Скажи любви «нет» Воло Фабио

– Школа умным ребятам, как правило, почти ничего не дает, она приносит пользу скорее тому, у кого хорошая память. Но обладать хорошей памятью, еще не значит быть умным. К тому же и в школе, и в университете учатся и те, у кого короткая память. В общем, подумай над этим.

– Ты хочешь, чтобы я пришел к тебе на собеседование?

– Ты его уже прошел. Для меня ты вполне подходишь. Ты знаешь кино, музыку, литературу, но, прежде всего, в тебе есть любопытство. Ты всем интересуешься, а по тому, как ты говоришь, иронизируешь, по твоей манере шутить, излагать свои мысли я могу судить, что из тебя выйдет неплохой копирайтер. Я только объясню тебе пару вещей, и этого будет достаточно. Ты быстро всего нахватаешься, трудно тебе не будет. Я не жду от тебя немедленного ответа. Подумай. Если скажешь «нет», останемся друзьями, для меня тут нет проблем. Мне всегда будет приятно проводить время с тобой. Но если ты откажешься только из-за того, что у тебя нет образования, то будешь неправ.

– Хорошо, я подумаю.

– Ты знаешь Би Би Кинга и Мадди Уотерса?

– Да.

– По-твоему, они отличные музыканты?

– Высший класс.

– Ну так вот, они не умеют читать партитуру. Не имеют ни малейшего представления, как записывать музыку нотами. Как говорил Билл Бернбах: художник всегда нарушает правила, из готовой формулы никогда не выходило ничего памятного. И потом, быть великим в жизни, значит стремиться достичь величия…

– Чего?

– Стать великим! Это самое главное.

– Я не знаю, кто такой Билл Бернбах.

– Если мы начнем работать вместе, ты скоро все узнаешь. Ладно, оставим пока этот разговор, но я тебе еще раз повторяю, если все дело только в том, что ты боишься, что у тебя мало знаний, то пусть тебя это не волнует. Мне нужно, чтобы ты общался с окружающим миром, а общаться можно и без знаний. Большой багаж знаний необходим для передачи информации. Если ты потом захочешь поделиться своими знаниями с другими людьми, ты всегда успеешь их пополнить. А теперь угости меня стаканчиком джина с тоником.

– Ты ничего не перепутал? Мы сидим в баре спортзала, и сейчас только два часа дня.

– Я знаю, знаю. Но сегодня это то, что нужно.

Примерно, через полтора месяца после нашего разговора я уже работал в его агентстве. Он объяснил мне все, что полагалось знать на моей новой работе. Как он и обещал, я вскоре узнал все про Билла Бернбаха и его «креативную революцию». Я открыл для себя еще и много других имен, важных для мира рекламы.

Энрико заставил меня прочитать горы книг, посвященных проблемам массовой коммуникации и маркетингу. Среди них попадались и книги по семиотике. Он посылал меня на различные курсы, семинары, симпозиумы. Я учился, набирался знаний. Вначале я в основном приносил кофе, систематизировал каталоги, занимался деловой перепиской, вместе с его секретаршей организовывал встречи. Я только не убирался в офисе, но до этого оставался всего один шаг. Но тем не менее возможность находиться рядом с ним, видеть, как он работает, стала для меня настоящей школой. Я многому научился за это время, полученные знания сослужили мне хорошую службу в дальнейшей жизни.

Через месяц он дал мне первое задание: сделать плакаты для городской сети супермаркетов.

Универсам… лучшее место для прогулок с тележкой.

Это был мой первый слоган.

У Энрико я неплохо зарабатывал, больше, чем когда занимался возвратом кредитов. Я проработал в его агентстве около четырех лет, причем с каждым годом работа приносила мне все больше удовлетворения. Мне даже вручили несколько премий. Последнюю премию я тогда получил за рекламу новой домашней кофеварки. Сделал я ее так: в кадре, вдали, на белом, как для произведений искусства, постаменте появляется кофеварка. Кофе медленно стекает в чашку. Камера постепенно наезжает на кофеварку, и на экране одну за другой сменяют фразы:

«Через полгода людям надоест пялиться в этот деревянный ящик, называемый телевизором».

Дэррил Ф. Занук, президент 20th Century Fox. 1946.

«Забудь о нем: с таким фильмом мы не заработаем ни единого цента».

Ирвинг Тальберг, директор Metro Goldwyn Mayerо фильме «Унесенные ветром». 1936.

«Зачем они нам. Их музыка не трогает, к тому же группы, играющие на гитарах, сейчас не в моде».

Представитель Decca Recordsо группе The Beatles. 1962.

«С группой все в порядке. Только избавьтесь от своего певца, этот губошлеп распугает всех девушек».

Эндрю Луг Олдэм, продюсер программ BBCна прослушивании Rolling Stones. 1963.

«Слава Пикассо быстро улетучится».

Томас Грейвен, искусствовед. 1934.

Последняя фраза исчезает, когда кофеварка выходит на первый план. Видно, как из нее медленно стекает последняя капля кофе.

«Самый лучший кофе готовят только в баре».

После этого рекламного ролика со мной связались из крупного рекламного агентства, работающего в Милане. Меня звали немедленно приступить к работе в их агентстве. Я не знал, как сказать об этом Энрико, я боялся, что между нами повторится та же самая история, что приключилась у меня с отцом. Когда я наконец решился рассказать ему об этом, я заметил, что его неприятно поразила эта новость, но он ни слова не сказал мне. А я, как всегда, чувствовал себя эгоистом, однако решил не упускать подвернувшуюся удачу.

Энрико сказал мне, что знал, что рано или поздно что-то такое должно было произойти, и это было вполне закономерно. «У меня была возможность уехать отсюда, но я предпочел остаться и превратился в самую крупную рыбешку в аквариуме. Ты же рожден, чтобы плавать в море, и у тебя все получится. Не считай себя эгоистом, это не так. И запомни: все осуждают эгоизм, но зато аплодисментами встречают тех, кто достиг успеха, благодаря своему эгоизму. Дай мне только пару недель, я должен подготовиться к твоему уходу».

Я начал работать в новом агентстве и в первое время по выходным помогал Энрико довести до конца проекты, которые мы начинали вместе с ним. Месяца через два он сказал мне, что думает продать агентство. После моего отъезда он решил, что для него больше нет смысла продолжать свою работу, так как он не нашел никого, кто горел бы желанием поддержать престиж фирмы. Не прошло и года, как он продал агентство и уехал на Балеарские острова. Я часто навещаю его, особенно летом.

Первый день работы в новом офисе оказался очень странным. Шеф вызвал меня в свой кабинет и сказал:

– Тебе ничего не надо делать. В первое время я не буду давать тебе никаких поручений. Приходи сюда по утрам, посиди за столом, пройдись по коридорам, если увидишь, что проводится совещание, попроси разрешения поприсутствовать на нем, но молчи, ничего не говори. Присматривайся, изучай, читай, прислушивайся. Занимайся всем, что тебе придет в голову. Ни над каким проектом ты пока работать не будешь. Ты только должен почувствовать атмосферу нашего офиса. Твоя задача сегодня – прижиться, как саженец, на новом месте.

– Хорошо.

Я немного растерялся, но так и поступил. Неделями я приходил по утрам не работать.Клаудио, мой шеф, слыл знаменитостью в нашей среде, к нему относились как к гению. Это был обворожительный мужчина, выдумщик и прекрасный рассказчик, обольститель, умница, насмешник, харизматическая фигура: из той породы людей, которые, даже сидя молча, приковывают к себе внимание. Все относились к нему с огромным уважением, многие робели в его присутствии. Когда его секретарша вызывала кого-нибудь из нас, все в комнате поднимали голову, чтобы посмотреть на приглашенного, потому что Клаудио мог сообщить нам как приятную новость, так и превратить нас в dead man walking, в некое подобие ходячего покойника. Он знал, как вдохновить своего сотрудника и как его унизить. Входя к нему в кабинет, ты мог выйти оттуда или богом, или полным ничтожеством.

Клаудио на первый год работы предоставлял вновь принятым сотрудникам служебные квартиры, так я стал жить вместе с парнем, которого звали Тони.

После моего испытательного прозябания в качестве саженца, шеф поручил мне работу, приставив меня к арт-директору Маурицио. Перед тем, как отпустить меня из кабинета, он сказал мне фразу, которую я никогда не забуду: «Запомни, что талант – это дар, а успех – это труд».

Я помню все его высказывания. Одни принадлежали ему, а другие были известными изречениями знаменитостей. Нередко он делился со мной дельными советами:

«Демонстрация своих достоинств не всегда приносит пользу. Иногда их лучше скрывать».

«Часто милые люди становятся невыносимыми».

«То же самое искусство просчитать, чтобы обрести абсолютную свободу».

«Кое-кто из нас происходит от обезьян, другие с возрастом к ним приближаются».

«Каждая стена – это дверь».

«Работа рождается из неудовлетворенности».

Каким-то чудом он не плюнул мне в лицо, когда я принес ему мой первый проект. Это был полный провал. В ту ночь я не смог заснуть. Работать с ним оказалось не так просто, как с Энрико.

После своей первой неудачи я запаниковал, растерялся, совсем потерял уверенность в себе. По утрам я входил в агентство с низко опущенной головой. Меня постоянно смущало уже одно то, что я приехал из провинциального города. Когда из провинции ты приезжаешь в большой город, за тобой шлейфом тянется боязнь осрамиться, не соответствовать заданному уровню. Ты понемногу начинаешь стыдиться своей провинциальности. Пусть в городе, в котором ты вырос, ты и добился определенной известности, но там ты всего лишь первый парень на деревне. Я выплыл из аквариума и отправился помериться силами с морскими рыбами. Я сразу же съежился, уменьшился в размерах, каждый день превращался для меня в битву, мне приходилось сражаться даже из-за мелочей.

В этом городе люди, едва сойдясь с тобой, сразу же начинают тебя подкалывать или подтрунивать над тем, как ты произносишь отдельные слова. Ты должен постоянно держать их в памяти, следить за произношением открытых и закрытых гласных. В городе тебя оценивают по всему, даже по тому, как ты одеваешься. Они дают тебе понять, что ты еще не приноровился к их стилю жизни, но, как это ни парадоксально, ты уже не можешь приспособиться к жизни своего родного города, когда наездами бываешь в нем.

Какое-то время я жил на межевой территории. В Милане всю неделю меня поддразнивали из-за моего произношения, а когда на выходные я приезжал к себе домой, знакомые при встрече говорили мне, что я уже разговариваю с миланским акцентом. У меня больше не было своего места. В Милане я был провинциалом, а когда возвращался к себе в провинцию, то оказывался столичной штучкой и говорил «не по-нашему», потому что начал задаваться. В то время, прежде чем сказать слово, я должен был вспомнить, где я нахожусь, чтобы знать, как мне его произнести.

Выглядит это довольно странно, но, когда ты уезжаешь из родного города, всегда найдутся люди, которые воспринимают твой шаг, как личную обиду, им кажется, что ты отрекся от них, пренебрегаешь ими, отталкиваешь от себя, твой поступок их ранит и оскорбляет, они думают, что ты их за людей не считаешь. Как будто ты уехал, потому что презираешь их или считаешь себя выше них. Они чувствуют себя людьми второго сорта, и начинают паясничать, прибедняться: «Ну, видишь ли, мы ведь провинциалы, не живем, как ты, в Милане…»

Я легко переносил одиночество, я к нему уже привык. Со временем я перестал приезжать на выходные в свой город, тем более, ничего особенного я от этого не терял. В городе, в котором я вырос, история как бы застыла на одном месте, велись одни и те же разговоры во все тех же барах. Через какое-то время мои друзья, перестав видеться со мной, начали говорить, что я зазнался и плевать хотел на них, а мой город стал слишком тесен для меня. Выбора у меня уже не осталось.

Я сам попросту думаю, что если ты ставишь перед собой несколько целей, живешь среди самых разных людей в разнообразном окружении, то поневоле меняется и твой образ мыслей. Забавно, что в большом городе о тебе судят по тому, что ты делаешь, а в провинции по тому, кем ты хочешь быть.

Я на самом деле уже прекрасно понимал, что у моих старых друзей пропал интерес к постижению мира. К людям из другого города или даже из другой компании они относились по принципу «раз нам нет до него дела, значит, он не наш». При таком отношении к миру незнакомый человек уже сам по себе становится врагом. Кажется, все сводится к одной формуле: «я не проявляю интереса к миру, потому что мир не обращает на меня внимания».

Они не желали изменить себя и свою жизнь, их отказ взглянуть на окружающий мир незашоренным взглядом или, по меньшей мере, помечтать о другой жизни заставлял их говорить, что им все наскучило. Одного этого им было достаточно, чтобы не считать себя овощами. Они успокаивали себя такими заявлениями. По этой скуке они признавали своих.

Все их эмоции выглядели бессмысленными, пустыми, казались переживаниями ради самих переживаний. В их взгляде на мир было нечто такое, что сплющивало окружающую жизнь, стригло все под одну гребенку, лишало их существование всевозможных оттенков, зато придавало им уверенности в собственных убеждениях. У моих старых друзей всегда находилось больше ответов, чем возникало вопросов.

Я тогда был полностью согласен с замечанием Камю: «Если мы остаемся всецело поглощенными самими собой, всегда видим и делаем одно и то же, мы теряем привычку и навык упражнять наш ум, и постепенно все замыкается, затвердевает и атрофируется, как мышцы».

Мне же, наоборот, хотелось лететь вперед. Разум, которым природа одарила каждого человека, угаснет, если мы не будем давать ему пищу, оставим без применения.

Люди, с которыми я встречался в Милане, пусть они и подтрунивали надо мной, стали для меня своего рода маяками. Больше всего, Тони. Все в агентстве говорили, что он станет великим криэйтором. В двадцать лет ему вручили престижную премию, к нему стали относиться, как к вундеркинду: его победа наделала много шума в мире рекламы. Он подавал большие надежды. Я всегда разговаривал с ним с огромным уважением, хотя между нами было всего два года разницы. Я восхищался им, он был очень милым, наивным, было в нем что-то, не знаю, как лучше сказать, всечеловеческое. Он всем нравился. И мне в том числе. Он хорошо говорил по-английски, потому что учился в Лондоне. А у меня с иностранными языками была просто беда, и когда он приводил домой какую-нибудь модель и они разговаривали по-английски, я сидел, не раскрывая рта: я не мог выдавить из себя даже нескольких знакомых слов. Я робел и боялся опозориться со своим кошмарным произношением. Тогда я решил записаться на курсы, и каждый вечер начал смотреть фильмы на языке оригинала. Вначале я ничего не понимал. Я, наверное, целый год не смотрел итальянских фильмов. В конце концов я значительно улучшил свой английский.

Тони не спал по ночам, и в офис приходил не раньше одиннадцати, иногда даже и в полдень. Часто по вечерам, когда я пытался заснуть, из его комнаты доносились музыка и несмолкающий гомон его друзей. Иногда я сидел вместе с ними, но в определенный час поднимался и отправлялся спать.

Среди девушек, с которыми встречался Тони, была очаровательная голландская манекенщица. Я потерял из-за нее голову в ту самую минуту, когда она впервые заговорила со мной. Она была по уши влюблена в Тони, но его это особенно не трогало. Часто я слышал, как она плачет, нередко бывало, что после ссор он выставлял ее из дома. Я надеялся, что она больше не вернется к нему, потому что мне это не нравилось. По правде говоря, я каждый раз ждал, что она выйдет из его комнаты и зайдет ко мне, чтобы попросить «политического убежища». Но этого так и не случилось.

Я работал и учился и мало что позволял себе помимо этого. Когда я не работал и не готовился по специальности, я пытался вести ту жизнь, которую представлял себе в своих мечтах: я хотел жить их жизнью. Потому что своей жизни я тогда еще стеснялся.

Мне было стыдно в воскресенье вечером возвращаться в свою квартиру с пакетами с едой, которую наготовила для меня мама: рагу, отварные овощи, рулеты, наша домашняя колбаса, сыр таледжо и скаморца. Все свертки я убирал в холодильник, если был один на кухне, или незаметно проносил сумку в свою комнату и держал ее там, пока не освобождался путь от моей двери к холодильнику. Тони и его друзья предпочитали китайскую, бразильскую, мексиканскую, индийскую кухню и уже тогда были любителями суши.

Я стеснялся и того, что моя мама каждый вечер звонила мне по телефону, чтобы узнать, как мои дела. Мне казалось, что со мной обращаются, как с ребенком, и если Тони был дома, то я иногда не подходил к телефону. А когда брал трубку, то часто пренебрежительно с ней разговаривал. Она звонила мне, чтобы согреть меня своей любовью, а я вместо благодарности что-то цедил ей сквозь зубы. Зато потом, перед тем как заснуть, спохватывался: «А что, если она сегодня ночью умрет?» Я бы с радостью позвонил ей, потому что чувствовал свою вину, но было уже поздно, она наверняка уже спала. А ведь она звонила, чтобы узнать, все ли у меня хорошо, ей надо было напомнить мне, чтобы я захватил с собой грязную одежду, потому что она сама мне ее постирает. Когда в пятницу вечером я привозил с собой грязное белье, на другой день к обеду все уже было выстирано, выглажено и сложено. Я так и не понял, как ей это удавалось, может быть, она всю ночь просушивала выстиранные вещи, обдувая их своим дыханием. Кто его знает! Секреты матери.

Я смотрел на столичных молодых людей, присматривался к их одежде и старался подражать их стилю. Чтобы быть похожим на них, я носил то, что мне не нравилось. Моя низкая самооценка не позволяла мне чувствовать себя на должном уровне, мне всегда казалось, что другие лучше и способнее меня. Даже те, кто на самом деле не могли этим похвастаться. Я начал жить чужой жизнью, смотрел на мир чужими глазами, думал не своей головой, говорил не своими словами.

Наконец Клаудио, заметив во мне все эти перемены, вызвал меня к себе в кабинет:

– Я хочу дать тебе один совет, потом поступай, как знаешь. Твоя сила в том, что ты такой, какой ты есть. Не стремись стать тем, кем ты не являешься, а старайся оставаться самим собой. Что ты ищешь? У тебя есть все, что тебе нужно, больше доверяй себе, тебе надо только понять самого себя. Надо быть уверенным в себе, постарайся относиться к себе с большим уважением. Тебе не надо изобретать новый язык, учись прислушиваться к своему внутреннему голосу. Оберегай свою непосредственность и тогда добьешься той естественности, которая со временем приходит вместе с уверенностью в самом себе. Запомни, что в жизни важно суметь стать тем, кто ты есть.

Он отпустил меня, протянув мне книгу «Искусство войны» Сунь Цзы.

Клаудио попал в точку. Со временем я понял, что он не раз давал мне важный жизненный урок, ставил меня в трудные ситуации, чтобы оценить мою реакцию, проверить мою стойкость, расшевелить меня. Но вначале во мне только копилось разочарование от обидных провалов: я тогда не сознавал, что он специально отчитывал меня, ему было важно, чтобы я прошел через все эти испытания.

В тот вечер, придя домой, я стал думать, чем мне ответить на его совет. Потом я подошел к плите, намереваясь приготовить что-нибудь на скорую руку, поужинать и сразу же лечь спать. Пока я возился на кухне, позвонили в дверь. Это пришла она, девушка Тони.

– Тони нет дома.

– Я знаю. Я подожду, когда он придет, он сказал, что через полчаса должен вернуться.

Вместе со мной она прошла на кухню.

– Есть будешь?

– Спасибо, я не хочу.

Мы с ней немного поболтали, потом она вытащила пакетик кокаина и спросила, не хочу ли я к ней присоединиться.

– Нет, спасибо.

У меня с языка чуть не сорвалась просьба не делать этого, но я знал, что она меня все равно не послушает, и потом мне вовсе не светило выступать перед ней в роли родителей. И так уж однажды, когда я сказал: «Разве так необходимо принимать дурь, неужели мы без этого не можем веселиться?» – приятель Тони спросил у него: «А это кто, твой отец? Или поп из вашего прихода?»

Я ничего не имею против наркотиков, я против неумения жить без них. Все коробочки CD в комнате Тони были исцарапаны, потому что они выкладывали на них дорожки кокаина. У одного его друга в салоне машины повсюду валялись коробки с CD, хотя в ней не было автомагнитолы.

В тот вечер Тони вернулся только через два часа. За это время мы с Сими о многом успели поговорить. Она понимала, что делает ошибку, продолжая встречаться с Тони, но любовь к нему пересилила ее сомнения. Она сказала мне, что он оказался сволочью, грубил и унижал ее. Я сидел, не проронив ни слова. Если меня не спрашивают, я стараюсь не говорить то, что думаю. Но она неожиданно прервала свой рассказ, и обратилась ко мне:

– Разве я неправа?

Я не знал, что ей ответить. Я всегда восхищался людьми, которые, как Иисус Христос, в любом случае находят верный ответ. Наподобие: «Отдавайте Кесарю кесарево, а Божие Богу». Иисус был великим копирайтером.

Поэтому я только сказал ей:

– Когда ты поймешь, что тебя это больше не устраивает, ты уйдешь от него.

– Ты славный парень, не такой говнюк, как Тони. Повезет той девушке, которая встретится с тобой.

Она безумно мне нравилась, и я рад был бы спросить у нее: «А почему тебе не стать моей девушкой?» – однако ее «ты славный парень», говорило о том, что я для нее не мужчина.

Потом мы поговорили о книгах. Она взяла томик Милана Кундеры «Невыносимая легкость бытия», который я недавно дочитал до конца. Я пересказал ей содержание книги.

– Если хочешь, я тебе ее подарю.

– Я не читаю на итальянском.

Я до сих пор уверен, что любил ее те два часа, что мы провели наедине. Мы с ней оказались в мире, оторванном от нашей повседневной жизни, от нашей реальности. Потом пришел Тони, и они закрылись в его комнате. Я вернулся к себе, и внезапно меня пронзила мысль о том, что у меня ничего не заладилось на работе и ничего не вышло с ней – слишком много разочарований для одного дня. Мне скрутило живот. А когда до меня стали доноситься скрип кровати и ее сдавленные стоны, я оделся и вышел из дома. Я в одиночестве кружил на машине по городу и не понимал, почему мне так плохо. Меня терзала не ревность, боль засела намного глубже, меня мучило ощущение бессилия, которое мне и раньше приходилось испытывать в самых разных обстоятельствах.

На другой день я пошел в магазин иностранной литературы и купил томик Кундеры на английском: «The Unbearable Lightness of Being».Через несколько дней Сими снова пришла к нам домой, и я подарил ей эту книгу. Она меня поблагодарила и поцеловала в губы. Я весь вечер пролежал в постели, стараясь сохранить на своих губах вкус ее поцелуя.

Утром, выйдя из своей комнаты, я увидел, что дверь в комнату Тони была открыта. Сими уже ушла, а на кухне лежала книга, которую я ей подарил. Она забыла ее. Я взял книгу и пошел в офис.

Тони всегда говорил, что он по своей натуре художник, и это заставляет его вести богемный образ жизни. «Художники должны вести такой образ жизни, который не могут позволить себе обыкновенные люди. Мы вынуждены нарушать принятые правила и переступать все границы. Это дается нам дорогой ценой».

Он и его друзья по вечерам забивали косячки, выпивали, время от времени нюхали кокаин. Я тоже иногда сворачивал косячок – я называл его «на посошок», – позволял себе выпить пива, но с кокаином никогда не дружил. Я боялся потерять контроль над собой, а вот они были уверены, что всегда смогут завязать, когда захотят. К тому же я хорошо помнил совет Роберто: «Держись подальше от наркотиков».

Тони все повторял, что считает свою работу в агентстве временной, и любил говорить, что «на самом деле он режиссер».

«Вот когда я сниму свой фильм…» то и дело звучало в его рассказах. Он обожал великих режиссеров и ненавидел начинающих авторов. Они все продались системе, все были бездарными идиотами, везунчиками, способными снимать только телесериалы. Я так часто слышал, как он прохаживался на счет других режиссеров, что поневоле стал думать, что он действительно талантлив. Потом я понял, что в жизни все совсем не так: если ты бесконечно критикуешь других, то окружающие поневоле начинают ждать от тебя великого творения, и ты сам же себя загоняешь в западню. Чем больше ты критикуешь, тем быстрее растут ожидания, а чем быстрее растут ожидания, тем больше ты боишься провала. И очень часто, вместо того чтобы приняться за дело, ты ищешь бесконечные отговорки, которые позволяют тебе отложить работу на потом. Тот, кто критикует, часто сам боится осрамиться.

На работе дела шли из рук вон плохо. Новых идей у меня не появлялось, начался творческий застой. Мне стало страшно. Я столкнулся с трудностями, которые, как мне казалось, я никогда не сумею преодолеть. За все эти дни мне в голову не пришло ни одной стоящей идеи, я чувствовал себя совершенно опустошенным. В такие моменты каждый творческий человек мечтает заняться другой, практической работой, требующей большого физического напряжения, например что-то перенести или передвинуть.

Приближались сроки сдачи моей второй работы. С тех пор, как я завалил свой первый проект, прошло уже достаточно времени, но и мое новое задание грозило закончиться полным провалом.

Клаудио на этот раз разговаривал со мной очень жестко:

– Я повторю тебе то, что уже говорил, но только в последний раз. Ты пытаешься кому-то подражать, но это не твой стиль. Твоя проблема, возможно, в том, что ты не знаешь, на что способен. Прекрати обезьянничать. Если ты не собьешься с пути, ты не отыщешь новой дороги. Забудь о самоконтроле, отдайся целиком своей фантазии или меняй профессию. В прошлый раз ты допустил ошибку. И с новым проектом решил не рисковать и принес мне практически такую же серую вещь. В работе, которую ты предложил, не видно оригинальной идеи, новизны, никакого намека на смелое решение, наоборот, даже заметно, что ты отступил на шаг назад. Мне не нужны непогрешимые, никогда не ошибающиеся сотрудники, мне нужны смелые, оригинальные идеи. Готовность к риску – вот мерка, с которой надо подходить к человеку. Ты должен найти в себе смелость казаться дерзким и наглым. Если ты собираешься заниматься нашим ремеслом, тебе этого не избежать. Ты не можешь выглядеть стеснительным или здравомыслящим. Ты боишься, что о тебе подумают другие люди? Ты боишься, что твою работу не примут и начнут ее осуждать? Так вот, или иди на риск и, преодолев свой страх, покажи, на что ты способен, или возвращайся домой и продолжай мусолить свои старые идеи, выезжать на проверенных приемах, которые тебя никогда не подведут. Все данные для работы у тебя есть, тебе надо только решить, как ими воспользоваться. У каждого человека наступает возраст, когда он понимает, что ему по силам сделать в жизни, какие у него есть для этого способности и самое главное – чего он не сможет добиться. Тебе надо определить, где лежат границы твоих возможностей, а чтобы понять это, ты должен идти до конца. Но предупреждаю тебя, если в следующей работе, которую ты мне принесешь, я не найду смелых решений, я выставлю тебя вон. Пока все!

Я вышел из его кабинета и пошел домой. Я повалился на кровать и расплакался. Я подумал, не стоит ли мне вернуться в семью, попросить прощения у отца, нацепить фартук и спуститься вместе с ним в бар. Не вдаваясь ни в какие объяснения, будто ничего и не случилось.

Я боялся, что не сумею выдержать испытания, я страшился провала. Во мне поселились червячки сомнения, страха, депрессии, которые придавливали меня к земле и не позволяли приподнять голову. Меня не покидало ожидание неудачи. К тому же я уже давно чувствовал себя совершенно одиноким. Одиноким, немощным и запуганным.

Я встал с кровати и пошел в ванную. Ополоснул лицо холодной водой. Глаза у меня были красные, тело ныло, я чувствовал себя вконец разбитым. Внутри и снаружи. Я не отрываясь, молча, около получаса смотрел на себя в зеркало. Я хотел стереть со своего лица все знакомые мне личины, сорвать с него все маски, которые я когда-либо носил на нем. Освободиться от имени, возраста, профессии, происхождения, национальности. Я хотел сбросить с него все, а потом посмотреть, что же пряталось за ними. Но у меня ничего не получилось. Я по-прежнему видел только себя, свое привычное отражение. Я видел себя таким, каким я стал. В своем отражение я пытался прочитать прожитую мной жизнь и заметил, что вижу много того, что мне совсем не нравилось. Я был похож на танцовщицу балета, которая часами стоит у станка перед зеркалом и видит только недостатки, от которых ей надо избавляться. Возможно, это и было моей главной проблемой. Моим главным тормозом. Я не только не знал, кем я был, но то малое, что мне было известно о себе, мне совсем не нравилось.

Клаудио был прав: подражание чужим работам вело меня в никуда. Но я никогда не видел в себе особых талантов, поэтому меня все время мучило искушение подражать чужим работам.

Мое положение в офисе становилось неопределенным, но я все же решил не сдаваться. Вскоре, к счастью, дела у меня пошли на лад. Одна моя небольшая рекламная кампания получила одобрение. Сама по себе это была пустяшная работа, но для меня она имела особое значение. Она стала моей единственной рекламой, сделанной совместно с Маурицио, потому что потом мне предложили работать с Николой, и с тех пор мы с ним больше не расстаемся.

С Николой все пошло по-другому. Работа у нас с ним просто кипела. Мы сумели получить очень солидные заказы на рекламу автомобиля, избирательной кампании, продукции фармацевтической фирмы. За один только месяц я зарабатывал больше, чем за целый год работы в баре. Мне казалось, что все это происходит во сне, а не наяву.

Работа у меня спорилась. Однажды на одном из совещаний шеф при всех осыпал меня комплиментами. Он хвалил меня за упорство, старание и расторопность в работе.

– Не то что некоторые из вас, никак не можете раскачаться и губите свой талант…

Последние слова служили намеком для Тони, теперь уже бывшего вундеркинда,который с того дня стал как-то странно вести себя со мной. После похвалы в мой адрес и намека на его бездеятельность его заклинило на мысли, что теперь я превратился в его врага, соперника – одним словом, в антагониста. На него всегда смотрели как на любимца шефа, подающего большие надежды, а сейчас он стал сдавать свои позиции. Он почувствовал во мне угрозу и начал вызывающе вести себя со мной, старательно подчеркивал свое превосходство. В этом, кстати, не было никакой нужды, потому что я всегда признавал его первенство. Он затеял со мной соперничество, желая уничтожить меня. Всеми возможными способами он искал стычки со мной, даже по самому ничтожному поводу. Даже в домашней обстановке отношения между нами быстро накалились. Мы жили в одной квартире, и у нас был общий холодильник, но он редко ходил за продуктами и часто брал то, что покупал я. По утрам, например, я привык есть на завтрак йогурт, но иногда, когда я открывал холодильник, его там уже не было.

– Мог бы и предупредить, что съел йогурт, я бы тогда купил еще одну упаковку.

Я, конечно, понимаю, что мои слова звучали довольно некрасиво, но меня уже достала эта раз за разом повторяющаяся история.

На мое ворчание Тони ответил:

– Не затевай склоки из-за одной баночки йогурта. Я тебе завтра куплю целую упаковку. – Он давал мне понять, что я слизняк, который начинает скандалить из-за баночки йогурта.

Я вовсе не собирался с ним ссориться, мне просто надоело открывать по утрам холодильник и не видеть там то, что я собирался съесть на завтрак. К слову, целой упаковки он так ни разу и не купил…

В любом случае, больше всего меня раздражало то, что он до такой степени уверовал в свое превосходство надо мной, что обращался со мной так, словно мне несказанно повезло, что я живу с ним в одной квартире. Если я смотрел телевизор, он просил меня перейти на другой канал, потому что по нему шла более интересная передача. Вначале я ничего не говорил из уважения к нему, но потом, со временем, его поведение стало меня донимать. Помимо всего прочего телевизор был мой, я его купил на свои деньги, у него же не было телевизора, потому что он всегда говорил, что «не смотрит ящик». А потом конечно же смотрел.

Когда в доме перегорала лампочка или заедало жалюзи, он просил меня починить их. «Сделай ты, ты все можешь, а я руками ничего не умею делать». И я ему потакал, мне это было приятно, но прежде всего мне было приятно, что я умею это делать. Я не понимал, что он обращался ко мне с такими просьбами с чувством превосходства, словно говоря: «Я художник, мне такими вещами недосуг заниматься…» Если бы я это почувствовал, я бы показал ему, как я умею мыть пол, протирать газетой оконные стекла, вытирать слишком узкие стаканы, в которые с трудом проходит рука, как до блеска отмыть стальную раковину и краны или отдраить унитаз, если кто-то забыл воспользоваться щеткой. Я мог показать ему еще много других вещей. Но он в двадцать лет получил престижную премию, он был гений, талантище, подавал большие надежды… и такое занятие считал ниже собственного достоинства. Я действительно думаю, что мне в те годы очень повезло жить рядом с более одаренным, чем я, человеком. Я и сейчас стараюсь водить компанию с людьми, которые опытнее меня. Рядом со мной должен находиться человек, который побуждает меня стремиться к более высоким целям, поэтому я терпеть не могу людей, окружающих себя прихвостнями и подпевалами.

Когда я добился хороших результатов в работе и осознал, что я прекрасно могу обходиться без заимствований и при этом оставаться самим собой, парнем из провинции, я постепенно приобрел уверенность в своих силах и перестал идти на компромиссы. Однако Тони увидел в моем поведении проявление открытого неуважения к собственной персоне и наглядное доказательство того, что успех вскружил мне голову; он решил, что я стал задаваться.

Тони начал говорить о моих работах и моих успехах так, словно они всего лишь результат удачного стечения обстоятельств. «Тебе повезло, тебе поручили провести эту рекламную кампанию. Тебе подфартило, что шеф ничего не заметил. Тебе повезло, что это случилось именно в тот самый момент». Я не понимал, почему он так со мной разговаривает: сам я всегда радовался за него, когда он добивался успешных результатов.

Понемногу я начал догадываться о том, что дружба его была неискренней, а, скорее, служила ему поводом для самоутверждения. Вот почему он не хотел расставаться с квартирой: каждый год приезжал новый молодой сотрудник, и он по-прежнему оставался самым тонким и искусным мастером. Мы служили ему для того, чтобы он среди нас упивался своим величием.

Ненависть к нему так и не проснулась во мне, только теперь я уже не позволял ему держаться со мной свысока. Я нарочно спрашивал его о фильме, который по его уверениям он собирался снять. Я выпытывал у него, о чем будет этот фильм, когда он готовится приступить к съемкам, набивался к нему в помощники. Отвечал он всегда уклончиво и предпочитал быстро сменить тему разговора. Каждый раз, когда я спрашивал у него: «А скоро ты закончишь сценарий? Ты сейчас работаешь над ним?», он находил какие-нибудь отговорки. «Сейчас нет, не работаю, мне надо вначале съездить в одно место, увидеть все своими глазами; сейчас я сделал перерыв, жду, когда выпустят новый образец программного обеспечения для монтажа; сейчас у меня пауза, время не совсем подходящее…»

Он постоянно откладывал начало работы. Я понимал, что он ищет всевозможные предлоги, так как, на самом деле, боится показать всем, что ему не по плечу то, на что он замахнулся. Возможно, он и сам догадался, что не сумеет оправдать собственные надежды. Вначале своей карьеры Тони завоевал знаменитую премию, и это сильно навредило ему. Тони показалось, что он уже достиг своей цели, и все трудности остались позади. С другой стороны, после успеха ты чувствуешь, что все начинают следить за тобой, и всеобщее ожидание нагоняет на тебя страх и тоску. Намного проще, когда успех растет шаг за шагом.

Однажды я попытался по-дружески поговорить с ним и сказал, что, на мой взгляд, он попусту растрачивает свой талант и время и зря цепляется за любой предлог, чтобы отложить начало работы. Скорей всего, он попросту струсил и наложил в штаны. Я свои замечания высказал ему в очень мягкой форме, так, чтобы он не принял мои слова за злую иронию, но он прямо-таки взорвался от гнева. Он кричал, что я возомнил себя бог весть кем, что я не смею говорить с ним в таком тоне, что не мне его судить, что за моими словами скрываются, прежде всего, наглость, самомнение и зависть.

– Но, Тони, я говорю тебе это как друг.

– А я тебя ни о чем не прошу. И потом, ты-то откуда это знаешь? Просто тебе подфартило сделать парочку приличных работ… от которых я, кстати, отказался. Когда ты сюда приехал, ты не умел даже чисто говорить по-итальянски, а теперь учишь меня жизни? Отвали от меня, лузер!

Вскоре после этого мы с ним столкнулись на конкурсе. Конкурс никто из нас не выиграл, но я был вторым, в общем, оказался выше, чем он. Тони со мной совсем перестал разговаривать, рот открывал, только чтобы по-хамски оскорбить меня. Когда мы недовольны самими собой, мы нередко озлобляемся по отношению к другим.

Однажды он даже обвинил меня в том, что я украл у него идею, уверяя всех, что слоган, использованный мной в рекламе, я позаимствовал у него во время нашей вечерней болтовни.

В любом случае наши отношения совсем испортились. И как только я узнал, что рядом с офисом сдается квартира, я в нее переехал.

Моя жизнь теперь текла в двух разных измерениях. В течение недели я добивался своих целей, относительных успехов, потом возвращался на выходные домой и виделся с отцом, который надрывался на работе намного больше, чем я, но так ничего и не добился. Дома я старался особенно не показывать, что доволен своей работой, а в офисе я пытался утаить досаду, которую испытывал дома. Для меня это стало хорошей тренировкой, с ее помощью я выработал у себя привычку скрывать свои чувства. Далось мне это нелегко, мне было почти физически тяжело изображать внешнее душевное спокойствие, которое помогало мне успешно работать и поддерживать отношения с окружающими. На протяжении большей части своей жизни я притворялся, скрывая свои истинные чувства. Я часто повторял себе: «Мне не удалось стать счастливым, зато я могу казаться им».

Как-то в субботу, когда я обедал с родителями, отец обронил фразу, которую я вначале пропустил мимо ушей, но со временем понял, насколько глубоко она поразила меня. Он обратился ко мне с дежурным вопросом:

– Как дела?

– Хорошо.

– Я рад. Ты знаешь, я тут подумал, что, в общем, мое невезение обернулось твоей удачей.

– В каком смысле?

– В том смысле, что, если бы наши дела в баре шли не так плохо, ты бы никогда не уехал из дома, следовательно, мое невезение обернулось твоей удачей.

Мой отец часто не отдает себе отчета в том, что говорит, он не способен проследить за развитием мысли. Ему трудно догадаться, что может значить для меня сказанная им фраза. В его словах не было тайного смысла, однако они вонзились в меня как осколок гранаты, словно раскаленный прут прошил мое тело, а в моей голове сразу же засела мысль о тесной связи между моим счастьем и его несчастьем. Чем лучше шли у меня дела, чем больше денег я зарабатывал, тем сильнее я чувствовал свою вину перед отцом. Мои деньги и успех отдаляли нас друг от друга, все быстрее увеличивалась разница между нами. Чем выше я поднимался по лестнице успеха, тем сильнее ощущал свое одиночество.

Я не мог наслаждаться плодами своих профессиональных достижений. Я, например, продолжал ездить на своей старой разбитой машине. Многие мои знакомые воспринимали это как прихоть, им казалось, что я играю в наивного чудака, изображаю из себя скромного, непритязательного человека. Они не могли знать, что для меня это саднящая рана. Машина стала моей связью с семьей. Для меня новая машина означала бы еще более глубокую пропасть между нами, она еще на шаг отдалила бы меня от них, добавила одиночества и усилила чувство вины.

Действительно, в первые годы я воспринимал свое новое финансовое благополучие и профессиональный успех, как символ разрыва с семьей. Мои дела шли очень неплохо, но я не был счастлив.

16. Она (когда она меня раздражала)

Я заметил за собой странную вещь. Чаще всего я стал обращать на нее внимание с тех пор, как она ушла от меня. Уже давно, сталкиваясь с новыми людьми, я замечаю, что никто из них мне не нравится. Я хочу сказать, что из всех, кого я встречаю, никто не похож на меня.

Несколько дней тому назад мы зашли вечером в бар выпить аперитива. Со мной был Никола с товарищами и их друзьями. Простояв вместе с ними у стойки бара со стаканом в руке минут двадцать, я уже не знал, чем мне заняться дальше, и тут же вспомнил, почему я редко выхожу из дома и стараюсь избегать больших компаний.

Еще когда я жил с ней, меня часто тяготило ее присутствие, я ссорился с ней, спорил и не соглашался, но чувствовал, что она была «не такой как все», была похожа на меня.

В моей жизни многое изменилось в лучшую сторону с тех пор, как мы не живем больше вместе, но все это мелочи, которые не стоят ее отсутствия.

Зимой я перестал просыпаться по ночам от холода, оттого что лежал без одеяла, но вот когда она жила со мной, это случалось довольно часто, особенно в слишком холодные ночи. Во сне она, как начинка в салатный лист, закатывалась в одеяло, и мне приходилось разворачивать ее, откатывать в сторону, словно катушку, чтобы отвоевать себе часть одеяла. Сейчас жарким летом я могу перекатиться с одной стороны постели на другую, на которой раньше спала она. Еще можно поменять подушку и на какое-то время ощутить под щекой прохладу свежей наволочки.

Я еще могу просмотреть, не пользуясь «паузой», весь фильм целиком, потому что никому больше не надо два или три раза сбегать в туалет. Я всегда сердился, сидя перед телевизором с остановленным фильмом. Это ожидание с застывшим на экране кадром действует мне на психику. Но, с другой стороны, я чувствовал себя эгоистом, если продолжал смотреть дальше, потому что она не просила меня остановить фильм. Но тогда после ее возвращения я был вынужден по ходу фильма быстро пересказать ей содержание пропущенной части. Правда, в этой ситуации был все же один положительный момент. Когда она возвращалась из туалета, я мог сказать ей: «Пока ты не села…» и попросить принести мне стакан воды или яблоко. Во всяком случае, одному смотреть телевизор лучше. С теликом то же самое, что и с мастурбацией: в одиночестве можно смеяться над всякими глупостями и не бояться, что на тебя косо посмотрят. В компании это иногда становится затруднительно.

Потом, между нами по утрам часто возникали разногласия из-за жалюзи. Мне вначале нравится слегка приподнять их, не до конца, а после понемногу подтягивать вверх и ждать, когда комната постепенно наполнится светом. Она же любила поднять их до упора и еще распахнуть окно, чтобы, как она говорила, «впустить свежий воздух».

Последняя баночка йогурта остается последней до тех пор, пока я ее не опорожню. Я сейчас хожу в туалет и не закрываю дверь на защелку, но когда она жила в доме, я себе этого никогда не позволял.

Даже у летних прогулок в одиночестве есть свои преимущества. Я могу разгуливать с пустыми карманами брюк, мне так больше нравится. А она часто надевала платья без карманов, и получалось, что кто-то другой, то есть я, должен был нести все ее вещи: бумажник, телефон, ключи, платки. Но, в общем-то, это неудобство стоило того, чтобы полюбоваться на нее, когда она натягивала на себя свое плотно облегающее ее тело платье.

Я вспоминаю о времени, прожитом с ней, и понимаю, что часто становился просто невыносимым, и мне стыдно за то, как я вел себя. Случались дни, когда я делался прямо-таки омерзительным. В такие дни куда-то исчезала вся моя снисходительность, я вел себя, как испорченный, капризный ребенок, она не могла даже подойти ко мне, потому что в эти минуты я становился раздражительным, упертым и попросту не переносил ее. Волна дурного настроения часто накатывала на меня за время нашей совместной жизни. Я тогда начинал воображать, будто снова свободен и живу в доме один, без нее. Признаюсь, что теперь, когда мои фантазии стали реальностью, я чувствую себя совсем не так, как предполагал раньше.

И все же, когда я жил с ней, от некоторых вещей меня просто коробило. Например, история с утренним кофе. У меня дома есть две кофеварки: одна на три чашки, которая прекрасно годится для двоих, и другая на две, она лучше подходит для одного. В кофеварке на две чашки получается самый вкусный кофе. Когда я просыпался раньше, чем она, я брал кофеварку на двоих и готовил кофе только для себя. Но если она просыпалась, а кофе еще не был готов, то я слышал от нее:

– Мог бы взять и большую кофеварку…

– Я думал, что ты спишь.

– Ты же знаешь, что я просыпаюсь от запаха кофе.

На нашем языке это означало: «Какой же ты эгоист».

Из-за этого по утрам, доставая двухпорционную кофеварку, я старался не шуметь, чтобы не разбудить ее, и рассчитывал, что пенка в кофе поднимется раньше, чем она встанет с постели. Я приоткрывал крышку в надежде как можно быстрее увидеть начало извержения этого маленького вулкана. Стоял, склонившись над машиной, в тревожном ожидании. Если же я брался за кофеварку на троих, я щекотал свое самолюбие, доказывал себе, что способен на благородный жест по отношению к ней, и не прочь был получить за это награду.

Как-то вечером у меня дома, за разговором, – а это случилось еще до нашего решения продолжать поддерживать отношения, но жить порознь, – между нами возникло удивительное чувство взаимопонимания и родства, наполнившее нас таким покоем и сочувствием друг к другу, что в этой атмосфере, казалось, можно было бы безбоязненно признаться даже в измене. Она предложила мне поговорить начистоту. Она не имела в виду мои амурные приключения, ей было интересно, что в ее поведении действует мне на нервы.

– Ведь есть же во мне что-то такое, что тебя раздражает, ведь правда?

Я ей сказал, что мне пока ничего в голову не приходит. Мне пришлось соврать.

Я в свою очередь задал ей тот же вопрос, и она оказалась честнее меня и назвала несколько моих неприятных для нее привычек:

– Когда ты заканчиваешь говорить по мобильному телефону, то, перед тем как убрать его в карман или положить на стол, начинаешь протирать телефон рукавом или вытираешь его о джинсы.

В ту же минуту я мысленно увидел, как я это делаю. Я сам не замечал за собой этой привычки до того, как она рассказала мне о ней. Я сразу же перестал делать это, но после того, как она бросила меня, я вновь вернулся к старой привычке. Иногда моя рука застывает над рукавом, словно я боюсь нарушить зарок. Я, как дурак, начинаю думать: «Если я его не протру, то она позвонит и скажет, что решила вернуться».

Еще ей было неприятно наблюдать, как я все с тем же мобильником в руках начинал быстро писать эсэмэску. Я набираю текст обеими руками и очень быстро, и ее раздражало непрерывное постукивание пальцев по клавишам.

Будь я честным, я бы выложил перед ней длинный список ее дурных привычек, а не стал бы увиливать от ответа, сказав, что мне трудно припомнить, что мне в ней не нравится.

Когда в ресторане она заказывала салат по меню, а потом просила убрать или добавить какие-нибудь ингредиенты.

Звуки, которые она издавала при глотании.

Когда утром ей было холодно, она хлюпала носом.

Когда она забывала закрыть холодильник.

Когда она грызла сухарики.

Когда она пальцем давила хлебные крошки на столе, потом собирала их в ладонь и высыпала себе в рот.

Но, наверное, больше всего меня бесила ее привычка есть йогурт. Или, вернее, постукивания ее ложечки, когда она собирала остатки йогурта. Этот стук ложки по пластиковому стаканчику сразу же выводил меня из себя. Я сам, когда доедаю остатки йогурта, вылизываю дно стаканчика языком, настолько мне нравится эта еда.

Я одно время думал, что она догадывается о том, что мне неприятны эти звуки. Мне показалось, что она с нарочитым усердием вычерпывает последние капли йогурта, чтобы подразнить меня.

Теперь, когда ее больше нет, мне всего этого страшно не хватает, пусть некоторые ее повадки и действовали мне на нервы. Но прежде всего мне плохо потому, что с ней у нас ничего больше не будет. Трудно найти женщину, в которой пряталось бы нечто такое, – я не знаю, как это лучше объяснить, – что таилось в ней. И пусть прошло уже много времени, но я никак не могу себе простить, что так бездарно позволил ей уйти из моей жизни. Поэтому сейчас я хочу ее вернуть. Потому что, как только мне удастся поговорить с ней, она все поймет и не выйдет замуж.

17. Никола

Я работаю так, как когда-то работали в восьмидесятые, максимум, в девяностые годы. С тех пор многое успело измениться. Молодые люди, приходящие сегодня в наш офис, это выпускники институтов, они уже успели сделать десятки оригиналов рекламных роликов с самыми мудреными и претенциозными названиями, которые обычно заканчиваются словами «масс-медиа».

Знакомые с новыми технологиями, они приходят к нам в агентство с MP3, «наладонниками», новыми компьютерами, рюкзаками, модными сумками через плечо, но оказываются совершенно беспомощными, когда им поручают сделать даже самую пустяковую работу. Однако при этом все они требуют – ведь они долго учились, некоторые даже за границей, к тому же представили свои записи – выделить им отдельный кабинет и несколько подчиненных. Если ты обратишься к ним с просьбой об одолжении, некоторые из них отвечают, что это не их дело, потому что это не записано в их job description, как однажды сказал мне один молодой сотрудник, которого я попросил принести мне кофе. В конце концов кофе он мне принес, но мне передали, что после он ходил по офису, обзывал меня бакланом и обещал, что в следующий раз он этот кофе выплеснет мне прямо в лицо.

Я его понимаю. Одно дело втягиваться в работу в двадцать лет, и другое – в тридцать. Мне знакомы его переживания, и, прежде всего, я прекрасно сознаю, что сейчас труднее освоиться на новом месте, чем тогда, когда начинал я. Как говорил Поль Валери: «Будущее уже не то, что было раньше».

Мне больше повезло. Когда я приступил к своей работе, я вошел в эту среду через узкую, низкую дверь, отчего мне пришлось пригнуть голову. Я работал и не задирал носа. Я приносил Энрико кофе, и не делал из этого проблему. Возможно, своими успехами в карьере я больше всего обязан своей скромности.

Мы с Николой иногда чувствуем, как нас зажимают в тиски, мы больше не получаем прежнего удовлетворения от нашей работы. Фирмы научились диктовать свои условия, убивая при этом всякую фантазию: раз я плачу, значит, я прав. Наша профессия не выдерживает испытания временем, помимо этого она часто вызывает у нас чувство вины. Ведь мы, если вдуматься, занимаемся тем, что забиваем людям головы всякими глупостями, преподносим им поддельные ценности, навязываем им неестественные потребности.

Я, например, участвовал в одурачивании людей, убеждая их, что если они по утрам не пьют кисломолочные продукты, то у них снижается иммунитет, что дезодорант может реагировать на изменения окружающей среды, а крем для лица разглаживает морщины и замедляет процесс старения.

Мы с Николой при первой встрече заговорили об ответственности создателей рекламы, сразу же пришли к общему мнению и стали друзьями. Эту тему мы затронули в самом начале разговора, и единство наших взглядов стало основой для дальнейшей дружбы. Когда мы, еще при Клаудио, только начинали нашу совместную работу, мы решили работать и в выходные. Мы собрались пойти на семинар, который, казалось, представлял для нас интерес с профессиональной точки зрения. Назывался он: «Эстетика пожирает своих детей и уничтожает единственное сокровище, которым владеет человек, – его индивидуальность», что, по-видимому, было цитатой из Кьеркегора.

На этом семинаре открыто говорилось о том, что претило нам в нашей работе. Мы были полностью согласны со словами стоявшего на кафедре докладчика: «Мы знаем, что выступаем важной и деятельной частью процесса разрушения общественных ценностей, потому что мы продаем не только продукт, но продаем еще и стиль жизни. Этот стиль является труднодостижимым, но в то же время он уничтожает все остальные модели поведения, так как целью становится не удовлетворение одной или нескольких потребностей, а создание условий, питающих появление все большего количества потребностей. Как только у человека исполнилось одно желание, мы сразу же должны предложить ему другое, а за ним и следующее, которые надо обязательно удовлетворить».

Это, на самом деле, правда, мы манипулируем людьми, стараемся расшевелить безразличие потребителя, привлекаем к себе внимание, это льстит нашему самолюбию, но и пробуждает у нас чувство ответственности. Мы вызываем у человека тревожное ощущение, что ему чего-то не хватает, потом выбрасываем товар, чтобы люди заполнили возникшее ощущение пустоты и на время успокоились. Мы, словно церковь, стараемся запятнать человека первородным грехом, а потом продаем пятновыводитель. Потребление – это двигатель общества, потому что оно определяет соотношение сил, модели поведения, принадлежность к социальным категориям, вернее сказать, социальный статус.

Реклама должна литься непрерывно, капля за каплей, как при пытке водой. Она уже пропитала все и вся. Более того, она успела стать частью природы потребителя, теперь уже он сам определяет свое поведение, сам надзирает за своей тюремной камерой.

Главным завоеванием современного общества явилось исчезновение культуры бережливости. Трачу все, что зарабатываю, мало того, можно истратить даже больше того, что мы заработали, можно истратить деньги, которых у нас еще нет, которые мы заработаем в будущем, благодаря услугам льготных платежей: рассрочкам, лизингу, кредитным картам.

Мы, рекламисты, приносим свои творческие силы на алтарь борьбы против нашего главного врага, спада производства, победа над ним является основной целью нашей деятельности. Необходимо постоянно подстегивать потребителя и создавать у него все новые желания и потребности. Нужно постоянно завоевывать новые рынки, захватывать их, как вражескую территорию. Необходимо убеждать потребителей, что приобретая товары, они обретают уверенность в своих силах. Существует множество способов подтолкнуть потребителя сделать новую покупку. Большой эффект дает убеждение клиента в том, что продукт уже устарел, и его периодическая замена новыми моделями. Необходимо, не мешкая, стереть с товара сияние новизны, лишить его ореола последнего писка моды, что щекочет нервы покупателю. Это уже наша задача, как убедить покупателя в том, что данная вещь уже устарела, а поскольку его вещи являются его же лицом, то он обязательно приобретет новую модель, чтобы всегда шагать в ногу со временем. Вещи олицетворяют человека, а новые вещи делают его моложе. Мы создали ненасытного потребителя.

Ни одна из самых жестоких диктатур не смогла добиться унификации общества, в то время как общество потребления, не провозглашая подобных целей, ближе всех подошло к ней. Как сказал Хаксли, «…в ближайших поколениях появится метод, заставляющий людей любить свое рабство и, следовательно, порождать диктатуры, в которых, так сказать, не льются слезы; что-то вроде безболезненного концентрационного лагеря для целых обществ, в которых люди будут фактически лишены всех свобод, но от этого будут, скорее, счастливы».

Мы с Николой нередко ведем такие разговоры, нам нравится философствовать. Иногда кто-то из нас говорит, что пора завязать с этой работой и заняться на каком-нибудь хуторе агротуризмом, но я все-таки думаю, что мы привязаны к своей работе и получаем от нее удовольствие. Участие в массовом оболванивании населения, развязанном телевидением и рекламой, позволяет нам, как бы то ни было, чувствовать себя на вершине лестницы. К тому же мы пользуемся интернациональным языком, работаем с марками, которые являются первым звеном в языке межнационального общения. «Кока-Кола» – это второе самое употребительное в мире слово после «okay». Эти слова знает вся планета. Они стали нашими домашними идолами, а мы сами превратились в жрецов этой религии современной эпохи.

Никола вошел в мою жизнь, когда я стал уже достаточно взрослым. Он не относится к друзьям моей юности, как, например, Карло, с которым я знаком чуть ли не с пеленок, и пусть мы с ним почти не видимся и не перезваниваемся, но я знаю, что он есть. А вот о том, что у меня есть Никола, я знаю, потому что вижусь с ним каждый день.

С Карло я познакомился, когда ходил в начальную школу. Он сразу же покорил меня, рассказав мне анекдот, после которого я долго не мог удержаться от хохота. С тех пор его анекдот стал моим самым любимым анекдотом, хотя сейчас, вспоминая о том времени, я понять не могу, почему так случилось. До встречи с Карло моим любимым анекдотом был совсем другой. Мне он сегодня тоже не кажется смешным. Начинался тот анекдот так: «Мама говорит Пьерино: „Пойди, купи колбасы“. Пьерино лень переться в магазин. Тогда он решил отрезать свою колбаску, завернул ее в бумагу и отдал маме, та ее попробовала и говорит: „Вкусно, иди, принеси мне еще одну“. А Пьерино ей отвечает: „Придется подождать, когда она отрастет“».

В восемь лет это был мой любимый анекдот. Я гоготал каждый раз, когда его слышал. Потом Карло рассказал мне свой.

«Какой милый мальчик, скажи, как тебя зовут?» – «Уго» (отвечает грубым голосом). «Ну, что же ты. Такой милый мальчик должен говорить сладким голоском. Скажи-ка еще раз». – «Уго с сахаром».

Я покатывался со смеха от этой фигни. «Уго с сахаром»: ну скажите, что в этом могло быть смешного?

Но самая забавная история, связанная с Карло (мы любим ее вспоминать во время наших редких встреч), была совсем другая. Нам было лет шестнадцать, и однажды мы сумели просочиться на порнофильм. В один из последних кинотеатров под красным фонарем, с двусмысленной полосой на афише над входом: ДЕТЯМ ДО 18 ЛЕТ ВХОД ВОСПРЕЩАЕТСЯ. В такие киношки, пользуясь тем, что мужчины там на взводе, а в зале темно, ходили заканчивать свою карьеру старые проститутки. Они даже умудрялись наварить кое-каких деньжат, работая в основном ртом.

Двумя рядами впереди нас сидел тип в сетчатой, сразу не поверишь, майке. Рядом с ним примостилась женщина, то ли его подружка, то ли та, что пришла туда «работать». Фильм начинался с кадров, на которых появлялась связка ключей, торчавших в замке зажигания машины. Потом женская рука поворачивает ключ и выключает двигатель. Затем камера крупным планом наплывает на ноги женщины, которая выходит из машины и идет в сторону виллы. После на экране появляются ключи, которыми открывают входную дверь, потом камера перемещается в кабину лифта. Женщина, лица и фигуры которой зрители еще не видят, останавливается перед дверью квартиры. Весь кадр занимает изображение замочной скважины, в которую вставляют ключ. Дверь закрывается, и камера вновь следит за ногами женщины, идущей по коридору. Неожиданно стук каблуков перекрывает голос мужчины в сетчатой майке: «Кому нужен этот сюжет!»

Мы заржали. Эта фраза на многие годы стала нашим приколом, мы еще и сегодня часто повторяем ее.

«Кому нужен этот сюжет!»

Никола познакомился с Карло, когда тот неожиданно для меня организовал в моем родном городе вечеринку, чтобы отпраздновать нашу с Николой победу на одном из конкурсов. Уж не знаю, как Карло достал номер его телефона, но они сумели договориться и вместе устроили мне этот сюрприз. Это был незабываемый вечер. Там были все мои друзья, пришли моя тетя, кузен и даже моя мама. Все, за исключением моего отца. Я помню, что сразу же подошел к маме и, когда она обняла меня, спросил у нее:

– А где папа?

– Папа остался дома, он слишком устал, но он просил поздравить тебя.

Никола сразу же стал мне настоящим другом, в последнее время я ни с кем не встречаюсь так часто, как с ним.

В первый день нашей совместной работы в офисе он сказал мне, что работа имеет для него смысл только как игра, а заниматься творчеством необходимо, чтобы не сойти с ума.

– У меня и так хватает проблем, и я не хочу, чтобы работа превращалась в еще одну проблему, вдобавок ко всем остальным.

– А какие у тебя могут быть проблемы?

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

«… Моторная лодка, только что обогнавшая катер, колыхалась на воде почти что рядом. К ней подплыла с...
«… – Стой, ребята, стой! Межпланетный корабль! Упал на Косматом лугу. Слышали?.. Как землетрясение!М...
«… В дверь стучат. Павел вздрагивает (он вздрагивает теперь от каждого неожиданного звука), спрыгива...
Герой рассказа А. Григорьева, усталый и больной, приезжает в некий провинциальный город. Не в силах ...
Поводом к написанию рассказа послужила двадцатая годовщина ссылки Салтыкова (арестован 21 апреля 184...
«Детский мир, как я уже сказал, расширяется концентрическими кругами, и самые сильные привязанности ...