Катынь. Ложь, ставшая историей Прудникова Елена

Приключения «катынского пакета»

Как рассказывал в предисловии к сборнику катынских документов Александр Яковлев (тот самый), было это так…

«Документы, касающиеся расстрела 22 тысяч поляков в СССР, имеют уникальную судьбу. Они были глубочайшим образом спрятаны в архиве Политбюро ЦК КПСС, причём правом вскрытия „катынского пакета“ обладало только первое лицо в государстве. Эти документы имели особую опасность ещё и потому, что советские власти на Нюрнбергском процессе стремились возложить ответственность за это преступление на гитлеровцев (обратили внимание, каков разворот? — Авт.)…

Случилось так, что Михаил Горбачёв и Борис Ельцин в декабре 1991 года пригласили меня присутствовать на их встрече, когда Михаил Сергеевич как бы передавал власть Борису Николаевичу… И вот среди других особо важных бумаг М. Горбачёв передал Б. Ельцину конверт с документами, добавив, что необходимо посоветоваться, как с ними поступить дальше.

— Боюсь, могут возникнуть международные осложнения. Впрочем, тебе решать, — заметил Горбачёв.

Б. Ельцин почитал и согласился, что об этом надо серьёзно подумать.

Я был потрясён. Это были сверхсекретные документы по Катыни, свидетельства преступления режима».

…Впрочем, согласно официальной версии, всё произошло несколько иначе. В VI секторе общего отдела ЦК хранились некоторые особо секретные и конфиденциальные документы. Всего там было 16 тысяч запечатанных пакетов, которые имел право вскрывать и запечатывать только сам начальник общего отдела (а вовсе не первое лицо государства, как пишет господин Яковлев). После распада СССР эти документы надлежало передать в президентский архив.

15 июля 1992 года была образована комиссия в составе руководителя администрации президента РФ Юрия Петрова, советника президента, военного историка Дмитрия Волкогонова, руководителя государственной архивной службы России Рудольфа Пихоя и директора архива Александра Короткова.

На одиннадцатом по счёту заседании комиссии 24 сентября 1992 г. её члены вскрыли пакет, в котором обнаружилась заклеенная папка, содержащая четыре документа, неопровержимо доказывающих: решение о расстреле принято в Политбюро. Уже 14 октября копии этих документов были вручены президенту Польши. В России, правда, их опубликовали лишь в 2010 году, но в Польше сенсационные находки не секретили, и они очень быстро просочились обратно в Россию. Поэтому официальная публикация стала всего лишь брачным свидетельством после того, как влюблённая пара на глазах всей деревни прижила не только детей, но и внуков.

Надписи на пакете и папке обозначали жизненный путь её содержимого. На самой папке было написано:

«Документы в этой папке получены от тов. Черненко К. У. в заклеенном виде. Доложены тов. Андропову Ю. В. 15 апреля 1981 г. В таком виде получены от тов. Андропова после ознакомления с этими документами. В. Галкин. 15.IV.81 г.».

Черненко в то время был заведующим общим отделом ЦК, Андропов — председателем КГБ (оба впоследствии станут Генеральными секретарями ЦК КПСС). До того, как утверждают опубликовавшие эти документы учёные, в 70-е годы пакет лежал в сейфе Черненко, а затем поступил на хранение в VI сектор общего отдела с указанием:

«Справок не давать, без разрешения заведующего общим отделом ЦК пакет не вскрывать».

После Андропова он выдавался два раза заведующему общим отделом ЦК КПСС В. Болдину — в 1987 и 1989 гг. На пакете значится:

«Получил от тов. Болдина В. И. документы в заклеенной папке вместе с конвертом вскрытого пакета за № 1, которая в тот же день сдана в VI сектор в новом опечатанном пакете за № 1. В. Галкин. 18.IV.89 г.».

Кому передавал эти бумаги товарищ Болдин или зачем они ему понадобились — неизвестно. Но вот что интересно: там нет ни слова о том, что после 1989 года папка покидала общий отдел ЦК. А стало быть, либо господин-товарищ Яковлев просто морочит легковерному читателю голову, утверждая, что Горбачёв передал эти сенсационные находки Ельцину осенью 1991 года, либо обнаружение комиссией девственно запечатанного пакета в сентябре 1992-го — просто-напросто спектакль, и почти целый год документы гуляли неизвестно где и делали с ними неизвестно что.

Это то, что касается пакета, обнаруженного комиссией. Но на самом деле всё было куда интереснее. Начнём с того, что Горбачёв не мог узнать о существовании «катынского пакета» только в 1991 году.

Владислав Швед нашёл время разобраться с секретным делопроизводством ЦК КПСС. Вот что он пишет:

«В СССР существовало четыре основных грифа секретности — „для служебного пользования“, „секретно“, „совершенно секретно“ и „совершенно секретно особой важности“. Но в практике работы ЦК КПСС применялись ещё две специальные категории для особо важных документов — „особая папка“ и „закрытый пакет“. Как правило, „закрытые пакеты“ входили в категорию документов с грифом „особая папка“.

Бумаги, хранившиеся в „закрытых пакетах“, относились к узкому кругу исторических событий и государственных проблем, дополнительно засекреченных в силу разных обстоятельств (например, секретный протокол к пакту Риббентропа — Молотова, информация о предках Ленина, о самоубийстве Н. Аллилуевой и др.)[172]…

Архивных томов с документами „особой папки“… к началу 1990-х годов накопилось уже более полутора тысяч. „Закрытых пакетов“, по свидетельству бывших работников Общего отдела, было значительно меньше — максимум несколько десятков».

Но если так — то почему «катынский пакет» значился под № 1? Ведь тот же пакт Молотова — Риббентропа или самоубийство Аллилуевой произошли раньше, а значит, должны были храниться в пакетах с меньшими номерами? Если предположить, что нумерация ставилась по степени важности… всё равно не вытанцовывается, ведь пакт, например, был уж всяко более важным событием, чем история пленных поляков — по крайней мере, с точки зрения советского правительства. Странно, однако…

«Режим доступа к материалам „закрытых пакетов“ предписывал очень серьёзные ограничения. В частности, на пакетах имелась приписка типа: „Только для первого лица“, „Вскрыть только с письменного разрешения Генерального секретаря“ (в разные периоды формулировки могли меняться, но смысл был именно такой). Даже заведующим общим отделом ЦК КПСС, лично отвечавший за сохранность „закрытых пакетов“, не имел права без санкции Генсека знакомиться с хранящимися в них документами».

То есть коль скоро заведующий общим отделом ЦК Валерий Болдин брал «катынский пакет», он мог сделать это только с санкции Горбачёва. А следовательно, генсек прекрасно знал, что материалы по Катыни существуют и хранятся в ЦК. Более того:

«В ЦК КПСС существовал порядок — после избрания нового Генерального секретаря заведующий общим отделом лично приносил ему „закрытые пакеты“ для ознакомления. Генеральный секретарь собственноручно вскрывал каждый принесённый ему запечатанный „закрытый пакет“ и знакомился с документами. После ознакомления с документами Генеральный секретарь вновь лично запечатывал каждый „закрытый пакет“, ставил дату и подпись и возвращал пакет в запечатанном виде заведующему общим отделом»[173].

Правда, на пакете нет подписи Горбачёва. Но это не значит, что старый партаппаратчик позволил бы себе нарушить положенные правила. Вне всякого сомнения, он ещё при избрании ознакомился с документами «катынского пакета». Зачем же он симулировал «поиски архивных материалов», почему было сразу, вместе с заявлением ТАСС, не передать полякам документы из пакета? Всё равно ведь вину-то признали…

Скорее всего, Горбачёв и его команда просто боялись — в случае непредвиденного поворота событий за такое можно было получить обвинение в измене Родине со всеми вытекающими — а вытекала из этой статьи ВМН. Поэтому роковой шаг он спихнул на своего преемника — ну а Ельцину после запрета КПСС и КП РСФСР бояться было уже некого и нечего. Но даже он выжидал, и лишь в самый разгар слушания «дела КПСС» в Конституционном суде очень своевременно был обнаружен «катынский пакет», который тут же, с неприличной поспешностью, передали полякам. Причины этой поспешности? Любовь к правде или, может быть, желание сделать события необратимыми?

Вот только вопрос: откуда он вообще взялся, этот пакет?

Владислав Швед и Сергей Стрыгин пишут:

«По свидетельству бывших работников общего отдела ЦК КПСС, в 1985–87 гг. „закрытый пакет“ с документами по Катыни в VI секторе был только один. Этот пакет представлял собой увесистый запечатанный почтовый конверт для документов формата А4. Его толщина составляла не менее 2,5–3 см. Одновременно в архиве общего отдела ЦК КПСС хранились две большие архивные картонные коробки толщиной 30–35 см с различными документами по „Катынскому делу“. Но наиболее важные, совершенно секретные документы по Катыни находились в „закрытом пакете“.

В период до 1987 г. в „закрытом пакете № 1“ по Катыни находился оригинал Сообщения комиссии Бурденко. Это было установлено, когда „катынский“ пакет был вскрыт по распоряжению М. С. Горбачёва в связи с подготовкой к рассмотрению на Политбюро ЦК КПСС одного из „вопросов Смоленского обкома“ и с оригинального экземпляра Сообщения комиссии Бурденко необходимо было сделать рабочую ксерокопию.

Основную часть документов, хранившихся внутри „закрытого пакета“ по Катыни, в тот момент составляли длинные многостраничные списки, предположительно репрессированных польских офицеров. Возможно, это были акты о приведении в исполнение решений „специальной тройки“, возможно — перечни осуждённых Особым совещанием при НКВД или какие-то иные списки. Внутри пакета также находились и другие документы по „Катынскому делу“»[174].

Ну и каким образом пакет, содержавший, судя по толщине, не менее сотни листов, вдруг в десять раз усох? Куда подевались из него сообщения комиссии Бурденко, списки, другие документы? Где, наконец, упомянутые коробки с материалами? Впрочем…

«По утверждению Горбачёва, в апреле 1989 г. „закрытых пакетов“ по Катыни было уже два. Сообщение комиссии Бурденко после разделения оказалось в „закрытом пакете № 2“»[175]

Но зачем вообще держать в одном архиве два пакета на одну тему? Бумаги в конверт не влезают? Десяток лишних листочков тут явно погоды не сделает… При одном условии: если их содержание не противоречит всему остальному. А если противоречит?

А кстати, вопрос к архивным службам: как там насчёт «пакета № 2» и двух коробок?

Дело было в январе, пятого апреля…

Давайте теперь ознакомимся с этими убойными свидетельствами, столь услужливо появившимися в очень нужном месте и в очень нужное время, прямо как «попаданец» из будущего с распечаткой немецких оперативных планов в Генштабе 21 июня 1941 года. Как-то уж слишком своевременно и услужливо… с учётом того, сколь много фальшивок лежит в наших архивах. Но эти документы, подлинность которых столько раз признана различными государственными структурами — они ведь наверняка настоящие, правда?

Итак, документ первый и основной в этом деле. Для удобства дальнейшей работы будем сразу нумеровать абзацы.

Записка Берия о пленных поляках. № 794/Б. … марта 1940 г. (Точная дата не указана)[176]

«ЦК ВКП(б).

Товарищу Сталину.

(1.) В лагерях для военнопленных НКВД СССР и в тюрьмах западных областей Украины и Белоруссии в настоящее время содержится большое количество бывших офицеров польской армии, бывших работников польской полиции и разведывательных органов, членов польских националистических к[онтр]р[еволюционных] партий, участников вскрытых к[онтр]р[еволюционных] повстанческих организаций, перебежчиков и др. Все они являются заклятыми врагами советской власти, преисполненными ненависти к советскому строю.

(2.) Военнопленные офицеры и полицейские, находясь в лагерях, пытаются продолжать к[онтр]р[еволюционную] работу, ведут антисоветскую агитацию. Каждый из них только и ждёт освобождения, чтобы иметь возможность активно включиться в борьбу против советской власти.

(3.) Органами НКВД в западных областях Украины и Белоруссии вскрыт ряд к[онтр]р[еволюционных] повстанческих организаций. Во всех этих к[онтр]р[еволюционных] организациях активную руководящую роль играли бывшие офицеры бывшей польской армии, бывшие полицейские и жандармы.

(4.) Среди задержанных перебежчиков и нарушителей госграницы также выявлено значительное количество лиц, которые являются участниками к[онтр]р[еволюционных] шпионских и повстанческих организаций.

(5.) В лагерях для военнопленных содержится всего (не считая солдат и унтер-офицерского состава) 14 736 бывших офицеров, чиновников, помещиков, полицейских, жандармов, тюремщиков, осадников и разведчиков, по национальности свыше 97 % — поляки.

Из них:

генералов, полковников и подполковников — 295

майоров и капитанов — 2080

поручиков, подпоручиков и хорунжих — 6049

офицеров и младших командиров полиции, пограничной охраны и жандармерии — 1030

рядовых полицейских, жандармов, тюремщиков и разведчиков — 5138

чиновников, помещиков, ксендзов и осадников — 144

В тюрьмах западных областей Украины и Белоруссии всего содержится 18 632 арестованных (из них 10 685 — поляки), в том числе:

бывших офицеров — 1207

бывших полицейских, разведчиков и жандармов — 5141

шпионов и диверсантов — 347

бывших помещиков, фабрикантов и чиновников — 465

членов различных к[онтр]р[еволюционных] и повстанческих организаций и разного к[онтр]р[еволюционного] элемента — 5345

перебежчиков — 6127

(6.) Исходя из того, что все они являются закоренелыми, неисправимыми врагами советской власти, НКВД СССР считает необходимым:

(7.) I. *Предложить НКВД СССР:*

(8.) 1) дела о находящихся в лагерях для военнопленных 14 700 человек бывших польских офицеров, чиновников, помещиков, полицейских, разведчиков, жандармов, осадников и тюремщиков,

2) а также дела об арестованных и находящихся в тюрьмах западных областей Украины и Белоруссии в количестве 11 000 человек членов различных к[онтр]р[еволюционных] шпионских и диверсионных организаций, бывших помещиков, фабрикантов, бывших польских офицеров, чиновников и **перебежчиков — рассмотреть в особом порядке, с применением к ним высшей меры наказания — расстрела.**

(9.) II. Рассмотрение дел провести без вызова арестованных и без предъявления обвинения, постановления об окончании следствия и обвинительного заключения в следующем порядке:

а) на лиц, находящихся в лагерях военнопленных, — по справкам, представляемым Управлением по делам военнопленных НКВД СССР,

б) на лиц, арестованных — по справкам из дел, представляемым НКВД УССР и НКВД БССР.

III. Рассмотрение дел и вынесение решения возложить на тройку; в составе т. т. ***Берия***, Меркулова ****и**** Баштакова (начальник 1-го спецотдела НКВД СССР).

Народный комиссар внутренних дел Союза ССР

Л. Берия».

Пометки в тексте. На 1-м листе по тексту документа и на полях — личные подписи И. Сталина, К. Ворошилова, А. Микояна, сделанные синим карандашом, В. Молотова — простым карандашом. На полях рукой, очевидно, секретаря Сталина: «Калинин — за, Каганович — за».

*_* Подчёркнуто от руки. По тексту докладной записки, видимо, секретарём И. В. Сталина, было оформлено решение Политбюро ЦК ВКП(б): перед пунктом 1 поставлен знак абзаца, обозначающий начало решения, на полях дописано: «О[собая] п[апка]. Вопрос НКВД СССР».

**_** Сохранена форма документа. Непонятно, что это значит. Так прокомментировано в сборнике «Катынь».

***_*** Зачёркнуто от руки синим карандашом, очевидно, И. В. Сталиным.

****_**** вписано от руки над строкой синим карандашом, очевидно И. В. Сталиным — «Кобулов» [177].

Итак, начнём с формы. Во-первых, данной запиской Берия ввёл новый стиль кремлёвской переписки — посылать документы без указания даты. А зачем её ставить? И так хорошо…

Во-вторых, как выяснил Владислав Швед, письма Берии с номерами 793/б, 795/б и 796/б были зарегистрированы в секретариате НКВД… 29 февраля 1940 года. Зато справка начальника УПВ Сопруненко, в которой он сообщал наркому статистические сведения, приводящиеся в записке, датируется 2 марта. Ну и как это прикажете понимать?

«Возникшее противоречие пытаются объяснить следующим образом, — пишет Владислав Швед. — Якобы для записки № 794/Б в регистрационном журнале зарезервировали февральский исходящий номер. Саму записку исполнили 1 или 2 марта, поэтому на первой странице в графе для месяца машинистка впечатала „март“. Но записку в ЦК ВКП(б) не отправляли, так как якобы Берия решил дождаться более свежих данных…»[178]

Вы что-нибудь поняли? Зарегистрировали февралём… машинистка вписала март… дату поставить забыла… Ну, объяснить-то можно всё, что угодно. А вот понять, на фига Берии понадобились такие бюрократические карамболи, а также каким образом из НКВД в Политбюро вообще мог попасть документ с непроставленной датой, уже гораздо сложнее. Тем более что секретариат Берии был один из самых квалифицированных в Совмине.

«Помимо этого, возникают вопросы и по первому листу записки. Загадочно расположение резолюций на записке Берии. Вместо общепринятой направленности слева — направо и снизу — вверх, Сталин, а за ним Ворошилов, Молотов и Микоян расписались слева — направо, но сверху — вниз. Подобное в документах не встречается, так как документ, повёрнутый направо, затруднён для чтения… Необходимо также отметить, что письма за подписью Берии, исходящие из секретариата НКВД, в феврале и марте 1940 г. отмечались строчной литерой „б“ не заглавной литерой „Б“» [179].

Второй и третий экземпляры «записки» из соответствующих дел изъяты, но в «пакете» их нет. Зато в архивном деле с исходящими письмами НКВД на соответствующем месте подшита справка: «№ 794. Товарищу Сталину. О рассмотрении в особом порядке дел на военнопленных. Стр. 1–29. Находится в Особой папке тов. Мамулова». Интересно, где ещё 25 листов?

Теперь по абзацам.

(1.) Во-первых, вводный абзац, характерный для стиля партийной переписки более позднего времени, не приветствовался в сталинские времена и никогда не использовался в ведомстве Берии, где документы всегда начинались с основной информации. Для того чтобы в этом убедиться, достаточно опустить глаза на несколько абзацев ниже или полистать сборники «Лубянка». Если бы документ на самом деле исходил из НКВД, он бы начинался так:

«В лагерях для военнопленных НКВД СССР и в тюрьмах западных областей Украины и Белоруссии в настоящее время содержится…»

и дальше — пятый абзац. Вводный, раскрывающийся и уточняющийся по тексту документа — эта интеллигентщина характерна для более позднего, склонного к болтовне хрущёвского и брежневского времени.

Теперь о лексике. «Заклятые» и «преисполненные ненависти» — такое могло ещё встречаться в бумагах времён Дзержинского, когда его полуграмотные орлы цитировали газетные передовицы, но с тех пор культура составления документации в органах несколько повысилась. Давать эмоциональные оценки в деловых документах — признак низкой штабной культуры и дурного тона. Ни тем, ни другим как НКВД, так и Берия лично не страдали.

Для примера вспомним ещё раз «параллельную записку» о поляках, интернированных в Литве, от 27 марта 1941 г.

«Среди интернированных военнослужащих быв. польского государства, прибывших в Козельский лагерь НКВД из Литовской и Латвийской ССР, содержится 1525 человек служащих карательных органов, из них (дальше идёт перечисление: сколько полицейских, жандармов, пограничников, работников тюрем и судов, крупных собственников. — Авт.)… Основную массу этой категории интернированных составляют поляки — 1508 человек (99 %).

Жители территории быв. Польши, отошедшей к СССР, составляют 1386 человек (91 %).

По полученным материалам из местных органов НКВД установлено, что многие полицейские, содержащиеся в Козельском лагере, при бегстве в Латвию и Литву уничтожили материалы полиции. Часть полицейских вступала в карательные отряды и жестоко расправлялась с населением, встречавшим части Красной Армии.

В процессе агентурной разработки интернированных в лагере установлено, что основная масса полицейских, жандармов и других служащих карательных органов относятся враждебно к мероприятиям Советского правительства.

Многие из них высказывают, что по освобождении из лагеря будут бороться за восстановление Польши и мстить тем, кто лояльно относится к Советской власти.

Отдельные полицейские высказывают намерения бежать из лагеря с наступлением весны.

Учитывая, что перечисленные категории интернированных являются активными и непримиримыми врагами Советской власти, считаю необходимым на всех их, по имеющимся учётным делам и агентурным материалам, оформить заключения для рассмотрения на Особом совещании.

Прошу Вашего распоряжения.

Подпись: Сопруненко».

Вот так писались подобные документы. В этой записке всё ясно: кто, кого, за что и куда. А не так: мол, «заклятые» (кто их заклинал-то?), «преисполненные ненависти» (авторы что — Вольфа Мессинга вызывали в души заглядывать?). В НКВД так не писали, это явно взято из какого-то пропагандистского материала, скорее всего из газетной статьи. В 1992 году, когда подлинные материалы НКВД были недоступны, такое прокатывало, но теперь-то разница видна…

(2.) Вот таки именно каждый? Без единого исключения? Кстати, обратите внимание, что в «параллельной» записке об офицерах нет речи вообще. Дело в том, что сотрудники карательных органов в любом государстве подбираются идеологически правильные, а у армии задачи другие, и офицеры бывают разными — так что с ними работали только индивидуально, да ещё агентурными данными дела приправляли.

(3.) Ну и что? Это что — повод стрелять всех офицеров? А если выяснится, что Сикорский любит яблоки — что, станем выкорчёвывать фруктовые сады? Или, может быть, в советской истории есть прецеденты подобных расправ?

А вы знаете, в 1992 году они как раз были! Журнал «Огонёк» и прочая «перестроечная» пресса доступно разъяснили всему миру, что после Гражданской войны красные расстреляли царские кадры в полном составе, а после «заговора генералов» выкорчёвали всех командующих частями, начиная с комбригов… Но с тех пор почти двадцать лет прошло, и давно уже известно, что «Огонёк»-то был не путеводным, а болотным и врал не хуже доктора Геббельса. В реальности в советские времена, богатые идеологией, но бедные кадрами, всякого, кто мог быть хоть как-то полезен, старались приставить к делу, и стрелять офицеров накануне войны…

(4.) «Значительное число» — это сколько? Берия что — впервые в Кремле, что рискует выдавать туманные картинки, нарываясь на неслабый сталинский гнев? «Вождь народов» приблизительности на дух не переносил.

(5.) 2 марта 1940 года начальник УПВ Сопруненко прислал Берии две справки: на офицеров в Козельском и Старобельском лагере и на полицейских и прочих обитателей Осташкова. Первых было 8376 чел. (по другой справке, от 3 марта — 8424), последних — 6192 (по данным от 3 марта — 6168). После достаточно простой операции сложения (2-й класс начальной школы, кажется) получаем 14 568 (14 592). Каким образом в «записке Берии» возникло число 14 736?

(6.) Вот таки все-все? Даже перебежчики-коммунисты советскому правительству ни для чего не нужны? А также «лица, твёрдо вставшие на путь исправления», внутрилагерная агентура, те, кто мог быть впоследствии использован для нужд разведки и контрразведки…

(7.) А это ещё что за стилистическая коряга? Кто и что должен предлагать НКВД, когда тот сам уже всё предложил?

(8.) Ну и как это прикажете понимать? Что это ещё за круглые цифры? Кто эти 36 офицеров и 7632 узника тюрем, которых Берия предлагает пощадить? На каком основании? Берия был слишком опытным руководителем, чтобы нарываться на уточняющие вопросы Сталина и портить настроение вождю и себе.

Далее: в каком «особом порядке» предполагается рассматривать дела? На Особом совещании, «особым трибуналом», военно-полевым судом, «тройкой», «двойкой»? Из кого они должны состоять? Что значит «с применением высшей меры наказания» — всех расстрелять, или всего лишь допустимо применение ВМН? Товарищ Сталин, ты мудрый, в сердцах читаешь, ты сам поймёшь, о чём я думаю… А вот дальше я тебя дураком считаю, потому что пишу не только «с применением высшей меры наказания», но и поясняю: «расстрела». У нас ведь видов казни-то ого-го сколько! Сжигание на медленном огне, посадка на кол, четвертование, разрывание двумя разъезжающимися броневиками, и самая страшная казнь — скармливание голодным лефортовским клопам!

А ещё у тебя, товарищ Сталин, память короткая, девичья, ты ведь не помнишь, что означает формула «по первой категории», которая в документах НКВД с лета 1937 года означала ВМН, так мы уж тебе разжуём, так и быть, а то вдруг потомки не поймут…

(9.) Ну, это просто содрали с положения об Особом совещании.

Как видим, документик сверхсомнительный уже по одному своему стилю. Но ведь это ещё не всё!

Исследователь катынской темы Сергей Стрыгин за свой счёт заказал его экспертизу. Представлены были цифровые фотоснимки «письма Берии», работу выполнила экспертно-криминалистическая лаборатория Молокова. Всё заключение приводить не будем, оно длинное и очень специальное. А вкратце вывод таков:

«…фрагменты машинописного текста, изображения которых расположены на цифровых фотоснимках первой, второй и третьей страниц… представленных на исследование, отпечатаны на одной, а фрагмент машинописного текста, изображение которого расположено на цифровом фотоснимке четвёртой страницы данного письма отпечатан на другой индивидуально-конкретной пишущей машине» [180].

Ну и как такое могло получиться?

Единственная предложенная версия тех историков, которые вообще соизволили заметить эту экспертизу — что на первых трёх листах были какие-то бериевские правки, а на четвёртом нет, и машинистка перепечатала набело только первые три страницы, а четвёртую оставила как есть. Правда, тут сразу возникает несколько очень неприятных вопросов.

Сколько в НКВД было машинисток, печатавших документы для наркома? Если их было две, то работали они на двух машинках или на одной посменно? Могло ли получиться так, что начинала работу с документом первая машинистка на одной машинке, а заканчивала вторая на другой?

Естественно, в НКВД имелось машбюро — но тут возникала проблема допуска. Документ такого уровня секретности нельзя было дать в работу первой попавшейся девушке — первая попавшаяся наверняка допуском бы не вышла, ибо существовали разные его уровни. В более поздние советские времена, которые авторы застали лично, начальник даже уровня директора небольшого завода имел персональную машинистку, которая сидела в приёмной рядом с секретаршей. Если она болела или уходила в отпуск, ей присылали замену, но не таскали документы начальства в машбюро, поскольку нельзя было допустить даже теоретической возможности, что сверхсекретный документ попадётся на глаза тому, кто не имеет права его видеть.

Если бы разные машинки являлись единственным несоответствием в данном документе, его ещё можно было бы как-то объяснить — ну, может, машинка как раз в эту минуту сломалась… Но на цифровой фотокопии, размещённой в интернете[181], совершенно чётко видно, что первые три страницы ещё и значительно темнее последней, то есть явно не могли быть отпечатаны в одно и то же время и храниться в одной и той же папке.

Так что самое логичное предположение — это что некие люди, отыскав в архиве ЦК какую-то записку Берии о поляках, изъяли первые три страницы и заменили их другими, на которых, в меру сил и умения, изобразили нужный текст. Почему не заменили заодно и четвёртую? Ну, во-первых, потому что там находится очень полезная в случае экспертизы подлинная подпись Берии — кто ж мог предположить, что проверять станут не подпись, а машинописные шрифты? А во-вторых, на ней просто нечего заменять. Там следующий текст, не оставляющий сомнений в своей подлинности:

«б) на лиц, арестованных — по справкам из дел, представляемым НКВД УССР и НКВД БССР.

III. Рассмотрение дел и вынесение решения возложить на тройку, в составе т. т. Берия (заменён Кобуловым. — Авт.), Меркулова и Баштакова (начальник 1-го спецотдела НКВД СССР).

Народный комиссар внутренних дел Союза ССРЛ. Берия».

Всё сомнительное помещается на первых трёх страницах. Едва ли в 1992 году кто-то мог предполагать, что через пятнадцать лет технологии достигнут такого уровня, что любой желающий сможет скачать текст из интернета и отдать его на экспертизу. Впрочем, возможно, им вообще было по барабану, что через пятнадцать лет станет с этой страной…

Кстати, и Главная военная прокуратура РФ в своей работе явно не пользовалась «запиской Берии». Об этом говорят приведённые ею цифры: 14 542 человека, тогда как в записке расстрелять предполагалось 14 700 заключённых лагерей и 11 000 — тюрем. Известно, что ГВП СССР проводила почерковедческую и криминалистическую экспертизы данного документа. Следователь Анатолий Яблоков утверждает, что она подтвердила подлинность бумаг. Однако экспертиза была весьма своеобразной. 8 мая 2010 года во время эфира на радиостанции «Эхо Москвы» господин Яблоков рассказал, что она собой представляла:

«По итогам работы экспертов, мы получили постановление, точнее заключение криминалистической экспертизы, в котором был сделан вывод о подлинности самой фактуры документа — бумаги, шрифтов… сейчас я не могу сказать всех деталей, не помню…»[182]

Не надо деталей, ясно и так. Экспертиза подтвердила подлинность того, с чем никто и не спорил: это бланки того времени, машинка того времени. Вот только кто сказал, что само письмо было напечатано в то время? Имея старые бланки, старую машинку и немного мастерства, можно и сегодня изготовить постановление Политбюро о чём угодно — например, о переселении евреев на Луну — и радостно размахивать им, доказывая, какой страшный был товарищ Сталин… А вот генерал-майор Крук говорит несколько иное:

«Я задавал вопросы ответственным за расследование лицам… проводилась ли экспертиза подлинности документа. Ответ был один… экспертиза не проводилась, поскольку в ней нет необходимости»[183].

Впрочем, тот факт, что в дальнейшем «Записка» прокурорами не использовалась, вполне даёт понять, что это была за бумажка.

Правда и ложь фальшивого протокола

Второй документ короткий — это выписка из протокола № 13 заседания Политбюро. Пункт 144 — вопрос НКВД СССР, решение от 5 марта 1940 г.

Сверху красным шрифтом напечатано:

«Подлежит возврату в течение 24 часов во 2-ю часть Особого сектора ЦК».

Сбоку мелким красным шрифтом — правила работы с конспиративными документами. Это явно не позднее сделанный штамп, это изначально бланк такой. Проставлен адресат — «т. Берия». Снизу написано: «секретарь ЦК» — однако ни печати, ни чьей-либо подписи нет (помните показания Сопруненко? Постановление Политбюро за подписью Сталина). Посылать выписки без печати и подписи, хотя бы помощника или секретаря, удостоверяющего, что выписка верна — это что, в ЦК ВКП(б) стиль такой? Где гарантия, что злобный враг, украв из типографии бланки, во вредительских целях не подделает выписку?

«№ П13/1441.

Тов. Берия.

Предложить НКВД СССР:

I) Дела о находящихся в лагерях для **военнопленных** 14 700 человек бывших польских офицеров, чиновников, помещиков, полицейских, разведчиков, жандармов, осадников и тюремщиков;

а также дела об арестованных и находящихся в тюрьмах западных областей Украины и Белоруссии в количестве 11 000 человек членов различных к[онтр]р[еволюционных] шпионских и диверсионных организаций, бывших помещиков, фабрикантов, бывших польских офицеров, чиновников и перебежчиков — рассмотреть в особом порядке, с применением к ним высшей меры наказания — расстрела.

II. Рассмотрение дел провести без вызова арестованных и без предъявления обвинения, постановления об окончании следствия и обвинительного заключения — в следующем порядке:

а) на лиц, находящихся в лагерях военнопленных — по справкам, представляемым Управлением по делам военнопленных НКВД СССР,

б) на лиц, арестованных — по справкам из дел, представляемым НКВД УССР и НКВД БССР.

III. Рассмотрение дел и вынесение решения возложить на тройку; в составе т. т. Меркулова, Кобулова и Баштакова (начальник 1-го спецотдела НКВД СССР)»[184].

Пометки в тексте.

**_** Подчёркнуто от руки чернилами.

Как видим, это пересказ последних пунктов «записки Берии». Жаль, что Сергей Стрыгин не отдал на экспертизу ещё и этот документ. Если бы удалось установить, что он напечатан на той же машинке, что и первые три страницы «записки», дело можно было бы закрывать — одна и та же машинка никак не может стоять одновременно в ЦК и в НКВД. Но что не сделано — то не сделано.

Владислав Швед, как обычно, прошёлся по делопроизводству и отметил, что, во-первых, использован бланк 30-х годов. Красно-чёрные бланки выписок весной 1940 года уже не использовались, они были полностью чёрными, а правила работы с конспиративными документами перенесены на обратную сторону листа. Во-вторых, Берия должен был отметить на выписке, что он с ней ознакомился — этой отметки нет. Ну, а то, что нет ни подписи, ни печати — об этом мы уже говорили.

Упомянем, пожалуй, ещё и о «коряге» — словечке «предложить», которое торчит здесь, как корова на автостоянке. Политбюро могло что-то кому-то предложить, если инициатива исходила от него. Если же что-то предлагали ведомства — в протоколе писали, например, так (из постановления Политбюро от 17 января 1939 г.):

«Утвердить предложение т. Вышинского о предании суду Военного трибунала Ефимова и Тимофеева — работников НКВД Якутской СССР за необоснованный арест и избиение учителя Гаврилова»[185].

Или так (16 февраля 1939 г.):

«112 — вопрос НКВД.

Дела активных врагов партии и Советской власти, входивших в руководящий состав контрреволюционной правотроцкистской заговорщической организации и количестве 469 человек — передать на рассмотрение Военной коллегии Верховного суда СССР с применением закона от 1 декабря 1934 г.»[186].

А в постановлении № 144 от 5 марта 1940 года что имелось в виду?

Да, кстати, о составе «тройки». Он очень интересен. Первоначально в ней было три имени: Берия, Меркулов, Баштаков. Кандидатура Берии не прошла — по-видимому, Сталин решил, что ему хватает и другой работы, кроме заседания в «тройке». В отсутствие наркома руководителем автоматически становился его первый заместитель — Всеволод Меркулов. Учитывая важность дела, он и должен был проводить совещание с исполнителями — однако и Супруненко, и Токарев говорят о Кобулове (хотя донесения Токарев адресует Меркулову). Теоретически такое, конечно, могло быть, если Меркулов куда-то внезапно уехал, но практически, когда речь идёт о настолько важном задании, совещание с исполнителями должен проводить руководитель — иначе зачем он вообще нужен?

Ларчик открывается просто: именно Кобулова в начале 90-х демонизировали как «мясника», кровавого подручного Берии, а Меркулова, наоборот, СМИ представляли человеком интеллигентным. Поэтому с точки зрения образа правильнее было бы, чтобы такое совещание провёл Кобулов — вот он его и «провёл». Тем более что он, как уверяли те же СМИ, ещё и ругался постоянно самым грязным образом, а Меркулов не ругался.

Кстати, зачем здесь вообще нужен начальник Главного экономического управления Богдан Кобулов? Что ему за дело до польских пленных?

На сию загадку может пролить свет предыдущая работа Кобулова — сперва в секретно-политическом отделе, а потом начальником Следственной части НКВД СССР. Но зачем нужен бывший начальник следчасти, если всё уже давно решено и люди рассортированы (когда бы не были рассортированы, записка не содержала бы точных цифр обречённых казни). И Сопруненко, и Токарев представляют его в качестве непосредственного организатора казни — но организация массовых расстрелов ни к прежним должностям Кобулова, ни тем более к теперешней не имеет ни малейшего отношения. И уж тем более не нужен здесь Леонид Баштаков, начальник учётно-архивного отдела. Участие обоих имело смысл до 5 марта, чтобы сортировать пленных, но не после, когда настала пора приводить приговоры в исполнение.

Кстати, смешно — но в обеих выписках фамилия Кобулова написана с ошибкой — Кабулов. В «оригинале» же протокола заседания Политбюро её написали правильно, но буква «о» жирнее остальных. Так бывает, когда машинистка ошибается, а потом, аккуратно подчистив ошибку, два раза печатает нужную букву. Так и видишь, как в комнатку, где идёт работа по изготовлению «исторических документов», вбегает ошалевший старшой и кричит: «Мужики! Этот армянин пишется не через „а“, а через „о“. Что делать будем?» Мастер чешет в затылке: «Ёшкин кот! Ладно, подчищу…» «Видно же будет!» «Хорошо, тогда в протоколе подчищу, а в выписках пусть так и остаётся — типа машинистка ошиблась…»

Поскольку мастера были явно не из тех, кому больше всех надо, так и сделали. Кстати, уровень изготовления этих бумаг заставляет заподозрить, что они вообще стряпались не для внутреннего употребления, а для передачи полякам и публикации за границей, в России же ознакомление с ними широкой аудитории ограничивалось максимум цитатами в газетных статьях…

Третий документ оного пакета — ещё интереснее. Это точно такая же выписка, точно на таком же красно-чёрном бланке 30-х годов, но имеющая дату… 27 февраля 1959 года и адресованная Шелепину, который был тогда председателем КГБ СССР. Внизу напечатано: «секретарь ЦК И. Сталин», но подписи нет, зато пришлёпнута очаровательная розовая печать с надписью: «Коммунистическая партия Советского Союза».

Это что — товарищ Шелепин в Берию играл?

На обороте предыдущего документа помещён список рассылки. Там, в этом списке, несколько малопонятных пометок, касающихся судьбы первых четырёх экземпляров, но внизу, под штампом: «дополнительная рассылка» одними и теми же чернилами и очень похожим почерком написано: «4 XII — 41 г. Берия — один в запас»; «27 II 59 г. Шелепин — архивный экз.» Но ведь перед нами не архивный экземпляр, переданный Шелепину, а адресованная ему настоящая выписка заседания, состоявшегося 5 марта 1940 года, оформленная по правилам 1939 года, с печатью ЦК появившейся лишь в 1952 году КПСС и датированная 1959 годом, где вдобавок одним почерком и одними чернилами сделаны записи, которые разделяет 18 лет! Не документ, а машина времени со сломанным штурвалом!

Однако самое интересное здесь — не смещение временных пластов, а крохотное упоминание, что 4 декабря 1941 года Берии была послана ещё одна выписка. Если сам список рассылки и не подлинный, то эта запись явно перенесена с настоящего списка, поскольку в контексте провокации 90-х годов она не имеет никакого смысла. Но зачем понадобилось в декабре 1941 года снова ворошить это дело?

А ведь накануне, 3 декабря, Сталин встречался с Андерсом и Котом! Речь там шла как раз о пропавших офицерах, и Сталин обещал ещё раз проверить этот вопрос и уладить дело. Той же датой помечена и справка НКВД о польских военнопленных. Так что самое естественное — предположить, что Берия должен был написать полякам справку об их пропавших товарищах, а то и показать документы, и в том числе полученную выписку[187].

Тогда многое становится ясным — например, почему польские подпольщики вдруг начали искать пропавших офицеров в немецких лагерях.

Правда, остаётся ещё встреча 18 марта, на которой поднимался тот же вопрос. Но как именно поднимался? Давайте вернёмся к этому моменту:

«Андерс заявляет, что он пополнил список офицеров, которых поляки не могут найти, и передаёт этот список тов. Молотову.

Приняв список, тов. Молотов говорит, что офицеры, указанные в предыдущем списке, на территории СССР не были обнаружены.

— Они ушли из СССР, — говорит тов. Сталин.

— Куда? — спрашивает Андерс.

— Неизвестно, — говорит тов. Сталин. — Вам лучше знать.

…

Часть польских офицеров находилась в лагерях на Украине, — говорит тов. Сталин. — При наступлении немцев они разбежались. Много поляков в Венгрии, в Турции…»

Из чего здесь следует, что речь идёт о тех же офицерах, что и в декабре, а не о каких-то других?

Четвёртый документ — сами страницы из протокола заседаний Политбюро, якобы изъятые из соответствующей папки. Сбоку надпись: «Изъято из протокола „ОП“ 4 III 1970 г. в закрытый пакет. Согласовано с т. Черненко К. У.». И неразборчивая закорючка подписи без положенной в таких случаях расшифровки. Причём «тот самый» протокол ещё и зачёркнут — это как прикажете понимать?

А ведь наверняка где-то должны быть копии этих протоколов!

Чёрная ворона среди белых ворон

И последний документ из пакета — так называемая «записка Шелепина». Ну, это вообще чудо, ибо она… РУКОПИСНАЯ!!! Да, именно так — 3 марта 1959 года председатель КГБ Александр Шелепин от руки написал Хрущёву письмо, которое, тем не менее, имеет входящий номер 632-щ и гриф «совершенно секретно». При этом зарегистрирована она была один-единственный раз, при передаче в Особую папку, 9 марта 1965 года.

«Товарищу Хрущёву Н. С.

В Комитете государственной безопасности при Совете Министров СССР с 1940 года хранятся учётные дела и другие материалы на расстрелянных в том же году пленных и интернированных офицеров, жандармов, полицейских, осадников, помещиков и т. п. лиц бывшей буржуазной Польши. Всего по решениям специальной тройки НКВД СССР было расстреляно 21 857 человек, из них: в Катынском лесу (Смоленская область) 4421 человек, в Старобельском лагере близ Харькова 3820 человек, в Осташковском лагере (Калининская область) 6311 человек и 7305 человек были расстреляны в других лагерях и тюрьмах Западной Украины и Западной Белоруссии.

Вся операция по ликвидации указанных лиц проводилась на основании Постановления ЦК КПСС от 5 марта 1940 года. Все они были осуждены к высшей мере наказания по учётным делам, заведённым на них как на военнопленных и интернированных в 1939 году.

С момента проведения названной операции, т. е. с 1940 года, никаких справок по этим делам никому не выдавалось и все дела в количестве 21 857 хранятся в опечатанном помещении.

Для Советских органов все эти дела не представляют ни оперативного интереса, ни исторической ценности. Вряд ли они могут представлять действительный интерес для наших польских друзей. Наоборот, какая-либо непредвиденная случайность сможет привести к расконспирации проведённой операции, со всеми нежелательными для нашего государства последствиями. Тем более что в отношении расстрелянных в Катынском лесу существует официальная версия, подтверждённая произведённым по инициативе Советских органов власти в 1944 году расследованием Комиссии, именовавшейся: „Специальная комиссия по установлению и расследованию расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу военнопленных польских офицеров“.

Согласно выводам этой комиссии все ликвидированные там поляки считаются уничтоженными немецкими оккупантами. Материалы расследования в тот период широко освещались в советской и зарубежной печати. Выводы комиссии прочно укрепились в международном общественном мнении.

Исходя из изложенного, представляется целесообразным уничтожить все учётные дела на лиц, расстрелянных в 1940 году по названной выше операции.

Для исполнения могущих быть запросов по линии ЦК КПСС или Советского правительства можно оставить протоколы заседаний тройки НКВД СССР, которая осудила указанных лиц к расстрелу и акты о приведении в исполнение решений троек. По объёму эти документы незначительны и хранить их можно в особой папке.

Проект постановления ЦК КПСС прилагается».

И сам проект:

«Разрешить Комитету Государственной Безопасности при Совете Министров СССР ликвидировать все дела по операции, проведённой в соответствии с Постановлением ЦК КПСС от 5 марта 1940 года, кроме протоколов заседаний тройки НКВД СССР».

Казалось бы, уж эта-то бумага — фальшивка на сто процентов. Однако не будем спешить. Слишком она необычна — а подложные документы всё-таки стараются хоть как-то подогнать под подлинные, пусть и наделав при этом кучу ошибок.

Рассмотрим её повнимательнее…

Что в первую очередь бросается в глаза — так это категорическое несовпадение приведённых здесь цифр с прочими документами «пакета № 1». То, что подлежащая учёту численность может «гулять» на несколько процентов — дело житейское. Но в «записке Шелепина» указано, что расстреляны были 21 857 человек, а в предыдущих документах говорится о 25 700. Ничего себе разброс! Изготовители «пакета № 1» пользовались последними изысканиями историков, а откуда взялись цифры в «записке Шелепина»?

Как ни странно, мы довольно легко находим предполагаемый источник. 30 августа 1940 года из 1-го спецотдела НКВД СССР в отдел «А» НКГБ СССР были переданы некие «польские дела 1940 года» в количестве 21 365 штук. Что это были за дела — Бог весть, но число их примерно совпадает с названным в «записке Шелепина» и в принципе может служить источником, причём доступным без глубокого архивного поиска, но… только тем, кто работает в органах госбезопасности, причём на таком уровне, что имеет свободный доступ к архивам.

Если подходить к делу стилистически, то из всего «пакета № 1» «записка Шелепина» — единственный документ, который мог быть составлен в том ведомстве, коему он приписывается. По крайней мере, первые три абзаца похожи по стилю на документы госбезопасности сталинских времён, а с тех пор стилистика вряд ли успела сильно измениться. Правда, средние два абзаца выделяются какой-то неуклюжестью изложения, но два последних опять похожи на ведомственные. Так что по стилю явных и откровенных ляпов здесь нет.

Могло ли это письмо появиться на свет таким, какое оно есть — написанным от руки и зарегистрированным в 1965 году? Этот вопрос исследовал следователь ГВП Яблоков. И вот что он разузнал:

«Готовясь к допросу Шелепина… я 10 декабря 1992 г. переговорил по телефону с директором Архива Президента РФ Коротковым. Он сказал, что… на письме Шелепина действительно стоит штамп ЦК КПСС от 9 марта 1965 г., но в чём причина длительного временного разрыва между датой изготовления документа и его регистрацией в ЦК КПСС, он не знает. Каких-нибудь других документов, разъясняющих эту ситуацию, в архиве нет.

В тот же день я по предложению Короткова связался по телефону с его заместителем А. С. Степановым, который пояснил, что в практике КГБ в 50–60-х и последующих годов существовал порядок изготовления особо важных документов в единственном экземпляре, рукописным способом и особо доверенными людьми. О том, что письмо исполнено таким образом, свидетельствует каллиграфический почерк, который явно не соответствует почерку Шелепина. Каждая буква текста выполнена отдельно и с особым старанием. На документе не проставлен ни номер экземпляра, ни их количество. Документ длительное время, с 3 марта 1959 г., не регистрировался, очевидно потому, что находился в сейфе у заведующего общего отдела ЦК КПСС Малина. Такое положение имело место с многими другими документами аналогичного значения. В 1965 году Малин уходил с этой должности и поэтому 9 марта 1965 г. под номером 0680 документы были зарегистрированы и текущем делопроизводстве ЦК КПСС, а 20 марта 1965 г. под номером 9485 переданы в Архив ЦК КПСС…»[188]

Более того, 11 декабря Яблоков по телефону переговорил с начальником центрального архива Министерства безопасности РФ и выяснил, что письмо мог готовить один из особо доверенных сотрудников секретариата председателя КГБ.

…Ну что ж, всё сходится, и документ, похоже, подлинный — не в том, конечно, смысле, что поляков расстреляли наши, а по части времени и места изготовления. Сам Шелепин на допросе утверждал, что

«…после доклада кого-то из его подчинённых (скорее всего из архивного подразделения) о том, что целая комната в архиве постоянно занята ненужными для работы совершенно секретными документами, и предложения запросить в ЦК КПСС разрешение на их уничтожение, он дал на это согласие, не зная, о какой проблеме шла речь. Через некоторое время тот же исполнитель принёс ему выписку из решения Политбюро и письмо от его имени Хрущёву. К этому времени он был в должности всего три месяца, а до того не соприкасался с деятельностью КГБ… В первые месяцы, не чувствуя себя профессионалом в этой области, он во всём доверялся тому, что готовили подчинённые, и поэтому подписал, не вникая в существо вопроса, письмо Хрущёву и проект постановления Президиума ЦК КПСС» [189].

Весьма убедительно рассказано, и если бы речь шла о документах, посвящённых переводу пленных из УПВ в ГУЛАГ, можно было бы и поверить. Но только не надо песен о том, что человек, получивший такую информацию, не испытал шока и подписал документ, «не вникая». Тут что-то одно: либо расстрел 23 тысяч, либо бездумная подпись.

В личном архиве Владислава Шведа содержится беседа с Валерием Харазовым, близким другом Шелепина. Они дружили ещё со школы и впоследствии часто встречались и разговаривали. О «катынском деле» он услышал от своего друга в 1962 или 1963 году, во время совместной прогулки по московским скверам, когда зашёл разговор о Польше.

«Шелепин впервые рассказал Харазову, что вскоре (месяца через два) после начала его работы в должности Председателя КГБ, ему доложили, что в 1940 г. в Катыни сотрудники НКВД расстреляли поляков. На подпись Шелепину принесли записку, адресованную Н. С. Хрущёву, с просьбой об уничтожении учётных дел расстрелянных польских военнопленных. Кто был инициатором подготовки данной записки, В. И. Харазов не знает…

Страницы: «« « ... 1415161718192021 » »»