Анафема Куприн Александр

— К сожалению, да. Но это не самая страшная судьба. Некоторых заставляют проникать в свои старые квартиры, выносить вещи, зная, что родные побоятся обращаться в милицию. Одинокие переписывают на сестер Распе свои квартиры. Двух женщин оставили на прежнем месте работы — в префектуре Южного округа и в департаменте недвижимости, здраво рассудив, что риэлторской крыше «Сестринства» такие контакты могут пригодиться. Только зарплату они, конечно, не домой приносят.

В тот день Катерина на работу не поехала. Вернулась домой, заперла квартиру на все замки, отключила телефон. Сначала просто сидела неподвижно, чувствуя, как привычный мир проваливается в тартарары. Потом будто очнулась: снова разложила перед собой фотографии, пролистала «дело» рыженькой.

Она действительно оказалась сестрой. Ида Михайловна Распе приходилась родной сестрой Александре Распе, директору риэлторского агентства «Детинецъ» и, по всей видимости, — главной в самой секте.

Наверное, именно она предложила основную идею «Сестринства Вечной Любви» — еще задолго до создания секты Ида прославилась в московской богемной тусовке как посредственный скульптор и неистовая лесбиянка. В досье оказалось немало фотографий: вот младшая Распе на каком-то показе мод, вот пьет коктейль на презентации. Самый вызывающий снимок — для интернет-портала «Сиу.ги», как было помечено на обороте. Здесь Ида предстала практически обнаженной: мускулистую спину и бедра девушки покрывали затейливые татуировки, в свете юпитеров на коже поблескивали многочисленные железные колечки, пирсинг. Рыжие волосы заплетены в хвост, минимум косметики, грубое лицо. Валентин Павлович сказал, что такой типаж среди лесбиянок называется «буч».

И эта перекачанная корова тискает ее дочь? Катерина едва удержалась, чтобы не сплюнуть.

«Не может быть! Никогда не поверю. Да Ксюта должна была в первый же день сбежать от такого!»

Катерина не знала, что ей делать. Пойти, со всеми собранными документами в милицию? Да ей рассмеются в лицо! А если не рассмеются, то, как верно сказал Валентин Павлович, спросят: в чем вы обвиняете сестер Распе? Лесбийские развлечения закон не запрещает. Да и произошло все абсолютно добровольно, по любви. Источник, от которого детективы получили сведения, к даче показаний не привлечешь, а в крови Оксаны наверняка давно уже нет никакой химии. Взлом квартиры еще надо доказать, что за двухнедельной давностью сделать очень сложно. Все следы Катерина давно затоптала, замок сменила, а вещи наверняка сто раз проданы. Пойди найди их.

К сожалению, решать самой Катерине не пришлось. Все решили за нее.

Через несколько дней, возвращаясь домой с работы, она увидела торчащую из почтового ящика газету. Толстую, листов в пятьдесят.

«Наверное, наша районная», — подумала Катерина. Но нет, это оказалась «желтая» бульварная газетенка «Правда обо всем». Раньше, мотаясь по турам или отправляясь на дачу к подругам, Катерина изредка покупала ее — почитать в дороге. Отвлечься.

Странно, вроде бы она никогда на нее не подписывалась. Войдя в лифт, Катерина развернула газету и едва не закричала в полный голос.

Поперек целого листа шел крупный заголовок: «Извращенная любовь. Мать чуть не довела дочь до самоубийства». «В родном доме Оксана С. чувствовала себя как в осажденной крепости. Ей не разрешалось ни гулять с подругами, ни встречаться с мальчиками, ни даже перезваниваться. Мать контролировала каждый ее шаг, за любую провинность наказывая ремнем или суточной голодовкой. Бывают такие родители (чаще всего матери), которые, расставшись из-за собственного невыносимого характера с супругом, переносят все свое желание командовать и помыкать, всю меру своей „любви“ на ребенка. Мать Оксаны, Катерина, была из их числа. Но несмотря на домашнюю тиранию, на требования одеваться неприметно, прятать свою нарождающуюся женственность, девочка росла красавицей. И, если читатель позволит мне скаламбурить, — умницей. Окончив школу с золотой медалью…»

Некий журналист, скрывшийся под псевдонимом И. Зыскательский, описывал тяжелую жизнь Оксаны С, в которой Катерина без труда признала собственную дочь.

«…даже мужа ей подобрала мать. Некрасивого пожилого француза, у которого, тем не менее, водились какие-то деньги. По мнению суровой родительницы, он был выгодной партией — старик все равно скоро умрет и оставит состояние Оксане, а значит — и ей самой…»

Катерина читала, не веря своим глазам. Да, конечно, про «выгодную партию» — это ее слова, что-то такое она говорила, но не так же цинично! И почему Жан-Поль назван стариком? Что за бред!

Дальше расписывались ужасы навязанного брака с ненавистным французом, частые наезды к матери в опостылевшую московскую «конуру» — в общем, бедная Оксана С. в полной мере испила чашу бед и унижений.

«Наконец, терпение бедной девушки лопнуло. Она решила покинуть родной дом. Зная, что вечером или утром мать ни за что ее не отпустит, Оксана дождалась, пока Катерина уйдет на работу, собрала немногие дорогие ее сердцу вещи, подарки отца, кое-какую одежду и ушла навсегда. Без копейки денег, даже не имея представления, куда идти и что делать, Оксана наконец-то вырвалась из своего узилища. Слава Богу, ей посчастливилось встретиться с Александрой Распе, хорошо известной нашим читателям председательницей „Общества помощи женщинам, пострадавшим от домашнего насилия“. Девушку встретили лаской, едва ли не впервые в ее жизни, пригрели, накормили. В „Обществе“ она впервые поняла, что такое настоящая семья и истинная любовь.

За Оксану можно было только порадоваться, если бы не одно «но». Как догадывается читатель, жестокая Катерина, увидев, что птичка упорхнула из клетки, не стала сидеть сложа руки. Вы не поверите, но она — придется и дальше называть ее матерью, хотя это и будет оскорблением для миллионов настоящих, любящих родительниц, — обратилась в милицию. Катерина обвинила дочь в краже: якобы безделушки, подаренные отцом, стоили очень дорого, а вещи принадлежали не Оксане, а ей. Надо отдать должное нашим милиционерам: они быстро разобрались, с кем имеют дело. Стражи закона отказали Катерине, но что вы думаете — она успокоилась? Что вы! Нет! Потерпев неудачу с официальными органами, мать решила вернуть дочь другим способом — наняла частных детективов».

И. Зыскательский не жалел эпитетов, рассказывая о преследовании Оксаны. «Беспринципные ищейки», «не стесняющаяся в средствах» и так далее.

«…Доведенная до последней черты дочь чуть не покончила жизнь самоубийством, не желая даже видеться с матерью. Хорошо, добрые самаритянки из „Общества помощи“ удержали, пообещав, что никогда не позволят Катерине забрать Оксану…»

В конце журналист гневно вопрошал: «Разве достойны подобные родители святого и такого дорогого всем нам имени „мама“? Остается только надеяться, что „Общество“ сумеет защитить несчастную девушку».

Катерина не помнила, как добралась до дому. Сердце болело так, что невозможно терпеть, перед глазами все плыло. Она успела только накапать пятьдесят капель валокордина, залпом выпить… и провалилась в небытие.

Очнулась только ночью. Ненавистная газета комом валялась на столе, в доме витал резкий аромат лекарства — пузырек выпал из ослабевшей руки и разбился.

Катерина включила свет и, устроившись на кухне, снова перечитала статью.

Она просто не могла поверить своим глазам. Кто способен на такое? Сама Оксана? Или эти… Распе, из «Сестринства»?

Заснула она только под утро, проглотив, наверное, три или четыре таблетки снотворного. А днем она позвонила Валентину Павловичу. Оказалось, что он в курсе.

— Да, я видел. Мы ожидали чего-то подобного, газеты для сестер — привычное оружие.

Гнев и обида душили Катерину, она честно призналась детективу, что собирается пойти в милицию. Валентин Павлович снова попытался отговорить ее, а в конце добавил:

— Говорите, газету вам подбросили? По-моему, это намек. Они просто предупреждают, что в случае каких-либо активных действий на вас обрушится целый вал подобных публикаций. Поверьте, это невыносимо.

Конечно, она ему не поверила. И конечно, Валентин Павлович оказался прав.

В первый же день, после разговора со следователем, началось нечто невообразимое. Катерине звонили весь вечер, спрашивали:

— Скажите, за что вы так ненавидите свою дочь? Изредка голоса представлялись журналистами, предлагали дать интервью.

На третье или четвертое подобное предложение Катерина согласилась. На свою голову.

Договорились встретиться в кафе «Эстерхази». Точно в положенное время на соседний стульчик присела миловидная девушка лет двадцати, представилась:

— Ира Милявская. Газета «Московский регион». Катерина кивнула.

— Здравствуйте, Ира.

— Зовите меня на «ты», — тут же отреагировала журналистка. — Я так больше привыкла. Знаете, я должна вам честно признаться: вы — мое первое настоящее расследование. А то все на какие-то презентации скучные посылали. Но вы не думайте, что я какая-нибудь там неумеха, у меня уже две благодарности от руководства есть. А вам даже лучше, что я не «профи». Опытный зубр вас выслушает вполуха, зевая и мучаясь вчерашним похмельем, а потом напишет совсем не то, что вы говорили. А я буду стараться, чтобы вам помочь. Так что расскажите мне все.

Ира достала из сумочки диктофон, включила и положила на стол.

Бесхитростные манеры молодой журналистки понравились Катерине, и она поведала Милявской свою беду. Без утайки. Даже показала записки и фотографии, собранные людьми Валентина Павловича.

Ира заинтересовалась, переписала текст записок, попросила пересказать разговор с детективом поподробнее. В конце интервью, когда диктофон уже был выключен, журналистка попыталась успокоить собеседницу:

— Не волнуйтесь, я из этого сделаю та-акой материал, что они там взвоют! Вернется ваша Оксана. Обязательно вернется!

Ира попрощалась и упорхнула, предоставив Катерине расплачиваться по счету.

Что ж, через полторы недели «та-акой материал» появился в газете. «Московский регион» даже вынес ссылку на статью Милявской на первую полосу: «Моя дочь никогда не будет лесбиянкой!»

В общем и целом, статья передавала содержание памятного разговора в «Эстерхази». Только вот фразы Катерины оказались немного подчищены или слегка изменены. Весьма умело, надо сказать. Вместо оскорбленной любящей матери она предстала своенравной ханжой, единственная цель которой — вернуть дочь. Силой. Даже на секунду не допуская мысли, что и между женщинами может быть настоящая Любовь. В конце у читателя должно возникнуть стойкое отвращение к ней. Мать, которая пытается разрушить счастье дочери, лишь бы остались в неприкосновенности ее собственные ханжеские устои, вряд ли достойна называться матерью.

Катерина несколько раз пыталась связаться с Милявской, но телефон на визитке, оставленной журналисткой, оказался выключенным. «Аппарат абонента временно заблокирован».

А вечерние звонки не прекращались. Наоборот — после публикации в «Московском регионе» даже усилились. Какие-то люди, представляясь читателями газеты, пытались пристыдить ее, выговаривали, сбивались на нудные нотации, совершенно не желая слушать никаких объяснений. Некоторые даже угрожали ей. В основном — женщины, лесбиянки, судя по грубым голосам.

Иногда звонили журналисты, просили о встрече, два или даже три раза подстерегли Катерину у подъезда, отделаться от них ей стоило немалых усилий. Больше она не доверяла ни одному человеку из пишущей братии. Разъяренные читательницы сразу начинали с ругани, а вот журналисты, вежливые, обходительные, сначала представлялись. Быстро приметив разницу, Катерина, услышав очередное имя-отчество, сразу вешала трубку. А номер, с которого звонили, ставила в «черный список» АОНа. Стало немного полегче.

В пятницу позвонили всего семеро. В субботу и воскресенье — больше, но она просто решила не подходить к телефону.

Понедельник тоже начался с телефонного звонка. Катерина посмотрела на АОН — номер оказался незнакомым, откуда-то из центра.

Она решила подойти. Вдруг что-нибудь важное?

— Алло.

— Екатерина Алексеевна? Здравствуйте.

У него был тихий и спокойный голос, наполненный какой-то внутренней силой.

— Доброе утро. Простите, с кем я разговариваю?

— Я Артем Чернышов, старший…

Уставшая от бесконечных имен-фамилий из СМИ, Катерина даже не дослушала фразу до конца, сказала:

— Мне все равно, кто вы. Не звоните сюда больше. Слышать вас не хочу. Никого!

Катерина жила как во сне. Она все еще хотела вернуть Оксану, но уже почти не верила, что это осуществимо. Больше всего она мечтала, чтобы про нее забыли, перестали звонить и писать, перестали предлагать дурацкие интервью. Пройдет два-три месяца, и люди найдут себе новый скандальчик.

Но в первый день после майских праздников случилось то, чего она втайне ждала в последние дни. Ей предложили помощь.

Грубый, жесткий мужской голос, с едва заметным акцентом, сказал в трубку:

— Я от Валентина Павловича.

— Слушаю, — дрогнувшим голосом сказала Катерина.

— Есть хорошая возможность вытащить вашу дочь. Только решать надо быстро.

— Да! Конечно! Что я должна делать?

— Придется кое-кому заплатить.

— Все что угодно, любые деньги! Собеседник немного смягчился.

— Хорошо. Слушайте. Ваша дочь сейчас в больнице. Судя по всему, у нее гормональный дисбаланс и сильное нервное истощение.

— Господи!

— Скорее всего, сестры немного переборщили с наркотиками. Так вот — ее можно выкрасть из палаты и привезти к вам домой. Валентин Павлович считает, что без постоянной подпитки и ежедневной дозы химии… или что ей там колют, у Оксаны может начаться ломка. И здесь все будет зависеть только от вас. Если вы сможете быть все время рядом, не поддаваться на жестокие слова и угрозы, если вы перетерпите боль и обиду, ваша дочь к вам вернется. Согласны?

— Да, — ответила Катерина без колебаний. — Согласна. На все. Сколько понадобится денег?

— Немало. Пять тысяч. Часть пойдет на подкуп медицинского персонала, часть — исполнителям. Как я понимаю, такой суммы у вас на руках нет?

— Нет. Но я могу собрать!

— К завтрашнему вечеру сможете?

— Я попробую.

— Не надо пробовать, — сказал собеседник с нажимом. — Надо делать. Через два-три дня Оксану могут уже выписать. Тогда будет поздно.

Полдня Катерина обзванивала знакомых, собирая нужную сумму. Кое-что удалось выручить за оставшиеся со времен замужества драгоценности, а Иммануил Яковлевич, директор «Золотого кольца», не вдаваясь в подробности, приказал выписать аванс в счет зарплаты и даже прибавил небольшую премию.

К вечеру все было готово. Катерина попросила неведомого благодетеля отвезти ее в больницу, хотя бы краешком глаза посмотреть на Оксану. Тогда она отдаст деньги.

— Вы мне не доверяете? — спокойно осведомился он.

— Нет-нет… что вы! Просто… для меня это очень большая сумма… почти год работы. Я хочу быть уверена.

— Ладно, — после короткого молчания сказал собеседник. Голос его снова изменился, Катерине на секунду показалось, что он улыбнулся. — Я согласен. Утром в половине восьмого ждите нашего человека недалеко от главного входа в шестую больницу. Знаете, где это?

— Где-то на Бауманской?

— Немного ближе к центру. На Старой Басманной. Перед входом небольшой скверик, стойте там, постарайтесь не привлекать внимания. Оденьтесь скромно, лучше всего во что-нибудь поношенное. Не надо ходить, оглядываться по сторонам, высматривать. Просто стойте. К вам подойдут. Постараемся провести вас в больницу под видом дежурной сестры. И еще — не берите с собой никаких документов.

Ровно в семь тридцать, испуганно замирая в душе от непривычной конспирации, Катерина стояла у входа в больницу. Перед фасадом действительно располагался небольшой скверик, как ножницами охваченный по бокам заездами для машин скорой. Пробивавшаяся к весеннему солнцу трава и несколько чахлых деревьев выглядели изрядно запущенными, но россыпь маленьких листочков и зеленый ковер под ногами будто говорили: жизнь продолжается! Катерина почувствовала себя уверенней.

Вдруг кто-то взял ее под руку, жарко зашептал:

— Тише! Идите спокойно и улыбайтесь. Как будто все так и должно быть.

Она вздрогнула, но тут же выпрямилась, улыбнулась самым непринужденным образом и сказала:

— Доброе утро! Очень рада, что вы смогли меня встретить.

— Не переигрывайте, — проводник чуть качнул головой. — Слишком заметно. Идите следом, больше чем на два-три шага не отставайте. Обращайтесь ко мне — Семен Владиленович.

Он провел Катерину через пост охраны, показав какое-то удостоверение. Они вышли во внутренний двор, пересекли стоянку, на которой сейчас дремали несколько «Газелей» и «мерседесов» с надписью «Ambulance».

— Сюда, — сказал Семен Владиленович, указывая на двухэтажное здание с врезными колоннами. По виду его построили еще в девятнадцатом веке. — Нам во второй корпус.

Высокая дверь с бронзовой ручкой натужно скрипнула, открываясь, и Катерину повели дальше. Она едва успела прочитать вывеску на одной из колонн: «Отделение неврологии».

Обменявшись парой фраз с бдительной нянечкой, дежурившей на входе, Семен Владиленович обернулся и сказал:

— Вам сейчас дадут халат. Переоденьтесь.

В небольшой темной каморке, заваленной тюками с отсыревшим бельем, Катерина скинула куртку, облачилась в халат. Он был велик на пару размеров: жестко накрахмаленный воротник тут же уперся в шею, а пуговицы удалось застегнуть с превеликим трудом. По самому краю подола тянулась застиранная, но все еще различимая надпись синим химическим карандашом: «Инв. 423983. Неврология».

Увидев Катерину, Семен Владиленович удовлетворенно кивнул:

— То, что надо. Пойдемте. Через семь минут обход, нам нужно успеть.

Поначалу она даже не узнала Оксану. Дочь лежала без движения, откинувшись на подушки. Лицо ее осунулось, похудело. Глаза запали. Сквозь мутное стекло палаты трудно было разглядеть подробности, но входить внутрь Семен Владиленович не разрешил.

Он и так нервничал, постоянно поглядывая на часы. Видимо, для того чтобы привести Катерину в больницу, ему пришлось серьезно подставиться.

Ей стало стыдно. Люди идут на должностные (и даже настоящие) преступления, ведь похищение человека — это серьезная статья, а она еще выпендривается. Не хочет платить, требует такое вот одностороннее свидание с дочерью. Семен Владиленович сказал:

— Все. Пора. Мы и так здесь слишком долго стоим. Кто-нибудь может заметить.

Также быстро он вывел Катерину из больницы, указал на неприметную «четверку», припаркованную напротив, у хозяйственного магазина.

— Вас там ждут.

Она хотела поблагодарить проводника, но тот лишь отмахнулся:

— Торопитесь. У нас очень мало времени.

Катерина перебежала улицу, едва не попала под колеса серебристой «вольво» с московским флажком на капоте. Иномарка недовольно гуднула и умчалась.

Пытаясь унять бешено стучащее сердце, Катерина пошла шагом, несколько раз глубоко вдохнула. Когда до «четверки» оставалось несколько метров, задняя дверь машины распахнулась. Знакомый голос с акцентом сказал:

— Садитесь, Екатерина Алексеевна.

Устроившись на сиденье, она попыталась рассмотреть собеседника. Заметив любопытный взгляд в зеркале заднего вида, он нахмурился и отвернулся. Катерина только успела заметить щегольскую бородку и холодный блеск серых глаз.

«Прибалт, наверное», — подумала она.

— Вы видели дочь?

— Уверены, что это была Оксана?

— Конечно. Хотя она заметно похудела, и лицо изменилось. Бедная Ксюта!

— Выглядит она не очень, согласен. Тем скорее мы должны действовать. Сейчас она отдыхает, но скоро начнется ломка.

— Боже! Все эти… сестры!

Последнее слово Катерина произнесла с нескрываемым презрением.

— Вы принесли деньги? — спросил «прибалт».

Катерина вытащила из-за пазухи полиэтиленовый сверток, перетянутый резинкой.

— Вот.

— Покажите.

Она развернула пакет, в неясном свете весеннего утра доллары выглядели бледно-зеленой, ядовитой россыпью.

— Прекрасно. Сейчас возвращайтесь домой, никуда не уходите. Часа через три вам привезут дочь.

— Ой, я не знаю, как вас благодарить…

— Вы уже отблагодарили, — «прибалт» взял деньги, небрежно забросил их в бардачок. — Идите. Не стоит, чтобы нас долго видели вместе.

Катерина вылезла из машины, быстрым шагом, не оглядываясь, пошла к метро. К сожалению, она не обратила внимания на стоявшую неподалеку от «четверки» «шкоду», откуда за каждым ее движением следил беспристрастный объектив камеры.

В дверь позвонили только через пять часов, как Катерина вернулась домой. Она уже успела извести себя по полной программе — похищение не удалось, дочь снова под контролем секты… А может, ее просто обманули, как дурочку, решив заработать деньги на чужой беде, знают ведь, что обратиться в милицию она не сможет.

Звонок тренькнул еще раз, на этот раз — настойчиво и требовательно. Полная самых радостных надежд, она бросилась в прихожую, даже не спрашивая «кто там?», открыла замок.

На пороге стояли два милиционера и еще один в штатском — высокий, неряшливо выбритый. Он спросил:

— Смыслова Екатерина Алексеевна? Капитан Абрамов, московский уголовный розыск. Вы обвиняетесь в попытке похищения, преступном сговоре и создании организованного преступного сообщества. Прошу следовать за мной.

В милицейскую «волгу» Катерина села автоматически, почти не сознавая, что делает. Мир обернулся против нее. А она, как загнанная в колесо белка, уже не может остановиться, потому что события сами толкают ее вперед. Все быстрее и быстрее.

В кабинете следователя уже сидела Оксана и та самая рыжая девица — Ида Распе. Увидев мать, дочь словно с цепи сорвалась.

— Ты!! Ты хотела меня отравить! Я знаю! А когда не удалось — решила выкрасть! Я тебе сказала: у меня нет больше матери! А ты все никак не успокоишься! Ну ничего! Теперь тебя наконец посадят! На много-много лет посадят! Слышишь?

Оксана выглядела страшно. На губах у нее пузырилась пена, по щекам пошли красные пятна, глаза сделались совершенно безумными. Она чуть не набросилась на Катерину с кулаками, хорошо следователь с помощником успели ее удержать.

Дочь усадили на скамейку. Она тяжело дышала, с ненавистью смотрела на мать. Распе обняла Оксану за плечи:

— Тише-тише… спокойнее. Все хорошо, никто тебя здесь не обидит.

Катерина с трудом слышала, о чем они говорят. После жестоких слов дочери звенело в ушах, будто каждую фразу в нее забивали гвоздями. Последняя надежда в этом мире рухнула, и не осталось больше ничего…

Дочь вырвалась, правда, уже не с такой яростью, как только что из рук милиционеров. Гордо откинула голову и прошипела, не отрываясь глаз от Катерины:

— Ты сгниешь в тюрьме! И каждый день будешь вспоминать меня. Каждый день. Как ты выгнала меня из дому, женив на этом пошляке, как преследовала меня, травила и как пыталась выкрасть. Вспоминай, что когда-то у тебя была дочь и во что ты ее превратила. Тогда ты, может, раскаешься, хоть я в это и не верю.

Все поплыло перед глазами Катерины, и она потеряла сознание.

Следователь вел себя почти приветливо, старался не давить, даже предложил кофе. Катерина согласилась. Не то чтобы ей нравился вкус вонючей коричневой бурды, просто надо было отвлечься, что-то держать в руках. Чашку, например.

И думать только о ней. Хорошая чашка, красивая. С надписью «пей до дна, а то обижусь», наверху небольшой скол, а внутри — на полпальца от ободка — идет застарелый рыжеватый ободок. Видимо, чашку редко моют.

— …я-то готов вам поверить, Екатерина Алексеевна, — меж тем продолжал следователь. — Мать способна на все, лишь бы вырвать дочь из лап, как ей кажется, преступников. Только суд на вашу сторону не встанет. Улики очень тяжкие. Все против вас. Добровольные показания Семена Владиленовича Кирпоноса, ординатора больницы, который, по его словам, провел вас в неврологическое отделение к дочери. Кстати, вас там видели. Две сестры и дежурный врач опознали вас по фотографии. Заявление поступило к нам через час после вашего визита в больницу, все они еще оставались на своих местах. Есть показания Вичкявичуса Рудольфа Юозовича… явка с повинной, так сказать. Там он подробно описывает, как вы за сумму в пять тысяч долларов США предложили ему похитить из шестой городской больницы вашу дочь, Оксану Смыслову.

— Да он сам!.. — Катерина чуть не задохнулась от негодования.

Следователь успокаивающе поднял вверх руки.

— Верю. Я вам верю. Но… Показания Вичкявичуса подтверждаются оперативной съемкой, где очень хорошо видно, как вы передаете ему деньги. Он сказал, что специально согласился на встречу, чтобы зафиксировать сам факт оплаты. Согласитесь, довольно логично выходит: сначала вы появляетесь в больнице, выискивая свою дочь, потом передаете исполнителю доллары, а через полчаса кто-то пытается похитить Оксану Смыслову.

— Подождите, — быстро сказала Катерина, ошеломленная таким потоком информации. — А кто этот Вичкявичус?

— Вам лучше знать, — уклончиво сказал следователь.

— Нет, я имела в виду другое. Где он работает?

— Как? Вы будете утверждать, что не знаете этого?

— Нет… — беспокойно ерзая на стуле, сказала Катерина. — Скажите, пожалуйста.

— Рудольф Юозович является начальником службы безопасности риэлторской группы «Детинецъ». Все лицензии в порядке, есть даже право на проведение оперативной видеосъемки. Кстати, Вичкявичус утверждает, что вы именно поэтому и обратились к нему — знали его место работы. Несколько дней назад вы пришли в ОВД «Хамовники» с заявлением, что под личиной «Детинца» скрывается… — следователь перебрал лежащие на столе документы, — некая тоталитарная секта. Все логично, не правда ли?

Катерина ойкнула, зажала рот ладонью. Ей показалось, что под ногами разверзается бездонная пропасть.

Домой ее отпустили только вечером, взяв подписку о невыезде. На прощание следователь сказал:

— Подумайте, Екатерина Алексеевна. В первую очередь — о себе. Если вы напишете чистосердечное признание, у вас еще будет шанс получить условный приговор. Но без признания, без готовности сотрудничать со следствием, суд обойдется с вами куда как суровее. Пять, а то и семь лет общего режима. Вы когда-нибудь были в колонии? Нет? Поверьте, это не то место, которое стоит посетить. А уж тем более — остаться там на семь лет.

Катерина почти не помнила, как пришла домой. Вроде какая-то сердобольная пожилая пара на остановке, приметив ее состояние, предложила проводить, и даже как. будто действительно проводила.

Она помнила только, как открывала дверь — неожиданно тяжелый, словно чужой ключ с трудом проворачивался в замке, железный, обитый кожей монолит подавался неохотно, раздумывая пускать ее в дом или нет. Катерина представила, как ее квартира семь лет будет стоять пустой, и заплакала.

С трудом добралась до дивана, уткнулась лицом в ладони и… в этот момент зазвонил телефон.

«Вряд ли может быть хуже», — подумала она обреченно и сняла трубку.

— Алло.

— Екатерина Алексеевна, — закричали в трубку с такой силой, что даже динамик задребезжал. — Здравствуйте! Это Ира Милявская. Из «Московского региона». Помните такую?

«Конечно, помню, — хотела сказать Катерина. — Мерзкая лгунья и предательница».

Но вслух она лишь устало произнесла:

— Помню. Что вам еще от меня надо, Ира?

— Я понимаю, вы на меня злы, — затараторила журналистка. — Вы правы, есть за что. Это не моя вина, статью правил сам главред, сказал, она заказная. Но вам-то, наверное, все равно…

— Абсолютно, — подтвердила Катерина. — Если вы позвонили, чтобы оправдываться…

— Нет-нет! Я, конечно, виновата, но дело не в этом. Екатерина Алексеевна, нам срочно надо встретиться!

— Зачем? Нет, Ира, спасибо. Даже и не думайте.

— Это не по поводу статьи, — быстро сказала Милявская и вдруг, приблизив трубку ко рту, зашептала: — Очень важно, понимаете? И для вас самой тоже. Пожалуйста! Я вас очень прошу. Происходит что-то странное, неправильное…

Странно, еще пять минут назад Катерина даже не хотела разговаривать с Милявской, но теперь в ней проснулся интерес. Девочка буквально умоляла о встрече, сбивчиво рассказывая о каких-то интригах в газете, «очень важных» людях…

Она явно была напугана. Очень напугана.

Катерина долго не соглашалась. Но потом, все-таки решив, что врагов у нее и так более чем достаточно, а Милявская, кто знает, может стать если не другом, то, по крайней мере, товарищем по несчастью.

Опасаясь похищения или новых подстав, она назначила встречу недалеко от дома, в людном месте.

— Остановка «Театральное училище». Там справа есть небольшое летнее кафе. Садитесь за столик и ждите. И помните, Ира, если вы будете не одна или опоздаете хотя бы на пять минут, мы не встретимся никогда. Ясно?

— Да-да, конечно.

Катерина вышла из троллейбуса минут за двадцать до встречи. Присела на ограду маленького газончика, надвинула на лоб старую Оксанкину бейсболку с надписью «Еттет». Отсюда все кафе — четыре столика с зонтиками и передвижной прицеп-прилавок «тонар» — просматривалось насквозь.

Милявская пришла одна. Взяла у продавца бутылку «фанты», присела за крайний столик. Выглядела она беспокойно — то и дело оглядывалась по сторонам, смотрела на часы. Потом достала из кармана телефон, куда-то позвонила. Судя по выражению лица, трубку никто не снял — журналистка раздраженно сунула сотовый в карман.

«Мне звонила, — подумала Катерина. — Ну, пора, наверное».

Но стоило ей сесть на хлипкий пластиковый стульчик напротив Милявской, как с двух сторон за столик подсели еще двое крепких мужчин. Все случилось так быстро, что Катерина даже не успела отреагировать, лишь чуть приподнялась на стуле.

— Не бойтесь, Екатерина Алексеевна, — сказала журналистка. — Это друзья.

Катерина вздрогнула, беспомощно оглянулась по сторонам. Боже, ну почему ее не могут оставить в покое!

Старший из мужчин сунул руку за отворот куртки.

«Ну точно — похищение!»

Она напрягла ноги, чтобы в случае чего быстро рвануться в сторону. Хотя, наверное, бесполезно.

Но вместо пистолета мужчина достал бордовую книжечку с серебряным тиснением, развернул.

— Я старший контроллер Анафемы Артем Чернышов. Это, — он кивнул на своего спутника, — контроллер Савва Корняков. Спокойнее, Екатерина Алексевна, вы под нашей защитой.

Секунду стояла тишина, потом Катерина громко, навзрыд, заплакала.

— Ну-ну, — сказал второй контроллер, — не плачьте, все уже позади.

— Господи, — не стыдясь слез, с нескрываемым облегчением сказала она. — Спасибо тебе! Спасибо, что есть еще правда на свете!

Она схватила Артема за руку, посмотрела ему в глаза:

— Вы, правда… настоящие? Чернышов чуть улыбнулся.

— Самые что ни на есть. «Сестринство Вечной Любви» у нас в разработке давно, не хватало только свидетельских показаний их мрачно-розовых делишек. Как я понимаю, вы готовы с нами сотрудничать?