Катынь. Ложь, ставшая историей Прудникова Елена

Мы живём хорошо… Здоровье наше хорошее…

Ещё в Торне про Тухоль рассказывали всякие ужасы, но действительность превзошла все ожидания. Представьте себе песчаную равнину недалеко от реки, огороженную двумя рядами колючей проволоки, внутри которой правильными рядами расположились полуразрушенные землянки. Нигде ни деревца, ни травинки, один песок. Недалеко от главных ворот — бараки из гофрированного железа. Когда проходишь мимо них ночью, раздаётся какой-то странный, щемящий душу звук, точно кто-то тихо рыдает. Днём от солнца в бараках нестерпимо жарко, ночью — холодно…

Из воспоминаний поручика Каликина

…Ладно, давайте читать документы — что-то давно мы не занимались этим полезным делом.

Итак, для начала свидетельство Винсента д'Абериона, посла Великобритании в Германии, который с 25 июля по 25 августа находился в Варшаве как представитель держав Антанты. Оно приведено в том самом предисловии польской стороны как доказательство, что с пленными обращались хорошо.

«Я решил лично убедиться, в каких условиях живут русские пленные, и из того, что видел, могу сказать, что отношение к пленным совершенно удовлетворительное. Я не заметил никаких следов издевательств над беззащитными. Поляки считают пленных скорее несчастными жертвами, чем ненавистными врагами. Я видел, как их здорово и хорошо кормят, а большинство из них производит впечатление счастливых из-за того, что живут они в безопасности и далеко от линии фронта… Я видел также, что отношение офицеров или польских властей не было ни плохим, ни жестоким… Ни разу ни один пленный не показал мне каких-либо следов избиения».

Ясно, что для таких случаев у поляков существовали образцово-показательные лагеря — они были даже у Гитлера. Но какие же надо иметь мозги, чтобы приводить это свидетельство в предисловии к такому сборнику. (Какому именно — увидим чуть ниже.)

Кстати, дальше забавно: господин посол раскрывает своё представление как о Советской России, так и о войнах вообще. Это — просто песня о европейском менталитете!

«Помимо безопасности, которую им обеспечил плен, они имели достаточное, даже чрезмерное количество еды, без опасности быть расстрелянными еврейскими комиссарами в случае дезертирства и пыток, которых не жалели китайцы за малейшие провинности или нарекания на советские порядки».

Ну это всё перепевы эмигрантских рассказов о страшных «жидах-комиссарах» и «китайцах-наёмниках», над которыми можно было бы только посмеяться, если бы они сегодня не обрели вторую жизнь в российской прессе. Но какое у него милое представление о русских: много еды, мало кнута — и мужик счастлив. Интересно, если бы кто-нибудь говорил в таком тоне о британцах — господин посол так же улыбался бы или всё же обиделся?

«Кроме того, советские пленные как-то не грустили по утехам войны и не вспоминали радости победы. На основании пережитого они пришли к выводу, что добыча от грабежа захваченных городов намного мизернее выглядит на практике, чем в теории, а также что вообще переоцениваются все военные удовольствия»[69].

Да уж точно, нам, серым, никогда не понять просвещённого европейца, для которого война — грабёж и удовольствие. Нам обычно доставалась обратная сторона этого веселья, выраженная все тем же Солоневичем:

«Придёт сволочь и заберёт в рабство».

По крайней мере, к советско-польским войнам это относится на все сто процентов. Это ведь потом Красная Армия рванула на Варшаву — а до того что было?

Согласно инструкции департамента Министерства военных дел Польши, пленных должны были содержать в условиях, к которым трудно придраться. Правда, качество бараков и нормативы заселения не оговариваются, что настораживает — впрочем, из текста документа следует, что в бараках должны быть нары, печи, окна, а в лагере — больница, церковь или часовня, баня и прачечная, а также буфет, где его обитатели могут покупать какие-то вещи и продовольствие. Далее, для пленных устанавливался следующий паёк: хлеб — 500 г; мясо — 150 г; картофель — 700 г; овощи или мука — 150 г, кофе — 2 порции по 100 г и т. д. А также деньги — 30 пфенигов в день, работающим — 70 пфенигов[70]. Не курорт, но и не блокада Ленинграда. Это документ от 17 мая 1919 года.

А вот реальность первого периода советско-польских войн.

Из рапорта санитарного инспектора восточного фронта генерал-майора Бернатовича. 26 июля 1919 г.

«Лагерь для пленных Полесского фронта содержится плохо: пленные оголодавшие, получают утром и вечером кофе, на обед горох и немного мяса. Эту еду получают также больные пятнистым и возвратным тифом и дизентерией. Около 300 больных, которые не изолированы от здоровых, в связи с чем среди пленных быстро распространяются эпидемии. Для больных предназначены 300 коек, однако это не койки, а нары из досок, нередко одни нары для нескольких больных.

Как здоровые, так и самые тяжелобольные лежат на голых досках, полное отсутствие какого-либо белья, одеял, сенников, так что больные спят в своей одежде, грязной и завшивленной, не меняя рубашек нередко неделями. У многих рубашек нет вообще. Такое положение противоречит всем понятиям о гигиене и человечности…»

Уже этот первый документ обрисовывает основные проблемы лагерей: плохое питание, отсутствие одежды. Да, но ведь основные военные действия производились в холодное время года, и у бойцов должны быть шинели! И тут мы сталкиваемся со странным фактом, который трудно объяснить — ведь польская армия благодаря помощи Антанты была хорошо экипирована.

Распоряжение Верховного командования Войска Польского. 29 августа 1919 г.

«По полученным Верховным командованием сведениям на фронте практикуется отбирание у военнопленных частей обмундирования, особенно шинелей, обуви, мундиров и т. д.: пленных отправляют в лагеря в лохмотьях, часто без обуви и шинелей.

Такое поведение является нарушением международных норм и приводит к тому, что пленных нельзя затем использовать на работах… Также сомнительно, что полуодетые пленные смогут пережить зиму в деревянных бараках в лагере пленных, а выдать пленным мундиры… для государственной казны тяжело и накладно».

Это подтверждается и показаниями бежавших из плена, которые у нас скрупулёзно записывали:

«После взятия нас в плен мы были расстроены по взводам. Из нашего состава выбрали коммунистов, командный состав, комиссаров и евреев, причём тут же на глазах всех красноармейцев один комиссар еврей был избит и потом тут же расстрелян. У нас отобрали обмундирование, кто сразу не исполнял приказание легионеров, тот был избит до смерти, а когда падал без чувств, тогда легионеры силой таскали у избитых красноармейцев сапоги и обмундирование».

«После разоружения у нас всех отобрали обмундирование, деньги, личные документы и даже сняли с нас бельё. На замену отобранного выдали старую рваную одежду. При допросе поляки спрашивали коммунистов и комиссаров, но мы никого не выдавали. Причём поляки нас избивали плётками и прикладами, таким образом хотели добиться выдачи коммунистов…»

Да, но зачем полякам поношенная советская форма? Ну там, десяток-другой комплектов обмундирования может понадобиться для диверсионной группы, заброшенной в красный тыл — но ведь не сотни и тысячи разбитых солдатских ботинок и старых шинелей… Ответ один: одежку можно было толкнуть на базаре или где-нибудь в деревне. Этот мелкий гешефт впоследствии стоил жизни десяткам тысяч человек. Вот интересно: теперешним панам не стыдно за деяния своих дедов? Или стыдиться — это только наша привилегия, как народа-Богоносца?

…Тех, кого не раздели на фронте, грабил конвой.

Из заявления вернувшего из плена А. П. Мицкевича [71]. 5 марта 1920 г.

«Под усиленным конвоем нас отправили на вокзал и поместили в товарные вагоны… Первым долгом сделали повальный и самый тщательный обыск и отняли всё, что тем или иным образом могло находиться у арестованных, так, напр., деньги, часы и т. п. После этого начали снимать сапоги, отнимать пальто, если чьё понравится, одеяла и подушки. Если кто пытался оказать хоть малейшее сопротивление, то его избивали самым беспощадным образом…»

У конвойных команд тоже наверняка были налажены связи с какими-нибудь перекупщиками.

Скажете, в Советской России тоже грабили? Естественно, так. Но, во-первых, тотально, до белья, раздевали только убитых и приговорённых к смерти. А во-вторых, у нас существовала такая злобная организация — ЧК, которая имела множество осведомителей и с этими явлениями боролась. Боролись ли у поляков? Судя по тому, что пленных продолжали массово раздевать до самого конца войны — власти не считали нужным делать что-либо, кроме издания приказов.

И вот, наконец, преодолев все этапы, пленные добирались до лагерей. Порядки там были… разные. Приводится даже парочка документов, где говорится о вполне сносном существовании — правда, одежды и одеял в лагерях не было как таковых, водились они иногда лишь в рабочих командах, если начальник там был человек, а не беззаветный борец с москалями.

Вот лагерь, плохой по меркам самих поляков (однако есть и хуже)…

Из доклада уполномоченных Международного комитета Красного Креста о результатах проверки лагерей в Брест-Литовске. 22 октября 1919 г.

«Лагерь Буг-шушпе находится под командованием младшего лейтенанта запаса. Численный состав 1894 пленных, большей частью украинцы из Галиции. Унылый вид этого лагеря, состоящего из развалившихся большей частью бараков, оставляет жалкое впечатление. От караульных помещений, так же как и от бывших конюшен, в которых размещены военнопленные, исходит тошнотворный запах. Пленные зябко жмутся вокруг импровизированной печки, где горят несколько поленьев — единственный способ обогрева. Ночью, укрываясь от первых холодов, они тесными рядами укладываются группами по 300 чел. в плохо освещённых и плохо проветриваемых бараках, на досках, без матрасов и одеял… Из-за отсутствия медицинской организации только 150 тяжелобольных были эвакуированы в госпиталь, 90 из них тяжело больны дизентерией, 60 страдают заболеваниями, связанными с истощением…

Комендант, сам признающий недостаточность питания, называет 3 приёма пищи: первый в 8.30 утра состоит из чёрного кофе и 30 г хлеба; второй в середине дня — из супа, 150 г мяса, 50 г жира, 150 г овощей или 700 г картофеля, третий в 6 часов вечера — чёрный кофе…»

За месяц, с 7 сентября по 7 октября, в этом лагере умерло около 650 человек, или одной трети пленных. Надо сказать, что в других лагерях Брест-Литовска смертность была не так высока, но всё равно за месяц — 1100 человек.

Кстати, о Брест-Литовске есть рассказ вернувшегося оттуда пленного.

Из заявления бежавшего из плена М. Фридкина. 5 марта 1919 г.

«Как только нас привели туда, комендант обратился к нам с такой речью: „Вы, большевики, хотели отобрать наши земли у нас[72], — хорошо, я вам дам землю. Убивать вас я не имею права, но я буду так кормить, что вы сами подохнете“. И действительно, несмотря на то, что мы до этого двое суток хлеба не получали, мы и в тот же день такого не получили, мы питались только картофельной шелухой, продавали последние рубахи за кусок хлеба, легионеры нас за это преследовали и, видя, как собирают или варят ту шелуху, разгоняли нагайками, а те, которые из-за слабости не убегали вовремя, бывали избиваемы до полусмерти.

13 дней мы хлеба не получали, на 14-й день, это было в конце августа, мы получили около 4 фунтов хлеба, но очень гнилого, заплесненного; все на него, конечно, с жадностью набросились, и заболевания, бывшие и до этого времени, но не в большом количестве, усилились (с 7000 пленных невозможно было найти санитаров), больных не лечили, и они умирали десятками. В сентябре 1919 г. умирало до 180 человек в день, никакой медицинской помощи нам не оказывали… В последнее время (около ноября) приезжала комиссия, но это тоже оказало мало помощи…»

Вот интересно: это ещё эксцессы или уже геноцид? Когда администрация лагеря после двухнедельной голодовки кормила людей непригодным в пищу хлебом, она намеренно вызывала эпидемию, или ей просто было наплевать на возможность её возникновения? Комендант действовал вроде бы и сам по себе — но ведь кто-то его на это место поставил и подобрал ему соответствующую команду охранников, кто-то не обращал внимания на жалобы и доносы, которые наверняка были…

Кстати, Фридкин говорит о 7 тысячах заключённых, а комиссия, приезжавшая в ноябре, обнаружила только 3800 человек. Остальные что — уже умерли?

Но бывали лагеря и ещё хуже. Вот худший, причём настолько, что случайно оказавшийся там польский врач не вытерпел и написал не рапорт (поскольку не по службе), а частное письмо начальнику Санитарного департамента Министерства военных дел генералу Гордыньскому.

Из письма полковника Хабихта начальнику Санитарного департамента Министерства военных дел Польши генералу Гордыньскому. 24 ноября 1919 г.

«Я посетил лагерь пленных в Белостоке и сейчас, под первым впечатлением, осмелился обратиться к господину генералу, как главному врачу польских войск, с описанием той страшной картины, которая предстает перед каждым прибывающим в лагерь… Вновь то же преступное пренебрежение своими обязанностями всех действующих в лагере органов навлекло позор на наше имя, на польскую армию так же, как это имело место в Брест-Литовске. Несколько сот человек заплатили за это жизнью и ещё несколько сот должны погибнуть, потому что в нашей армии нет дисциплины, которая заставляла бы каждого исполнять возложенные на него обязанности».

Прервём на минуту чтение. Как всё же провести грань между геноцидом и раздолбайством? Когда умирают сотни и тысячи людей просто оттого, что должностные лица ничего не хотят для них сделать. Почему не хотят — по врожденному разгильдяйству или потому, что москали не люди?

«В лагере на каждом шагу грязь, неопрятность, которые невозможно описать, запущенность и человеческая нужда, взывающая к небесам о возмездии. Перед дверями бараков кучи человеческих испражнений, которые растаптываются и разносятся по всему лагерю тысячами ног. Больные до такой степени ослаблены, что не могут дойти до отхожих мест; с другой стороны, отхожие места в таком состоянии, что к сиденьям невозможно подойти, потому что пол в несколько слоёв покрыт человеческим калом.

Сами бараки переполнены, среди здоровых полно больных. По моему мнению, среди тех 1400 пленных здоровых просто нет. Прикрытые тряпьём, они жмутся друг к другу, согреваясь взаимно. Смрад от дизентерийных больных и поражённых гангреной, опухших от голода ног. В бараке, который должны были освободить, лежали среди других больных двое особенно тяжело больных в собственном кале, сочащемся через ветхие портки, у них уже не было сил, чтобы подняться, чтобы перелечь на сухое место на нарах…

Отсутствие одеял приводит к тому, что больные лежат, укрывшись бумажными сенниками… отсутствие топлива и диетического питания делает невозможным всякое лечение. Американский Красный Крест дал немного продовольствия, риса, когда это закончится, больных нечем будет кормить…»

Впрочем, здоровых в Белостоке тоже не кормили. Мацкевич-то вернулся как раз оттуда.

Из заявления А. П. Мацкевича. 5 марта 1920 г.

«По прибытии в лагерь нас поместили в холодный барак вместе с военнопленными. В бараке нас окружила толпа голых, оборванных и совершенно изголодавшихся людей, похожих на скелеты, с просьбой — нет ли у кого из нас, прибывших, хлеба. Немного позже выяснилось, что пища в лагерях выдаётся такая, что ни один самый здоровый человек не сумеет просуществовать более или менее продолжительное время. Состоит она из небольшой порции чёрного хлеба, весом около 1/2 фунта, одного черепка в день супа. Похожего скорее на помои, чем на суп, и кипятку. В большинстве случаев эти помои, имеющие название супа, выдаются несолёные. На почве голода и холода заболевания доходят до невероятных размеров. Медицинской помощи никакой… Десятки людей помирают ежедневно…»

Вот ещё:

Из рапорта референта по делам пленных при Политическом департаменте Министерства бывшей прусской провинции Польши 3. Пановича о состоянии дел в лагере Стшалково. 5 декабря 1919 г.

«Мы видели залитые водой бараки, крыши протекали так, что для избежания несчастья нужно периодически вычёрпывать воду вёдрами. Общее отсутствие белья, одежды, одеял, и хуже всего — обуви. У пленных нет даже башмаков на деревянной подошве, они ходят босиком, в лохмотьях, обвязанных шнурками, чтобы не распадались… Обеспечение продовольствием удовлетворительное. Кухней руководит избранная из пленных комиссия. Из-за нехватки топлива сейчас готовят еду только раз в день…»

Причём в этом лагере тогдашний начальник действительно старался что-то сделать для своего контингента. Здесь были часовни, госпиталь, баня, даже театр и кинематограф. Но в том, что касается одежды, топлива, обуви, он просто ничего не мог сделать. В рапорте написано, что полковник пытается достать сырьё, чтобы пленные сами могли соорудить себе хоть какую-нибудь обувь. Впрочем, его скоро сменили…

А если руководству наплевать?

Из отчёта полковника медицинской службы д-р Радзиньского о посещении лагеря в Пикулице. Численность пленных — 3089. 17–23 ноября 1919 г.

«Пленные и интернированные размещены отдельно в кирпичных бараках или отремонтированных конюшнях, которые хорошо подходили бы для лагеря пленных, если бы своевременно были оборудованы рамами, окнами и печами, что, однако, сделано не было. По этой причине… стоят два огромных барака, способные вместить около 1700 человек, пустые, тогда как пленные давятся, как селёдка в бочке, в меньших бараках, частично также без рам и печей или только с маленькими комнатными печами, согреваясь собственным теплом.

Обмундирование пленных, особенно большевиков, ниже всякой критики… Одетые в рваньё, без белья, без обуви, исхудавшие, как скелеты, они бродят, как человеческие тени, по бараку, боясь выйти на воздух. В бараках много их умирает, так как, боясь покинуть барак, они не приходят на врачебный осмотр и даже специально скрывают больных, пока смерть их не раскроет. Потому эпидемия дизентерии, сыпного и возвратного тифа производит среди большевистских пленных страшное опустошение. Ежедневно умирает до 20 человек, обращаются за помощью около 100 больных, а ещё 100 скрывается от врачебного осмотра.

Внутреннее хозяйство лагеря настолько плохо, что трудно себе представить ещё худшее хозяйство. Продовольственный склад пуст, нет никаких признаков продуктов на складе. Лагерь живёт тем, что ежедневно получает в хозяйственном управлении, а поскольку это управление не изобилует запасами и часто, кроме мяса и хлеба, ничего больше не выдаёт — пленные голодают, к тому же даже и того, что им полагается, они не получают из-за халатности соответствующих органов…

…Их суточный паёк состоял в тот день из небольшого количества чистого, ничем не заправленного бульона и небольшого кусочка мяса. Этого хватило бы, быть может, для пятилетнего ребёнка, а не для взрослого человека. Этот обед пленные получают после того, как они голодали целый день, около 5 часов дня, потому что в 10 ч. 30 мин. только растопили печь и начали мыть мясо, печь топится сырыми дровами, привозимыми из леса прямо на кухню. Нет ни полена запаса.

В дождь, снег, мороз и гололёд ежедневно отправляют, не сделав своевременно необходимых запасов, за дровами в лес около 200 оборванных несчастных, значительная часть из которых на следующий день ложится на одре смерти.

Систематическое убийство людей!»

Обратите внимание: это пишет не русский и не деятель из МКК, а поляк, военный врач. Это он назвал лагерь в Пикулице лагерем смерти.

Собственно, в этих документах уже указаны все основные проблемы. С течением времени они не менялись. Стало несколько лучше с питанием, с одеждой было всё то же до самого конца (и плевали фронтовые части на все приказы, подрывающие их гешефт), жилищные условия тоже не сильно улучшились.

Да, кстати, мы ведь не коснулись ещё лазаретов! Вот из того же отчёта о лагере в Пикулице:

«В лагере есть лазарет на 100 коек, в котором сейчас находится более 300 больных дизентерией, брюшным и возвратным тифом. Харч получают эти больные тот же, что и пленные, т. е. помимо болезни их добивает ещё голод и ненадлежащее питание.

В переполненных палатах больные лежат на полу на стружках; в палате с 56 больными дизентерией один комнатный клозет с одним судном; а поскольку у пленных нет сил добираться до клозета, они ходят под себя в стружки, которые ежедневно меняются. Воздух в таком помещении ужасный, добивающий пленных. Поэтому каждый день их умирает в этом лазарете и в бараках в среднем по 20 и более…

Лагерь пленных не хочет заниматься захоронением трупов, часто отсылает их в окружной госпиталь в Пшемысле даже без гробов, на открытых телегах, как скот…

Сохранение в лагере существующих условий его быта было бы равноценно приговору всех пленных и интернированных, может, даже с ротой охраны, на гибель и неизбежную, медленную смерть».

20 человек в день, в месяц получается около 600, всего в лагере 3000 пленных. Итого — пять месяцев. Как видим, лагеря смерти бывают и без газовых камер.

Но здесь лазарет, по крайней мере, хоть и переполнен, однако существует. Так бывало далеко не везде…

Из рапорта начальника санитарной служб 1-й дивизии великопольских стрелков майора Майснера об эпидемии сыпного тифа в лагере военнопленных в Бобруйске. 21 февраля 1920 г.

«Эпидемия в лагере пленных началась 15 декабря 1919 г. В это время в лагере было около 2000 пленных… Из-за того, что все пленные лежали на соломе на земле и помещения были сильно переполнены, эти болезни могли распространяться очень быстро. Отсутствие отдельных помещений, чтобы можно было изолировать больных от здоровых… чрезвычайно способствовала распространению эпидемии… Нет ничего удивительного в том, что в первые недели эта эпидемия страшно распространилась. Ежедневно прибывало 30–40 больных, умирали в день вначале 25–30. Предупреждение эпидемии сводилось вначале только к тому, чтобы изолировать подозрительных больных от здоровых. Не было ни средств дезинфекции, ни установок для дезинсекции, ни аппаратов для дезинфекции…

В течение декабря — января из этих двух тысяч пленных не заболели — 274, вылечились — 223, больных на 31.01.20–400, выздоравливающих — 312, умерли — 933».

Надо сказать, что за эти два месяца в лагере решили все проблемы и с дезинфекцией, и с дезинсекцией, устроили госпиталь на 300 коек — но что толку, если практически все пленные переболели, а половина умерла? Разве что ожидать эпидемии дизентерии?

Кстати, о том, чтобы сделать в бараках хотя бы нары, нет ни слова. Пленные по-прежнему лежат на земле — зимой! А ведь это Белоруссия, и зимы там не мягкие.

Впрочем, и в Польше зима в том году выдалась суровая. Это приводило к массовым обморожениям, которые тоже вносили свою строчку в статистику смертности.

Из доклада комитета РКП(б) в лагере № 1 в Стшалково. 23 апреля 1921 г.

«Как раз к зиме, особенно суровой в том году (1919 г. — Авт.) люди оказались буквально голыми и, вынужденные по 20–30 минут простаивать у кухни в очереди за обедом, отмораживали конечности… Из-за температуры — 3–4° в бараках была масса обморожений… Хроническое отсутствие перевязочных материалов вынуждало хирургический отдел по 3–4 недели не делать перевязок. Результат — масса гангрен и ампутаций… не дававших почти ни одного случая выздоровления. Допотопный автоклав с разбитым манометром и термометром давал сомнительную стерилизацию, септические заражения и смерти…»

…Уже по приведенным документам видно, что умерших никак не могло быть 16 тысяч. Главная война ещё не началась, пленных мало: не то 7, не то 13, не то 35 тысяч человек — а счёт умерших уже идёт на тысячи.

Надо отдать должное польскому командованию — оно добросовестно отдавало все нужные приказы, требовавшиеся для того, чтобы с пленными обращались достойно. Но здесь была та же проблема, что и в белой армии — приказы не исполнялись или исполнялись слишком поздно, как в Бобруйске. А добиться их выполнения командование то ли не умело, то ли не хотело…

Врачи постоянно пишут о небрежении администрации, администрация жалуется на наплевательское отношение вышестоящего начальства и недостаток финансирования. Управление военного строительства, отвечавшее за состояние лагерей, вообще ничего не делает.

Не делает или не хочет? Где грань между раздолбайством и геноцидом?

…Это не специально отобранные документы, они приводятся в сборнике снова и снова, с удручающим однообразием. Есть и хорошие лагеря — но там пленные всё равно раздетые, босые, без одеял — разве что меньше голодают. Тёплый барак впору в музее выставлять. А ведь это 1919 год, пленных ещё немного. Станут ли лучше условия, когда их прибудет сто тысяч?

Вопрос, конечно, риторический.

Нет, всё понятно — страна только что образовалась, на её территории идёт война, есть трудности с продовольствием, да ещё феноменальный польский бардак. Но ведь Антанта пожертвовала Польше 3 миллиона комплектов обмундирования! Это в четыре раза превышало потребности польского войска. Никто не говорит, что пленных надо было одевать в новенькие мундиры, но одежду второго срока им что — нельзя было выдать? Тем более что раздевали пленных польские солдаты, за которых правительство должно же нести хоть какую-то ответственность? Или антантовское обмундирование заждались всё на том же базаре?

И ведь что интересно: польская сторона, отчаянно оспаривающая количество умерших, совершенно не отрицает все эти ужасы. Но при этом даже не помышляет о покаянии. Впрочем, Бог с ним, с покаянием, для этого дела ксендзы есть — но хотя бы голову можно склонить сокрушённо? Да, признаем, мы поступили тогда по-скотски. Нет, они ведут себя как избалованный ребёнок: наш бэби всегда прав, это люди вокруг злые.

Прототип Бухенвальда

Ладно, скотские условия существования в лагерях можно списать на неразбериху. У нас тоже всякое бывало, а уж у белых даже в армейских госпиталях такое творилось… Но вот человеческое отношение к пленным от финансирования не зависит.

Вспомним еще раз рассказ А. П. Мацкевича. Помните, он говорил, что при обыске в вагоне за малейшее неповиновение жестоко избивали?

«Я, например, получив только две пощечины за своё одеяло, которое выдал почти что беспрекословно, а других товарищей, как, например, Башинкевича и Мишутовича, избивали не только в вагоне, но и на поле… Всех нас, когда вывезли из города в Белосток, остановили на поле только для того, чтобы избить вторично Башинкевича и Мишутовича».

И далее, в лагере:

«Кроме голодной смерти, многие погибают от побоев со стороны варваров жандармов. Одного красноармейца (фамилии не помню) капрал по бараку так сильно избил палкой, что тот не в состоянии был подняться и встать на ноги. Второй, некто т. Жилинский, получил 120 ударов прутьев и помещён был в околодок[73], т. Лифшиц… после различных пыток совершенно умер. Фаин, глубокий старик… ежедневно подвергался пыткам в виде отрезания бороды тесаком, нанесения ударов штыком по голому телу, маршировки ночью в одном белье морозом и т. п.»

Это не исключительное воспоминание. Били почти везде — хотя, в общем-то, издевательства над пленными запрещены международными конвенциями, которые к тому времени уже существовали. Администрация лагерей битью не препятствовала. Случались истории и посерьёзнее.

Из заявления бывшего пленного Д. С. Климова. 6 апреля 1921 г.

«В январе месяце в 1 отделении лагеря Стшалково убит польским постерунком (часовой. — Авт.) взводный командир т. Ищенко за то, что часовой приказывал ему встать в строй и идти работать. Но т. Ищенко, как взводному, которому работать не полагалось, что он и объяснил постерунку. Тем более что т. Ищенко был совершенно не из того барака, из которого брали людей, и проходил случайно из уборной.

Объяснив постерунку, что он не должен идти на работу — пошёл в свой барак. Постерунок выстрелил и убил его наповал. Дело не разбиралось. Постерунок ходит на воле и по сие время…

Около Цеханова польский генерал (хорошо говорил по-русски) спрашивал бывших царских офицеров, когда отозвался т. Ракитин, он его застрелил из револьвера. Комполка, коммунист т. Лузин остался жив только благодаря тому, что в барабане револьвера больше не было патрон».

Значительная часть пленных работала в так называемых рабочих командах. Оттуда, в общем-то, поступало меньше жалоб, потому что этих людей поневоле приходилось обеспечивать одеждой и обувью и относительно прилично кормить. Обращение бывало всякое, но лучше, чем в лагерях, особенно у тех, кто работал на хозяев, — хотя и у хозяев били. Иногда и казусы всякие случались — так, один из помещиков, у которого работало 17 пленных, заставлял их быть загонщиками на заячьей охоте.

Но бывало и совсем плохо.

Из письма от военнопленных красноармейцев 133-й рабочей команды. 18 июня 1921 г.

«Вот уже 10 месяцев как мы находимся в плену. Нас не считают за людей, а издеваются над нами, как над скотом.

На работу выгоняют палками, на работе тоже бьют. И так, что работаем по 12 часов в сутки и никогда не слышим ласкового слова, кроме „прендзей“ да „язда“.[74]. Работаем мы на снарядных складах. Работа невыносимая, так что иногда некоторые из наших товарищей падают под натиском 6–7 пудовых ящиков со снарядами. Злоупотребления на каждом шагу. Но если кто-нибудь осмелится что-нибудь сказать на неправильные действия какого-нибудь капрала или сержанта, не говорю уже об офицерах, то его избивают сначала кулаками. А после того ещё и дадут от 15 до 25 розог. За побег или даже за подозрение к побегу бьют розгами от 25 до 35. Продовольствие полностью никогда не получаем, так что всегда ходим голодные. А они пьют вино на наши деньги, получаемые от продажи продуктов».

Когда уже после заключении мира наши представители стали проверять условия содержания заключённых, выяснилось, что били почти везде, почти все и за что угодно. «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать»… Вот причины избиений в форте Зегж (из доклада уполномоченного РУД[75] К. Лапина). Пленных били за то, что:

— заступился за товарища, сказав: «Пане, не вольно бить»;

— громко приветствовал товарищей в бараке;

— на работе сказал, что пора идти обедать;

— взял для подушки солому во дворе;

— не так глубоко, так хотел караульный, сажал свеклу;

— пятеро пленных не смогли тащить телегу, в которую их запрягли;

— вечером пошёл в уборную.

И это не говоря о многочисленных избиениях во время работы.

Резюме из того же доклада:

«О каком бы то ни было праве здесь не может быть и речи. Если из гуманных соображений человек имеет даже к животным известное отношение, то здесь пленный поставлен, безусловно, ниже животного. Над ним издевается всякий попавший навстречу пленному простой солдат, и пленный ежится, уже увидев его, и, проходя мимо его, т. к. он не уверен, что его не ударит проходящий с палкой в руках поляк (у всех солдат, несущих службу около пленных, имеются палки)…»

Если соблюдать конвенции, зачем вооружать палками лагерную охрану?

Во всём сборнике только три раза говорится, что офицеров из лагерной администрации привлекли к суду — и то одного не за издевательства над пленными, а за воровство, а двух других вообще непонятно за что. И уж можно быть точно уверенными: если бы у поляков имелись документы о привлечении к суду за халатность, повлёкшую массовую гибель пленных, или за жестокое с ними обращение, они бы их выложили.

Наконец, уже в 1921 году, польские власти, явно под нажимом советских, начали следствие против очередного коменданта лагеря в Стшалково поручика Малиновского. Узнав об этом, люди из лагеря, находившиеся в рабочей команде в Варшавской цитадели, несмотря на своё уязвимое положение, передали письмо с изложением показаний, которые они готовы были подтвердить под присягой и на суде. Там рассказывается о некоторых подвигах славного поручика на ниве садизма.

«Пленные в лагере были лишены всякой одежды, ходили в костюме Адама, счастливцами были некоторые, которые имели на пояснице кусок матраца; по распоряжению Малиновского каждый барак беспрерывно проветривался, на дворе голых держали по несколько часов для проверки или по какому-либо другому случаю. И это при сильном ветре и морозе до 10 градусов и более. В бараках дырявых и гнилых люди набиты были как сельди в бочке. Подстилки никакой, ни соломы, ни стружек. В баню гоняли пленных большими партиями, заставляя мёрзнуть голодных, забитых больных на дворе при всякой погоде, до и после бани. Такое обращение и антисанитарные условия были причиной смерти пленных красноармейцев. Никакие меры пор. Малиновским не принимались, наоборот, ему как садисту, испорченному нравственно, приятны были наши мучения голода, холода и болезни.

Кроме этого, пор. Малиновский ходил по лагерю в сопровождении нескольких капралов, имевших в руках жгуты-плётки из проволоки, и кто ему нравился, приказывал ложиться в канаву, и капралы били сколько было приказано, если битый стонал или просил пощады, пор. Малиновский вынимал револьвер и пристреливал… Если часовые (постерунки) застреливали пленных, пор. Малиновский давал в награду 3 папироски и 25 польских марок Неоднократно можно было наблюдать такие явления: группа во главе с пор. Малиновским влезала на пулемётные вышки и оттуда стреляла по беззащитным людям, загнанным, как стадо, за загородку… Никакие репрессии по отношению к пленным со стороны конвойной команды не устранялись, а поощрялись, некоторые часовые за удальство считали пускать пули в бараки, и днём и ночью прицеливались в том направлении, где спят пленные…»

В сборнике ни слова не говорится о том, чем закончился суд над поручиком. Скорее всего, ничем или почти ничем. Но, может быть, стоит посмотреть в списках расстрелянных в 1940 году эту фамилию. Если мы найдём там какого-нибудь капитана или полковника Малиновского, станет яснее, за что в СССР после сентября 1939 года расстреляли некоторое количество польских пленных (хотя не 4 тысячи и не в Катыни).

Польские власти поступили умнее, чем немецкие — они не оставили инструкций по массовому умерщвлению, хотя их лагеря ничуть не лучше немецких. У одних — орднунг, у других — бардак, а результаты одинаковые. Впрочем, если бы советские пленные находились в Польше не год, а четыре, как в Германии, вряд ли после войны имело бы смысл говорить об обмене пленными — разве что о возвращении поляков.

Но у Стшалково и Бухенвальда куда больше общего, чем можно подумать на первый взгляд. И там и там пленных делили на группы с разным обращением и разными условиями существования. Причём деление это проводилось по национальному признаку.

…Ещё в начале 1920 года, перед нападением на Россию, польское правительство отпустило по домам пленных армии ЗУНР. Однако после апреля 1920 года в лагерной статистике снова появляются украинцы. Откуда они взялись — ведь армия УНР сражалась на стороне Польши, а Украину защищала единая Красная Армия, а не объединённые войска РСФСР и УССР?

А тут дело в хитростях сортировки. Пленные разбивались на несколько категорий — что, в общем-то, оправдано. Но эти категории отличались по условиям содержания. А когда у одних эти условия плохо совместимы с выживанием, а у других вполне совместимы, то вопрос, по каким критериям проводится разделение, становится очень существенным.

Всех политически активных коммунистов отделяли, изолировали и содержали в наихудших условиях — это понятно. Правда, практика показывает, что там, где пленные сохраняют сплочённость и организованность, смертность всегда меньше — а уж чего-чего, а этих качеств у коммунистов было с избытком. А вот деление политически неактивной массы проводилось по национальному признаку. Отдельно выделяли поляков, мобилизованных на советской территории. Им создавали привилегированные условия и «разъясняли национальные интересы». Отдельно помещали выходцев с Правобережной Украины — с территории, на которой Пилсудский всё ещё собирался устроить свою марионеточную УНР. Им тоже «разъясняли национальные интересы» и агитировали за вступление в армию этого государства. Большевиками называли русских — один из наших уполномоченных по делам военнопленных так и пишет в своём отчёте: поляки никогда не употребляют слова «русский», только «большевик». Их тоже делили на несколько частей. Выходцев из Псковской, Витебской, Смоленской, Новгородской и Минской губерний, а также казаков предоставляли в распоряжение эмиссаров Булак-Балаховича, которые «разъясняли» и тоже агитировали. Кстати, самым мощным стимулом являлась не пропаганда, а то, что согласившимся создавали хорошие условия. Было ещё несколько малочисленных категорий: выходцы из Восточной Европы, из Прибалтики и скандинавских стран. Евреев тоже отделяли от остальных и, кроме того, делили на российских и польских.

Обращение с разными категориями пленных было разным. Хуже всех относились к коммунистам и евреям.

Из телеграммы председателя делегации на мирных переговорах с Польшей А. А. Иоффе в НКИД. 14 декабря 1920 г.

«В польских лагерях все военнопленные разбиты на 4 группы… Эти подразделения вызваны официальным польским распоряжением и всюду одинаковы, устанавливая следующие 4 категории. „Категория русских“. Это группа, поддающаяся белогвардейской агитации. Они живут в сносных условиях, в их распоряжении находятся школы, библиотеки, у них имеются кровати. Это переходная ступень на дороге в белогвардейские формации (не этих ли показывали британскому послу? — Авт.). Вторая группа: „поляки“, т. е. бывшие наши красноармейцы польской национальности. Они также в более хороших условиях. Часто они переливаются в польские национальные части. Третья категория: „большевики“, самая многочисленная — это красноармейцы, взятые в плен в Красной Армии и не подходящие ни под одну из других категорий. („Украинцев“ уже нет — по-видимому, с окончанием войны исчезла надобность в армии Петлюры. — Авт.) Четвёртая категория — это красноармейцы, о которых есть доказательство, что они коммунисты. Их положение самое тяжёлое. В то время как первые три категории имеют возможность двигаться в пределах лагеря, коммунисты заключены в отдельные бараки, окружённые отдельными проволочными заграждениями каждый, причём жители одного барака не имеют права сноситься с другим. Они содержатся в тюремном режиме, и только с трудом удалось добиться разрешения для них коротких прогулок два раза в день… В таком же режиме, как коммунистов, держат всех пленных красноармейцев евреев, содержа их в отдельных бараках. Их режим ухудшается вследствие культивируемого в Польше антисемитизма».

Из письма представителя Российского общества Красного Креста Ст. Семполовской в Польское общество Красного Креста. 6 декабря 1920 г.

«В лагерях в Стшалково, Тухоли, Домбе евреи и „коммунисты“ содержатся отдельно и лишены целого ряда прав, которыми пользуются другие категории пленных. Они содержатся в самых плохих помещениях, всегда в „землянках“, совершенно лишены подстилки из соломы, хуже всего одеты, почти разуты (в Тухоли евреи почти все были босыми 16/XI, когда как в других бараках преобладают обутые…)…Эти две группы сидят взаперти, т. е. почти без движения. Имеют прогулки по 10–20 минут[76]…

К этим двум группам самое плохое моральное отношение — больше всего жалоб на побои, плохое обращение… В Стшалково начальство просто заявило, что лучше всего было бы эти группы расстрелять, что этим группам предлагаемую мною помощь не передадут…

Из Доббе ко мне поступают также жалобы на третирование евреев — избиение евреев мужчин и женщин и нарушение норм приличия солдатами при купании евреек. В Стшалково „коммунисты“ жаловались также на приказ петь „Боже, царя храни“… также жаловались, что во время короткой прогулки офицеры командуют им по 50 раз лечь — встать… Офицер объяснил, что это „гимнастическое упражнение для лишённых возможности двигаться“…»

Из доклада вернувшихся из плена коммунистов П. Н. Рыжакова и В. Володина в ЦК РКП(б) и ВЦИК. 12 апреля 1921 г.

«Жизнь коммунистов… была особенно ужасной. Это один сплошной кошмар, пытка. Коммунистов избивали, гоняли работать и били, заставляли петь „Боже, царя храни“. Врывались солдаты ночью и устраивали инквизицию, вбегали с криком: „Вставай, збюрка“, и били каждого и всякого чем попало и как попало. Было время, когда коммунисты… не спали по неделям. И только по заключении мира и приезде разных польских комиссий эти зверства прекратились».

Ещё любопытный момент из быта лагеря в Стшалково.

«Большой ненормальностью в лагере является то, что комендантами бараков, секций и отделов назначены казаки, бывшие балаховцы и бредовцы[77] которые для того, чтобы выслужиться, жестоко издеваются над военнопленными-красноармейцами, избивают, заставляют бегать, работать, сажают под арест и т. д. На кухне, в разных складах, цейхгаузах то же… Характерен мой разговор с польским генералом в Барановичах (во время следования для обмена). К нам в казарму, в которой находилось около 50 человек, предназначенных в Россию, пришёл генерал, говорящий хорошо по-русски. Он спросил, как нам жилось в лагере… На одну из причин скверного житья указали на избиение, тогда он ответил: „Мы тут ни при чём, вас бьют свои же русские, казаки, это ваше дело“. Я ему сказал, что не следовало бы поощрять их в этом, что делает лагерная администрация».

Скажите честно — вам это ничего не напоминает? Как вы думаете, сходство польских и гитлеровских лагерей — это передача опыта или просто внутреннее сродство?

А вот случай и вовсе из ряда вон — поляки перепутали своих и чужих. Правда, это газетная статья с характерным заголовком: «Правда ли это?» — но всё же…

Статья из ежедневной газеты «Курьер новы». Не позднее 16 января 1920 г.

«Несколько дней тому назад через Варшаву проходил отряд латышей, насчитывавший несколько сот бывших солдат Красной Армии, насильно мобилизованных во время занятия Латвии советскими войсками. Эти солдаты во главе с офицерами добровольно перешли на польскую сторону, чтобы таким способом вернуться на родину.

Они очень доброжелательно были приняты польскими частями, а перед отправкой их в лагерь им выдали свидетельство, что они добровольно перешли к полякам.

Но по пути в лагерь начался систематический грабёж, с пленных снимали всё, иногда их оставляли в одном белье. Некоторые сумели спасти часть своих вещей, но и у них всё отобрали в лагере в Стшалково. Они остались почти без одежды и обуви, в лохмотьях и босиком.

Но всё это было ничем по сравнению с систематическим истязанием латышей. Началось с назначения 50 ударов розгой из колючей проволоки, причем им было заявлено, что латыши как „еврейские наймиты“ живьём из лагеря не выйдут. Более десяти пленных умерли из-за заражения крови. Затем в течение трёх дней пленных оставили без еды и запретили под угрозой смерти выходить за водой. Двух пленных, Лациса и Шкурина, расстреляли без всякой причины. Угроза, вероятно, была бы исполнена и никто из латышей не вышел бы из лагеря живым, если бы капитан Вагнер и поручик Малиновский не были отданы под суд. После приезда следственной комиссии положение несколько улучшилось, но многие умерли из-за болезней, холода и голода.

Сейчас, наконец, их отправили на родину. Отпустили их зимой в тех же лохмотьях, в которых они пребывали в лагере».

Может быть, упомянутые капитан и поручик являлись тайными агентами большевиков? Сколько человек пополнения получат красные латышские стрелки, когда эти парни вернутся домой — из числа их самих, а также тех, кто слушал их рассказы?

«Зона смерти»

В 1920 году положение с продовольствием улучшилось. Во всём остальном много лучше не стало. Лагерь за лагерем являют собой одну и ту же картину (только народу там теперь намного больше):

Домбе:

«Люди жаловались, что ночью невозможно спать от холода… Отапливаются бараки железными печками, однако их при осмотре ещё не было. Большинство без обуви — совсем босые. Одежда грязная и оборванная. Особенно нуждаются в верхней тёплой одежде. Кроватей и нар почти нет… Ни соломы, ни сена нет вовсе. Спят на земле или на досках… В баню ходят приблизительно раз в 2 месяца…

Нет белья, одежды; холод, голод и грязь, и всё это грозит громадной смертностью. Администрация не нашла возможным показать мне отхожие места, несмотря на мои неоднократные требования».

Стшалково:

«Состояние здоровья пленных ужасающее и гигиенические условия отвратительные. Большинство зданий — это землянки с продырявленными крышами, земляным полом… окна забиты досками вместо стёкол, и даже те окна, где есть стёкла, в большинстве не открываются… Многие бараки переполнены. Так, 19 октября с. г. барак для пленных коммунистов был так переполнен, что, входя в него посреди тумана, было вообще трудно что бы то ни было рассмотреть. Пленные были скучены настолько, что не могли лежать, а принуждены были стоять, облокотившись один на другого…»

Дальше про одежду и обувь — к чему повторять? Этим пленным, впрочем, повезло — им выдали одежду, закупленную польскими властями после английских солдат — тоже лохмотья, но хоть что-то…

«Грязь царствует повсюду. Белья для смены почти нет ни у кого, многие пленные жаловались, что они не меняли бельё в течение 3-х месяцев. Мытьё происходит в общей прачечной без мыла, в холодной воде, вода из кранов еле-еле течёт… Каждый день пленные моются холодной водой у колодца. Какой это будет ужас зимой».

Вот буквально крик командира укрепрайона Модлин — по-видимому, просто порядочного человека, ибо что ему до лагерей?

«Докладываю господину генералу, что среди пленных, дислоцированных в укрепрайоне Модлин, свирепствует эпидемия желудочных заболеваний („холерина“[78]). В настоящее время в госпитале 900 желудочных больных, из числа которых почти десять процентов смертельных случаев… Главные причины заболевания — поедание пленными различных сырых очисток и полное отсутствие обуви и одежды. Прошу о безотлагательных распоряжениях для спасения остальных».

Тогда, 28 октября, начальник укрепрайона ещё не знал, что это была не холерина. Но уже в начале ноября стало ясно, что к прежним болезням пленных — тифу и дизентерии — прибавилась ещё и холера. Вскоре она появилась и в 40-тысячном лагере в Стшалково. Болезнь начала перекидываться на местное население, которому пришлось расплачиваться за нечеловеческие условия содержания пленных.

Мы совершенно не трогали ещё один лагерь — Тухоль, «зону смерти». Ближайшей зимой здесь погибнет, по разным данным, 2–22 тысячи человек. В ноябре в Польше появились наши уполномоченные по делам военнопленных. Вот один из отчётов, о концентрационном пункте для раненых в Тухоле, которых к тому времени было там 1700 человек.

«Большинство это раненные в конечности, многие с ампутированными ногами, многие с поломанными или раздробленными костями. Больные и раненые там находятся с августа с. г. Больничные здания представляют собой громадные бараки, в большинстве случаев железные вроде ангаров. Все здания очень ветхие и испорченные, в стенах дыры, через которые можно просунуть руку. Каждый барак разделяется на две большие палаты, отапливаемые кирпичными или железными печками для торфа. Холод обыкновенно ужасный. Говорят, что во время ночных морозов стены покрываются льдом. Больные лежат на ужасных кроватях, многие — на совсем поломанных и очень маленьких. Все на грязных матрацах без постельного белья, только 1/4 часть имеет какие-то одеяла, покрыты все грязными тряпками или одеялом из бумаги… Подушек нет вовсе. Все жалуются на холод, который не только не даёт возможности залечить раны, но причиняет, по мнению врачей, большие страдания раненым… Мыла нет, так что больных моют мылом раз в неделю, иногда раз в две недели. Некоторые больные были совсем без рубашек, многие указывали на чёрное от грязи бельё, т. к. не меняли его с августа месяца.

Врачебного персонала очень мало, даже сестёр… Медицинский персонал жалуется на полное отсутствие перевязочных средств, особенно бинтов и ваты».

…Начальство спохватилось лишь 22 ноября, осознав, что зимы население лагерей попросту не переживёт — а ведь война закончилась, и скоро придётся отчитываться за пленных. Совещание в верхах приняло решение: быстро подготовить лагеря к зиме, передать 15–20 тысяч комплектов обуви и шинелей, выделить диетические пайки истощенным пленным и пр.

Как вы думаете, решение было исполнено? Правильно! 6 декабря военный министр Польши Соснковский пишет:

«К сожалению, фактическое состояние свидетельствует, что мои прежние приказы в этой области столкнулись с неумением и непониманием соответствующих исполнительных органов».

Прежние… А этот и последующие?

И ужас зимой наступил. Много писали про Тухоль, но вот что творилось в Стшалково.

Из доклада комитета РКП(б) в лагере № 1 в Стшалково. 23 апреля 1921 г.

«В последнюю эпидемию тифа и холеры в Стржалковском лагере умирало до 300 человек в день, конечно, безо всякой помощи, потому что даже хоронить их не успевали… Борьба с холерой сводится к нулю… Больных кладут по двое на кровать, происходит обмен болезнями. Из-за отсутствия мест больных выписывают на следующий день после падения температуры. Новые приступы — и результат: в мертвецкой до потолка трупов и горы вокруг неё. Трупы лежат по 7–8 дней, объедаемые крысами, а порядковый номер списка погребения перевалил на 12-ю тысячу. Тогда как за всё время германской войны он достиг только 500… По имеющимся данным, такие же результаты дала эпидемия в лаг. Тухоль…»

А вот какой-то совсем небольшой лагерь в Пулаве.

Из доклада председателя РУД Е. Я. Аболтина и уполномоченного РУД К. Лапина. 2 мая 1921 г.

«Что в прошлом, т. е. до заключения мира с Польшей, жизнь наших военнопленных в польских лагерях была один сплошной кошмар, станет ясно каждому; полчаса побеседовавшему с военнопленными. Сам начальник пункта не отрицает этого, указывая, что его предшественник (какой-то майор) был чрезвычайно жестокий человек и ничего не предпринимал для улучшения жизни военнопленных.

Во время пребывания этого майора в должности начальника пункта развилась эпидемия сыпного тифа, причём смертность достигла самой невероятной цифры — 30–40 %.

По сведениям начальника пункта, с 4 октября 1920 года по 1 апреля умерло 540 человек, т. е. приблизительно 1/3 всего наличного состава лагеря. По сведениям же военнопленных, в течение всего этого срока умерло не меньше 900 чел., зарытых на левом берегу Вислы (по 30–40 человек голыми вместе) в ямах. Для пресечения эпидемии майором ничего не предпринималось, и в конце концов этот палач сам пал жертвой этой же эпидемии…»

Маленький нюанс: с началом репатриации в Пулаве был устроен приёмно-пропускной пункт, где собирали пленных и формировали эшелоны.

Так вот: там же проводили и санобработку. Санобработка по прибытии с фронта в лагерь — дело обычное, но чтобы обрабатывали тех, кого отправляют из лагеря домой…

Вообще-то это неправильно — употреблять в исторических работах слово «верить». Но всё же: прочитав всё это, вы верите, что в польском плену погибло только 16 тысяч красноармейцев?

В декабре 1920-го началась передача пленных советским властям. Производилась она весьма цинично. Поляки даже не пытались скрыть перед «этими москалями» состояние пленных, их просто вышвыривали в сторону России.

Из докладной записки зам. Председателя Белорусской комиссии по эвакуации населения С. Кагана. 15 декабря 1920 г.

«Сообщаю, что 10/XII с. г. во исполнение постановления согласительной комиссии об обмене 18 польских военнопленных на 36 военнопленных красноармейцев, я выехал в м. Столбцы… Красноармейцы прибыли чрезвычайно изнурённые и истощённые, в лохмотьях, и один даже без всякой обуви. Жаловались на дурное питание и обращение; вагон был совершенно не приспособлен к перевозке и даже не был очищен от свежего конского навоза, который лежал слоем в 1/4 аршина… По прибытии в Минск и по осмотре врачом 30 красноармейцев были отправлены в изоляторы Белкомэвака, а остальные — в общежитие».

Естественно, для репатриации выбирали пленных, которые считались здоровыми. Тем не менее из 36 человек 30 были отправлены в больницу. Кстати, как вы полагаете, конский навоз — это неопрятность или сознательное оскорбление?

В дальнейшем отправляемых на родину как-то одевали, но весьма своеобразно: для того чтобы одеть отъезжающих, отбирали последнее у тех, кто остаётся. Какой был в этом смысл? Самый прямой: к тому времени начала поступать гуманитарная помощь, да и РУД покупала одежду для пленных, так что были неплохие шансы, что к тому времени, когда начнут отправлять последние эшелоны, польской стороне тратиться на одежду уже не придётся.

В марте поляки ещё раз показали себя. Казалось бы, договор подписан, надо выполнять. Но вот смотрите, что произошло.

Из доклада вернувшихся из плена коммунистов 77. 77. Рыжакова и В. Володина в ЦК РКП(б) и ВЦИК. 12 апреля 1921 г.

«В пятницу 4 марта сержант 1-го отделения Яворский пришёл к нам, коммунистам, в бараки и официально объявил, что в воскресенье, 6 марта, все коммунисты отправляются на родину. 5 марта нас водили в баню и начали выдавать обмундирование… Вдруг приходит поручик и заявляет, что пришло распоряжение из Варшавы от Министерства военных дел — оставить коммунистов до особого распоряжения. В это время стало известно о Кронштадтском мятеже. И коммунисты были задержаны (наше мнение) в связи с этим событием. Нам известно, что красноармейцам в лагере говорили агенты Савинкова — Балаховича, указывая на наши бараки: „Советская власть в России пала, за все наши муки ответят своими головами вот эти два барака коммунистов“. Мы подозреваем, что они намеревались учинить неслыханное зверство».

Вот интересно: если бы кронштадтское восстание не было так быстро разгромлено, стал бы Пилсудский соблюдать перемирие или начал бы второй акт завоевания «восьми воеводств»?

Коммунисты лагеря Стшалково сориентировались быстро. Они объявили голодовку — и администрация, по-видимому, попросту перепугавшись, всё же отправила их домой. Тем более что мятеж к тому времени был подавлен, и стало ясно, что польскому правительству придётся сосуществовать с Советской Россией ещё неопределённое время.

Впрочем, послабление было временное. Как отмечено в протоколе 11-го заседания российско-украинско-польской смешанной комиссии по репатриации от 28 июля,

«…польское командование лагерей как будто бы в отместку после первого приезда нашей делегации резко усилило свои репрессии. Получивши выговор центральной власти за свои послабления, допущенные ими в майских постановлениях с нашими уполномоченными, командование лагерей стремится сторицей исправить свою ошибку и свою оплошность, выместив это на положении военнопленных».

Как видим, не все приказы польского руководства не исполнялись. Некоторые исполнялись весьма охотно. А РУД нисколько не сомневалась в преднамеренности зверств в лагерях.

«Красноармейцев бьют и истязают по всякому поводу и без всякого повода. Красноармейцев калечат, когда они не отдают свою последнюю рубашку; которую хотя надеть на отправляемых в Россию. Его избивают и истязают, когда он ночью не по всем правилам вытянулся в струнку; его просто истязают ночью польские солдаты ради потехи и удали, его избивает и глумится над ним всякий „балаховец“ который при подписании мира с Россией имеет возможность свободно ходить по всему лагерю и при помощи своих кулаков показывать свою лояльность Советской России».

…Всё это ни в коей мере не преувеличение, а честная выжимка из толстенного сборника, составленного в основном из документов, предоставленных польской стороной. Кстати, данные польских проверок, в общем-то, не противоречат советским. В том, что касается общей картины, они совпадают, просто поляки (поскольку инспекции проводили в основном врачи) больше внимания обращают на условия жизни и санитарное состояние лагерей, а наши — ещё и на обращение. И в качестве резюме для тех, кто все жё добрался до конца этой безысходной, тягостной главы — выдержка из доклада Е. Я. Аболтина, председателя российско-украинской делегации, написанного уже после окончания обмена, в феврале 1922 года.

«Может быть, ввиду исторической ненависти поляков к русским или по другим и экономическим, и политическим причинам, военнопленные в Польше не рассматривались поляками как обезоруженные солдаты противника, а как бесправные рабы. Жили военнопленные в построенных германцами старых деревянных бараках. Пища выдавалась негодная для потребления и ниже всякого прожиточного минимума. При попадании в плен с военнопленного снимали всё годное к носке обмундирование, и военнопленный оставался очень часто в одном лишь нижнем белье, в каковом и жил за лагерной проволокой…

Содержа пленных в нижнем белье, поляки обращались с ними не как с людьми равной расы, а как с рабами. Избиения в/пленных практиковались на каждом шагу. В протоколе 9-го заседания Смешанной комиссии от 8. VII.21 г. сказано: „Избиения красноармейцев, имеющие характер эпидемии, до сего времени не прекращаются“.

В том же протоколе дальше говорится, что военнопленные не могут быть обращены на работы, унижающие человеческое достоинство, как-то: запряжка в телеги, плуги, бороны. В протоколе, составленном в лагере Стржалково 4 мая 1921 г., который подписан и представителями Польправительства, говорится: „Предлагается не заставлять в/пленных возить на себе бочки с нечистотами. Устранить это увеличением конского состава“.

Смертность пленных при вышеуказанных условиях была ужасна. Сколько умерло в Польше наших военнопленных, установить нельзя, так как поляки никакого счёта умершим в 1920 г. не вели…

В лагерях помещалась половина в/пленных, другая же половина находилась на работах, но и находящиеся в рабочих дружинах не были в лучшем положении. Истощённых и полуодетых, несмотря на погоду и время года, гоняли на самые разнообразные и непосильные работы. Плата за работу полагалась по приказу 18 марок в месяц, но в большинстве случаев её не платили. Рабочее время было неограниченно[79]».

Ну и напоследок совершенно прелестная подробность. Польское правительство, эксплуатируя пленных как рабов, попыталось ещё и предъявить РСФСР счёт за их содержание. Но тут уже не вышло. Наши представители опросили пленных и подсчитали, что всего польской стороной на их содержание было потрачено около 1,5 млрд польских марок, а наработали наши пленные в Польше на 6 млрд. марок. После чего поляки полностью потеряли интерес к взаиморасчетам[80].

Итак, на родину в 1921 году вернулось 76 тысяч пленных. Не все из них дожили до 1939 года, но многие дожили. И как вы думаете, сколько из них, узнав о том, что нашими войсками взято 180 тысяч польских пленных, тут же уселись писать заявления в НКВД, вспоминая имена своих палачей в надежде, что кто-то из них всё же достался нашим?

Доктор исторических наук Николай Антипенко был во время войны заместителем командующего 1-го Белорусского фронта по тылу. Впоследствии он рассказывал своему ученику Александру Колеснику:

«Когда советские войска в 1944 году вошли в Польшу, то 18 бойцов, которые когда-то были в польских лагерях, просто пришли в ярость и из чувства мести рвались в те места, где их когда-то содержали. Они, кстати, узнали там и некоторых представителей администрации, которые тогда были живы. Пришлось силой их утихомиривать, чтобы их чувство мести не выплеснулось в расправу над поляками. Польское руководство тогда клятвенно заверило, что будут поимённо восстанавливать списки всех погибших красноармейцев. Будут установлены памятники, будет установлен храм, в котором воздадут все необходимые покаяния…»[81]

Однако, ждём до сих пор…

Глава 10

Тайная война