Разговоры в дороге Успенский Глеб

3

— Э, Начальство Мудрости, как же он пошел пытошный стан ладить, коли вы ремесла не знаете?

— Ремесла не знаем, оно нам ни к чему. А пытать — это разве ремесло? Это же удовольствие одно!

— Ничего себе удовольствие.

— Так. Звук, наружу не ходи, где раздался, там умри! Вот теперь нас никто не подстлушает. Вижу, купец, что ты не глуп, а глупым прикидываешься. Таким умением овладеть может не всякий. Поэтому давай говорить как умные люди.

— Обмен неравный — о чем говорить, когда я ничего о вашем народе не знаю.

— Со смертью играешь.

— Смерть и жизнь моя у Калям-бубу за пазухой.

— У меня в слове жизнь и смерть твоя! Знаю, что многих людей ты города посетил и обычаи видел. Вот это мне и нужно. Умением своим наделишь тайно меня одного…

— Ну вот, а говорил — баловство!

— Говорил не для тебя — для того, другого.

— А ты и вправду в стране самый умный?

— Должность такая. И не самый умный, а самый мудрый — разницу чуешь?

— Почуешь разницу, как воткнут кол в задницу. А то вдруг ты грамоте не научишься? Вот у меня племянник — его и добром, и розгой — все впустую. Стоеросовое дерево. Фиговое.

— Глумишься?

— Куда мне над мудростью глумиться. Только я крепко любопытен: где миру начало? Кто первое слово молвил и какое? Какая рыба всем рыбам царь? У меня много вопросов…

— Оттого, что ложна ваша мудрость. У нас никаких вопросов — одни допросы. Мы и так все про всех знаем. А не знаем, так под пыткой узнаем. Нас боги избрали.

— За что избрали, что за боги?

— Так и быть, расскажу. Жили мы здесь, как простое людское племя, прах земной. Спустились к нам как-то боги — семеро. И оказали мы им великую услугу, а какую — никто и не помнит уже…

— Умели бы писать — и запомнили бы…

— А в благодарность дали нам боги семеро силу слова. Слово это лишь нашему народу ведомо. С тех пор чего ни пожелаем — все нам прямо в рот сыплется. Знаем одну только радость. И поэтому велено нам править всем миром.

— Так прямо и велено? А что же боги делают?

— У них свои дела, божественные…

— Что же вы не всем миром правите?

— Придет время — будем.

— Так вы же времени не знаете, дней не считаете…

— А мы его остановили. Каждый день у нас один и тот же.

— Зачем это и отчего?

— Оттого, что провидим вперед. И провидец один наш великий провидел, что быть нашей славе столько-то и столько-то лет! А мы судьбу перехитрили: остановили время словом. Говорим: «Нет, нет никаких лет!» — вот и нету их.

— А время-то идет. Уже к вечеру дело.

— Это и есть наша печаль. Падает проклятое солнце — никак не удержать. Правда, мы, к утру сил набравшись, снова его подымаем, а время стоит.

— Ага, объяснил мне один тут на камешках. Только у нас мудрецы по-другому говорят. После трудов своих бог наш, Калям-бубу, струю пустил, и потекло время, как река. Всех нас эта река несет.

— Вот вас и несет, как мусор. А нас нет. Камень посреди реки видел? Вот так и мы.

— Когда-то и камень вода подмоет и покатит.

— А укрепить его, подпереть?

— Когда-то и река русло изменит. Будете на своем камне одни.

— Мы одни не будем. Перетащим к себе весь мир помаленьку. Видел пирамиду на площади?

— Вверх ногами-то? Видел.

— Перенесся наш человек в нильскую страну, осмотрел пирамиду и вернулся. И мы силой своей такую же мигом воздвигли. И в других странах если что хорошее имеется, к себе утянем.

— А зачем вы ее на маковку поставили? Некрасиво ведь.

— Чтобы видели силу нашу. Простую-то пирамиду любой дурак построит.

— Не скажи. Ее, говорят, тридцать лет строили. Как потрудился, так и погордился. А вам чем гордиться?

— Как чем? А силой?

— А куда вы нильскую страну дели? Тот, у ворот, говорил, что нету-де ее.

— А мы ее отрицаем. Больно близко к нам расположена. Вот мы и сказали хором: «Нет и нет такой страны, нам соседи не нужны!». Их и не стало.

— Я же там недавно бывал. Все на месте. Фараон сидит, командует, рабы вкалывают, крокодилы плавают…

— А ты докажи, что все на месте. Докажи. Докажи, что время идет. Докажешь? Нет. Так что давай все это забудь и помогай нам. Будешь хорошо жить, примерно как мы…

— Как же я буду избранникам богов помогать?

— Говоришь ты складно, уменьем великим владеешь, вот только силы слова у тебя нет…

— Еще спрошу: почему без имен живете?

— Есть имена, есть, только их каждый друг от друга в секрете держит. От нас, конечно, у народа секретов нет. Потому что если имя человека узнаешь, с ним все сделать можно. Взять, к примеру, Начальника Покоя. Он знаешь, сколько имен помнит? Много. Любого, который без звания, в нети отправит запросто. Потому и держится в должности.

— А твое имя знает?

— Знает, да что толку? Оно званием заворожено. А вот если он сможет так про меня сказать, что и без имени всяк узнает, тогда мне, конечно, туговато придется. Только он не умеет так, да и никто не умеет. Мы таких повывели.

— А у нас есть один такой. Про любого все как есть скажет, да складно притом. Достается от него многим. Злятся, конечно, да что сделаешь? И у нас слово силой бывает.

— Плохой человек. Вот бы его да на кол. А ты так не умеешь?

— Не привелось. Дар богов, говорят.

— Нехороший дар. И зачем это боги что попало да кому попало дарят? Мы таких людей не только у себя, мы их повсюду выводим. Положили такое заклятье, чтобы жизнь у них была короткая да несчастная. Крепко мы их прокляли, выдумщиков этих, и тех даже, которые когда-то еще родятся. Может, и отучатся выдумывать. И до вашего доберемся. Я думаю, ослепнет он…

— Вижу, что зря разболтался, хорошего человека подвел…

— О других не думай, о себе думай. Дадим тебе дворец, как у вашего царя… Как бишь его?

— Да кто там у нас сейчас — не скажу. Сегодня он царь, а завтра, глядишь, баранов холостит…

— Ну ладно. Потом вспомнишь. Давай клятву хоть своему Калям-бубу, а я ее скреплю словом. Клянись давай!

— Что-то не хочется. У меня дома родни полно, друзей. И вдруг вы их — да в нети? Пусть уж лучше меня одного.

— Другого найдем. Хоть один да согласится.

— Вот он пусть и соглашается. А я как-нибудь перемогусь. Меня за это Калям-бубу на свою вечную небесную гулянку возьмет. За ним добрые дела не пропадают, нет у него такой привычки. А ты и без грамоты проживешь, и так вон какой мудрый…

— Помрешь страшной смертью!

— Имя мое сперва узнай…

— А мы тебя и без имени.

— Сочинишь про меня что-нибудь? Да тебя твое же заклятье и прихлопнет: башка от лишней мудрости лопнет. А грамоты-то жалко, а? Не хватает ее, грамотешки-то?

— Да я тебя… Ничего, одумаешься, ползком приползешь. Отдам тебя Начальству Покоя. Очутись-ка у него!

4

— Ну, купец, не договорился?

— Не договорился.

— А Мудрец наш как тебе?

— У нас такие мудрецы обычно грушевые деревья околачивают от вредителей. А ты его, поди, тоже не любишь?

— Твоя правда, не люблю.

— Что ж ты мне правду говоришь, зачем это?

— А как же? Скажи я, что люблю его, а вдруг кто-то поблизости произнесет словечко-то? Я его тогда взаправду полюблю, а мне нельзя. Вот у вас хорошо, у вас можно смело врать что ни попадя. Я так думаю: великий человек был тот, кто первым врать наловчился! От таких цари пошли. Пришел он к людям, сказал, что царь, они и поверили: не знали, что врать-то можно. Потом, конечно, опомнились, да уж поздно. Ото лжи пошел на земле порядок.

— А правду говорить все же приходится?

— Так уж выходит. Безопасно только хором врать. Когда все кругом врут, и держава как-то крепче делается… А Мудрец-то тебе много порассказал?

— Да уж как водится…

— Узнаю птицу болтливую… Он тебя, между прочим, велел казнить, да полютей. А я не тороплюсь. Ты мне нужен…

— И я не тороплюсь. Знаю, что нужен. Дело привычное — цену набивать.

— Мое условие такое — поможешь мне его место у Высокого Табурета занять отпущу тебя. Прямо на порог родного дома.

— У тебя поумней меня советчики есть.

— Были бы, кабы сам же не повывел…

— И у нас такое случается.

— А ты — человек подходящий. Ум есть, а силы нет. И вот мы вкупе, сообща…

— Для такого дела время нужно.

— Да будет у тебя это… как его… ну, проклятое оно еще… Будет. И грамоте меня научишь.

— А это зачем?

— Как зачем? Легко ли мне в голове держать все имена и приметы? А так будут они у меня все в подвале, на табличках. Взял табличку, сказал слово — и нет человека. Была страна — нет страны.

— Так ты сам пожелай обучиться грамоте — то и будет.

— Э, чего нет в гоолове, то в слово не перейдет. Тут нам предел положен, как со светилом окаянным…

— Что вы его так невзлюбили?

— Мотается по небу, ночь делает.

— Чем плоха ночь? Бабу приласкать, отдохнуть, поспать. Сон иногда вещий приснится — тоже на пользу.

— Вот-вот, сон. Нам сны видеть нельзя. Особые сторожа по ночам ходят, сны гоняют.

— Как же без снов? Во сне, бывает, с богом поговоришь, он дельный совет даст. Помню, снится мне один раз Калям-бубу…

— Нет, нельзя. Люди разные, им что попало снится. Чуть зазевались сторожа и пропало дело. Одному вот снилось, что всемирный потоп настал. Еле отвели беду. А другому снилась все время всякая дрянь: полулюди-полукони, полубабы-полурыбы, змеевласые девки и прочее. И что же? Разбежалась вся эта пакость по свету.

— Слышал про таких полуконей, одного даже издали видел…

— Эх, заболтались мы с тобой. А все от того, что интересно со сторонним человеком поговорить. У нас как: он знает, что я спрошу, я знаю, что он ответит… Скука. Так что же мы с мудрецом сделаем?

— Думаю.

— Ну, думай. Одтыхай, подумай, поешь, поспи… Ох, беда, солнце опять закатывается! Стой! Не движись! Держи его, люди добрые! Эх, опять усилия не хватило… Иди, купец, спать. _автра трудный день будет.

5

— Ну что, купец, проспался?

— С вами, пожалуй, проспишься: всю ночь песни да пляски, глаз не сомкнул.

— А-а, так то сторожа сон гоняли, я же тебе объяснял.

— Как же вы при таком шуме спите?

— А мы отвар особый пьем на ночь.

— И крепкий отвар?

— Слона в сон повергнет!

— Это вы хорошо придумали — такой отвар пить.

— А ты-то придумал насчет Мудреца?

— Где тут придумаешь, когда голова от шума трещит!

— Ну тогда начинай учить меня грамоте.

— Изволь. Вели принести деревянный клин покрепче да колотушку потяжелее.

— Это еще зачем?

— А что же ты думал — грамота сама в голову пойдет? Нет, в этом деле без клина да колотушки никуда.

— А ты-то сам как учился?

— В точности так. Сколько клиньев извели на меня — целый корабль из того дерева можно бы построить.

— А не больно? Людей вот пытаешь, так им больно, говорят.

— Еще бы не больно. Недаром пословицу сложили: «Грамоту учат, на всю улицу кричат». Но потерпеть надо. Первый месяц тяжеловато, зато потом привыкаешь помаленьку. Да и дырки в голове зарастают. Вот потрогай — нету дырок?

— Нету дырок… Как это — первый месяц?

— Долгое это дело. Вот сегодня подолблю…

— Как это — сегодня?

— Опять забыл, что без времени обходитесь. Короче, как день, так долбить начинаю. Как ночь — отдыхаю. Как день — опять за колотушку. Как ночь — на боковую. Как день — подставляй макушку. Как ночь — убирай макушку. Как день — подать сюда новый клин. Как ночь — отдохни, начальство. Как день…

— Очень страшно. Так и вправду время начнешь понимать! Нет, купец, я передумал тебя домой отправлять. И грамоту твою учить передумал. Лучге я буду при себе грамотного человека держать: тебя то есть. Согласен?

— А проведает про то Мудрец, нам обоим окорот выйдет…

— Так я же тебя в маленького червячка для удобства превращу. Только имя скажи, а то не получится.

— И очень хорошо, что не получится. А то курица склюет, и останешься без писаря. А с врагом твоим поступим так… Есть ли у тебя на примете сочинитель?

— Откуда ему взяться? Которые были на примете, так те уже давно…

— Понятно. А скульпторы у вас имеются?

— Какие скульпторы?

— Вот статуя стоит — кто-нибудь ведь ее изваял из камня?

— Нет, это краденая. А своих никто не делает.

— Худо как… Ну да постараюсь тебя выручить. Никогда за такое дело не брался, да, видно, придется. Где моя табличка с палочкой? Ага, вот…

— Это ты что такое делаешь?

— Стихи складываю.

— Куда складываешь?

— На дощечку. Он, Мудрец, сдуру-то сам меня и надоумил. Та-татата-татата-татата-та… Слышишь, будто волна на берег моря накатывается?

Теперь говори заклятье.

— Сказано! Порадовались боги: небольшим насекомым ползет Мудрец по залу! Вот уж нога Держателя занесена над ним! Вот уж топнуто священной ногой! Ну, спасибо, купец! Уважил ты меня, и я тебя уважу: подарю дворец либо два…

— А про Держателя ничего сочинить не нужно?

— Про какого Держателя? Про нашего Держателя? Да без него же все рассыплется! Мир под землю провалится, море высохнет! И как ты до такого додуматься мог?

— А вдруг да не развалится?

— Нет, лучше уж не рисковать. Вы, купцы, народ отчаянный, а нам рисковать нельзя…

— А давай попробуем: может, и ты на должность подойдешь.

— Не искушай. А то искушусь.

— Смотри, дело твое. Вот я однажды побоялся в нильской стране пшеницы закупить побольше, домой приплыл — ан там недород. Уж я локти кусал, кусал — до сих пор шрамы видны…

— Эх, была не была! Сочиняй!

— Сейчас. Та-татата-татата-татата-та… Эй, начальство, что с тобой? Что ты ежишься, корежишься? Да ты вроде и ростиком поменьше стал… А зачем из тебя лишние лапки лезут? Ну вот, так-то лучше, с вашим братом тараканом у нас, купцов, разговор короткий…

6

— Ну здравствуй, достойный купец! Спасибо тебе: ловко пособил мне от окружавшей меня недобросовестности избавиться. Я давно их на подозрении держал, а вот ты явился, и вся их гнилая сущность явственна стала. Давно, видно, лелеяли они черную измену…

— А ты-то кто будешь?

— Я-то? Или не узнал? Меня, Держателя тверди да моря? На всей земле самый главный титул.

— Можно его переделать, чтобы еще главнее стал!

— Неужто можно? Казалось бы, куда уж главнее… Ну-ка?

— Прибавить две буковки, всего и делов…

— Чего две прибавить?

— А буковкию Это значки, которыми слова закрепляются. Так вот, ежели две буковки прибавить, получится Содержатель тверди да моря. Дескать, ты не только держишь твердь да море, а еще и содержишь их за свой счет, вот сколь богат и могуч! А все люди, выходит, у тебя вроде как постояльцы, а за постой деньги платят.

— Славно придумано! Оно и вправду будто силы и мощи вдвое прибавилось, а всего-то две закорючки. Большая сила! Пригодишься ты мне. Задумал я заветную мечту всего нашего народа: над всем миром взять власть и силу. Но одна забота гложет царственное сердце: больно много на свете людей! У каждого в голове думка. Куда же это годится, если каждый свое будет думать? Вот когда все одинаково и враз думать станут, тогда порядок будет гармония называется. Вот я и раздумался: а не внедрить ли единодумие? И эта твоя грамота великому делу способствует! Если человеку мои мысли глашатай на площади будет втолковывать, он их и мимо ушей пропустить может. А вот когда они записаны будут, да покрупнее, да поярче, да на каждом углу, никто мимо не пройдет, всякий усвоит и так же думать примется. Прав ли я?

— Прав, как не прав, да только народ у вас неграмотный.

— Так ты же всех научишь. Ты же сам говорил Начальству-то Покоя покойному, что деревянными клиньями как-то грамоту вбивают…

— Тебе нет, деревянным не обойдешься, каменный нужен, а еще лучше железный. От железного, правда, дырки в голове остаются лишние. А вот простому-то народишку втолковать можно и без клиньев, особенно ребятишкам. Там, если что, простой розгой или подзатыльником управишься… Тебе же нет. Добудь-ка мне для себя хороший железный клин да кувалду…

— Нет уж, лучше я так, как есть, пребуду…

— Никак тоже меня в писаря прочишь?

— Хорошее имя придумал — писарь. Ты не просто писарь будешь, а Главный Писарь. Или Старший. Или Наиглавнейший Писарь тверди и моря. Нравится?

— Должность, что и говорить, почетная. Только наши писаря и философы со сказителями смеяться начнут: вчера еще мешки с пшеницей считал, а ныне Наиглавнейший!

— А мы их к ногтю! Они что у вас, сильно грамотные?

— Да уж пограмотней меня.

— А нельзя ли у них грамоту из голов повыбить? Теми же клиньями?

— Нельзя, она при человеке до смерти состоит…

— До смерти? Это еще лучше. Это нам раз плюнуть…

— Понял это давно. А какие мысли записывать будем?