот рынок был иным — беспрецедентным.

— Я никогда раньше не видел рынка в такой панике, как в последние семь-восемь недель, — сказал он. — Мир меняется и будет меняться дальше.

А потом стресс взял свое. Голос Гриффина задрожал. Казалось, он с трудом сдерживает слезы.

— Я не мог бы и мечтать о лучшей команде, чтобы пережить такую бурю, — витиевато и сентиментально заявил он.

— В перспективе они выигрывают, — продолжил Гриффин. Это прозвучало тоскливо, и он сразу же вернулся к привычному корпоративному стилю.

Через 12 минут конференция была окончена. Слухи о коллапсе Citadel стихли, но ненадолго. Гриффина охватывала паранойя. Ему казалось, что конкурирующие хедж-фонды и агрессивные инвестиционные банки вырывают куски мяса из его детища, как акулы, чувствующие запах крови в воде и стремящиеся проглотить жертву целиком. Он набрасывался на бледных от ужаса торговцев облигациями, которые отказывались увеличивать позиции в условиях рыночного безумия.

Он схлестнулся со своей правой рукой Джеймсом Йе — крайне необщительным квантом, работавшим в Citadel с начала 1990-х. Йе считал, что босс совершает ошибку. После фиаско Bear Stearns, когда кризис набирал обороты, Citadel приобрел объемные пакеты конвертируемых облигаций. Гриффин даже поглядывал на части Lehman Brothers, прежде чем банк окончательно рухнул. Йе и другие сотрудники Citadel придерживались медвежьей позиции, в отличие от Гриффина, и считали, что лучше задраить люки и переждать бурю.

Но это было бы не по-гриффински. В предыдущие кризисы, когда остальные бросались в укрытие, ему всегда удавалось делать деньги, выходя на рынок и загребая сделки — крах LTCM в 1998-м, кризис доткомов, коллапс Enron, Amaranth, Sowood, E*Trade. Citadel всегда хватало пороха в пороховницах, чтобы наделать дел, пока остальные прятались в страхе. Когда система начала ходить ходуном в конце 2008 года, инстинкты подсказывали Гриффину, что пришло время повышать ставки.

Однако на этот раз «фирменный» подход Гриффина сыграл против него. Рынок не стабилизировался. Цены продолжали падать и тащили Citadel за собой.

Спад продолжался, и Гриффин начал лично покупать и продавать ценные бумаги. Он не торговал уже много лет, а теперь отчаянно пытался спасти свою компанию от катастрофы, используя собственное чувство рынка. Была только одна проблема, как говорили трейдеры. Позиции зачастую оказывались проигрышными, потому что рынок продолжал катиться вниз.

И все же Гриффин, как и Эснесс, был уверен, что ситуация стабилизируется. Тогда Citadel, как обычно, окажется на вершине.

Кредиторы Citadel, крупные уолл-стритские банки, не были в этом уверены. Citadel зависел от банков, финансирующих сделки. Весной 2008 года общая сумма актива его хедж-фондов составляла около 140 миллиардов долларов плюс еще 15 миллиардов капитала и прочей собственности. Леверидж был равен 9 к 1. Многие дополнительные позиции представляли собой кредитные линии и другие договоренности с банками.

Опасаясь последствий, которые коллапс Citadel может иметь для их баланса, некоторые банки организовали специализированные комитеты с целью разработки стратегии. По словам трейдеров фонда, J. P. Morgan занял жесткую позицию по отношению к трейдерам Citadel в вопросах финансирования отдельных позиций. Однако регулирующие органы давили на банки, чтобы те не совершали резких движений в работе с Citadel. Они боялись, что если один кредитор даст слабину, то и другие бросятся наутек, и начнется новое финансовое потрясение, а система и так на грани краха.

Инвесторы, естественно, были напряжены. «Каждый день появляется новый слух о том, что Citadel выходит из бизнеса», — сказал своим клиентам во время телеконференции Марк Юско, менеджер Morgan Creek Capital Management из Северной Каролины, инвестора Citadel.

В самой компании все это время сотрудники работали на износ. Посетители отмечали, что у трейдеров темные круги под глазами, а сами глаза красные. Трехдневная щетина, ослабленные, залитые кофе галстуки. Когда поползли слухи о ситуации в Citadel, на трейдеров обрушился шквал звонков с вопросами, начали ли представители Федерального резерва инспектировать их помещения. В какой-то момент один из сотрудников вышел из себя и крикнул в трубку: «Извините, но я тут никаких федералов не вижу». Другой саркастично заметил: «Я только что посмотрел под столом, никого тут нет». Бисон тем временем взял на себя руководящие функции, пока Citadel нес все большие убытки. Он включил режим контроля ущерба, постоянно мотался между Чикаго и Нью-Йорком, встречаясь с недовольными партнерами, и старался убедить их, что у Citadel достаточно капиталов, чтобы пережить бурю. Трейдеры как сумасшедшие сбрасывали активы, чтобы получить больше денег и снизить леверидж. По рассказам очевидцев, в какой-то момент, пока собственный капитал Kensington продолжал падать, Citadel организовал кредит в 800 миллионов долларов из одного из собственных фондов — высокочастотной машины Tactical Trading, которой управлял Михаил Малышев. Tactical Trading отсоединился от головной компании в конце 2007 года. Инвесторы, узнав об этом странном ходе, приняли его за шаг отчаяния и решили, что компания действительно на грани: если им приходится самим себе одалживать денег, значит, больше никто им кредита не дает.

Через несколько дней после конференции с держателями облигаций Гриффин разослал письмо сотрудникам Citadel по всему миру. Он оптимистично заявлял, что Citadel выживет и будет процветать. Ситуация с фондом напоминала ему историю о путешествии Христофора Колумба через Атлантику в 1492 году. Земли нигде не было видно и ситуация казалась безнадежной, и Колумб написал в бортовом журнале два слова: «Плывите вперед».

Это был боевой клич[156] для сотрудников осажденного фонда Citadel. Всего год назад он был одной из величайших финансовых сил в мире — 20-миллиардный гигант, готовый к великим свершениям. Теперь приближалась катастрофа. Но Гриффин был уверен, что, какой бы безнадежной ни казалась ситуация, рано или поздно земля покажется на горизонте.

Кое-кто вспомнил уроки истории и отметил, что Колумб вообще-то заблудился.

Вскоре после этого Гриффин праздновал свое 40-летие в ресторане Joe’s Seafood Prime Steak and Stone Crab в даунтауне Чикаго, в нескольких кварталах от центрального офиса Citadel. Сотрудники подарили ему модель одного из кораблей Колумба, размером со спасательную шлюпку. Гриффин рассмеялся и с благодарностью принял подарок. Но он видел в этом предзнаменование судьбы, ему стало холодно, праздничное настроение испарилось. Все чувствовали: фонд Citadel шел ко дну.

В Morgan Stanley Питер Мюллер и PDT работали в кризисном режиме. Акции инвестиционного банка падали. Многие опасались, что он станет следующим Lehman и отправится на растущую свалку отходов Уолл-стрит. Рынок буйствовал. Волатильность полностью вышла из-под контроля, никогда раньше никто не видел подобного. Мюллер решил урезать многие позиции PDT, превратив часть его активов в деньги до того, как это сделают все остальные.

«Те виды волатильности, с которыми мы столкнулись, не имеют исторической базы, — сказал один из трейдеров PDT. — Если ваша модель основана на исторических паттернах и вы видите что-то, чего раньше никогда не видели, нельзя ожидать, что модель будет работать».

Для Мюллера это было беспокойное время. Непоседливый бродяга снова решил сняться с насиженных мест. Его девушка была беременна, и он хотел осесть в том месте, которое действительно любил. Он купил в Санта-Барбаре роскошный дом с гаражом на три машины и бассейном. Продолжая руководить PDT удаленно, он каждый месяц на неделю или две прилетал в Нью-Йорк, где встречался с товарищами по покеру.

В Morgan Stanley тем временем ситуация накалялась. Хедж-фонды, торговавшие через Morgan, пытались изъять у него активы более чем на 100 миллиардов долларов. Клиринговый Bank of New York Mellon потребовал еще 4 миллиарда долларов капитала. Схожая ситуация погубила Bear Stearns и Lehman Brothers.

В конце сентября Morgan и Goldman Sachs списали в утиль модель инвестиционного бизнеса и превратились в традиционные банковские холдинговые компании. По сути та Уолл-стрит, которую все знали, перестала существовать. Этот шаг означал, что банки будут гораздо в большей степени подчиняться правительственному регулированию и попадать под более строгие требования к капиталу. Золотые дни огромного левериджа, прибылей и риска ушли в прошлое — по крайней мере, так казалось.

Спустя несколько дней CEO Morgan Джон Мэк организовал вливание 9 миллиардов долларов от японской Mitsubishi UFJ Financial Group. Goldman договорился о том, что компания Berkshire Hathaway Уоррена Баффета инвестирует 5 миллиардов долларов.

Казалось, катастрофу удалось предотвратить. Но финансовый хаос продолжался. PDT старался подстраховаться уменьшившейся в размерах подушкой безопасности из денег, пока Мюллер обустраивался в солнечной Санта-Барбаре или время от времени играл на джазовых вечеринках в Гринвич-Виллидж. Казалось, в жизни Мюллера мало что изменилось, хотя за закрытыми дверьми он планировал существенные перемены для PDT, которые обнаружатся лишь несколькими месяцами позже. А вот про Боаза Вайнштейна этого никак нельзя было сказать.

Постороннему человеку могло показаться,[157] что Боаза Вайнштейна кредитный обвал никак не затронул. На деле он был очень обеспокоен. Saba получал удар за ударом от кредитного рынка. Трейдер Deutsche Bank, не веря своим глазам, смотрел, как его четко продуманные сделки трещали по швам. Вайнштейн начал 2008 год на пике славы. Он и его лондонский коллега Колин Фэн управляли в Deutsche всей мировой кредитной торговлей. Saba контролировал активы на 30 миллиардов долларов — невероятная сумма для 35-летнего трейдера. Босс Вайнштейна Аншу Джайн предложил ему серьезную позицию главы отдела международной кредитной торговли. Но Вайнштейн отказался. Он уже строил планы по уходу из Deutsche в 2009 году и запуску собственного хедж-фонда (который, естественно, будет называться Saba).

После коллапса Bear Stearns в марте 2008 года Вайнштейн считал, что худший этап кредитного кризиса позади. Он был не одинок. Гриффин думал, что экономика стабилизируется. Джон Мэк из Morgan сказал владельцам акций, что кризис субстандартных кредитов находится в восьмом или девятом[158] иннинге. CEO Goldman Sachs Ллойд Бланкфейн был настроен чуть менее оптимистично: «Сейчас мы, наверное, в третьем или четвертом иннинге кризиса».

Чтобы заработать на падении, Вайнштейн скупил обесценившиеся облигации таких компаний, как Ford, General Motors, General Electric и Tribune Co., издателя газеты Chicago Tribune. И, само собой, он хеджировал сделки кредитно-дефолтными свопами. Поначалу они начали окупаться, когда облигации компаний пошли вверх и Saba получал хорошую прибыль. Вайнштейн все лето продолжал вкладывать в облигации, и в сентябре 2008 года у Saba отмечались положительные годовые результаты.

А потом все рухнуло. Государство взяло под контроль ипотечных гигантов Fannie Mae и Freddie Mac. Lehman объявил о банкротстве. AIG был на краю, угрожая утащить за собой всю мировую финансовую систему.

Как и Citadel, Saba оказался между молотом и наковальней. Убытки росли, обмен информации между трейдерами Saba остановился. Обычно младшие трейдеры готовили отчеты по прибылям и убыткам за день, подводя итог работы группы. Без всякого предупреждения или объяснения отчеты пропали. Слухами о гигантских убытках стали обмениваться в основном возле кулера с водой. Многие опасались, что группу закроют. Еженедельные 100-долларовые турниры в покер, проходившие в операционном зале Saba, прекратились.

Вайнштейн был связан по рукам и ногам. Инвесторы обходили стороной рискованные корпоративные облигации, как выловленную три дня назад рыбу. Его это пугало. Цены падали. Как и в Citadel, его позиции были хеджированы кредитно-дефолтными свопами. Но инвесторы, сомневавшиеся, останутся ли их партнеры-трейдеры на плаву и выполнят ли свои обязательства, не хотели и слышать о свопах. Обычно цены на свопы, которыми торговали на внебиржевом рынке между банками, хедж-фондами и тому подобными структурами, колебались в зависимости от ситуации. Если цена свопов Saba (включая те, которыми он не торговал) росла, он мог увеличить стоимость этих позиций у себя на балансе.

Но когда финансовые рынки обрушились и леверидж начал испаряться, рынок свопов застопорился. Сделки, которые могли определить новую цену свопов, просто не заключались. Любимый финансовый инструмент Вайнштейна, распространению которого на Уолл-стрит он способствовал с конца 1990-х, все чаще рассматривался как фитиль бомбы, которая взорвала финансовую систему.

Внешне Вайнштейн сохранял спокойствие. Он тихо сидел в офисе с видом на Уолл-стрит. Но ущерб рос с огромной скоростью и вскоре добрался до отметки в 1 миллиард. Он умолял менеджеров рисков в Deutsche позволить ему купить еще свопов, чтобы хеджировать позиции. Но сверху пришел ответ: покупать запрещено, можно только продавать. Модели управления рисками, например знаменитая VAR, которую использовали все банки Уолл-стрит, упорно советовали трейдерам закрывать короткие позиции, включая кредитно-дефолтные свопы.

Вайнштейн знал, что это безумие. Но нельзя было спорить с квантами, отвечающими за риски. «Отступите от модели, — умолял он. — Единственный способ для меня выбраться из этой ситуации — играть на понижение. Если рынок падает и ты теряешь деньги, значит, ты играешь на повышение — а нужно на понижение, и как можно скорее!»

Он объяснял, что способность банка выйти за рамки субстандартной модели принесла ему целое состояние в 2007 году. Теперь лучше поступить так же — мыслить шире, чем кванты.

Ничего не вышло. Управление рисками было на автопилоте. Убытки все увеличивались, скоро они составили уже 2 миллиарда. Отдел торговли акциями Saba получил инструкцию продать почти все активы. По сути это означало закрытие подразделения.

Когда потери взмыли до небес, Вайнштейн стал все реже появляться в операционном зале. Трейдер надолго закрывался в своем офисе, иногда до поздней ночи, совещаясь с ближайшим кругом о том, как остановить падение. Ответа не было ни у кого. Они ничего не могли сделать.

Паниковали все. Казалось, группу могут закрыть в любой момент. Нескольких ведущих трейдеров группы, включая торговца акциями Алана Бенсона, временно освободили от должностей. В конце ноября один из трейдеров проводил экскурсию по второму этажу офиса Saba. «Если вы вернетесь сюда через две недели, здесь будет пусто», — сказал он. Он поторопился, но не слишком.

Через месяц после допроса Гринспена, в середине ноября, комитет Ваксмана решил поджарить на медленном огне другую группу подозреваемых в кризисе кредитования: менеджеров хедж-фондов.

Причем не рядовых представителей отрасли. Ваксман пригласил на транслируемый по телевидению допрос о рисках теневой индустрии для экономики пятерку менеджеров, заработавших максимальные суммы в 2007 году. В число участников, чей годовой доход за 2007 год достиг 1 миллиарда долларов, входил знаменитый магнат Джордж Сорос. Под прицелом оказался и Филипп Фальконе, чей хедж-фонд Harbinger Capital заработал 125 % прибыли в 2007 году на большой сделке против высокорисковой ипотеки. Впрочем, его прибыли меркли по сравнению с доходом еще одного подозреваемого, Джона Поулсона, чей фонд Paulson & Co. получил почти 600 %, также сделав масштабную ставку против ипотеки. Его годовая зарплата превысила 3 миллиарда долларов — возможно, самый крупный доход инвестора в истории.

Остальными двумя менеджерами, призванными выступить перед ваксмановским Комитетом палаты представителей по надзору и правительственным реформам, были Джим Саймонс и Кен Гриффин. Кванты поднялись на Капитолийский холм.

Гриффин подготовился к выступлению со свойственной фонду Citadel основательностью. Он прилетел в Вашингтон из Чикаго утром на личном самолете в сопровождении армии адвокатов, а также вашингтонского «серого кардинала» Роберта Барнетта. В 1992 году Барнетт помог Биллу Клинтону подготовиться к президентским дебатам, когда тот собирался сменить на посту Джорджа Буша-старшего. Он выступал в качестве литературного агента Барака Обамы, бывшего премьер-министра Великобритании Тони Блэра, репортера из Washington Post Боба Вудворда и министра обороны при Джордже Буше-младшем Дональда Рамсфельда.

Это было типично для Кена Гриффина. Все упиралось в деньги. Когда он во время выступления отклонился от написанного текста и начал читать конгрессменам лекцию о ценах на нерегулируемых свободных рынках, это тоже было в его стиле.

В основном короли хедж-фондов соглашались, что финансовой системе нужен контроль, но уклонялись от призывов к непосредственному надзору за их отраслью. Сорос выразил негодование по поводу индустрии хедж-фондов, сплошь состоящей из подражателей, любителей рыночных тенденций, которые обречены на вымирание. «Теперь, когда пузырь лопнул, число хедж-фондов на порядок уменьшится, — сказал Сорос со своим грубым венгерским акцентом, радостно предсказывая судьбу. — Я бы предположил, что объемы средств, которыми они управляют, сократятся на 50–75 %».

К началу 2008 года хедж-фонды контролировали 2 триллиона долларов.

По оценкам Сороса, отрасль потеряет от 1 до 1,5 триллиона — либо за счет непосредственных убытков, либо из-за оттока капитала в более безопасные компании.

Саймонс, выглядевший в точности как старомодный профессор (лысеющая голова, белоснежная бородка и мятый серый пиджак), сказал, что Renaissance никогда не баловался всей этой мешаниной из CDO или CDS, которая и привела к катастрофе. Его выступление не приоткрыло тайны происхождения кризиса, зато предоставило редкую возможность взглянуть на трейдинговые методы Renaissance.

— Renaissance — довольно нетипичная инвестиционная компания, — сказал он. — Наш подход основывается на моей научной деятельности в области математики. Мы управляем фондами, чья работа определяется математическими формулами… Мы имеем дело только с высоколиквидными ценными бумагами открытого рынка. Кредитно-дефолтными свопами или CDO мы не торгуем. Наши модели в основном используют противоположные стратегии: покупают непопулярные акции и продают недавно вошедшие в моду.

В выступлении Гриффина прозвучал вызов. Он говорил, глядя на сбитых с толку законодателей немигающим взором. По его мнению, хедж-фонды не имели отношения к кризису. Все дело было в усиленно регулируемых правительством банках.

— Мы не считаем, что основной удар этого финансового цунами пришелся на хедж-фонды, — сказал Гриффин, одетый в синий пиджак, черный галстук и голубую рубашку.

Заявление попахивало отрицанием. И не так важно, верил ли в это он сам. Как будто он не учел, что катастрофически ослабленное положение Citadel к концу 2008 года увеличивало общий хаос на рынке. Регулирующие органы были крайне обеспокоены и боялись, что гибель фонда вызовет дальнейшие взрывы.

Гриффин также высказался против большей прозрачности. «Требовать от нас раскрыть наши позиции на открытом рынке — все равно что требовать от Coca-Cola опубликовать формулу напитка».

Несмотря на предупреждения Гриффина, Конгресс явно склонялся к большему контролю за хедж-фондами — частью теневой банковской системы, вызвавшей финансовый коллапс. «Когда хедж-фонды становятся слишком большими, в случае их коллапса возникают проблемы в финансовой системе», — сказал Wall Street Journal Эндрю Лоу из MIT — человек, придумавший Часы Судного дня.

Citadel не обрушился, хотя и подошел пугающе близко к краю. Гриффин, когда-то лелеявший амбициозные планы по созданию финансовой империи, которая могла бы сравниться с мощнейшими колоссами Уолл-стрит, был посрамлен. Первую половину года он приходил в офис поздно, нередко около 10:00 вместо обычных предрассветных часов. Он не мог отделаться от мысли, что это была расплата за потерю бдительности. Правда, он мог проводить время со своим годовалым сынишкой.

Но Гриффин знал, что мечта о хедж-фонде высокого полета, которой он жил последние два десятилетия, уже никогда не вернется. Леверидж, при помощи которого можно было горы свернуть, и отчаянные ставки в миллиарды долларов на рискованные сделки канули в Лету.

Гриффин старался сохранить лицо. Как он сказал во время телеконференции в тот октябрьский пятничный вечер, «нам придется смириться с тем, что нужно идти вперед. Мы с распростертыми объятиями примем изменения, которые станут частью этого развития, и будем процветать в новой финансовой эпохе».

Его инвесторы не были уверены в этом. Многие потребовали вернуть деньги. В декабре, после шквала подобных запросов на общую сумму 1,2 миллиарда долларов, Citadel отнял у инвесторов возможность забирать свои средства из основных фондов. Активы к тому моменту уже сократились до 10,5 миллиарда против прежних 20 миллиардов. Чтобы удовлетворить дальнейшие запросы, Гриффину пришлось бы закрыть еще больше позиций. Неприятная ситуация, особенно на агонизирующем рынке.

Инвесторам оставалось только подчиниться. Но этот ход очень разозлил многих из них. Они сочли это проявлением тактики сильной руки со стороны компании, которая в прошлом году и так уже потеряла их бесчисленные миллионы.

Гриффин также получил мощный удар по собственному необъятному кошельку. Из посторонних мало кто знал, какой процент Citadel принадлежал ему самому. Но, по некоторым оценкам, он владел приблизительно 50 % активов компании на момент начала кризиса; его личное состояние составляло приблизительно 10 миллиардов долларов — куда больше, чем думали многие. 55 %-ный обвал его хедж-фондов мало по кому ударил так болезненно, как по нему самому. Кроме того, он использовал 500 миллионов личных средств, чтобы поддержать фонды и выплатить зарплату менеджерам. Обычно эти расходы ложились на плечи инвесторов. Он также был крупнейшим инвестором высокочастотного алгоритмического фонда Tactical Trading, в который ушел 1 миллиард долларов.

Citadel сильно пострадал. Общая сумма активов его хедж-фондов уменьшилась за время кризиса: с 140 миллиардов долларов весной до 52 миллиардов к концу года.

В отчаянной попытке делевериджа баланса компания скинула активы на 90 миллиардов долларов. Эта волна продаж усугубила ситуацию на и без того нестабильном после краха Lehman рынке.

Гриффин был далеко не одинок. После большого потрясения 2008 года в подобной ситуации оказались многие, включая Клиффа Эснесса.

Клифф Эснесс был в ярости.[159] Слухи, ложь, удары ниже пояса должны были прекратиться.

Было начало декабря 2008 года. В маленьком городке Гринвиче царила неразбериха. Роскошные яхты и моторные лодки стояли в холодных доках фешенебельной гостиницы Delamar в Гринвич-Харбор, построенной в стиле средиземноморской виллы.

Караваны лимузинов Bentley, Porsche и Beamer были заперты в ее просторном гараже. Обнесенные оградой особняки горбились на коннектикутском холоде за рядами экзотического кустарника, лишенные традиционного украшения из рождественской мишуры. Мало у кого из высокопоставленных обитателей этих особняков было праздничное настроение. Печальные праздники для Гринвича, мировой столицы хедж-фондов.

Усугубило ситуацию то, что многомиллиардная компания по управлению капиталом, которой руководил скрытный финансист по имени Бернард Мейдофф, оказалась огромной финансовой пирамидой. Об этом Эд Торп предупреждал еще в начале 1990-х. По всей отрасли прошла волна убытков. Теперь над индустрией, и без того известной своей паранойей и болезненной скрытностью, повисло облако подозрений.

Центром гринвичского мира хедж-фондов был офисный центр Two Greenwich Plaza — ничем не примечательное четырехэтажное здание возле городской железнодорожной станции, в котором раньше располагался «первичный бульон» из перевозчиков, промышленников и затхлых семейных юридических контор. Это было до того, как сюда перебрались хедж-фонды. Самым крупным из них, конечно, был AQR.

Его капитан Клифф Эснесс был в ярости. Он, конечно, не перекатывал в руке стальные шары, как капитан Квиг на борту «Каина»,[160] но был вне себя. Количество мониторов, которые он разломал в порыве гнева, все увеличивалось. Кое-кто считал, что Эснесс сходит с ума. Казалось, он скатывается в какое-то подобие безумия — полную противоположность тем принципам рациональности, на которых он построил свой фонд. Его ярость разжигали бесконечные сплетни, предметом которых становился AQR, вроде того, что он за день потерял 40 %… на грани закрытия… рушится и проваливается к центру Земли; невероятная катастрофа хедж-фондов, китайский синдром… Многие слухи просочились в популярный уолл-стритский блог под названием Dealbreaker. Ресурс был полон унизительных комментариев об AQR. Автор блога, сплетница Бесс Левин, написала сообщение о череде увольнений сотрудников AQR. Среди уволенных была названа Адриен Риджер, многие годы работавшая секретаршей Эснесса.

«Ходят слухи, что дядюшка Клифф недавно уволил свою секретаршу, проработавшую на него десять лет. Как все мы знаем, именно секретари хранят ключи от сети вранья, обмана и прочей дряни, и избавляться от них станет только тот, кто и так собрался сыграть в ящик», — написала она.

Десятки читателей оставили комментарии к сообщению Левин. Эснесс, читая их у себя в офисе, мог уверенно сказать, что часть из них была оставлена сокращенными сотрудниками или — хуже того — недовольными коллегами, сидящими в своих кабинках прямо за стеной его офиса. Встречались и откровенно злобные. «Похоже, черный ящик не сработал», — гласил один из них. А другой утверждал: «AQR — просто полный провал».

Однажды вечером 4 декабря Эснесс решил ответить. В отличие от Гриффина, который провел телеконференцию, он встретился со сплетниками в их логове: в интернете. Он сел за компьютер в своем угловом офисе на четвертом этаже, зашел на страницу Dealbreaker и начал печатать.

«Это Клифф Эснесс». Он откинулся назад, вытер губы и снова склонился над клавиатурой.

Все отзывы написаны сотрудниками, и все же в них так много невежества, а иногда и лжи. Очевидно, что часть этих комментариев — злые упреки, брошенные теми, кто больше не среди нас. Встречаются и пустые слова, сказанные по незнанию и злобе. Но ложь все равно остается ложью… Мне очень жаль, что нам пришлось расстаться с хорошими людьми. Мне очень стыдно перед инвесторами, вложившими свои деньги в наши продукты, переживающие сейчас тяжелые времена. Я намерен исправить положение. Если честно, я сочувствую всякому, кто оказался в непростой ситуации. Но что касается лжецов и обиженных бывших сотрудников, с которыми мы решили расстаться, поскольку поняли, что другие люди — те, на кого вы теперь клевещете — нужны нам больше… и мелких людишек, самоутверждающихся при помощи анонимной лжи в интернете, — ВАС и клавиатуры, на которой вы печатаете… Извините, более красноречиво у меня не получается, но вы и не заслуживаете лучшего. Больше вы ничего от меня не услышите. Меня зовут Клифф Эснесс, и я одобрил это послание.

Эснесс оставил комментарий на сайте и тут же понял, что совершил ужасную ошибку — позже он назовет ее «глупой». Это было редкое проявление гнева со стороны уважаемого менеджера. Комментарий моментально стал сенсацией в AQR и других хедж-фондах. Боевой дух в фонде и так был не на высоте, когда капиталы таяли на глазах. А теперь основатель, известный своей рациональностью и математической строгостью, поддался эмоциям. Инвесторы ничего не имели против небольшой склоки. Что им действительно не нравилось, так это миллиарды долларов, потерянные AQR. Но Эснесс был уверен, что следующий год будет лучше. Модели снова заработают.

Десятилетия исследований не могли пройти даром. Да, Истина получила пулю в голову, но в будущем она вернется. И тогда AQR будет готов привести дела в порядок.

Мучения AQR, некогда одного из сильнейших хедж-фондов на Уолл-стрит, и жесткое давление, которое оказывалось на Эснесса, наглядно демонстрируют состояние отрасли, пытающейся справиться с самым хаотическим рынком за многие десятилетия.

Хаос внес сумятицу в модели квантов. Потери AQR были особенно серьезными в конце 2008 года, когда рухнул Lehman Brothers, вызвав очередную волну хаоса на рынках по всему миру. Absolute Return Fund в 2008 году упал на 46 % (индекс цен акций S&P 500 — на 48 %). Иными словами, инвесторы из традиционных фондов получили приблизительно те же результаты (неутешительные), что и инвесторы, передавшие деньги в руки одного из самых хитроумных менеджеров в этом бизнесе.

Это был самый тяжелый год на памяти хедж-фондов. Они потеряли в 2008 году около 19 %, по сведениям чикагской исследовательской группы Hedge Fund Research. И это в целом был лишь второй по счету год после 1990-го, когда отрасль терпела убытки (в 2002 году хедж-фонды упали лишь на 1,5 %). Absolute Return Fund потерял больше половины активов, которые были у него в лучшие годы: в середине 2007 года они составляли 4 миллиарда долларов, теперь же — всего 1,5 миллиарда. AQR держал около 7 миллиардов в так называемых альтернативных фондах и около 13 миллиардов в long only фондах.[161] Это было резкое падение по сравнению с 40 миллиардами, которыми он управлял до августа 2007 года, когда планировал IPO. Менее чем за год AQR потерял половину своих капиталов. Эти результаты шокировали инвесторов. Так называемые фонды абсолютной прибыли должны были давать положительный результат с поправкой на риск при любой ситуации на рынке — ожидали, что на любое действие рынка у них найдется противодействие.

Но Absolute Return следовал за S&P 500 как примагниченный.

Это можно объяснить так: в начале 2008 года AQR сделал ставку на то, что американские акции вырастут в цене. Согласно моделям, ставящим стоимость во главу угла, крупные американские акции были похожи на ряд других активов, таких как государственные облигации или рынки других стран. Так что Эснесс влил сотни миллионов долларов в активы, повторившие судьбу S&P 500.

Это решение подготовило почву для одного из самых печальных лет за всю инвестиционную карьеру Эснесса. AQR, кроме того, неудачно вложил средства в процентную ставку, валюты, коммерческую недвижимость и конвертируемые облигации — в общем, в кучу всякой всячины.

Потери увеличивались, инвесторы начинали нервничать. AQR должен был оставаться на плаву в моменты падения рынка, как в 2001 и 2002 годах во время кризиса доткомов. А вместо этого он катился в пропасть вместе со всем остальным рынком.

В октябре и ноябре Эснесс отправился в длительную поездку, посетив фактически каждого инвестора своего фонда. На своем частном самолете он забирался в такие далекие уголки, как Талса или австралийский Сидней. В редкие минуты отдыха он доставал свой Kindle, электронную книгу Amazon.com, куда были закачаны всевозможные книги от «Как математика объясняет мир»[162] и «Анны Карениной» до «Когда рынки конфликтуют» Мохаммеда Эль-Эриана,[163] финансового гуру из облигационного гиганта Pimco.

Впрочем, на чтение у Эснесса оставалось мало времени. Он старался сохранить жизнь своему фонду. Его целью было убедить инвесторов, что стратегии AQR еще принесут прибыли. Многие решили не бросать фонд, несмотря на неутешительные результаты. Это доказывало их веру в то, что Эснесс вновь обретет магические способности.

В декабре рынок продолжил падение, давление на Эснесса усилилось. Его преследовал вид монитора, на котором отслеживались неутешительные результаты Absolute Return. Обстановка в офисе AQR накалилась до предела. Решение Эснесса о том, чтобы уволить нескольких исследователей, а также секретаршу Риджер, вызвало массу вопросов о долговечности компании.

Слухи об отчаянном положении AQR все активнее распространялись среди сотрудников хедж-фондов. Эснесс и Гриффин часто обменивались последними сплетнями, которые они слышали о фондах друг друга. Оба недавно были хозяевами жизни и понимали, что дни их славы миновали.

В знак его существенно уменьшившихся, но по-прежнему достаточно дерзких ожиданий Эснесс в соавторстве с Адамом Бергером, исследователем из AQR, опубликовал в ноябрьском номере Institutional Investor статью под названием «Мы еще не мертвы».[164] Она была ответом на поставленный Institutional Investor вопрос о том, есть ли будущее у алгоритмического инвестирования.

«Уже само появление этого вопроса говорит о том, что многие люди не видят будущего алгоритмического инвестирования, — писали Эснесс и Бергер. — С другой стороны, увидев хорошего друга в добром здравии — да даже на пороге смерти, — неужели вы подошли бы к этому человеку и сказали: “Рад тебя видеть — ты еще жив?” Если вы считаете возможным задать такой вопрос, то, скорее всего, думаете, что алгоритмические инвестиции уже мертвы».

Эснесс знал, что кванты живы. Но он понимал, что они пережили серьезное потрясение и понадобятся месяцы, если не годы, чтобы они вновь встали на ноги и были готовы к бою.

Кен Гриффин боролся с волной. Но улучшений не было. К концу 2008 года ведущие фонды Citadel потеряли 55 % от своих активов в ходе одного из самых сильнейших обвалов хедж-фондов за всю их историю.

В начале января у компании оставалось 11 миллиардов долларов — головокружительное падение по сравнению с 20 миллиардами, которыми она владела в начале 2008 года.

Впрочем, гораздо удивительнее то, что Citadel вообще выжил и продолжил торговать. Гриффин увидел свое Ватерлоо и выжил. Его личное состояние скатилось в 2008 году до 2 миллиардов долларов. Это было самое крупное падение менеджера хедж-фонда за год, ознаменовавшее собой головокружительный полет вниз для одного из сильнейших трейдеров мировой элиты хедж-фондов.

Не все хедж-фонды потеряли деньги в тот год. Medallion компании Renaissance прибавил 80 % на крайней волатильности рынка при помощи своих сверхскоростных компьютеров. Джим Саймонс заработал в тот год больше всех в мире хедж-фондов: 2,5 миллиарда долларов.

Взлет Medallion в 2008 году потряс весь мир инвестиций. Вновь посыпались старые вопросы: «Как они это делают? Как в год, когда было фактически уничтожено большинство инвесторов, Medallion удалось заработать миллиарды?»

Ответ самый прозаический: ответственные люди умнее остальных. Многочисленные бывшие сотрудники Renaissance подтверждают: нет никакой секретной формулы успеха, магического кода, найденного десятилетия назад гениями вроде Элвина Берлекэмпа или Джеймса Ратера. Команда Medallion состоит из девяноста или около того докторов наук, которые постоянно работают над усовершенствованием систем. Их, как спортивную команду-победителя, подталкивают вперед стремление к цели, желание и дальше обыгрывать рынок.

А это тяжелый труд. В Renaissance используется подход «вторых сорока часов». Каждый сотрудник должен в течение сорока часов выполнять свои обязанности — программировать, исследовать рынки, строить компьютерные системы. А потом в течение еще сорока часов они могут заняться любым направлением работы фонда и поэкспериментировать. Знающие люди говорят, что для сотрудников фонда нет никаких закрытых сегментов. И они получают возможность совершить невероятные открытия, которые поддерживают круговорот творческой энергии в фонде.

Люди, знающие фонд изнутри, отдают должное его лидеру, Джиму Саймонсу. Харизматичный, очень умный, легкий в общении Саймонс создал культуру невероятной лояльности, которая поддерживает в сотрудниках постоянное стремление к успеху. Тот факт, что очень мало сотрудников покинуло Renaissance за все эти годы (из Citadel, например, сбежало множество талантливых специалистов), подтверждает выдающиеся лидерские качества Саймонса.

Renaissance был также свободен от багажа современной теории портфеля, гипотезы эффективного рынка и CAPM. Скорее фонд управлялся как машина, научный эксперимент. Важно было одно: работала стратегия или нет, приносила ли она деньги. Согласно принципам Renaissance, Истина не в эффективности рынка и не в равновесии. Она очень проста и безжалостна, как сила, движущая любым банкиром-головорезом с Уолл-стрит: делаешь ты деньги или нет. Все остальное не важно.

Тем временем фонд, связанный с Нассимом Талебом, Universa Investments,[165] тоже шел вперед на всех парах. Фонды, которыми управлял Universa, принадлежавшие и контролируемые давнишним партнером Талеба Марком Шпицнагелем, заработали в 2008 году 150 % на ставках на то, что рынок куда волатильнее, чем предсказывают модели квантов. Фондом был разработан план Протокола защиты от черных лебедей (Black Swan Protocol Protection) по скупке убыточных опционов пут на акции и индексов акций, которые начали окупаться после коллапса Lehman. К середине 2009 года Universa управлял 6 миллиардами долларов — резкий подъем по сравнению с изначальными 300 миллионами в январе 2007 года. Он как раз делал новую ставку: начнется гиперинфляция из-за того, что огромные суммы денег, освобожденные правительством и Федеральным резервом, хлынут в экономику.

PDT тоже удачно использовал волатильность. Годовая прибыль фонда достигла 25 %, несмотря на масштабную ликвидацию в октябре. Частный инвестиционный фонд Мюллера, Chalkstream Capital Group, напротив, пережил крайне тяжелый год из-за неудачных вложений в недвижимость и фонды прямого инвестирования и потерял около 40 %. Впрочем, в 2009 году он отыгрался. Поскольку Мюллер вложил в фонд существенную часть своего личного капитала, для него это оказалось двойным ударом.