Эмма Полевой Николай

Глава 1

Эмма Вудхаус, красавица, счастливейшая обладательница незаурядного ума и наследница порядочного состояния и уютного дома, казалось, объединяет в себе все лучшие дары земного существования. Почти двадцать один год прожила она на свете, не ведая ни тревог, ни серьезных огорчений.

Младшая из двух дочерей самого любящего и нежного отца, вследствие замужества старшей сестры она с весьма юного возраста стала в отчем доме хозяйкой. Мать ее умерла так давно, что о ней у Эммы сохранились лишь неясные теплые воспоминания. Место матери в ее жизни заняла гувернантка – такая добрая и преданная, что любовь ее лишь немногим уступала любви родной матери.

Шестнадцать лет провела мисс Тейлор в семействе мистера Вудхауса; она стала для его дочерей скорее не гувернанткой, а подругой и очень любила обеих, но особенно Эмму. Между нею и Эммой установились по-настоящему сестринские отношения. По мягкости характера мисс Тейлор почти ни в чем не ограничивала свою любимицу; и, так как строгость проявлять было ни к чему, гувернантка с воспитанницей жили очень дружно, в атмосфере взаимного обожания; при этом Эмма поступала как ее душе было угодно. Она высоко ставила оценки и суждения мисс Тейлор, но руководствовалась в основном своими собственными.

Для Эммы, в ее положении, опасность таилась в чрезмерной самонадеянности и привычке считать себя выше других. Подобные черты характера грозили омрачить ей существование в будущем. Однако пока угроза была столь призрачна, что заблуждения девушки никто не счел бы недостатками.

И тут случилось несчастье – правда, несчастьем такое событие назвать трудно, однако оно нарушило весь ее прежний уклад. Мисс Тейлор вышла замуж. Эмму впервые кольнула тревога. Ей предстояло потерять любимого друга! В день свадьбы мисс Тейлор девушку терзали мрачные предчувствия. После венчания молодые уехали, и Эмме с отцом предстояло обедать вдвоем, безо всякой надежды на то, что кто-то третий скрасит собой длинный вечер. Батюшка, как обычно, прилег поспать после обеда, а Эмме заняться было нечем – оставалось лишь сидеть и горевать о своей утрате.

Для ее друга сие важное событие не предвещало ничего, кроме счастья. Мистер Уэстон – превосходный человек, обладатель безупречных манер и к тому же легкого нрава; и возраст у него как раз подходящий. Эмма находила некоторое утешение в том, что она самозабвенно, можно сказать, упоенно желала этого брака и всячески способствовала ему; однако счастье подруги омрачило ее существование. Ей будет так недоставать мисс Тейлор – ежедневно и ежечасно! Все шестнадцать лет, которые мисс Тейлор провела в их доме, она была по отношению к воспитаннице просто ангелом доброты – доброты и преданности; она учила ее и была ее неизменной спутницей в играх, начиная с ее, Эммы, пятилетнего возраста; она не жалела сил ради укрепления здоровья и душевного равновесия своей подопечной, нянчилась с нею во время всех ее детских болезней. За это Эмма испытывала по отношению к мисс Тейлор огромную признательность; но еще трепетные, драгоценнее и нежнее были воспоминания о чудной дружбе последних семи лет, общении «на равной ноге», об отношениях, полных высшей откровенности, которые украшали ее жизнь после замужества Изабеллы, когда они с мисс Тейлор остались вдвоем. Такой подругой и наперсницей, как мисс Тейлор, могут похвастаться немногие: умная, начитанная, покладистая, мягкая, знающая все обычаи семьи, она принимала близко к сердцу все семейные заботы, одновременно потворствуя Эмме во всех ее развлечениях, планах и замыслах. Ей Эмма, не задумываясь, с легкостью поверяла все свои мысли; мисс Тейлор горячо любила ее и не признавала за своей воспитанницей ни одного изъяна.

Как-то она перенесет перемену? Правда, ее подруга будет жить всего в полумиле от них; но Эмма прекрасно сознавала, сколь велико различие между миссис Уэстон «всего в полумиле» и мисс Тейлор в доме; несмотря на все преимущества, полученные по праву рождения и воспитания, Эмма рисковала остаться в интеллектуальном одиночестве. Отца своего она нежно любила, однако он ей не компания. Он не в состоянии стать ее собеседником и наперсником.

Так как мистер Вудхаус женился немолодым, их с дочерью разделяла большая разница в возрасте, подкрепляемая его сложением и привычками: будучи всю жизнь болезненным и мнительным, не упражняя ни ум, ни тело, он казался старше своих лет. И хотя все любили его за добродушие и гостеприимство, он, что называется, не блистал никакими особыми талантами.

С сестрой, которая, выйдя замуж, жила относительно недалеко – Лондон находился всего в шестнадцати милях, – видеться ежедневно было все же затруднительно. Как много унылых, длинных осенних вечеров отделяло Хартфилд от Рождества и очередного визита Изабеллы с мужем и малыми детьми! Лишь с их приездом дом снова наполнится шумом и весельем.

В Хайбери, крупном и многолюдном селении (его с натяжкой даже можно назвать городком), к которому по праву принадлежало поместье Вудхаусов, Хартфилд, несмотря на то, что оно располагалось несколько в стороне, для Эммы не находилось никого равного. Семейство Вудхаус считалось здесь первым по положению. На них смотрели снизу вверх. У Эммы в родных краях было множество знакомых, ибо ее отец привечал всех без исключения; но никто не был в состоянии заменить для нее мисс Тейлор хотя бы на полдня. Да, невеселые ее ждут времена! Эмме оставалось лишь вздыхать и мечтать о несбыточном, пока не проснется отец и не придется снова притворяться веселой. Его дух нуждался в поддержке. Он был человеком нервным и легко впадал в уныние; он любил всех, к кому привык, и тяжело переносил утраты; он вообще не выносил никаких перемен. А так как замужество мисс Тейлор явилось причиной перемен, оно было ему крайне не по душе. Даже с замужеством старшей дочери мистер Вудхаус до сих пор не смирился и говорил о ней не иначе как с сочувствием, хотя Изабелла вышла замуж исключительно по любви. А теперь его разлучили и с мисс Тейлор! Будучи по натуре эгоистом, он и мысли не допускал о том, что у других могут быть иные, отличные от его собственных, чувства и желания, и склонен был предположить, что мисс Тейлор не только их огорчила своим замужеством, но и сама горько раскаивается в содеянном и что она была бы не в пример счастливее, если бы до конца дней своих оставалась в Хартфилде. Эмма изо всех сил улыбалась и старалась веселой болтовней отвлекать отца от подобных мыслей; но, когда подали чай, он снова не удержался:

– Бедняжка мисс Тейлор! Жаль, что ее с нами нет. Ах, вот бы им с мистером Уэстоном вообще не встречаться!

– Папа, я не могу согласиться с вами; вы прекрасно это знаете. Мистер Уэстон – замечательный человек, милый, добрый; он, несомненно, заслуживает хорошей жены; кроме того, мисс Тейлор куда лучше быть хозяйкой в собственном доме, чем постоянно жить с нами и сносить все мои странности и капризы!

– Собственный дом! Что же в нем хорошего, в собственном-то доме? Наш дом втрое больше. А у тебя, милая, в жизни не было никаких странностей.

– Вы только представьте себе, как часто будем мы ездить к ним в гости и как часто они станут навещать нас! Мы словно и не будем разлучаться! Но начать следует нам. Мы в самом ближайшем времени должны нанести молодоженам первый визит.

– Дорогая моя, как же я пойду? Рэндаллс так далеко отсюда. Я и половины пути не одолею.

– Папа, но никто и не заставляет вас идти пешком! Разумеется, мы отправимся в карете.

– В карете? Джеймс будет против – гонять лошадей ради такой малости! И потом, куда он их поставит, пока мы будем в гостях?

– Папа, их отведут на конюшню к мистеру Уэстону. Ведь мы уже обо всем договорились! Вчера вечером мы подробно обсудили наш визит с мистером Уэстоном. А Джеймс… за него можете не волноваться: в Рэндаллс он всегда поедет с радостью, ведь его дочь служит там горничной. Куда-куда, а в Рэндаллс… Кстати, папочка, это ваша заслуга. Это вы пристроили Ханну на такое хорошее место. Ник-то и не думал о ней, пока вы не вспомнили. Джеймс вам так благодарен!

– Я очень рад, что вовремя вспомнил о ней. Весьма кстати, так как мне не хотелось бы, чтобы бедный Джеймс решил, будто о нем забыли. Уверен, из нее выйдет отличная прислуга. Девушка она воспитанная, учтивая, услужливая. Я о ней весьма высокого мнения. Когда бы я ее ни noвстречал, всегда сделает книксен и так вежливо поздоровается; а когда ты вызываешь ее сюда, чтобы повышивать вместе, то она, как я заметил, никогда не хлопает дверью, а тихонько прикрывает ее за собой. Я уверен: из нее выйдет отличная горничная. И мисс Тейлор какая радость – видеть рядом с собой лицо, знакомое по прежней жизни. Знаешь, всякий раз, как Джеймс придет навестить дочь, она будет узнавать о нас. Он сумеет рассказать ей о нашем житье-бытье.

Эмма, не жалея усилий, поддерживала его мысли в новом, счастливом направлении; она надеялась, что игра в триктрак окончательно успокоит батюшку и ей не придется волноваться за его самочувствие. Уже внесли столик для игры, однако немедленно после этого в комнату вошел гость, и карты стали не нужны.

Мистер Найтли, рассудительный тридцатисеми– или тридцативосьмилетний мужчина, не только был старинным и добрым другом дома, но и состоял с Вудхаусами в свойстве, так как приходился мужу Изабеллы старшим братом. Он жил примерно в миле от Хайбери, часто навещал их и всегда был в Хартфилде желанным гостем; на сей раз визит его пришелся особенно кстати, так как он явился прямо из Лондона, от их общей родни. Он отсутствовал несколько дней, вернулся домой совсем недавно и, отобедав, сразу пошел в Хартфилд – порадовать их вестью, что на Бранзуик-сквер все в добром здравии. Он пришел как нельзя более вовремя и на некоторое время целиком занял внимание мистера Вудхауса, на которого благотворно действовали живость и деловитость мистера Найтли; на многочисленные расспросы о «бедняжке Изабелле» и детках гость отвечал самым похвальным образом. Когда с расспросами было покончено, мистер Вудхаус поспешил поблагодарить дорогого друга:

– Очень любезно с вашей стороны, мистер Найтли, прийти к нам с вестями в столь поздний час. Боюсь, прогулка вас утомила?

– Вовсе нет, сэр! Стоит чудесная лунная ночь, и к тому же так тепло, что я вынужден держаться подальше от вашего камина – он слишком жарко натоплен.

– Но дорога, должно быть, очень сырая и грязная. Боюсь, как бы вы не простудились!

– Грязная, сэр? Взгляните на мои туфли. На них ни пятнышка!

– Ну, вот это поистине удивительно! Вспомните, дожди шли беспрерывно. Пока мы завтракали, лило как из ведра. Я даже хотел, чтобы венчание отложили.

– Кстати… я еще не поздравил вас с радостным событием! Хорошо сознавая, какого рода чувства испытываете вы оба, я не спешил; но, надеюсь, все сошло сносно. Как прошло бракосочетание? Кто больше всех плакал?

– Ах! Бедная мисс Тейлор! Как печально!

– Позвольте вас поправить: бедные мистер и мисс Вудхаус; мисс Тейлор же ни в коем случае нельзя назвать «бедной». Я очень высоко ценю и вас, и Эмму, однако независимость, поверьте, куда ценнее! Как бы там ни было, одному угождать гораздо проще, чем двоим.

– Особенно когда один или одна из этих двоих такое капризное и беспокойное создание! – лукаво заметила Эмма. – Я понимаю, куда вы клоните; не будь здесь батюшки, вы бы выражались яснее.

– Наверное, дорогая моя, так оно и есть, – со вздохом вымолвил мистер Вудхаус. – Боюсь, иногда я бываю очень капризен и несносен.

– Милый папочка! Неужели вы вообразили, будто я или мистер Найтли имеем в виду вас? Ничего подобного! Разумеется, я имела в виду одну лишь себя. Мистеру Найтли нравится выискивать во мне недостатки, знаете ли, – в шутку, конечно! Мы с ним всегда говорим друг другу все, что думаем.

На самом деле мистер Найтли был одним из тех немногих, кто видел в Эмме Вудхаус недостатки, и единственным человеком, который говорил ей о них; и, несмотря на то, что Эмме его замечания были не слишком-то по душе, она понимала, что отцу ее такие замечания понравятся куда меньше. Мистер Вудхаус и помыслить не мог о том, что кто-то не считает его Эмму совершенством.

– Эмма знает, что я никогда ей не льщу, – сказал мистер Найтли, – но я не собирался никого порицать. Мисс Тейлор привыкла угождать двоим; теперь у нее будет одна забота. Скорее всего, она останется в выигрыше.

Эмма поспешила переменить тему:

– Вы спрашивали, как прошло венчание, и я с радостью вам расскажу, потому что мы все вели себя просто безупречно. Все были пунктуальны, никто не опоздал, все такие нарядные. Никто не проронил ни слезинки, и не было видно ни одного вытянутого лица. О нет! Мы ни на секунду не забывали, что будем жить по соседству, всего за полмили друг от друга. Мы уверены, что будем видеться ежедневно.

– Милая Эмма так стойко переносит утрату, – добавил ее отец. – Но, мистер Найтли, поверьте, для нее замужество бедной мисс Тейлор – большой удар. Вот увидите, она будет скучать по ней больше, чем ей кажется сейчас.

Эмма отвернулась и улыбнулась сквозь слезы.

– По такому товарищу невозможно не скучать, – согласился мистер Найтли. – Мы бы не любили ее столь горячо, сэр, если бы можно было предположить, будто мы легко смиримся с утратой. Однако Эмма осознает все преимущества брака для мисс Тейлор; она понимает, сколь отрадно для мисс Тейлор в ее годы обзавестись собственным домом и сколь важно для нее быть уверенной в том, что семья ее надлежащим образом обеспечена. Следовательно, Эмма не может позволить себе сокрушаться о судьбе подруги. Всем друзьям мисс Тейлор стоит порадоваться, что она так удачно вышла замуж.

– Вы позабыли, что у меня есть еще один повод для радости, – сказала Эмма, – причем весьма существенный! Ведь я сама свела их, я, можно сказать, устроила эту свадьбу. Вспомните: я задумала сосватать их еще четыре года назад. И я добилась успеха и доказала всем, что я права, несмотря на то, что многие уверяли, будто мистер Уэстон ни за что не женится вторично. Такой успех способен утешить кого угодно и перевесить все потери.

В ответ на ее слова мистер Найтли лишь покачал головой. Мистер же Вудхаус добродушно заметил:

– Ах, дорогая моя, пожалуйста, не устраивай больше ничьих свадеб и не занимайся предсказаниями. Что бы ты ни сказала, все почему-то сбывается. Умоляю, не надо больше никаких свадеб!

– Папочка, обещаю, что не буду устраивать свадьбы для себя; но я чувствую, что устраивать судьбу других – мое призвание. Веселее и приятнее этого ничего нет на свете! И потом, после такого успеха… Все как один уверяли меня, что мистер Уэстон ни за что не женится во второй раз. О, что вы! Никогда! Мистер Уэстон так долго жил вдовцом, что привык к своему положению; ему даже удобно жить без жены, ведь он постоянно занят: то дела в городе, то гостит здесь у друзей; он желанный гость в любом доме, он всегда весел и бодр… Буквально каждый день его ждет приглашение отобедать или отужинать в гостях. О нет! Конечно, мистер Уэстон больше не женится. Поговаривали даже об обещании не жениться вторично, которое он якобы дал жене, лежащей на смертном одре, а другие – о том, что жениться ему не позволят его сын и зять. Чего только не выдумывали по этому поводу, но я ничему не верила. Четыре года назад мы с мисс Тейлор случайно столкнулись с ним на Бродвей-Лейн. Тут начался дождь, и он стрелой умчался на ферму Митчеллов, чтобы раздобыть для нас два зонтика… и я отринула все сомнения. С того самого часа замыслила я поженить их; и раз мне в этом деле сопутствовал такой успех, то вам, милый папочка, придется смириться с тем, что я не оставлю мысли о сватовстве.

– Не понимаю, что вы имеете в виду, говоря об «успехе», – заметил мистер Найтли. – Успех предполагает определенные усилия. Вы же потратили четыре года на то, чтобы потихоньку устроить их брак. Нечего сказать, стоящее занятие для ума молодой девицы! Но если, как я сильно подозреваю, ваше так называемое сватовство заключалось лишь в том, что вы в один прекрасный день, когда вам нечем было заняться, сказали себе: «Как было бы хорошо для мисс Тейлор, если бы мистер Уэстон на ней женился!» – и повторяли потом это себе время от времени, то к чему толковать об успехе? В чем ваша заслуга? Чем тут гордиться? Вы просто удачно предвидели будущее, и более говорить не о чем.

– А разве вам неведома радость оттого, что ваша догадка оказалась удачной? Если нет, мне жаль вас. Я считала вас мудрее, потому что, поверьте мне, чтобы удачно предвидеть будущее, одного везения мало. Для такого рода предчувствий и догадок всегда нужен некий талант. А что касается моего неудачного выражения, к которому вы прицепились, то не знаю, почему я не имею права говорить о своем успехе. Вы тут нарисовали две прелестные картинки, но мне кажется, здесь уместна и третья – нечто среднее между ничегонеделанием и приложением всех сил. Если бы я не поощряла мистера Уэстона чаще приходить к нам, если бы не побуждала его к действию и не сглаживала мелких недоразумений, то, в конце концов, из моего замысла вполне могло ничего не получиться. Полагаю, вы достаточно знакомы с Хартфилдом, чтобы понять это.

– Такого прямого и откровенного человека, как Уэстон, и такую разумную и искреннюю женщину, как мисс Тейлор, вполне можно было предоставить самим себе: они бы и без вас прекрасно поладили. Вмешавшись в их дела, вы, скорее всего, больше напортили себе, чем помогли им.

– Эмма никогда не думает о себе, когда речь заходит о помощи ближним, – вмешался мистер Вудхаус, который понял смысл их разговора лишь отчасти. – Но, милая моя, пообещай, что не станешь больше устраивать ничьих свадеб! Свадьбы – глупое занятие, и вдобавок они разрушают семейный круг.

– Папочка, еще одну свадьбу я устрою – необходимо устроить судьбу мистера Элтона. Бедный мистер Элтон! Вам он нравится, папа, и я должна подыскать ему жену. В Хайбери нет никого, кто был бы достоин его, а он пробыл у нас уже целый год и так уютно обставил свой домик, что просто позор ему дальше оставаться холостяком. Когда сегодня он соединял руки новобрачных, у него был такой вид, словно он сам хотел, чтобы кто-то совершил над ним этот добрый обряд! Я очень высоко ценю мистера Элтона; устроить же его судьбу – единственный способ оказать ему услугу.

– Мистер Элтон и правда очень славный молодой человек, весьма достойный; я очень его уважаю. Если ты, милая, хочешь выказать ему внимание, то пригласи его как-нибудь к нам отобедать. Так будет куда лучше. Осмелюсь предположить, что и мистеру Найтли приятно будет присоединиться к нам.

– С превеликим удовольствием, сэр, в любое время, – смеясь, подтвердил мистер Найтли. – Совершенно согласен с вами: так будет куда лучше. Пригласите его к обеду, Эмма, угостите его превосходной рыбой и цыпленком, но жену себе пусть он выбирает сам. Поверьте мне, мужчина в возрасте двадцати шести-двадцати семи лет вполне способен сам о себе позаботиться.

Глава 2

Мистер Уэстон был уроженцем Хайбери; он родился в почтенной семье, которая на протяжении последних двух или трех поколений возвысилась, разбогатела и вошла в круг местной знати. Он получил хорошее образование, но, рано унаследовав небольшое состояние, стал пренебрегать обыденными занятиями, в которых преуспели его братья; он нашел применение своему активному, живому уму и общественному нраву, вступив в созданную в ту пору милицию графства.

Капитан Уэстон стал всеобщим любимцем; и, когда, благодаря превратностям военной жизни, он познакомился с мисс Черчилль из знатной йоркширской семьи и мисс Черчилль влюбилась в него, никто не удивился, кроме ее брата и его жены, преисполненных гордыни и спеси. Они никогда не видели жениха и полагали, что подобный брак унизит и оскорбит их.

Однако поскольку мисс Черчилль, совершеннолетняя девица, которая могла сама распоряжаться своим состоянием, хоть и небольшим по сравнению с состоянием других членов семьи, несмотря ни на какие уговоры, не собиралась отказываться от такой партии, то мистер Уэстон женился на ней, нанеся тем самым бесконечную обиду и унизив мистера и миссис Черчилль. Они прекратили с сестрой всякие отношения; внешние приличия, правда, соблюдались. Союз оказался неудачным и несчастливым. Должно быть, миссис Уэстон выиграла больше, ибо у нее был муж, чье мягкое сердце и добрый нрав побуждали его быть бесконечно благодарным жене за любовь; однако характер миссис Уэстон нельзя было назвать совершенным. У нее хватило решимости настоять на своем, невзирая на протесты брата, но не хватало духу не сокрушаться по поводу беспричинного гнева братца и не тосковать по роскоши родительского дома. Они жили на широкую ногу, однако куда им было до Энскума! Мужа она по-прежнему любила, но ей хотелось в одно и то же время быть женою капитана Уэстона и мисс Черчилль из поместья Энскум.

Со временем выяснилось, что капитану Уэстону, который, во многом благодаря стараниям Черчиллей, был убежден, что сделал блестящую партию, пришлось хуже всех. Когда после трех лет совместной жизни его жена скончалась, он оказался беднее, чем был до брака, да к тому же остался с ребенком на руках. Однако от расходов, связанных с ребенком, он вскоре был избавлен. Мальчик стал своего рода искуплением греха матери, и так смягченного тяжестью ее продолжительной болезни; и поскольку у мистера и миссис Черчилль не было ни своих детей, ни иных юных родственников, о которых они могли бы заботиться, то вскоре после кончины миссис Уэстон они предложили принять на себя все заботы по воспитанию Фрэнка. Можно допустить, что овдовевший отец некоторое время колебался и испытывал угрызения совести; но их вскоре пересилили другие соображения. Ребенок вырос, окруженный заботой и богатством Черчиллей, и ему не о чем было беспокоиться, кроме как о собственном благополучии и процветании.

Вдовец понял, что ему пора в корне менять жизнь. Он вышел в отставку и занялся торговлей. Здесь для него были открыты все двери, так как братья его уже преуспели по торговой части в Лондоне. Заботы не слишком обременяли его. В Хайбери у него был домик, где он в основном и коротал часы досуга; следующие восемнадцать или двадцать лет жизни он провел беспечально, деля их между полезным занятием и приятным обществом. К тому времени он преумножил свой капитал – теперь он стал достаточно богат для того, чтобы купить небольшое имение неподалеку от Хайбери, которое он давно мечтал приобрести, и даже для того, чтобы иметь возможность жениться на бесприданнице вроде мисс Тейлор, чтобы жить в полном соответствии с пожеланиями собственной дружелюбной и общительной натуры.

К этому моменту образ мисс Тейлор уже прочно поселился в его мыслях; так как он уже не был пылким юношей, нежные чувства не поколебали его решимости не обзаводиться семьею, покуда он не купит Рэндаллс (хотя четыре года назад о Рэндаллсе он мог лишь мечтать), но он непоколебимо шел своей дорогой, не упуская из виду ни одну из целей, пока ему не удалось осуществить все свои мечты. Он нажил состояние, купил дом и нашел жену; в его жизни начался новый, счастливейший период, какого он не знал доселе. Правда, он и прежде не был несчастлив – от этого его охранял его нрав даже в первом браке, – но второй брак должен был показать ему, как восхитительна может быть здравомыслящая и поистине добрая женщина; кроме того, второй брак, судя по всему, дал ему самое приятное доказательство того, что куда лучше выбирать, чем быть избранным, вызывать благодарность, а не чувствовать ее.

Он мог выбирать себе жену, руководствуясь лишь собственным вкусом; состояние, которое он нажил, было его собственное; что же касается Фрэнка, то подразумевалось, что он воспитывается не просто как дядюшкин наследник: в семействе дяди его, можно сказать, усыновили, и решено было, что, достигнув совершеннолетия, он примет фамилию Черчилль. Посему казалось маловероятным, что Фрэнку когда-либо понадобится поддержка отца. Мистер Уэстон не волновался об участи сына. Тетка его была женщиной властной, своевольной и полностью подчинила своим прихотям мужа; однако в силу своего характера мистер Уэстон просто не в состоянии был себе представить, будто прихоть любого рода может быть настолько сильной, чтобы повлиять на дорогое ему существо – как он полагал, заслуженно дорогое. Он каждый год виделся с сыном в Лондоне и гордился им; и его добродушные отзывы о сыне как о весьма воспитанном молодом человеке заставляли жителей Хайбери также в некотором роде гордиться своим уроженцем. К нему относились особенно снисходительно именно из-за того, что считали своим, и потому его достижения и достоинства ценили особенно высоко и широко обсуждали.

Мистер Фрэнк Черчилль стал для Хайбери своего рода достопримечательностью: всем не терпелось своими глазами посмотреть на него, хотя его самого, видимо, вовсе не тянуло на родину, ибо он ни разу в жизни – с детства – не был в Хайбери. Частенько поговаривали о том, что он собирается приехать к отцу, однако до сих пор ему все время что-то мешало.

Теперь, когда его отец женился, обитатели Хайбери не без оснований полагали, что сын обязан навестить отца и мачеху. И миссис Перри, попивая чай у миссис и мисс Бейтс, и миссис и мисс Бейтс в гостях у миссис Перри толковали об одном и том же. Настало время Фрэнку Черчиллю появиться в родных местах; надежда увидеть его окрепла, когда стало известно, что он написал мачехе поздравительное письмо по случаю ее бракосочетания с его отцом. Несколько дней кряду приезд Фрэнка становился главной темой для обсуждения во время всех утренних визитов.

– Полагаю, вы слышали о том, какое чудное письмо написал мистер Фрэнк Черчилль миссис Уэстон? Письмо просто восхитительное! Такое милое. Мне кое-что пересказал мистер Вудхаус. Он читал письмо и говорит, что в жизни не видел такого чудесного послания.

Письмо и правда было в высшей степени ценным. Разумеется, у миссис Уэстон сложилось весьма лестное мнение о молодом человеке, написавшем его; и такое похвальное внимание – несомненное доказательство его добрейших намерений; письмо же от него стало тем самым драгоценным недостающим звеном, дополнившим собой и без того обильные и теплые поздравления и пожелания. Миссис Уэстон ощущала себя счастливейшей из женщин; благодаря своему жизненному опыту она еще больше ценила свое счастье. Лишь о разлуке с друзьями приходилось ей сожалеть. Она понимала, как горячо ее любят и как тяжело должны они переживать из-за того, что не могут видеться с ней ежечасно.

Она знала, что временами им очень ее недостает, и не могла без слез вспоминать о том, что с ее отъездом Эмма лишилась единственной отрады, что она часами тоскует, не зная, куда себя девать от скуки, и жаждет ее общества; но у ее милой Эммы сильный характер: она куда легче справляется с трудностями, чем большинство молодых девиц на ее месте. У нее достанет здравого смысла, энергии и силы духа, и можно надеяться, что она с легкостью преодолеет неизбежные препятствия и горести. Кроме того, Рэндаллс отделяет от Хартфилда такое небольшое расстояние, что даже женщина легко может проделать весь путь пешком; весьма отрадно сознавать это. Благодаря же счастливому характеру и обстоятельствам жизни мистера Уэстона можно смело надеяться на то, что и зимой они смогут проводить почти каждый вечер вместе.

Миссис Уэстон, можно сказать, неустанно благодарила судьбу, сведшую ее с мистером Уэстоном, и лишь изредка – и очень недолго – она предавалась сожалениям. Но ее довольный, прямо-таки цветущий вид и бодрость духа так бросались в глаза и были столь уместны, что Эмма, как ни хорошо она знала своего отца, иногда приходила в замешательство: он по-прежнему продолжал жалеть «бедную мисс Тейлор», когда они оставляли ее в Рэндаллсе, в тепле и уюте домашнего очага, или смотрели ей вслед, когда преданный, любящий муж вел ее к собственной карете. Всякий раз после ее ухода мистер Вудхаус неизменно испускал легкий вздох и присовокуплял:

– Ах, бедняжка мисс Тейлор! Как ей, должно быть, хотелось остаться!

Однако мисс Тейлор ушла безвозвратно; сохранялся и повод сокрушаться о ней. Тем не менее спустя несколько недель мистер Вудхаус испытал некоторое облегчение. Соседи мало-помалу перестали изводить его поздравлениями по поводу столь горестного события; а свадебный пирог, ставший чуть не главной причиной его расстройства, был съеден без остатка. Желудок мистера Вудхауса не переносил ничего жирного и тяжелого, и он всерьез полагал, что так же обстоит дело и с другими. То, что вредно ему, не полезно и прочим; поэтому он искренне пытался убедить новобрачных вообще отказаться от свадебного пирога, а когда его увещевания пропали втуне, стал серьезно уговаривать гостей не есть его. Он даже взял на себя труд посоветоваться по сему поводу с аптекарем, мистером Перри. Мистер Перри слыл человеком умным и степенным; его частые визиты были отрадой для мистера Вудхауса. Будучи призван к ответу, он не мог не признать, хотя и нехотя, как могло показаться, что свадебный пирог, конечно, кое-кому не пойдет на пользу… от него, можно сказать, один вред, если поедать его неумеренно. Получив такую солидную поддержку, мистер Вудхаус с новыми силами принялся убеждать гостей не прикасаться к пирогу; и, однако же, пирог поедали с удовольствием, и не было покоя великодушному сердцу мистера Вудхауса, пока пирог не доели до последней крошки.

В Хайбери прошел странный слух: будто бы видели, как все маленькие Перри объедались свадебным пирогом миссис Уэстон; но мистер Вудхаус наотрез отказывался верить подобной клевете.

Глава 3

Мистер Вудхаус был общителен – на свой лад. Ему очень нравилось, когда его навещали друзья; и, благодаря тому что он испокон веку жил в Хартфилде, имел добрый нрав, приличное состояние, дом и красавицу дочь, он даже стал своего рода главой собственного маленького кружка. Он не слишком интересовался жизнью семей, не входивших в «его» кружок; он испытывал ужас перед поздними возвращениями и многолюдными зваными обедами и ужинами и потому водил знакомство только с теми, кто соглашался приезжать к нему в гости на его условиях. К счастью для него, в Хайбери, включая Рэндаллс, относящийся к тому же приходу, и в обители мистера Найтли – Донуэлл-Эбби, или аббатстве Донуэлл в соседнем приходе, – все относились к нему с большим пониманием. Довольно часто, уступая настояниям Эммы, он приглашал некоторых лучших и избранных друзей отобедать; однако сам предпочитал видеть гостей за ужином, и, если только он не заявлял, что не в силах принимать никого, редко выдавался вечер, когда бы Эмма не составляла для него партию за карточным столом.

Истинная и давнишняя привязанность приводила в дом к мистеру Вудхаусу Уэстонов и мистера Найтли; кроме того, здесь всегда были рады мистеру Элтону. Человек он был молодой, жил по соседству один; одиночество претило мистеру Вудхаусу, и потому мистер Элтон в любой день, когда решался сменить унылое одиночество на изысканное и приятное общество, мог рассчитывать на гостеприимство мистера Вудхауса и его очаровательной дочери.

Кроме этого, так сказать, первого круга гостей был и другой, более широкий, из которых самыми желанными гостьями были миссис и мисс Бейтс и миссис Годдард, три дамы, которых в Хартфилде почти всегда ждал теплый прием; за ними часто посылали карету, а после ужина отвозили их домой; при этом мистер Вудхаус не считал такую услугу в тягость ни Джеймсу, ни лошадям. Посылай он карету раз в год, он не уставал бы сокрушаться.

Миссис Бейтс, вдова бывшего приходского священника Хайбери, – почтенная старушка, для которой пребывание в гостях сводилось уже почти только к двум вещам: чаю и кадрили. Они с дочерью жили очень скромно, но при этом были окружены всеобщей любовью и уважением, невзирая на стесненные обстоятельства. Как ни странно, дочь ее, несмотря на то, что она не могла похвастаться ни молодостью, ни красотой, ни богатством, ни мужем (она была не замужем), любили все соседи. Казалось бы, мисс Бейтс была приговорена во мнении света, так как не обладала ничем, что привлекало бы к ней людей; не блистала она и особым умом, благодаря которому ее предыдущие недостатки некоторым образом искуплялись бы или внушали невольное уважение тем, кто мог ее ненавидеть. Но и красотой, и умом мисс Бейтс природа тоже обделила. Юность ее пролетела незаметно, а зрелые годы проходили в хлопотах и заботах о стареющей матушке и стараниях хоть как-то свести концы с концами. И тем не менее она была счастлива; вдобавок окружающие отзывались о ней не иначе как с почтением. Вот какое чудо сотворили ее безграничное добродушие и покладистость характера. Она любила всех соседей, живо интересовалась их делами и преувеличивала их достоинства; себя почитала счастливейшим созданием, и, живя одним домом с обожающей ее матушкой, окруженная столь превосходными соседями и друзьями, считала, что ей нечего больше желать. Ее простота и бодрость характера, покладистость и отзывчивость находили путь к сердцу всех ее знакомых и были источником счастья для нее самой. Она часами могла говорить о пустяках – эту черту особенно ценил в ней мистер Вудхаус; рассуждения и безобидные сплетни просто лились из нее потоком.

Миссис Годдард заведовала пансионом – не просто какой-то школой для девочек, не новомодным учебным заведением, которое, прикрываясь цветистыми фразами, применяло в воспитании юношества последние достижения вольнодумной мысли и новые методы образования (в них юные девицы за огромную плату лишались здоровья и приучались к тщеславию), нет, она руководила настоящим, честным, старомодным английским пансионом, в котором по сходной цене предлагался разумный набор занятий и куда родители без опаски сбывали дочерей, будучи уверенными в том, что девочки получат какие-никакие знания и, вернувшись домой, не станут презирать родителей за «отсталость». Пансион миссис Годдард пользовался – и вполне заслуженно – доброй славой; к тому же климат в Хайбери считался целебным для здоровья; под пансион был отведен просторный дом с садом, кормили воспитанниц обильно, летом позволяли бегать и играть, сколько им заблагорассудится, а зимой хозяйка собственноручно лечила их от обморожения. Ничего нет удивительного в том, что теперь за нею в церковь следовали двадцать пар молодых девиц. Она была женщиной доброй, по-матерински заботливой; в юности ей пришлось напряженно работать, и теперь она считала, что иногда вполне вправе устроить себе выходной и отправиться в гости выпить чайку. Будучи многим обязанной в прошлом доброте мистера Вудхауса, она почитала за особую честь когда только возможно покидать свою уютную гостиную, увешанную образчиками рукоделия, и проводить вечер за карточной игрой у камина со стариком Вудхаусом, то выигрывая, то проигрывая несколько шестипенсовиков.

Вот каких гостей Эмма находила возможным собирать у себя в доме чаще всего; она радовалась их визитам главным образом из-за отца, ибо для нее ни одна из перечисленных дам не могла сравниться с миссис Уэстон. Ей приятно было видеть довольство батюшки и еще приятнее от сознания того, что она так ловко все устраивает; однако тихая скука, исходящая от трех почтенных женщин, невольно наводила на мысли о том, сколько еще таких томительных длинных вечеров предстоит ей пережить…

Как-то утром, когда она сидела, привычно ожидая гостей и очередного тоскливого вечера, от миссис Годдард принесли записку, в которой та в самых почтительных выражениях осведомлялась, нельзя ли привести с собой мисс Смит; просьба пришлась как нельзя кстати. Мисс Смит, очень хорошенькая семнадцатилетняя девушка, была знакома Эмме лишь шапочно, и она давно хотела лично познакомиться с нею. Эмма ответила весьма изысканно составленным приглашением, и вечер больше не страшил очаровательную хозяйку Хартфилда.

Харриет Смит была чьей-то внебрачной дочерью. Несколько лет назад некто, оставшийся неизвестным, поместил ее в пансион миссис Годдард, а впоследствии она была переведена в разряд пансионерки, постоянно живущей в семье хозяйки пансиона. Вот и все, что было о ней известно. Близких друзей у нее не было, но в Хайбери ее принимали повсеместно; вот и теперь она только что вернулась из деревни, где гостила у своих однокашниц по пансиону.

Красота Харриет Смит относилась к тому типу, который особенно привлекал Эмму. Блондинка невысокого роста, румяная, голубоглазая, с точеными чертами лица и ласковой улыбкой. Еще до конца вечера Эмма была очарована и манерами мисс Смит, и ее внешностью и преисполнилась решимости продолжать знакомство.

Судя по репликам мисс Смит, умом она не блистала, однако Эмма ее нашла весьма интересной особой – она напрочь была лишена неловкости и стеснительности, качеств, столь тягостных при первом знакомстве; она держалась просто и открыто, но в то же время ненавязчиво. И потом, она выказывала такую трогательную признательность за то, что ее пригласили в Хартфилд, и так безыскусно восторгалась великолепием обстановки, каждой вещью, настолько превосходящей то, к чему она привыкла, что Эмма нашла новую знакомую не лишенной здравого смысла и решила, что она заслуживает всяческого поощрения. Ее следует возвысить. Кроткие голубые глазки и вся природная прелесть мисс Смит не должны впустую растрачиваться на низшие слои общества Хайбери и его окрестностей. Знакомства, которые она уже успела завязать, не делают ей чести. Вот, например, те друзья, у которых она недавно гостила, – люди в своем роде порядочные; однако знакомство с ними, несомненно, ей вредит. Эмма наслышана была о семействе по фамилии Мартин, так как они арендовали большую ферму у мистера Найтли. Жили они в приходе Донуэлл, что делало им честь, как полагала Эмма, так как знала, что мистер Найтли о них весьма высокого мнения. Но они, скорее всего, люди грубые, неотесанные и совершенно не подходят в знакомые девушке, которой до совершенства недостает самой малости – учености и изысканности. Вот ей-то, Эмме, и следует обратить на это внимание, заняться воспитанием мисс Смит, она отдалит ее от прежних, неподходящих знакомых и введет ее в хорошее общество; она сформирует ее вкусы, суждения и манеры. Дело обещало быть интересным и, несомненно, добрым; такое занятие в высшей степени подходило Эмме, учитывая ее собственное положение, а также избыток свободного времени и сил.

Она столь самозабвенно восхищалась этими ласковыми голубыми глазками, говорила и слушала, строя между делом в голове различные планы, что вечер пролетел незаметно; и общий ужин, которым всегда завершались подобные вечера – обыкновенно она терпеливо просиживала за столом положенное время, молчала и кивала, – был уже подан и накрыт, и, прежде чем она успела распорядиться, стол придвинули поближе к камину. С живостью, несколько даже превосходящей ее обычное гостеприимство, – хотя ее, как и любую хозяйку, радовало славословие друзей по поводу ее внимания и расторопности, – преисполненная новыми мыслями, распоряжалась она за столом, хлопотала и окружала всех лаской и заботой, настойчиво угощая гостей котлетами из цыплят и морских гребешков. Ей было известно, что такое внимание польстит самолюбию благовоспитанных соседей, которые привыкли рано уезжать домой и ложиться спать.

Чувства бедного мистера Вудхауса, как всегда в подобных случаях, подвергались суровому испытанию. Он, разумеется, был хлебосольным хозяином, потому что так было принято в годы его молодости; однако, будучи убежден во вредности ужина, он не без жалости взирал на каждое новое подаваемое кушанье; и, в то время как долг хозяина призывал его угощать гостей, забота об их здоровье заставляла его с сожалением смотреть на то, как они едят.

Он бы еще смирился, если бы гости ели овсяную кашу-размазню, мисочка которой стояла перед ним самим; однако при виде того, как гости уплетали всякие вкусности, он испытывал поистине адские мучения!

– Миссис Бейтс, – говорил он, – позвольте предложить вам яичко. Не бойтесь, одно яйцо всмятку не повредит организму. Сэрль варит яйца всмятку, как никто. Я бы не рискнул предлагать вам яйцо, сваренное другим, но вам бояться нет нужды – видите, яйца очень мелкие. Одно маленькое яичко вам не повредит. Мисс Бейтс, позвольте Эмма положит вам чуточку пирога – буквально крошечный кусочек. Мы всегда подаем пироги с яблоками, причем с сырыми. Можете не опасаться, что в пироге попадется какое-нибудь старое варенье. Заварной крем? Нет, не рекомендую. Миссис Годдард, позвольте я налью вам вина – всего полрюмки. Даже меньше половины, а потом долью водой. Думаю, вам это не повредит.

Эмма не возражала отцу, но потчевала гостей куда более сытными яствами; нынешним вечером ей было особенно приятно доставить им удовольствие. В ее намерения входило порадовать мисс Смит; она вполне преуспела в этом. Мисс Вудхаус считалась в Хайбери столь выдающейся личностью, что перспектива быть ей представленной внушала молодой девушке столько же ужаса, сколько и радости, однако из гостей юная, скромная девушка уходила преисполненной величайшего удовольствия: мисс Вудхаус не только держалась с нею весь вечер чрезвычайно приветливо, но и на прощание – подумать только! – обменялась с нею рукопожатиями!

Глава 4

Вскоре Харриет Смит стала в Хартфилде своим человеком. Эмма не привыкла терять время даром и потому постоянно приглашала новую знакомую в гости, всячески поощряла и велела заходить почаще; и чем дальше, тем больше радовалась новой крепнущей дружбе. Эмма почти сразу поняла, насколько полезна может оказаться Харриет в качестве спутницы в ее пеших прогулках. Потеря миссис Уэстон в этом отношении прежде казалась ей невосполнимой. Отец ее никогда не выходил за пределы парка; тропинка, обсаженная с двух сторон кустарником, подходила ему и для долгой, и для короткой прогулки, в зависимости от времени года; поэтому, с тех пор как мисс Тейлор вышла замуж Эмма редко покидала Хартфилд. Однажды она рискнула одна пойти пешком в Рэндаллс, однако прогулка не доставила ей радости; а с Харриет Смит можно пойти куда угодно – еще один повод радоваться новой дружбе. Словом, чем ближе Эмма знакомилась с Харриет, тем больше одобряла ее и тем сильнее утверждалась в своих добрых побуждениях.

Конечно, Харриет умом не блистала, но зато она обладала мягким, податливым и отзывчивым характером; кроме того, самонадеянность и тщеславие были ей чужды; ей недоставало лишь руководства со стороны более сильной натуры. Она сразу доверчиво выказала Эмме свою привязанность; а ее склонность к хорошему обществу и переимчивость доказывали, что она, пусть даже бессознательно, обладает хорошим вкусом. Словом, Эмма почти уверилась в том, что нашла в Харриет идеальную подругу. Разумеется, о такой дружбе, какая соединяла ее с миссис Уэстон, и речи не было – второй такой не найти. Но второй такой подруги, как миссис Уэстон, Эмма и не хотела. Нет, тут было нечто совершенно иное; новая дружба укрепляла ее независимость. Миссис Уэстон была объектом обожания и почитания; Эмма не могла не видеть всех ее достоинств и была ей бесконечно благодарна. Харриет же можно любить как человека, которому нужна ее помощь. Для миссис Уэстон она не могла сделать ничего; Харриет же была чистым листом.

Эмма начала с попытки выяснить, кто были родители Харриет; однако этого девушка сказать не могла. Она охотно говорила на любую тему, но о своем происхождении ничего не знала. Эмма могла предполагать что ей вздумается, однако невольно подумала: окажись она на месте подруги, уж она бы постаралась выяснить правду. Харриет проницательностью не отличалась. Ей было довольно тех сведений, которые миссис Годдард угодно было ей дать, а дальше она не заглядывала.

Естественным образом их разговоры вертелись часто вокруг миссис Годдард, других преподавателей, соучениц по пансиону и школьных дел. Если бы не дружба с семейством Мартин с фермы Эбби-Милл, то школьными делами и ограничивался бы кругозор Харриет. Однако Мартины занимали значительную часть ее мыслей; она провела у них два счастливых месяца и теперь с удовольствием вспоминала о своей жизни на ферме и описывала все чудеса и удобства быта своих знакомых. Словоохотливость подруги забавляла Эмму – любопытно послушать, как живут за пределами твоего круга; кроме того, она восхищалась наивной восторженностью, с какой Харриет описывала жизнь на ферме. Подумать только, у миссис Мартин целых две гостиные! Две большие, просторные гостиные – одна почти такая же большая, как гостиная у миссис Годдард; а их старшая горничная живет с ними уже двадцать пять лет; у них восемь коров, из них две олдернейской породы, и еще есть одна коровка уэльской породы, такая миленькая коровка, право! А миссис Мартин сказала: раз ей так нравится эта коровка, пусть она зовется ее, Харриет, коровкою; а в саду у них беседка, где они обыкновенно пили чай. Не беседка, а настоящий летний домик – такой славный, право! И просторный – пожалуй, там и дюжине человек не будет тесно.

Некоторое время Эмму забавляли эти истории, и она не вдумывалась в то, что за ними стоит; однако, получше разобравшись в составе семьи, она забеспокоилась. Вначале она была введена в заблуждение, решив, что семья состоит из матери, дочери, сына и его жены, которые живут одной семьей; однако позже выяснилось, что мистер Мартин – герой большинства рассказов, о котором Харриет всегда упоминала с одобрением, отмечая его готовность прийти на помощь, – холостяк. Никакой молодой миссис Мартин, его жены, нет и в помине; радушие и гостеприимство его показались Эмме подозрительными. Ее маленькому другу грозит опасность! Если она вовремя не позаботится о ней, Харриет может навеки пропасть.

Теперь, когда ее мысли получили новое направление, Эмма засыпала Харриет вопросами и особенно часто наводила ее на разговор о мистере Мартине. Харриет не выказывала неприязни к таким беседам. Она очень охотно говорила о совместных прогулках при луне и невинных домашних развлечениях; и снова Эмма наслушалась вволю о его добродушии и бескорыстии. Однажды он проскакал туда и обратно целых три мили, чтобы привезти Харриет грецких орехов, потому что она призналась, что обожает орехи, – впрочем, он всегда такой любезный и услужливый! Однажды вечером он пригласил к ним в гостиную сына пастуха, чтобы тот ей спел. Она обожает петь. Он немного поет и сам. Харриет считает его очень умным и понятливым. У него славное стадо овец; пока она жила у Мартинов, ему удалось выручить за шерсть больше, чем любому другому фермеру в округе. По ее мнению, все очень хорошо отзываются о мистере Мартине. Его мать и сестры его очень любят. Однажды миссис Мартин сказала ей (при этом личико Харриет зарделось), что лучшего сына и пожелать нельзя, и потому она уверена: женившись, ее сын будет прекрасным мужем. Не то чтобы его матушка хочет, чтобы он женился, нет! Она вовсе не торопит его.

«Браво, миссис Мартин! – подумала Эмма. – Вы знаете, чего хотите».

– А когда я уезжала, миссис Мартин была настолько любезна, что послала миссис Годдард отличного гуся в подарок: миссис Годдард никогда не видела такого жирного. Миссис Годдард запекла гуся в следующее воскресенье и пригласила всех трех учительниц: мисс Нэш, мисс Принс и мисс Ричардсон – на ужин.

– Наверное, мистер Мартин не интересуется ничем, что не связано с его фермой? Он не читает?

– Ах нет… то есть да… не знаю… он, по-моему, много читает… но только совсем не то, что вы могли бы представить. Он читает «Сельскохозяйственные доклады» и некоторые другие книги… они лежат у него на подоконнике… да, и представьте, он их все читает про себя! Но иногда по вечерам, прежде чем мы садились играть в карты, он зачитывал нам вслух кое-что из «Изящных выдержек» – очень занимательно! Еще я знаю, что он читал роман «Векфильдский священник» господина Голдсмита. Правда, он не читал ни «Лесного романа» госпожи Радклифф, ни «Детей аббатства», даже не слыхал об этих книгах, пока я не упомянула о них, но теперь, узнав о них, он полон решимости достать их и прочесть.

Эмма не замедлила со следующим вопросом:

– Каков из себя мистер Мартин?

– Ах! Он не красив… вовсе не красив. Вначале он показался мне очень простым и некрасивым, однако теперь я не считаю его таким. Знаете ли, когда знакомишься с ним получше, перестаешь замечать, что он некрасив. Вы ведь никогда его не видели? Он иногда приезжает в Хайбери и уж точно проезжает его каждую неделю по пути в Кингстон. Он очень часто проезжал мимо вас.

– Вполне возможно… может, я даже и видела его раз пятьдесят, но и понятия не имела, как его зовут. Молодой фермер, верхом на лошади или пешком – последний человек, способный возбудить мое любопытство. Насколько мне известно, у меня нет ничего общего с сословием йоменов, мелких землевладельцев. Человек, стоящий на одну-две ступени ниже меня по положению в обществе и к тому же обладающий выигрышной внешностью, еще может привлечь мое внимание; я могу чем-то помочь его семье. Но фермер… Мои помощь и содействие ему ни к чему; следовательно, в одном смысле он находится в превосходном положении, во всех же прочих отношениях не стоит моего внимания.

– Разумеется. Ах да, конечно, вряд ли вы когда-либо замечали его… но он знает вас очень хорошо… я имею в виду – внешне.

– Не сомневаюсь, что он вполне достойный молодой человек. Я просто уверена в этом! Я желаю ему всяческих благ. Как по-вашему, сколько ему лет?

– Восьмого июня прошлого года ему исполнилось двадцать четыре года, а мой день рождения – двадцать третьего, представляете, как забавно? Всего через две недели и еще один день!

– Всего двадцать четыре года… Он еще слишком молод, чтобы обзаводиться семьей. Матушка его, безусловно, права, что не торопит сына с женитьбой. Кажется, им и так живется неплохо, и, если бы она взяла на себя труд женить его, в будущем она, возможно, раскаялась бы в этом. Шесть лет спустя он, вероятно, и сумеет подобрать себе хорошую молодую женщину из своего сословия, с небольшим приданым, что будет вполне желательно.

– Шесть лет спустя! Дорогая мисс Вудхаус, да ведь ему тогда будет тридцать лет!

– Что ж, большинство мужчин, у которых нет своего дохода, не могут себе позволить жениться раньше. Как мне представляется, мистеру Мартину только предстоит нажить состояние – здесь он находится в том же положении, что и прочие. Все, что он мог получить после смерти своего отца, все, в чем состоит его доля в фамильной собственности, – смею предположить, все это в ходу, помещено в дело, и так далее; следовательно, при надлежащем усердии и везении со временем он может разбогатеть, однако почти невозможно, чтобы он скоро сумел осуществить хоть что-то из намеченного.

– Совершенно верно, так и есть. Но живут они с большим комфортом. У них нет лакея, но, кроме этого, они ни в чем не испытывают нужды. И миссис Мартин говорит, что на следующий год они наймут мальчика.

– Харриет, мне бы не хотелось, чтобы вы попали в неприятную ситуацию, когда он все-таки женится – я имею в виду знакомство с его женой. Хотя его сестрами, получившими прекрасное образование, пренебрегать нельзя, из этого еще не следует, что он не женится на такой особе, с которой вам совершенно не подобает водить дружбу. Из-за несчастных обстоятельств вашего рождения вам следует быть особенно осмотрительной в выборе знакомых. Не может быть никакого сомнения в том, что вы – дочь джентльмена, и вам надлежит всеми силами поддерживать свои притязания, иначе отыщется немало людей, которые найдут удовольствие в том, чтобы унизить вас.

– Да, вы правы… полагаю, так и есть. Но пока я желанная гостья в Хартфилде и вы, мисс Вудхаус, столь добры ко мне, я не боюсь ничьих поношений.

– Харриет, вы очень понятливы и чувствительны; но я собираюсь настолько прочно укоренить вас в хорошем обществе, чтобы вы стали независимы даже от Хартфилда и мисс Вудхаус. Мне хочется, чтобы вы постоянно вращались в высших кругах – и в связи с этим вам необходимо прекратить нежелательные знакомства; следовательно, если вам предстоит жить в наших краях до того времени, когда женится мистер Мартин, я бы не хотела, чтобы вы из-за дружбы с его сестрами были вынуждены поддерживать знакомство с его женой – скорее всего, ею окажется необразованная дочка какого-нибудь простого фермера.

– Разумеется… Да. Не то чтобы я считала, будто мистер Мартин способен жениться на ком угодно… без образования или на плохо воспитанной девушке. И тем не менее я не собираюсь противопоставлять свое мнение вашему – я уверена в том, что не пожелаю водить дружбу с его женой. Я навсегда сохраню к сестрам Мартин чувство величайшего уважения, особенно к Элизабет, и мне будет очень жаль расстаться с ними, потому что они почти так же хорошо образованы, как и я. Но если он женится на какой-нибудь невежественной, вульгарной девице, конечно, я сделаю все возможное, чтобы не приезжать к ней.

Пока подруга изливала душу, Эмма внимательно следила за ней; она не заметила никаких тревожных признаков влюбленности. Молодой человек, несомненно, был ее первым обожателем, однако Эмма полагала, что с другой стороны такой же привязанности не возникло и Харриет легко удастся отвадить от неподходящего знакомства и неподобающих чувств.

На следующий же день, когда они гуляли по Донуэллской дороге, они встретили мистера Мартина. Он шел пешком. Бросив на Эмму весьма почтительный взгляд, он с явным удовольствием улыбнулся ее спутнице. Эмма не жалела, что ей представилась такая возможность увидеть мистера Роберта Мартина; отойдя на несколько ярдов вперед, она, не прекращая разговора, окинула предмет их вчерашней беседы быстрым взглядом. Одет он был чисто, опрятно и с виду похож был на человека разумного, однако никаких иных достоинств она в нем не углядела. Поставь его рядом с джентльменом, подумала Эмма, и он мигом утратит в глазах Харриет все преимущества. Харриет невозможно упрекнуть в нечуткости к хорошим манерам – она неустанно с восхищением твердит об обходительности мистера Вудхауса. Мистер же Мартин выглядел так, словно понятия не имел о хороших манерах.

Харриет проговорила со своим знакомым всего несколько минут, так как мисс Вудхаус нельзя было заставлять ждать; затем она догнала Эмму, сияя улыбкой. Очевидно, подруга пребывала в приподнятом настроении, которое мисс Вудхаус надеялась быстро привести в норму.

– Подумать только, как интересно, что мы встретились! И как странно! По чистой случайности, как он сказал, он не поехал кругом, мимо Рэндаллса. Он даже и не подозревал, что мы ходим этой дорогой. Думал, что мы почти всегда ходим к Рэндаллсу. Он пока не сумел достать «Любви в лесу» – был так занят во время последней поездки в Кингстон, что совсем позабыл о книге, но завтра он едет туда опять. Не правда ли, как странно, что мы вот так случайно встретились? Скажите же, мисс Вудхаус, таков ли он, каким вы ожидали его увидеть? Что вы о нем думаете? Вы тоже считаете, что он очень некрасив?

– С виду – несомненно. И однако, с лица воды не пить: его внешность ничто по сравнению с полным отсутствием у него тонкости. Впрочем, иного от него я не ждала; однако я и понятия не имела, что он окажется таким грубым, таким приземленным. Признаюсь, я рисовала его себе на одну или две ступени ближе к людям благородным.

– Конечно, – приниженно согласилась Харриет, – он не такой благовоспитанный, как настоящий джентльмен.

– Харриет, у меня есть все основания полагать, что благодаря знакомству с нами вы будете постоянно вращаться в обществе настоящих джентльменов; вы поймете: отличие от них мистера Мартина просто разительно. В Хартфилде вы имели возможность познакомиться с такими высокообразованными и прекрасно воспитанными молодыми людьми, что я была бы удивлена, если бы вы теперь снова могли бывать в обществе мистера Мартина, не воспринимая его как низшее существо по сравнению с вами. Я удивляюсь себе самой: как могла я считать его до сих пор подходящим знакомым для вас? Скажите, разве сейчас у вас не возникло подобного чувства? Отличие бросается в глаза! Я уверена: его неуклюжий вид, неотесанные манеры и грубый голос неприятно поразили вас. Хотя я стояла в отдалении, однако расслышала, что голос у него совершенно немелодичный.

– Конечно, он не похож на мистера Найтли. Он не так изящен, и у него не такая походка, как у мистера Найтли. Разница между ними совершенно очевидна. Да, мистер Найтли такой приятный, милый!

– Мистер Найтли так изыскан, что просто несправедливо сравнивать мистера Мартина с ним. Да даже если взять сотню настоящих джентльменов, то и среди них вряд ли отыщется хоть один, похожий на мистера Найтли. Однако он не единственный джентльмен, с которым вы общаетесь последнее время. Что вы скажете о мистере Уэстоне или мистере Элтоне? Сравните-ка мистера Мартина с кем-нибудь из них. Сравните их манеру держаться, ходить, говорить, молчать. Различие будет явным.

– Ах да! Между ними большая разница. Но мистер Уэстон – почти старик. Должно быть, ему между сорока и пятьюдесятью годами?

– Возраст лишь делает его хорошие манеры более ценными. Чем старше человек, Харриет, тем важнее, чтобы его манеры не были плохими, так как с годами и тембр голоса, и грубость, и неуклюжесть становятся все очевиднее и неприятнее. То, с чем в юноше еще можно смириться, в более пожилом человеке вызывает отвращение. Теперь мистер Мартин неотесан и груб, но что будет с ним, когда он достигнет возраста мистера Уэстона?

– И говорить нечего! – отвечала Харриет довольно уныло.

– Догадаться несложно. Он станет обыкновенным грубым, вульгарным фермером – полностью равнодушным к своему внешнему виду и не думающим ни о чем, кроме прибыли и убытка.

– Неужели? Как это будет печально!

– Вот вам пример того, насколько огрубляют человека его занятия: он забыл справиться о книге, которую вы ему советовали прочесть. Его голова была слишком занята наживой, чтобы вспомнить о чем-то другом. Но чего и ждать от человека, стремящегося разбогатеть? К чему такому книги? У меня нет сомнений, что он непременно преуспеет и в свое время сделается богачом. Но нас с вами его невежество и грубость задевать не должны.

– Странно, что он не вспомнил о книге, – вот все, что ответила Харриет.

Так как слова были сказаны с оттенком грустного неудовольствия, Эмма решила, что пора на этом и закончить. Поэтому она некоторое время молчала. Следующим ее высказыванием было:

– Возможно, в одном отношении манеры мистера Элтона даже превосходят манеры мистера Найтли или мистера Уэстона. В них больше изящества. Их можно спокойно принять за образец. Мистеру Уэстону свойственны излишняя открытость, живость и откровенная прямота, которые в нем не выглядят отталкивающе благодаря его неизменному добродушию. Однако такие манеры не подходят для копирования. Равно как и откровенность, решительность и степенность мистера Найтли – хотя ему самому такие качества соответствуют как нельзя лучше. Его внешность, лицо и положение словно обязывают его вести себя только так и не иначе. Но вздумай какой-нибудь молодой человек подражать ему, и подобное поведение будет казаться недопустимым. А вот взять за образец мистера Элтона спокойно можно посоветовать любому молодому человеку. Мистер Элтон добродушен, весел, любезен, услужлив и изящен. Мне кажется, в последнее время он сделался особенно чувствителен. Не знаю, Харриет, не пытается ли он при помощи своей чрезмерной мягкости подольститься к кому-нибудь из нас, но от меня не укрылось, что его манеры сделались мягче, чем обыкновенно. Должно быть, он хочет понравиться вам. Не говорила ли я вам, что он сказал о вас позавчера?

И она с удовольствием передала Харриет какой-то теплый отзыв о ней, услышанный от мистера Элтона; Харриет зарделась и со смущенной улыбкой пролепетала, что всегда очень уважала мистера Элтона.

Именно мистеру Элтону, по замыслу Эммы, суждено было вытеснить из прелестной головки Харриет образ молодого фермера. Эмма решила, что мистер Элтон – превосходная партия для ее подруги. Дело настолько очевидно, что сосватать их вполне возможно, желательно и естественно. Таким благодеянием она потом вправе будет гордиться. Эмме казалось, что гармоничность этого союза ясна всем окружающим. С самого первого вечера появления Харриет в Хартфилде замыслила Эмма устроить ее счастье. Чем дольше Эмма размышляла над своим планом, тем очевиднее ей становилась его целесообразность. Положение мистера Элтона представлялось весьма подходящим: он был благородного происхождения и не имел низких родственников; в то же время он не был выходцем из такой знатной семьи, чтобы счесть Харриет плохой партией из-за сомнительных обстоятельств ее рождения. У него есть для жены уютный дом и, как представлялось Эмме, вполне достаточный доход, ибо, несмотря на то, что приход Хайбери считался небольшим, известно было, что у мистера Элтона имеются некоторые средства. Она отдавала должное его общительности, благонамеренности и респектабельности; кроме того, он не лишен был ума и умел вести себя в обществе.

Начало было положено: Эмма знала, что мистер Элтон восхищается красотой Харриет. Она надеялась, что, благодаря частым встречам в Хартфилде, он укрепится в своем мнении и это станет прочной основой для развития отношений с его стороны; а что касается Харриет – мысль о том, что он отдает ей предпочтение, несомненно, даст толчок ее нежным чувствам. Мистер Элтон и в самом деле очень приятный молодой человек: такой способен без труда понравиться любой не слишком привередливой женщине. Молодой викарий считался красавчиком; прихожанки были от него без ума. Правда, Эмма не относила себя к числу его почитательниц: по ее мнению, ему недоставало светской тонкости, изящества, без которых она не могла бы обойтись; но девушку, которая была так благодарна Роберту Мартину за то, что тот съездил ей за орехами, вполне могут покорить восхищенные взоры мистера Элтона.

Глава 5

– Не знаю, миссис Уэстон, – говорил мистер Найтли, – какого вы мнения о дружбе Эммы с Харриет Смит. Мне кажется, это плохо.

– Плохо! Вы действительно так считаете? Но почему?

– Думаю, что такая дружба ни одной из них не идет на пользу.

– Вы удивляете меня! Эмма, несомненно, помогает Харриет – развивает ее, возвышает. Можно сказать, что и Харриет, став новым предметом интереса для Эммы, способна тоже помочь ей… в своем роде. Я наблюдаю за их растущей взаимной привязанностью с величайшим удовольствием. Насколько же по-разному мы с вами относимся к их отношениям! Но отчего вы считаете, что их дружба не идет им обеим на пользу? Знаете, мистер Найтли, тут мы с вами, пожалуй, в очередной раз поссоримся из-за Эммы.

– Может, вы считаете, что я намеренно приехал для того, чтобы искать с вами ссоры, зная, что Уэстона нет дома и что вам предстоит сражаться со мной в одиночку?

– Будь мистер Уэстон дома, он, несомненно, поддержал бы меня, ибо он придерживается по данному вопросу мнения, совершенно сходного с моим. Да мы только вчера говорили с ним об этом и сошлись на том, что это счастье для Эммы, что в Хайбери нашлась девушка, с которой она может общаться. Мистер Найтли, в данном вопросе я не могу считать вас беспристрастным судьей. Вы настолько привыкли жить один, что не понимаете ценности спутника; впрочем, ни один мужчина не может хорошо судить о том, какое удовольствие находит женщина в обществе представительницы своего пола, привыкнув к этому за всю предыдущую жизнь. Могу вообразить, какие возражения выдвинете вы против Харриет Смит. Она не та девушка из высшего общества, какую Эмме следует выбирать себе в подруги. Но с другой стороны, раз Эмма так жаждет развивать ее, для нее самой появится стимул больше читать. Они будут читать вместе. Я знаю, она хочет именно этого.

– Эмма любит читать с тех самых пор, как ей исполнилось двенадцать лет. В разное время мне доводилось видеть огромное количество составленных ею списков книг, которые она намеревалась регулярно читать от корки до корки. Должен сказать, то были превосходные списки – прекрасный выбор, – и так аккуратно составлены! Иногда по алфавиту, а иногда по какому-то иному принципу. Помню список, составленный ею в возрасте четырнадцати лет – тогда я еще подумал, что такой выбор делает честь ее вкусу, и некоторое время даже хранил этот список у себя. Я могу сказать, что и теперь она, наверное, тоже составила очень хороший список. Однако ожидать от Эммы, что она станет следовать своему плану, не приходится – я давно утратил всякие надежды. Ее никогда не хватало на занятия, требующие усилий и терпения; она предпочитает не трудиться, а быть занятой. Там, где сама мисс Тейлор потерпела поражение, Харриет Смит ничем не поможет – я нисколько в том не сомневаюсь. Помнится, вам ни разу не удалось убедить ее прочесть хотя бы половину из того, что вы хотели. Вы знаете, что я прав.

– Пожалуй, – улыбаясь, заметила миссис Уэстон, – я соглашусь. Но с тех пор, как мы живем раздельно, я не припомню ни одного случая, чтобы Эмма не сделала чего-то из того, что я просила.

– Вряд ли вам по вкусу придется мое желание освежить вашу память, – с чувством произнес мистер Найтли и мгновение-другое молчал. – Но я, – вскоре продолжил он, – к счастью, не подпал под ее очарование: я отчетливо вижу, слышу и помню все. Эмму испортило то, что она самая умная в семье. Уже в десятилетнем возрасте она имела способность без труда отвечать на вопросы, которые ставили в тупик ее семнадцатилетнюю сестру. Эмма всегда отличалась живостью и самоуверенностью; Изабелла же была медлительна и робка. А уж с тех пор, как ей стукнуло двенадцать, Эмма сделалась полноправной хозяйкой в доме и вертит всеми вами как хочет. Лишившись матери, она утратила единственного человека, способного обуздать ее. Она унаследовала одаренность своей матери, поэтому, думаю, мать имела бы на нее влияние.

– Вижу, мистер Найтли, случись мне покинуть дом мистера Вудхауса и искать себе другое место, вы стали бы последним человеком, у кого я просила бы рекомендаций. Не думаю, что вы хоть кому-то замолвили бы за меня словечко. Я уверена: вы всегда считали, что я не подхожу для той должности, какую занимала.

– Да, – подтвердил он с улыбкой, – гораздо лучше вам сейчас; вы очень подходите для роли жены, а вот роль гувернантки – не про вас. Однако, живя в Хартфилде, вы все время подспудно готовились к тому, чтобы стать превосходной женой. Возможно, вы и не дали Эмме образцового образования, чего мы вправе были бы от вас ожидать. Но вы зато учились у нее – и были превосходной ученицей! Об этом свидетельствует нынешнее ваше положение. Вы научились смирять свои порывы и делать то, что должно; попроси меня Уэстон до вашей женитьбы подыскать ему жену, я бы, не колеблясь, назвал имя мисс Тейлор.

– Благодарю вас. Стать хорошей женой для такого человека, как мистер Уэстон, – невелика заслуга!

– Да, по правде говоря, боюсь, что вы растрачиваете силы впустую: приготовившись выносить все тяготы жизни, вы нашли, что переносить-то, собственно, нечего. Однако не следует впадать в отчаяние. Уэстон еще может рассердиться на вас… скажем, за то, что вы живете на широкую ногу; может статься, его сын станет ему досаждать.

– О, смилуйтесь, только не это! Да и вряд ли такое произойдет. Пожалуйста, мистер Найтли, не предсказывайте неприятностей с той стороны.

– На самом деле я ничего не предсказываю. Я просто перечисляю возможности. Я не претендую на лавры Эммы в области предсказаний и догадок. Всем сердцем надеюсь, что молодой человек унаследует достоинства Уэстонов и состояние Черчиллей. Но вот Харриет Смит… она и вполовину не внушает мне таких надежд. Я считаю, что Эмма не могла найти себе подруги хуже. Она совершенно невежественна; на Эмму, которая, по ее мнению, знает все, она взирает снизу вверх. Она льстит Эмме всеми возможными способами; и лесть ее тем вреднее, что она неумышленна. Ее невежество – ежечасная лесть. Как может Эмма вообразить, что ей самой необходимо чему-то учиться, когда в присутствии Харриет она столь остро чувствует свое превосходство? Рискну предположить, что и Харриет тоже не выигрывает от их дружбы. Хартфилд только заставит ее разочароваться в своих прежних привязанностях. Она станет задирать нос перед людьми, равными ей по положению и жизненным обстоятельствам. Я сильно сомневаюсь в том, что уроки Эммы укрепляют в ней силу духа и способность разумно приспосабливаться к изменчивой жизни. Воззрения Эммы могут лишь слегка отлакировать ее.

– А вот я склонна более вас полагаться на здравый смысл Эммы и больше вашего пекусь о ее теперешнем благополучии; и все равно я не вижу в их дружбе ничего плохого. Как дивно она выглядела вчера вечером!

– Ах! Вы скорее согласны говорить о ее внешности, чем о ее уме, да? Очень хорошо! Я даже не попытаюсь отрицать того, что Эмма хорошенькая.

– Хорошенькая! Да она настоящая красавица! Можете ли вы представить существо, ближе ее стоящее к идеалу красоты?

– Не знаю, что я мог бы представить, но, признаю, редко доводилось мне видеть лицо и фигурку более приятные, чем у нее. Но я пристрастен, так как я старый друг.

– Какие глаза – настоящие карие глаза! И такие лучистые! Правильные черты лица, спокойствие и открытость во взгляде… А уж стать – что за прелесть! Цветущий, здоровый вид, и как раз такие, как надо, рост и размер – такая крепкая и ладная фигура. Она так и пышет здоровьем – тому подтверждение не только цветущий вид, но и настроение, посадка головы, взгляд. Иногда слышишь, как про ребенка говорят: «Он воплощение здоровья»; и Эмма всегда наводит меня на мысль о том, что она – воплощение здоровья взрослого человека. Она просто прелесть. Мистер Найтли, разве вы со мной не согласны?

– Что касается ее внешности, я не нахожу в ней ни малейшего изъяна, – отвечал мистер Найтли. – Я совершенно согласен с вашим описанием. Мне нравится глядеть на нее; со своей стороны могу добавить, что при всей своей красоте она не тщеславна. Собственная внешность, кажется, мало занимает ее. Ее тщеславие в другом. Миссис Уэстон, вам не удастся переубедить меня. Мне не нравится ее дружба с Харриет Смит, и я опасаюсь, что она принесет им обеим лишь вред.

– А я, мистер Найтли, равным образом твердо убеждена, что никакого вреда не будет. При всех своих маленьких недостатках наша милая Эмма – чудесное создание. Где найдем мы лучшую дочь, добрейшую сестру, преданнейшего друга? Нет-нет! Она обладает такими качествами, на какие можно положиться. Она не способна никому причинить истинный вред; она не совершит по-настоящему серьезного промаха. На один промах Эмма сто раз оказывается права.

– Прекрасно! Не буду вас больше мучить. Ваша Эмма – сущий ангел, а я подожду брюзжать до Рождества, когда приедут Джон и Изабелла. Джон питает к Эмме разумную и, следовательно, не слепую привязанность, а Изабелла всегда придерживается того же мнения, что и ее муж, кроме тех случаев, когда он не поддерживает ее опасений о здоровье детей. Я уверен, они оба будут на моей стороне.

– Знаю, все вы слишком любите ее для того, чтобы несправедливо или недобро судить о ней, но простите меня, мистер Найтли, если я позволю себе – видите ли, я считаю, что обладаю некоторым правом говорить как бы от лица матери Эммы, – так вот, позволю себе намекнуть: не думаю, что имеет смысл без конца твердить о вреде дружбы Эммы с Харриет. Прошу меня простить, но, даже если заподозрить, что их дружба не сулит обеим одних лишь радостей, невозможно ожидать от Эммы, ответственной только перед своим отцом, которому, кстати, Харриет очень нравится, чтобы она прекратила знаться со своей подругой – эта дружба является для нее источником удовольствия. Я так привыкла давать советы что вам, мистер Найтли, не следует удивляться, если я иногда вспоминаю о своей прежней должности.

– Да я вовсе и не удивляюсь! – воскликнул он. – Премного благодарен вам за наставление! Совет очень хорош, и у него будет более счастливая судьба, нежели у большинства даваемых вами советов, ибо я ему последую.

– Миссис Джон Найтли легковозбудима; разговоры о сестре могут ее расстроить.

– Будьте спокойны, – сказал ее собеседник, – я и голоса не подам. Приберегу свое дурное настроение про себя. Эмма вызывает у меня вполне искреннее участие. Даже Изабелла никогда не порождала во мне столь горячего сочувствия, хоть она и стала мне близким человеком. Трудно, наверное, испытывать к кому-либо больший интерес. Судьба Эммы мне небезразлична. Интересно, что с ней станет?

– Мне тоже интересно, – негромко проговорила миссис Уэстон, – очень интересно.

– Она уверяет всех и каждого, будто никогда не выйдет замуж, что, разумеется, совершенно ничего не значит. Просто она, по-моему, до сих пор не встречала мужчину, который стал бы ей небезразличен. Ей бы не помешало по уши влюбиться, найдя, разумеется, достойный объект любви. Хотелось бы мне взглянуть на влюбленную Эмму, которая к тому же не слишком уверена в ответном чувстве; такое испытание пойдет ей на пользу. Но в наших краях нет никого, кто привлек бы ее внимание; к тому же она так редко выезжает из дому.

– Да, действительно, сейчас она настроена весьма решительно, – сказала миссис Уэстон, – и это вполне объяснимо. Пока она мирно и счастливо живет в Хартфилде, я – в том числе и из-за бедного мистера Вудхауса – даже боюсь пожелать ей влюбиться, ведь это состояние чревато столькими трудностями. Нет, сейчас я бы не советовала Эмме вступать в брак, хотя, уверяю вас, я не питаю никакого пренебрежения к этому институту.

Миссис Уэстон говорила много, однако кое-что намеренно утаила. Еще не пришло время открыть некоторые далеко идущие планы, которые она строила совместно с мистером Уэстоном по поводу судьбы своей любимицы. В Рэндаллсе питали кое-какие надежды относительно будущей жизни Эммы, однако раскрывать карты раньше времени было бы нежелательно. Тут и мистер Найтли уже спокойно осведомился: «Что Уэстон думает о погоде, ждать ли дождика?» И миссис Уэстон поняла, что ему больше нечего сказать и никаких подозрений у него не возникло.

Глава 6

Не испытывая ни малейших колебаний, Эмма направляла мысли Харриет в определенное русло; она неустанно хвалила подругу, возвышая ту в собственных глазах; она считала, что преследует благородную цель, кроме того, оказалось, что Харриет сама давно считает мистера Элтона замечательно красивым и любезным мужчиной; поэтому Эмма постоянно напоминала Харриет о том, как мистер Элтон ею восхищается: разумеется, он выражает свои эмоции не прямо, но намеками… Вскоре она вполне уверилась в том, что необходимо и в Харриет пробудить ответное чувство, как только к этому представится удобный случай. Ей казалось, что мистер Элтон почти готов влюбиться, если уже не влюблен в Харриет. С ним дело, можно сказать, было решенное. Он отзывался о Харриет с такой теплотой, так расхваливал ее, что большего пока нечего было и желать – остальное дополнит время. Он подметил разительную перемену в ее манере держаться с тех пор, как ее приняли в Хартфорде, и такая зоркость была не единственным доказательством его растущей привязанности.

– Вы дали мисс Смит все, что ей требовалось, – говорил он. – Вы сделали ее грациозной и непринужденной. Когда она впервые оказалась в вашем доме, это было просто очаровательное и красивое дитя природы, но, по моему мнению, те достоинства, которые вы ей сообщили, бесконечно ценнее тех, что свойственны ее натуре.

– Я рада, что вы думаете, будто я была ей полезна. Но Харриет нуждалась лишь в огранке и нескольких незначительных намеках. Она сама обладает от природы естественной грацией, милым характером и безыскусностью. Так что мои заслуги невелики.

– Если бы позволительно было спорить с дамой, – не уступал галантный мистер Элтон, – то…

– Возможно, я сообщила немного более решительности ее характеру, приучила ее задумываться над вещами, которые до сих пор не приходили ей в голову.

– Вот именно! Вот что особенно поражает меня. Решительность, именно решительность! Сколь же искусной оказалась учительница!

– Лично мне обучение доставило величайшее удовольствие. Никогда не встречала я столь благодарной ученицы.

– В этом я и не сомневаюсь. – Произнося эти слова, он испустил легкий удовлетворенный вздох; Эмма сочла его настроение несомненным доказательством влюбленности.

Следующий день принес новые радости. Мистер Элтон с большим энтузиазмом поддержал Эмму в ее внезапном желании написать портрет Харриет.

– Харриет, кто-нибудь писал вас? – спросила она. – Вы когда-нибудь позировали для портрета?

Харриет как раз собиралась выйти из комнаты; остановившись на пороге, она с очаровательной наивностью произнесла:

– Ах, боже! Нет, никогда!

Дождавшись, покуда она скроется из виду, Эмма тотчас воскликнула:

– Ее портрет станет поистине бесценным сокровищем! Я бы не пожалела за него никаких денег. У меня просто руки чешутся самой испытать свои способности. Вы, наверное, не знаете, но два или три года назад мной овладела страсть писать портреты; я сделала наброски с нескольких друзей. Все сочли, что в целом мне удалось добиться сходства. Потом я постепенно охладела к этому занятию. Но сейчас… да-да, я уверена, если Харриет станет позировать, я снова рискну испробовать свои силы. Какое, должно быть, удовольствие иметь у себя ее портрет!

– Ради всего святого, мисс Вудхаус! – вскричал мистер Элтон. – Напишите портрет! Он в самом деле станет сокровищем! Умоляю, мисс Вудхаус, примените свой восхитительный талант в пользу вашего друга! Разумеется, я видел ваши рисунки. Как могли вы подумать, что я невежествен в сем вопросе? Разве в этой комнате не достаточно образчиков ваших пейзажей и натюрмортов! И разве в гостиной у миссис Уэстон в Рэндаллсе нет нескольких несравненных ваших фигур?

«Да, – подумала Эмма, – добрый человек! Но что общего у фигур и пейзажей с настоящим портретом? Вы, милостивый государь, ничего не смыслите в рисовании. Незачем притворяться, будто мои творения вас восхищают. Приберегите свои восторги для личика Харриет».

– Что ж, мистер Элтон, раз вы столь великодушно одобряете мой замысел, полагаю, мне стоит попробовать. У Харриет изящные, точеные черты лица, что затрудняет достижение портретного сходства; и все же рисунок глаз и линии возле губ столь необычны, что так и тянет запечатлеть это своеобразие на бумаге.

– Совершенно верно – рисунок глаз и линии возле губ! Я нимало не сомневаюсь в вашем успехе. Умоляю, просто умоляю вас попробовать свои силы. Когда вы напишете портрет, он станет, по вашим же собственным словам, бесценным сокровищем.

– Но, мистер Элтон, я боюсь, что Харриет не понравится позировать. Она так мало озабочена собственной внешностью… Вы заметили, как удивила ее моя просьба? Как мило она воскликнула: «Ах нет! Никогда!»

– О, уверяю вас, я все подметил. Ее слова от меня не ускользнули. И все же мне кажется, что ее удастся убедить позировать вам.

Вскоре вернулась Харриет; услышав предложение написать ее портрет, она, не колеблясь, дала свое согласие – к величайшему облегчению двух других участников сцены. Эмма пожелала немедленно приступить к делу и тут же извлекла портфель, в котором хранились наброски к ее прежним портретам (к слову сказать, ни один из них так и не был закончен), чтобы вместе с друзьями выбрать подходящие пропорции и размеры. Она разложила эскизы на столе. За миниатюрой следовал поясной портрет, за ним – портрет в полный рост; рисунки были выполнены в карандаше, пастели, акварели… пересмотрели все по очереди. Эмма всю жизнь стремилась попробовать всё и добилась значительных успехов как в рисовании, так и в музыке – успехов гораздо больших, чем можно было предположить, судя по тому, как мало она затрачивала усилий и на то и на другое. Она играла и пела; рисовала почти в любой технике, однако ей всегда не хватало упорства. Ни в чем не добилась она такой степени совершенства, которой радовалась бы сама и которой, судя по ее задаткам, ей нетрудно было бы достичь. Сама Эмма не слишком обманывалась в отношении своих художественных и музыкальных талантов, однако была не против того, чтобы на сей счет обманывались другие, и не слишком раскаивалась, узнав, что ее репутация музыкантши и художницы зачастую превосходит ее истинные заслуги.

В каждом наброске было свое достоинство – в менее проработанных, пожалуй, больше всего. Писала Эмма бойко. Но, будь ее рисунки гораздо хуже или, скажем, вдесятеро лучше, удовольствие и восхищение двух ее собеседников были бы точно такими же. Оба пришли в полный восторг. Сходство всех поразило: и как это мисс Вудхаус точно все передает!

– Боюсь, для вас здесь выбор небогатый, – вздохнула Эмма. – У меня моделями были лишь члены моей семьи. Вот отец… еще один батюшкин портрет… но он так разволновался от необходимости позировать, что пришлось рисовать его украдкой; поэтому ни один из этих двух портретов не отличается особым сходством. Вот, видите, миссис Уэстон, и снова она, и снова, и опять она. Милая миссис Уэстон! Мой всегдашний добрый друг; что бы я без нее делала? Вот она позировала всегда, когда бы я ее ни попросила. Вот моя сестра. Ее изящная фигурка мне тут удалась, да и лицо, по-моему, похоже. Позируй она дольше, я добилась бы еще большего сходства, но она так торопилась, так хотела, чтобы я нарисовала заодно всех ее детишек, что спокойно не сидела. А вот, полюбуйтесь, это трое из моих племянников! Вот они – Генри, Джон и Белла, по порядку, но, как видите, все портреты похожи, словно писались с одного ребенка. Сестрица так хотела, чтобы я нарисовала их, что я не могла ей отказать, но трех-четырехлетних детишек, знаете ли, не заставишь стоять смирно. Оттого добиться портретного сходства трудновато – все они румянощекие крепыши. Легко рисовать детей с грубыми, резкими чертами лица, но у баловней матерей редко бывают такие черты. А вот и набросок четвертого, он тогда был еще младенцем. Я зарисовала его, пока он спал на софе, и, если заметите, добилась большого сходства. Видите хохолок у него на голове? Он так уютно спит, уткнувшись головой в подушку! Да, вышло очень похоже. Я считаю, что имею право гордиться маленьким Джорджем. И угол софы получился неплохо. А вот моя последняя работа, – она развернула рисунок джентльмена в миниатюре, портрет в полный рост, – последняя и лучшая. Это мой брат, мистер Джон Найтли. Тут до завершения осталось совсем немного, но я была так раздосадована, что отложила его и поклялась, что больше никогда не стану писать портретов. Да и как можно было не рассердиться? После всех моих мучений, когда я уже добилась настоящего сходства – мы с миссис Уэстон сошлись на том, что портрет вышел очень хорош, только он слишком красив, слишком льстит оригиналу и, пожалуй, вот тут, справа, небольшой огрех, – так вот, после всех трудов его жена, а моя дорогая сестра Изабелла холодно заметила: «Да, отдаленное сходство есть, но портрет вышел неудачным и не делает ему чести». А сколько пришлось перед тем уговаривать ее мужа попозировать! Он согласился в виде большого одолжения; словом, всех этих треволнений для меня было слишком. Поэтому я никогда не закончу его – да и зачем? Всякий гость, приходя на Бранзуик-сквер, упрекал бы меня в том, что портрет нехорош. И вот, как я уже говорила, я тогда зареклась писать портреты. Но ради Харриет, точнее, ради меня самой я нарушу свое намерение. Кроме того, в настоящее время вокруг нас не наблюдается, к счастью, ни мужей, ни жен.

Мистера Элтона новый поворот в разговоре необычайно позабавил и порадовал; он беспрестанно повторял:

– Пока, как вы выразились, вокруг нас действительно не наблюдается ни мужей, ни жен. Именно так! Ни мужей, ни жен!

Он повторял эти слова так многозначительно, что Эмма невольно задалась вопросом: а не уйти ли ей и не оставить ли его с Харриет наедине? Но так как она хотела рисовать, то решила, что он потерпит с выражением своих чувств.

Вскоре она определилась с размером портрета и материалом. Она заявила, что намерена писать акварельный портрет в полный рост, такой, как портрет мистера Джона Найтли. Если рисунок выйдет удачным и понравится ей, то займет почетное место на стене над каминной полкой.

Начался сеанс позирования: Харриет краснела, бледнела, улыбалась, боялась шевельнуться – словом, являла собой, на опытный взгляд художницы, очаровательную картинку. Однако продвинуться в работе Эмме казалось почти невозможным, так как у нее за спиной суетился мистер Элтон, восхищаясь каждым сделанным ею маз ком. Она была бы рада, если бы он поместился где-то в отдалении, откуда мог бы любоваться очаровательной натурщицей, не мешая ей работать; в конце концов он так надоел Эмме, что она попросила его перейти куда-нибудь в другое место. Потом ей пришло в голову, что во время сеанса он может занимать их чтением. Если мистер Элтон будет так любезен и почитает им вслух, они будут так ему благодарны! За чтением и ей легче будет преодолевать муки творчества, и мисс Смит невольно позабудет о неудобствах.

Мистер Элтон охотно согласился. Харриет слушала, а Эмма спокойно рисовала. Надо пригласить его приходить почаще – так он сможет присутствовать на сеансах живописи. Какая отрада для влюбленного! Если Эмма хоть на миг откладывала карандаш в сторону, он тут же подскакивал к ней и шумно выражал восхищение скоростью и качеством ее работы. Его присутствие не раздражало Эмму; он уверял ее, будто сходство замечательное, хотя об истинном сходстве говорить было пока рано. Словом, критик из него был никудышный, однако восторженность влюбленного была выше всяческих похвал, да и услужливости ему было не занимать.

Словом, работа над портретом шла успешно; Эмма осталась настолько довольна наброском, сделанным в первый день, что испытывала желание продолжать. С самого начала ей удалось уловить характерные черты оригинала; а так как она намеревалась несколько приукрасить фигуру своей натурщицы – сделать ее повыше и поизящнее, – то она была совершенно уверена в том, что в конце концов у нее выйдет портрет, приятный во всех отношениях, и займет предназначенное ему место, делая честь им обеим, ибо воплотит красоту одной, искусность другой и дружбу обеих. Портрет должен вызвать у мистера Элтона самые приятные ассоциации и укрепить зарождающееся чувство.

Уговорились, что Харриет придет позировать и на следующий день; мистер Элтон, как и следовало ожидать, умолял о разрешении снова присутствовать и читать им.

– Ну разумеется! Непременно! Мы с радостью примем вас в свой кружок.

Назавтра воспоследовал тот же обмен любезностями и учтивостями, тот же успех и удовлетворение, что и накануне. То же сопровождало и последующие сеансы; портрет создавался стремительно и успешно. Все, кто видел рисунок, хвалили его; мистер же Элтон буквально захлебывался от восторга и отрицал любую критику.

– Мисс Вудхаус лишь чуточку приукрасила подругу, – заметила как-то миссис Уэстон, ни на секунду не заподозрив, что обращается к влюбленному. – Выражение глаз передано вернее всего, но у мисс Смит не такие брови и ресницы. И это слегка портит портрет.

– Вы находите? – отвечал он. – Я не могу согласиться с вами. Мне кажется, что каждая черточка просто дышит сходством. Никогда в жизни не видел, чтобы портрет так походил на оригинал! Наверное, стоит принять во внимание игру света и тени.

– Эмма, вы нарисовали ее слишком высокой, – сказал мистер Найтли.