Питер Врочек Шимун
– Не только… – он помедлил. – Ты… ты похож на нашего отца.
Иван поднял брови. День ото дня все интереснее жить.
– Который полковник ракетных войск?
– Отец нас бросил, – сказал Артем с вызовом. – Что ему? Он ушел, а мы остались.
Все наши истории чем-то похожи, подумал Иван, глядя на этого угрюмого паренька. Только у меня, кажется, все наоборот. Это мы с матерью бросили отца. Мать утверждала, что это был лучший ее поступок в жизни. Но иногда по ночам, когда думала, что Иван не слышит, плакала. А он слышал… Тогда они жили на Проспекте Большевиков – который сейчас Оккервиль… Наверное, это любовь, решил Иван. Наверное.
– Как ее зовут? – спросил он неожиданно.
– Что? – Артем вдруг изменился в лице. – Кого зовут?
– Ты знаешь, – сказал Иван. – Ведьму твою.
Артем замолчал. Стоял угрюмый, сжимая кулаки. Напряженный. Ну-ну, подумал Иван, смотри, чтобы скулы не лопнули.
– Лахезис, – ответил он наконец. Вскинул голову, сказал с вызовом: – И она не ведьма. Она самая лучшая женщина в мире! Самая красивая!
Иван кивнул.
– Она это знает?
Артем опять нахмурился.
– Она смеялась, когда я так говорил.
Иван вздохнул.
– Ты не первый и не последний, с кем это случилось. С женщинами это бывает, поверь. Они смеются тогда, когда надо бы плакать… и наоборот.
– Ага, – сказал Артем, глядя исподлобья. – Щас. Если бы ты ей это сказал, она бы не смеялась. Я знаю.
Иван помолчал. Странный мы все-таки народ, мужики. Толкаемся плечами там, где, в общем-то, даже пересечься не должны были.
– Я уезжаю. Сегодня и насовсем. Береги свою сестру, – попросил Иван. – Она прекрасна.
Пришло время прощаться. Паром (на самом деле плот – шириной чуть меньше, чем диаметр туннеля) наполнился людьми. Кроме Ивана с Кузнецовым, ехали еще семеро – в лохмотьях, бородатые, заросшие, с сумками и палками. Подойдя ближе, Иван понял, что все люди слепые. Главным у них был поводырь – костистый мужик в телогрейке, болтавшейся на нем свободно. Тоже слепой, что интересно.
– Ты с нами? – спросил Иван.
Уберфюрер покачал заросшей русым ежиком головой.
– Не, мне здесь начало нравиться. Я тут еще пару недель перекантуюсь и двину дальше.
Вы уедете, и я опять начну пить, перевел Иван мысленно. Блин. Жаль.
– Дело твое, – сказал Иван. – Не передумаешь?
– Нет, брат. Счастливо тебе.
– Жаль, что твой кукри пропал. Отличный был нож… – сказал Иван. Скинхед вздрогнул, поднял взгляд. – Ладно, удачи тебе!
Паромщик отвязал причальный канат, перебросил на паром. Уберфюрер стоял, мучительно наморщив лоб…
– И сказал Господь: иди и не оборачивайся, – приятным голосом заговорил поводырь. – Но жена Лота не поверила и обернулась – и ядерная вспышка выжгла ей глаза… Так помолимся, братие, за грядущее прозрение! Аминь.
– Аминь, – хором поддержали слепые.
Иван кивнул. За это бы он тоже помолился.
Слепые ему в последнее время стали как-то симпатичней, чем раньше. Спасибо Энигме. Хотя религия у этих, прямо скажем, жутковатая.
– Теперь мы куда? – спросил Кузнецов. Лицо его светилось. За его спиной караван слепцов двинулся с места, занимая места на пароме, поводырь начал задавать ритм, постукивая своим посохом по настилу. Тук, тук, тук. Паромщики зевали.
Иван задумался. Мише, понятно, сразу домой на Василеостровскую. А мне куда?
Невский, Шакилов. Мой путь к дому немного длиннее.
– Домой, – сказал он.
Паромщики уперлись веслами в причал, оттолкнули паром. Щель между причалом и паромом ширилась, превращаясь в реку…
Бум.
Паром покачнулся.
Иван поднял взгляд. Перед ним оказался скинхед, широко расставив руки после прыжка.
– Я вас провожу немного. – Уберфюрер выпрямился, почесал заросший затылок. – До Невского. Прогуляюсь.
Миша улыбался во весь рот.
– Рад тебя видеть, – сказал Иван. – А чего передумал-то?
– Да так, – лицо Уберфюрера вдруг стало жестким. – Вспомнил одну фигню. У кого сейчас может быть мой нож.
Глава 11
Про свет
В красноватой темноте Иван слышал голос, вещавший:
– Настанет день, когда Обернувшиеся станут Прозревшими. Аминь, братья!
– Аминь! – гудел хор.
Ивану казалось, что он слышит голоса сквозь боль, захлестывающую, как кровавая горячая волна. Голова его превратилась в клубок переплетенных нервов. Когда они касались друг друга, пробегал синий разряд – и в голове, позади глаз, вспыхивал слепящий, режущий свет.
– Жена Лота согрешила неверием и обращена была в соляной столб, – продолжал тот же голос. – Нам же Господь дал возможность осознать и раскаяться, узреть мир очами не физическими – кои грешны изначально, а духовными, кои откроются во время указанное. Слышите меня, братья! Зверь близок! Грядет время испытаний! Аминь!
– Аминь! – вторил хор.
Где я? Что случилось? – размышлял Иван сквозь приступы набегающей боли. – Все же было хорошо?
Было?
Надо признать, сначала действительно все складывалось неплохо. Паром доставил их к гермоворотам, отделяющим затопленную часть туннеля от сухой, ведущей к Невскому проспекту. Здесь была своеобразная таможня – на островке из пластиковых бутылок и бочек, плавающем у самой гермы. Настил сделан из дверей от вагонов метро, на них поставлен стул и металлический бочонок – в качестве письменного стола. Уныло светила газоразрядная лампа, свет был уставший, подрагивал, точно вот-вот заснет.
Изредка таможенник пихал ногой банку с угрем, тот вяло шевелился, широко раскрывая пасть, и лампа на несколько мгновений загоралась ярче.
На таможеннике была синяя рубашка машиниста. Рукава закатаны, обнажая заросшие курчавым волосом толстые руки. Таможенник окинул прибывших равнодушным взглядом, кивнул – туда идите. Документы даже не стал спрашивать. Нормально, подумал Иван.
Вправо от двери шел запасной ход. Через него путешественникам предстояло идти дальше.
Интересно, как герму будут обходить слепые? – подумал Иван. Вслед за поводырем он перепрыгнул на таможенный островок, настил под ногами закачался. Плеск воды.
Вот и все. Прощай, Новая Венеция.
Рядом встал Уберфюрер. Иван повернул голову, краем глаза заметил, как поводырь о чем-то шепчется с таможенником.
– Кузнецов, где ты? – он повернулся. Блин!
Молодой мент лежал без сознания, раскинув руки, на пароме, вокруг него столпились слепые. Один замер с палкой в руке – видимо, он и ударил Кузнецова.
– Миша, – Иван сделал шаг вперед, уже чувствуя, что поступает неправильно. Точка в затылке налилась тяжестью. Нельзя было оставлять за спиной поводыря… Черт, нельзя…
Иван начал поворачиваться…
Удар. Голова словно раскололась.
Уже падая, Иван услышал, как взревел Уберфюрер, бросаясь в атаку.
Бесполезно, подумал Иван. Он падал словно сквозь прозрачный сироп – беззвучно и красиво. Пум-м. Настил спружинил, приняв его тело.
Еще удар. Боль. Темнота.
Бес-по-лез…
…но. Темнота.
Иван поднялся и сел. Пол был холодный, бетонный. Темнота такая, что даже собственных рук не видно. Только пятна скачут перед глазами. Но это просто реакция глазных нервов.
Он поднялся и протянул руки. Пальцы наткнулись на железные прутья. Шершавые, заржавленные. Иван начал ощупывать их, чтобы составить представление о пределах своей свободы… Где он? В каморке под платформой? В каком-то коллекторе? Где?
Размеры Ивановой свободы не впечатляли. Пространство метра полтора в длину, метр в ширину. Если попробовать (Иван встал, подпрыгнул) – то в прыжке можно дотянуться до верхних прутьев решетки. То, что вокруг клетка, Иван понял как-то сразу. Выхода из нее не было. Пальцы натолкнулись на навесной замок – тяжелый, гладкий. Холодный. В отличие от решетки, замок был явно новенький. В углу клетки стояло ведро для испражнений. Заботливые, блин.
Итак. И что мы имеем?
Удар по голове. Провал. Потом – клетка. Зачем слепым понадобилось это делать?
Неизвестно, сколько прошло времени. Без света Иван потерял всякое представление о часах и минутах, о длительности времени.
Через некоторое, неизвестное ему, Ивану, время он перестал ощущать свое тело. Своеобразное состояние. Ему и раньше доводилось оставаться надолго в темноте, но тогда он мог идти, искать выход. И обычно находил. Сейчас же все, что Ивану было доступно – сидеть в замкнутом пространстве, огражденном железными прутьями. И думать.
Если я сойду с ума, то это будет здесь.
– Или я уже схожу с ума, – сказал Иван вслух. Голос в темноте существовал отдельно от него и звучал откровенно по-дурацки.
Тишина.
– Кто сходит? – сказали справа. – Молодой человек, выражайтесь, пожалуйста, поконкретней. И хотя бы представьтесь.
Иван открыл рот. Закрыл. Да ну, ерунда…
– Да ну, – сказал Иван. – Не может быть. Бред какой-то.
– Что вы имеете в виду? – поинтересовался голос.
– Мне уже чудится, что со мной говорит профессор Водяник, – ответил Иван честно. – Но этого не может быть!
Молчание. Долгое молчание.
Очень-очень долгое молчание.
– Иван?! – тот же профессорский голос.
Этого еще не хватало.
– Профессор, только не надо так шутить. Я-то надеялся, что вы в безопасности, сидите себе на Василеостровской. Вернее, так оно и есть, а я просто брежу. Но пусть хотя в бреду все будет лучше, чем на самом деле, ладно?
Болтать в темноте было легко. Приятно.
– Так вы на Василеостровской, Проф? – спросил Иван для очистки совести.
– Нет, – сказал профессорский голос из темноты. – Не хочу вас разочаровывать, но придется… Я сижу в клетке – как и вы, похоже. Мне очень жаль, Ваня. Как вы-то здесь оказались?
Значит, я не схожу с ума, понял Иван. Вот блин.
Оказывается, все гораздо хуже.
История Водяника оказалась еще смешнее, чем у Кузнецова. Удачно, как ему тогда казалось, сбежав от молодого мента, профессор шмыгнул в боковой коллектор. Проф почему-то был уверен, что прекрасно ориентируется в туннелях.
У него с собой были фонарь, карта, вода и запас еды.
Туннель вел напрямик к Гостиному Двору.
Иван застонал сквозь зубы. Профессор, ну вы-то зачем повторяете ошибки молодых идиотов вроде Кузнецова?
Профессор пошел по коллектору… свернул не туда… встретил команду слепых (мда, подумал Иван, что-то знакомое)… поболтал о том о сем… ему предложили разделить трапезу… очень образованные люди, кстати… Проф выпил воды… заснул.
И оказался здесь.
Подозрительно много совпадений, подумал Иван. Сначала Уберфюрер оказывается в Новой Венеции, затем Миша. Теперь вот Профессора встретили. Словно неведомая сила собирает их вместе.
Это что – знак судьбы? Щас. Дождешься от нее, как же…
В темноте кто-то громко застонал.
– Кузнецов! – крикнул Иван. – Слышишь меня? Ответь, если слышишь!
Молчание.
– Он что, тоже с вами? – удивился Водяник. – Какой настойчивый молодой человек! Я даже, стыдно сказать, начинаю им восхищаться.
– Идиотизм заразен, – сказали из темноты. Голос был Уберфюрера. – Я вон тоже хотел прогуляться… Прогулялся, блин.
– Привет, Убер, – сказал Иван. – Кузнецов с тобой?
Пауза. Шебуршение в темноте.
– Не, – сказал Убер наконец. – У меня одноместный номер. Может, с вами?
– Кузнецов! – позвал Иван без особой надежды. Никто не отозвался. Убили его, что ли? Эх, Миша, Миша. Лучше бы ты остался в Новой Венеции, в долгах, с разбитой спиной, но живой… – Куз-не-цов!
Бесполезно.
– Где мы вообще? – спросил Иван. – Что это за станция, Проф?
– Судя по тому, что я слышал от нашего тюремщика, это Проспект Просвещения, – сказал Водяник. – Просвет в просторечии. Здесь живут слепые… вы понимаете, целая колония незрячих… Впрочем, думаю, вы понимаете. Вам тоже встретился караван с поводырем? Мне вот встретился.
– А что им от нас надо? – допытывался Иван. – Зачем им мы?
Но профессор не успел ответить.
– Моя голова… ох… что… что случилось? – голос молодой и испуганный. – Почему я ничего не вижу?!
А вот и Миша.
– Здравствуйте, Михаил, – серьезно произнес голос профессора. – Не скажу, что очень рад вас здесь встретить, но…
– Профессор? Вы? Почему я вас не вижу?! Что с моими глазами?
– Спокойно, – велел Иван. – Здесь просто темно. С твоими глазами все в порядке, Миша.
– Точно, слава богу, – сказал невидимый Кузнецов. – Вот сейчас я вижу людей в белых одеждах…
– Что-о?
Иван повернул голову вправо и зажмурился. Блин. С непривычки даже слабый свет резал глаза, как ножом. Слезы покатились по лицу. Уберфюрер сдержанно выругался.
Какое удовольствие снова видеть!
Ни с чем не сравнимый кайф. Иван вдохнул. Словно даже воздуха больше стало.
«Включите свет, дышать темно и воздуха не видно». Детская поговорка.
Во главе процессии слепцов, идущей вдоль ряда железных клеток, вроде той, в которой сидел Иван, был тот самый поводырь с Венеции – высокий, костистый, с осунувшимся, вытянутым лицом. Длинная жидкая бородка.
Вместо глаз у него – воспаленные, неровно заросшие впадины. Перекрученное розовое мясо.
– Думаю, на этот вопрос могу ответить я, – сказал поводырь. В руке он держал свечу, воск капал на морщинистую кожу запястья. – Видите эту свечу? Посмотрите внимательно – потому что это последний свет, что вы увидите в своей жизни.
– Почему так? – удивился профессор. Он сидел в клетке по правую руку от Ивана. В тусклом свете диггер видел его заросшее бородой лицо, вдавленное в решетку, словно Проф мечтал быть поближе к свету. А ведь он сидит здесь подольше меня, понял Иван. Ничего себе.
– Именно так, – ответил слепой.
– И никаких вариантов? – Водяник не сдавался. – Какой-нибудь договор кровью или еще что?
– Ну, – поводырь вдруг усмехнулся. – Если вы спрашиваете…
Братья за его спиной молча ждали. Тусклый свет позволял видеть только часть клеток, уходящих за спину слепого. Сколько их тут? В одной из клеток Иван заметил примостившийся на полу скелет. Привет, приятель.
– И так тоже бывает, – сказал слепой, словно почувствовав его взгляд. – Видите ли в чем дело, уважаемые… хмм… гости. Выбор у вас невелик. Или вы становитесь одними из нас или… скажем так, не становитесь. Совсем. Как он, – слепой кивнул на клетку со скелетом. Безошибочно, словно мог его видеть.
– Одним из вас? – Клетка Уберфюрера была напротив Ивановой. Скинхед стоял, положив кисти на перекладину решетки. – Христианином, что ли, брат? Так я запросто, только открой дверь. Вера во мне крепка как никогда.
– Не ерничай, – сказал слепой. – Впрочем, если ты готов, брат…
– Готов, не сомневайся, брат, – Убер облизнул губы. Нетерпение в нем нарастало. Иван видел, как блестят глаза скинхеда. – Открывай, брат.
– …если ты готов, я велю брату Симеону… – один из белых братьев кивнул. Здоровый, с плоским, как тарелка, лицом. Висок у него был обожжен. – …велю приготовить железные прутья… Или ты предпочитаешь кислоту? Позволь дать тебе совет, брат – химический ожог болит дольше, а зарастает хуже. Так что на твоем месте я бы выбрал раскаленное железо.
Уберфюрер стиснул челюсти. Начало казаться, что кожа на скулах у него лопнет.
– Так что позволь мне, брат мой, подождать, пока твоя вера станет крепче, – заметил поводырь. – Скажем, пару дней.
– Ну ты и урод, – сказал Убер.
– То есть, другого выбора у нас нет? – уточнил профессор. – Только смерть или ослепление?
– К сожалению, – сказал поводырь. – Вы готовы? Сейчас свеча погаснет. Считаю до пяти. Раз, два…
Иван смотрел на колеблющееся пламя, вбирал его в себя.
– …три…
Вокруг все исчезло, кроме этого маленького язычка пламени.
…Танины руки обнимают его сзади за шею. Иван чувствует их тепло и одновременно прохладу. Когда у него не было сил, достаточно было приложить Танину ладонь ко лбу – и силы появлялись. Так и сейчас. Лоб горит. Иван берет ее ладонь и прикладывает к своему лбу. Прохлада от ее пальцев заставляет мрак отступить. Все будет хорошо. Все будет…
– Когда ты вернешься? – говорит Таня. Ее дыхание щекочет ему волосы за ухом. Она нагибается и заглядывает Ивану в лицо – сбоку.
– Скоро, – говорит Иван. – Совсем скоро…
Пламя свечи трепетало – здесь был легкий сквозняк.
– …два. Стоп, – поводырь задрал голову, его острая борода смотрела на Ивана. – Игнат, брат мой, подойди.
Шаркающей походкой подошел один из слепых – низкорослый, очень пожилой, лысоватый. С испуганным мелким лицом.
– Это брат Игнат. Ваш смотритель. Если что-то понадобиться, обращайтесь к нему. Если у вас появятся вопросы о нашей вере, думаю, брат Игнат с удовольствием на них ответит. Верно, брат?
Смотритель равно тюремщик, перевел Иван мысленно. Ага.
– Да, – сказал Игнат. – Один «щелчок». И я уже ответил.
Профессор вдруг выпрямился, зашевелился, хотел что-то сказать, но передумал. Закрыл рот.
– Спасибо, брат Игнат. И… один… ффу-у, – поводырь задул свечу. Иван сморщился. Перед глазами плыл призрачный отпечаток язычка пламени… скоро и он исчезнет…
– Нет! – крикнул Кузнецов. – Пожалуйста, оставьте свет! Пожалуйста!
– Думайте, – велел в темноте поводырь. – У вас десять кормежек на раздумье. А они бывают два раза в сутки. Игнат, засекай время. Через десять кормежек я приду, и вы сообщите братьям свое решение.
Когда шаги в темноте удалились, Иван сел на пол. Не верилось, что так бывает. Он выжил, когда в него стреляли в упор, а тут…
Выживу и тут, упрямо подумал Иван. Мне надо домой.
– Вот это да! – Уберфюрер вдруг начал смеяться. – Ученье свет, а неученых – тьма. Еще бы не понимать. Они нам таких ввалили, эти незрячие, даже вспомнить страшно. Не, ну это же надо?! – Смех вдруг перешел в откровенный хохот, словно скинхед сбрасывал нервное напряжение и не мог остановиться.
Черт. Иван прислонился лбом к железной решетке, металл холодил кожу.
Я бы тоже посмеялся, подумал он. Но такое ощущение, что кто-то не хочет, чтобы я добрался до дома.
Да ну, ерунда. Так и чокнуться недолго. Лучше заняться делом.
Иван встал и начал разминать суставы. Когда придет время, он будет готов.
Прошло время. Опять неизвестно сколько часов. Но вдруг в темноте раздались шаги – шаркающие, усталые. Звук катящейся тележки. Иван прислонился к решетке – неужели и здесь слепые их обхитрят?
Звон металла. В проем внизу очень ловко всунули что-то металлическое… и еще одно. Иван протянул руку, нащупал круглый гладкий бок. Так и есть. Миска. А рядом – круглое поменьше. Кружка, запотевшая, прохладная. Бульк! Вода.
– Что это? – спросил он, хотя уже понял.
– Ваш завтрак, – буркнул невидимый тюремщик. – Ешьте.
Шаги и скрип колес тележки удалились куда-то вправо. Иван мысленно прикинул расстояние. Метров двадцать, наверное. А потом поворот… направо, кажется. Мы в старом бомбаре? Может быть.
Ладно, пора завтракать. Чем у них кормят, интересно?
В тарелке оказалось нечто склизкое и шевелящееся. Иван от неожиданности едва не выронил миску. Отдернул руку.
– Блин! – Уберфюрер выругался в темноте. Зазвенела миска.
– Что это? – спросил Иван.
– Виноградные улитки, думаю, – раздался в темноте спокойный голос Водяника. Профессор, в отличие от спутников, воспринимал свое пленение как своеобразный психологический эксперимент. – Любопытно. Зря воротите нос, молодые люди. Это прекрасный источник белка, между прочим. Улитки очень неприхотливы. Если достаточно тепло, то они могут размножаться и плодиться, как… скажем, как улитки. Ха-ха. А ну-ка, попробуем, – загремела тарелка, в темноте раздался чмоканье, потом звук жевания. – Неплохо, – сказал Водяник с набитым ртом. – Конечно, не хватает лимона, но все же… все же.
– Проф, меня сейчас вывернет, – предупредил Уберфюрер.
О! Иван выпрямился. Только этого нам не хватало.
– Это же деликатес, молодой человек! В прежние времена его в лучших ресторанах Парижа…
– Да знаю я! – ответил голос Уберфюрера. – Но то при свете! При свете бы и я съел парочку. Фигли, деликатес. Но в темноте?! Мерзкие, скользкие…
Профессор закашлялся.
– Зачем же так преувеличивать? – сказал он наконец. – Улитки, конечно, не особо привлекательны внешне и шевелятся, но…
Уберфюрер, в панике:
– Блин, они шевелятся!!
– Кто шевелится?!
Пауза.
– Профессор, это вы сказали? – осторожно спросил Иван, хотя уже понимал, что – нет. Голос был своеобразный по тембру. Незнакомый. С необычным мягким произношением.
– Конечно нет, – возмутился профессор.
– Миша, ты?
– Не-а.
– Ты еще меня спроси, – язвительно предложил из темноты Уберфюрер. – Ясно же, что тут есть кто-то еще, кроме нас трех… извините, профессор… четырех придурков. Эй! Слышишь? Отзовись!
Молчание. Капающая вода.
– Я спросил, кто тут еще есть? – Уберфюрер начал терять терпение. – А ну отзовись!
Молчание.
– Отзовись, говорю, – ласковым, до мурашек по коже, голосом попросил Уберфюрер. – Я вообще-то добрый, конечно. Но могу и в лоб – даже наощупь. Кто тут есть?
– Я, – сказали в темноте. Эта клетка находилась гораздо ближе к выходу. И когда горела свеча, ее обитателя Иван не заметил.
Читать бесплатно другие книги:
