Карамболь Нессер Хокан

Он достал из кармана пиджака кассету с пленкой.

— Я тоже не могу предложить какое-нибудь евангелие, — признался он. — Но если вы захотите получить представление о нашей ситуации, можете это прослушать. Здесь сегодняшнее обсуждение. Разумеется, не какое-нибудь там peak experience,[19] но вам ведь известно, как все обычно происходит. Того, чей голос вы не узнаете, зовут Боллмерт.

— Все-таки что-то, — сказал Ван Вейтерен. — Я замечаю, что держаться в стороне нелегко.

— Вполне понятно, — согласился Рейнхарт. Он достал фотографию Веры Миллер. — Эта женщина вам знакома?

Ван Вейтерен несколько секунд разглядывал фотографию.

— Да, — ответил он. — Она.

— Что? — воскликнул Рейнхарт. — Что вы, черт возьми, имеете в виду?

— Если я, конечно, не ошибаюсь, — сказал Ван Вейтерен, возвращая снимок. — Медсестра из больницы Хемейнте. Она занималась мной, когда мне пару лет назад оперировали кишечник. Приятная женщина, зачем она тебе понадобилась?

— Это Вера Миллер, которую нашли убитой в Корриме в воскресенье утром.

— Та, что как-то связана с Эрихом?

Рейнхарт кивнул:

— Это всего лишь гипотеза. Пока очень зыбкая, хотя, возможно, вы могли бы ее подтвердить?

Официант принес пиво. Они выпили по глотку. Ван Вейтерен снова посмотрел на фотографию и с мрачным видом помотал головой.

— Нет, — сказал он. — Я помню ее по чистой случайности. Я правильно понимаю, что связь подметил Меуссе?

— Да. Он полагает, что на нее указывает удар по шее. Говорит, что удар несколько специфический. В обоих случаях… ну, вы ведь знаете Меуссе.

Ван Вейтерен погрузился в молчание. Рейнхарт раскурил трубку и предоставил ему возможность спокойно размышлять. Внезапно он почувствовал сильную злость. Злость на того, кто убил сына комиссара, на того, кто убил Веру Миллер.

Один ли это человек или двое разных? Один черт. Стало быть, злость на этого убийцу или этих убийц, да и на всех преступников вообще… У него зашевелились самые холодные и мрачные из всех воспоминаний.

Убийство Сейки. Его девушки. Сейки, на которой он собирался жениться. Сейки — которую он любил, как никого другого. Сейки с высокими скулами, полуазиатскими глазами и самым прелестным на свете смехом. Прошло почти тридцать лет; она пролежала в проклятой могиле в Линдене уже три десятилетия… девятнадцатилетняя Сейка, которая должна была стать его женой.

Если бы не один из этих преступников, в тот раз — накачанный наркотиками псих, заколовший ее ножом однажды вечером в Воллеримс-парке, даже без намека на повод.

Или ради каких-то двенадцати гульденов, бывших у нее в кошельке.

А теперь сын комиссара. «Тьфу, черт, — думал Рейнхарт. — Он совершенно прав — Господь давно прекратил помогать нам».

— Я тут посетил Диккен, — прервал его размышления Ван Вейтерен.

— Что? Вы?

— Да, я, — ответил Ван Вейтерен. — Позволил себе вольность, надеюсь, ты меня простишь.

— Естественно, — сказал Рейнхарт.

— Поговорил кое с кем в том ресторане. Скорее в качестве терапии. Я отнюдь не ожидаю, что найду что-нибудь, чего не заметили вы, но чертовски трудно просто бездействовать. Ты меня понимаешь?

Рейнхарт немного помедлил с ответом.

— Вы помните, почему я стал полицейским? — спросил он. — Моя невеста в Воллеримс-парке?

Ван Вейтерен кивнул:

— Конечно, помню. М-да… тогда ты понимаешь. Как бы то ни было, меня интересует одна деталь.

— Что же? — спросил Рейнхарт.

— Пластиковый пакет, — ответил Ван Вейтерен. — Тот, что поменял хозяина. Или должен был поменять хозяина.

— Что еще за чертов пакет?

Ван Вейтерен немного помолчал.

— Значит, вам о нем не известно?

«Дьявол, — подумал Рейнхарт. — Он опять посадил нас в лужу».

— Кто-то вроде упоминал о каком-то пакете, — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал невозмутимо. — Верно.

— Похоже, что этот Мистер Икс, который, судя по всему, и является убийцей… — неторопливо продолжил комиссар тоном, который до неловкости отчетливо отдавал педагогикой, — он вроде бы держал возле ног пластиковый пакет, пока сидел в баре. И похоже, что Эрих унес пакет с собой, когда уходил.

Он поднял бровь и ждал реакции Рейнхарта.

— Черт возьми, — выругался Рейнхарт. — Честно говоря… да, честно говоря, боюсь, что мы это упустили. То есть вторую половину. Несколько человек утверждали, что у Мистера Икс имелся пакет, но мы не слышали о том, чтобы Эрих забрал его с собой. Как вам удалось это узнать?

— Повезло встретить нужных людей, — скромно ответил Ван Вейтерен, глядя на свежескрученную сигарету. — Одной из официанток показалось, что она видела у Эриха в руках пакет, когда он уходил, а стоило ей об этом упомянуть, как бармен тоже вспомнил.

«Вероятно, еще повезло задать нужные вопросы», — подумал Рейнхарт, чувствуя, как его сознание застилает туман старого, укоренившегося восхищения и уничтожает как злость, так и неловкость. Восхищения перед психологической прозорливостью, которой всегда славился комиссар., позволявшей ему, будто скальпелем, пронзать тонну теплого масла быстрее, чем сотня полицейских в бронежилетах успевала прикинуть ее вес.

Интуиция — вот как это называется.

— Какие вы делаете выводы? — спросил он.

— Эрих ездил туда, чтобы что-то забрать.

— Видимо, да.

— Он отправился в «Траттория Комедиа» и забрал пакет в условленном месте… например, в туалете.

Рейнхарт кивнул.

— Он не знал, кто такой Мистер Икс, да и не должен был.

— Почему вы так думаете?

— Имей они возможность действовать в открытую, они могли бы с таким же успехом встретиться в любом другом месте. Например, на парковке. Зачем устраивать весь этот маскарад, если в нем нет необходимости?

Рейнхарт задумался.

— Мистер Икс был загримирован, — сказал он.

— Он собирался убить моего сына, — подчеркнул Ван Вейтерен. — И убил. Естественно, он замаскировался.

— Зачем же передавать пакет, раз он все равно намеревался его убить? — спросил Рейнхарт.

— Попробуй ответить сам, — предложил Ван Вейтерен.

Рейнхарт два раза затянулся погасшей трубкой.

— Вот черт! — произнес он. — Понимаю. Он не знал его в лицо. Они находились в одинаковом положении.

Он вычислил его, только увидев с пакетом в руках… сидел и поджидал на парковке, ну конечно.

— Вполне вероятно, — согласился Ван Вейтерен. — Мне тоже так представляется. А дальше? Как ты думаешь, о чем идет речь? Кто командует, а кто подчиняется?

«Хороший вопрос, — подумал Рейнхарт. — Кто командует, а кто подчиняется?»

— Командует Эрих, а Мистер Икс подчиняется, — предположил он. — То есть вначале. Потом Мистер Икс меняет роли… поэтому… да, конечно, поэтому он его и убивает.

Ван Вейтерен откинулся на спинку и закурил сигарету. «Его сын, — подумал Рейнхарт. — Тьфу, черт, мы ведь говорим об убийце его сына».

— А о чем, ты думаешь, идет речь?

Мысль о наркотиках секунд пять мешала Рейнхарту сосредоточиться, потом он нашел ответ.

— Шантаж, — сказал он. — Черт возьми, ясно как день.

— Он утверждает, что Эрих никогда такими делами не занимался, — объяснял он Уиннифред часом позже. — Я ему верю. Кроме того, кажется невероятным, чтобы он был таким идиотом, что просто поехал, уселся в ресторане и ждал денег, если знал, о чем идет речь. Эрих был посыльным. Его туда направил кто-то другой… настоящий шантажист… если вдуматься, это совершенно очевидно. Все встает на свои места.

— А как же Вера Миллер? — спросила Уиннифред. — Она в этом как-то замешана?

— Вполне вероятно, — ответил Рейнхарт. — Убийца думал, что шантажистом является Эрих, и убил его совершенно напрасно. Не исключено, что в случае Веры Миллер он попал в точку.

— Эрих и Вера Миллер знали друг друга?

Рейнхарт вздохнул:

— К сожалению, нет. Тут пока тупик. Мы не нашли ни единой ниточки, которая бы их связывала. Но, возможно, она есть. Если предположить, что он… убийца… врач из Хемейнте, то Вера Миллер вполне могла каким-то образом держать его на крючке. Ошибочная операция или что угодно другое, черт возьми. Ошибки врачей дорогого стоят… он мог, например, прикончить пациента по чистой невнимательности. Она увидела шанс подзаработать деньжат и воспользовалась им… другое дело, что потом из этого вышло. Ну, хоть какая-то теория.

Уиннифред посмотрела на него скептически:

— А зачем ей понадобилось ложиться с ним в постель? Ведь вы считаете, что дело обстояло именно так?

— Пф-ф… — фыркнул Рейнхарт. — Прелесть моя, ты что, вчера родилась? Ведь именно там мужчины и раскалываются. Обо всех достоинствах и недостатках мужчины женщина узнает в постели.

Уиннифред восторженно рассмеялась и прижалась к нему под одеялом.

— Мой принц, — сказала она. — Ты абсолютно прав, но, боюсь, тебе придется подождать с демонстрацией твоих достоинств еще пару дней.

— Ничего не поделаешь, — смирился Рейнхарт и погасил свет. — А недостатков у меня почти нет.

Минут через пятнадцать он поднялся.

— Что ты делаешь? — поинтересовалась Уиннифред.

— Джоанна, — сказал Рейнхарт. — Мне показалось, я что-то услышал.

— Ничего подобного, — возразила Уиннифред. — Но сходи и принеси ее, уляжемся втроем. Ведь ты за этим встал?

— Примерно, — признался Рейнхарт и направился в детскую.

«Жена читает мои мысли еще до того, как они успевают у меня созреть, — подумал он, осторожно поднимая спящую дочку. — Как это у нее, черт возьми, получается?»

В среду, 9 декабря, выдался день с десятью-одиннадцатью градусами выше нуля и высоким безоблачным небом.

Удивленное солнце, казалось, почти стеснялось необходимости демонстрировать всю свою бледную наготу. Ван Вейтерен позвонил Ульрике Фремдли на работу, узнал, что та заканчивает в районе обеда, и предложил съездить на машине к морю. Они его довольно давно не видели. Ульрика сразу согласилась. Ван Вейтерен услышал по голосу, что она удивлена и обрадована, и вспомнил, что любит ее.

Затем напомнил об этом ей тоже.

«Живые должны заботиться друг о друге, — подумал он. — Хуже всего умереть, так и не пожив».

Сидя в машине перед грязно-коричневым офисным центром Ремингтон, он размышлял над тем, как сложилась бы судьба Эриха, останься тот в живых. Успел ли бы он пройти через важнейшие этапы жизни, какими бы они ни были. Он где-то читал, что человек должен сделать за жизнь три вещи. Воспитать сына, написать книгу и посадить дерево.

Интересно, откуда это взялось? Эрих, в любом случае, не успел ни первого, ни третьего. Посадил ли он когда-нибудь дерево, естественно, одному богу известно, но это казалось маловероятным. Прежде чем Ван Вейтерен успел задуматься о себе, его размышления прервала Ульрика, плюхнувшаяся на пассажирское сиденье.

— Чудесно, — сказала она. — Какой замечательный день.

Она поцеловала его в щеку, и, к своему изумлению, он ощутил эрекцию. «Жизнь продолжается, — растерянно подумал он. — Невзирая ни на что».

— Куда хочешь поехать? — спросил он.

— В Эмсбаден или Берензей, — не колеблясь, предложила она. Чувствовалось, что она обдумывала это с момента его звонка.

— Эмсбаден, — решил он. — Берензей вызывает у меня не самые добрые мысли.

— Почему же?

— Там кое-что произошло несколько лет назад. Не люблю об этом вспоминать.

Она ждала продолжения, но он оставил его при себе. Завел машину и выехал с парковки.

— Мой таинственный любовник, — сказала она.

Они побродили часок по дюнам и позже обычного пообедали в ресторане «Де Диркен» возле маяка в Эмсбадене. Шейки морских раков в укропном соусе, кофе и морковная запеканка. Говорили о Джесс, о троих детях Ульрики и их перспективах на будущее.

И наконец, об Эрихе.

— Я помню кое-что из сказанного тобой, — проговорила Ульрика. — Когда вы нашли женщину, убившую Карела.

Карел Иннингс был прежним мужем Ульрики, но не отцом ее детей. Они появились у нее в первом браке, с агентом по продаже недвижимости, который был хорошим и надежным отцом семейства, пока надо всем не взял верх врожденный алкоголизм.

— Мы ее так и не нашли, — уточнил Ван Вейтерен.

— Вы установили ее мотив, — сказала Ульрика. — В любом случае, ты утверждал, что, с ее точки зрения, убийство моего мужа представлялось… в каком-то смысле… правомерным. Помнишь?

— Конечно, — ответил Ван Вейтерен. — Хотя это справедливо только отчасти. С очень индивидуальной, ограниченной точки зрения. При такой формулировке получается слишком грубое обобщение.

— Разве так бывает не всегда?

— Что ты имеешь в виду?

— Разве убийца или вообще преступник не всегда считает свое преступление оправданным? Разве он не всегда рассуждает именно таким образом — по крайней мере, сам с собой?

— Старый вопрос. Но, в принципе, ты все поняла правильно. Убийца всегда вынашивает свои мотивы и, естественно, оправдывает их, другое дело — оправдывает ли их кто-то другой? За всем, что мы делаем, разумеется, кроются причины, но в наши дни догма о первородном грехе обычно членов коллегии присяжных не убеждает… они гораздо более толстокожи.

— Но ты в нее веришь?

Он немного подождал — посмотрел на море.

— Естественно, — ответил он. — Я не защищаю злодеяния, но, если ты не можешь понять природу преступления, тебе едва ли стоит работать в уголовной полиции. Существует черная логика, которую часто легче обнаружить, чем ту, что стоит за нашими обычными деяниями. Хаос, как известно, соседствует с Богом, но в аду чаще всего царит порядок…

Она усмехнулась и откусила от морковной запеканки:

— Продолжай.

— Раз уж ты так просишь, — сказал Ван Вейтерен. — Ну, эта злобная логика может посетить любого из нас, если мы загнаны в угол. Совсем не трудно понять, что исламский брат убивает свою сестру за то, что та бегала по дискотекам и хотела стать европейкой… совсем не трудно, если знать предысторию. В то же время само деяние столь отвратительно, что тебя тошнит, когда ты о нем думаешь, и тебе хочется схватить злодея и обрушить на него высотный дом… но это уже нечто иное. Совсем другое дело.

Он умолк. Она посмотрела на него долгим, серьезным взглядом, потом взяла его через стол за руку.

— Преступление рождается в зазоре между моралью общества и индивидуума, — добавил Ван Вейтерен, в тот же миг задумавшись над тем, ко всем ли случаям это применимо.

— А если ты найдешь убийцу Эриха, ты его тоже сможешь понять?

Он помедлил с ответом. Снова окинул взглядом берег. Солнце скрылось, и погода стала такой, какой, вероятно, была до того, как кто-то из богов додумался ее изобрести. Восемь градусов тепла, слабый ветер, белое небо.

— Не знаю, — сказал он. — Поэтому-то я и хочу поговорить с ним с глазу на глаз.

Она выпустила его руку и наморщила лоб:

— Не понимаю, как ты можешь желать подвергнуть себя такому. Посмотреть в глаза убийцы сына. Иногда я тебя просто не понимаю.

— Я никогда не утверждал, что сам себя понимаю, — ответил Ван Вейтерен.

«И я никогда не утверждал, что не хотел бы пустить пулю между этих глаз», — подумал он, но ничего не сказал.

На пути домой у Ульрики возникло предложение.

— Мне хочется пригласить его невесту на ужин.

— Кого? — спросил Ван Вейтерен.

— Марлен Фрей. Давай пригласим ее завтра вечером к нам на ужин. Я позвоню и поговорю с ней.

Ему подобная мысль в голову никогда не приходила. Интересно — почему? Потом он устыдился и ответил согласием.

— При условии, что ты останешься ночевать, — добавил он.

Ульрика засмеялась и мягко толкнула его кулаком в плечо.

— Я ведь уже обещала, — сказала она. — Четверг, пятница и суббота. Юрг в лагере со школой.

— Отлично. Я без тебя чертовски плохо сплю.

— Я прихожу к тебе не за тем, чтобы спать, — заметила Ульрика.

— Отлично, — повторил Ван Вейтерен за неимением лучшего.

Начальник полиции Хиллер положил руки на стол, снабженный подкладкой для письма из свиной кожи, сцепил их в замок и попытался поймать взгляд Рейнхарта. Тот зевнул и посмотрел на зеленое растение, напоминавшее пальму, название которого он вроде бы когда-то знал.

— Хм… — произнес Хиллер. — Мне утром довелось столкнуться с комиссаром… я имею в виду комиссара.

Рейнхарт перевел взгляд на фикус Бенджамина.

— Эта история с сыном на него здорово подействовала. Просто хочу, чтоб ты знал. Ничего удивительного. После всех лет и всего… я считаю это делом чести. Мы обязаны раскрыть дело. Не упустить его из рук. Насколько далеко вы продвинулись?

— Чуть-чуть, — ответил Рейнхарт. — Мы делаем все, что в наших силах.

— Вот как, — сказал Хиллер. — Ну, в этом я, конечно, не сомневаюсь. Все… я действительно имею в виду всех… должны чувствовать такую же ответственность, как я. Понимать, что это дело чести. Хоть вы и позволяете некоторым убийцам бегать на свободе, но с этим такого допускать нельзя. Ни при каких условиях. Может, тебе требуются еще ресурсы? Я готов пойти на многое… очень на многое. Только скажи.

Рейнхарт не ответил.

— Я, как ты знаешь, никогда не вмешиваюсь в оперативную работу, но если тебе захочется обсудить со мной план действий — всегда пожалуйста. И ресурсы, как я сказал… никаких ограничений. Дело чести. Ты понял?

Рейнхарт поднялся из мягкого кресла для посетителей.

— Все предельно ясно, — произнес он. — Но при помощи танков уравнения не решаются.

— Что? — спросил начальник полиции. — Что ты, черт возьми, хочешь этим сказать?

— Объясню в другой раз, — ответил Рейнхарт, открывая дверь. — Извините, я немного спешу.

Юнг и Морено ждали у него в кабинете.

— Вам привет с пятого этажа, — сообщил Рейнхарт. — У садовника снова новый костюм.

— Он выступал по телевидению? — поинтересовался Юнг.

— Насколько мне известно, нет, — отозвалась Морено. — Может, собирается?

Рейнхарт уселся за письменный стол и закурил трубку.

— Ну? — спросил он. — Как дела?

— Я ее не поймал, — ответил Юнг. — Она куда-то отправилась с приятелем. Выходит на работу только завтра во второй половине дня. Сожалею.

— Что за черт, — произнес Рейнхарт.

— О ком вы говорите? — поинтересовалась Морено.

— О Эдите Фишер, разумеется, — ответил Рейнхарт. — О той медсестре, которая намекнула другой медсестре, что Вера Миллер на что-то намекала… тьфу черт, какая каша! Как дела с проверкой врачей?

— Замечательно. — Морено передала ему лежавшую у нее на коленях папку. — Здесь имена и фотографии всех ста двадцати шести врачей, работающих в Хемейнте. Плюс еще нескольких, уволившихся в этом году, они отмечены точками. Даты рождения, сроки работы, научные заслуги, специализации и все, что твоей душе угодно. Даже гражданское состояние и члены семьи. В больнице Хемейнте царит порядок.

— Недурно, — согласился Рейнхарт, просматривая папку. — Действительно недурно. Они распределены по клиникам и отделениям?

— Разумеется, — подтвердила Морено. — Я уже поставила крестики перед теми, кто работает в сорок шестом, в отделении Веры Миллер. Там шесть постоянных врачей и семь-восемь появляются временами. Они ведь довольно много ходят по отделениям, особенно специалисты… анестезия и тому подобное.

Рейнхарт кивнул, продолжая листать и изучать веселые лица мужчин и женщин в белых халатах. В должностную инструкцию явно входила обязанность фотографироваться именно таким образом. Почти на всех снимках один и тот же фон, и все — во всяком случае, почти все — держат голову под одинаковым углом и широко улыбаются. Явно один и тот же фотограф — интересно, что за безумно популярная история у него припасена, чтобы заставлять всех так разевать рты?

— Недурно, — произнес он в третий раз. — Значит, тут у нас убийца, с фотографией и личными данными чуть ли не с колыбели. Жаль только, что мы не знаем, который из них. Один из ста двадцати шести…

— Если продолжать придерживаться гипотезы Роота, — заметила Морено, — можешь сорок штук отбросить.

— Вот как? Почему же? — спросил Рейнхарт.

— Потому что они женщины. Правда, как действовать дальше, я не знаю. Мне кажется чересчур смелым начинать допрашивать всех подряд. Хоть на снимках они и выглядят безмятежными, в действительности могут оказаться немного покруче. Особенно когда поймут, в чем мы их подозреваем… плюс корпоративная солидарность и все, вместе взятое.

Рейнхарт кивнул.

— Начнем с ближайших, — решил он. — Пока только с них. Как ты сказала? Шестеро постоянных сотрудников клиники и еще несколько? С ними мы, пожалуй, успеем разобраться еще до того, как появится свидетельница Юнга. Кто этим займется?

— Только не Роот, — сказал Юнг.

— О’кей, не Роот, — согласился Рейнхарт. — Однако я вижу перед собой двух надежных коллег. Пожалуйста, удачной охоты!

Он захлопнул папку и передал им. Поскольку Юнг вышел первым, Рейнхарт успел задать инспектору Морено вопрос:

— Хорошо спишь в последнее время?

— Все лучше и лучше, — сообщила Морено с улыбкой. — А ты сам?

— Как того заслуживаю, — загадочно ответил Рейнхарт.

В четверг, помимо нескольких счетов, в почте было два письма.

Одно оказалось из банка и сообщало, что его ходатайство о займе удовлетворили. Сумма в 200 000 гульденов уже положена ему на счет.

Второе было от противника.

Конверт на этот раз другого типа. Попроще, подешевле. Сама почтовая бумага представляла собой вдвое сложенную страничку, судя по всему вырванную из блокнота на пружине. Прежде чем прочесть, он задумался, не является ли снижение качества признаком чего-либо, неким значимым обстоятельством.

Ни к какому разумному ответу он не пришел, а инструкции оказались столь же простыми и четкими, как раньше.

Последний шанс. Мое терпение скоро кончится. То же исполнение, как в прошлый раз.

Место: мусорный контейнер за гриль-баром на углу Армастенстраат и Бремерстейх.

Время: ночь на пятницу, 03.00.

Будьте у телефона у себя дома в 04.00. Не пытайтесь переключить свой номер на мобильный телефон, у меня приняты меры, чтобы обезопасить себя от этого. Если я не получу свои деньги в пятницу утром, Вы пропали.

Друг.

Идея с мобильным телефоном действительно приходила ему в голову. Он позвонил и справился насчет этого, но уяснил, что звонящий всегда сможет узнать, переключался разговор с одного номера на другой или нет. Иначе как заманчиво было бы стоять, спрятавшись метрах в двадцати на Бремерстейх — в этом узком и темном переулке, — стоять и ждать противника, с трубой под пальто. Невероятно заманчиво.

Другая мысль, посетившая его, когда он прочел инструкцию, касалась чертовской самоуверенности шантажиста. Как тот мог, например, исключить возможность, что его жертва воспользуется помощником, в точности как он сам проделал это в Диккене?

Откуда у него такая уверенность? Ведь вполне можно обратиться к какому-нибудь приятелю, не объясняя ему, о чем идет речь. Достаточно просто попросить кого-то другого ответить по телефону. Или противник настолько хорошо знает его голос, что сразу раскрыл бы подобный ход? Неужели он его так хорошо знает?

Или он на этот раз каким-то образом улучшил тактику? Похоже на то. Возможно, в телефонном разговоре последует еще одна инструкция, чтобы гарантировать шантажисту беспрепятственное получение денег позади гриль-бара.

Тогда как? Что еще за чертова инструкция? Может, он вооружен?

Последний вопрос возник спонтанно, но вскоре уже представлялся самым важным из всех. Неужели у противника действительно есть оружие и он — в крайнем случае — готов воспользоваться им, чтобы забрать деньги?

Пистолет в кармане куртки, в темном укромном месте на Бремерстейх?

Он сунул письмо в конверт и посмотрел на часы.

11.35. Осталось менее шестнадцати часов.

Времени мало. Ужасно мало времени, и это, очевидно, последний раунд. Отсрочки больше невозможны.

«Пора исчезнуть?» — задумался он.

За первую половину четверга Морено с Юнгом побеседовали ровно с дюжиной врачей, включая трех женщин, — в основном, чтобы не вызывать подозрений.

Подозрений относительно того, что полиция подозревает именно мужчин. Или, по крайней мере, одного из них.

Предлогом для расспросов служило получение сведений об убитой медсестре Вере Миллер. Общее впечатление. Отношения с пациентами и коллегами; все, что могло как-то способствовать созданию целостного образа. Особенно в части ее профессиональной деятельности.

Насколько Морено и Юнг могли судить, все врачи откровенно рассказывали то, что знали о сестре Миллер. Одни знали ее лучше, другие, естественно, меньше, поскольку им приходилось с ней общаться гораздо реже. Мнения и впечатления оказались совершенно единодушными. Вера Миллер была великолепной медсестрой. Компетентная, доброжелательная, любящая свою работу — и умеющая найти подход к каждому пациенту, что является настолько важным, что можно лишь пожелать, чтобы подобным качеством обладали все работающие в здравоохранении.

«De mortuis…»,[20] — подумала Морено. Мысль возникла чисто автоматически, но казалась едва ли подходящей в данном случае. Сестру Миллер просто-напросто любили и ценили. Никакого предположения относительно того, кто мог иметь причину, чтобы таким — или каким-то иным — образом ее убить, ни у кого не возникало. Даже намека на предположение.