Карамболь Нессер Хокан
Не возникло его и у Морено с Юнгом, когда, закончив расспросы, они уселись обедать в ресторане корпуса А. Даже намека на намек.
Они покончили с необычайно сытным блюдом из пасты в самом начале второго и решили, что имеет смысл подождать Эдиту Фишер в отделении 46. Ей предстояло выйти на работу в два часа — после двух с половиной суток отдыха, который она провела со своим приятелем в неизвестном месте. О приятеле они знали только, что его зовут Арнольд. Когда Юнг утром, после неимоверных усилий, наконец сумел связаться с фрекен Фишер, та не захотела объяснять, где они были и чем занимались.
Не то чтобы его это особенно интересовало, но тем не менее.
— Вероятно, они ограбили банк, — заявил он Морено, — но нам наплевать, с нас уже и так хватит. В любом случае, к Вере Миллер это не имеет отношения.
Морено ненадолго задумалась, потом согласилась.
С них, действительно, и так достаточно.
Эдита Фишер оказалась молоденькой блондинкой и выглядела приблизительно так, как обычно выглядит медсестра в американском телесериале. Не считая разве что небольшого косоглазия, но, по крайней мере, Юнг нашел его очаровательным.
Она была явно смущена тем, какого наделала шума. Покраснела и несколько раз попросила прощения еще до того, как они успели усесться в светло-зеленом помещении, предоставленном в их распоряжение для бесед с врачами благодаря заботам суровой заведующей отделением. Обычно оно использовалось исключительно для бесед с родственниками, когда умирал кто-нибудь из пациентов, сообщила она: зеленый цвет, считается, обладает успокаивающим эффектом.
— Господи! — воскликнула Эдита Фишер. — Тут и говорить-то не о чем. Совершенно не о чем. Вам, как я понимаю, рассказала Лиляна?
Юнг признался, что данная тема всплыла во время одной из его бесед с Лиляной Милович.
— Почему ей не хватило ума держать язык за зубами? Ведь это лишь пустяк, мы просто сидели и болтали, — возмутилась Эдита Фишер.
— Если бы все держали язык за зубами, мы бы не поймали многих преступников, — заметил Юнг.
— Что это за пустяк? — спросила Морено. — Раз уж мы все равно здесь.
Эдита Фишер еще немного посомневалась, но чувствовалось, что она расскажет. Юнг обменялся взглядом с Морено, и оба воздержались от дальнейших вопросов. Достаточно было подождать. Подождать и посмотреть на успокаивающий зеленый цвет.
— Дело было больше месяца назад… почти полтора.
— В начале ноября? — уточнила Морено.
— Примерно. Думаю, я никогда так не плакала, как когда услышала о том, что Веру убили. Это так ужасно, она была настолько веселым и живым человеком… просто нельзя представить, что подобное может случиться с кем-то, кого ты так хорошо знаешь. Кто это сделал? Наверняка какой-нибудь сумасшедший?
— Мы пока не знаем, — ответил Юнг. — Но в этом-то мы и должны разобраться.
— А вне работы вы тоже общались? — спросила Морено.
Эдита Фишер тряхнула кудрями;
— Нет, но она была замечательной коллегой, спросите остальных.
— Мы уже спрашивали, — сказал Юнг.
— В начале ноября? — напомнила Морено.
— Да, конечно, — вздохнула Эдита Фишер. — Но вы должны понимать, что тут и говорить-то не о чем. Лиляна любит все преувеличивать… она не плохая, просто иначе не умеет.
— Расскажите, — попросил Юнг. — Мы обычно бываем в силах отличать важное от несущественного. Но для этого нам надо знать как можно больше.
— Разумеется, — сказала Эдита Фишер. — Извините. Ну, просто Вере тогда пришлось поехать в Румфорд.
— В новую больницу Румфорд? — уточнила Морено.
— Да, туда требовалось перевезти одну пациентку. Такое иногда случается. Женщину с эмфиземой легких, в Румфорде лучше аппаратура. Мы иногда кого-нибудь к ним перевозим, а иногда они к нам…
— Звучит разумно, — согласился Юнг.
— Да, разумно. Вера сопровождала эту женщину и осталась в Румфорде на полдня. Чтобы убедиться, что пациентка хорошо себя чувствует… ощущает, что о ней заботятся, и так далее. Вера за этим всегда тщательно следила, поэтому ее и считали такой хорошей сестрой. Когда она ближе к вечеру вернулась обратно, мы как раз пили кофе, и я стала над ней подтрунивать. Спрашивала, почему она так надолго задержалась, уж не из-за какого ли красивого врача в Румфорде… потому что там есть такие.
Эдита Фишер снова засмущалась и заерзала на стуле.
— Во всяком случае, значительно моложе наших, — добавила она. — Ну, и тогда Вера ответила: «Ты попала не в бровь, а в глаз».
— Не в бровь, а в глаз? — переспросила Морено.
— Да, она засмеялась и сказала: «Ты попала не в бровь, а в глаз, Эдита». Только и всего, и я не знаю, ответила она шуткой на шутку или там было нечто большее. Господи, неужели вы так долго ждали только ради этого?
— Хм… — произнес Юнг. — Мы привыкли ждать, так что не волнуйтесь.
Морено размышляла, записывая что-то в блокнот.
— А вы как думаете? — спросила она. — Как вы расценили слова Веры Миллер? Не бойтесь ввести нас в заблуждение, лучше скажите, каким было ваше спонтанное впечатление.
Эдита Фишер прикусила губу, посмотрела на лежавшие на коленях руки и заерзала:
— Мне показалось, что это было нечто большее, — в конце концов сказала она. — Да, я вспоминаю, что действительно так подумала.
— Вам известно, что она была замужем? — спросил Юнг.
— Конечно.
— Но вам не кажется невероятным, чтобы… что она встретила в Румфорде врача, перед которым не устояла?
«Не устояла? — подумал он. — Я выражаюсь, как второразрядный артист. Наплевать». Эдита Фишер пожала плечами.
— Не знаю, — сказала она. — Откуда мне знать, ведь это были просто слова… и то, как она их произнесла…
— А больше это никогда не всплывало? — спросила Морено. — Например, еще каким-нибудь таким намеком?
— Нет, — ответила Эдита Фишер. — Ничего подобного. Поэтому-то я и говорю, что это пустяк.
Юнг ненадолго задумался.
— Ладно, — сказал он. — Спасибо за желание нам помочь. Можете приниматься за работу.
Эдита Фишер поблагодарила и вышла. Юнг встал, сделал два круга по комнате и снова сел.
— Ну? Вот и все. Что ты думаешь? — спросила Морено.
— Думаю? Я, по крайней мере, знаю, что станет нашим следующим заданием. Сотня новых врачей. Работы хватит до Рождества… впрочем, надо радоваться, что нам не придется сидеть сложа руки.
— Это слова настоящего полицейского, — сказала Морено.
Когда он выходил из отделения банка на Кеймер Плейн с 200 000 гульденов в карманах, часы показывали без двадцати три. Заявив, что хочет получить все наличными, он встретил слегка удивленные взгляды. Речь идет о покупке яхты, объяснил он, эксцентричный продавец захотел получить деньги именно таким образом. Иначе продавать отказывается.
Интересно, купились ли они на это. Может, да, может, нет. Все едино, без разницы. Главное, что он получил деньги. Когда придет время начинать выплачивать заем, его уже здесь не будет. В какой именно точке мира он окажется, пока неясно. До передачи денег оставалось всего двенадцать часов, а у него еще не было стратегии.
«Я чересчур спокоен, — подумал он, садясь в машину. — Перебрал таблеток, это меня отупляет».
Домой он поехал обычной дорогой. Вчерашняя мягкая погода не изменилась, и он двигался с непривычно низкой скоростью, поскольку сообразил, что, возможно, в последний раз совершает этот путь. Который проделывал тысячи раз… да, должно быть, тысячи. Он переехал в кондоминиум вместе с Марианной пятнадцать лет назад и теперь намеревался его покинуть. «Поистине, самое время», — думал он.
Поистине.
Возможно, именно из-за низкой скорости и ощущения, что совершает последнюю поездку, он и заметил мотороллер.
Обыкновенный красный мотороллер стоял припаркованным перед одним из подъездов многоквартирного дома, совсем рядом с его собственным кондоминиумом. На самом деле, всего метрах в двадцати пяти от его собственного дома.
Красный мотороллер.
Мысль поразила его, словно молния. Мотороллер.
Мотороллер.
Он, как всегда, припарковался на въезде в гараж. Вылез из машины и медленно пошел обратно по улице. Мысли фейерверком разрывали голову, и ему пришлось собрать все силы, чтобы не остановиться и начать пялиться на сверкающий в лучах слабого солнца мотороллер.
Он прошел мимо. Дошел до киоска и купил газету. Еще раз миновал магическое двухколесное транспортное средство и вернулся к своему дому. Бросил взгляд через плечо и обнаружил, что может видеть мотороллер с той позиции, где находится. От въезда в гараж. Он быстро прикинул и затем проверил, так же ли хорошо видно из машины.
Оказалось, нет — поначалу, но когда он сдал машину назад и развернул, то смог без проблем вести наблюдение, сидя на водительском месте. Он вспомнил, что у него есть бинокль, и сходил за ним.
Снова сел в машину, но, прежде чем начать караулить всерьез, вылез обратно и еще раз прогулялся к киоску. Купил две бутылки пива, к которым не собирался притрагиваться; на обратном пути приостановился перед многоквартирным домом и запомнил регистрационный номер.
Потом уселся в машину с биноклем в руках. В течение сорока пяти минут сидел, караулил и пытался выбросить из головы сомнения. Проверить выводы, пришедшие в голову за какие-то несколько секунд и казавшиеся железными, точно аксиома.
Все сходилось. В тот вечер мимо проезжал мотороллер, направлявшийся в сторону Бооркхейма. Он уже вычислил, что шантажистом должен быть кто-то, знавший его раньше, знавший, кто он такой… значит, ответ прост: это кто-то из соседей. Не из тех, с кем он ежедневно здоровается — он вообще здоровается только с живущими по обе стороны от него, с господином Лантбергом и семейством Клюме.
Значит, кто-то из многоквартирного дома.
В доме всего три этажа. Вероятно, не более десяти — двенадцати квартир. Три подъезда. И красный мотороллер возле ближайшего к его собственному дому.
Ясно как день. Бооркхейм — район небольшой, и все друг друга знают. По крайней мере, в лицо. Он сомневался в том, что здесь есть еще мотороллеры. То, что он прежде не видел этот — или не обращал на него внимания, — связано, наверное, с тем, что владелец обычно парковался позади дома. Он понял, что противник не знает о том, что транспортное средство может его выдать; иначе просто невероятно, чтобы тот проявил такую небрежность именно сегодня, поставив мотороллер прямо у него перед глазами.
Сегодня. Когда осталось несколько часов.
Он посмотрел на часы. Около четырех. Осталось одиннадцать часов.
Почувствовал, что руки покрываются гусиной кожей.
Почувствовал, что вот теперь у него появляется стратегия.
Итак, сорок пять минут. Столько времени он сидел в машине, ждал и планировал. Затем появился владелец. Владелец красного мотороллера. В бинокль его лицо, казалось, было буквально в метре от его собственного. Угрюмое, довольно обычное лицо. Примерно его возраста. Он узнал его.
Один из сотрудников больничной мастерской по изготовлению протезов. Ему подумалось, что он с ним даже разок разговаривал, но они никогда не здоровались.
Его имени он не помнил. Ну и не надо. Стратегия выстраивалась с рекордной быстротой. Гусиная кожа не проходила.
Поначалу ужин с Марлен Фрей получился довольно напряженным. Ван Вейтерен уловил ее волнение, уже когда открывал ей дверь, а его неловкие попытки заставить ее чувствовать себя желанной гостьей едва ли улучшили ситуацию.
Ульрика, возможно, преуспела в этом отношении чуть больше, но лед по-настоящему треснул, только когда Марлен Фрей внезапно расплакалась за супом.
— Черт возьми! — всхлипывала она. — Я думала, что сумею с этим справиться, но ничего не получается. Простите меня.
Пока она ходила в ванную, Ван Вейтерен выпил два бокала вина, и Ульрика смотрела на него с озабоченным видом.
— Мне так его не хватает, — призналась Марлен Фрей, вернувшись обратно. — Я понимаю, что вам тоже, но от этого не легче. Я так без него тоскую, что, похоже, начинаю сходить с ума.
Она уставилась на Ван Вейтерена наскоро замытыми глазами. Не найдя ничего лучшего, он тоже неотрывно смотрел на нее, потом обошел вокруг стола и обнял ее. Сделать это оказалось не совсем просто, поскольку она сидела, но, обнимая ее, он почувствовал, как у него внутри что-то отпустило.
Сжатая рука ослабила свою хватку и растворилась. «Как странно», — подумал он.
— Господи, — произнесла Ульрика. — Подумать только, что между людскими сердцами порой бывает такое расстояние.
Марлен снова расплакалась, но на этот раз ей хватило возможности высморкаться в салфетку.
— Я чувствовала себя такой одинокой, — объяснила она. — А вас я почти боялась.
— Он не так страшен, — заверила Ульрика. — Я замечаю это все больше и больше.
— Хм… — хмыкнул Ван Вейтерен, успевший уже вернуться на свое место. — Ваше здоровье!
— Мне ведь предстоит родить его ребенка, — сказала Марлен. — Это кажется совершенно невероятным, и я не представляю, что будет потом. Мы ведь не рассчитывали на то, что заниматься ребенком одному из нас придется в одиночестве. — Она глубоко вздохнула и попыталась улыбнуться. — Простите меня. Мне просто очень тяжело. Спасибо вам за то, что вы меня обняли.
— Господи, — пробормотал Ван Вейтерен. — Черт подери. Ваше здоровье. Я обещаю позаботиться о вас. То есть о вас и о ребенке. Хм…
— А как же иначе, — возмутилась Ульрика Фремдли. — Доедайте суп, вас ждет еще мясо.
— А ваши родители? — осторожно поинтересовался он часом позже. — Они вам как-то помогают?
Марлен покачала головой:
— Они алкоголики. Мать, конечно, пытается, но это едва ли можно назвать помощью. Надеюсь, вы мне верите, когда я говорю, что выбралась из этого дерьма… потому что это правда. Мы выбрались вместе, Эрих и я. Хотя иногда кажется, что стоит лишь немного приподняться, как сразу получаешь новый удар.
— Жизнь — весьма переоцененная штука, — заметил Ван Вейтерен. — Хотя чем позже это поймешь — тем лучше.
Марлен посмотрела на него, слегка приподняв брови.
— Да, — согласилась она. — Наверное, так и есть. Эрих говорил, что вы не особый оптимист, но мне вы все равно нравитесь. Надеюсь, так будет и дальше.
— Разумеется, — сказала Ульрика. — У него немного мрачный юмор, тут вы совершенно правы. Еще кофе?
Марлен помотала головой:
— Нет, спасибо. Мне пора. Я бы хотела тоже пригласить вас, но вы же знаете, как я живу… хоть печку мне и наладили.
— Приходите сюда на Рождество, — пригласил Ван Вейтерен. — И на Новый год. По возможности оба раза… и так далее.
Ульрика засмеялась, а Марлен улыбнулась. Он стал быстро прикидывать, когда ему в последний раз удавалось привести в хорошее расположение духа двух женщин одновременно. Пожалуй, прежде такого вообще не случалось. Когда они уже стояли в прихожей, Марлен вдруг кое о чем вспомнила.
— Ну да, конечно, — сказала она. — Записка…
— Какая записка? — спросила Ульрика, помогая ей надеть куртку.
— Я нашла записку, — пояснила Марлен, — когда на днях прибиралась. Эрих вечно оставлял повсюду записки… с указанием времени, именами, телефонными номерами и тому подобным.
— Вот как? — произнес Ван Вейтерен, и заметил, что в одну секунду превратился в полицейского.
— Полицейские просмотрели все бумаги, на которых Эрих в последние недели что-нибудь записывал, но эту они не нашли. Она лежала под подставкой на кухне. Я поняла, что запись довольно поздняя, поскольку там еще есть информация о работе, которой он занимался в один из последних дней…
— А что там есть еще? — спросил Ван Вейтерен.
— Только фамилия, — ответила Марлен Фрей. — Келлер.
— Келлер?
— Да, Келлер. Фамилия, конечно, довольно обычная, но я не знаю никого с такой фамилией… и в адресной книжке ее тоже нет. Это, собственно, все. Вы думаете, мне следует позвонить в полицию и сообщить о находке?
Ван Вейтерен задумался.
— Позвоните, — посоветовал он. — Келлер… Келлер… Нет, я такого тоже не знаю. Но все же позвоните им… звякните Рейнхарту, им требуется любая возможная помощь. У вас есть его номер?
Марлен кивнула. Потом она обняла их обоих, и после ее ухода ему показалось, будто образовалась какая-то пустота.
Очень странно. Полнейшая пустота.
— Ты будешь дедушкой, — сказала Ульрика, усаживаясь на диван, к нему на колени.
— Ай, я знаю. Три дня, ты сказала?
— Три ночи. Днем я работаю. По крайней мере, завтра.
Арон Келлер видел, как мимо по улице проехала красная машина «ауди». Потом он увидел, что она припарковалась на въезде в гараж дома номер 17. Наблюдать за этим ему позволяло наличие в гостиной эркера, выходившего на главный фасад дома. Там Арон Келлер и стоял. Он любил там постоять. На третьем этаже, наполовину скрытый двумя шикарными гибискусами, он имел прекрасный обзор на происходящее снаружи.
Обычно там мало что происходило. Тем не менее он частенько тут стоял — с годами это вошло у него в привычку: зайти в эркер и немного постоять.
Чуть позже он возблагодарил свою счастливую звезду за то, что задержался на минуту после того, как доктор-убийца проехал мимо на сверкающей красной машине.
Он вернулся — доктор прогулялся обратно. Дошел до киоска и купил газету, чего обычно не делал. Во всяком случае, как правило.
Арон Келлер стоял и ждал. Столь же неподвижный, как гибискус. Видел, как машина выехала задом на улицу, а затем подъехала к гаражу. Доктор вылез из машины, зашел в дом и что-то принес, что именно — Келлер разглядеть не смог. Снова сел за руль и остался сидеть прямо перед собственным домом. Келлер почувствовал, что на ладонях выступает пот. Буквально через минуту доктор вышел из машины и снова направился к киоску. Перед парадной — его, Келлера, парадной — он замедлил шаг и посмотрел на мотороллер. Потом продолжил путь к киоску. Купил что-то и с коричневым бумажным пакетом в руках вернулся обратно. Когда он проходил мимо, Келлер отступил на два шага в комнату. Затем снова занял позицию в эркере и увидел, что доктор опять садится в машину.
Садится и сидит. Минуту за минутой. Просто сидит и ничего не делает.
«Дьявол, — подумал Келлер. — Он знает. Этот гад знает».
Когда он, довольно много времени спустя, проходил мимо семнадцатого номера, доктор по-прежнему сидел в машине. Это его окончательно убедило. Келлер обошел вокруг кондоминиума и вернулся к себе в квартиру с черного хода. Придя домой, достал из холодильника бутылку пива и осушил ее в три глотка. Вышел в эркер. Машина перед номером семнадцать была пуста. Солнце зашло.
«Впрочем, он не знает, — подумал он. — Доктор-убийца не знает, что я знаю. Я иду на шаг впереди. Сохраняю контроль».
V
«Если взглянуть на нашу работу в чисто количественном отношении, — подумал комиссар Рейнхарт около одиннадцати утра в субботу во время небольшого перекура, — нам стыдиться нечего».
Для такой мысли имелись все основания. После свидетельских показаний Эдиты Фишер количество врачей, которых требовалось допросить, настолько возросло, что пришлось тут же подключить и Роота, и де Бриса, и стажера Боллмерта. Конечно, Рейнхарт (по правде говоря) рассматривал всю процедуру как своего рода соломинку, но за неимением других соломинок (и учитывая щедрое обещание начальника полиции Хиллера относительно неограниченных ресурсов) приходилось довольствоваться этим. Никто, однако, больше не называл операцию «гипотезой Роота» — прежде всего сам Роот, с тех пор как осознал, что потребуется работать и в субботу, и в воскресенье.
Новая больница Румфорд была меньше, чем Хемейнте, но и там работали сто два врача, из них шестьдесят девять мужчин. Старая легенда, что полицию интересуют лишь впечатления коллег об убитой медсестре Вере Миллер, для вновь добавившейся группы не годилась. По той простой причине, что ни от кого каких-либо впечатлений ждать не приходилось.
За исключением разве что самого убийцы, как справедливо заметил де Брис, но тому едва ли захочется облегчить душу только потому, что ему зададут несколько вопросов. В этом члены оперативной группы были единодушны.
Рейнхарт решил, что надо играть в открытую. Полиция располагает сведениями о том, что Вера Миллер могла состоять в связи с врачом, работающим в одной из двух больниц. Известно ли им что-нибудь? Не слышали ли они чего-либо? Нет ли у них каких-нибудь соображений или догадок?
Последнее было, возможно, на грани приличия, но чего церемониться? — считал Рейнхарт. Если позволить сотне людей гадать, то кто-нибудь ведь наверняка угадает.
Не говоря уже о том, что может случиться, если несколько человек выскажут одну и ту же догадку.
Инспектор Юнг никогда не относил подобные массовые допросы к числу своих любимых заданий (неформальные беседы, типа той, что он провел с сестрой Милович, попадали, разумеется, в совсем другую категорию) и, встретившись за чашкой кофе с Роотом во время заслуженного перерыва, воспользовался случаем и поблагодарил того за стимулирующую работу в выходные.
— Жаль, что ты нацелился именно на врачей, — сказал он.
— Что ты несешь? — спросил Роот, заглатывая булочку.
— Ну, если бы тебе, например, пришла в голову гипотеза с продавцами, нам бы пришлось проводить в десять раз больше приятных допросов. Или гипотеза со студентами.
— Я же сказал, что не знаю, что такое гипотеза. Могу я спокойно выпить кофе?
Так же, как при опросах друзей и знакомых Эриха Ван Вейтерена, все беседы и теперь записывались на пленку, и когда Рейнхарт в воскресенье вечером рассматривал лежавшую у него на письменном столе гору магнитофонных кассет, он понял, что материал — особенно если сложить оба расследования вместе — начинает приобретать масштаб, достойный убийства премьер-министра.
«Точка Боркманна? — подумал он. — О ней когда-то говорил комиссар. Может, количество на самом деле давно перешло в качество? А я этого просто не заметил. Не известно ли мне уже то, что нужно знать? Не находится ли (и прячется) ответ… ответы… где-то внутри огромного материала расследования? Возможно. А возможно, нет. Как же это определить? Как всегда, при помощи интуиции? Черт побери».
Чуть позже, в воскресенье вечером, все собрались для обсуждения. Памятуя обещание Хиллера ничего не пожалеть, Рейнхарт закупил для совещания четыре бутылки вина и два бутербродных торта. Поскольку речь шла о всего лишь шести сотрудниках, он считал, что выполнил указание начальника полиции — задействовать все ресурсы — на редкость обстоятельно.
Даже Роот оказался не в силах доесть оставшуюся половину бутербродного торта.
Обладая количеством, всегда можно произвести подсчеты, чем они и занялись.
За два с половиной дня шесть полицейских допросили сто восемьдесят девять врачей. Сто двадцать мужчин и шестьдесят девять женщин.
Никто из опрошенных (как мужчин, так и женщин) не признался, что убил медсестру Веру Миллер или хотя бы состоял с ней в интимных отношениях.
Никто не указал на кого-либо другого как на вероятного кандидата (в силу так называемой корпоративной солидарности или нет — неизвестно). Даже в порядке догадки, так что Рейнхарту не потребовалось оценивать этический аспект этой уловки, за что он, в общем-то, был благодарен.
Во время бесед ни у кого из оперов не возникло явных подозрений — во всяком случае, относительно того, что их интересовало. Если бы комиссару Рейнхарту захотелось проверить суждения своих подчиненных, ему достаточно было бы прослушать пленки. При условии, что он удовольствуется однократным прослушиванием каждого допроса, он, вероятно, справится приблизительно за пятьдесят два часа.
Не считая перерывов для смены пленок, посещений туалета и сна. На фоне съеденного бутербродного торта он считал, что без перерывов на еду сможет обойтись.
— Не слишком много, — заметил Роот. — Я имею в виду результаты.
— Никогда еще столь немногим не приходилось благодарить столь многих за такую малость, — суммировал Рейнхарт. — Черт подери! Сколько у нас осталось?
— Двадцать два, — сообщил Юнг, изучая список. — Пятеро в отъезде, шестеро в отпусках, девять в краткосрочных отпусках и отсутствуют… семеро больны, а одна через полчаса родит.
— Не следует ли ее тоже записать в больные? — поинтересовался Роот.
— В любом случае, это не отпуск, — заметила Морено.
Имелось еще одно упражнение в счете с чуть меньшим количеством неизвестных — так называемый след Эдиты Фишер. Морено и Юнг, вместе отвечавшие за новую больницу Румфорд, узнали, в какой именно день Вера Миллер приезжала туда с пациенткой, страдавшей эмфиземой легких. А также какие именно врачи-мужчины находились в тот день на работе и в каких отделениях… К сожалению, Вера Миллер успела еще пообедать в столовой для персонала, где, в принципе, могла встретиться с кем угодно, но в результате всех усилий количество докторов все равно получалось относительно небольшим.
При точном подсчете — тридцать два человека. Юнг собирался исключить всех, пересекших, например, пятидесятипятилетний рубеж, но Морено отвергла столь предвзятое мнение. Седыми висками пренебрегать не стоило. Особенно если они принадлежат врачу. Как бы то ни было, они встретились с двадцатью пятью мужчинами из «группы с высокой потенцией» (термин Юнга), однако никто из них не вызвал ни малейших подозрений и не сообщил ничего существенного.
Оставалось семеро. Один в отпуске. Четверо в отъезде. Двое болеют.
— Это один из них, — сказал Юнг. — Один из семи. Звучит как в кино, хотите пари?
— Тебе придется поискать кого-нибудь другого, — ответила Морено. — Я с тобой согласна.
Когда остальные разошлись, Рейнхарт распил последнюю бутылку с Морено. Роот тоже оставался в кабинете — просто заснул в углу.
— Чересчур хреново, — пожаловался Рейнхарт. — Не знаю, сколько раз я уже произносил эти слова за время этого расследования… этих расследований! Мы топчемся на месте. У меня такое чувство, будто я работаю на какое-то статистическое бюро. Если бы мы еще сообразили спросить их о политических симпатиях и алкогольных предпочтениях, то наверняка смогли бы продать наш материал в воскресное приложение «Газетт»… или в какую-нибудь фирму, занимающуюся опросом общественного мнения.
— Хм… — произнесла Морено. — Комиссар обычно говорил, что надо уметь ждать. Набраться терпения. Вероятно, нам стоит попробовать рассуждать так же.
— Он обычно говорил и кое-что другое.
— Вот как? Что же?
— Что надо раскрывать дело как можно быстрее. Лучше всего в первый день, тогда не приходится лежать и думать о нем ночью. Черт возьми, ведь с момента, когда мы нашли его сына, прошло более пяти недель. Не хочется в этом признаваться, но во время последней встречи с Ван Вейтереном мне было стыдно. Стыдно! Он объяснял мне, что в основе лежит история с шантажом… он, несомненно, прав, а мы все равно не двигаемся с места. Это чересчур хре… нет, надо в дальнейшем ограничиться тем, что проговаривать это мысленно.
— Ты думаешь, она и была шантажисткой? — спросила Морено. — Вера Миллер.
Рейнхарт покачал головой:
— Нет. Мне почему-то так не кажется. Хотя история с врачом и похожа на правду. Зачем женщине, о которой никто не сказал дурного слова, опускаться до такого?
— Шантаж говорит о червоточине в характере, — заметила Морено.
— Именно, — подтвердил Рейнхарт. — В тюрьмах преступники, зарубившие жертву топором или издевавшиеся над женами, имеют более высокий статус. Шантаж, пожалуй, является одним из самых… аморальных преступлений. Не самым худшим, но самым низким. Недостойным, если это слово еще существует.
— Да, — согласилась Морено. — Пожалуй, так и есть. Значит, Веру Миллер мы можем исключить. Можем также исключить Эриха Ван Вейтерена. Есть ли у тебя соображения относительно того, что у нас остается?
— Да, я тоже об этом думал. У нас остается шантажист. И его жертва. Жертва и убийца — одно и то же лицо. Вопрос в том, получил шантажист деньги или еще нет.
Морено немного посидела молча, вертя в руках стакан.
— Я не понимаю, как в это угодила Вера Миллер, — сказала она. — Но если мы твердо решаем, что она связана с Эрихом, то у нас имеется… да, у нас имеется человек, дважды убивший, чтобы избежать расплаты. Если шантажист не полный дурак, он, вероятно, немного повысил цену… думаю, он подвергает свою жизнь некоторой опасности.
— Пожалуй, — согласился Рейнхарт.
Он допил вино и в десятый раз за час раскурил трубку.
— Это-то и есть самое мерзкое, — продолжил он, — нам неизвестна причина. Мотив шантажа. У нас есть цепочка событий, но нам не хватает первого звена…
— И последнего, — заметила Морено. — Не забывай, что мы, вероятно, еще не видели последнего раунда между шантажистом и его жертвой.
Рейнхарт смотрел на нее, подперев голову руками.
— Я устал, — признался он. — И немного пьян. Только поэтому я скажу, что слегка впечатлен твоими рассуждениями. Чуть-чуть.
— In vino veritas,[21] — сказала Морено. — Хотя все может оказаться неверным. Совсем не обязательно речь идет о шантаже, и тут не обязательно замешан какой-нибудь врач… и, возможно, Вера Миллер и Эрих Ван Вейтерен вообще никак не связаны.
— Не говори так, — простонал Рейнхарт. — Мне казалось, что мы как раз начали до чего-то докапываться.
Морено улыбнулась.
— Уже двенадцать часов, — сообщила она.
Рейнхарт выпрямился на стуле.
— Вызови такси, — распорядился он. — Я разбужу Роота.
Когда он пришел домой, Уиннифред и Джоанна спокойно спали вместе в двуспальной кровати. Он немного постоял в дверях и посмотрел на них, размышляя, чем же он заслужил то, что они у него есть.
И чем ему предстоит расплачиваться.
Он подумал про сына комиссара. Про Сейку. Про Веру Миллер. О том, каково придется Джоанне лет в пятнадцать — двадцать, когда к ней начнут проявлять интерес мужчины… самые разные мужчины.
Он заметил, что стоило ему попробовать представить себе это, как у него начали приподниматься волосы на предплечьях. Осторожно закрыл дверь. Достал из холодильника бутылку темного пива и опустился на диван, чтобы подумать.
Подумать о том, в чем же он, в конечном счете, может быть совершенно уверен в делах Ван Вейтерена и Миллер.
В чем может быть уверен с большой долей вероятности.
А что существует лишь на уровне предположений.
Не успев продвинуться особенно далеко, он заснул. Джоанна обнаружила его на диване в шесть часов утра.
Потянула его за нос, утверждая, что от него плохо пахнет. Его собственная дочь.
В понедельник Уиннифред проводила только утренний семинар и должна была вернуться домой около двенадцати. Немного поразмыслив, Рейнхарт позвонил няне и предоставил ей выходной. А потом полностью посвятил время Джоанне. Чистил с ней зубы, причесывал ее, рисовал с ней, рассматривал книжки, а также прикорнул между девятью и десятью. Ел с ней йогурт с бананами, танцевал и снова рассматривал книжки между десятью и одиннадцатью. В половине двенадцатого пристегнул ее ремнем к детскому сиденью в машине, и двадцатью минутами позже они вместе забрали свою маму и жену перед университетом.
— Мы отправляемся на прогулку, — заявил он. — Это пойдет на пользу.
Читать бесплатно другие книги:
