Катынь. Ложь, ставшая историей Прудникова Елена
[ПОСТАНОВИЛИ: ] Согласиться с применением расстрела к Турянскому Р. В.
…
23. ЯКУБОВСКИЙ Стефан Феликсович постановлением военного трибунала 5 Армии Киевского особого военного округа от 13 мая 1940 года приговорён к расстрелу по ст. 54–6 УК УССР за шпионаж в пользу бывш. Польши за денежное вознаграждение.
[ПОСТАНОВИЛИ: ] Согласиться с применением расстрела к Якубовскому С. Ф.
24. КАЛИТА Мечеслав Томашевич, ЛЯУТЕРБАХ Тадеуш Викторович, ЖИБУР Збигнев Иосифович, ДАЛЬМАН Марьян Рудольфович и ГРАНОВСКИЙ Мечеслав Владиславович постановлением военного трибунала 12 Армии Киевского особого военного округа от 16–19 апреля 1940 года приговорены к расстрелу по ст. ст. 54–6 ч.1, 54–2 и 54–11 УК УССР за активный шпионаж в пользу бывш. Польши и участие в повстанческой к. р. организации.
[ПОСТАНОВИЛИ: ] Согласиться с применением расстрела к Калита М. Т., Ляутербах Т. В., Жибур З. И., Дальман М. Р. и Грановскому М. В».
(РГАСПИ, ф. 17, оп. 166, д. 628, лл. 110–136)
Как видим, все это персонажи чрезвычайно характерные, состав преступления налицо, судебный приговор имеется и по всем правилам утверждён. Теперь мы получили представление, за что в реальности расстреливали в СССР польских граждан. По расчётам Стрыгина, таковых было около 1000 человек. С учётом того, что всего в 1940 году было казнено 1863 человека, наверное, ещё меньше.
Всё это вполне соответствует логике времени — в том, что касается тяжести преступлений, масштабу репрессий тех лет, советскому Уголовному и Уголовно-процессуальному Кодексам, а в самих документах вполне выдержан стиль того времени. Но вот беда — всё это не имеет ни малейшего отношения к польским офицерам из Козельского и Старобельского лагерей.
Что же сталось с офицерами?
По состоянию на 8 апреля в Козельском и Старобельском лагерях содержалось (согласно сводке УПВ НКВД):1. Старобельский лагерьВсего содержится в лагере 3894 чел.
Из них:
а) генералов 8 чел.
б) полковников 55
в) подполковников 126
г) майоров 316
д) капитанов 843
е) др[угих] офицеров 2527
ж) ксендзов 9
з) помещиков 2
и) крупных государствен[ных] чиновников 5
к) полицейских 1
л) сын полковника 1
м) лакей Мосьцицкого [2] 1
2. Козельский лагерьВсего содержится в лагере 4599 чел.
Из них:
а) адмиралов 1 чел.
б) генералов 4
в) полковников 26
г) подполковников 72
д) майоров 232
е) капитанов 647
ж) капитанов Морфлота 12
з) капитанов Морфлота 1 ранга 2
и) капитанов Морфлота II ранга 3
к) др[угих] офицеров 3480
л) ксендзов 8
м) помещиков 9
н) крупных государствен[ных] чиновников 61
о) солдат и мл. комсостава (отправляются на строит[ельст]во № 1). 5
п) прочих (проверяются для решения вопроса о дальнейшем направлении) 37.
Итого 8493 человека. В течение апреля — мая 1940 года их, как говорится в официальных документах, отправили в распоряжение УНКВД. Согласно данным, приведённым в справке, датируемой примерно серединой мая 1940 года, из Осташковского лагеря в распоряжение Калининского УНКВД было направлено 6287 чел., в Юхновский лагерь — 112 чел., из Козельского лагеря в распоряжение УНКВД по Смоленской области — 4404 чел, в Юхновский лагерь — 205 чел.; из Старобельского лагеря в распоряжение УНКВД по Харьковской обл. — 3896 чел., в Юхновский лагерь — 78 чел.
На каких основаниях?
Если воспользоваться аналогией, можно было бы предположить, что те, кого отправили в Смоленское и Харьковское УНКВД, тоже прошли через Особое совещание и получили аналогичные приговоры. Но, во-первых, мы не знаем, всех ли обитателей Осташковского лагеря проводили через Особое совещание. А во-вторых, 20 февраля начальник УПВ НКВД направил Берии следующее предложение касательно Козельского и Старобельского лагерей.
«В целях разгрузки Старобельского и Козельского лагерей, прошу Вашего распоряжения на проведение следующих мероприятий:
1. Всех тяжелобольных, полных инвалидов, туберкулёзников, стариков от 60-ти лет и выше, из числа офицерского состава, которых насчитывается около 300 человек, отпустить по домам.
2. Из числа офицеров запаса, жителей западных областей УССР и БССР — агрономов, врачей, инженеров и техников, учителей, на которых нет компрометирующих материалов, отпустить по домам.
По предварительным данным из этой категории может быть отпущено 400–500 человек.
3. На офицеров КОПа (корпус охорони погранична), судейско-прокурорских работников, помещиков, актив партии „ПОВ“ и „Стрелец“, офицеров 2-го отдела бывш. польглавштаба, офицеров информации, (около 400 человек), прошу Вашего разрешения оформить дела для рассмотрения на Особом совещании при НКВД.
Следствие по этим категориям желательно вести в наркоматах внутренних дел БССР и УССР, а в случае невозможности сосредоточить всех перечисленных в Осташковском лагере, где и вести следствие».
А остальные? Едва ли обычные армейские офицеры более «социально опасны», чем офицеры пограничной стражи или разведчики. И если последние удостоены всего лишь Особого совещания, то первые, получается, и на него не наработали. Так что всё ещё больше запутывается.
Вроде бы есть сведения, что какое-то количество из отправленных в Калинин и Харьков расстреляли. Сколько? В книге «Харьковская Катынь» её автор С. Заворотнов приводит показания единственного оставшегося в начале 90-х годов в живых свидетеля — бывшего работника внутренней тюрьмы Харьковского УНКВД М. В. Сыромятникова.
«Примерно в мае 1940 года во внутреннюю тюрьму НКВД начали прибывать большие группы польских военнослужащих. Как правило, это были офицеры польской армии и жандармы. Как нам тогда объяснили, эти поляки попали в плен Красной Армии при освобождении в 1939 году западных областей Украины и Белоруссии. Откуда они прибывали в Харьков, мне об этом не известно. В Харьков их доставляли по железной дороге в специальных вагонах. С УНКВД выезжали машины, на которых поляков доставляли в здание УНКВД… Как правило, в тюрьме они находились недолгое время: день-два, а иногда и несколько часов, после чего их отправляли в подвал НКВД и расстреливали. Расстреливали их по приговорам или указам судебным решениям, мне об этом не известно. Мне приходилось несколько раз сопровождать их в подвал, и я видел, что в подвальные помещения их заводили группами. В подвале находился прокурор, кто именно я уже не помню и комендант Куприй… и несколько человек из комендатуры. Кто именно расстреливал поляков, мне об этом не известно.
…Расстрелы поляков производились по мере их поступления в УНКВД. Сколько их было доставлено в УНКВД по Харьковской области я не знаю, и примерно сказать не могу, так как я заболел и попал в госпиталь…»
Однако при повторном допросе Сыромятников всё же вспомнил, сколько было поляков:
«Вопрос. Уточните, когда поляков привезли?
Сыромятников. Да в начале 1940 г. весной. Привезли их из Ворошиловградской области, там лагерь есть. Привезли их в Харьков… Сколько их привезли? Машины 2–3».
Две-три машины — это максимум около 60–80 человек.
Сыромятников участвовал и в похоронах расстрелянных. Он говорил, что их хоронили в лесопарковой зоне, где были вырыты две-три большие ямы. Насколько большие?
«Вопрос. А яма-то глубокая была?
Сыромятников. Ну как обычно окопы делали противотанковые.
Вопрос. Но Вы вот говорили, что яма одна такая была большая, что туда машина заезжала?
Сыромятников. Машина заезжала. Это такая яма, что танк туда становится.
Вопрос. Сколько, примерно, в машину грузили трупов?
Сыромятников. Сколько положено — двадцать пять…
Вопрос. Сколько Вы там дней работали, напомните пожалуйста?
Сыромятников. 6 дней по-моему был, а затем заболел. Шесть поездок сделали. Машин по одной было, а потом по две. Это мне говорили»[127].
(Каким образом из вышеприведённого следует, что в Харькове расстреляли 3900 польских офицеров — знает, наверное, только автор книги.)
Но это именно «вроде бы», поскольку Сыромятников не знал, откуда были казнённые офицеры — из лагеря или, может быть, из тюрем, где велось следствие…
Что сталось с остальными? Считается, что их отправили прямым ходом в распоряжение УНКВД и там сразу же расстреляли. Но вот смотрите, какая интереснейшая бумажка!
Справка о составе военнопленных, содержащихся в Севжелдорлаге [128]. Июнь 1940 г.Всего содержится 7866 чел.
Из них: кадровых военнослужащих и полицейских 3359 чел.
Призванных из запаса 3805 чел.
Призванных из отставки 526 чел.
Гражданских лиц 176 чел.
…
Жителей территории, отошедшей к СССР 4265 чел.
Жителей территории, отошедшей к Германии 3601 чел.
Кадровые военнослужащие, призванные из запаса и из отставки — это, по армейской терминологии, разделение для офицерского состава. Но ведь других офицеров, кроме тех, что содержались в Козельске и Старобельске, в советском плену не было — по крайней мере, исчисляемых тысячами. Неужели мы нашли их в июне 1940-го — тех, которые, согласно официальной версии, были вот уже два месяца как мертвы? Или это какие-то другие пленные?
Есть и другие. 10 мая 1940 года замнаркома внутренних дел Чернышев приказывает всех польских военнопленных, работавших на предприятиях Наркомчермета, отправить на станцию Котлас, в распоряжении СВЖД. Это были рядовые и унтер-офицеры. Эшелоны отправлялись с 20 по 24 мая — но когда они добрались до места? По нашим дорогам да по нашим пересылкам можно ведь долго странствовать…
Год спустя, 22 апреля 1941 года, Сопруненко докладывает:
«В… Севжелдорлаге НКВД с июля 1940 г. находятся на работах 7772 человека военнопленных рядового и младшего начсостава быв. польской армии, жителей территории СССР — 3970 человек и жителей территории, отошедшей к Германии — 3802 человек».
Получается, что пленные из Наркомчермета попали в СЖДЛ только в июле? А ведь справка относится к июню. Опечатка? Но разделение-то — офицерское! Остальных в УПВ не разбивали по категориям: «кадровые», «из запаса», «из отставки», а просто писали: «рядовые и младший начсостав».
Да и цифры другие. И не просто другие — в конце концов, их уменьшение можно объяснить заболеваемостью, откомандированием и пр. Но число пленных с территории, отошедшей к Германии, при общем уменьшении числа, увеличилось!
Зато совпадает другая цифра. Давайте-ка вспомним показания майора Ветошникова из первой части:
Из стенограммы заседания СК. 23 января 1944 г.«…Потёмкин. Какое количестве находилось в трёх названных лагерях?
Ответ. У меня в лагере было 2932 человека, в лагере № 3 — более 3 тысяч, в лагере № 2 — примерно полторы, максимум 2000».
Получается примерно 7500–8000 человек.
Да, но как они вместо Смоленска оказались на севере? И как оттуда попали обратно в Смоленск?
Об этом мы можем только гадать. Но гадать-то — можем!
Итак, представим себе самую стандартную из стандартных ситуаций. Северо-Печорская дорога — стратегическая (в этом регионе все дороги стратегические). План напряжённый, сроки жесточайшие. Берия срочно приказывает откомандировать туда пленных из Наркомчермета — но пока ещё они доберутся… Зная советские темпы и бардак, месяца через два. А в Смоленске ситуация тоже типичная: людей надо отправлять, а лагеря не готовы. И тогда нарком приказывает офицеров из Козельска, назначенных к отправке в Смоленск и, возможно, тех из назначенных в Харьков, кто помоложе и посильнее, отправить на СВЖД заткнуть дырку до прибытия постоянного контингента.
Возможна ли такая ситуация? Не просто возможна — она стандартна. В воспоминаниях лагерников постоянно появляются такие краткосрочные командировки: отправили куда-нибудь строить дорогу на месяц-другой, потом снова вернули в лагерь.
Неужели мы нашли их живыми?!
Зеркало «Танненберга»
…Итак, единственное, что пока можно с достоверностью сказать о судьбе обитателей спецлагерей — это что они были отправлены в распоряжение трёх УНКВД, причём так основательно, что данные о них полностью исчезли из документов УПВ. За что, почему, зачем, что с ними потом сталось? Ответа на все эти вопросы опубликованные документы не дают. Но ни одного доказательства того, что эти люди были расстреляны, из них также не следует. Так что, как тот барон фон Гринвальдус, сидим на камне всё в той же позиции, с нулём доказательств вины НКВД. Раз так вышло, придётся заняться умозаключениями — может, что и прояснится.
Итак, зачем НКВД понадобились эти сложные эволюции? Почему было тупо не соблюсти международные конвенции и собственное положение о военнопленных? Что помешало?
Помешать, в общем-то, могло только одно. Польско-германская война закончилась, и пленные офицеры с территории, отошедшей к немцам, должны быть возвращены «по принадлежности» — то есть в Третий Рейх. А у тех, кто родом с территории, отошедшей к СССР, ещё не решён вопрос о гражданстве — по крайней мере, у поляков, и они могут выбирать, оставаться в СССР или отправиться в Германию. Отпускать же их туда никоим образом не входило в планы советского правительства, вне зависимости от того, являлись ли эти люди потенциальными союзниками или потенциальными врагами.
О том, что дело вовсе не такое простое, как кажется, свидетельствует очень странный приказ Берии начальникам всех трёх спецлагерей. 7 марта 1940 года он направил начальнику УПВ майору Сопруненко директиву, в которой приказал составить точные списки содержавшихся в лагерях офицеров, полицейских, жандармов и пр., сгруппировав их по месту жительства, при этом указать точный адрес и состав семьи каждого пленного. Причём не только тех, чьи родные жили на Западной Украине и в Западной Белоруссии — это-то понятно, — но и на отошедших к Германии территориях. А это зачем? Отправлять советских разведчиков «с приветом от мужа»?
Более того, по ходу работы Центр ещё и напоминает: внимательнее подходить к делу, проверять, потому что многие семьи, например, ушли с нашей территории на германскую сторону. Создаётся такое ощущение, что для НКВД эти адреса очень важны. Но зачем?
А вот ещё страннее: 16 марта начальник 2-го отдела УПВ Маклярский, находившийся в то время в Осташковском лагере, докладывает в Москву о ходе составления списков — и вдруг выдаёт фразу, которая поставит в тупик кого угодно.
«На холостых я списки не составляю, прошу сообщить, следует ли после окончания семейных списков составлять на холостых. Я лично считаю, что этого делать нецелесообразно, ибо они никому не нужны будут».
Это как? Кому и зачем нужны семейные и почему не нужны холостые?
В любом случае это явно как-то связано с предстоящей рокировкой. Но как?
Через неделю, 15 марта, всем польским пленным была запрещена переписка. Зачем — непонятно, и без директивного письма наркома не разобраться — а письма нет. В Старобельском лагере, например, после разгрузки лагеря всю оставшуюся от пленных переписку, как входящую, так и исходящую, приказано было сжечь. Новые письма время от времени подвергали той же экзекуции или же они возвращались отправителям с пометкой «адресат выбыл». На запросы родных и Красного Креста просто ничего не отвечали.
«Почтовое молчание» длилось около полугода. В начале сентября пленные из Грязовецкого лагеря решили объявить голодовку. В донесении начальника особого отдела лагеря есть несколько странных пунктов.
«…В общей сумме отрицательных настроений среди военнопленных превалируют недовольство на отсутствие переписки с родными. Каждодневно с этими жалобами к нам обращаются целые группы военнопленных, требуя ответа, почему им нет писем от их семей.
К нашим заявлениям о том, что в их адрес письма не поступают, они относятся скептически и считают, что письма задерживаются нами.
В июне и июле месяце, чтобы вызвать некоторое успокоение в среде военнопленных, мы дали им возможность писать письма, однако последние нами не направлены по адресам и хранятся у нас. В августе месяце, в связи с получением от Вас официального подтверждения о запрещении переписки, писать письма военнопленным мы возможности не предоставили. В настоящее время у нас хранится до 200 писем на имя содержащихся в лагере военнопленных, поступившие из других лагерей, но таковые военнопленным не вручаются. Все эти письма исходят от жителей территории, отошедшей к Германии.
О том, что переписка им запрещена, военнопленным не объявлено».
Как видим, всё ещё больше запутывается. Оказывается, сами пленные о запрещении переписки не знали. Письма просто перехватывали. Но самое любопытное — это 200 писем, полученных «из других лагерей». Кто мог писать офицерам, содержащимся в этом лагере? Нижние чины или унтера с шахт Донбасса и дорожного строительства?
В конце сентября начальник УПВ Супруненко докладывал замнаркома ВД Меркулову:
«С марта месяца 1940 г. военнопленным быв. польской армии, содержащимся в лагерях НКВД, запрещена всякая переписка.
За этот период в действующих лагерях накопилось большое количество исходящих и входящих писем, а также заявлений от родственников военнопленных, интересующихся местонахождением последних.
На почве прекращения переписки среди военнопленных, особенно Грязовецкого лагеря, зафиксированы случаи проявления недовольства.
Оперативные отделы ГУГБ заинтересованы в разрешении переписки.
В связи с этим считаю целесообразным разрешить всем военнопленным, содержащимся в лагерях НКВД, посылку писем следующим порядком:
а) военнопленным и интернированным, содержащимся в Грязовецком, Козельском, Суздальском, Ровенском, Юхновском и Севжелдорлаге — по одному письму в месяц…»
О том, была ли разрешена переписка «пропавшему» контингенту, в этом документе ни слова не говорится. Эти люди числятся по другому ведомству. Про них вообще ничего не известно, кроме того, что какие-то слабые контакты с волей всё же существовали — об этом свидетельствуют обрывки писем, найденные нашими судмедэкспертами. Скорее всего, если писать и разрешили, то лишь тем, чьи семьи находились на советской территории. Едва ли люди, лишённые статуса военнопленных, имели право на переписку с заграницей.
«Почтовое молчание» явно тоже как-то связано с рокировкой. Но как?
В документах есть упоминание о том, что в Юхновском лагере содержится некий «особый контингент». Вот те, кого перевели в Юхнов, (а позднее в Грязовец), оставив в ведении УПВ.
Справка о военнопленных, содержащихся в Юхновском лагере НКВД. Конец мая — начало июня 1940 г.Всего отправлено в Юхновский лагерь 395 чел.
Из них:
а) по заданию 5-го отдела ГУГБ 47 чел.
б) по запросу Германского посольства 47 чел.
в) по запросу Литовской миссии 19 чел.
г) немцев
24 чел. а)
137 чел. в)
д) по распоряжению зам. народного комиссара внутренних дел Союза ССР тов. Меркулова 91 чел. б)
е) прочих 167 чел. б)
258 в)
395 ч[ел.]в)
а) Подчёркнуто от руки красным карандашом.
б) Вычеркнуто от руки красным карандашом.
в) Вписано под строкой красным карандашом.
Интересно, чем эти люди особые? Как видим, первые четыре пункта — это либо те, кого ищут или будут искать немцы и литовцы — то есть те, кто «засвечен» в международном розыске по дипломатической линии — или те, в ком заинтересован 5-й, он же Иностранный отдел ГУГБ, внешняя разведка. Остальные непонятны: что за распоряжение, кто такие «прочие»? Жаль, что не указано семейное положение — вдруг это те холостые, которые, по мнению Маклярского, «никому не нужны»?
Итак, дело ясное, что дело тёмное. Для задуманной НКВД операции понадобилось составить тщательные и проверенные списки семей, негласно запретить переписку, наконец, изъять пленных из УПВ, подальше от глаз Красного Креста, в ту область, где он никаких прав не имел. Что же это была за операция? Если пленных не расстреляли, то, стало быть, их прятали — иначе к чему запрещать переписку, да ещё негласно?
От кого могло прятать поляков советское правительство?
Тут возможны три ответа: от правительства Сикорского и его СВБ, от Международного Красного Креста и от Германии. Со вторым пунктом всё ясно: что известно МКК, будут знать и в Париже, и в Берлине. Так что если соблюдать секретность, его запросы в первую очередь должны оставаться без ответов.
От правительства Сикорского — может быть, но зачем? Оно не имело никаких формальных прав на пленных поляков. Мало ли кто усядется в Париже и назовёт себя полномочным представителем польского народа? Парализовать же СВБ можно было, удерживая его потенциальный актив на положении интернированных, сославшись на пакт о ненападении. Вот только шуму будет! Впрочем, если эти люди просто пропадут, шуму будет ещё больше.
Пункт третий — Германия. Именно она имела формальные права как минимум на часть пленных и могла требовать их выдачи. Более того, у большинства пленных поляков был не прояснён вопрос гражданства, так что даже те, чьи семьи находились на территории СССР, могли требовать, чтобы их выдали Германии.
Скажете, безумие желать такого? Не спешите… Гитлеровский режим в то время ещё не показал себя таким, какой он есть, зато про большевиков двадцать лет газеты всего мира писали кровавые ужасы. Многие офицеры, слишком многие считали немцев людьми более цивилизованными и искренне полагали, что по прибытии в Германию их отправят к семьям или, по крайней мере, поместят в лучшие условия. Про операцию «Танненберг» они не знали, а узнали бы — не поверили: мол, большевистская агитация.
Итак, если и был резон прятать польских офицеров, то от немцев. Причём именно от немцев был резон прятать их именно таким образом. Несколько тысяч польских офицеров исчезают неизвестно куда, ответом на все запросы служит глухое молчание… Наткнувшись на такой казус, что подумали бы в Берлине? Да, вот именно: что там подумают спустя два с половиной года после начала массовых репрессий в СССР и через полтора года после их окончания? При том, что все европейские газеты кричат о жутком кровавом НКВД, исчезающих неизвестно куда людях и пр.? Правильно, то самое и подумали бы — а что ещё? Если в СССР так поступают со своими, тем более не станут церемониться с чужими, ведь правда? Тем более у немцев шла операция «Танненберг», и уничтожение Сталиным военной элиты злейшего многовекового противника России в Берлине восприняли бы как совершенно естественную вещь. Немцам поставили зеркало, они увидели в нём то, что делали сами и… поверили?! По крайней мере, в этом вопросе Гитлер бы понял Сталина, и даже спасибо сказал бы: советский лидер избавил немецкие спецслужбы от грязной работы, которую иначе пришлось бы выполнять им самим…
Если НКВД хотел создать ощущение, что этих людей расстреляли, ему это удалось. Поневоле поверишь, даже при том, что нет доказательств расстрела, нет никаких следов ни в документах, ни в статистике, а в Катыни стреляли явно немцы. Всё равно каким-то уголком мозга думаешь: «А ведь мог НКВД, мог…»
Зачем советскому правительству польские офицеры? На этот вопрос ответить легко. Уже в 1940 году Берия активно занимался подготовкой к созданию на нашей территории польской армии — естественно, после начала советско-германской войны. Как оно и было, кстати, сделано сразу после её начала. Но её созданию препятствовал мощный фактор — семьи этих людей оставались заложниками в руках Гитлера. Как минимум четыре — пять тысяч семей офицеров с отошедших к Германии территорий. Вычислить их, пока не началась война, немцам было легче лёгкого — по переписке, которая хоть и слабо, но шла в первые месяцы плена. Что бы стало с ними после начала формирования польской армии? С таким обременением не повоюешь…
А нет офицеров — нет и заложников. Семьи уничтоженных злобными большевиками пленных — сами по себе, а формируемая польская армия — сама по себе.
А до кучи к якобы уничтоженным офицерам приписали и тех, чьи близкие находились на советской территории. Заложничество их семьям не грозило — до Казахстана, куда выслали большинство из них, Гитлеру было не дотянуться. Но, во-первых, они поддерживали переписку с оставшимися дома родными, и информация всё равно просачивалась и в Польшу. А во-вторых, оставался ещё СВБ — пусть он тоже никого не ищет.
На первый взгляд объяснение весьма фантастическое. Когда познакомишься с реальными играми спецслужб, оно кажется уже менее фантастическим — НКВД и не такие операции закручивал. Но, по крайней мере, в нём есть и смысл, и мотив, и логика времени. И оно намного более правдоподобно, чем то, что Сталин с Берией внезапно, ни с того ни с сего решили расстрелять 14 тысяч человек, не заморачиваясь конкретной виной, при этом оставив в живых пленных финнов, бывших польских полицейских и других людей, которые являлись куда большими врагами советской власти. Причём расстреляли их до такой степени тайно, что это не вошло даже в статистику НКВД…
Часть 3
Канкан на костях
Катынское дело становится колоссальной политической бомбой, которая в определённых условиях ещё вызовет не одну взрывную волну.
Иозеф Геббельс
Вы хорошие парни, ребята. Мы знаем, что у вас были успехи, которыми вы имеете право гордиться… Но пройдёт время, и вы ахнете — если это будет рассекречено — какую агентуру имели ЦРУ и Госдепартамент у вас наверху.
Юрий Дроздов. Из беседы с американским разведчиком
Итак, фактуру мы знаем. Знаем и то, что «катыней» было множество — в Одессе, Виннице, Львове, Риге, даже в польском городе Бромберге. Но только одна из этих провокаций пережила своих создателей, выросла и дала всходы.
Почему Катынь? В первую очередь потому, что ещё в самом начале она попала в заботливые руки польского правительства в изгнании. Этих науськивать не надо, они против «москалей» заключат союз хоть с чёртом, так что министры господина Сикорского с большой охотой подхватили геббельсовскую сказку и подняли её на соседнем шесте, рядом с бодренько реющим флажком с надписью: «оккупация Восточной Польши».
Катынской провокации не дали умереть во младенчестве, как бесславно погибли её сестрички в Виннице, Одессе, Львове, Прибалтике, не получившие при рождении должного скандала. Потом за ней также ухаживали, хорошо кормили, оберегали от вредителей и улучшали почву.
О почве — разговор особый. Естественно, основой её послужила «холодная война». Сыграл свою роль и привычный европейский страх перед Россией. Для белого европейца, колонизатора по психологии своей, люди, которые в течение многих веков упорно сопротивляются их великой миссии, «бремени белых», как назвал это Киплинг, страшны, непонятны и способны на всё. Тем более после того, как они покусились на святое — право частной собственности. Ну и, конечно, обязательным компонентом почвы явилась многовековая ненависть польской шляхты к России, в полной мере унаследованная польским правительством в изгнании, а потом многочисленными эмигрантами, осевшими по берегам Темзы и Миссисипи.
Дерево, выросшее на этой почве, весьма раскидисто и тенисто. Кто-то склонен считать его пальмой, символом примирения, а кто-то — развесистой клюквой, но это уже вопрос веры и политики. И лучше всего, наверное, будет вспомнить данный в 1610 году наказ московскому посольству, отправленному в Польшу: «С поляками о вере не спорить». Что же касается политики, то на долгие годы вперёд она определялась Фултонской речью Черчилля, поделившей землю на «мир свободы» и «мир тирании». Свобода — это, конечно, они, а тирания — это, конечно, мы. Дело, естественно, не в ярлыках, а в том, что у них хорошо, у нас — плохо. Если бы в СССР процветала беспредельная демократия, деление было бы какое-нибудь иное: например, анархия, власть толпы (у нас), закон и порядок (у них).
Есть по этому поводу хороший анекдот. Марья Ивановна делится с подругой своими семейными новостями. «Дочка у меня так хорошо вышла замуж, так хорошо! Муж её на руках носит, кофе в постель подаёт». «А сын?» «Ой, и не говори! Такая ему стерва досталась. На руках себя таскать заставляет, кофе в постель ей, б… подавай!»
В разборках такого уровня все аргументы хороши. Если надо доказать, что невестка — проститутка, сделать это нетрудно. Ах, она в театр пошла? Знаем мы эти театры, туда ходют, чтобы с любовниками видеться. Ах, не ходила? Дома целыми днями сидит? То-то, что сидит: муж на работу, а любовник шасть в дверь! Потому что приличные женщины частную собственность не национализируют… тьфу, опять смешались пласты повествования, кофе в постель не требуют. А те, которые не национализируют — это приличные государства. Прямая обязанность приличного государства, если к нему приближается некто под американским флагом, лечь на спину и расслабиться, принимая в себя демократию. А ежели не ложится, то это, стало быть, кофе в постель… тьфу, тирания, вот!
А что, не так, что ли?
Ну, а раз мы — хорошие, а они — плохие, то ведь это аксиома, что вор должен сидеть в тюрьме, и мировому сообществу совершенно безразлично, как именно его туда засадят. Вот и подкидывают нам Катынь, как капитан Жеглов — кошелёк в карман. С той разницей, что Жеглов всё же видел, как Кирпич сумку резал, а тут подход проще: «Ну не нравится он мне, а я в погонах!»
Такие дела.
Глава 14
Странный патриотизм генерала Андерса
Из песни «Красные маки на Монте-Кассино»
- Краснеют маки на Монте-Кассино,
- От кровавой росы опьянев.
- Шли поляки, и смерть их косила,
- Но сильнее, чем смерть, был их гнев…
Это, наверное, самая известная польская песня о Второй мировой войне. И, слушая её, как-то не задумываешься: а почему легендой стало именно Монте-Кассино? Что занесло поляков в итальянские горы? Они что — ближе войну найти не смогли?
Те, кто хотел — могли найти и нашли. Но говорить об этом неполиткорректно, как и смотреть фильм «Четыре танкиста и собака».
Так что же занесло польских орлов в итальянские горы?
О, это интересная история!
…22 июня поменяло акценты — в том числе и в советско-польских отношениях. Уже 23 июня прозвучало радиообращение генерала Сикорского к народу Польши, из которого следовало, что возможно сотрудничество его правительства с СССР. Начались переговоры. Правда, первым делом, в качестве условия восстановления дипотношений, правительство Сикорского потребовало — что? Правильно! Однако не выгорело. Советское правительство предложило отложить на время вопрос о советско-польской границе, но ответ, впрочем, легко было предугадать. Территории Западной Украины и Западной Белоруссии были присоединены к СССР не путём аннексии, а в порядке волеизъявления населения, и никакие соглашения с Германией были тут ни при чём. Есть вопросы, панове?!
Панове в своё время плебисцита на провели, так что крыть было нечем. Может, сейчас референдум устроим? Не желают ли жители Западной Украины и Белоруссии присоединить свои территории к Польше? Не слышим ответа… Только щёлканье затворов…
Можно считать, что поговорили…
…Наверное, ни до чего договориться бы так и не удалось, но тут уже британцы нажали на поляков, и 30 июля 1941 года было подписано следующее соглашение между правительством СССР и польским правительством в изгнании:
«1. Правительство СССР признаёт советско-германские договоры 1939 года касательно территориальных перемен в Польше утратившими силу. Польское Правительство заявляет, что Польша не связана никаким соглашением с какой-либо третьей стороной, направленным против Советского Союза.
2. Дипломатические сношения будут восстановлены между обоими Правительствами по подписании настоящего Соглашения и будет произведён немедленный обмен послами.
3. Оба Правительства взаимно обязуются оказывать друг другу всякого рода помощь и поддержку в настоящей войне против гитлеровской Германии.
4. Правительство СССР выражает своё согласие на создание на территории СССР польской армии под командованием, назначенным Польским Правительством с согласия Советского Правительства. Польская армия на территории СССР будет действовать в оперативном отношении под руководством Верховного Командования СССР, в составе которого будет состоять представитель польской армии. Все детали относительно организации командования и применения этой силы будут разрешены последующим Соглашением…»
Ещё одним результатом признания Сталиным правительства Сикорского стала амнистия.
Из решения Политбюро. 12 августа 1941 г.«В связи с заключением Соглашения между Советским правительством и Польским правительством СНК СССР и ЦК ВКП(б) постановляют:
1. В соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 12 августа 1941 г. освободить из тюрем, исправительно-трудовых лагерей, лагерей для военнопленных, спецпосёлков и с мест ссылки и высылки польских граждан:
а) всех военнопленных и интернированных военнослужащих бывшей польской армии;
б) осужденных к заключению на разные сроки в тюрьмы и исправительно-трудовые лагеря, а также находящихся под следствием, числящихся за органами НКВД, судами и Прокуратурой;
в) направленных в спецпосёлки, выселенных с территории западных областей Украины и Белоруссии (осадников и лесников, членов семей репрессированных и других).
2. Освобождённым польским гражданам разрешить свободное проживание на территории СССР, за исключением пограничных районов, запретных зон, местностей, объявленных на военном положении и режимных городов первой и второй категорий.
3. Освобождённым из тюрем, лагерей, спецпосёлков и с мест ссылки и высылки польским гражданам выдать документы на право проживания в СССР, установив следующий порядок выдачи этих документов:
а) при освобождении органы НКВД на местах выдают временное удостоверение по установленной НКВД СССР форме;
б) освобождённые польские граждане регистрируются в Польском посольстве в СССР (лично или письменно) и после получения польских паспортов обязаны получить в органах милиции в установленном порядке виды на жительство для иностранцев;
в) лицам, не желающим оформить своё польское гражданство или получившим отказ Польского посольства в регистрации, выдаются или паспорта, как для лиц без гражданства, или, в случае их желания и после соответствующей проверки, — советские паспорта».
Практически сразу началось и формирование польской армии под командованием назначенного лондонским правительством генерала Андерса, который в то время находился в Москве, в тюрьме НКВД. За что? А кто его знает… Богатая биография этого военачальника включала службу в переметнувшемся к немцам корпусе Довбор-Мусницкого, участие в советско-польской войне и бои с советскими войсками в сентябре 1939-го, а какая часть жизненного пути привела его в тюрьму — неизвестно.
Итак, с августа 1941 года началось формирование польской армии на территории СССР. Правда, ничего путного из этого не вышло. Читая записи бесед генерала Андерса и польского посла Кота со Сталиным, создаётся ощущение, что ни поляки не рвутся в бой, ни Сталин в них особо не нуждается.
Странное впечатление производят эти беседы. С польским послом Сталин встречался 14 ноября 1941 года, в самый разгар битвы за Москву. С генералом Андерсом — 18 марта 1943 года, когда шли бои за Ржев и Вязьму. На обеих встречах они уныло пережёвывали численность польской армии. В ноябре речь шла о 30 тысячах бойцах, в марте — о 40 тысячах. Поляки всё время хотели больше — а Сталин терпеливо объяснял, что снабжают в первую очередь действующую армию, а прочие — как получится. Намекая тем самым, что солдат кормят и вооружают для того, чтобы они воевали, а не чтобы околачивались в тылу.
Из протокола встречи 14 ноября 1941 г.«Тов. Сталин спрашивает посла, когда и где польские части думают действовать с русскими войсками против немцев?…Кот отвечает, что ответ на этот вопрос может дать Сикорский по приезде в СССР. Он, посол, может только заявить, что польская армия намерена драться с немцами и создать братство по оружию с Красной Армией.
Тов. Сталин замечает, что чехи собрали в СССР один батальон и просят бросить их в бой, но мы их не пускаем, т. к. батальон — это слишком маленькая единица».
Интересно, господин посол намёк понял? У него ведь не маленькая единица?
«Посол отвечает, что поляки хотят оказать Советскому Союзу не символическую, а реальную поддержку. Они хотят иметь армию, которая под верховным советским командованием сражалась бы с немцами».
Выходит, понял и даёт понять, что в бой его орлы идти не намерены — по крайней мере до тех пор, пока их не станет «армия». Размеры её примерно указаны: посол заявляет, что в СССР есть 150 тысяч хороших бойцов и, кроме того, много тех, кто годен для военной службы.
Однако Сталин не спешит вооружать польскую армию. И как в воду глядел: на второй встрече тональность изменилась. Оная армия, оказывается, не намерена драться в СССР, она хочет воевать на стороне… Англии. Ну никакого у людей самолюбия! Впрочем, это их личное дело — а вот то, что СССР потратил деньги всего на 40 тысяч будущих британских солдат, а не на 150 тысяч — так это, считай, повезло. И без того Советский Союз нёс на себе основную тяжесть войны — так нам ещё не хватало на свои деньги британскую армию снаряжать.
Но и Сталин поляков не очень-то удерживает. Причина понятна: польская армия нужна ему в Польше, а до Польши ещё месить и месить огненные дороги войны. Слишком дорогое удовольствие — кормить до того времени несколько десятков тысяч здоровенных мужиков весьма сомнительной боеспособности.
«— Мы хотим первыми вступить в Польшу; — заявляет Андерс.
— Мы вам это предоставим, — отвечает тов. Сталин».
…В реальности в Польшу действительно вступила польская армия. Но другая, и вспоминать об этом сегодня неполиткорректно…