Монета Александра Македонского Александрова Наталья

– Мне и это ведомо.

– Такое святотатство не должно остаться безнаказанным. Мы пришли сегодня в храм, чтобы узнать, что говорят звезды. Как должен быть наказан молодой македонский царь и что следует сделать, чтобы сердце Великого Отца вернулось на свое законное место.

– Вы пришли узнать волю звезд – так молчите и ждите!

С этими словами старец встал, запрокинул выбритую наголо голову, поднял к небу худые руки и замер, глядя в ночное небо своими незрячими глазами.

Маги замерли, не сводя глаз со слепого старика. Им показалось, что свет далеких звезд стал ярче и ближе, что его лучи касаются лица старого жреца, как ласковые пальцы. Больше того, им показалось, что звезды едва слышно поют.

Так, в тишине, нарушаемой только неслышным пением звезд, прошло несколько бесконечных минут. Наконец старец опустил руки, опустил лицо, повернулся к ночным гостям. Магам показалось, что он помолодел от звездного света, от серебряного пения ночных светил.

– Что сказали звезды? – спросил высокий маг, когда тишина слишком затянулась.

– Ты еще слишком молод, Мар-бити-ану-Мардук, – отвечал старец. – Ты не умеешь молчать и слушать. Тому, кто не умеет молчать, звезды никогда не сообщат свою волю.

– Прости меня, великий старец, я взволнован и не смог сдержаться. – Высокий маг покаянно опустил голову. – Так все же, что сказали звезды? Благоприятствуют ли они отмщению?

– Утренняя звезда, Иштар, сказала, что молодой полководец из западных стран полон сил и воли и путь его еще не завершен. Его западные боги покровительствуют ему, и сейчас он вне вашей власти. Но святотатство, которое он совершил в Эсагиле, не пройдет ему даром. Он устремится еще дальше на Восток, но удача изменит ему. Пройдет год, и он вернется в Вавилон. И тогда звезды будут благоприятствовать отмщению. Вы совершите великий ритуал смерти, и молодой царь понесет наказание за свой поступок…

Старец замолчал, но на этот раз никто не торопил его, никто не нарушал священную тишину ночи.

– Он понесет наказание, – повторил старик. – Но священная реликвия Кохба Мардук, сердце Великого Отца, не возвратится на свое законное место…

– Что ты говоришь, великий старец?! – воскликнул высокий маг в отчаянии. – Как это возможно?

– Я уже говорил, Мар-бити-ану-Мардук, что ты слишком несдержан! Ты не умеешь молчать и слушать! Я сказал тебе, какова воля звезд, а ты говоришь – невозможно!

– Но если сердце Великого Отца не вернется в Эсагилу, Вавилон, Вечный город, Врата богов, перестанет существовать! Так гласит древнее пророчество!

– Значит, так и будет! – отрезал старик. – Вавилон стоит уже три тысячи лет. Должно быть, его срок пришел. Неисчислимые грехи его жителей переполнили терпение Неба. Ему суждено быть разрушенным, на месте Вавилона пастухи будут пасти свои стада, кочевники будут перегонять караваны, дикие звери будут пожирать свою добычу! Такова воля звезд, такова воля богов.

– Такова воля богов… – как эхо, повторил высокий маг, и в голосе его звучало отчаяние.

– Только еще одно тебе нужно знать, – добавил старик после продолжительного молчания. – Пройдет очень много лет, звезды трижды обойдут вокруг Середины Мира и еще три раза по трижды…

– Но это больше двух тысяч лет! – прошептал высокий маг, но на этот раз старик сделал вид, что не услышал его слова.

– И еще три раза по трижды, – повторил он. – И только тогда грехи жителей Вавилона будут искуплены и звезды встанут таким образом, что сердце Великого Отца, священная реликвия Кохба Мардук, сможет возвратиться на свое место.

На крыше храма воцарилась тишина, нарушаемая только гудением ночных насекомых да едва слышным пением звезд. На этот раз высокий маг не издал ни звука.

– Понял ли ты волю звезд? – спросил старый жрец по прошествии нескольких бесконечно долгих минут.

– Я все понял, великий старец!

Пришла в себя я от громкого стона и от сильной боли в руках и ногах.

Сознание возвращалось медленно, и прошло несколько мучительных секунд, прежде чем я поняла, что стон – мой собственный, что я сижу в тяжелом массивном кресле, мои руки и ноги привязаны соответственно к подлокотникам и ножкам этого кресла, и привязаны они очень туго, отчего я испытывала резкую боль. Кроме этой боли, меня мучила сухость во рту и очень сильная жажда – вероятно, последствия той гадости, которой меня усыпили.

Я снова застонала и повернула голову, насколько позволяли веревки, чтобы оглядеться.

Я находилась в большом помещении – видимо, это был какой-то склад или подсобное помещение магазина, потому что вдоль стен стояли стеллажи с многочисленными картонными коробками.

Чуть в стороне от моего кресла за столом сидел невысокий человек в сером форменном халате с маленькой козлиной бородкой. Услышав мой стон, он повернулся, вскочил из-за стола и крикнул кому-то, кого я не видела:

– Толик, она очухалась!

– Вот и ладушки!

За спиной послышались приближающиеся шаги, и в поле моего зрения появился другой человек – в таком же сером халате, только гораздо выше и толще первого, с двумя жирными подбородками и маленькими, как у откормленного борова, глазками. Подойдя ко мне, этот толстяк внимательно меня оглядел, потер руки и проговорил:

– Пришла в себя – это хорошо. Теперь мы с тобой поговорим. Разговор у нас будет долгий…

– Сначала дайте попить, у меня во рту пересохло. И развяжите, больно очень.

– Ты уж очень спешишь, красавица! – пропыхтел толстяк. – Вот ответишь на мои вопросы – тогда все тебе будет: и попить дадим, и развяжем…

– Ну, хоть попить… у меня совсем во рту пересохло… я говорить не могу…

Я действительно говорила с трудом, и язык у меня был жесткий, как терка.

– Но ведь говоришь же. – Толстяк наклонился надо мной и пропыхтел, пристально уставившись на меня маленькими, заплывшими жиром злыми глазками: – Где оно? Скажешь – получишь воду.

Он дышал прямо мне в лицо, от него пахло чесноком и застарелым перегаром. Меня затошнило – прямо как от мужа, когда он завтракает. Или даже еще сильнее.

Вот интересно – муж совершенно не пьет и в рот не берет чеснока. Даже в котлеты свекровь чеснок не добавляет, курицу не натирает. У нее правило – готовить только то, что нравится ее Витеночку. Отчего же меня вдруг тошнит? Наверно, от страха.

– Что – оно? – переспросила я, пытаясь как можно глубже вжаться в спинку кресла и задерживая дыхание, чтобы не чувствовать тошнотворный запах.

– Ты отлично знаешь, о чем я говорю! – пропыхтел он. – И нечего мне лапшу на уши вешать! Я ведь пока добрый, а могу и рассердиться! И тогда тебе непоздоровится!

– Да что вы имеете в виду? – проговорила я, пытаясь почти не дышать.

Конечно, у меня в голове шевельнулась догадка, что им от меня нужно, но я не хотела озвучивать ее сама.

– Что имею, то и введу! – хрюкнул толстяк, став еще больше похожим на жирного борова. – Лучше говори, где то, что ты взяла в ячейке, а то пожалеешь, что на свет родилась!

– Да не было там ничего, – ответила я вполне искренне.

– Так я тебе и поверил! – прохрипел он и повернулся к маленькому человеку с бородкой: – Коля, ты проверил сумочку?

– А как же! – ответил тот раздраженно. – Чушь всякая! Ничего интересного! Выходит, она это успела спрятать. Не знаю только когда – ее ведь около самого банка взяли…

Я скосила глаза в его сторону и увидела перед ним на столе мою сумочку. Она была опустошена, и даже подкладка вспорота. Содержимое сумки лежало тут же, на столе.

– Новая же была сумка! – возмутилась я. – Я ее совсем недавно купила! Что ты с ней сделал?

– Тебе сейчас не о сумке – тебе о себе самой нужно беспокоиться! – перебил меня толстяк. – Если не скажешь, куда дела то, что нашла в ячейке, мы тебя выпотрошим, как эту сумку! Ты уж поверь – мы с Колей в этом деле большие специалисты!

– Говорю же вам – там ничего не было!

Толстяк тяжело вздохнул, выпрямился и устало проговорил:

– Вот так всегда! Ну почему они никогда не хотят говорить по-хорошему? Ведь потом все равно колются, все выкладывают – но ведь уже поздно, никакой врач уже не поможет… ладно, Коля, готовь аппаратуру!

Худенький человечек усмехнулся, торопливо запихнул все мои мелочи в сумку и ушел в невидимую мне часть комнаты. Оттуда донесся металлический лязг, скрип и скрежет, и через минуту Коля выкатил из-за моей спины громоздкую металлическую конструкцию из каких-то длинных стержней и перекладин, отдаленно напоминающую детский гимнастический комплекс.

– Вы что тут – между делом фитнесом занимаетесь? – поинтересовалась я. – Программы для желающих похудеть?

– Шутишь, да? – процедил толстяк. – Ну, шути, шути, скоро у тебя пройдет эта охота. Этот аппарат, точнее, станок, – отличное устройство для развязывания языков… ну, последний раз спрашиваю: что ты нашла в ячейке?

– Вы же видели мою сумку, – проговорила я. – Там ничего нет! Ячейка была пуста…

– Ну, все, мне надоело! – Толстяк достал из кармана своего халата складной нож, раскрыл его, поднес лезвие к моей руке.

Я сжалась, ожидая боли, но он всего лишь перерезал веревки сначала на одной руке, потом на другой. Затем он наклонился и таким же манером освободил мои ноги. Я пошевелила пальцами, чтобы восстановить кровообращение, и попыталась угадать, за что мне такая поблажка и что будет дальше.

Однако долго радоваться мне не пришлось: он схватил меня в охапку, как тряпичную куклу, и подтащил к той странной металлической конструкции, которую приволок его напарник. В два счета он пристегнул меня к этой конструкции за руки и за ноги, и я почувствовала себя как мышь в мышеловке.

Теперь я не только не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, но даже голову не могла повернуть, так что мое поле зрения ограничилось небольшой частью комнаты прямо перед моими глазами, а когда толстяк подкрутил какое-то колесико в нижней части своего агрегата, я почувствовала, что еще немного – и меня просто разорвут на части.

– Ну что, – проговорил этот садист, плотоядно облизываясь. – Тебе больше не хочется шутить?

– Отпустите меня, а? – жалобно проговорила я. – Ведь я все равно ничего не знаю, так что вы со мной только зря время тратите! Вам что – больше нечем заняться?

– Почему же зря? – Толстяк усмехнулся. – А может, я люблю свою работу! И вообще, красотка, я тебе еще раз говорю: раньше или позже ты мне все расскажешь! Но чем раньше, тем лучше для тебя, ты еще будешь похожа на человека…

– А может, познакомим ее с Василием Васильевичем? – подал голос его тщедушный напарник. – Василий Васильевич с женщинами всегда находит общий язык!

– Ну что же, можно! – согласился толстяк. – Для начала это совсем неплохо, а потом поглядим…

Тощий (кажется, его зовут Коля) куда-то опять ушел, но очень скоро вернулся. В руках у него была квадратная металлическая коробка размером с коробку от небольшого торта.

Почему-то при виде этой коробки меня снова затошнило, хотя я еще не знала, что в ней находится.

Коля тем временем подошел ко мне вплотную, откинул переднюю стенку коробки и приветливо проговорил:

– Василий Васильевич, ваш выход!

И тут… и тут из коробки выскочила большая темно-серая откормленная крыса с густыми жесткими усами и крошечными красными глазками.

Мягко говоря, я не слишком хорошо отношусь к своему мужу, но сейчас я предпочла бы сидеть напротив него и смотреть, как он ест манную кашу. Или оладьи с вареньем. Или молочный суп с лапшой – торопливо, громко втягивая в себя эту самую лапшу, а она вываливается изо рта и падает в тарелку, обдавая весь стол молочными брызгами…

Даю вам честное слово, я бы вытерпела это зрелище, не пикнув ни разу. Потому что сейчас от одного вида этой крысы у меня начались самые настоящие судороги.

Говорят, это врожденное свойство всех женщин – падать в обморок, или визжать, или биться в истерике при виде мышей и крыс. Не знаю, как у всех остальных, но у меня, кажется, все эти три варианта реакции могли наступить одновременно.

Честно говоря, раньше мне не приходилось так близко сталкиваться с этими отвратительными грызунами, только поэтому я до сих пор еще жива и даже, кажется, сохранила рассудок.

– Ну, Василий Васильевич, – продолжил тощий садист, – покажите, на что вы способны!

Крыса перебежала по металлической перекладине и спрыгнула на мое плечо. Я увидела близко-близко маленькие красные глазки и острую морду с торчащими из пасти мелкими острыми зубами и поняла, что сейчас умру от ужаса и отвращения.

– Ну, что же вы, Василий Васильевич, – не унимался Коля, потирая руки, – что вы сидите? Нужно работать, отрабатывать, как говорится, хлеб свой насущный!

Крыса (или, может быть, нужно называть его крыс, с учетом мужского имени) сделала несколько маленьких шажков вперед и остановилась перед самым моим лицом. Я почувствовала сквозь одежду маленькие острые коготки и поняла, что смерть – вовсе не самое страшное, что может случиться с человеком.

Я не заорала только потому, что окаменела от непереносимого ужаса, очевидно, голосовые связки тоже парализовало.

Василий Васильевич еще немножко переступил вперед и уставился прямо мне в глаза своими маленькими злыми глазками. Кажется, он раздумывал, за что меня укусить – за нос, за щеку или сразу вцепиться в горло.

– Лучше убейте меня! – простонала я, как только смогла справиться со своим голосом.

– Убить мы тебя всегда успеем, – отозвался Коля, – правда, Василий Васильевич?

Видимо, собственные слова показались ему очень остроумными, потому что Коля радостно захихикал.

Крыс оскалился, как будто тоже смеялся над словами хозяина.

Я скосила глаза на его открытую пасть, усеянную мелкими острыми зубами, и поняла, что умру, как только он меня укусит. И непонятно, отчего я уже не умерла, не зря ученые утверждают, что нет предела силам человеческого организма. Одна женщина, говорят, чтобы своего ребенка спасти, руками подняла трехтонный грузовик. А я вот выдержала присутствие этой усатой сволочи на своем плече и не умерла от разрыва сердца.

Думаю, это было самое страшное мгновение в моей жизни. Правда, все в этой жизни кончается, и это мгновение тоже прошло.

За моей спиной раздался негромкий свист, и крыс Василий Васильевич внезапно спрыгнул с моего плеча.

– Ты куда это собрался? – крикнул его хозяин и наклонился, чтобы поймать своего питомца.

Но тут снова раздался такой же негромкий свист, и Николай, удивленно охнув, повалился на пол. Тут же рядом со мной появился невысокий человечек в черном. В руке его был нож, и он двумя движениями освободил меня.

– Спасибо… – проговорила я с радостью. – Вы очень вовремя появились…

Мой спаситель ничего не ответил.

Я огляделась.

В комнате, кроме меня и моих недавних мучителей, появились еще двое: высокий человек в длинном черном плаще и в шляпе с опущенными полями и второй, тот, который только что освободил меня. Приглядевшись, я узнала тех двоих подозрительных иностранцев, которые приходили в антикварный магазин, – слепого чудака и его не менее странного поводыря. В ту же секунду настроение у меня упало ниже нуля – похоже, что я попала из огня в полымя. Появление этой загадочной парочки не сулило мне ничего хорошего.

– Это еще что такое? – проговорил толстяк, разглядывая своими маленькими глазками двух незнакомцев. – Вы еще откуда вылезли? Из цирка, что ли? Коля, ты жив?

Он наклонился над своим напарником и изумленно охнул: у Николая была рассечена шея возле горла.

Долговязый тип в шляпе проговорил длинную фразу на своем загадочном языке и двинулся навстречу толстяку. Лицо его было запрокинуто, на глазах – черные очки, но двигался он уверенно, как будто вовсе не был слепым. Толстяк выругался, шагнул в сторону, и тут же в руке у него появился огромный мясницкий нож.

– Ну все, клоуны, конец вам пришел! – прохрипел он и двинулся вперед, размахивая своим страшным оружием.

Но долговязый снова проговорил что-то непонятное и взмахнул рукой. Только теперь я увидела, что в правой руке у него длинный и тонкий кожаный кнут.

Раздался такой же свист, который я дважды слышала до этого, кожаный кнут полоснул по руке толстяка, и мясницкий нож со звоном упал на пол.

Да, похоже, слепота ничуть не мешает ему управляться со своим кнутом!

– Ах ты, урод иностранный! – проревел толстяк и бросился на своего противника, вытянув вперед толстые волосатые руки…

Но долговязый отступил в сторону и снова взмахнул кнутом. Кнут, как смертоносная змея, обвился вокруг шеи толстяка, тот ахнул, выпучил глаза и рухнул на пол рядом со своим напарником, который не подавал никаких признаков жизни, а точнее, был мертв.

Я содрогнулась.

– А теперь надо уходить, – проговорил, подходя ко мне, спутник слепого иностранца. – Скоро здесь будет слишком людно…

Мне не хотелось никуда идти с этой подозрительной парочкой, но еще меньше хотелось оставаться в этой страшной комнате. Я вспомнила дрессированную крысу на своем плече и решила, что хуже, чем здесь, мне не будет, – и послушно пошла за коротышкой в черном.

По дороге я на секунду задержалась возле стола и прихватила свою сумочку, быстро попихав в нее содержимое, – хоть эти уроды и распороли ее, но там были кое-какие нужные мелочи… Оглянувшись на ходу, я заметила, как в дальнем углу мелькнули красные глаза и длинный хвост – осторожный Василий Васильевич сидел тихо и не хотел лезть на рожон. Я схватила первое, что попалось под руку – это был ботинок, свалившийся с толстяка, и метнула его в угол. Не попала, конечно, но полегчало.

Коротышка открыл дверь, опасливо выглянул и сделал мне знак следовать за ним. Я не заставила себя ждать, шагнула вперед и оказалась в длинном полутемном коридоре.

Долговязый тип замыкал нашу группу. Двигался он очень уверенно – видимо, ориентировался на слух.

Думаю, что со стороны мы выглядели очень странно, но, к счастью, со стороны нас никто не видел.

Мы быстро прошли по коридору и оказались возле закрытой металлической двери. Коротышка прижал палец к губам, приоткрыл эту дверь и выглянул наружу.

Я не удержалась и взглянула через его плечо.

За дверью был двор. Прямо перед нами, спиной к двери, стоял человек в черном комбинезоне с автоматом на груди – видимо, охранник.

Коротышка что-то шепнул своему высокому спутнику, тот выступил вперед и свистнул.

Часовой повернулся на звук…

Точнее, он только начал поворачиваться, завершить движение ему не удалось. Слепой взмахнул своим кнутом, охранник охнул и упал на землю.

– Быстро, быстро! – зашептал коротышка, вытолкнул меня во двор и выскочил следом.

В два шага он подбежал к стоящей против двери черной машине, распахнул дверцы, втолкнул меня на заднее сиденье, а сам плюхнулся на водительское место. Рядом со мной сел слепой, мотор взревел, и машина помчалась вперед.

Выезд из двора был перекрыт шлагбаумом, возле него стоял еще один охранник. При виде нашей машины он сорвал с шеи автомат, поднял его… но не успел выстрелить: мой слепой сосед приоткрыл дверцу машины, и удар этой дверцы свалил охранника с ног. В ту же секунду машина ударила в шлагбаум, своротила его и вылетела на улицу.

Проехав пару кварталов, наш водитель вынужден был сбросить скорость и остановиться: перед светофором скопилось несколько машин, и проехать перекресток с ходу не удалось бы при всем желании.

Наша машина, тихонько урча мотором, стояла среди стада таких же машин, в нетерпении ожидающих зеленый сигнал светофора.

Я скосила глаза на слепого.

Он сидел, не шевелясь, не обращая на меня никакого внимания.

Может быть, такого удачного момента для побега больше не представится… распахнуть дверцу, выскочить из машины, закричать – не будут же они убивать меня при таком скоплении свидетелей!

Я тихонько протянула руку, нажала на ручку, попытавшись открыть дверцу машины…

Но в ту же секунду на мое плечо опустилась тяжелая рука, и слепой проговорил короткую фразу на своем гортанном языке.

Кажется, я уже начала понимать этот язык, во всяком случае, отлично поняла, что значит эта фраза: «Сиди и не рыпайся!»

И поняла, что мечты о побеге лучше оставить, потому что этот слепой монстр чувствует каждое мое движение, даже, кажется, каждую мою мысль, и придушит меня, как котенка, если я попытаюсь сбежать…

На светофоре загорелся зеленый, машина тронулась.

Больше мне не представилось возможностей для побега, потому что вскоре мы выехали на Исаакиевскую площадь и остановились перед огромным мрачным зданием с дорическими колоннами по фасаду.

– Приехали! – объявил, повернувшись ко мне, коротышка-водитель и добавил: – Смотри, чтобы без фокусов! Мой господин очень этого не любит!

Я выбралась из машины, и в ту же секунду тяжелая рука слепого сжала мое плечо. Со стороны, должно быть, казалось, что он опирается на меня, как на поводыря, но в действительности он сжимал мое плечо своими железными пальцами, чтобы у меня и мысли не мелькнуло о побеге.

Коротышка закрыл машину и направился к входу в огромное здание с колоннами. Я двинулась следом за ним.

Возле дверей здания висела бронзовая вывеска следующего содержания:

«Российская академия наук. Институт Древнего Востока».

– Еще раз напоминаю, – повернулся ко мне коротышка, прежде чем открыть дверь, – чтобы без фокусов!

За тяжелой дубовой дверью располагалась будка охранника.

Я подумала было, что у меня появился еще один шанс избавиться от похитителей, но железная рука слепого еще крепче сжала мое плечо. Видимо, он все-таки читает мои мысли.

– Кто такие? – строго осведомился строгий отставник в металлических очках. – Пропуск в открытом виде!

– Вот мой пропуск, – зачастил коротышка, предъявив вахтеру маленькую книжечку в твердом синем переплете. – Могулия, сотрудник отдела Древней Месопотамии.

Я мельком взглянула на эту книжечку и прочитала на обложке:

«Плавательный бассейн спортивного общества «Трудовые ресурсы». Пропуск».

Вахтер, однако, ничуть не удивился. Внимательно ознакомившись с пропуском, он солидно проговорил:

– Это я вижу, что Могулия. А эти граждане кто будут?

– Вот этот гражданин, – коротышка показал на слепого, – научный консультант, прибыл по приглашению нашего института из Чепуристана. О-очень крупный специалист! – Он поднял глаза к потолку. – А девушка – представительница одного из малочисленных народов Востока, участвует в научной программе. Вот все бумаги…

При этом он протянул вахтеру стопку абсолютно чистых листов.

Тот, однако, не нашел в этих листах ничего необычного, пролистал их с очень серьезным видом и, вернув хитрому коротышке, с тем же строгим выражением разрешил:

– Можете проходить!

Тут до меня дошло, что коротышка владеет гипнозом, так что даже если бы я рискнула поднять тревогу и попросить вахтера о помощи, из этого бы ничего не вышло.

Пройдя просторный холл, облицованный черным полированным гранитом, коротышка свернул не к парадной лестнице, ведущей на верхние этажи особняка, а к другой, малоприметной, которая вела вниз.

Пройдя по этой лестнице два марша, мы оказались в длинном коридоре с низким сводчатым потолком. По правую руку от нас была дверь с надписью «Гардероб», но мы пошли налево и вскоре оказались перед другой дверью, украшенной более солидной вывеской:

«Отдел Древней Месопотамии. Подотдел Вавилона эпохи Великого столпотворения».

Коротышка уверенно толкнул эту дверь и перешагнул через порог.

Слепой железной рукой подтолкнул меня вперед, так что мне ничего не оставалось, как войти вслед за коротышкой.

За порогом слепой отпустил мое плечо: видимо, теперь он не боялся, что я могу сбежать.

Я огляделась.

Мы были в большом просторном помещении, можно сказать – музейном зале, заставленном многочисленными статуями и скульптурами. Здесь были гранитные быки в натуральную величину и львы из розоватого песчаника, сказочные животные с птичьими головами и львиными лапами и крылатые драконы с грозно оскаленными пастями. Были здесь и статуи людей – точнее, думаю, богов в человеческом облике. В самом центре зала, прямо против входа, находилась особенно впечатляющая статуя: огромный мужчина с окладистой бородой смотрел на нас пристально, как будто видел все наши грехи и недостатки.

Тут же стояли ящики, в которых грудами лежали глиняные таблички с непонятными надписями из горизонтальных и вертикальных черточек. В голове всплыли школьные уроки истории, и я вспомнила название этих надписей – клинопись.

– Ну, вот мы, можно сказать, и дома! – проговорил коротышка, потирая руки. – Конечно, это не настоящий наш дом, великий Вавилон, Врата богов, лежит в руинах…

Он пристально посмотрел на меня и продолжил:

– Вавилон лежит в руинах, но от нас зависит его будущее. Точнее, от тебя. Отдай нам монету – и мы сможем вернуть былое могущество Великому Отцу, небесному покровителю Вавилона – Бэл-Мардуку…

– Но я не знаю ни о какой монете! – запротестовала я. – Понятия не имею, что вам нужно!

– Зря ты так! – разочарованно проговорил коротышка. – Ведь ты – одна из нас, в твоих жилах течет кровь вавилонских жрецов, кровь служителей Эсагилы. Верни монету – и Великий Отец щедро отблагодарит тебя, ты займешь почетное место рядом с его троном, почетное место, принадлежащее тебе по праву рождения!

– Дяденька, – перебила я его, – вы тут все, как я посмотрю, с ума посходили. Меня ваши разборки не касаются, я ничего ни про какую монету не знаю. Отпустите меня домой!

В ответ на мои слова слепой разразился длинной тирадой на своем загадочном языке. Коротышка что-то ему ответил, и между ними завязалась короткая бурная дискуссия. Наконец они, судя по всему, пришли к согласию. Коротышка повернулся ко мне, потер руки и проговорил безразличным тоном:

– Не хочешь говорить – и не надо. Так или иначе мы узнаем все, что нам нужно. А пока присядь, отдохни…

С этими словами он показал мне на старинное бронзовое кресло с массивными львиными лапами и резными подлокотниками, украшенными птичьими головами.

– Я не устала! – проговорила я раздраженно. – Лучше отпустите меня, все равно вам от меня никакой пользы…

– Присядь, отдохни! – повторил коротышка настойчиво и пристально взглянул на меня своими темными глазами.

И меня словно какая-то сила подвела к этому чертову креслу и усадила в него. Надо сказать, кресло оказалось неожиданно удобным, я откинулась на спинку и почувствовала, как устала за этот бесконечный день. И правда, лучше отдохнуть полчасика… в ногах правды нет, как говорится…

Коротышка подошел ближе. В его руках оказалась бронзовая жаровня, в которой тлели красные угольки. Поставив жаровню передо мной, он посыпал на угли какую-то пахучую травку. Над жаровней поднялся белесый дым, запахло сладковато и странно. Внезапно я вспомнила детство… я совсем маленькая, я лежу в кровати, надо мной склоняется красивая молодая женщина… это мама, не та, которую я привыкла называть этим словом, а настоящая, любимая мама…

Ее облик растаял, окутанный белесым мерцающим туманом, и передо мной возникли другие картины.

Огромный зал, облицованный черным гранитом, тусклое пламя трепещет в золотых светильниках. Посреди зала возвышается колоссальная статуя – грозный бог с окладистой черной бородой…

Зал наполняется гулом, как от тысячи грохочущих барабанов, затем этот гул стихает, и на смену ему приходит мощный, властный голос. Это голос статуи, голос грозного бога. Он говорит на древнем гортанном языке, похожем на грохот горной реки, но я понимаю его слова.

– Я – твой бог, Великий Отец, Бэл-Мардук! Преклони передо мной колени, смертная!

Я падаю на колени и опускаю глаза, чтобы не видеть его лик, грозный и ужасный. А голос его продолжает греметь:

– Я призвал тебя, чтобы узнать то, что тебе известно. Открой передо мной свою душу, скажи, где спрятано мое сердце!

– Но я не знаю… – пролепетала я. – Я ничего не знаю ни про монету, ни про сердце…

Наступила страшная, гнетущая тишина, тишина, которая бывает перед грозой, перед бурей, перед землетрясением. Я испуганно подняла взгляд и увидела, что лицо бога, и до того грозное, искажено яростью. Сейчас его гнев обрушится на меня…

И тут за колонной из черного гранита я увидела немолодую женщину в длинном одеянии из тяжелого черного шелка. Ее лицо показалось мне смутно знакомым. Когда-то я видела ее… когда-то давно, очень давно… в детстве? Или гораздо раньше, задолго до рождения… тысячу лет назад? Три тысячи лет назад?

Женщина смотрела на меня с жалостью и сочувствием. Перехватив мой испуганный взгляд, она приложила палец к губам и поманила меня.

Я вскочила, бросилась к ней за черную колонну.

У меня за спиной раздался гневный, суровый окрик бога, но женщина уже схватила меня за руку и потянула за собой. Мы подбежали к неприметной двери в стене храма, проскользнули в нее. Женщина бежала быстро, уверенно – она хорошо знала дорогу, не раз уже проходила этим путем. Я едва поспевала за ней.

Миновав длинную анфиладу комнат, мы оказались перед закрытой дверью. На этой двери висела маска – страшная и уродливая маска клоуна с красными, словно перемазанными кровью губами.

Моя спутница остановилась перед этой дверью и проговорила нараспев:

– Ан-мабу-замбар-Мардук!

Маска упала на пол, откатилась к стене, дверь открылась.

Я переступила через порог…

И замерла в ужасе.

Комната, в которой я оказалась, была полна мертвых тел.

Недавно умершие, еще сохранившие живые краски человеческие тела, и полуразложившиеся, и окончательно истлевшие, и высохшие, лишенные плоти скелеты покрывали пол комнаты сплошным ковром. И самое страшное, при нашем появлении все эти мертвецы зашевелились, потянулись к нам полуистлевшими руками.

Я попятилась, попыталась переступить порог комнаты… но моя спутница остановила меня властным движением руки, извлекла из-за пазухи флакон розового стекла, отвинтила пробку и обрызгала мертвецов искрящейся, словно лунный свет, жидкостью и воскликнула, как перед дверью:

– Ан-мабу-замбар-Мардук!

И тут же мертвые тела ожили, высохшие скелеты покрылись живой плотью. Теперь комната была полна людей – молодых и зрелых, мужчин и женщин в пышных восточных нарядах. Все они низко кланялись нам и расступались, освобождая проход через комнату.

Там, в другом конце этой комнаты, была еще одна дверь.

Мы открыли ее без труда и проследовали дальше.

На этот раз мы миновали длинный темный коридор, взбежали по широкой мраморной лестнице, оказались в другом коридоре и словно в другом времени – вместо каменных плит и бронзовых дверей древнего храма перед нами был коридор обычного учреждения, покрытый линолеумом пол и обитые дерматином двери.

Моя провожатая толкнула одну из дверей, за ней оказалась лестничная площадка, мы сбежали по лестнице, открыли еще одну дверь и очутились в просторном помещении, заставленном статуями и скульптурами – гранитные быки и львы из розоватого песчаника, сказочные существа с птичьими головами и львиными лапами, крылатые драконы…

Ну да, это тот самый музейный зал, куда привели меня коротышка-гипнотизер и его слепой спутник. Да вот и они сами – стоят перед бронзовым креслом, в котором…

В котором я увидела саму себя – безвольно расслабленную, глядящую перед собой пустыми невидящими глазами.