Эмма Полевой Николай

Глава 7

В тот самый день, когда мистер Элтон уехал в Лондон, Эмме представился новый повод оказать благодеяние подруге. Харриет пришла в Хартфилд, как обычно, вскоре после завтрака; спустя какое-то время она ушла домой, с тем чтобы вернуться к обеду. Она вернулась раньше обычного, крайне взволнованная, с блуждающим взглядом – словом, ее вид предвещал нечто сверхъестественное, чем ей не терпелось поделиться. Ей понадобилось полминуты, чтобы рассказать все. Как только она вернулась в пансион к миссис Годдард, ей сообщили, что час назад заходил мистер Мартин и, не застав ее дома, да особенно на то и не рассчитывая, оставил ей небольшой пакет от одной из своих сестер и ушел; вскрыв пакет, она обнаружила, что в нем, кроме нот двух песенок, которые она давала Элизабет переписать, есть еще письмо, предназначенное для нее. Это письмо было от него – от мистера Мартина – и содержало формальное предложение руки и сердца! Кто бы мог подумать? Она была так удивлена, что не знала, что делать. Да, настоящее предложение! Письмо составлено в весьма учтивых выражениях, по крайней мере, ей так показалось. А пишет он так, словно в самом деле очень ее любит… но она не знает… и вот она прибежала сюда как можно быстрее спросить совета мисс Вудхаус: что ей теперь делать?

Эмма невольно устыдилась за подругу: ее довольный и смущенный вид и ее сомнения требовали суровой отповеди.

– Ручаюсь, – воскликнула она, – этот молодчик пойдет на все, чтобы добиться своего! Намерен, видите ли, составить себе хорошую партию!

– Вы прочтете письмо? – взмолилась Харриет. – Пожалуйста, прочтите! Я так на вас надеюсь!

Долго уговаривать Эмму не пришлось. Прочитав послание, она задумалась. Стиль превзошел ее ожидания. Не только не было в письме грамматических ошибок, но и составлено оно было так, что не стыдно было бы и джентльмену; письмо было написано хотя и просто, но дышало искренним чувством; деликатность и искренность делали честь его автору. Письмо было кратким, но исполненным здравого смысла, теплоты, свободы, достоинства и даже некоторой утонченности. Эмма некоторое время собиралась с мыслями; а Харриет в этот момент взволнованно ждала ее приговора. Наконец она не выдержала:

– Ну как, хорошее письмо? Не кажется ли вам, что оно слишком кратко?

– Письмо действительно неплохое, – начала Эмма. – Настолько ловко написано, что, принимая во внимание все обстоятельства, я полагаю, что ему, должно быть, помогала одна из его сестер. Я с трудом могу себе представить, чтобы тот молодой человек, который на моих глазах разговаривал с вами, на следующий день мог бы выразить свои мысли так изящно, полагаясь только на собственные силы. И все же стиль письма не женский. Нет, определенно написано слишком сильно и сжато – женщина написала бы многословнее. Несомненно, он человек здравомыслящий и, как я подозреваю, не лишен природного дара, ибо, когда он берет в руки перо, разум естественным образом подсказывает ему нужные слова. Бывают такие мужчины. Да, я понимаю людей такого склада. Энергичный, решительный, способен на чувство до известных пределов, негрубый. Гораздо лучшее письмо, чем я ожидала, возьмите его назад, Харриет.

– Да… – Харриет все еще ждала ответа. – Ну и что же мне делать?

– В каком смысле – что вам делать? Вы имеете в виду с этим письмом?

– Ну да.

– Но в чем вы сомневаетесь? Разумеется, вы должны ответить на него, причем быстро!

– Я понимаю. Но что мне написать? Дорогая мисс Вудхаус, прошу вас, посоветуйте!

– О нет, нет! Будет куда лучше, если вы напишете ответ самостоятельно. Уверена, вы сумеете найти точные выражения. Вам нечего бояться, что вас не поймут, а это самое главное. Вы должны выражаться совершенно недвусмысленно; никаких сомнений или колебаний; уверена, вы сами найдете нужные слова, чтобы мягко, но с достоинством поблагодарить его за честь и посочувствовать невольно причиненной боли. Кто-кто, а вы сумеете намекнуть, как горько вам разочаровывать его.

– Значит, по-вашему, я должна ему отказать? – спросила Харриет, понурив голову.

– Должна отказать! Дорогая моя Харриет, что с вами? Неужели вы сомневаетесь по этому поводу? Я полагала… но прошу меня извинить, может быть, я стала жертвой ошибочного представления. Да, определенно я заблуждалась относительно вас, если вы не уверены в содержании вашего ответа. Я вообразила, будто вы советуетесь со мной лишь по поводу того, как лучше выразиться.

Харриет молчала. Эмма продолжала немного осторожнее:

– Могу ли я истолковать ваши сомнения как признак того, что вы собираетесь принять его предложение?

– Нет-нет! Разумеется, я не собираюсь… Что мне делать? Что бы вы мне посоветовали? Умоляю, дорогая мисс Вудхаус, подскажите мне, что делать!

– Харриет, я не вправе давать вам никаких советов. Не желаю иметь с этим ничего общего. Вы должны заглянуть в свое сердце и определиться со своими чувствами.

– Я и понятия не имела, что так сильно нравлюсь ему, – задумчиво проговорила Харриет, не сводя взгляда с письма.

Какое-то время Эмме удавалось сдерживаться; однако, понимая, насколько подобное письмо может польстить уму ее подружки, она сочла за лучшее добавить:

– Харриет, я завела за правило следующее. Если женщина сомневается, принять ей предложение или отказать, значит, ей определенно следует отказать. Если нет уверенности в том, что нужно ответить «да», значит, нужно решительно сказать «нет». Это не тот случай, когда допустимы колебания и сомнения. Считая себя вашим другом, тем более старшим вас летами, я почитаю за долг сообщить вам свое мнение. Только не думайте, будто я пытаюсь повлиять на вас.

– О нет! Я знаю, вы слишком, слишком добры ко мне… но если бы вы только намекнули, как мне лучше поступить… Нет-нет, я не то имела в виду… Как вы и сказали, для такого необходимо решиться… Колебания тут неуместны… Это очень серьезная вещь… Наверное, безопаснее будет ответить «нет». Как по-вашему, мне стоит отказать ему?

– Ни за что на свете, – сказала Эмма с ласковой улыбкой, – не стала бы я давать вам советы в таком деле. Кто, как не вы сами, лучше других знаете, в чем ваше счастье? Если вы предпочитаете мистера Мартина любому другому, если вы считаете его самым достойным вас человеком, тогда к чему сомнения? Вы краснеете? Вам в голову пришел еще кто-то, подходящий под это определение? Харриет, Харриет! Не обманывайтесь; не позволяйте благодарности и сочувствию сбить вас с пути истинного. Признайтесь, о ком вы сейчас думаете?

Симптомы были благоприятными: вместо ответа, Харриет, стоявшая у камина, смущенно отвернулась. И хотя письмо по-прежнему было у нее, она механически вертела его в руках, почти забыв о нем. Эмма с нетерпением ждала результата, однако не питая больших надежд. Наконец Харриет дрожащим голосом произнесла:

– Мисс Вудхаус, так как вы не поделились со мной своим мнением, я должна поступать так, как считаю нужным. И теперь я определенно решилась… словом, я почти уверена в том, что откажу мистеру Мартину. Вы считаете, я права?

– Совершенно, совершенно правы, дражайшая моя Харриет! Вы поступаете правильно. Пока вы сомневались, я придерживала свое мнение при себе, но теперь, когда вы полностью решились, я, не колеблясь, заявляю, что одобряю вас! Дорогая Харриет, вы чрезвычайно порадовали меня своим решением! Меня чрезвычайно огорчило бы, если бы пришлось разорвать с вами знакомство, что неизбежно случилось бы, выйди вы за мистера Мартина. Покуда у вас сохранялась хоть капля сомнений, я ничего не говорила об этом, потому что не хотела влиять на вас. Но ваше замужество стоило бы мне потери друга. Я не могла бы ездить с визитами к миссис Роберт Мартин на ферму Эбби-Милл. Теперь же я спокойна за вас навсегда.

О подобных последствиях Харриет и не помышляла, и слова Эммы чрезвычайно поразили ее.

– Вы не могли бы приезжать ко мне? – воскликнула она с ошеломленным видом. – Да-да, верно, не могли бы… но мне и в голову не приходило… Это было бы так ужасно! О, теперь я спасена! Дорогая мисс Вудхаус, ни на что на свете я не променяла бы счастье и честь близкой дружбы с вами.

– Действительно, Харриет, я очень страдала бы, лишившись вашей дружбы, однако такова суровая правда. Своим поступком вы перечеркнули бы себе дорогу в хорошее общество. Я должна была бы забыть вас.

– Боже мой! Я бы не вынесла… Да я бы умерла, если бы знала, что никогда больше не переступлю порога Хартфилда!

– Милое дитя! Чтобы такая девушка, как вы, оказалась сосланной на ферму Эбби-Милл! Вы были бы на всю жизнь обречены общаться с необразованными и вульгарными людьми! Меня лишь поражает, как у молодого человека хватило наглости просить вашей руки. Должно быть, он о себе чрезвычайно высокого мнения.

– Я не думаю, что он настолько самодоволен, – робко возразила Харриет, которой совесть не позволяла смириться с такой оценкой. – По крайней мере, он очень добродушен, и я всегда буду испытывать к нему чувство признательности и уважать его… но ведь это совершенно другое… И потом, хотя я ему, может быть, нравлюсь, отсюда вовсе не следует, что я должна… Кроме того, с тех пор, как я начала ходить к вам, я повстречала немало людей… и если вспомнить их внешность и манеры, тут вовсе не может быть никакого сравнения… Один из них так красив и мил! Однако я все же считаю мистера Мартина очень любезным молодым человеком и высоко ценю его. Он так предан мне и написал такое письмо… но расстаться с вами – нет, на это я не могла бы пойти ни при каких обстоятельствах!

– Спасибо, спасибо, мой дружочек! Мы с вами не расстанемся. Женщина не обязана выходить замуж только потому, что мужчина просит ее об этом, или потому, что он ей предан и может написать такое – надо признаться, довольно милое – письмо.

– Ах да! И к тому же письмо довольно короткое.

Эмма понимала, что вкус подруги оставляет желать лучшего, но вслух заметила, что слова Харриет совершенно справедливы и для нее слабым утешением было бы сознавать, что ее муж, чьи неотесанные манеры ежечасно оскорбляли бы ее, способен написать порядочное письмо.

– О да, вот именно! Какое значение имеют письма? Самое главное – быть счастливым в приятной компании. Я твердо решила отказать ему. Но как мне это сделать? В каких выражениях?

Эмма заверила подругу, что трудностей с ответом не возникнет, и посоветовала написать прямо, на что было получено согласие в надежде на ее помощь; и хотя Эмма продолжала упорно уверять, что никакая помощь не потребуется, на деле она буквально продиктовала Харриет ответ. Пока Харриет перечитывала письмо Роберта Мартина, пока обдумывала ответ, сердечко ее снова растаяло, а решимость пропала; и настолько расстроила ее мысль о том, что он будет несчастен, и она так переживала о том, что его сестры и матушка сочтут ее неблагодарной, что Эмме подумалось: явись сейчас сюда молодой человек, и она в конце концов примет его предложение.

Однако ответ был наконец написан, запечатан и отправлен. Дело было закончено, Харриет спасена. Весь вечер она пребывала в унынии, однако Эмма прекрасно понимала состояние подруги и по мере сил старалась развеселить и отвлечь ее, то уверяя в своей преданности, то напоминая ей о мистере Элтоне.

– Меня больше никогда не пригласят на ферму Эбби-Милл, – вздыхала Харриет.

– Если бы и пригласили, Харриет, голубушка, я бы вас ни за что не отпустила! Вы слишком нужны здесь, в Хартфилде, чтобы понапрасну терять время в Эбби-Милл.

Некоторое время спустя Харриет воскликнула:

– Вот удивилась бы миссис Годдард, узнай она, что случилось! Я уверена, что мисс Нэш удивится… ведь мисс Нэш полагает, что ее сестра очень удачно вышла замуж, а ее зять всего-навсего торговец сукном.

– Харриет, ну какого достоинства или утонченности можно требовать от школьной учительницы? Рискну предположить, что мисс Нэш станет завидовать вам только потому, что вам сделали предложение. Даже такой поклонник в ее глазах выглядит ценным приобретением. Однако она и не догадывается о том, что вам суждено иное. Внимание известной вам особы вряд ли стало уже предметом всеобщего обсуждения в Хайбери. Поэтому я полагаю, что мы с вами единственные, кто понимает значение его взглядов и поведения.

Харриет зарделась, улыбнулась и пролепетала: ей странно, что некоторые так хорошо к ней относятся. Мысль о мистере Элтоне, несомненно, подбодрила ее; но все же спустя некоторое время в ее нежном сердечке вновь загорелась жалость к отвергнутому мистеру Мартину.

– Теперь он получил мое письмо, – тихо сказала она. – Интересно, что они все сейчас делают? Знают ли его сестры? Если он несчастен, они тоже будут несчастны. Я надеюсь, он не очень расстроится.

– Давайте подумаем о тех наших отсутствующих друзьях, кто занят более приятными делами! – воскликнула Эмма. – Может быть, именно сейчас, сию минуту, мистер Элтон показывает картину своей матери и сестрам, рассказывает, насколько оригинал красивее портрета, и после того, как его пять или шесть раз попросят, согласится назвать им ваше имя, столь дорогое его сердцу.

– Мой портрет? Но он ведь оставил его на Бонд-стрит.

– Если бы так! Тогда я ничего не понимаю в характере мистера Элтона. Нет, моя милая скромница, уверяю вас, что рисунок не окажется на Бонд-стрит до завтрашнего утра, когда он оседлает свою лошадь. На сегодняшний вечер ваш портрет – его утешение, его единственная отрада. Портрет поможет мистеру Элтону раскрыть свои намерения перед родней; посредством этого рисунка он как бы вводит вас в их круг, возбуждая в каждом из своих родственников приятнейшие чувства, свойственные человеческой природе: живое любопытство и теплое предрасположение. Как им сейчас весело, как живо они обсуждают предстоящие события, сколько радужных надежд и новых, радостных мыслей зарождается в их головах!

Харриет снова улыбнулась и перестала грустить.

Глава 8

На ночь Харриет осталась в Хартфилде. В последние недели она проводила здесь большую половину своего времени; ей даже отвели собственную спальню; Эмма сочла, что во всех отношениях спокойнее и приятнее будет, сколько возможно, держать ее при себе. На следующее утро Харриет обязана была час или два провести у миссис Годдард, однако потом Эмма ждала ее обратно; в Хартфилде ей предстояло провести, как обычно, несколько дней.

Пока ее не было, зашел мистер Найтли и некоторое время посидел с мистером Вудхаусом и Эммой, пока мистер Вудхаус, который еще раньше вознамерился выйти прогуляться, не уступил настоянию дочери и гостя – оба уговорили его не жертвовать своим намерением во имя гостеприимства – и скрепя сердце, расточая пространные извинения, не покинул их. Мистер Найтли, которого в Хартфилде считали совершенно за своего, в сжатых и резких выражениях преодолел нерешительность хозяина дома.

– Что ж, мистер Найтли, надеюсь, вы меня простите и не сочтете грубияном, если я воспользуюсь советом Эммы и выйду прогуляться на четверть часика. Так как солнце зашло, я полагаю, что в состоянии буду совершить три круга. Я с вами без церемоний, мистер Найтли. Нам, инвалидам, всегда кажется, будто мы обладаем некими привилегиями.

– Дорогой мой сэр, не делайте из меня чужака.

– Оставляю вам свою дочь – прекрасная замена! Эмма с удовольствием займет вас. Засим вынужден просить у вас прощения и отправляюсь на прогулку: три круга – вот мой зимний обычай.

– Вы не могли бы придумать ничего лучшего, сэр.

– Я бы попросил вас об удовольствии сопровождать меня, мистер Найтли, но я очень медленно хожу и боюсь утомить вас, кроме того, вам ведь еще предстоит долгий обратный путь домой, в Донуэлл.

– Спасибо, сэр, спасибо! Я и сам сию минуту собирался уходить. По-моему, чем скорее вы отправитесь на прогулку, тем лучше. Я подам вам пальто и открою садовую калитку.

Наконец мистер Вудхаус ушел; но мистер Найтли, вместо того чтобы немедленно последовать его примеру, снова сел и, казалось, был расположен еще поболтать. Он завел речь о Харриет, причем отзывался о ней самым благоприятным образом – Эмме еще не доводилось слышать от него похвал в адрес своей подружки.

– Я не в состоянии так, как вы, восхищаться ее красотой, – сказал он, – но она премиленькое создание, да и нрава самого похвального. Ее характер всецело зависит от общества, в котором она вращается; однако не сомневаюсь, что в хороших руках из нее выйдет достойная женщина.

– Я рада, что вы так думаете. Надеюсь, тут и хорошие руки не понадобятся.

– Полно, – возразил он. – Вы напрашиваетесь на комплимент, и потому вот вам: вы улучшили ее. Вы излечили ее от манеры глупо хихикать в ответ на любое замечание; она действительно делает вам честь.

– Благодарю вас. Я бы очень огорчилась, если бы узнала, что оказалась для нее бесполезна; однако мои заслуги в основном остаются незамеченными. Вот вы, например, нечасто жалуете меня похвалой.

– Значит, вы ждете ее снова сегодня утром?

– Она должна явиться с минуты на минуту. Странно, что ее до сих пор нет.

– Кое-что задержало ее. Возможно, к ней кто-то пришел.

– Как у нас в Хайбери любят почесать языки! Житья нет от этих сплетниц!

– Возможно, Харриет куда благосклоннее вас относится к некоторым особам.

Признавая его правоту, Эмма не стала возражать и промолчала. Он же с улыбкой добавил:

– Я не вправе распространяться о подробностях, однако должен сообщить, что у меня есть все основания полагать: скоро вашей маленькой подружке будет сделано весьма лестное предложение.

– В самом деле? Как так? Какого рода?

– Уверяю вас, весьма серьезного, – заверил он улыбаясь.

– Весьма серьезного! Это не может быть ничто другое, кроме… Кто влюблен в нее? Кто поверяет вам свои тайны?

Эмма была более чем наполовину уверена, что намек обронил мистер Элтон. Мистер Найтли считался в Хайбери кем-то вроде всеобщего друга и советчика; кроме того, она знала, как уважает его мистер Элтон и как считается с его мнением.

– У меня есть все основания полагать, – продолжал он, – что скоро Харриет Смит получит предложение руки и сердца, притом с совершенно неожиданной стороны: от Роберта Мартина. После того как она летом гостила у него на ферме, он совершенно потерял голову. Он отчаянно влюблен и собирается жениться на ней.

– Он очень любезен. – Эмма поджала губы. – Однако уверен ли он в том, что Харриет согласится выйти за него?

– Да будет вам! Ладно, открою вам секрет: он намерен сделать ей предложение. Теперь вы довольны? Пару дней назад, вечером, он заглянул ко мне с целью испросить моего совета по этому поводу. Он знает, что я очень расположен к нему и ко всей его семье, и, полагаю, считает меня одним из своих лучших друзей. Он пришел спросить меня, не слишком ли, по-моему, неблагоразумно ему жениться так рано; не считаю ли я его слишком молодым; короче говоря, одобряю ли я в целом его выбор; возможно, он стал сомневаться с тех пор, как ее, не без вашего участия, начали относить к высшему обществу, точнее, ставить несколько выше его по положению. Я был весьма удовлетворен его словами. Редко встретишь такого здравомыслящего молодого человека, как Роберт Мартин. Он всегда говорит по существу: прямо, открыто и очень взвешенно. Он поведал мне обо всем: о своих теперешних обстоятельствах и о дальнейших планах, а также о том, что они все собираются делать в случае его женитьбы. Он превосходный молодой человек, образцовый сын и брат. Я, не колеблясь, одобрил его намерения. Он доказал мне, что может позволить себе жениться; по-моему, он сделал прекрасный выбор. Я, не жалея слов, расхваливал его избранницу; словом, он ушел от меня совершенно счастливый. Даже если бы прежде он невысоко ценил мое мнение, теперь он, по всей вероятности, преисполнился ко мне уважения и, рискну предположить, покинул мой дом, считая меня своим самым лучшим другом и советником. Он был у меня позавчера вечером. Думаю, что ему не понадобится много времени, чтобы поговорить с дамой своего сердца, а так как вчера он, кажется, в городе не объявлялся, вполне вероятно, что он отправится к миссис Годдард сегодня. Потому-то я и сказал вам, что к ней сегодня, возможно, кое-кто придет – кое-кто, кого она вовсе не сочтет докучным и утомительным.

– Прошу вас, мистер Найтли, скажите, – лукаво попросила Эмма, которая на протяжении почти всей его речи улыбалась про себя, – откуда вам известно, что мистер Мартин не объяснился вчера?

Он удивился:

– Ну конечно, ручаться я не могу, однако же такой вывод сделать нетрудно. Разве не провела она весь вчерашний день с вами?

– Полно, – улыбнулась Эмма, – в ответ на то, что вы мне поведали, я вам тоже кое-что расскажу. Он действительно говорил с нею вчера – точнее, прислал ей письмо – и получил отказ.

Ей пришлось повторить свои слова еще раз, так как мистер Найтли отказывался верить. Получив заверения в том, что так все и было, он вспыхнул и вскочил с места. Пылая негодованием, он заявил:

– Значит, она куда глупее, чем я предполагал! Почему же эта пустышка ему отказала?

– Ах! Разумеется, – возразила Эмма, – мужчине не понять, как девица может отказаться от предложения руки и сердца! Вы, верно, воображаете, будто женщины рады выскочить замуж за кого угодно – хоть за первого встречного!

– Чушь! Ни одному мужчине такое и в голову не придет. Подумать только! Харриет Смит отказала Роберту Мартину! Если она это сделала, она полная дура! Впрочем, по-моему, вы ошибаетесь.

– Я видела ее ответ; яснее и быть не может.

– Вы видели ее ответ! Я понял. Вы его и написали. Эмма, это ваших рук дело! Вы убедили ее отказать ему.

– Если и убедила (а я далека от утверждения, будто это так), то я отнюдь не считаю, что поступила дурно. Допускаю, что ваш мистер Мартин – порядочный молодой человек, однако я не могу признать его ровней для Харриет; я порядком удивилась, что он вообще осмелился обратиться к ней с подобным предложением. Судя по вашему рассказу, он, кажется, испытывал какие-то сомнения. Жаль, что он не посчитался с ними.

– Он – не ровня для Харриет! – громко и с чувством повторил мистер Найтли и несколько секунд спустя прибавил, посуровев: – Да, он и верно не ровня ей: он настолько же выше ее по разуму, насколько и по положению. Эмма, вас ослепляет ваше увлечение этой девушкой. Да как может Харриет Смит – при ее-то происхождении, характере, воспитании – рассчитывать на более выгодную партию, чем Роберт Мартин? Она – внебрачная дочь неизвестно кого! Скорее всего, бесприданница; знатной родней она тоже похвастаться не может. Про нее известно только, что она постоянно живет при пансионе. Нельзя ее назвать ни умной, ни образованной. Ее не научили ничему полезному; для того же, чтобы развиваться в нужном направлении самостоятельно, она слишком молода и бесхитростна. В силу возраста у нее не было времени приобрести ценный жизненный опыт; кроме того, маловероятно, чтобы она, со своими куриными мозгами, способна была научиться чему-либо полезному. Она хорошенькая, добродушная девушка, но это все ее достоинства! Мои сомнения насчет этого союза касались исключительно Мартина, так как для него женитьба на Харриет Смит – явный мезальянс. По-моему, он вправе рассчитывать для себя на более выгодную партию; а если он собирался приобрести разумную спутницу жизни и дельную помощницу, он явно просчитался. Однако все мои доводы бесполезны для влюбленного; я склонен был положиться на то, что и вреда от нее не будет, так как он вполне способен облагородить Харриет и вылепить из нее впоследствии хорошую жену. Одобряя его решение, я полагал, что она только выиграет, выйдя за него замуж; и нисколько не сомневался (как не сомневаюсь и сейчас): не найдется человека, не согласного с тем, что ей невероятно повезло. Я уверен был даже в том, что вы будете довольны. Я сразу подумал о вас: вам не придется сожалеть о том, что ваша приятельница покидает Хайбери, ибо вы будете радоваться, что она так хорошо устроена. Помню, я еще сказал себе: «Даже Эмма, при всей ее склонности к Харриет, сочтет, что это хорошая партия».

– Не перестаю вам удивляться. Вы столь мало знаете Эмму, чтобы предположить, что она обрадуется… Как! Счесть фермера (а при всех своих несомненных достоинствах мистер Мартин всего лишь фермер) хорошей партией для моей ближайшей подруги! Не жалеть, что она покидает Хайбери, так как она выходит за человека, с которым я никогда не смогу водить знакомство! Удивляюсь, как такое могло прийти вам в голову! Уверяю вас, я мыслю совершенно по-иному. И ни в коем случае не считаю ваше мнение правильным. Вы предвзято относитесь к Харриет. Однако не сомневаюсь, что найдутся люди, которые, подобно мне, оценят ее по достоинству. Мистер Мартин, возможно, и богаче ее, однако по положению в обществе он находится неизмеримо ниже. Она вращается в ином кругу. Выйдя за него, она скатится вниз.

– Скатится вниз? Незаконнорожденная дурочка скатится вниз, выйдя за уважаемого, умного и благородного фермера!

– Что касается обстоятельств ее рождения, их не следует рассматривать с общепринятой точки зрения, хотя в юридическом смысле она – никто. Она не обязана расплачиваться за грехи своих родителей, опускаясь на уровень ниже тех, с кем она воспитывалась. Вряд ли можно сомневаться и в том, что ее отец джентльмен, притом джентльмен состоятельный. Ей положено весьма щедрое содержание; на ее воспитание и удобства денег не жалеют. Для меня очевидно, что она – дочь джентльмена; насколько мне известно, никто не станет отрицать, что она общается с дочерьми джентльменов. Она неизмеримо выше Роберта Мартина.

– Кем бы ни были ее родители, – не сдавался мистер Найтли, – кто бы ни заботился о ней, отсюда совершенно не следует, что ее попечители собираются ввести ее в то общество, которое вы называете «хорошим». Получив весьма посредственное образование, она осталась на попечении миссис Годдард жить, как умеет, – короче говоря, передана миссис Годдард, обречена знаться с миссис Годдард. Очевидно, ее друзья решили, что этого с нее довольно. И действительно, этого было довольно. Сама она ничего лучшего для себя и не желала. До тех пор, пока вы не избрали ее себе в наперсницы, ей даже и в голову не приходило считать себя выше своего окружения; она не питала никаких тщеславных надежд. Летом она была счастлива на ферме у Мартинов. Тогда у нее не было мыслей о собственном превосходстве. Если же теперь подобные мысли закрались к ней в голову, то винить за это следует вас. Плохую службу вы, Эмма, сослужили Харриет Смит. Роберт Мартин ни за что не осмелился бы зайти так далеко, если бы не был убежден, что он ей не неприятен. Я хорошо его знаю. Если бы речь шла просто об эгоистичном влечении с его стороны, он ни за что не решился бы докучать ей. К тому же он напрочь лишен самонадеянности, уж вы мне поверьте. Так что у него были основания предлагать ей руку и сердце. Его к этому поощряли.

Эмма решила, что для нее безопаснее будет не отвечать; она предпочла вернуть разговор в прежнее русло:

– Вы верный друг для мистера Мартина, однако при этом, как я уже говорила, вы крайне несправедливы к Харриет. Почему вы решили, будто она недостойна хорошей партии? Да, умом она не блещет, но здравого смысла у нее больше, чем вам кажется, и она не заслуживает презрения с вашей стороны. Позвольте напомнить вам ваши собственные слова. Допустим, ваше описание справедливо и она всего лишь хорошенькая и добронравная девушка. Однако она не просто хорошенькая! Она настоящая красавица – девяносто девять человек из ста, без сомнения, признают мою правоту. А мужчины, несмотря на все уверения, почему-то предпочитают красавиц умницам; покамест хорошенькое личико обладает для них большей притягательностью, нежели ум, такая прелестная девушка, как Харриет, может быть уверена во всеобщем восхищении! Следовательно, она имеет право выбирать. Да и ее добросердечие не стоит сбрасывать со счетов. Добавьте к этому ее мягкий, покладистый характер, изящные манеры, очень скромное самомнение и умение довольствоваться малым. Я очень удивлюсь, если большинство представителей вашего пола не оценят такую красоту в сочетании с таким характером и не сочтут их высшей добродетелью, какой может обладать женщина.

– Честное слово, Эмма, когда я слышу, как вы поносите свойственный вам разум, я чуть ли не готов сам согласиться с вами. Лучше быть вовсе без ума, чем так неправильно применять свой разум, как вы.

– Разумеется! – весело воскликнула она. – Я знаю, что именно так вы все и думаете. Я знаю, что такая девушка, как Харриет, составит счастье любого мужчины – ее внешность завораживает, а ум будет льстить его самомнению. Ах! Харриет стоит только пальчиком поманить… Даже для вас она стала бы желанной партией – если бы вы вздумали вдруг жениться. И стоит ли удивляться и осуждать ее – семнадцатилетнюю, только вступающую в жизнь, только начинающую пользоваться известностью, только за то, что она не приняла первое же полученное ею предложение? Нет! Ради бога, дайте ей время оглядеться.

– Я и прежде считал вашу тесную дружбу глупостью, – отвечал на то мистер Найтли, – хотя мысли свои держал при себе. Но теперь я вижу, что дружба эта принесет Харриет несчастье. Вы так напичкаете ее мыслями о ее красоте и о том, на что она имеет право претендовать, что спустя короткое время ей все женихи будут казаться плохими. Тщеславие, не подкрепленное умом, выходит для его обладательницы боком. Юной девице ничего не стоит возомнить себя выше всех; но может статься, воздыхатели не выстроятся в очередь, дабы просить руки мисс Харриет Смит, хотя она и очень хорошенькая девушка. Людям здравомыслящим, что бы вы там ни говорили, жена-дурочка ни к чему. Людям знатным не по душе родниться с девушкой, чье происхождение туманно. А самые щепетильные и осторожные воздыхатели испугаются неудобного и постыдного положения, в каком могут оказаться, если приподнимется завеса над тайной ее рождения. Выйдя же за Роберта Мартина, она обретет покой, уважение и вечное счастье; но, если вы станете поощрять ее выйти замуж за человека, стоящего выше ее, поучать, чтобы она довольствовалась не меньше чем влиятельным и очень состоятельным человеком, она, возможно, так и проведет всю жизнь в пансионе миссис Годдард, впрочем, нет: такая девушка, как Харриет Смит, рано или поздно выскочит замуж, да только она уже рада будет, если удастся подцепить сына старого учителя чистописания.

– Мы с вами, мистер Найтли, по данному вопросу думаем совершенно по-разному, поэтому дальнейшие разговоры абсолютно неуместны. Мы только будем все сильнее злить друг друга. Но поскольку вы заговорили о том, будто я запретила ей выходить за Роберта Мартина, я должна ответить вам: я ни к чему ее не принуждала. Она сама отказала ему, притом в таких выражениях, что, полагаю, больше он к ней не подступится. И ее решения ничто не изменит, какие бы горести за ним ни последовали; не стану притворяться, будто я вовсе не оказала на нее никакого влияния, но уверяю вас, мне почти ничего не надо было делать. Его внешность и дурные манеры настолько не в его пользу, что даже если когда-либо она и питала к нему симпатию, то теперь с этим покончено. Дерзну предположить: до тех пор, пока она не знала никого другого, она еще выносила его. Он – брат ее подруг и из кожи вон лез, чтобы угодить ей. Бывая в гостях у него на ферме, она просто не видела и не знала никого лучше, потому-то и относилась к нему снисходительно. Поэтому он и решился сделать ей предложение. Но теперь все изменилось. Она познакомилась с настоящими джентльменами, и теперь у неотесанного, грубого фермера нет ни малейшей возможности получить руку Харриет.

– Чушь, самая несусветная чушь из всех, какие мне доводилось слышать! – в сердцах воскликнул мистер Найтли. – Роберт Мартин буквально олицетворение здравого смысла, а его манеры излучают искренность и добродушие – все это говорит в его пользу. В нем куда больше истинного благородства, чем способна понять и оценить Харриет Смит.

Эмма напустила на себя беззаботный вид и промолчала, но на самом деле ей было не по себе: ей очень хотелось, чтобы он ушел. Она не раскаивалась в содеянном. Она считала, что имеет больше прав, чем он, судить о правах женщин и об истинном благородстве, однако она привыкла доверять его суждениям и уважать их, поэтому ее задело то, что он так открыто выступает против нее; его гнев также был очень неприятен. Несколько минут прошли в неловком молчании. Эмма сделала всего одну попытку заговорить о погоде, однако ответа не получила. Он напряженно размышлял о чем-то и в конце концов заявил:

– Для Роберта Мартина потеря невелика – правда, вряд ли он сейчас в состоянии это понять. Надеюсь, вскоре он утешится. Мне неясно какие планы строите вы в отношении Харриет, но, поскольку вы не скрываете своего пристрастия к сватовству, рискну предположить, что и ее вы намерены с кем-то свести, строите планы и плетете сети. Позвольте же на правах друга намекнуть: если вашей целью является Элтон, не трудитесь – ничего не выйдет.

Эмма засмеялась и отрицательно покачала головой. Он продолжал:

– Положитесь на мое слово, с Элтоном ничего не получится. Он в своем роде очень хороший малый, в нашем приходе его все уважают, но он ни в коем случае не женится очертя голову. Ему, впрочем, как и всем остальным, ясны все выгоды солидного дохода. Элтон способен на сентиментальные речи, но действовать будет, повинуясь разуму, а не зову сердца. Ему так же хорошо известно, чего он добивается от жизни, как вам, наверное, известны притязания Харриет. Он знает, что он весьма привлекательный молодой человек; в любом доме он желанный гость и всеобщий любимец; однако в обществе мужчин сдерживаться и притворяться ему ни к чему, и из его слов, произносимых в кругу близких друзей, я понял, что он не намерен продешевить. Как-то я слышал, как он с воодушевлением описывал знакомых своих сестер – некое семейство, в котором есть несколько юных леди; каждая из них является наследницей двадцати тысяч годового дохода.

– Я весьма вам признательна, – заявила Эмма, снова рассмеявшись. – Если бы я действительно замышляла женить мистера Элтона на Харриет, очень мило с вашей стороны было бы открыть мне глаза. Однако в настоящее время я хочу лишь удержать Харриет при себе. Со сватовством покончено раз навсегда! Повторить такой успех, как в Рэндаллсе, мне не удастся. Лучше отстраниться, пока все хорошо.

– Что ж, засим прощайте, – заявил он, вставая, и немедленно ушел.

Он был очень раздосадован. Он понимал, как огорчен и унижен сейчас молодой фермер, и сам испытывал унижение, так как своим одобрением невольно поспособствовал его выбору; а уж роль Эммы во всей этой истории раздражала его чрезвычайно.

Эмма также ощущала досаду, однако, в отличие от мистера Найтли, не вполне понимала ее причины. В отличие от мистера Найтли, она не могла совершенно положиться на себя и не была столь же непоколебимо убеждена в справедливости собственных суждений и в ложности суждений и оценок своего оппонента. Он ушел с сознанием своей правоты, ее же оставил в сомнениях. Пусть все не так плохо, однако исцелить ее от хандры способны были лишь время и Харриет. Почему Харриет так долго не возвращается? Эмме стало не по себе. Что, если молодой человек сегодня самолично явился к миссис Годдард, увиделся с Харриет и склонил ее выйти за него замуж? Эмма разволновалась не на шутку, и, когда наконец появилась Харриет, веселая, беззаботная – ее задержали всякие мелкие дела, – Эмма вздохнула с облегчением и перестала мучиться. Пусть мистер Найтли думает и говорит что хочет, а она не сделала ничего, что не могло бы быть оправданным женской дружбой и женским чувством.

Его слова о мистере Элтоне слегка встревожили Эмму, но потом она успокоила себя: мистер Найтли не в состоянии понять его так же хорошо, как она; кроме того, у мистера Найтли, как бы пренебрежительно ни отзывался он о ее склонности к сватовству, нет ее остроты восприятия; вдобавок он был раздосадован; следовательно, он скорее выдавал желаемое за действительное, чем знал что-то доподлинно. Разумеется, в мужском кругу мистер Элтон держится более непринужденно, чем в ее присутствии; и уж конечно, мистер Элтон не может быть совершенно неосмотрительным и равнодушным к деньгам, наоборот, вполне естественно предположить, что ему не чужд особый интерес к такого рода делам, но мистер Найтли забывает о том, что любовь способна превозмочь любые меркантильные соображения. Самому мистеру Найтли подобные чувства неведомы, а вот ей довелось наблюдать немало подобных примеров, и посему она не сомневается: пылкая страсть способна преодолеть всякие сомнения, вызванные к жизни разумной предосторожностью; а осторожность, превосходящая степенью обычную, была, по ее убеждению, несвойственна мистеру Элтону.

При виде радостной, беззаботной Харриет Эмма тоже повеселела: Харриет явно начинает забывать мистера Мартина и жаждет поговорить о мистере Элтоне. Она с величайшим удовольствием передала то, что сообщила ей мисс Нэш. К миссис Годдард пришел мистер Перри, чтобы осмотреть больного ребенка, и мисс Нэш его видела, и он сказал мисс Нэш, что вчера, возвращаясь из Клейтон-парка, он встретил мистера Элтона и, к своему великому удивлению, узнал, что мистер Элтон едет в Лондон и не собирается возвращаться до завтра, хотя вечером они должны были играть в вист, а ведь известно, что прежде он не пропускал ни одного вечера; мистер Перри пытался пристыдить его: мистеру Элтону, как лучшему игроку, совестно не появляться; он всячески убеждал его отложить поездку всего на день, однако толку от этого не было. Мистер Элтон был исполнен решимости ехать, он сказал очень решительным тоном, что едет по делу, которое ни за что не отложил бы – ни за какие блага мира! И еще что-то о каком-то очень завидном поручении и о том, что он хранит у себя нечто чрезвычайно ценное. Мистер Перри не вполне его понял, но совершенно убежден, что тут не обошлось без дамы, – он так ему и сказал, а мистер Элтон только улыбался и выглядел очень многозначительно. Он ускакал в превосходном настроении. Мисс Нэш передала ей всю историю и еще много чего наговорила про мистера Элтона; и прибавила, глядя на нее со значением, что она не притворяется, будто понимает, какое у него может быть дело, она только знает: кого бы ни предпочел мистер Элтон, ее можно почитать величайшею счастливицею на свете, ибо, вне всякого сомнения, трудно найти второго такого красавца с такими изящными манерами, как мистер Элтон.

Глава 9

Поссорившись с мистером Найтли, Эмма места себе не находила. Он так рассердился на нее, что не показывался в Хартфилде дольше обычного; когда же наконец пришел, его суровый взгляд свидетельствовал о том, что она не прощена. Эмме стало грустно, но она не чувствовала за собой никакой вины. Наоборот, все ее планы и предположения все более и более подтверждались, а события последующих нескольких дней окончательно уверили ее в своей правоте.

Вскоре по возвращении мистер Элтон торжественно вручил ей пресловутый портрет в изящной рамочке. Его повесили над каминной полкой, мистер Элтон встал, чтобы полюбоваться портретом, и от восхищения словно лишился дара речи – он лишь томно вздыхал. Что же касается Харриет, то ее склонность к нему росла день ото дня. Вскоре Эмма вполне успокоилась: о мистере Мартине подруга если и поминала, то только сравнивая его с мистером Элтоном – разумеется, последний превосходил молодого фермера во всех отношениях.

Эмма намеревалась развить своего маленького друга при помощи полезного чтения и бесед, однако им так и не удалось продвинуться дальше нескольких первых глав и обещаний «продолжить завтра». Куда легче было болтать, чем заниматься, куда приятнее дать волю фантазии и обсуждать будущее Харриет, чем трудиться над пополнением ее образования или внушать ей сухие, скучные факты; единственным же литературным занятием, которое в настоящее время увлекало Харриет, единственной духовной пищей, которую она словно копила впрок, на старость, было собирание всевозможных загадок и шарад, какие ей попадались, и переписывание их в подготовленные Эммой тетрадки в четверть листа, сшитые из глянцевой бумаги, украшенной завитушками и виньетками.

В наш просвещенный век подобные душеспасительные занятия не являются редкостью. Мисс Нэш, старшая учительница в школе миссис Годдард, записала по меньшей мере три сотни загадок; она же подвигла Харриет собирать все загадки; Харриет надеялась с помощью мисс Вудхаус перещеголять свою наставницу. Эмма призвала на помощь вдохновение, память и вкус, и, так как почерк у Харриет был премилый, ее собрание обещало стать лучшим в своем роде – как по содержанию, так и по форме.

Мистера Вудхауса новое начинание заинтересовало почти так же сильно, как и девушек, и он очень часто пытался вспомнить что-нибудь подходящее к случаю. Во дни его молодости было столько хитроумных загадок – странно, однако, что сейчас он не в состоянии припомнить ни одной! Но он надеется, что постепенно вспомнит. Его попытки всегда заканчивались старой загадкой «Холодная Китти огонь разожгла».

Его большой друг Перри, которому он рассказал о занятии девушек, тоже пока не мог припомнить ни одной загадки, но мистеру Вудхаусу хотелось, чтобы Перри держал уши открытыми: раз он всюду бывает, может, и услышит где что-нибудь подходящее.

Его дочь ни в коей мере не желала, чтобы в собирании загадок участвовали все лучшие умы Хайбери. Она просила помощи у одного мистера Элтона. Его приглашали внести вклад в эту коллекцию шарад и разных головоломок всем, что он только может припомнить; она с удовольствием наблюдала за его усилиями. В то же время от Эммы не ускользнуло, насколько он осторожен – словно опасается, что с его уст сорвется какое-нибудь неизящное выражение, не несущее в себе комплимента прекрасному полу. Очевидно, он очень боялся оскорбить слух присутствующих в гостиной дам. Благодаря ему коллекция пополнилась парой-тройкой загадок самого изысканного свойства; а радость и воодушевление, с какими он наконец вспомнил и довольно слащаво продекламировал одну хорошо известную шараду, чуть не заставили ее пожалеть о том, что они уже записали ее несколько страниц назад. Вот эта шарада:

– Мистер Элтон, а почему бы вам самому не сочинить для нас шараду? – предложила Эмма. – Для вас ничего не может быть легче, а мы пополним коллекцию безусловно новым экземпляром.

Мистер Элтон стал отнекиваться. Он никогда не писал, вообще никогда в жизни не сочинял ничего подобного. О, в вопросах сочинительства шарад он сущий глупец! Он боится, что даже мисс Вудхаус… (тут он помедлил) или мисс Смит не вдохновят его на такой подвиг.

Однако на следующий же день он принес им плоды своего вдохновения. Он заскочил всего на несколько минут – принес им шараду, которую, по его словам, сочинил один его приятель. Этот приятель посвятил свое произведение некоей молодой даме, предмету его восхищения. Выслушав его сбивчивые объяснения, Эмма тут же поняла, что шараду придумал он сам.

– Я не предлагаю ее в коллекцию мисс Смит, – заявил он. – Поскольку она принадлежит моему другу, я не имею права представлять ее на суд общественности, но, возможно, вам не будет неприятно взглянуть на нее.

Речь его была предназначена более Эмме, нежели Харриет, что Эмма вполне понимала. Он очень стеснялся, и ему легче было встретиться глазами с ней, чем с ее подругой. Вскоре он ушел – впрочем, еще немного помедлил на пороге.

– Возьмите, – сказала Эмма, улыбаясь и подталкивая листок к Харриет. – Это ваше. Возьмите то, что вам принадлежит.

Но Харриет так дрожала, что не смела прикоснуться к листку; и Эмма, никогда не страдавшая от излишней застенчивости, вынуждена была первой изучить его содержимое.

Мисс…

Эмма перечла шараду, подумала немного, отгадала, какое слово имеется в виду, снова пробежала глазами шараду, чтобы удостовериться наверняка, а затем передала листок Харриет. Она уселась, радостно улыбаясь, и сказала себе, пока Харриет ломала голову над загадкой, преисполненная надежд и томления: «Недурно, мистер Элтон, очень и очень недурно. Я читывала и худшие шарады. «Возлюбить» – вполне ясный намек. Он делает вам честь. Куда уж яснее? Он вполне недвусмысленно взывает: «Умоляю, мисс Смит, позвольте открыть вам свое сердце. Отнеситесь к моей шараде и к моим намерениям одинаково снисходительно».

«В глазах лучистых прочитаю!»

Вылитая Харриет. Для ее ясных глазок невозможно подобрать лучшего эпитета!

«Умом глубоким отгадаешь…» Хм. Это у Харриет-то – глубокий ум? Что ж, тем лучше. Мужчина должен влюбиться поистине без памяти, чтобы так описывать предмет своих воздыханий. Ах, мистер Найтли! Хотелось бы мне, чтобы вы сейчас присутствовали в нашей гостиной; последние события развеяли бы ваше недоверие. Один раз в жизни вы вынуждены будете признать себя неправым. Честное слово, превосходная шарада! Совершенно исключает всякие двусмысленные толкования. Значит, и объяснение в любви не заставит себя ждать».

Она с неохотой вынуждена была отвлечься от своих в высшей степени приятных размышлений, которые в противном случае грозили вылиться в продолжительные разговоры, поскольку Харриет трепетала от волнения и измучила ее вопросами:

– Какое же тут спрятано слово, мисс Вудхаус? Что это может быть? Совершенно, совершенно не представляю… ни малейшей зацепки… Ах, как трудно! Я понятия не имею… Прошу вас, мисс Вудхаус, попробуйте отгадать! Пожалуйста, помогите мне! Никогда не встречала такой трудной загадки. Что же это такое? Движение? Интересно, кто таков его приятель… и кто эта молодая дама! Как вы думаете, это хорошая шарада? Смысл приличный? Может, он загадал слово «колесо»? «От обода, от колеса, от достижений»! Или, может, это «чувство»? «Затем глагол твердит о чувстве вечном и высоком»… Что же? Вечность? Высота? О нет! В «высоте» целых три слога! Разгадка должна быть очень хитроумной, иначе он не принес бы шараду. Ах, мисс Вудхаус, как вы думаете, доберемся ли мы когда-нибудь до ее сути?

– Вечность и высота? Чушь! Моя милая Харриет, о чем вы? Какой смысл приносить нам шараду, якобы сочиненную другом, если отгадка – «колесо» или «высота»? Дайте сюда листок и слушайте внимательно. «Мисс…» – читайте: «Мисс Смит». «Сначала – буквы три, исходят от движенья, / От обода, от колеса, от достижений». Это – «воз». «Затем глагол твердит о чувстве вечном и высоком, / О самом сладостном, бесценном и глубоком». Это – «любить». Только и всего! Ну а теперь – самое главное: «А в целом («возлюбить», понимаете!) – высоко предназначенье, / Не каждому дается отношенье / К другим, равно к себе – без сожаленья (возлюбить ближнего, как самого себя!) / В восторге, радости и упоенье». Какой изысканный комплимент! Но за ним еще следует предложение; думаю, милая Харриет, вам не составит большого труда разъяснить себе его смысл. Прочтите еще раз и успокойтесь. Нет никаких сомнений в том, что шарада написана о вас и для вас.

Харриет не пришлось долго убеждать в столь приятном для нее открытии. Она перечла заключительные строчки, вспыхнула и счастливо потупилась. Говорить она не могла – от избытка чувств. Однако ей говорить и не требовалось. За нее говорила Эмма.

– Значение этой шарады настолько ясно и недвусмысленно, – увлеченно продолжала она, – что у меня нет ни малейших сомнений относительно намерений мистера Элтона. Предмет его воздыханий – вы! Надеюсь, вскоре вы получите полнейшее доказательство его чувств. Да, вероятнее всего, так и будет. Мне казалось, что говорить о чем-то определенном несколько преждевременно; однако теперь у меня исчезли последние сомнения. Состояние его настолько же ясно и определенно, как и мое желание благополучного завершения этой истории, которое я питаю с тех самых пор, как узнала вас. Да, Харриет, с самых первых дней нашего знакомства я желаю, чтобы произошло то, что, несомненно, вскоре случится. Не скажу, какой мнится мне ваша взаимная склонность с мистером Элтоном – более желаемой или более естественной. Вероятность и законность такого взаимного влечения превосходно дополняют друг друга! Я очень счастлива. Поздравляю, милая Харриет, поздравляю от всего сердца. Такой привязанностью может гордиться любая женщина. От такого союза не приходится ждать ничего, кроме блага. Подобный брак даст вам все, что вам нужно, – уважение, независимость, достойный дом; благодаря новому положению вы окажетесь в центре кружка всех ваших истинных друзей, будете жить вблизи от Хартфилда и недалеко от меня… Наша дружба сохранится навсегда. Такой союз, милая Харриет, никогда не заставит ни одну из нас покраснеть от стыда.

Вначале от Харриет невозможно было добиться никаких иных слов, кроме бессвязных восклицаний: «Мисс Вудхаус!» да «Дорогая мисс Вудхаус!», которые она сопровождала пылкими объятиями. Но когда наконец к обеим девушкам вернулась способность снова вести беседу, Эмма с удовлетворением признала, что ее подруга относится к своему положению, предчувствует будущее и вспоминает прошлое именно так, как ей и надлежит. Достоинствам мистера Элтона она воздавала щедрую хвалу.

– Все, что вы говорите, всегда правильно, – вскричала Харриет, – и посему я полагаю, и верю, и надеюсь, что, скорее всего, так оно и будет; иначе я бы и помыслить о таком не смела! Это настолько превосходит то, что я заслуживаю! Мистер Элтон, подумать только! Ведь он может взять в жены кого угодно! Относительно его двух мнений быть не может. Он настолько превосходит меня во всем… Подумать только, какие славные стишки: «К мисс…» Боже мой, какой он умный! Неужели они действительно посвящены мне?

– Для меня это вопрос решенный. Никаких сомнений быть не может! Положитесь на меня. Стихи – нечто вроде пролога к пьесе, эпиграфа к главе романа; и вскоре за ними последует проза совершенно определенного рода.

– Вот уж совершенно неожиданный поворот! Какой-нибудь месяц назад я и мечтать не смела… Просто чудо какое-то…

– Когда такие вот мисс Смит и мистер Элтон встречаются – а они действительно встретились, – тогда и происходит настоящее чудо; но еще чудеснее то, что это очевидное и такое желаемое, просто осязаемо желаемое событие настолько отвечает заветным мечтам ваших друзей. Не всегда знакомство немедленно выливается в столь совершенную форму. Вы с мистером Элтоном самой судьбой предназначены друг другу; вы принадлежите друг другу всеми помыслами и чувствами. Ваша свадьба будет такой же пышной, как и свадьба в Рэндаллсе. Кажется, в самом воздухе Хартфилда витает некий ветерок, который разносит аромат любви в нужном направлении, и именно в ту сторону, в какую любви и надлежит лететь. Помните слова Шекспира? «Гладким не бывает путь истинной любви…»[1] Если бы в Хартфилде задумали издать «Сон в летнюю ночь», то одна эта строчка заслужила бы долгих примечаний.

– Подумать только, что мистер Элтон полюбил меня, не кого-нибудь, а именно меня, а ведь до Михайлова дня[2] я даже не знала его и ни разу не говорила с ним! Он такой красивый, видный мужчина – красивее всех! Все почитают его, совсем как мистера Найтли. Все и всегда рады ему… и знаете, что говорят? Стоит ему только захотеть, и он мог бы вообще не обедать и не ужинать один у себя дома – у него больше приглашений в гости, чем дней в неделе. А как он замечательно читает проповеди! С тех самых пор, как его назначили в наш приход, мисс Нэш все за ним записывает. Боже мой! Как вспомню, когда я в первый раз увидела его! Могла ли я тогда подумать… Когда мы с сестрами Эббот услышали, что он идет мимо, прибежали в прихожую, где окна на улицу, и стали смотреть сквозь щелку в шторе, а потом пришла мисс Нэш, отругала нас и отправила прочь, а сама осталась наблюдать, но потом она сжалилась надо мной и позволила мне тоже взглянуть на него – у нее доброе сердце. И каким же красавцем он нам показался! Он шел об руку с мистером Коулом.

– Вот союз, которому, несомненно, обрадуются все ваши друзья, что бы они там себе ни воображали, но против такого союза никто возражать не станет, если только у него есть хоть толика здравого смысла, а нам с вами ни к чему считать своих знакомых глупцами. Если друзья всей душой желают вам счастья, то вот человек, чей дружелюбный характер дает все основания надеяться на счастливый брак с ним; если им хочется, чтобы вы обосновались в том же кругу и в той же местности, в каких они сами рады были бы видеть вас, то эти планы осуществляются; если же их единственною целью является удачно – во всех смыслах этого слова – выдать вас замуж, то вот вам и подходящее состояние, и почет, и новое положение в обществе, которое должно удовлетворить всех.

– Правда, истинная правда! Как вы хорошо говорите! Я люблю вас слушать. Вы все-все понимаете. Вы с мистером Элтоном оба такие умные! Как быстро вы уловили смысл его шарады! Да если бы я целый год гадала, то и тогда не поняла бы!

– Судя по тому, как он вчера отказывался сочинить шараду, я решила, что ему очень хотелось поупражняться в своем умении.

– Мне кажется, это, вне всякого сомнения, самая лучшая шарада из всех, какие я знаю!

– Я определенно не знаю шарады, у которой был бы более ясный смысл.

– А длинная какая! Прежде нам с вами таких почти и не попадалось!

– Длина как раз не является доказательством ее ценности. Но в то же время шараде не следует и быть слишком короткой.

Однако Харриет была так поглощена своим счастьем – она без конца перечитывала сладкие ее сердцу строки, – что не слушала Эмму. В ее головке роились самые лестные предположения.

– Одно дело, – лепетала она, зардевшись, – когда у человека просто есть здравый смысл, такой, как у всех прочих… Если понадобилось выразить свои чувства, такой человек садится и пишет письмо и коротко выражает то, что хочет сказать. И совсем другое дело – сочинять стихи и шарады, такие, как эта.

Более пылкого неприятия прозы мистера Мартина Эмме трудно было и желать.

– Какие славные стишки! – продолжала Харриет. – Особенно две последние строчки! Но как я посмею вернуть ему листок со стихами или сказать, что я разгадала их смысл? Ах, мисс Вудхаус, как же нам тут поступить?

– Предоставьте дело мне. Вам ничего делать и не придется. Отчего-то я уверена в том, что сегодня вечером он сюда придет, и вот тогда я отдам ему его шараду, заведу шутливый разговор, и вы не будете скомпрометированы. Пусть ваши томные глазки посылают ему нежные взгляды. Доверьтесь мне.

– Ах, мисс Вудхаус, какая жалость, что эти прелестные стишки нельзя переписать ко мне в альбом; у меня нет ни одной шарады, которая была бы хоть вполовину так же хороша.

– Выкиньте две последние строчки и можете смело переписывать стихи в ваш альбом.

– Да, но эти две строчки…

– Согласна, они самые ценные, но не для всех. Наслаждайтесь ими в одиночестве. Они нисколько не пострадают от того, что их отделили от остальных стихов. Ни само двустишие не пострадает, ни смысл шарады не изменится. Если отбросить две последние строчки, исчезнет скрытый, тайный смысл, останется только изящная, галантная шарада, способная украсить собой любой альбом. Поверьте мне, ему не понравится пренебрежение его творением, точно так же, как пренебрежение его чувством. Влюбленного поэта следует либо поощрять и как поэта, и как влюбленного, либо отвергать в обоих качествах. Дайте мне альбом, я сама перепишу стихи, и тогда никто не заподозрит, будто шарада имеет какое-то отношение к вам.

Харриет подчинилась, хотя ее рассудок упорно отказывался делить шараду на две части; ей мнилось, будто подруга переписывает в ее альбом признание в любви. Слишком драгоценным казалось ей это признание, чтобы можно было показать его хоть кому-то.

– Никогда не выпущу своего альбома из рук, – заявила она.

– Прекрасно! – одобрила Эмма. – Вполне естественное чувство. И чем дольше оно будет длиться, тем более я буду довольна. Но вот идет мой батюшка: вы не станете возражать, если я прочту шараду ему? Она должна ему чрезвычайно понравиться! Он обожает всякие загадки, особенно такие, которые таят в себе комплимент даме. Ведь батюшка относится ко всем нам с нежнейшим трепетом! Ну же, позвольте мне прочесть ему шараду!

Харриет посерьезнела.

– Моя милая Харриет, не стоит придавать этой шараде такое большое значение. Вы выдадите себя, если будете слишком задумчивы или слишком поспешно признаетесь в ответном чувстве, и выйдет, что вы приписываете шараде больше, чем содержится в ней на самом деле, – или вообще придаете ей смысл, каким она не обладает. Пусть не введет вас в заблуждение эта маленькая дань восхищения. Если бы он волновался о том, чтобы его чувства сохранялись в тайне, он не оставил бы листка со стихами в моем присутствии. Но вспомните: он подтолкнул листок скорее ко мне, нежели к вам. Давайте же не будем относиться к этому изъявлению его чувств слишком торжественно. Его поощрили достаточно; он спокойно может продолжать в том же духе, и незачем томиться и вздыхать над его шарадой.

– Ах! Нет… Надеюсь, я не выгляжу смешной? Делайте как вам угодно.

Вошел мистер Вудхаус и очень скоро сам навел разговор на нужный предмет, осведомившись, как часто бывало:

– Ну, милочки, как поживает ваш альбом? Записали что-нибудь новенькое?

– Да, папа. Кстати, мы кое-что хотим вам прочесть – кое-что совсем новенькое. Сегодня утром на столе мы обнаружили лист бумаги (полагаем, его оставила фея), а на нем была премилая шарада. Мы только что переписали ее в альбом.

Она прочла ему шараду именно так, как он любил – медленно и четко, повторяя каждую строку два или три раза кряду, объясняя по ходу чтения каждое слово. Мистер Вудхаус пришел в восторг; как и предвидела Эмма, особенно ему понравилась разгадка.

– Ах, верно, это очень точно, прекрасно сказано! Весьма справедливо. «В восторге, радости и упоенье»! Шарада такая прелестная, дорогая моя, что я с легкостью могу догадаться, какая фея принесла ее. Никто, кроме тебя, Эмма, не написал бы так складно.

Эмма лишь кивнула и улыбнулась в ответ. Отец же ее призадумался, а потом с легким вздохом продолжал:

– Ах! Нетрудно догадаться, в кого ты пошла. Твоя дорогая матушка была такой же мастерицей сочинять подобные мудреные стихи! Вот бы мне ее память! Но я ничего не могу припомнить, даже ту загадку, которую ты неоднократно от меня слышала. Я отчетливо помню только первую строфу, а там их было несколько.

Вот и все, что сохранилось у меня в памяти, – а ведь продолжение было так ловко составлено… Но по-моему, голубушка, ты говорила, что она у вас уже есть.

– Да, папа. Она есть в нашем альбоме на второй странице. Мы переписали ее из книги «Извлечения из изящной словесности», изданной, как тебе известно, господином Гарриком.

– Да, да, верно… Хотелось бы мне припомнить ее целиком.

Это имя напоминает мне о бедняжке Изабелле; ведь мы чуть было не окрестили ее Кэтрин, в честь бабушки. Надеюсь, она приедет к нам на следующей неделе. Милая, ты подумала, куда поместишь ее? И какую комнату отведешь детям?

– Конечно, папа! Она, разумеется, будет спать в своей комнате, в той, которая была всегда ее комнатой. А дети будут в детской – как всегда. Зачем что-то менять?

– Не знаю, дорогая моя. Как давно она не была у нас! С прошлой Пасхи, да и тогда пробыла всего несколько дней… Ужасно хлопотная профессия у мистера Джона Найтли – адвокат! Бедняжка Изабелла! Как печально, что ее увезли от нас! И как грустно ей будет, приехав, не застать здесь мисс Тейлор…

– Папа, она нисколько не удивится!

– Не знаю, милочка. Помню, как удивился я, узнав, что мисс Тейлор выходит замуж.

– Когда Изабелла приедет, нам следует пригласить мистера и миссис Уэстон на обед.

– Да, дорогая, если времени хватит. – Мистер Вудхаус снова приуныл. – Но ведь Изабелла приезжает всего на неделю. Вряд ли мы успеем…

– Жаль, что они не смогут погостить подольше; однако им, скорее всего, придется уехать. Мистер Джон Найтли должен вернуться в город двадцать восьмого; и нам, папа, еще радоваться надо, что все время они проведут у нас, что Донуэлл не украдет у нашего счастья два или три дня. На это Рождество мистер Найтли обещал не заявлять о своих правах на них, хотя, как вам известно, у него они не гостили даже дольше, чем у нас.

– Да, моя милая, как было бы тяжело, если бы бедняжке Изабелле пришлось остановиться не в Хартфилде, а где-нибудь еще.

Мистер Вудхаус никогда не считался с братскими правами мистера Найтли или с чьими-нибудь правами на Изабеллу, кроме своих собственных. Некоторое время он сидел, погруженный в раздумья.

– Но я не понимаю, зачем бедняжке Изабелле возвращаться так скоро? – воскликнул он наконец. – Ведь вернуться нужно ему, а не ей! Знаешь, Эмма, думаю, мне удастся уговорить Изабеллу побыть у нас подольше. Она с детьми может остаться и погостить в свое удовольствие.

– Ах, папенька! Вы так и не привыкли к замужеству Изабеллы и, боюсь, никогда не привыкнете. Изабелла не может остаться, если ее муж уезжает.

Признавая справедливость ее слов, мистер Вудхаус не спорил. Как бы это ни было неприятно, ему оставалось лишь покорно вздыхать; Эмма поняла, что батюшка сейчас опечален раздумьями о необходимости для его старшей дочери повсюду следовать за мужем, и поспешила направить его мысли в другую сторону, пытаясь поднять ему настроение.