Анафема Куприн Александр
Прежде чем вы начнете читать эту книгу, автор считает необходимым сделать три предупреждения.
Первое: автор заранее просит прощения у православных — как сейчас принято говорить — воцерковленных читателей за встречающиеся в тексте факты и утверждения, бросающие тень на Русскую православную церковь. Не будучи верующим, автор, тем не менее, симпатизирует русскому православию и считает себя вправе критиковать его слабые стороны и отклонения. К сожалению, большая часть негативных событий, упомянутых в книге, взята из реальной жизни, а остальные реконструированы автором на основе современных тенденций развития и взаимоотношения религий.
Второе: описанный мир все-таки немного отличается от нашего — основные противоборствующие стороны представлены автором несколько более активными и могущественными, чем в привычной нам реальности. Во всем остальном мир соответствует России начала XXI века.
Третье: письменная транскрипция напевного чтения енохианских сатанинских ключей в тексте намеренно искажена. Кроме того, автор не рекомендует читать эту часть книги вслух.
ПРОЛОГ
Не помню уж, с чего начался разговор. Сидели спокойно, болтали о том о сем, а через полчаса ловлю себя на мысли: опять сцепились на тему гражданской ответственности. В который уже раз. Поначалу нас, конечно, сдерживала Ларка. Но в конце концов, махнув на «полуночников» рукой, сказала, что время уже позднее, полтретьего, ей завтра на работу и вообще — от нашей болтовни у кого хочешь голова заболит:
— Это вам, тунеядцам, с утра никуда не нужно! Богема, блин! А кому-то, между прочим, каждый день в контору к десяти!
— Мы не богема! — картинно насупился Яшка. Подколки жены его давно не задевали, но игра осталась. — Мы творческие личности!
— Вы — безответственные личности! — резюмировала Ларка. — Не даете отдохнуть бедной женщине. Короче! Я иду спать, ясно? Чтоб громко не орали, не ругались и стаканы не били. Да! И посуду за собой помойте. Сашка, на этого обормота надежды мало, а ты — проследи. Понял?
— Будет сделано! — козырнул я.
Яшка прыснул, через пару секунд присоединился и я, — и вот мы уже гогочем едва ли не в голос. Ларка картинно закатила глаза, вздохнула: беда, мол, с этими оболтусами. На пороге смерила нас взглядом:
— Тихо чтоб у меня! — и поплелась спать.
В холодильнике нас ждали еще шесть бутылок «Старо-прамена», на столе золотились к пиву палочки копченого сыра, с уходом Ларки наконец-то можно будет курить, так что будущее представлялось нам светлым и лучезарным.
Что мы отмечали — я тоже не помню. Вроде бы ничего особенного. Просто в кои-то веки и у меня, и у Яшки совпали свободные вечера. Редкое событие, давно такого не было. Вот и решили посидеть, почесать языки. Сначала хотели в кабак, долго спорили куда, во сколько и стоит ли звать кого-то еще. В итоге Яшка предложил:
— А давай у меня? Ну его к чертям, кабак этот, народ там, шумно, и не поговоришь толком.
Вот так и вышло, что в полтретьего ночи мы остались в гостиной вдвоем. Чуть пьяные, чуть на взводе… И понеслась.
Телевизор бубнил криминальные новости, я про него и забыл почти, как вдруг Яшка сказал:
— Тихо! — и, нашарив на столе пульт, прибавил звук. На фоне испещренной красными точками карты города невозмутимая дикторша с восточными чертами лица перечисляла очередные московские ужасы.
— …зарегистрировано два убийства, одно раскрыто, тридцать семь грабежей, восемьдесят две кражи, сорок один угнанный автомобиль. Задержано семнадцать подозреваемых, находящихся в розыске. В сорока трех случаях изымались наркотики.
Наверное, подобный перечень должен пугать обывателя или, по крайней мере, щекотать нервы… Наверное. Но самое страшное, что для нас это стало обыденностью. Сводку криминальных происшествий мы слушаем равнодушно, с зевотой. Или просто переключаем канал.
— Сейчас, сейчас, — сказал Яшка в ответ на мой нетерпеливый жест. — Я сегодня днем уже видел. Классный сюжет. Как раз для тебя. Или скорее даже — про тебя. Вот сейчас! Слушай!
Дикторша сменилась секундной заставкой из милицейских мигалок, потом в кадре появился неказистый замусоренный лесок. Молодой голос «специального корреспондента» обрушил на нас лавину фактов.
— Лесопарк, расположенный недалеко от платформы «Маленковская» заслуженно пользуется в районе дурной славой. Днем здесь собираются любители дешевого алкоголя, в изобилии поставляемого станционными ларьками, а вечером — съезжаются отдохнуть на природе местные криминальные элементы. Лесопарк превращается в дискотеку: из многочисленных иномарок разносится окрест оглушительная музыка, перемежаемая криками и непристойной бранью. Припозднившиеся прохожие стараются побыстрее миновать это место или пройти через проспект — так дольше, зато безопаснее. Семнадцатилетняя Мила тоже обходила лесопарк десятой дорогой, но вчера задержалась на работе и все-таки решила срезать, чтобы не опоздать на автобус. Здесь ее ждали. Распаленные водкой и безнаказанностью гуляки остановили девушку, стали приставать, порвали ей блузку, попытались затащить в машину.
В кадре появилась худенькая девушка с угловатыми плечами, начала что-то сбивчиво рассказывать. Ее лицо скрывала мозаичная маска. Надпись снизу гласила «Мила. Пострадавшая».
Девушка вырывалась, кричала, почти уверенная, что все бесполезно. Но в этот момент по дорожке через лесопарк возвращались с тренировки пара неразлучных друзей — Семен и Рустам. Корреспондент так и сказал: «неразлучных». В другое время я бы глумливо хмыкнул, но сейчас пропустил мимо ушей. Неграмотная телевизионная братия, бывает, еще и не так лажается.
Услышав крики, крепкие парни рванулись на выручку, раскидали насильников и сдали их с рук на руки подоспевшим милиционерам.
Теперь телевизор показывал двух смущенных крепышей. Яшка вырубил звук, так что поначалу я и не понял, кто это был — несостоявшиеся насильники или, наоборот, спасители.
— Видал? — Яшка кивнул на экран. — Вот она, слава! Этих ребят сегодня раз десять по всем каналам продемонстрировали. И морды, и биографию. Знаешь, с какой тренировки они возвращались?
— Дзюдо? — предположил я. — Или там айкидо какое-нибудь?
— А вот и нет. Водное поло. Но ребята не слабые, по всему видать. Не то что ты. Сколько раз башкой своей дурной рисковал, а по телеку до сих пор не показали. Видать, рожей не вышел. А эти — о-па! — и в дамках!
— Да и дьявол с ними. Ты же знаешь, я камеры боюсь как огня, стоял бы столбом, мялся, нес бы какую-нибудь чушь…
— Ничего, потерпел бы. Невелика беда. Зато хоть какая-то польза от твоих чипэндейловских подвигов! А? Или сейчас начнешь мне врать, что ты ни о чем таком и не думаешь?
Я немного помолчал, собираясь с мыслями. Тяжелее всего признаться самому себе, дальше — проще.
— Врать не буду, приятно побыть героем. Хотя бы сутки, потому что назавтра никто и не вспомнит — новые кумиры найдутся. Но ты же знаешь, все, что я делаю — это не донкихотские выкидоны. Для славы и попадания в говорящий ящик можно что-нибудь побезопаснее найти, ежиков, например, на автострадах защищать. Нет, Яшка, дело в другом. Да ты и сам знаешь, сколько раз мы с тобой спорили. Людям надо помогать, если хочешь, чтобы в трудную минуту нашелся тот, кто тебе поможет.
— Ой, ладно! Мне вот никто не помог, когда я в канаве с пробитым черепом валялся. Сам выполз к дороге, сам скорую вызвал. Почему же я должен помогать?
Я откупорил последнюю бутылку, протянул ему. С минуту Яшка колебался, потом все-таки честно разлил «Старо-прамен» в два бокала. Поровну.
— Во-первых, принцип «ты мне — я тебе» здесь неуместен, Яш. А во-вторых, неужели, когда ты вспоминаешь, как лежал в канаве, один, ночью, беспомощный и истекающий кровью, как полз к дороге по метру в час — неужели ты всерьез желаешь кому-то такой же судьбы?!
— Желать — не желаю, но если так случится, то моей вины в том нет. И потом, Сашок, а ты меня не грузишь, а? Что ты мне на жалость и на воспоминания давишь? Скажи лучше, когда ты вызвал ментов к разбитой и брошенной, явно угнанной машине, ты кому помог?
— Хозяину. А еще — правопорядку в городе. Я в нем живу, и надеюсь жить дальше, потому обязан помогать. Это мой город.
Сказал — и пожалел. Яшка и так заводится с полоборота, а уж выпивши…
Естественно, его понесло. Яростно затушив сигарету о край тарелки, он завопил чуть ли не на всю квартиру:
— Помогать?! Кому?! Нашим доблестным ментам, которые способны только проституток трясти, да гонять торгашей у метро? Нет уж!
— Тише, тише… Спокойнее, Яш, Ларка спит. Да и у меня со слухом все в порядке, можешь так не напрягаться.
— Да я…
— И вообще — по-моему, ты преувеличиваешь. В милиции не так много получают, вот и стараются заработать, кто как может. Но не все же такие продажные.
— Ага, конечно…
Не люблю я вот такого тона. Обычно он появляется у заядлых спорщиков, вроде Яшки, в тот момент, когда у них аргументы к концу подходят. «Угу, конечно» и с ухмылочкой такой всезнающей: я, мол, такое видел — у-у! Тебе и не снилось! Но не скажу, а то психика может не выдержать. Живи, бедняга, тешь себя надеждами, верь в добро и справедливость…
Заметив мою недовольную гримасу, Яшка ухмыльнулся, покачал головой:
— Все, Сашок! Все до единого. Серая форма — это власть. Не над бандюками распоясавшимися, которые и пристрелить могут, потому лучше их не трогать, а над простым народом. Он ведь у нас ментов боится. По привычке, с совковых времен.
— Пусть так, хотя не бывает правил без исключений. Но что ты предлагаешь? Когда на твоих глазах обдолбанные наркоты избивают человека или когда уроды пристают к девушке — мимо пройти? Ладно, в то, что ты способен в такой ситуации вступиться, помочь, я не поверю никогда. Сколько знаю, ты всегда жил по принципу «моя хата с краю». Что, хочешь сказать, даже и в милицию не позвонишь?
— И не подумаю.
— Почему? Типа: раз они такие продажные — пусть сами разбираются? А о человеке, которого там, на улице, насилуют или избивают, ты и думать не хочешь! Попробуй, представь себя в подобной ситуации!
— Ой, перестань! Слушать противно. Громкими словами ты ничего не докажешь. Вон даже глазами засверкал: какой я гад, не хочу помогать бедной жертве и все такое. Во-первых, со мной больше ничего подобного не случится, я острожный теперь, пуганый. А ты лучше о другом подумай: ну хорошо, вызвал ты ментов, молодец… А они — раз, тебя же и повязали! Ты думаешь, им интересно настоящих преступников искать? Которые к тому времени уж десять раз как смоются. Счаз! Разбежался!
Я попытался ввернуть пару слов в его экспрессивный монолог, но Яшка не дал мне и рта раскрыть:
— Так что ты же и виноват окажешься. Доблестные стражи порядка предложат проехать в отделение — показания дать, например. А там обыщут под каким-нибудь благовидным предлогом. Оба-на! Пакетик с анашой! Или того хуже — пистолет. А жертву так допросят, что из протокола ежу будет понятно, кто преступник. И ничего ты не докажешь…
— А! Вот чего ты боишься. Глупости. Я сколько раз оказывался в роли свидетеля — и ничего. С тобой рядом сижу.
— Повезло. Скорее всего, преступника к тому времени уже поймали, или, скажем, свидетелей оказалось больше одного…
— У тебя на все готов ответ. И что — даже дома, сидя в тепле и безопасности, ты не озаботишься набрать 02 и сообщить о том, что видел?
— Если уж совсем что-нибудь непотребное будет — из автомата за углом все-таки позвоню. Тут ты меня поймал. Но ни в коем случае не из дома — что я, совсем дурачок, что ли? И ментов ждать не буду, а быстренько двину своей дорогой.
— Почему это?
— Потому что свидетелем я все равно не стану, нигде и никогда. Недавно на моих глазах какие-то лохи приезжие попались на удочку с подброшенным кошельком. Ну, ты наверняка слышал про такое кидалово: идешь себе мирно, никого не трогаешь — бац! лежит то-олстый такой бумажник, солидный. Так и просится в руки. И стоит тебе нагнуться, как этот же вожделенный кошелек хватает кто-то другой и начинает нашептывать: тихо, мол, не кричи, давай отойдем во-он туда и честно поделим. По справедливости, типа. Ты, понятное дело, соглашаешься — кому не хочется заиметь кучу бабок. Но только вы уединяетесь в укромном уголке, как откуда ни возьмись на вас наваливается нехилая толпа во главе с хозяином бумажника. Выхватывают кошелек, пересчитывают — естественно, оказывается, что части денег не хватает. Хозяин вопит: «Воры! Украли!» Толпа вопит: «Ограбили!»
— Яш…
— Тихо. Дослушай. Ты, конечно, говоришь, что ничего не брал, шли бы вы, ребята, своей дорогой, а еще лучше — спросите у того, другого, благо кошелек у него был. Тебе, ясный перец, не верят, начинается перебранка, в ходе которой тебя тем или иным макаром заставляют достать свой бумажник — якобы для проверки: а вдруг ты там деньги спрятал? Пару секунд твой кошелек кочует из рук в руки, после чего тебе с извинениями все возвращают: простите, обознались, наших денег тут нет. И всей толпой бросаются ловить второго. Ну а ты остаешься стоять дуб дубом, радуясь, что родной бумажник удалось защитить. И только потом обнаруживаешь, что твои деньги превратились в пачку нарезанной бумаги. В куклу.
— Да знаю я эту схему! Давай к делу.
— Как ты понимаешь, я, только про дележ услышал, сразу всех послал. Не тормоз, чай. А вот следом за мной один деятель купился. Явно приезжий, как я и говорил. И тут — раз! — менты со всех сторон налетели. «Стоять мордой в пол! Лежать! Ноги на ширине плеч!» И повязали. Разом всю толпу. Видать, кидальщики не делились. Или делились, но плохо. Ну и майор местный — видел бы ты его рожу, откормленная такая! — просит меня пройти с ними, свидетельские показания, протокол, все такое. Вы же, мол, все видели. Видел, говорю,
только ничего не скажу и никаких бумажек подписывать не буду. Он так и опешил. Как это? Не хотите изобличить преступников? Ну, я ему, конечно, не сказал, кто здесь больший преступник. Честно — побоялся. Мент опять спрашивает: почему, мол? По сравнению с тем, что вы, менты делаете, говорю, эти кидальщики — просто дети невинные, и против них я и слова не скажу. А тем более для того, чтобы вам помочь. И пошел. Он, видимо, от такого несколько обалдел и дал мне спокойно уйти. Это я просто злой был в тот день, с Ларкой поругались, а то хрен бы я стал объяснять, что почем. Себе дороже.
— То-то я удивляюсь: откуда в тебе столько смелости?
— Не ерничай, Сашок. Ты же знаешь, что я прав. Сколько мы с тобой спорим и всегда на этом заканчиваем. Какая лично тебе польза с твоих подвигов? Никакой! А риска — выше крыши. Не думаю, кстати, что и кому-то другому ты сильно поспособствовал. Помню, как ты на Трех Вокзалах за девку вступился, а она шлюхой оказалась. Без тебя бы разобрались, да и во всех остальных случаях тоже. Нет, друг мой, ты на свою задницу приключения всю жизнь коллекционируешь, а толку? Только шрамов на шкуре все больше становится. А я вот, может, и не такой герой, зато живу не в пример спокойней.
— Типа «у каждого свой бизнес», да?
— А пусть бы и так. Поверь мне, менты и без тебя виноватого найдут, кого поближе. Им твоя помощь — по барабану. А ты лучше себя побереги. Я к тебе уже два раза в больницу ездил, не хочу, чтоб в третий раз ты в морге оказался. И хватит об этом.
Дальше спорить было бессмысленно. Яшка считал себя правым на все сто, да еще пребывал в счастливой уверенности, что вот-вот убедит меня. Разве такому докажешь?
А через два месяца, в самый разгар майских праздников у Яшки угнали машину. Средь бела дня, на глазах у всех — он поставил «Нексию» у входа в «Пятерочку», пожалел времени на стоянку завернуть. А когда вышел, нагруженный продуктовыми сумками, машина исчезла. И никто ничего не видел, сколько ни бегал Яшка вокруг, сколько ни опрашивали людей магазинные секьюрити.
А если кто и видел — промолчал.
И, конечно, Яшка в пять секунд забыл про свою, мягко говоря, нелюбовь к милиции, полетел в ближайшее отделение с заявлением. Дежурный равнодушно выслушал, подшил бумажку в толстенную папку таких же «угонщиков» и посоветовал дать объявление с вознаграждением. Вдруг клюнут.
Вечером третьего дня Яшка явился ко мне с бутылкой «Флагмана» и, едва плюхнулся в кресло, принялся жаловаться на жизнь, нерасторопных ментов и тупых обывателей, которые «все видели, но молчат».
Тогда я и напомнил ему наш недавний разговор о помощи, гражданской ответственности и прочих «громких словах». Может, это было жестоко, но момент показался мне подходящим. Но он лишь отмахнулся. То для него был лишь обычный кухонный треп, языковая гимнастика, ни на йоту не привязанная к жизни, а «Нексия»… О! Машина— это совсем другое, его любимое детище, его фетиш.
Я не настаивал.
Слушая его жалобы и ругань, я думал о другом. Все же он был во многом прав тогда: невысокая зарплата и практически полное отсутствие сколько-нибудь серьезного контроля превратили в стране власть закона во власть человека в форме. Как выражается Яшка — «власть ментов». Я верю: в милиции немало и честных людей, что работают за совесть; немало и простых работников, не властолюбцев и не казнокрадов, которые пашут за свой кусок хлеба, за новые погоны, за прибавку к жалованию. Но в сложившейся системе им тяжело не поступиться принципами. Стоит напарнику или вышестоящему начальству прознать, что «кое-где у нас порой кто-то брать не хочет», как на белую ворону повалятся все шишки. Его постараются перевести куда-нибудь в архив или попросту подставить.
Отделы собственной безопасности ловят, конечно, кого-то. Чтоб было о чем раструбить по телевидению. Но это все же капля в море. Кроме того, борьба со следствием, а не с причиной проиграна изначально.
Где же выход?
Создавать по примеру горячих латиноамериканских парней «эскадроны смерти», полицейские подразделения сплошь из неподкупных? То есть тех, кто имеет к преступникам счеты. И — желательно — не имеет семьи.
Расстреливать проворовавшихся стражей порядка на площадях по китайскому варианту? Если, конечно, удастся найти адекватный ответ на старый, как мир, вопрос: «кто будет сторожить сторожей?»
Не знаю. Не мне решать.
Но, наверное, что-то должно изменится. Преступник обязан боятся власти, а не дружить с ней. Честный гражданин — уважать и помогать, а не презирать и ненавидеть.
В вечерних новостях почти незамеченным прошло сообщение о решении правительства создать совместно с Русской православной церковью Спецгоскомитет по религии. Жаль, что я тогда не придал этому значения.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ВЕРА, СИЛА, ЗАКОН
«Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить все, что принесет мне наступающий день. Дай мне всецело предаться воле Твоей святой. На всякий час сего дня во всем наставь и поддержи меня. Какие бы я ни получал известия в течение дня, научи меня принять их со спокойной душою и твердым убеждением, что на все святая воля Твоя.
Во всех словах и делах моих руководи моими мыслями и чувствами. Во всех непредвиденных случаях не дай мне забыть, что все ниспослано Тобой. Научи меня прямо и разумно действовать с каждым, никого не смущая, не огорчая.
Господи, дай мне силу перенести утомление наступающего дня и все события в течение его. Руководи моею волей и научи меня молиться, надеяться, верить, терпеть, прощать и любить. Аминь».
Молитва святых старцев Оптиной Пустыни
1. 2006 год. Обращение
Два часа дня. Самое выгодное время — уж кто-кто, а Людмила Аркадьевна знала это очень хорошо. В утренние часы люди спешат на работу, не замечая ничего на своем пути. Разве можно с такими работать? А в вечерний час пик они торопятся домой — замотанные, усталые, на контакт идут плохо, а машинально прихваченную у распространителя листовку скорее всего выбросят в первую же попавшуюся урну. Да и когда это листовка помогала? Нет, без личного общения, без доброжелательного внимания, приветливого тона и готовности слушать ничего не получится.
Два часа дня — время неудачников.
«Нет, — сразу же поправила себя Людмила Аркадьевна, — не неудачников, а просто неустроенных, людей, еще не нашедших своего места в жизни».
Если с самого начала думать о них, как о неудачниках, никакого контакта не получится. Кто же захочет добровольно признать себя бездарностью? В своих бедах люди склонны винить кого угодно, клянут судьбу-злодейку, которая то и дело вставляет им палки в колеса, тяжелые времена, общую ситуацию, но только не себя.
Или «кому сейчас легко?», или «это у меня от деда, тоже, говорят, пил изрядно».
По собственному, теперь уже немалому, опыту Людмила Аркадьевна знала: после двух все они выходят на улицу. Мелкие клерки из дышащих на ладан фирм и фирмочек — купить на обед безвкусную сосиску из сои и крахмала в соседнем ларьке, домохозяйки из неудачных семей и одинокие разведенки — в магазин. А еще: отставные военные, безуспешно обивающие пороги высоких кабинетов, бывшие инженеры, подрабатывающие грузчиками и подсобными рабочими, пенсионеры…
Все они были ее клиентами.
Угадать их в толпе легко: они редко спешат, не говорят по мобильным телефонам на ходу и почти никогда не смотрят на часы. Им некуда опаздывать. А со временем Людмила Аркадьевна научилась угадывать по лицам и поведению людей тех, кто ГОТОВ. Готов принять Истину. Кто дошел в своей жизни до самой крайней точки и почти смирился с вечными неудачами.
Благодатная почва.
Сегодня Людмиле Аркадьевне выпала смена у южного выхода станции «Октябрьское поле». Она спустилась в метро, проехала две остановки до «Тушинской», потом вернулась обратно. Людмила Аркадьевна всегда так поступала, если Наместник, как сегодня, отправлял ее на послушание в метро. Ей казалось, что для начала очень важно слиться с толпой, разделить ее на отдельных людей, прочувствовать мысли и чаяния каждого.
Когда сестры спрашивали, как же у нее так ловко все получается, она гордо именовала это «своим методом».
Со времени ее Обращения прошло уже более трех лет, Людмила Аркадьевна давно забыла грязь и низменные желания мирской жизни, но для того, чтобы беседовать с будущими братьями на равных, сопереживать им, открыть дорогу к Сверкающему Престолу, приходилось возвращаться назад в прошлое. Вспоминать себя: ту, забитую мужем, Людочку, дважды неудачную мать, неухоженное существо неопределенного пола. Она подрабатывала помощницей диспетчера в районом ДЭЗе — зарплата смехотворная, конечно, но все-таки какая-никакая работа. И занятость неполная: Людочка уходила домой уже часа в четыре, чтобы успеть прибраться до прихода мужа и хоть что-нибудь приготовить. Трезвым он, бывало, даже хвалил ее стряпню, впрочем, трезвым он возвращался нечасто.
Дорога к подъезду петляла через чахлый дворовый скверик. Людочка старалась проскочить его как можно быстрее, втянув голову в плечи, не отвечая на приветствия. Спину жгли сочувственные взгляды, и ей даже не надо было напрягать слух, чтобы услышать жалостливое:
— Людка-то с третьего этажа, смотри как хромает. Не иначе муж опять приласкал. Бьет и бьет ее, бедную, и никакого сладу с ним нет. Катька… ну, которая в булочной работает, ты ее знаешь… так она через стену от них живет — говорит, почитай, каждый вечер шум, крики, скандал.
— И чего Людмила от мужа не уйдет?
— А куда ей податься-то теперь? Годы уже не те, сама посмотри — мымра, какой мужик на такую засмотрится? А тем паче — замуж возьмет. Лучше уж так, хоть на семью похоже. Людка одета, обута: Виталий по нынешним временам неплохо получает. Хватает не только на бутылку, кое-что и семье достается.
Соседки одновременно сочувствовали Людочке и радовались. Все познается в сравнении. И своя собственная жизнь уже не кажется такой беспросветной, когда рядом есть кто-то, чья судьба совсем уж незавидна. Можно и пожалеть вслух бедняжку, радуясь про себя: «Ох, слава Богу, у нас с Игорем не так! Он, конечно, тоже не подарок, но все-таки…»
Сготовив нехитрый обед, Людмила Аркадьевна каждый вечер со страхом ждала негромкого скрежета проворачиваемого в замке ключа. Как ни странно, она хотела и одновременно боялась двух взаимоисключающих вещей: чтобы муж вернулся домой какой ни есть — пьяный, трезвый, — лишь бы вернулся, и чтобы убрался, наконец, к чертовой матери, спился, получил свое в пьяной драке, ушел к другой. Если, конечно, существовала на свете вторая такая же дура.
А еще Людмила Аркадьевна боялась зайти в комнату сына. Она вообще старалась не смотреть на него. Она знала, что увидит — расширенные зрачки, опухшие веки, ссадины на руках… А еще были окровавленные комки ваты, которые она то и дело находила в ванной.
Спросить Людмила Аркадьевна так и не решилась. А мужу уже давно было все равно. Когда Олега второй раз за месяц увезли на скорой, Виталий даже не вышел спросить, что случилось.
Сына определили на принудительное лечение в наркодиспансер.
Этот удар едва не стал для Людмилы Аркадьевны роковым. Слава Ему, Предвечному, Пребывающему Вовне и Навсегда, что Единственный — да воссияет Благодать на пути его! — встретил Людмилу Аркадьевну именно тогда. У самой последней грани, когда человек либо впадает в покорное тупое оцепенение и просто тянет лямку до самой смерти, страстно желая ее, либо шагает в окно.
Людмила Аркадьевна заняла привычное место у гранитного парапета, чуть справа от выплескивающегося из дверей метро людского потока. Склонила голову, помолилась про себя, прося Его защитить от греховной гордыни и — со страхом и надеждой — от гнева Наместника. В последнее время Единственный все чаще хвалил ее, даже ставил в пример другим сестрам, но Людмила Аркадьевна так же как и раньше боялась его до дрожи в коленках. Вглядываясь в лица, она старалась не упустить того, кто, может быть, уже сегодня готов к встрече с Вечной Истиной.
Работы на сегодня оказалось не так уж много. Отвезти документы в налоговую, доставить постоянным клиентам на Песчаную новые образцы, разослать десяток заказных писем. К половине второго Ильичев освободился. Позвонил в контору, справился: нет ли чего-нибудь срочного? Секретарша Ирочка сухо отбарабанила:
— Спасибо, Алексей, вы на сегодня больше не нужны. Завтра, как обычно, подъезжайте к десяти, — и, не успел он ничего сказать, повесила трубку.
Наверное, надо было радоваться неожиданному выходному, съездить в зоомагазин — посмотреть растения для аквариума. Давно собирался, да все никак. Или заехать к маме, в очередной раз подлатать старенький «Рекорд», стоически выслушать местные сплетни. Выбраться в Бутово удавалось нечасто: новая работа отнимала все силы. Все-таки нелегко в таком возрасте мотаться по городу, как взмыленная лошадь.
Кто бы мог подумать, что он, ведущий инженер НИИ Приборостроения станет обычным курьером? Нет, конечно, в ведомостях по зарплате его должность называлась вполне цивильно: экспедитор. Только суть не меняется — курьер, сиречь мальчик на посылках. В пятьдесят четыре года, а? Смех сквозь слезы. Вон недавно собирались всем курсом на тридцатилетие окончания альма-матер — родного МИРЭА, — так постеснялся рассказать, кем сейчас работает. Мужики с курса устроились кто как мог, некоторые получше, некоторые похуже, но уж не курьером, конечно. Генка Карпов — руководитель отдела в «Сименс — Восточная Европа», у Игорька Уманова свой автосервис, Димка Пелагиев инспектирует стройобъекты в какой-то из московских префектур, а он… Хотел смолчать, но Генка не дал отсидеться в стороне:
— Ильич, а ты на кого пашешь? На дядю, себя или родное государство?
Пришлось соврать. Ильичев промямлил что-то, насчет крупной отделочной компании, где он работает главой целого отдела.
Поверили и отвязались. Нормально, мол.
Не мог же он сказать, что отличный радиоинженер, «краснодипломник», без пяти минут лауреат Ленинской премии за оригинальный проект локации искусственных объектов в ближнем космосе… он, Ильичев, развозит по сверкающим супермаркетам каталоги и новые образцы плитки. А потом, возвращаясь в убогую конуру на Бауманской, с грустью созерцает треснувший, попятнаный ржавыми потеками и грибком кафель советских времен. Прекрасно понимая: на ремонт денег не будет уже никогда. Ильичев и правда числился по штату начальником экспедиторской службы. По бумагам у него имелись даже какие-то подчиненные. Человек пять, а то и больше. Только никого из них Ильичев ни разу и в глаза не видел. «Мертвые души» позволяли конторе списывать часть прибыли на якобы зарплату. Больше они ни на что не годились. Несуществующие курьеры не могут развозить документы и доставлять образцы.
Настроение быстро портилось. Ильичев остановился у палатки, рассеяно пробежался взглядом по полкам. Пиво, соки, дешевая водка, сигареты. У самого окошка — плакатик «Шаурма. Одна порция — 30 рублей».
Ильичев нашарил в кармане смятую пачку «Магны», закурил. Сигареты пока еще были.
А то и правда, купить упаковку берлинских печешек — маминых любимых — да рвануть в Бутово. Может, хоть там удастся забыть те слова и сухой, официальный тон.
«Вы на сегодня больше не нужны».
Получается, это все, на что он годен — развезти пару бумажек. Ни на что больше. Зачем вгрызался в электротехнику до потемнения в глазах и голодного обморока, сидел в машзале, почти безнадежно испортил зрение… Зачем? Если девятнадцатилетняя кобылка, секретарша, по сути — самое подчиненное существо во всей конторе, с легкостью решает за него: нужен он или нет? Не вальяжный директор, не толстый, заносчивый вице, не фонтанирующий идеями зам по рекламе, а секретарша. Длинные ноги, изящный носик, жвачка, минимум мысли… Единственная мечта — подцепить мужика побогаче. Из высшего эшелона.
Так вот кто у него сегодня начальник. И никаких перспектив подняться выше. Переучиваться поздно, а в предприимчивости молодые зубастые менеджеры дадут ему не сто, а все двести очков вперед.
Только мама еще и осталась. Она одна не сдается, надеется на что-то, верит в сына.
— Славик, не переживай. Я вчера смотрела телевизор — новый президент обещал выделить много денег на науку. В полном объеме. Восстановят вашу лабораторию, призовут тебя на старое место.
«Только меня и призовут. Больше некого. Наши все давно уж разъехались. Кто в Штаты, кто в Израиль. Даже Кенгуров — и тот уехал. Бездарь бездарем, а тоже, говорят, пристроился. Один только я остался. Неизвестно зачем. Думал, все исправится, дурак. И где я сейчас? Подай-принеси… И вряд ли что-то теперь изменится. От лаборатории ничего не осталось, корпус под мебельный салон сдали, да и патенты давно проданы».
Маме он тогда ничего не сказал. Зачем ее расстраивать? И так здоровья немного, еле ходит почти. Да и не к кому. Подруги — кто переехал, кто умер… даже поболтать не с кем. Одна отрада — приезды сына.
Ильичев прикинул свои возможности, мысленно перебрал немногочисленные купюры в кошелке. Может, еще на пачку хорошего чая хватит?
— Эй, друг, ты покупаешь или нет? Всю витрину загородил! Берешь чего—давай, говори. Или отваливай.
Из дверей палатки вылез всклокоченный продавец, в упор смерил недобрым взглядом.
— Товар смотрю, — ответил Ильичев спокойно.
— Ну так быстрее смотри! Мешаешь же…
Дверь с треском захлопнулась. Тонкие стены палатки не смогли заглушить ворчания продавца:
— …как всегда, <…>! Придет какой-нибудь урод, полчаса смотрит, выбирает, а потом купит какую-нибудь хрень за пятерку. Пользы, как от козла, а гонору, <.„>! «Товар смотрю», мать его! Да видно же, что больше сотки никогда за душой не водилось! Чего выбирать-то! Бери свою чекушку и проваливай! Пьянь никчемная!
Ильичев почувствовал себя так, будто на него выплеснули ушат помоев.
«Да катись оно все к чертовой матери!»
Он достал потрепанный кошелек, пересчитал купюры.
«Пошли они все! Уроды! Суки и уроды! Век бы этих морд не видеть!»
— Ну? — требовательно спросил продавец.
— Водки дай! «Гжелку».
«Подождет мамочка. В начале месяца приезжал, и то радость. Хватит!»
Продавец глумливо ухмыльнулся, сунул в окно бутылку, горлышком вперед. Небрежно швырнул перед покупателем горсть мелочи — на сдачу.
С трудом подавив желание скрутить пробку и отхлебнуть прямо здесь, Ильичев запихнул «Гжелку» в карман и, не оглядываясь, пошел к метро.
«Пусть немцы сами свое печенье жрут! — с ненавистью думал он. — Сытые, откормленные…»
Перед входом в метро он снова почувствовал желание выпить. Здесь и сейчас. Чтобы уж сразу. Домой веселее ехать, хоть от уродов всяких воротить не будет.
На эту женщину он поначалу не обратил внимания. Про таких говорят — «в любой толпе из ста сотня». Стоит себе у парапета, раздает какие-то листовки. Рекламу, наверное.
Тоже, видать, из неустроенных, раз в таком возрасте на студенческую работу подписалась.
Вдруг, совершенно неожиданно для него, женщина сделала шаг вперед и мягко, но настойчиво придержала Ильичева за руку:
— Простите, вам нехорошо?
Он вздрогнул. Пригляделся — невысокого роста, аккуратно прибранные в пучок седеющие пряди, мешковатая, но чистая и выглаженная юбка. Но на ее лице выделялись глаза.
Чистые, освещенные изнутри каким-то особым светом, все понимающие… Почти как у мамы.
— Спасибо, я… — совершенно неожиданно для себя сказал Ильичев. Хотел грубо оборвать ее, но раздражение постепенно сходило на нет — и передумал. На секунду даже испугался: ведь мог же сказать что-нибудь обидное. Слава Богу, сдержался.
— Я вижу, у вас случилось какое-то несчастье. Вы просто места себе не находите. Может, я смогу вам помочь?
— Понимаете, я хотел сегодня поехать к маме — выдался свободный вечер. Но… На работе послали… да еще этот продавец…
Женщина осторожно взяла Ильичева под локоть, потянула за собой.
— Расскажите мне все. Не бойтесь. Меня зовут… — на мгновение ему почудилась маленькая пауза, будто она привыкла именовать себя по-другому, — Людмила. Люда. А вас?
— Ярослав…
— Разрешите мне вам помочь, Ярослав.
2. 2007 год. Осень. Единственный
Наместник в последний раз осмотрел себя в зеркало, разгладил шитую сакральными знаками перевязь, проверил: не видно ли высоких каблуков из-под краев рясы? Единственный Наместник Его на Земле, Пресвитер, стоящий у Подножия Сверкающего престола, рекущий Вечную Истину, пребывающий в Ореоле Благодати, а на самом деле (среди любовниц и деловых партнеров) — Кирилл Легостаев в жизни не мог похвастаться высоким ростом. Метр семьдесят два — и ни миллиметром выше. Как тут будешь величественным? Пришлось заказывать специальные ботинки, с десятисантиметровыми каблуками. Да еще учиться ходить на них.
Зеркало не подвело. Легостаев приосанился.
«А неплохо. Производит впечатление».
Золоченая ряса с жемчужным воротником, красные обшлага и рукава — следы Его нетленной крови, перевязь и священная шапка Единственного. Только он имеет право носить ее.
Не так уж часто Наместник представал перед своей паствой таким величественным. Чудо не может быть обыденным, иначе к нему привыкают. Теряется таинственность, уходит Вера.
Но сегодня — случай особый. Еще двое причащенных пройдут сегодня Обращение и станут полноправными братьями. Причем — чрезвычайно полезными. Во всех смыслах. Один, Александр Константинович…
Наместник усмехнулся. «О, простите! Конечно, уже не Александр Константинович. Раб Александр».
Раб Александр работал ночным сторожем на складе стройматериалов. Зарплата не бог весть какая, но поскольку она целиком идет на нужды братьев… Плюс — на складе всегда можно по оптовой цене прикупить цемент, кирпич, вагонку. Да мало ли что может понадобиться! Особенно, если нынешнее жилище Обращенных вконец переполнится и придется воплощать в жизнь давно лелеемый проект — лесную Обитель. В старой ведомственной гостинице Минсредмаша, купленной за бесценок на аукционе, на триста мест уже втиснуты почти пять сотен братьев и сестер.
Второй причащенный — раб Валерий, худой и сутулый студент (на исповеди Наместник узнал, что он до сих пор девственник) какого-то заштатного ВУЗа, к работе, конечно, не способен. Зато парень является обладателем шикарной трехкомнатной квартиры на ВДНХ. Родители Валерия уехали на ПМЖ в Германию, пообещали — как только устроятся нормально, сразу возьмут к себе… Пошел уже пятый год, все никак не устроятся. Присылают, правда, какие-то деньги, любой другой назвал бы их откупными. Валерий, естественно, отдает все до копейки Наместнику… э-э, то есть, братьям. Парень хотел подарить своей новой семье и квартиру, но Легостаев пока сказал повременить. Он еще не решил, что с ней делать: то ли продать, то ли оставить под молельню и городскую резиденцию. В дверь робко постучали.
Легостаев выпрямился, вскинул голову. Его облик преисполнился надмирного спокойствия. Братья и сестры не должны видеть своего Наместника озабоченным мирскими делами. Он — превыше. Его мысли и заботы в неведомых высях, простому человеку недоступны.
— Войди, Обращенный.
Никому другому не дозволялось входить в личные покои Наместника — только Обращенным.
Низко опустив голову, в комнату вошла раба Инга — сегодня ей выпало служить Наместнику. Бесцветная женщина непонятного возраста: в толпе Обращенных глаз Наместника не задержался бы на ней и минуты. Он и сейчас не удостоил ее взглядом, даже не обернулся. Лишь спросил:
— Ну что там? Все собрались?
Она не осмелилась даже посмотреть на него. Для Инги Ковалевой и так величайшим счастьем последних лет стало сегодняшнее послушание. Вечером, после церемонии, когда Единственный уйдет почивать, она будет убирать в комнатах, чистить его одежду. Она сможет целовать половицы, хранящие тяжесть его пресветлой поступи, прижать к себе одежду Единственного — нет, не священную церемониальную накидку, худшего кощунства и придумать нельзя! — но хотя бы его обыденную рубаху или тот великолепный костюм, в котором она однажды видела его в городе. Про тот случай Инга никому не обмолвилась ни словом, а вот сегодня, когда узнала о послушании, почему-то вспомнила. Ведь он наверняка хранит толику тепла Единственного, крупицу Благодати.
— Да, Единственный. Причащенные готовы, Единственный. Братья и сестры ждут слов Вечной Истины.
— Хорошо, — Наместник величаво кивнул. — Пойдем, раба Инга.
Стараясь не выдать охватившего ее счастья (Единственный помнит ее имя!), Инга раскрыла дверь и опустилась на колени, шепча слова благодарности,
В молитвенном покое — бывшем актовом зале общежития — все уже было готово к церемонии. Накрытый парчовой мантией алтарь таинственно мерцал огнями сотен свечей. В углах, скрытые темнотой, курились благовония. С нет давних пор Легостаев добавлял в стандартные покупные пирамидки немножко опиума. Теперь после церемоний братья и сестры чувствовали приятное головокружение и странную легкость в теле. Когда кто-то из братьев посмелее спросил Наместника, что это может быть, Легостаев не моргнув глазом ответил: «Вы преисполнились Благодати. Это знак внимания Его, Предвечного и Пребывающего Вовне и Навсегда. Только лучшие из лучших достойны ее. Служите Ему хорошо, и Благодать пребудет с вами вечно!»
С того дня Обращенные буквально соревновались друг с другом за право участия в церемонии.
Наместник восшествовал к алтарю, лично возжег жертвенный огонь и, поцеловав край мантии, замер на возвышении. На него смотрели с благоговением — сегодня он был богоравен.
— Приведите причащенных, которые вскоре станут нашими новыми братьями!
Оба кандидата выглядели бледными и усталыми. Трое суток поста и умерщвления плоти, бесконечные молитвы в холодной подвальной келье — бывшей бойлерной — никого не красят. Осень на дворе, ночью вроде даже заморозки обещали. Ну ничего. Уже сегодня вечером им будет даровано счастье вкушать пищу, а ночью они получат право подняться в комнаты к сестрам и выбрать себе любую для ночи Единения.
— Слава Ему, Предвечному, Пребывающему Вовне и Навсегда! — провозгласил Наместник.
— Слава! Слава!
— Да воссияет Благодать на нашем пути! Пусть Он закроет мне уста, если я изреку то, что не будет Вечной Истиной!
Церемония шла свои чередом, суровая, аскетичная, но неизменно притягательная. Причащенные пожертвовали свою кровь, как однажды сделал это Он, Предвечный и Пребывающий Вовне и Навсегда. Легостаев простреливал взглядом зал, то и дело замечая затуманенный взор, чуть более плавные, чем нужно, движения, раскрасневшиеся лица…
Опиум начал действовать.
— Благодать снизошла!! Братья и сестры, воспрянем духом и плотью! Он принял, жертву, Он не закрыл мои уста! Вечная Истина с нами! Близится Царство Правды!
Обращенные счастливо смеялись, как дети, обнимались, что-то неразборчиво говорили друг другу. Легостаев и сам почувствовал действие наркотика. В голове зашумело, мысли то неслись вскачь, то лениво текли, как полноводная река. Он воздел руки, украдкой вдохнув нашатыря из припрятанного в рукаве специально на такой случай пузырька. Гадостно-свежая игла омерзительной вони вонзилась в ноздри, мысли прояснились, стало легче дышать, расселся туман перед глазами.
— Сегодня нас стало больше! Два человека, когда-то несчастных и одиноких, влились в нашу семью, стали братьями для всех! Обнимем же их и разделим с ними нашу Благодать!
Новообращенные плакали от умиления. Подготовлены они были на славу.
Закончив церемонию, Легостаев вернулся к себе. Возбужденные и посвежевшие, Обращенные разошлись по кельям для вечерней трапезы и молений. Благодать не скоро отпустит их — у Ахмета хороший порошок. Дорогой, но хороший. А сестрам сегодня предстоит особый вечер: каждая из них втайне верит, что раб Александр или раб Валерий выберет ее.
Наместник усмехнулся про себя. Раб Александр в свои шестьдесят два вряд ли чересчур темпераментен, а вот Валерий вполне способен ублажить истосковавшихся сестер со всем пылом юности. Неопытной юности…
Легостаев переоделся, сел за компьютер. Церемония церемонией, но о делах тоже нельзя забывать. Первым делом он проверил счета.
Неплохо. Поступили пожертвования от Фонда «Свободы совести», — эти ребята всем мало-мальски заметным сектам отстегивают понемножку. Черт его знает, из каких соображений, да и не важно. Дареному коню в зубы не смотрят.
Читать бесплатно другие книги:
