Скажи любви «нет» Воло Фабио
Я совершил самый тяжкий грех,
который только может совершить человек.
Я не был счастлив.
Хорхе Луис Борхес
Я сын человека, который прожил свою жизнь так, словно и не жил. Я это понял, оглядываясь на пройденный им путь. С тех пор, как я себя помню, я ни разу не видел радости в его глазах: смотрел он исподлобья, взгляд его всегда был невесел.
Это постоянно мешало мне целиком отдаваться радостям своей жизни. На самом деле, разве может сын почувствовать всю полноту жизни, если его отцу не удалось по-настоящему прожить свою собственную жизнь? У кого-то, возможно, так оно и получается, но, в любом случае, дается это нелегко. Словно ты не человек, а доменная печь, изо дня в день выплавляющая чувство вины.
Моему отцу исполнилось шестьдесят семь лет, он худой, у него седые волосы. Он всегда был крепким мужчиной, вечным тружеником. Но сейчас он выдохся, надорвался, постарел. Жизнь приносила ему одни сплошные разочарования. Она так часто разочаровывала его, что теперь, вспоминая о ней, он часто повторяется. Когда я вижу отца в его нынешнем состоянии, меня охватывает желание оградить, уберечь его. Он меня трогает до слез, мне жаль его, хочется что-то сделать для него, чем-то помочь ему. От этого мне становится тоскливо на сердце, мне все кажется, что я мало что сделал для него, мало заботился о нем.
Часто, особенно в последние годы, я украдкой наблюдаю за ним. Я приглядываюсь к нему и, как правило, без всякой видимой причины раскисаю, должно быть, из-за сумбура, который всегда творился в моей голове и на сердце и был связан с образом отца. Наши отношения с ним складывались трудно, нашу любовь поймет только тот, кто прежде мог найти в себе мужество ненавидеть. Это истинная, выстраданная, с трудом добытая, отвоеванная любовь.
Чтобы научиться любить его, мне пришлось поколесить по свету. И чем дальше я от него удалялся, тем ближе на самом деле я к нему приближался. Земля ведь круглая.
В течение долгого времени мы с ним не разговаривали. А когда ты молчишь назло в присутствии отца, у тебя появляется дрожь в коленях, ноги подкашиваются, и тебе неожиданно хочется на минуту присесть. Не от того, что закружилась голова, а потому что тебе жутко скрутило живот. Из-за отца у меня всегда появлялись рези в животе. Именно поэтому я по-настоящему полюбил его только после того, как меня вывернуло наизнанку, и я сумел выплеснуть из себя всю свою ярость, ненависть и боль, потому что многие из этих чувств носили на себе его печать.
Когда я был маленьким, я просил отца поиграть со мной, но работа отбирала у него слишком много сил и времени и отнимала его у меня. Я помню его, главным образом, в двух обстоятельствах: когда он собирался уходить на работу, и когда он отдыхал, выбившись из сил на работе. В любом случае мне приходилось ждать, я для него был постоянно на втором месте.
Мой отец всегда сторонился меня, таким он остался и сегодня. Вначале его у меня отнимала работа, теперь, мало-помалу его отнимает время, и здесь я ничего не могу поделать, с этим противником я не в силах бороться. Поэтому сейчас я испытываю то же чувство бессилия, которое охватывало меня в детстве. В последние годы, каждый раз, когда я вижу его, я замечаю, как он все больше стареет, и постепенно, день за днем я чувствую, как он ускользает из моих рук. И теперь мне остается только с отчаянием удерживать его за кончики пальцев.
Мне уже тридцать семь лет, и, глядя на этого как бы ни жившего человека, мне приходит на ум надпись, которую Марлон Брандо повесил на стене в своей комнате: «Ты не живешь, если не умеешь жить». Я до сих пор спрашиваю себя, что я могу сделать для него. И пусть сегодня я вижу перед собой немощного, беззащитного, дряхлого старика, перед которым я, наконец-то, выгляжу сильным мужчиной, я знаю, что на самом деле это не так. И так было всегда. Потому что он только одним своим словом может причинить мне боль. Даже больше того: одним несказанным словом, молчанием, паузой. Ему достаточно просто посмотреть в другую сторону. Я могу часами кричать, даже накидываться на него с оскорблениями, а он может растоптать меня одной ухмылкой, которая проскользнет в уголках его губ.
Если в юности у меня из-за него появлялись колики в животе, то в детстве я из-за него вполне мог свернуть себе шею. Что бы я ни делал, я всегда вертел головой в его сторону, ловил его взгляд, его слово, краткий ответ. Он наспех откликался на мою привязанность: то мимоходом взъерошит мне волосы, то ущипнет за щеку, то, едва взглянув, поставит на сервант картинку, которую я нарисовал для него. Ничего больше этого отец и не мог мне дать, потому что не только никогда не понимал моей боли, моих потребностей и желаний, но еще и сам толком не разбирался в своих желаниях. Он не привык как-либо выражать свои чувства, он не умел к ним прислушиваться. Поэтому я и говорю, что он никогда и не жил по-настоящему. Он сторонился всех и всего.
Возможно, по этой причине я никогда не видел в нем человека, у которого могли быть свои желания, тревоги, мечты. Напротив, я рос и не сознавал, что и он тоже человек: для меня он был просто моим отцом, как будто одно исключало другое. Только повзрослев и на миг забыв, что я его сын, я сумел догадаться, кем он был на самом деле, и стал понимать его. Как бы мне хотелось еще в детстве стать взрослым, чтобы разговаривать с ним на равных, как мужчина с мужчиной, тогда бы мы смогли разобраться в возникавших между нами недоразумениях, и вместе пошли бы другой дорогой. Однако теперь, когда многое в нем мне стало понятнее, ко мне пришло ощущение, что я опоздал. Что у меня осталось слишком мало времени.
Сейчас, когда я присматриваюсь к своему отцу, у меня появляется чувство полной уверенности в том, что я знаю о нем нечто такое, о чем он сам даже не подозревает. Я научился видеть и понимать то, что он прячет в самом себе и в одиночку не в состоянии выпустить на волю.
Я многие годы крайне неудачным образом просил у этого человека доказательств его любви. Я искал в нем то, чего в нем не было. Я ничего не замечал и не понимал, и теперь немного стыжусь этого. Любовь, которую он проявлял ко мне, состояла в том, что он нес свой крест, терпел лишения и неустанно работал, добровольно взвалив на себя ответственность за семью. Если внимательней приглядеться, это не был даже его выбор, возможно, такова была жизнь, которую до него привычно вели все люди. Мой отец был сыном своего поколения, считавшего, что в жизни есть только один путь: жениться, родить детей, трудиться ради семьи. Никакими иными вопросами им не надо было задаваться, роли были уже распределены заранее. Казалось бы, он женился и завел ребенка, даже особенно не желая этого. Я сын того человека, которого жизнь призвала к оружию и повела в сражение не ради спасения страны, а ради спасения своей семьи. Целью этой войны была не победа, а стремление свести концы с концами, просто выжить. Тянуть свою лямку.
Я люблю своего отца. Я люблю его всем своим существом. Я люблю этого человека, который, когда я был маленьким, никогда не помнил, сколько мне лет.
Я люблю этого человека, у которого даже сегодня не поднимается рука обнять меня, который даже сегодня не может произнести: «Я люблю тебя».
В этом мы с ним похожи. Я унаследовал это от него. У меня это тоже не получается.
1. Вечно ломающиеся жалюзи
Я родился в бедной семье. Если меня попросят в двух словах объяснить, что такое жить в бедности, я, пожалуй, скажу, что это то же самое, что безрукому человеку сидеть за богато накрытым столом.
Я не знаю бедности, которую часто показывают по телевизору, когда люди, лишенные всего самого необходимого, просто умирают с голоду. Мне знакома бедность тех, кто владеет кое-какой собственностью, у кого есть еда и крыша над головой, телевизор, машина. Бедность тех, кто может делать вид, что они совсем не бедные. У этой бедности много домашней рухляди и неоплаченных векселей. В такой бедности ты одновременно и везунчик, и неудачник: кому-то живется лучше, чем тебе, а кому-то и хуже. Но, в любом случае, выглядит она позором, постыдным клеймом, постоянным унижением. А вместе с этим еще и ежедневная нервотрепка, ощущение зыбкости своего положения, свербящая сердце досада, вечно опущенная вниз голова. Ты не настолько беден, чтобы ходить в отрепьях, но одежда, которую ты носишь, часто разоблачает твою тайну и выставляет голым перед всем миром. Одна малозаметная штопка ясно говорит, кто ты есть на самом деле. Бедность превращается в постоянную заботу, которая сверлит твой мозг и не оставляет места никаким другим помыслам, прежде всего мыслям о красоте, потому что красота сама по себе вещь непрактичная, не приносящая пользы. Подобная роскошь тебе не принадлежит.
Часто в глазах других людей ты живешь вполне нормальной жизнью, но, на самом деле, над тобой властвуют совсем иные законы – прежде всего, закон нужды. И ты исподволь учишься лгать. Твоя бедность выливается во вранье. Иногда в крупный, а иногда в мелкий обман. Если тебе отключили домашний телефон за неуплату, ты учишься говорить, что у вас обрыв на линии; ты не идешь ужинать в ресторан, потому что у тебя много дел; уверяешь, что у тебя сломалась машина, а на самом деле ты не оплатил страховку или у тебя нет денег на бензин.
Ты стал большой дока в хитрой науке обмана, тебе известны сотни способов, которые помогают выкрутиться из затруднительного положения: где можно починить, залатать, приклеить, прибить. Такая бедность похожа на сломанные жалюзи – ты их поднимаешь вверх, а потом подсовываешь под тросик кусочек картона. Если картонка вылетает, то жалюзи с лязгом летят вниз, как нож гильотины. Такая бедность – это плитка, выпавшая из облицовки в ванной комнате, дырка под раковиной, через которую проглядывают трубы, кусочек шпатлевки, который никак не хочет держаться на треснувшем в углу серванте. Это рассохшийся ящик – ты его открываешь, и ручка остается у тебя в руке. Это створка шкафа, ее, прежде чем закрыть, надо немного приподнять. Это розетки, которые вываливаются из стены, когда ты вынимаешь вилку, и чтобы поставить розетку на место, тебе ее надо разобрать и покрепче разжать распорные лапки. Это отклеившиеся на стыках обои. Это сырое пятно на кухне, когда воздушные пузыри под слоем краски набухают, как дрожжевое тесто, а расползающиеся по стене разводы настолько соблазнительны, что тебе трудно побороть желание взять лестницу, забраться наверх и соскоблить их. Это расклеившиеся стулья, так что сидеть на них становится опасно.
Это убогая домашняя рухлядь, которая держится на клее и липкой ленте. В доме целый ящик забит инструментами и деталями, с помощью которых пытаются подлатать разваливающийся повсюду домашний быт. В доме все шатается, все непостоянно, все ненадежно и ждет лучших времен. Но все эти перелатанные вещи в действительности остаются потом на всю жизнь. Нет ничего более постоянного, чем временное.
В первый раз, когда я услышал, что мой отец назвал себя «неудачником», я не имел ни малейшего представления о том, что это могло значить. Я был слишком маленький. Он произнес это слово, когда в бар пришли странные люди и стали выносить оттуда какие-то вещи. Тогда же я запомнил еще одно выражение: «опись имущества за долги». С тех пор каждый раз, когда в бар или к нам домой приходили незнакомые люди и выносили из него вещи, я ни о чем больше не спрашивал. Пусть я и не знал значения тех слова, но я все понимал. И учился, еще мальчишкой. Например, не зная причин, я догадывался, что именно из-за этих людей машина моего отца была записана на дедушку, отца моей матери. Взрослые говорили, что машина «записана», но я даже понятия не имел о значении этого слова. Я ничего не знал, но все понимал.
Я рос и видел, как мой отец гробит себя на работе, пытаясь хоть как-то обеспечить семью.
У него был бар, и он каждый день выходил на работу, даже если плохо себя чувствовал. По воскресеньям, когда бар не работал, он проводил в нем большую часть дня: убирался, приводил зал в порядок, что-то налаживал, подгонял.
Я никогда не отдыхал на каникулах вместе с родителями. Летом меня отправляли к бабушке и дедушке по моей матери, которые снимали домик в горах.
По воскресеньям мама одна навещала меня у своих родителей и передавала мне привет от папы. У нас в доме не было ни одной фотографии, на которой мы бы все трое были сняты во время летнего отпуска. Мы не могли позволить себе проводить отпуск всей семьей. На это у нас не было денег.
Деньги… Я видел, как мой отец у всех занимал деньги. У родственников, друзей, соседей. Я видел, как он унижался, и каким унижениям подвергался. Сколько раз в детстве мне случалось приходить с ним в дом к его друзьям, которых я даже не знал, и тихо сидеть, ждать на кухне. Хорошо, если я оставался там не один, а с женой его приятеля, а он в это время уходил «по делу» со своим знакомым в другую комнату. Незнакомая женщина спрашивала, чем меня угостить, а я постоянно от всего отказывался. Я рос тихоней, вечно стеснялся, все взрослые казались мне великанами. В общем, я думаю, что похожие ощущения испытывал и мой отец.
Он у всех просил деньги, буквально у всех. Даже у меня, когда я был еще ребенком. Как-то он зашел проведать меня в мою комнатушку, потому что я лежал с высокой температурой. Чувствовал я себя неважно, но был счастлив, так как мама сказала, что температура у меня повысилась из-за того, что я расту, и как только она спадет, я стану еще выше.
– А правда, папа, что когда я поправлюсь, я стану еще выше? Я буду таким же большим, как и ты?
– Конечно. Ты вырастешь и станешь выше меня.
Прежде чем уйти из моей комнатки, он взял мою копилку, красного бегемота. Он мне сказал, что деньги из копилки надо положить в банк. Я ему поверил, ведь он мне сказал, что в банке я получу намного больше денег, когда попрошу вернуть их назад.
Позднее я понял, как на самом деле обстояли дела с моей копилкой, и почувствовал, что меня предали, обманули. Я сразу же научился не верить обещаниям взрослых, поэтому и вырос уступчивым и мягкотелым, но выдавал себя за человека с твердым характером. Рядом со мной не было сильного человека, с которым бы я чувствовал себя в безопасности, под надежной защитой. Многие из нас, подрастая, догадываются, что отец, чудившийся великаном, на деле оказался не таким уж всемогущим. Но для себя я открыл это в раннем детстве. Как и все остальные дети, я тоже хотел считать своего отца самым сильным человеком, однако продлилось у меня это убеждение очень недолго.
Мой отец работал, корпел, вкалывал. Я помню, как он засыпал за столом, сидя перед телевизором. Его голова медленно клонилась вниз и в конце, как от резкого удара по шее, валилась ему на грудь, отчего он внезапно просыпался. Отец оглядывался по сторонам, пытаясь понять, где он, что с ним, не заметили ли мы с мамой приключившийся с ним конфуз. Он осматривался, поводя поднятой головой, при этом его челюсть двигалась, словно он что-то жевал. Совсем так, как это делают коровы. Я наблюдал за ним, следил, как его голова свешивается вниз, и ждал, когда же вслед за короткими нырками наступит резкое падение. При этом я смеялся. Когда он догадывался, что я смотрел на него и все видел, он мне улыбался и хитро подмигивал. Я был счастлив. Каждый раз, когда он мне подмигивал, особенно если делал он это украдкой, незаметно для мамы, я чувствовал себя его сообщником и взрослым мужчиной, мне казалось, что наши тайные знаки понятны только нам двоим. Тогда я тоже пытался подмигнуть ему, но у меня это плохо получалось, потому что я закрывал оба глаза. Иногда я закрывал один глаз, помогая себе пальцами. Всякий раз я надеялся, что наша игра станет началом нашей новой, крепкой дружбы. Наконец-то, думал я, у него чаще будет возникать желание поиграть со мной, и мы будем всюду ходить вместе. Я был так счастлив, что сидя на стуле, начинал от радости болтать ногами. Я, как в воде, бултыхался в своем счастье. Однако наше товарищество на этом же и заканчивалось. Окончив обед, он вставал из-за стола и шел доделывать какие-то неотложные дела или снова уходил на работу. А я был еще маленький и ничего не понимал, я просто думал, что я ему не нужен, что ему неинтересно проводить свое время со мной.
Все мои попытки привлечь к себе его внимание и завоевать его любовь терпели неудачу. С мамой это у меня получалось, с ним же – никогда. Когда я говорил что-нибудь смешное, она смеялась, хвалила, обнимала меня, а я ощущал в себе безмерную силу: я сумел ее развеселить, рассмешить. С ней я был наделен высшей властью. С отцом же моя власть, напротив, оказывалась бессильной. Мне не удавалось заставить его по любить меня.
Я во всех подробностях помню все хорошее, что он делал вместе со мной и для меня. Когда, к примеру, моей маме должны были сделать несложную операцию и ее положили в больницу, бабушка переехала в наш дом и стала помогать нам по хозяйству. Бабушка перебралась в мою комнату, а я спал с отцом в родительской постели. В те дни, по утрам, перед уходом в бар на работу он готовил мне на завтрак ванильный пудинг. Я даже помню, как он накрывал на стол.
Или тот субботний вечер, когда я, он и мама отправились ужинать в пиццерию. Я впервые ужинал вместе с ними не дома. Моя мама спросила:
– А что мы скажем в понедельник водопроводчику, когда он придет за деньгами?
– Не знаю, завтра что-нибудь придумаем, – ответил отец.
Когда мы шли в пиццерию, мой отец посадил меня к себе на плечи. Я прекрасно помню тот вечер. Вначале он держал меня за руки, потом взял меня за щиколотки, а я ухватился руками за его голову, вцепившись пальцами в его волосы. Я еще могу вспомнить, что я чувствовал, обхватив ногами его шею. Я стал высоченным. Мое сердце никогда еще не билось так высоко. Не знаю, что на него нашло в тот вечер, но он был отцом. Он сам разрезал мне пиццу. Единственный раз за всю мою жизнь. Он был добрым, ласковым, смеялся над моими словечками. И мама тоже смеялась. В тот вечер мы были счастливой семьей. Прежде всего, он. Возможно, мужчина, который провел с нами тот вечер, и был моим настоящим отцом. Или, по крайней мере, он мог бы стать таким, не подкоси его все эти неурядицы.
Домой мы возвращались в машине, я стоял сзади, держась за переднее сиденье, и думал, как было бы хорошо, если бы этот вечер никогда не кончался. Поэтому я и сказал: «Когда мы приедем домой, я могу не ложиться сразу спать, а еще немножко посидеть с вами?» Потом, правда, я заснул еще в машине.
На другое утро жизнь опять потекла, как и прежде. Это было воскресенье. Моя мама хлопотала на кухне, а отец ушел в бар наводить порядок.
– Мы сегодня вечером снова пойдем есть пиццу?
– Нет, сегодня вечером мы останемся дома.
2. Она
Не знаю, ушла она от меня два года назад или только вчера вечером, а, может быть, она вообще никуда не уходила. Когда не живешь больше с женщиной, к которой тебя мучительно тянет, то мысли о ней лезут тебе в голову в самое неподходящее время. Внезапно тебя начинают осаждать образы и воспоминания. Временами случается, что дни пролетают, не оставляя ни малейшего следа в твоей памяти, и тогда намного приятнее жить тем, что хранится в тайниках и потаенных углах твоего прошлого, чем жить настоящим. «I’ll trade all my tomor rows for a single yesterday …» – «Я отдам все свои завтра за одно только вчера…» – пела Дженис Джоплин.
Если ты уже не живешь с женщиной, к которой тебя мучительно тянет, ты невольно ночью вытягиваешь руку, ищешь свою подругу. В первые дни после разрыва просыпаешься на рассвете и, глядя на пустой край постели, начинаешь в недоумении тереть себе глаза, надеясь, что тебе это привиделось спросонья. Конфорку на плите заливает убежавший кофе, потому что ты уже не помнишь, что поставил турку на огонь. Ты два раза солишь воду для спагетти. Или вовсе забываешь добавить соли.
Если ты уже не живешь с женщиной, к которой тебя мучительно тянет, тебе приходится передумывать уйму мыслей, переделывать кучу дел. Чистить, скрести, отдирать, подбирать, переставлять, выбрасывать. Вбивать гвозди в стены, в доски, в пустоту. Что-то покупать, чтобы заполнить пустое пространство. Читать книги и через несколько страниц возвращаться назад, потому что ты только скользил глазами по словам, не улавливая их смысл, а когда догадался об этом, то уже потерял нить повествования. Ты вынужден возвращаться назад и когда смотришь кино на DVD, потому что не понимаешь, что произошло с героем фильма.
Не жить больше с женщиной, к которой тебя мучительно тянет, значит, попросту, постоянно возвращаться в прошлое. Оглядываться назад, а не смотреть вперед. Отправляться в плавание, держась за поручни на корме, а не стоя на носу корабля.
Если ты не живешь больше с женщиной, к которой тебя мучительно тянет, тебе уже не надо звонить ей с работы и говорить, что ты задерживаешься. Это уже никого не интересует, тебя никто не ждет. Это значит, что, вернувшись домой, ты уже не можешь пожаловаться, что у тебя был тяжелый день на работе. А это совсем не пустяк.
Ты невзначай отмечаешь все мелкие бытовые перемены, которые происходят в доме, оставшемся без женщины: пакет с мусором несколько дней не выносится из дома, даже если ты оставил его рядом с входной дверью. Рулон туалетной бумаги в ванной лежит на полу или на радиаторе и никогда не висит на своем месте. Простыни уже не ароматные, как раньше. Я помню ее душистые простыни, когда я в первый раз остался ночевать у нее. В моем доме этот запах появился только тогда, когда он стал нашим домом. Сейчас он опять стал только моим, она унесла с собой все приятные запахи. Даже тишина в квартире, с тех пор как она ушла от меня, уже не такая, как прежде. Мы с ней часто проводили время в молчании. Одной из приятных сторон в наших отношениях было то, что мы не считали себя обязанными развлекать друг друга пустой болтовней. С ней тишина в доме была красивой, обволакивающей, нежной, уютной, а теперь она гнетущая, колючая, бесконечная. И, говоря начистоту, эта тишина стала для меня слишком шумной. Мне это совсем не нравится.
До знакомства с ней у меня был свой взгляд на самого себя. Она старалась дать мне понять, что я ошибался на свой счет, и прошел не один день, пока я наконец не признал ее правоту. Произошло это не сразу, мне понадобилось много времени, и когда я осознал это, она уже ушла от меня.
Мне ее не хватает. Я никогда никого не любил так, как ее. Теперь, когда я многое понял и стал другим, я не могу общаться ни с какой другой женщиной. Они меня больше не цепляют, чтобы привязаться к ним, мне, верно, пришлось бы вернуться к моим прежним взглядам.
Я изредка спал с другими женщинами. И случалось это только с теми, кто не оставляет после себя и следа воспоминаний. С одной из них, когда мы лежали голыми в постели, я почувствовал чужой, незнакомый запах кожи, не тот, в который я еще был влюблен, и мне стало не по себе. Я извинился, оделся и ушел.
Бывает, что любовные отношения длятся годами, и за эти годы можно успеть и полюбить, и разлюбить. У кого-то любовь проходит, но люди по-прежнему продолжают оставаться вместе. Другие решают расстаться, но для разрыва им необходимо время. Вначале они стараются понять, насколько верно их решение: вдруг разделила их не пропасть, а кратковременная ссора? Если впоследствии они убеждаются в том, что между ними действительно все кончено, они, в любом случае, должны договориться, как им проще разойтись, им надо подыскать нужные слова, чтобы заглушить боль разлуки. Есть люди, которые на этом этапе колеблются месяцами, иногда им для этого нужны годы. Попадаются и те, у кого сомнения растягиваются на всю жизнь, но они так и не могут отважиться на решительный шаг. Многие не в силах расстаться, потому что просто не знают, куда им дальше податься, для других же невыносима сама мысль, что своим поступком они сделают больно когда-то любимому человеку. Нанесут ему глубокую рану, измучают того, с кем находились в близких отношениях. Бытует расхожее мнение, что боль после внезапного разрыва слишком остра и страшна, что она пагубней мелких обид, которые копятся день за днем.
Такие отношения обычно продолжают тянуться и дальше, даже если тот, кого думали оставить, уже обо всем догадался. Потому что он предпочитает делать вид, будто ничего не происходит. Если ни один из двух не в силах разрешить ситуацию, то ее заклинивает. Их обоих подавляет ощущение взаимного бессилия найти выход из сложившегося положения. И тогда они начинают тянуть время и только изнуряют себя.
Мужчины и женщины, у которых появляется догадка, что с ними собираются расстаться, как правило, становятся ласковей, внимательней, сговорчивей; они не понимают, что таким образом только вредят себе, потому что любой чересчур уступчивый человек теряет часть своего обаяния. И чем дольше пара откладывает объяснение, тем слабее становится жертва.
Бывает, что кто-то нарочно оттягивает решительный разговор в надежде, что другой за это время сделает неверный шаг, совершит ошибку, проявит хоть одну маленькую слабость, за которую можно будет уцепиться и использовать в свое оправдание, чтобы не чувствовать себя предателем.
Иногда случается, что ни он, ни она уже больше не любят друг друга, совместная жизнь для обоих становится невыносимой, но их по-прежнему терзает ревность. И тогда они не расстаются, их держит вместе желание помешать другому сблизиться с новым избранником.
Существует много причин, когда люди остаются жить вместе. Возможно, из пяти лет совместной жизни они любили друг друга всего два, три или четыре года. Поэтому трудно судить о любовных отношениях только по их продолжительности. Важно не то, сколько лет люди прожили вместе, а как они жили. Мой роман с ней продлился три года, а мне казалось, что я полюбил ее намного раньше. Я думал, что моя любовь не укладывалась в хронологию наших отношений. До недавнего времени я был убежден, что безропотно любил ее все два года, когда ее больше не было со мной. Потом я понял, что не любил ее, потому что просто был не способен любить. Потому что я всю свою жизнь прожил бесчувственным, равнодушным человеком. Я на самом деле никогда не испытывал настоящей любви, я всего лишь жил чужими чувствами, примерял их на себя, так актер на сцене изображает чувства персонажа. Я всегда сижу в кино с мокрыми глазами, у меня на глаза наворачиваются слезы, когда я вижу хромую собаку, траурную процессию или хронику катастроф в теленовостях. Возможно, это типичный симптом, встречающийся у того, кто не умеет любить по-настоящему.
Моя любовь в действительности была театральным спектаклем. Она была искренней игрой актера. А я даже не замечал, что живу на сцене. Я не притворялся влюбленным, желая кого-то обмануть. Я не говорил ей «я тебя люблю», зная, что это неправда. Я сам обманывал себя, я сам думал, что по-настоящему любил ее. И в течение трех лет, проведенных вместе, я два или три раза искренне верил, что влюблен в нее.
В этом и заключалось мое неверное представление о самом себе, и она сумела указать мне на мою ошибку и помогла по-новому взглянуть на себя. Она была права, когда говорила, что я не умею любить. Что я не способен любить. Что я путаю любовь с привязанностью и привычкой.
«Твое наивысшее проявление любви заканчивается привязанностью. Ты на самом деле смешиваешь два этих чувства. Ты привыкаешь к человеку и думаешь, что любишь его».
Мне с ней приходилось вести себя очень осторожно, потому что она догадывалась обо всем, что я чувствовал или делал. Есть женщины, которых легко обманывать: ты им плетешь всякие невероятные, нелепые небылицы и понимаешь, что эти истории и впрямь смешно звучат, и вдруг с удивлением замечаешь, что они, наоборот, в них верят. С ней такое не проходило. Если я ей врал, пусть и вполне правдоподобно, то она смотрела на меня с особым выражением, как бы желая сказать: «Ты думаешь, кому это говоришь?», или прямо смеялась мне в лицо.
Когда она поддевала меня, говоря, что я путаю любовь с привычкой, я считал, что она неправа, что это просто злые уколы, брошенные в пылу ссоры. А вышло все наоборот, получилось, что она была права.
Она ждала от меня того, что я оказался не в состоянии ей дать, более того, я даже не понимал, что ей нужно от меня. Я иногда считал, что все эти просьбы связаны с ее неуверенностью в себе, с ее блажью или дурным настроением. Я в то время смотрел на нас со стороны и думал: «Я не ревнив, я никогда не заставляю ее делать то, что ей не нравится, практически никогда не злюсь, предоставляю ей полную свободу, когда она уходит из дома, я даже не спрашиваю, куда она идет… Разве можно требовать от меня чего-то большего?»
Я не понимал, что ей нужно от меня. Только потом мне все стало ясно. Мне пришлось поломать немного голову, но я все-таки во всем разобрался. К сожалению, результатом моей медлительности и неповоротливости стало то, что теперь по ночам никто не греет мне ноги в постели.
Сейчас я изменился, и поэтому – наверное, уже больше месяца – я снова начал искать ее. Звонить ей. Как сегодня:
– Привет, это я.
– Я поняла, я тебе ответила, только чтобы сказать, что ты не должен больше мне звонить.
– Но… Выключила телефон.
Я понял, что люблю ее и готов вернуться к ней. Готов дать ей все, что она пожелает. Поэтому мне и стало не по себе, когда Никола, несколько дней назад заговорив о ней, сообщил поразившую меня новость.
3. Негромко о главном
Если меня спрашивают, кем я работаю, я вначале смотрю на человека и стараюсь понять, могу ли я назвать себя копирайтером или же должен отделаться неопределенным ответом: «Я занимаюсь рекламой». Иногда я ошибаюсь в своей оценке собеседника, и после моего ответа, что я копирайтер, меня часто спрашивают, что это такое. На этот вопрос я обычно отвечаю: «Мне платят за то, что я придумываю всякую чушь», – или, чтобы поскорее отвязаться, я говорю, что я свободный художник. Такой ответ мне, правда, не особенно нравится, зато он сразу же останавливает все дальнейшие расспросы.
В те дни, когда моя реклама имеет успех, я говорю: «Помнишь рекламный ролик, в котором говорится о… Ну так это я его придумал».
Как и все копирайтеры, я работаю в паре с арт-директором, постановщиком роликов. Моего коллегу зовут Никола. Профессия у нас творческая, и если у кого-то из нас заклинит, то, считай, делу конец. Поэтому он ждал, когда мы закончим работу над заказом, и только потом уже передал мне новость, выбившую меня из колеи: он знал, что иначе я не смогу сосредоточиться на работе. Я и подумать не мог, что он просто убьет меня своим рассказом, хотя, пожалуй, и должен был бы ожидать чего-то подобного; в общем, я на самом деле не предполагал, что это известие так сильно подействует на меня.
В любом случае хорошо, что это он рассказал мне о ней.
Никола и Джулия, моя соседка по дому, стали моими друзьями, с которыми я чаще всего встречаюсь в последнее время. Мы настолько сблизились, что, говоря по домофону или телефону, никогда не называем себя по имени, а просто говорим: «Это я».
С Джулией, по сравнению с Николой, я подружился относительно недавно. Джулия легко откликается на перемены в моем настроении. Порой мне просто необходимо ощущать ее дружеское участие. Она помогает мне, как камертон при настройке музыкальных инструментов. Только с женщинами у меня складываются такие отношения. Подобно музыканту я чаще всего ищу внутреннюю гармонию в одиночестве, в тиши своего дома. Иногда, впрочем, мне требуется помощь другого музыканта, который дает мне нужную ноту. Джулии всегда удается передать мне верное звучание. А вот Никола одной шуткой или остроумным замечанием умеет снять напряжение, поднять мое настроение словом или делом. В этом они неповторимы. Мне повезло, что у меня есть такие друзья.
Джулия по вечерам часто заходит ко мне домой. Нередко я звоню ей и, если она еще не ужинала, приглашаю ее к себе. Мне приятно готовить еду для себя, но еще приятней для других. К тому же, я лучше помню рецепты блюд для двоих, а кроме того, они получаются у меня вкуснее. Иногда и она зовет меня к себе; на работе я получаю от нее сообщение на сотовый: Сегодня вечером у меня рис с овощами.
Мы с Джулией только друзья, между нами ничего не было. Так произошло, возможно, потому, что когда я с ней встретился, она, моя она, недавно бросила меня, а Джулия только-только приходила в себя после разрыва с мужем. В нашей жизни не осталось места для ухаживаний… Самое большее – мы могли позволить себе с кем-то переспать, но, конечно, не с тем, кто живет в соседней квартире. В общем, время для этого уже ушло. Помимо прочего, можно ощущать легкое, даже сексуальное влечение к другому человеку и не чувствовать себя обязанным что-то предпринимать по этому поводу.
В первый раз, когда я пригласил Джулию поужинать со мной, я подошел к ее двери и постучался.
– Я зашел за тобой, потому что я немного старомоден, скроен на старый манер…
Она засмеялась и впустила меня в дом, так как была еще не готова. Я огляделся по сторонам: передо мной была комната женщины, прибранная, в идеальном порядке.
В конце вечера я проводил ее до дверей квартиры.
– Я провожу тебя, не могу в такой час отпустить тебя домой одну.
Примерно через месяц после нашего первого ужина у меня уже были ключи от ее квартиры, а у нее мои. Я помню, будто это случилось вчера, один из наших первых вечеров с Джулией, когда я почувствовал себя почти героем фильма Квентина Тарантино. Днем я послал ей SMS: Рыбу?
Она сразу же ответила мне, после чего последовал обмен сообщениями.
Да, только проверь, чтобы рыба была свежая, у меня пищевая непереносимость, я потом тебе все объясню.
Тогда я разморожу равиоли? Шучу. Приготовить что-то другое?
Нет, рыба подойдет. Только свежая.
Я ее выловлю перед возвращением домой.
О’кей, тогда рыба в девять. Приду домой, приму душ и зайду к тебе.
Я зайду за тобой, как обычно. Пока. До скорого.
Я услышал, как она вернулась в половине девятого. В девять я отправился за ней.
К ужину почти все уже было готово: салат, рис басмати и запеченная дорадо с картошкой и помидорами пакино.
Мы откупорили бутылку вина. Мы хоть и ели рыбу, но предпочли пить красное вино. Я открыл бутылку Монтекукко.
После этого она обратилась ко мне:
– Я должна кое-что тебе показать, только ты не пугайся. – И она вытащила из сумочки желтый тюбик с иглой на конце. Тюбик был похож на шприц. – Когда мы будем есть рыбу и ты увидишь, что я начинаю глотать слова, мямлить, в общем, догадаешься, что мне нехорошо, ты должен снять этот колпачок и сделать мне укол. Это адреналин.
– Что ты говоришь? Ты с ума сошла? Ты ведь шутишь, верно?
– Нет, у меня непереносимость гистамина, а в рыбе, если она несвежая, его очень много. Так что, если случится, что мне станет плохо, то надо сделать вот этот укол.
– Так какого чёрта ты мне раньше об этом не сказала? Я бы приготовил пасту или куриную грудку …
– Потому что мне иногда хочется рыбы. Я даже суши ем. Только я из предосторожности тебя сразу об этом предупреждаю, вдруг я потом не смогу как следует тебе все объяснить, потому что перед обмороком мне становится трудно говорить.
– Ну уж нет, нет и нет. Ты с ума сошла! Зачем нам такое испытание? Я сейчас приготовлю тебе спагетти. Ты думаешь, я смогу проглотить кусок рыбы, если буду знать, что ты вот-вот грохнешься на пол, а я буду делать тебя укол в сердце, как в «Криминальном чтиве»? Я не Джон Траволта. У меня поджилки трясутся при одной только мысли об этом.
– Тебе не придется колоть меня в сердце, можно сделать укол вот сюда, в попу.
– Да мне без разницы – я ногти боюсь себе стричь. Ты думаешь, я смогу что-то для тебя сделать, когда ты грохнешься на пол, начнешь непонятно что лепетать, а я буду пытаться всадить тебе в ляжку шприц с адреналином?
– Подожди, со мной такое случилось всего один раз, два года назад, когда я была в Америке. Там мне и дали это лекарство. Перестань, я на прошлой неделе ела суши, я тебя предупредила только на всякий случай, а на самом деле ничего не произойдет. Рыба ведь свежая?
– Да, свежая. Но, может быть, не такая свежая, как надо для тебя, не знаю, мне как-то не по себе. Судя по глазам, рыба была свежая, она мне даже подмигнула и сказала: «съешь меня». В машине она пролежала не больше двадцати минут, пока я не доехал до дома, а потом я выложил ее на противень.
– Тогда ничего страшного.
– Ну, сама смотри …
Мы с ней принялись за рыбу. Каждую минуту я спрашивал у нее:
– Ну, как ты? Как себя чувствуешь?
– Если бы рыба была несвежая, мне бы уже стало плохо, так что успокойся. Все обойдется.
– Ты все-таки ненормальная. Зачем ты ешь рыбу?
– Я люблю рыбу.
Я взял желтый тюбик и передал ей.
– Ужин тебе понравился?
– Да.
– К чему еще у тебя непереносимость? Если в следующий раз я приготовлю индюшку, мне, видно, придется взять рогатку и всадить тебе в зад геморроидальные свечи?
– Завтра я принесу тебе список продуктов, которые мне лучше не есть, это разные консервы, выдержанные сыры, помидоры… Так что, если снова меня пригласишь, будешь знать, чем можно меня угостить. Да, я знаю, со мной одна морока.
– Меня это не напрягает. Это, скорее, твоя беда, тебе с ней жить.
Прошло месяца два после моей встречи с Джулией, и я устроил ужин, чтобы познакомить ее с Николой. Ему уж больно хотелось посмотреть на нее. Я ему часто о ней рассказывал, и она понемногу превращалась для него в мифическую фигуру, в сказочного сфинкса. С тех пор они подружились, с ними я чаще всего и провожу свое время.
У нас с Джулией родственные вкусы, но одна ее черта вызывает у меня недоумение. Несмотря на то, что она во всем меня понимает и знает меня наизусть, она постоянно ошибается в моих вкусах в отношении женщин. Главное, что повторяется это слишком часто. Я уже не помню, сколько раз она мне говорила: «Я тебя познакомлю с одной своей очень красивой подругой, она тебе наверняка понравится». Потом она приводила свою подругу, и мне казалось, что рассказывала она совсем о другой женщине. Та не могла быть такой. Однажды она мне даже сказала, что девушка не только красивая, а просто создана для меня. Поговорив с ней пять минут, я поймал себя на мысли, что Джулия меня совсем не понимает. Я ума не приложу, как она могла хоть на мгновение вообразить, что эта девушка может мне понравиться.
С Николой у меня таких вопросов не возникает только потому, что он никогда не скажет мне: «Я тебя познакомлю с одной девушкой, она просто создана для тебя». В лучшем случае, он может сказать: «Я познакомлю тебя с девушкой, она, по-моему, сразу тебе даст».
Мы втроем заключили «пакт о секретном ящике». Каждый из нас хранит в закрытом ящике вещи, которые мы ни за что не покажем посторонним людям. По условиям договора, в случае внезапной смерти одного из нас, двое других должны прийти в дом умершего и уничтожить содержимое ящика, чтобы избавить родственников от неприятных сюрпризов. Мы назвали наше соглашение «пактом о секретном ящике», но в моем случае, как и у Николы, это обычная коробка, куда свалена куча всякой дряни…
А вот матери Джулии лучше бы не видеть содержимое ее ящика. То, что она прятала там, она называла «своими игрушками», а мы с Николой – «заводными игрушками». В коробке у Николы лежали любительские фильмы, в которых он резвился с парой своих бывших подружек. О содержимом моей коробки, по-моему, лучше не распространяться.
Никола рассказал мне о моей бывшей подруге за ужином у меня дома. Он должен был куда-то пойти с Сарой, но она ему позвонила и сказала, что плохо себя чувствует. Тогда я позвал его к себе. Он часто проводит вечера в моем доме. Обычно мы ужинаем, а потом смотрим кино. В моей коллекции видео можно отыскать такие фильмы, как: «Крестный отец», «Большая война», «Однажды в Америке», «Славные парни», «Злоумышленники неизвестны», «Умберто Д.», «Мы так любили друг друга», «Битва за Алжир», «Конформист», «Странная парочка», «Квартира», «Семь самураев», «Дамы и господа», «Манхэттен», «Золотая лихорадка». Эти фильмы, правда, я обычно смотрю один. С ним же мы чаще смотрим: «Остается лишь плакать», «Молодой Франкенштейн», «Иначе мы рассердимся», «Меня зовут Троица», «Входи, идиот», «Образцовый самец», «Тальк», первую часть «Рождественских каникул».
Когда он вошел, я спросил у него, как себя чувствует Сара.
– Уже лучше, но у нее так бывает каждый месяц. В первый день цикла она из-за болей не встает с постели. И все из-за того, что ей на время пришлось отказаться от приема пилюль. Как только она снова сможет принимать их, боли у нее прекратятся.
– Никогда раньше не слышал, чтобы женщина из-за месячных не могла встать с постели.
– У всех по-разному. У кого как. Если женщина плохо себя чувствует, то, как правило, это связано с тем, что в ее организме вырабатывается недостаточное количество эстрогенов и прогестерона, у нее пониженное содержание серотонина. При приеме пилюль такого дисбаланса не возникает, так как они не допускают резких гормональных скачков.
– А тебе это откуда известно? И потом, что это такое, прогестерон? Доисторический ящур, живущий в пещере? Я и слыхом о нем не слыхивал, а ты, оказывается, знаешь, что это такое.
– Конечно, знаю.
– А почему ты это знаешь?
– Извини, позавчера за ужином Джорджо битый час нам толковал о разных видах рыбалки и о различных снастях: поплавочная удочка, спиннинг, нахлыст …
– И что ты хочешь этим сказать?
– Что у каждого свои интересы. Я в удочках не разбираюсь, зато интересуюсь другими вещами, книги читаю.
– Ты, значит, посещаешь вечерние курсы по менструации? И давно ты этим увлекся?
– Я же тебе только что сказал, что читал разную литературу. Точно так же люди увлекаются машинами, изучают двигатели. Что ты видишь в этом плохого?
– Да нет, помилуй, ничего плохого в этом нет, просто как-то странно, что ты знаешь все эти вещи, о которых мне даже говорить противно… Мне бы в голову никогда не пришло интересоваться гормонами, пилюлями, менструациями и этими, как их там, глиста… гестагенами. Единственное, что я знаю про месячные, так это то, что если женщина принимает пилюли, то менструации у нее становятся регулярными, а если она живет или находится в тесном контакте с другими женщинами, то со временем у них и циклы совпадают. Вот и все.
– Ну, что же, в сравнении со средним уровнем, у тебя уйма знаний…
– Ладно, что будешь есть?
– Я бы не отказался от чего-нибудь горячего… Приготовим спагетти?
– Может быть, ризотто?
– Отлично, согласен на ризотто. Тем не менее, – добавил Никола, – я не собираюсь возвращаться к прошлому разговору, но уж коли мне известно, что тебе нравится, когда тебя поправляют, если ты ошибся, то должен тебе заметить, что ты оплошал с пилюлями и менструациями.
– В чем же?
– Если женщина принимает пилюли, то в таком случае не говорят, что у нее менструация.
– Да? И как же говорят?
– Кровотечения, вызванные отменой препарата. Их стали так называть, потому что этот препарат подавляет овуляцию. Представляешь, поскольку это не менструация, а только бесполезная потеря крови, в Америке изобрели пилюлю, которая почти полностью избавляет женщин от кровотечений. Они наступают три раза в году, раз в четыре месяца, а не каждые двадцать восемь дней.
– Неужели ты на самом деле изучал всю эту белиберду? Всерьез интересовался менструальным циклом у женщин?
– Видишь ли, на первый взгляд кажется, что все это ерунда, но это не совсем так. Женщины – существа сложные еще и по своему крайне мудреному гормональному строению. Так что во многих отношениях важно знать, когда у них наступает менструальный цикл и как он проходит.
– Интересно, и для чего это знать?
– Ну, например, в первые две недели менструального цикла в их головном мозге на двадцать процентов усиливается работа гиппокампа, от этого женщины становятся жизнерадостнее, активнее, они находятся преимущественно в хорошем настроении, у них ясная голова. Потом яичники начинают вырабатывать прогестерон, разрушая всю работу, проделанную до этого эстрогенами. Понемногу замедляется мозговая активность. Уровень прогестерона к последним дням цикла резко падает. Можно сказать, что организм внезапно лишается успокаивающего наркотика, женщины становятся более чувствительными, нервными, раздражительными. Моя бывшая подружка в первые дни цикла, листая женский журнал, была готова расплакаться, когда ей на глаза попадалась фотография щенка, завернувшегося в туалетную бумагу, она просто не могла сдержать слез. И ты думаешь, что для мужчины маловажно знать такие вещи? Если ты хочешь провести с девушкой два-три дня на море, то будет лучше, если вы поедете в первые две недели. В последние две вы рискуете поссориться из-за пустяков.
– Ты все-таки ненормальный. Скажи, ведь это неправда, что ты строишь планы на выходные в соответствии с периодом гормональной активности у твоей подружки.
– Нет, неправда, хотя обычно я стараюсь…
– Признавайся, ты снова увлекся наркотиками…
– Ну, я могу себе позволить пару косячков… кстати, вместе с тобой. Дай мне договорить. Ты недооцениваешь биологический фактор. Ты на самом деле считаешь, будто мужчине не нужно знать, что женщина в период овуляции становится более чувствительной к мужским феромонам? По-твоему, это пустяки? Например, мне нравится девушка, и мне известно, когда у нее наступает овуляция… Так я в этот день не пользуюсь дезодорантом. И это срабатывает. Подумай, ведь и ты зависишь от гормонов… Тебе известно, что некоторые женщины во время овуляции засовывают палец себе внутрь, а потом проводят им по шее, словно это духи… и нас это заводит?
– Я не совсем понимаю, на что ты намекаешь, говоря «внутрь», или, надеюсь, я ошибаюсь.
– Женщины увлажняют пальцы, засунув их в вагину, а потом смазывает ими, как духами, себе шею. Мы вагинальные феромоны не ощущаем как запах, потому что они воспринимаются задней частью носовой полости. Но мы их чувствуем, хоть и не осознаем это. И идем у них на поводу. Феромоны несут в себе генетическую информацию. Если она совпадает с нашей, то феромоны нас отталкивают, если отличается от нашей, то притягивают нас. Иногда женщина тебе нравится, но стоит только почувствовать ее запах, она перестает тебе нравиться. Это значит, что у вас с ней большая генетическая близость. Моя бывшая девушка пользовалась этим приемом, когда хотела подцепить мужика, и каждый раз удачно. Можешь спросить об этом женщину, которая от тебя ничего не утаивает.
– Ну и гадость!
– Тебе, конечно, может быть противно, но это серьезные вещи. не знаю, заметил ли ты, но я сказал в вагину, а не в сику.
– Разумеется, заметил. Наверное, с тех пор, как мы знакомы, я впервые услышал от тебя это слово. Но все же, зачем тебе все это знать? Хочешь сказать, что с тех пор, как ты про это узнал, ты стал лучше трахаться?
– Нет, я так не думаю. Но когда я об этом говорю, то женщинам кажется, что да.
– Так вот, в чем дело: убеждаешь клиента в улучшении качества услуг без их фактического улучшения. И такими разговорами ты завлекаешь женщин? В таком случае, прими мои поздравления.
– Если ты доказал, что хорошо разбираешься в моторах, водитель, не колеблясь, откроет капот. Тебе доверяют. В жизни еще полно мужчин, которые трахают, ласкают женщин, словно сдирают отбойным молотком асфальт с дороги… а вот когда ты заводишь такие разговоры, то женщины начинают думать, что ты хорошо знаешь, что им нужно. По крайней мере, ты возбуждаешь их любопытство. А потом, да будет тебе известно, мне нравится дружить с женщинами, и чем раньше ты ее поимеешь, тем скорее сможешь завязать с ней дружеские отношения.
– А что, без постели нельзя обойтись?
– Тогда все будет сложнее. В любом случае лучше сразу переспать. Или сделать это как можно раньше. Но выгоднее все-таки заняться этим сразу же.
– Ну, например?
– Как тебе сказать… мне сейчас ничего в голову не приходит, но я об этом подумаю и составлю для тебя список. А сейчас я хочу есть. У тебя не найдется чем перекусить, пока мы будем готовить?
– Открой холодильник. Там есть сыр и нарезка, если тебя это устроит.
Никола уселся за стол и принялся поглощать ветчину с моцареллой.
– А почему у тебя всегда полный холодильник? Когда ты успеваешь ходить по магазинам?
– Когда возвращаюсь с работы. Прощаюсь с тобой, выхожу из офиса и иду за покупками.
– Завидую тебе. Я прощаюсь с тобой, выхожу из офиса и иду пропустить стаканчик. Ты знаешь, что это ризотто будет моим первым горячим блюдом за всю неделю? Я уже целую вечность питаюсь одними салатами. Держусь только на пиве и чипсах.
У него зазвонил телефон, он ответил с набитым ртом и пошел разговаривать на террасу.
Пока он оставался там, я крикнул ему:
– Ты будешь ризотто с шафраном или «четыре сыра»?
– «Четыре сыра»? Что с тобой сегодня? Ты выздоровел?
– Да, начинаю понемногу.
– Я бы предпочел с шафраном, но интересно посмотреть, насколько ты пошел на поправку.
– Ты особенно не гони, не надо спешить.
Ризотто «четыре сыра» было ее самым удачным блюдом. Никто не готовил такого вкусного ризотто, как она. Такого ни в одном ресторане не найдешь. Мы всегда ждали, когда она угостит нас ризотто «четыре сыра» и тирамису.
После того, как она бросила меня, я перестал готовить ризотто «четыре сыра» и не ел его. Поэтому Никола и удивился.
Когда он вернулся на кухню, я поддел его:
– С тех пор, как ты познакомился с Сарой, тебя от телефона, как пятнадцатилетнего подростка, оторвать невозможно.
– Мы о тебе говорили. Мне надо тебе кое-что сказать, но… не знаю… Сара уверяет, что мне уже давно надо было сделать это.
– Она что, беременна?
– Нет, это касается не нас, а тебя, то есть, не непосредственно тебя, но…
– Ты обсуждаешь с Сарой мою жизнь? У вас с ней уже завелись какие-то тайны, которые имеют ко мне отношение? Не знаю, вряд ли я тебе это прощу.
– Успокойся, ты навсегда останешься моим любимчиком. В общем, я должен был сказать тебе это еще несколько дней назад, но я все ждал подходящего момента, поскольку, на мой взгляд, тебе будет неприятно слышать это. Я ждал, когда мы закончим работу, я боялся, что ты выпадешь в осадок… Хотя, возможно, я ошибался, и тебя это уже больше не трогает.
– Ладно, не трепись, говори, в чем дело.
– Она… ну, та, которую ты запретил мне называть по имени, после того, как вы расстались…
– Что она натворила?
– Она через полтора месяца выходит замуж.
4. Мальчишка
Первый бар моего отца открывался около полудня и закрывался уже ночью. В таких заведениях надо уметь обращаться с подвыпившими клиентами. Поэтому днем после обеда отец ложился спать. В доме нельзя было шуметь, все делалось неторопливо и незаметно: столовые приборы осторожно складывали в ящик, тарелки аккуратно – чтобы не гремели – ставили в буфет, стулья сперва поднимали, а потом переставляли, телевизор включали, почти убрав громкость, дверь на кухню закрывали. Разговаривали вполголоса, чтобы не беспокоить отца. Только однажды я раскапризничался и разбудил его. Он вышел на кухню в трусах, злой, с всклокоченными волосами. Больше я этого не делал. Я вольготнее чувствовал себя не с отцом, а с матерью, поэтому его упреки казались мне куда более строгими и сильно пугали меня. К примеру, когда мама говорила мне «хватит», я мог сразу и не остановиться, заставлял ее повторяться, с отцом же достаточно было одного его слова, чтобы я немедленно угомонился. Авторитет отца поддерживала и сама моя мать, которая часто грозила мне: «Ну, погоди, вечером вернется отец, я ему все расскажу …»
Однажды мой отец узнал, что в городе в богатом жилом квартале продается бар с большим наплывом посетителей. У этого бара был другой профиль: он открывался рано утром и, в основном, зарабатывал на завтраках. В общем, прямая противоположность тому, что отец имел в своем баре: работу начинали на рассвете и заканчивали в семь часов вечера. Моему отцу давно хотелось поменять распорядок своей работы, к тому же говорили, что дневная выручка в новом баре почти в два раза выше, чем на старом месте. Так он и решил попытать счастья. Мы переехали жить в богатый район города.