Анафема Куприн Александр

7. 2006-2007 годы. Синий Колодезь

Марина так и не смогла заставить себя позвонить отцу Базилю. Сначала было не до того — из РУГН ее все-таки отчислили, по какому поводу она умудрилась немедленно разругаться с мамой. Пришлось искать квартиру, а значит — и постоянную работу. К своему удивлению, Марина обнаружила, что обладает определенной скандальной славой. Как оказалось, в «свободной» околорелигиозной прессе экуменистического и реформаторского толка изрядно наслышаны о смелой девушке Марине Астаховой, высказавшей на православной конференции некие неприятные истины. Отчисление же из института создало вокруг нее образ пострадавшей за правду. Несколько изданий предложили Марине написать цикл статей, а потом и вовсе — пригласили на постоянную работу внештатным корреспондентом.

Когда же через полгода все более-менее устроилось — работа, статьи, однокомнатная квартирка на Черкизовской, — Марина решила, что ей теперь просто стыдно звонить отцу Базилю. Ведь сейчас она практически борется против него, пусть и косвенно. Статьи, подписанные ее настоящим именем, то и дело появляются в «Новой Философии», «Экуменисте» и прочих журналах, яростно и активно нападающих на православие. Сама Марина, конечно, придерживалась идей из своего доклада, но факт сотрудничества с подобными изданиями говорил о многом. К слову сказать, ей частенько присылали приглашения на конференции и семинары, посвященные единению христианских церквей, но она неизменно отказывалась.

Минул Новый год. Марина встретила его безрадостно — одна, в пустой квартире, с бутылкой шампанского и телевизором. Как не похож он был на прошлогодний, когда весь курс собрался погулять на квартире у Ритки. Дым стоял коромыслом.

На Рождество Марина сходила в церковь, но даже это не принесло ей успокоения.

Отец Базиль объявился сам. В конце января, проверяя электронную почту, Марина обнаружила в ящике такое:

«Благословляю тебя, дочь моя!

Здравствуй, Марина!

Возможно, ты уже не помнишь самого обычного священника, который утешал тебя за кулисами в Нижегородской духовной семинарии. Не по моей воле вышло так, что я Долгое время не мог написать тебе, хотя получил новый приход уже восемь месяцев назад».

Марина на минуту прервала чтение, попыталась вспомнить давала ли она отцу Базилю свой электронный адрес. Выходило, что нет. Это он тогда вручил ей карточку со своими координатами, которую при иных обстоятельствах можно было назвать визиткой, и попросил позвонить ему.

«Интересно, — подумала Марина, — как он узнал мой адрес? Неужели, он искал меня?!».

Сердце забилось чаще. За сухими буковками электронного письма девушка увидела отца Базиля таким, каким он предстал перед ней в прошлый раз — смиренным и одновременно величественным.

«…Как я и ожидал, меня решили отправить подальше от центра, в далекую уральскую глушь. Но я привык к испытаниям и не ропщу, ведь только в горниле опасностей и невзгод, в праведных трудах закаляется вера.

Приход мой невелик — всего одна деревня со смешным названием Синий Колодезь. Правда, недалеко от нее расположены еще три, и ни в одной нет даже часовни — тамошние жители вынуждены ходить в единственную на всю округу церковь в Синем Колодезе.

У меня большие планы. При прежнем священнике — отце Константине — церковное подворье пришло в упадок, поэтому в первую очередь нужно восстановить храм и службы, чтобы красотой и чистотой их стен радовать глаза прихожан. Здесь много некрещеных — и детей, и людей зрелых, из тех, кто боялся ходить в церковь при советской власти. Им всем нужно принести Благодать и слово Животворящего Вседержителя. В соседних деревнях с помощью благодарных прихожан нужно возвести часовни, а со временем, если на то будет воля Творца, то и церкви».

Марину поразила скромность, с которой была написана эта часть письма. Отец Базиль ни разу не написал: «я хочу возвести» или «я думаю восстановить», разве что в самом начале — «у меня большие планы»… Но все, что задумал, он собирается выполнить Божьей волей и помощью прихожан, не выпячивая себя на первые роли. Наверное, это и есть настоящее смирение и отсутствие греховной гордыни.

И вот что еще интересно: почему он не пишет имя Господа напрямую, а называет Его то Вседержителем, то Всевышним, то Творцом? Не хочет упоминать всуе? Или просто считает компьютер греховным изобретением и не хочет осквернять электронными буквами святое имя?

«Люди в Синем Колодезе погрязли в грехах и праздности. Предстоит немало потрудиться, чтобы вернуть их заблудшие души к Свету. Надо познакомиться с каждым жителем, узнать его надежды и чаяния, прийти в каждый дом, принести людям слово Вседержителя.

Помнишь свой доклад, Марина? Пришло время претворять его в жизнь. Одному мне не справиться, нужны помощники. Чистые душой, готовые сменить городской уют на тяжелый подвижнический труд во славу Спасителя. Было бы очень хорошо, если бы ты смогла приехать сюда.

Работы — непочатый край.

С большим трудом мне удалось отыскать твой адрес — хорошо, что некоторые статьи из «Новой Философии» выложены в Интернет, а под именем автора стоит ссылка на электронную почту».

Не сдержавшись, Марина улыбнулась. Отец Базиль, наверняка новичок в Сети, вон даже Интернет пишет с большой буквы, как все неофиты. Говорят, правда, что по правилам русского языка именно так и нужно писать, интернет — имя собственное, но старожилы, давным-давно растерявшие пафос и на своей шкуре ощутившие какая это большая помойка, пишут с маленькой. Без всякого уважения.

«Если ты все-таки сможешь приехать, ответь мне по адресу obesil@ural.ru. Компьютер стоит на почте в районном центре — городе Каменец. Я выбираюсь сюда раз или два в неделю, поэтому смогу прочитать твой ответ довольно быстро. Дорога сюда непростая, расскажу в отдельном письме. А если ты сообщишь точную дату приезда, — договорюсь, чтобы тебя встретили в Каменце.

Марина, ты нужна здесь. Очень жду и надеюсь.

Отец Базиль (Василий Тристахин).

Да прибудет с тобой блащюшцу Пйжчсвдл!»

Последняя строка почему-то оказалась нечитаемой.

«Видимо, кодировка другая», подумала Марина. «В Каменце этом компьютеры допотопные, наверное…»

Надо ли говорить, что письмо взволновало Марину до глубины души. Весь вечер она не могла думать ни о чем другом. Попыталась посоветоваться с подругами — те только пальцем у виска крутили. Ритка, с которой Марина все еще поддерживала отношения, присвистнула в трубку и сказала неодобрительно: «Да ты, дорогая, совсем крышу потеряла!» Выпускающий редактор «Экумениста» Катя Спохальская, на удивление легкий и спокойный человек, спросила с некоторым сомнением: «А оно тебе надо?»

Только маме Марина не позвонила. Потому что прекрасно знала, как она отнесется к этому. Помощник депутата московской Гордумы, выборный распорядитель благотворительного фонда «Новое Наследие» Татьяна Львовна Астахова прекрасно владела своим голосом, умело расставляла интонации, как и подобает хорошему оратору.

«Ты едешь ПОМОГАТЬ ему или ЕМУ помогать?» — спросит она.

Марина и сама в состоянии задать себе этот вопрос. И даже ответить на него.

Собиралась, правда, она долго, почти три месяца. Разобралась с делами, оставила хозяйке квартиры плату за два месяца вперед — нельзя ведь сжигать за собой все мосты. Вдруг не понравится? Пусть останется хотя бы одно место в Москве, куда можно вернуться в любое время, не оправдываясь и ничего не объясняя.

Созвонилась с журналами, сказала, что уезжает в командировку, намекнула о новых перспективных материалах — не все, мол, православные священники придерживаются официальной позиции Церкви. Есть среди них и такие, которые готовы к реформам, а возможно и к объединению. Некоторые издания заглотнули наживку, даже предложили оплатить эксклюзив.

Добраться в Синий Колодезь действительно оказалось делом непростым. Почти сорок часов ритмично постукивали колеса под ногами, Марина постепенно привыкла к вагонной духоте, разговорчивым попутчикам и к непрерывной качке. Причем, как оказалось, привыкла настолько, что когда сошла на перрон Екатеринбурга, ее аж повело в сторону, словно только что прибывшего в порт моряка. Потом полночи пришлось провести в пыльном и гудящем, как муравейник, автовокзале, ожидая утреннего автобуса в Каменец. Старенький ПАЗик, набитый коробками, ведрами, сумками и людьми, трясся по едва просохшим с начала половодья дорогам часов шесть. Пассажиры болтали о том о сем, с интересом поглядывали на «городскую», но заговаривать не решались.

В Каменце ее ждал старенький «уазик», латанный, весь в ржавых подтеках, осевший на лысые шины. Водитель, крепкий мужик лет сорока, заросший до бровей рыжеватой бородой, курил у кабины, время от времени поглядывая по сторонам.

— Это вы от отца Базиля? — несмело спросила Марина. Борода поднялась, на удивление веселые и бесшабашные карие глаза уставились на девушку.

— Марина? Вот хорошо! А то я уж заждался. Залезайте. Только осторожнее — правую дверь, бывает, клинит.

Марина забралась в кабину, водитель подхватил с земли сумки, сунул назад. «Уазик» завелся не сразу. Минут пять он чихал и кашлял мотором, водитель чертыхался, то и дело поглядывая на часы. Марина почувствовала укол совести.

— Вы давно меня ждете?

— Со вчерашнего вечера.

— Ой, извините… я не знала. На последний автобус в Каменец не успела, пришлось ждать утреннего. Вы из-за меня потеряли столько времени!

Машина, наконец, завелась. Водитель снова выругался, потом испуганно перекрестил рот, пробормотал: «Господи, прости мя, грешного». Повернулся к Марине, сказал:

— У меня послушание такое. Отец Базиль повелел. Грешен я.

— Простите, — Марина замялась, — как вас зовут?

— Петр. Петр Симеонов.

— Скажите, Петр, а что значит послушание?

— Батюшка наложил. За грехи мои. Меня к сивушке иной раз так тянет, что даже молитвой спастись не могу. Обещал не пить, а каждый раз — нарушаю. Потому и грешен.

Марина кивнула. Отец Базиль потихоньку уже начал исправлять колодезян. А ведь еще и года нет, как он тут обосновался.

Машина тем временем выбралась из города, запрыгала по кочкам извилистой лесной грунтовки. Время от времени по бокам вставали фонтаны брызг, когда колесо с размаху попадало в заполненную водой промоину. Марине пришлось схватиться за приваренную над дверцей скобу — трясло в салоне неимоверно.

— Куда мы едем? — стараясь не прикусить губу при очередном прыжке, спросила Марина. — К отцу Базилю?

— Нет, батюшка в Белоомут поехал, место для часовни выбирать. Сказал, будет к вечеру. Я вас пока к мамке отвезу. Она покормит, да и умоетесь с дороги.

Марфа Демьяновна оказалась женщиной словоохотливой, не чета иным уральцам. Потчуя Марину душистой домашней выпечкой, она говорила и говорила, словно раскручивалась где-то внутри дородного тела невидимая пружина:

— Третий год уж пошел, как Господь призвал к себе отца Константина, Царство ему Небесное. Старый он был, батюшка наш, а тут еще и простудился: зимой-то церкву топить дров не оберешься. Когда наши мужики помогали — тепло было, а если на охоту уйдут — церква нетопленая стоит. Отец Константин и говорит: все равно буду служить каждый день. Господу угодно. Ты кушай, дочка, кушай.

Марина послушно надкусила пирожок. Марфа Демьяновна просияла:

— Вот, а то худущая какая, бедняжка. А еще учительница. У вас там, в городе, все какие-то тощие, некормленые. Ты сама-то откуда будешь? Из Каменца? Или из самого Сверд… э-э… Екатеринбурга?

— Нет, Марфа Демьяновна, — терпеливо ответила Марина раз, наверное, в десятый, — я из Москвы.

— Из Москвы?! Совсем у вас там есть нечего, что ли? Оголодали?

Марина улыбнулась, вспомнив как три с половиной года назад большего всего на свете мечтала похудеть:

— Да ничего, пока держимся. А что случилось с отцом Константином?

— Ну, как мы его ни предупреждали: батюшка, холодно, застудишься, он — ни в какую. Из наших, кто в тулупе, кто в душегрейке теплой на службе стоит, а отец Константин-то — в одной рясе. Холод собачий. Ну и застудился, два дня кашлял, а на третий — преставился. Фельдшер в Белоомуте живет, пока добрались до него, пока он приехал, уж поздно было. Так мы без батюшки и остались.

Марина слушала внимательно, стараясь отсеивать ненужные подробности, выделить главное. Новый батюшка нагрянул нежданно-негаданно и, как говорят, прислали его чуть ли не из самой Москвы, хотя на самом деле кто он и откуда — в Синем Колодезе так толком никто и не знает.

— Из Москвы, — улыбнулась Марина. — Могу точно сказать.

— Ну, слухи-то всякие ходили. Нашим только дай волю языки чесать. Такого наслушаешься!

Кто-то предположил даже, что отец Базиль происходит из староверов, обучался в укрытом от всякого постороннего глаза старообрядческом монастыре. Но слухи так и остались слухами, а отец Базиль…

— …не успел приехать, как сразу наших мужиков в оборот взял. Поначалу роптали — говорят, Пахом с Еремеичем по пьянке хвастались батюшке красного петуха подпустить, но, как всегда у них бывает, дальше разговоров дело не пошло. А я тебе скажу, с мужиками так и надо. Раньше ведь как бывало: вечер наступает, а наши все как один глаза свои бесстыжие залили, и давай песни орать. А там — или драка, или по этому делу, — Марфа Демьяновна характерным жестом щелкнула пальцем по горлу, — в канаву свалится, башку дурную раскровянит или еще что. Летом, пока со скотиной да с огородом дел много, еще куда ни шло, а осенью-зимой… Только держись. Ежели на охоту не пойдут, по всей деревне дым коромыслом стоит. Теперя все по-другому. Отец Базиль мужиков подрядил храм обновить, подворье в порядок привели: любо-дорого посмотреть.

— И что, — недоверчиво спросила Марина, — все соглашались?

— Какое там! — махнула рукой Марфа Демьяновна. — Но батюшка тоже оказался не лыком шит. Он так все повернул, что те, которые ему помогали, стали на отказников волками смотреть. Мы, мол, работаем, а вы — что? А отец Базиль и дальше пошел: кто, говорит, Господу служить отказывается, того исповеди лишу и причастия. Тут мужикам и деваться некуда. Пришли к батюшке, прости, говорят, бес попутал. Оказалось, суровый он, но отходчивый. Ладно, сказал, прощу. В первый и последний раз. Потому как не для меня вы все делаете, а для Господа, грех это. И тут же, на месте, послушание наложил на отказников — неделю на благоустройстве подворья работать. Крякнули мужики, но пошли. Зато, не поверишь, всю неделю в деревне тишина и благодать стояла.

Марина раскусила еще один пирожок. На этот раз — с картошкой и луком.

— Ой, самовар-то, небось, остыл! — воскликнула Марфа Демьяновна. — Может, подогреть? Или пирожков еще? Тебе детишек учить, надо чтоб сильная была да сытая. А то, сама знаешь, голодное брюхо к учению глухо. А к учительству и подавно.

— Нет-нет, спасибо. Вы лучше дальше рассказывайте.

— А дальше, как послушание кончилось, мужики на радостях по полуведерной хватанули. Да так, что на утро едва рассолом отпоили. Тогда как раз Пахом с Еремиичем и похвалялись. А через неделю — причастие. На покаянии-то, хочешь-не хочешь, а все выложишь. Отец Базиль слушал-слушал, да епитимией всех и наказал. Татьяна рассказывала, Полякова, та, что на выселке живет, ее благоверному неделя поста досталась, да еще не пить месяц. Он и взмолился: батюшка, говорит, прости, месяц не выдержу. Разреши отработать, что хочешь сделаю, руки у меня вроде из того места растут. Отец Базиль подумал и разрешил. Танин муженек крестильню на подворье срубил, с проточной водой, да подогревом. Батюшка его похвалил: богоугодное дело, мол, сделал. Теперь можно младенцев зимой крестить без опаски. Правильно я тебе скажу, а то при наших морозах детей до весны, бывало, не крестили. При отце Константине-то. А, не приведи Господь, умрет дите? Так и уйдет некрещеным? Крестильня до чего ладная получилась! Зойка, Неверовых дочка, что в доме батюшки нашего прибирается, говорит: отец Базиль даже сам в ней мыться не брезгует.

На лице Марфы Демьяновны промелькнула странная гримаса, буквально на мгновение, но Марина заметила.

Интересно, что это за Зойка еще? Надо посмотреть. Вдруг какая-нибудь деревенская Венера? И наверняка уже на отца Базиля глаз положила.

«Господи, — подумала Марина, — опять я об этом!»

Несмотря на всю щекотливость вопроса, Марина то и дело думала об отце Базиле, как о мужчине. Ругала себя, стыдила, но все равно рано или поздно возвращалась к этому. Ее очень волновало: позволено ли отцу Базилю жениться. Вроде бы он из «белого» духовенства, а значит иметь семью ему не запрещено. Хотя… Из книг Марина знала, что православные священники могут жениться лишь однажды — до поставления в сан. Но что такое этот сан? «Отец» Базиль — сан или нет?

Иногда, отчаянно стыдясь самой себя, девушка мечтала. Это началось еще в Москве, почти сразу после письма с Урала. Ей казалось, что если уж отец Базиль решил изменить православные каноны, то можно сделать и еще кое-что. Например, разрешить всем священникам иметь семьи.

Обычно подобные мысли заканчивались для Марины смиренным покаянием и слезами в подушку. Ей все время казалось, что оттуда, сверху на нее смотрят неодобрительно.

А Марфа Демьяновна тем временем и не думала останавливаться:

— Так и пошло. Суров батюшка: чуть что, за любой мало-мальски заметный грешок сразу накладывает епитимию, а уж за серьезные дела — послушание. Да такое, что мало не покажется. Наши бабы довольны, на руках его носить готовы. Мужики не пьют, не дерутся, с палкой за ними не гоняются. Куда там! Сейчас вся деревня по струнке ходит. И так половина у отца Базиля в должниках: из тех, кто послушание не отработал, кто согрешил, да наказания не понес, потому что батюшка решил подождать, а вдруг греховодник сам исправится? И тут уж и пикнуть не смей: не греши, блюди себя в вере и чистоте. Иначе отец Базиль по полной накажет.

Марфа Демьяновна, наверно, говорила бы еще, но тут в сенях затопали, голос Петра зычно выкрикнул:

— Мать! Принимай еще гостей! Сам батюшка пожаловал! Дверь открылась и в дом, едва не задев скуфьей низкую потолочную балку, вошел отец Базиль. Марина смотрела на него во все глаза. С их последней встречи он, казалось, утроил свою неземную красоту и притягательность. Рабочий подрясник удивительно сочетался с крепкой фигурой, широкими плечами и… головой мыслителя. Отец Базиль казался молодым, полным сил чернокрылым вороном, символом мудрости и веры. На щеках священника играл румянец, лицо светилось здоровьем. Марина подумала: свежий воздух, добрая работа, незатейливая крестьянская еда…

— Благословите, батюшка! — сказала Марфа Демьяновна. В ее тоне Марина с удивлением уловила подобострастные нотки.

— Благословение этому дому!

Хозяйка засуетилась, собирая на стол новые разносолы, полезла в погреб за каким-то особенным угощением.

— Благословение тебе, дочь моя!

Отец Базиль повернулся к Марине. Только сейчас она поняла, что поднялась при его появлении и так и стоит до сих пор.

«Все-таки он удивительный!» — несколько невпопад подумала она.

— Здравствуй, Марина. Если б ты знала, как я рад, что ты приехала!

Отец Базиль присел рядом, все тем же простым и ласковым жестом погладил ее по голове.

— Ты прекрасно выглядишь. Неужели какая-нибудь новомодная диета?

Марину почти до слез растрогала его тактичность. Обычно подруги и знакомые, кто ее долго не видел, говорили: «Маришка, ты похудела!»

— Нет, — ответила она, — просто есть для кого выглядеть красивой!

Отец Базиль заметно смутился, Марина испугалась, что он может ее неправильно понять. Она хотела сменить тему, но священник опередил ее:

— Ну что, устроилась?

— Да, спасибо.

— Пару дней поспишь здесь, у Марфы, а я пока скажу Зое, чтобы подготовила для тебя комнату. В гостевом доме при церкви. В подворье. Правда, по-местному, подворье — это все пристройки к дому. Ну да ладно. Подождешь?

— Конечно, — ответила Марина, а про себя подумала: «Опять эта Зоя!»

— Как Марфа? Не обижала? — весело спросил отец Базиль.

Марина рассмеялась.

— Наоборот. А почему меня все считают учительницей? Это вы так сказали?

Отец Базиль посерьезнел, заложил руки за спину, прошелся по комнате.

— Видишь ли, здесь, в округе, все четыре деревни остались без учителя. Старшие ребята в Каменец ездят, за семнадцать километров, а маленьких-то куда? Вот я и надумал — открыть в Колодезе церковную школу. Будем учить читать, писать, книжки дадим. А то получается, что ребята до двенадцати лет — почти все неграмотные.

Марина залюбовалась им. Кто еще мог бы с таким волнением говорить о деревенских ребятишках, заботиться о них? Вот оно — настоящее милосердие! Не пожертвовать с барского плеча миллион-другой, даже не поинтересовавшись, кому он достался, а самому выискивать нуждающихся.

— А ты будешь учительницей.

— Я? — Марина с удивлением подняла вверх брови. — Но я не умею!

— Не умеешь ни читать, ни писать?

— Нет, учить!

Отец Базиль с сомнением посмотрел на нее:

— А это так сложно? Мы же тут не высшее образование собрались устраивать. Надо ребятишек из ямы вытаскивать, а то для них в этой жизни нет ничего хорошего, светлого. Помнишь свое выступление на конференции? Кто уговаривал Церковь меняться, вернуться к миссионерству, проповедовать?! Так давай начнем! Это наш христианский — а мой еще и пастырский — долг. Ты будешь как бы учительница начальных классов, а я — понесу детям слово Божие. Чтобы никакие секты не смогли закабалить их, чтобы они с самого детства знали, какая Церковь истинная. Пусть обучатся грамоте, узнают все о Боге, и тогда уже никто не сможет сбить с праведного пути чистые души? Согласна?

Во время беседы отец Базиль расхаживал по комнате, но сейчас он неожиданно оказался рядом с Мариной. Он мягко погладил ее по щеке, заглянул в глаза.

— Ты мне нужна, Марина. Помоги мне.

Его слова показались девушке преисполненными такой неземной ласки и нежности, что она на какое-то мгновение даже онемела от счастья. Глаза предательски заблестели, они потупила взгляд, сказала:

— Я… я сделаю все, что вы просите.

2007 год. Файлы из компьютера Марины Астаховой.

Заметки к лекции в Уральском государственном институте культуры

…Прежде всего, необходимо сказать, что такое русское старообрядчество и какие течения в нем присутствуют. Старообрядчество — это совокупность различного рода религиозных организаций, возникших в середине восемнадцатого века в результате раскола Русской православной церкви. Сторонники старообрядчества отказались признать церковные нововведения патриарха Никона, были прокляты на церковном Соборе 1666-67 годов и преданы суду «градских властей». Для раннего старообрядчества характерны отрицание«мира», в котором господствует антихрист, проповедь близкого конца света, назначенного на 1666 год, аскетизм, приверженность старым обрядам и так далее.

Старообрядчество не было однородным движением. Наиболее умеренная часть старообрядцев, так называемые поповцы, в отличие от беспоповцев признавали священство. Считая новую церковную иерархию еретической, они, тем не менее, не отказывались принимать в свои ряды бывших «никоновских» священников-перебежчиков. Такая ситуация была вызвана тем, что епископов, верных старообрядчеству, в России практически не осталось.

Другая часть, называемая беспоповщиной, считала, что после раскола земная иерархия и священство прекратились. Беспоповцы сохранили только те элементы древнего православного богослужения, которые не требуют присутствия священнослужителей. Поэтому у них отсутствует литургия, а в молитвенных домах нет алтаря.

Третья, наиболее радикальная часть старообрядцев — Спасово согласие — полагала, что «нет в мире ни православного священства, ни таинств, ни благодати». Поэтому среди спасовцев наблюдается отход от жесткого соблюдения православной обрядности.

Этими доктринальными различиями обусловлено и неравноценное участие старообрядческих направлений в хозяйственном развитии России. Наибольший вклад в экономику страны внесли поповцы и умеренные беспоповцы. Зато старообрядцы-радикалы активно содействовали хозяйственному освоению окраинных российских земель, и прежде всего — Сибири. В отличие от подавляющего большинства российских подданных, старообрядцы, начиная со второй половины семнадцатого века, переселялись за Урал совершенно добровольно. Спасаясь от гонений, они уходили глубоко в тайгу, устраивали там свои дома, заводили хозяйство. Стараясь избежать контактов с «антихристовой» царской властью, отдельные старообрядческие семьи доходили даже до Тибета.

Об устойчивой традиции старообрядческих «робинзонад» свидетельствует история семьи Лыковых, обнаруженной геологами в начале восьмидесятых годов в Саянской тайге. Еще более уникальна одиссея старообрядческой общины, которая в девятнадцатом веке переселилась с Волги на Дальний Восток, после 1917 года ушла в Манчжурию, в 1949 году переехала в Бразилию, затем в американский штат Орегон, а в 1968 году перебралась на Аляску, где обитает и поныне в поселении Николаевск. Николаевские старообрядцы создали Российское морское товарищество и занялись рыбным промыслом, успешно конкурируя с местными рыбаками.

Труд стал для старообрядцев своеобразной формой христианского подвижничества. Основой их социально-хозяйственной деятельности всегда был свободный самоуправляющийся приход. В условиях гонений и почти полного отсутствия священства в жизни прихода ключевую роль играли миряне. На них держалась не только религиозно-общинная, но и хозяйственная жизнь, основанная на принципах взаимовыручки и корпоративной общности. Необходимо также помнить, что среди старообрядцев почти не было социального расслоения, поскольку из-за своих религиозных убеждений они были практически исключены из дворянского сословия.

Одна из наиболее ярких страниц хозяйственной деятельности беспоповского старообрядчества связана с Выговским монашеским общежительством в Северном Заонежье. В начале восемнадцатого века царь Петр I крайне нуждался в железе. По его приказу в Олонецком краю один за другим начали строиться заводы по переработке железной руды. Однако обеспечить их рабочими в столь удаленных местах было Трудно. Здесь и пригодились выговские пустынники, которым за исправную работу на заводах пообещали свободу «жити в той Выговской пустыни и по старопечатным книгам службы свои к Богу отправляти».

Ослабление гонений вызвало приток новых поселенцев. Первоначально Выговское общежительство существовало исключительно за счет собственного труда. Однако по мере роста его богатств оно стало использовать и наемную рабочую силу. У него появились свои представительства в Петербурге и Архангельске.

Создание в 1801 году Единоверческой церкви стало первой и последней попыткой подчинить старообрядцев официальной церкви. Успеха она не имела, потому что в конце восемнадцатого — начале девятнадцатого века среди умеренных беспоповцев все возрастающую роль начинает играть купечество крупных городов. Постепенно оно оттесняет на второй план Выговскую общину, бывшую по своей сути церковной коммуной.

Крестьянская реформа дала мощный толчок становлению крепких старообрядческих крестьянских хозяйств. Перед революцией 1917 г. большая часть торгово-промышленного класса России была представлена старообрядцами. Перспективы в тот момент казались радужными, но революция нанесла по ним сокрушительный удар.

В годы нэпа старообрядцы попытались встать на ноги, но дальнейший ход истории перечеркнул их надежды. Советская колхозная система подорвала основу старообрядческой хозяйственной мощи — общину.

В 1971 году на Поместном соборе в Москве была снята анафема на старообрядчество. Сегодня наблюдается возрождение религиозно-духовной жизни, но возродится ли хозяйственно-культурное значение старообрядчества, пока сказать трудно.

8. 2007 год. Осень. Погром

Телефон зазвонил неожиданно. Спросонья Артем долго не мог нащупать его, шарил рукой в изголовье, натыкался то на расческу, то на мягкий томик любовного детектива — Наташа любила почитать перед сном.

Наконец пальцы сомкнулись на трубке.

— Чернышов, слушаю.

В микрофоне сдержанно хихикнули.

— Артем Ильич? Здравствуйте! Что, разбудил?

— Нет, — честно соврал Артем. — Кто это? Валерий, ты?

— Я же говорю, разбудил. Сначала вы к телефону подходите, как будто на работе еще, а теперь — и меня не сразу узнали. Прощу прощения за ранний звонок, но сами ж знаете — у нас по-другому нельзя. Волка ноги кормят.

— Ну здравствуй, волк. — Чернышов усмехнулся. — Что-то случилось?

Своим информаторам Артем всегда давал номер мобильного телефона, чтобы могли звонить в любое время суток. Полезно для дела, ведь неприятности не знают, что такое «конец рабочего дня». Хороший оперативник всегда должен быть в курсе.

Но, к сожалению, есть и обратная сторона медали. Такие вот звонки, например. Артем посмотрел на часы — шесть утра. Может быть, информация окажется важной и придется вставать, спешно глотать на кухне кофе, выныривать из домашнего тепла в сырое, слякотное утро… проверять, расследовать, сопоставлять. А может, сведения не стоят и выеденного яйца, это только информатору кажется, что его дело самое важное на свете. Но выслушать все равно надо, поблагодарить, пообещать награду или помощь, иначе в следующий раз человек десять раз подумает, прежде чем позвонить.

Как у любого опера со стажем, у Артема было немало таких вот «помощников», частью добровольных, частью вынужденных. Многие остались еще с муровских времен, но кое с кем он свел контакт, уже будучи контроллером Анафемы. Как, например, с бывшей проституткой Люсьеной (на самом деле девушку звали Ириной). Полтора года назад сутенер, подозревавший, что Люсьена работает на стороне, полоснул ее по лицу ножом. Чтобы не повадно было. Мол, если не хочешь работать на меня, не будешь работать ни на кого.

Испугавшись, что с потерей «товарного» вида она уже не сможет зарабатывать привычным способом, Ирина случайно нашла себе новый бизнес. Подрядилась за пять тысяч долларов вынашивать ребенка. Сначала вроде бы для некоей богатой, но бездетной семьи, но, как оказалось потом, бывший сутенер просто сдал ее сатанистам. Им понадобился безотказный конвейер живого материала, ну а «пастух» просто вовремя подсуетился. Когда девушка на седьмом месяце узнала, что ребенок предназначен в качестве жертвы для сатанинского ритуала, у нее едва не случился выкидыш. Мальчика все-таки удалось спасти, но отдавать его «бездетным» родителям Люсьена отказалась наотрез. Начались угрозы. Бывшая проститутка вспомнила о старых связях, позвонила Чернышеву. Анафема взяла девушку под свою защиту, а заодно внимательно присмотрелась к молодой паре, выдававшей себя за «бездетную» семью. К сожалению, почувствовав слежку, они моментально отстали от Люсьены, а больше инкриминировать им было нечего. Зато архивы Анафемы пополнились двумя новыми персонажами, а Ирина в благодарность щедро снабжала Артема сведениями.

Сейчас Чернышеву позвонил один из самых полезных информаторов — «независимый» журналист Валерий Колыванов. Артем поддерживал с ним контакт по специальному разрешению от Патриархии и иногда делился эксклюзивной информацией о делах Анафемы. За это журналист писал восторженные статьи, воспевал мужественных борцов с сектами и ересью. Только немногие знали, что он же под псевдонимом Правдорубец гнал чернуху об ужасах работы Спецгоскомитета, пытках, застенках и прочей тоталитарной шелухе. Его последняя статья «Анафема: гроза преступности или оружие самозащиты православия?» наделала много шуму. Впрочем, пользы он приносил тоже немало. Гигантская и сверхоперативная осведомленность Колыванова обо всех необычных происшествиях в столице не раз помогала Артему в самых сложных делах.

Вот и сегодня Правдорубец рыл носом землю, словно гончая, напавшая на след. Значит, случилось нечто неординарное.

— Артем Ильич, — без обиняков начал он. — Эксклюзив по результатам расследования, как всегда, — мой?

— Валер, говори точнее. Какого расследования? «Арест Легостаева и дело секты Обращенных вряд ли заинтересуют Правдорубца. Для него это слишком заурядно, — подумал Чернышов. — Обычная секта, таких тысячи. Значит, накопал что-то новенькое. Интересно, что?»

— По ментовской сводке сегодня проскочило; на трех крупных подмосковных кладбищах — Николо-Архангельском, Домодедовском и Хованском — варварски изуродованы десятки могил. Местные власти и МВД уже на месте. Предварительной версии пока нет, но я тут узнал… — Валерий сделал многозначительную паузу, — среди разоренных могил много с еврейскими фамилиями, кое-где на расколотых плитах можно различить звезду Давида.

— То есть версия для общественности и СМИ почти готова, да?

— Угу. Хотят все списать на «скинов». Чернышов хмыкнул.

— А теперь скажи, что думаешь сам. У тебя всегда есть своя версия. Иначе б ты мне не позвонил. Мы «скинхэдами» не занимаемся.

— Я подумал, для бритоголовых это слишком сложно. Кладбища находятся очень далеко друг от друга, значит, какая-то одна группировка не успела бы провести все три погрома за одну ночь. Спланированную же акцию «скины» стараются приурочить к какой-либо дате, дню рождению Гитлера, например. А сейчас на дворе октябрь, а не апрель.

С Артема слетели последние остатки сна. Ясно, что это не бритоголовые. Ночные погромщики совершенно точно что-то искали.

— Хорошо, Валер, я понял. Если дело передадут нам, информация — тебе первому.

— Лады, Артем Ильич! — обрадованно завопил Колыванов. — С вами работать — одно удовольствие.

Не дослушав до конца, Чернышов нажал отбой и сразу же набрал номер Саввы. Трубку долго никто не снимал, наконец заспанный и злой голос Корнякова рявкнул:

— Да!!

— Не рычи на начальство. Кое-что случилось. Жду у себя.

— Понял, — Савва не стал тратить время на расспросы и причитания, знал: Артем никогда не поднял бы группу просто так. Значит, есть зачем. — Выезжаю через полчаса. Дане позвонить или вы сами?

— Ты позвони. До встречи.

Как ни торопился Савва, а Артем уже ждал его в конторе, нетерпеливо расхаживая по кабинету. Вот что всегда удивляло Корнякова: командиру значительно дольше ехать из дома до Елоховского подворья на Бауманской, где располагался основной комплекс зданий Анафемы, но каким-то мистическим образом Чернышеву всегда удавалось прибыть раньше всех.

Артем разговаривал по телефону; увидев Корнякова, кивнул: заходи, мол, — указал рукой на кресло.

— …хорошо, я понял. МВД наши полномочия подтверждает? Да. Да. Обязательно. Конечно, отец Адриан, я все понимаю. Но «скинхэды» здесь ни при чем, я уверен. Согласен. Спасибо.

Чернышов положил трубку.

— Извини, что поднял в такую рань, но дело спешное. Сейчас поедем на место, проведем осмотр, не доверяю я что-то коллегам…

В дверь постучали.

— Входите! А, Даня! Доброе утро!

— Благослови вас Господи! И тебя, Сав.

— Привет. Как спалось?

Каждое утро Корняков с ехидцей задавал иноку этот вопрос и каждое утро Даниил спокойно отвечал одно и то же:

— Милостью Господа, хорошо. Чернышов встал из-за стола.

— Поехали! — сказал он, надевая куртку. — По дороге все расскажу.

Разъездная «пятерка» группы стояла во дворе, пофыркивая мотором. Артем сел вперед, Даниил и Савва устроились на заднем сидении. Водитель поздоровался, спросил:

— Куда, Артем Ильич?

— Николо-Архангельское кладбище знаешь где?

— Обижаете…

— Отлично. Давай к старому входу.

Пока машина выбиралась из круговерти московских пробок на Кольцевую, Чернышов ввел группу в курс дела.

— …прав Валера: очень уж необычно для простых «скинов». Этим много не надо: выпили водки, поорали лозунги, разогрелись и — вперед, на штурм нерусских палаток к ближайшему метро. Если рядом кладбище — да, пойдут могилы громить. Опрокинут десяток памятников, свастики нарисуют… И все. А в сводке сказано: некоторые могилы разрыты!