Корсар Лермонтов Михаил

– Суздальские мы.

Я аж присвистнул.

– Ты что же, друг, на ночь-то приехал?

– Выехал утром, пока добрался да нашёл тебя… Где живёшь-то – не знал, однако язык и до Киева доведёт.

– А как обо мне узнал?

– Люди сказали. Они дурного не скажут. Слухи о твоём умении до нашего города дошли.

– Помогу я тебе в беде твоей. Однако давай вот что. Время уже позднее – ты спать ложись, а завтра с утра и выедем. Ночью только коням ноги на дороге ломать, да и голова свежая мне днём нужна.

– Я не один, и потому мы уж на постоялом дворе переночуем, прислуга да охрана – со мной.

– Тогда жду утром.

Мы попрощались.

Утром я встал пораньше, хозяйка уже яичницу пожарила, да с ветчиною. Поев, я собрал инструменты. Сам оделся да коня взнуздал. А по улице – уже стук копыт да шум.

Открыл ворота, вывел верного Орлика. Мама моя, да тут народу полно – десятка полтора всадников, не меньше. Свита прямо княжеская. А ведь не спросил я вчера фамилию ночного посетителя, да из каких будет – время позднее было. Да и меня больше больная интересовала, чем положение её мужа.

Не прост мужик, самое малое – купец первой руки, а может – и дворянин богатый. Бояре не все зажиточные были, у некоторых кроме звания боярского за душой – ни гроша.

Вчерашний посетитель слез с коня, подошёл, поздоровался уважительно. Хм, обычно богатство и знатность портят человека – ну, посмотрим…

Мы вскочили на коней. Я пристроился рядом – стремя в стремя – с посетителем, поехали. Пока пробирались по пустынным ещё улицам, мужик представился:

– Прости, впопыхах, вчера умаялся я искать тебя, не познакомились мы. Михаил Гладков, по батюшке – Сергеевич. Из купцов мы.

– Кожин, Юрий, лекарь.

– Знаю уже, подсказали добрые люди.

Выехав за город, мы пришпорили коней. Вперёд нас вырвались два молодца и скакали метрах в ста. Случись чего на дороге – упредить успеют. Грамотно охрана организована, не иначе – кто-то из бывших ратников руководит.

Мы гнали быстро, переходя с галопа на рысь и обратно, чтобы дать лошадям отдышаться. А к полудню вдали показались купола многочисленных суздальских храмов. Старый город, и храмы старые, намоленные.

С ходу проехали городские ворота – стражники лишь поприветствовали. Я смекнул про себя – известен и уважаем в городе купец, другого бы непременно остановили.

Попетляв по узким и кривым улочкам, мы подъехали к большому каменному дому. Забор вокруг дома – высокий, каменный, ворота дубовые, по периметру – медью окованы.

Подъехавшие ранее двое охранников уже и ворота распахнули.

Мы спешились, завели коней. Слуги уж было подхватили моего коня под уздцы, да я остановил их. Надо было снять суму с инструментами.

Купец зашёл на крыльцо, и вышколенная прислуга открыла двери, но я остановился, чтобы отряхнуть пыль.

– Пустое. Пошли – почистят…

В сенях мы сбросили на руки слуге кафтаны и поднялись по лестнице вверх, в жилые помещения. Купец шёл быстро – распахнул дверь спальни и жестом пригласил меня подойти к постели больной.

– Пелагея, самонаилучшего лекаря к тебе привёз!

Я поздоровался с женщиной, лежащей на постели, и попросил Михаила:

– Мне бы руки с дороги помыть.

Мы с купцом снова вышли, он сам из кувшина полил мне на руки. Вот теперь можно и больную посмотреть.

Пелагея производила странное впечатление. Лицо, руки, ноги худощавые, но живот огромный, как на последнем месяце беременности – подобен надутому воздушному шару.

– Одышка есть?

– Нет, но ходить живот мешает.

Так может быть и при асците, когда жидкость скапливается в животе, но тогда обычно отекают и ноги. Здесь же и в помине отёков нет. Сколько я её ни расспрашивал, ни осматривал, картина яснее не становилась. Самый худший вариант – атипичное течение болезни. Когда случай рядовой, как из учебника, диагноз ставить легко, и процесс лечения идёт, как правило, по накатанному пути. Но встречаются и нетипичные проявления болезней.

Мне сразу вспомнились два случая, ещё из той, моей прежней жизни.

Женщина жаловалась на боли в области печени, ультразвуковая диагностика ничего существенного не показала, а анализы крови выявили воспаление. Консилиум врачей к единому мнению не пришёл, решили понаблюдать. А вечером, на моём дежурстве, состояние пациентки резко ухудшилось. Пришлось на свой страх и риск оперировать. И что же выяснилось? Длинный аппендикс шёл от слепой кишки вверх, заканчиваясь у жёлчного пузыря. Он и давал сильные болевые ощущения в области в общем-то здоровой печени! Во время операции нагноившийся отросток лопнул при удалении в моих руках. Женщину тогда удалось спасти.

Второй случай тоже казуистический. Молодому парню в драке на дискотеке ударили в ягодицу шилом. Он явился на приём, поскольку ранка подгнаивалась. После чистки ранку заклеили пластырем и, назначив лекарства, отпустили домой. А через трое суток парня в тяжелейшем состоянии доставили в отделение с перитонитом. Оказалось, длинное жало шила прошло через отверстие в костях таза и повредило брюшину, внеся инфекцию. Срочная операция помочь уже не смогла, наступил летальный исход.

Вот и теперь, осмотрев больную, я надолго задумался. Сердце прослушал – ритм правильный, перебоев нет, одышки при ходьбе нет. Вероятнее всего – не сердце причиной. Опухоль в животе не может достичь таких гигантских размеров, больная бы раньше умерла, к тому же при опухолях в терминальной стадии пациенты истощены. Живот не плотный, бугристый, как при опухолях. Чем больше я размышлял, тем больше склонялся к мнению, что в животе – осумкованная жидкость. Единственное, что смущало – размеры. Просто гигантские. У женщины вариантов вылечиться с помощью лечения травами просто нет, надо делать операцию. О чём я со всей откровенностью и сказал купцу, отозвав его в сторонку.

– А обойтись без ножа никак нельзя? – сокрушённо спросил купец.

– Нельзя, Михаил. Больше скажу – в исходе я не уверен.

– Не уверен – не берись, – начал сердиться купец.

– Тогда погибнет жена в муках.

– Значит, ты на меня решение возлагаешь? Ты же лекарь!

Как же мне знакомы такие колебания! Дать согласие на операцию с возможным смертельным исходом – это дать шанс больному на жизнь, а не вынести приговор! И решает это близкий человек, а не лекарь. Но как же тяжёло даётся такое решение! Бывало в моей практике – просили меня подождать, надеясь на чудо, но драгоценное время таяло, как шагреневая кожа. Меж тем состояние больного на следующий день настолько ухудшилось, что мне пришлось отказать: «Всё! Не берусь – поздно!» Не дай бог никому испытать состояние, когда шанс спасения остался в прошлом!

– Решение я всегда принимаю сам. А тебя в известность ставлю. Непростое это дело.

– Было бы простое, раньше помогли бы. Её уже кто только не пользовал. Я даже из Ярославля травника знаменитого привозил – деда Матвея.

– Слышал про такого.

– Вот! А помочь, вишь, никто не смог. Пойми, я её люблю! Дети у нас. Спаси! Сделай всё что можно и нельзя, Христом-Богом прошу.

– Чего уговариваешь? Не хотел бы, не поехал. Я тебе ситуацию объясняю.

– Если ничего другого для излечения кроме ножа нет, так делай, не сиди!

– Тебя не поймёшь – то давай обойдёмся, то чего сидишь! Готовь стол прочный, холопы пусть воды согреют, холста белёного побольше, да чистого.

– Сколько аршин?

Я улыбнулся:

– Одного хватит.

Когда импровизированная операционная была готова, мы вдвоём с Михаилом осторожно перенесли Пелагею на стол.

– Ну, Михаил, теперь выйди, дальше я сам.

– Пойду перед образами молитву вознесу. Коли обойдётся всё, храму пожертвование щедрое сделаю.

Я дал Пелагее настойки опия, обтёр операционное поле самогоном. Тщательно до локтя им же вымыл руки. Запах, конечно, сивушный сильный, ну так я не пить его собрался.

Про себя счёл молитву, сосредоточился, взял в руки скальпель, сделал разрез. А дальше уже всё пошло почти на автомате – перевязка сосудов, остановка кровотечения.

Сделав разрез брюшины, я раздвинул края раны и… оторопел. Открылась гигантская киста, иначе говоря – полость, наполненная жидкостью. Да тут не меньше ведра будет! И подобраться к другим органам не даёт, чтобы их осмотреть. Вылущить целиком, не нарушая капсулы, просто невозможно – мне даже непонятно, откуда, из какого органа исходит эта дрянь.

Пришлось поступить по-варварски. Повернул Пелагею на бок, почти на живот, чиркнул скальпелем по тонкой стенке – и едва успел отодвинуться в сторону. На стол, на пол хлынула прозрачная желтоватая жидкость.

Хорошо, что не геморрагическая, без примеси крови. Если с кровью – это говорит о злокачественности процесса, значит – в брюхе рак.

Много экссудата натекло. Эх, был бы электроотсос, как в мои времена. Вроде и немудрящая штука, когда под рукой, а по-настоящему полезность оценить можно, когда нет её рядом – как сейчас.

Я осушил смятыми холстинами полость, ножницами срезал тонкие стенки спавшейся кисты. Вот теперь можно и ревизию сделать. Через разрез, насколько можно было, осмотрел брюшную полость. Киста исходила из хвоста поджелудочной железы. И как только она сама не лопнула? Одно неосторожное движение, лёгкий удар локтем в живот – и разрыв неизбежен. Видно, милостив оказался к тебе твой Бог, Пелагея!

Я залез рукой в живот, ощупал осторожно все органы, что не смог осмотреть. Всё в порядке, можно убираться из живота. По хорошему – дренаж бы поставить, только где силиконовые или, на худой конец – резиновые трубки взять? – я вздохнул и стал зашивать послойно брюшину, мышцы, кожу.

Пелагея застонала.

– Потерпи, голубушка, всё позади уже.

Наложив последний шов, я перевязал живот. Сам вымыл руки. приоткрыв дверь, крикнул:

– Михаил!

– Чего кричишь, здесь я, рядом!

От неожиданности я аж на месте подпрыгнул. Оказывается, всё это время Михаил стоял рядом с дверью.

– Ну как?

– Не хочу загадывать вперёд, но пока всё хо-рошо.

– Дай-то Бог!

– Помоги перенести на постель.

Мы перетащили постанывающую Пелагею на приготовленную слугами постель.

– А чего она мокрая такая?

– В животе жидкости много было, я выпустил.

– Ага, понятно.

Михаил открыл дверь и крикнул на весь дом:

– Эй, кто там!

Вскоре вбежали в комнату две служанки.

– Переоденьте хозяйку в сухое и приберите в комнате.

Купец повернулся ко мне:

– Пойдём, пообедаем – дело-то сделано.

– Нет, пока она от лекарства не отойдёт, я здесь побуду. Поем попозже.

– Тогда и я не буду, тебя подожду.

– Как хочешь, хозяин – барин.

– Ты ещё вот что – комнатку мне вывели рядом со спаленкой Пелагеи, чтобы я в любой час мог её осмотреть. Всё-таки операция сложная была, тяжко ей, пригляд мой нужен.

– Приготовили уже – как раз напротив будет.

– Вот и славно.

Прислуга осторожно переодела хозяйку в сухое бельё, сменила простыни, слуги вымыли полы, унесли стол.

Я сидел рядом с Пелагеей, наблюдая за её состоянием. Тут момент тонкий есть. Когда пациент от наркоза отходит, его тошнит часто, иногда может вырвать. Помочь тогда вовремя надо, чтобы рвотными массами не захлебнулся. Но нет, обошлось, видно – крепенькая Пелагея была. Отошла, очухалась от опия. Поташнивало немного – и всё.

Меня узнала, прошептала:

– Лекарь, ну как всё прошло?

– Самое страшное, Пелагея, уже позади. Поправишься – ещё бегать будешь.

– Слава тебе, Господи!

Пелагея заплакала.

– А вот плакать перестань, не разводи сырость.

– Больно.

– А как ты хотела? Палец порежешь, и то болит, а тут – живот! Теперь поспи, я ещё не раз к тебе зайду.

Я вышел в коридор. Ожидавший у двери слуга сразу повёл меня вниз, в трапезную.

Михаил нервно мерил шагами комнату. Стол был полон кушаний, но купец к еде не притрагивался.

– Ну что?

– Отошла, заговорила, жалуется, что больно.

– Должно болеть. Раз болит, стало быть – живая. Как думаешь, не помрёт?

– Теперь уже точно скажу – нет! Подожди ещё седмицу, она на ноги встанет, а через две – я здесь уже не нужен буду. И снова жена тебя радовать начнёт.

Купец оживился, дотоле хмурое его лицо разгладилось, помягчело.

– Ну дай-то Бог! Устал ты – дорога неблизкая, операция. Покушаем давай.

– Кто был бы против? Проголодался я.

– Серафима! – позвал Михаил. – Неси горячего.

Служанка внесла в трапезную наваристый суп в чугунке, разлила по чашкам. От аппетитного запаха у меня аж желудок спазмами пошёл. Купец разлил вино по чаркам.

– Ну, за здоровье моей любимой жены и за твои умелые руки, Юрий!

Мы выпили и налегли на еду. Ел Михаил быстро, аккуратно – не уронил ни крошки – и много. Я просто диву давался – куда в него столько помещается? Плотный, но не толстый, и очень подвижный.

Когда съели супчик, и от жареного гуся остались только кости, Михаил снова взялся за кувшин с вином. Я накрыл чарку рукой:

– Не обижайся, хозяин, не буду – пока не увижу, что всё идёт гладко. Мне трезвая голова нужна.

– Нешто мы не понимаем? Нельзя так нельзя. А я пригублю. Теперь надежда появилась. Веришь – нет, как супружница занедужила, всё из рук валится, все думки только о том, как помочь. Если бы я сам мог или знал, что делать, где искать спасения, уж давно бы всех на ноги поднял.

Он придвинулся, сверкнул глазами и горячо задышал:

– Когда в церковь ходил, у иконы святого Пантелеимона стоял – исцеления просил для Пелагеи, рядом паломник оказался из Владимира. Он и подсказал, а то бы угасла тихо жёнушка моя! Выходит, не зря я в церковь пришёл, дан мне Господом был путь для исцеления – через тебя.

– Стало быть, судьба, – согласился я.

– Я ещё выпью, чтобы душа отмякла. Внутри ровно заледенело всё, а теперь вроде отпускать начало. Правду про тебя бают, что ты дочь наместника вылечил да хана казанского?

– Ну не самого хана – визиря его.

– Гляди-ко, не соврали, значит, люди. Ну, раз дочку наместника самого лечить отважился, стало быть – в силе своей уверен. Другой бы испугался – головой ведь своей рисковать приходится. Слышал я о Демьяне-то – крут на расправу мужик!

– А то! Зато теперь друзьями стали. Запросто в дом его вхож. Вот и на обручении дочери его, Ксении, был.

– Надо же, повезло как!

– Кому?

– Вот дурья башка, прости господи! Тебе! С таким человеком знаться!

– А я думал – дочери его.

– И это тоже.

Купец выпил ещё. Лицо его раскраснелось, он сильно опьянел. Не думаю, что его можно кувшином вина свалить, вероятнее всего – нервное перенапряжение сказалось.

– Эй, кто-нибудь! Помогите хозяину, устал!

Вбежали слуги.

– Ох, Михаил свет Сергеевич! Сейчас мы тебя под белы рученьки – да в спаленку, спать-почивать.

Прислуга увела купца, а я пошёл в спальню к Пелагее. Пощупал пульс посмотрел повязку. Ну теперь можно и мне прилечь, устал.

Я прошёл в отведённую мне комнату, снял сапоги и, как был в одежде, улёгся на постель. Не бежать же в исподнем, если случится что.

Ночью вставал пару раз, проверял состояние Пелагеи.

Утром сделал перевязку, присыпав шов тёртым сухим мхом. Он неплохо впитывал сукровицу и обладал противовоспалительным действием.

День проходил за днём, Пелагея понемногу набиралась сил, садилась в кровати. Появился аппетит. Кожа пока ещё бледная, но ведь у неё и кровопотеря была, да и на солнышко давно не выходила.

Через неделю я снял швы. Пелагея уже сама ходила, но живот её был туго стянут длинной холстиной во избежание появления грыжи.

Купец по нескольку раз за день навещал жену, радовался, что она пошла на поправку. Потом исчезал по своим делам.

– Подзапустил я дела-то с болезнью жены, теперь поправлять надо, – объяснял он мне причину своих отлучек. – Веришь – как камень с души упал, и работа в радость стала.

А ещё через несколько дней я решил, что моя миссия в Суздале закончена. Пелагея уже свободно ходила, боли не беспокоили, и она понемногу начала заниматься домашним хозяйством. Единственное, что я ей рекомендовал – поносить ещё месяц-другой тугую повязку на животе, вроде бандажа, и не поднимать тяжестей.

За ужином я сказал Михаилу, что Пелагея в моём наблюдении больше не нуждается, и завтра утром я намерен возвращаться во Владимир. Оба – и Михаил и Пелагея – меня горячо поблагодарили.

Утром слуги вывели моего осёдланного коня. Однако проводить меня вышла только хозяйка, Михаила не было. Я был удивлён и даже обиделся слегка: денег за работу он мне не дал, да проводить не вышел.

Пелагея извинилась за мужа, пояснив, что Михаил уехал спозаранку. Ну и чёрт с ним, две недели бесплатной работы, за спасибо. А, ладно, плевать, зато Пелагея поднялась, и совесть моя чиста – я сделал всё, что было необходимо, и вижу – неплохо. Переживём, бывало и хуже – взять хотя бы ту же Флоренцию.

Показалась стена Покровского женского монастыря. Слышал – Иван Грозный использует его как место ссылки опальных женщин знатных боярских фамилий.

Ехал я по суздальской дороге не спеша – теперь-то что уж коня напрягать? Настроение было так себе – унылое, можно сказать.

Когда до Владимира оставалось совсем недалеко, я заметил знакомый поворот – к поместью Матвеевой Вари и отца её Аристарха. А заеду-ка я к ним – хоть развеюсь, может, и настроение подниму.

Я пустил коня галопом. Встречный ветер хлестал в лицо. Утренняя свежесть давала о себе знать прохладой – солнце только начало свой разбег по небосводу, но я почти не чувствовал холода. Варюха-горюха! Как мне надо было, чтобы сейчас рядом оказался человек, который меня понимает! Может быть, зря я был к ней так сдержан? Я так и не разобрался в себе: любовь это или просто жалость? «А ведь и ей нужны были поддержка, опора, надёжное плечо», – подумал я. Да вот только смог бы я ответить ей любовью, если и сам не знаю, люблю ли? Ведь как просто: прижать женщину к груди, сжать её в объятиях, наговорить ей горячих слов… А если тепла моего хватит только до утра? Получится – обманул ожидания доверившейся женщины. Как это в Писании: «Каждый уделяй по расположению сердца, не с огорчением и не с принуждением; ибо доброхотно дающего любит Бог». Нет, торопить события нельзя, принуждать сердце негоже! Посижу с Варей и Аристархом, поговорим о жизни, ещё раз присмотрюсь к ней, к себе прислушаюсь. А там – видно будет. Решив так, я пришпорил Орлика.

И снова, как прежде, колотилось сердце, отсчитывая бешеными ударами быстро тающее расстояние до усадьбы Матвеевых.

Вот и знакомый мостик, за ним усадьба виднеется. Я пересёк поле – уже и ворота видны. Только уж что-то многолюдно во дворе. Перед воротами кони стоят, возок с парой гнедых. Довольно необычно для всегда тихого поместья. Душу мою охватило смятение.

Подъехав к воротам, я спрыгнул с коня и подошёл к кучеру, что сидел на облучке возка. Поздоровался.

– И тебе доброго здоровьичка, барин.

– Зачем народ съехался, по какому поводу торжество?

– Так сваты приехали, Варвару сватать.

Опа! Новость меня оглушила. Казалось, сердце оборвалось.

– За кого же?

– Да за боярина Карасёва.

– Что-то я не припомню такого, откуда он?

– Из Юрьевца.

– Сколько же лет ему?

– Точно не скажу, но с виду – постарше тебя будет. А ты что интересуешься – родня ихняя?

– Да нет, знакомый.

Что сегодня за день такой неудачный? То Михаил времени проводить не нашёл – уехал, почитай, не попрощавшись, денег за работу не заплатил, а тут ещё Варю сватать приехали… А впрочем, сам виноват. Коль девушка по душе, надо было мне раньше подсуетиться. «Опоздал!» – в горле застрял комок, сердце сжалось.

А ведь наверняка Аристарх руку к сватовству дочери приложил. И толчком могло быть посещение моей амбулатории и наш с ним разговор. Что он тогда узнал о моём обустройстве во Владимире? Что я снимаю угол у Ефросиньи? Да кто же в здравом уме выдаст единственную дочь за голодранца и бомжа?

Я, не прощаясь, развернул Орлика.

Коня я не подгонял, а сам он не торопился – останавливался где хотел, травку щипал и шёл дальше. Я же был погружён в мрачные размышления и удручён. Конечно, сватовство Вари – не крах для меня, но было обидно, саднило в душе. Настроение было настолько паршивое, что я проехал мимо имения Татищева. Не хотелось мне сейчас улыбаться. А может – всё же заехать да напиться в доску, в хлам? Нет, настроение не то.

К дому подъезжал уже в сумерках. Сейчас поужинаю с Ефросиньей и – спать.

Около дома маячила подозрительная фигура. От ворот ко мне качнулась серая тень. Я насторожился – неужели злоключения будут преследовать меня весь день? – и схватился за нож. Добрые люди не стоят у ворот.

– Лекарь, это ты? – услышал я незнакомый голос.

– Я. Кто это, назовись. – Неудачи сегодняшнего дня распирали меня, и я едва сдерживал раздражение, готовое прорваться наружу. Лучше в такие минуты меня не трогать. Думаю, тон, которым я ответил, сомнений не оставлял – шутить не люблю!

– Ты меня всё равно не знаешь. Давно тебя поджидаю, – в перепуганном голосе сквозила растерянность.

– А что случилось?

Я убрал руку с рукояти ножа.

– Заждались мы тебя, долго ли было из Суздаля во Владимир возвертаться?

– А ты кто такой, чтобы допрос мне учинять? Пшёл вон с дороги! Шпынь!

– Остынь, лекарь. Я холоп Михаила Гладкова. Мы тебя с полудня ждём.

– Где же сам Михаил, что-то я его не вижу.

– Пойдём со мной, провожу, – миролюбиво предложил незнакомец.

– Ты иди, а я поеду.

Что-то мне не нравился этот разговор, какой-то он неопределённый. Хотел бы ограбить – напал бы, не разговаривая. Да и грабить меня – пустое, денег я не получил, а с собой впопыхах не взял. Даже калиты поясной не имел.

Незнакомец уверенно шёл вперёд, я на коне – за ним.

Если это действительно холоп купца, то что ему здесь, в чужом городе, делать? Зачем я ему срочно потребовался, на ночь глядя? По обычным делам с утра приходят. Я терялся в догадках. Не с Пелагеей ли что стряслось? Так не зазывали бы неведомо куда, у Ефросиньи бы и поговорили, коль потребовался. Иль купец почудить решил? Так не на того нарвался!

Перед воротами, за которыми виднелся каменный двухэтажный дом, неизвестный остановился, зашёл в калитку, распахнул ворота и бодро крикнул:

– Заезжай, лекарь!

Я спешился, завёл коня. Посмотрел по сторонам, оглядывая двор. Окна дома темны, не похоже, что здесь кто-то живёт. Двор тоже пустынен и тих – не кудахчут куры, не хрюкают свиньи – живности не слышно вообще. Нет даже собачьей будки, равно как и собаки. Вдруг в черноте одного окна метнулся и тут же погас огонёк. Или показалось?

Меня охватила тревога. Неужто западня? Надо убираться отсюда, и побыстрее. Я постарался незаметно вытащить нож. Меж тем незнакомец, громыхнув затвором, закрыл ворота. Теперь на коне не выбраться, но через калитку – вполне, в крайнем случае – через забор перемахну.

Неизвестный направился ко мне. Я уже прикидывал, как половчее ударить его, как внезапно распахнулись двери дома и вспыхнули два факела, освещая ступени. Из дверей важно выступил – собственной персоной – суздальский купец Михаил. За ним вытягивали шеи скоморохи, начавшие бить в бубен, дуть в дудки, жалейки, наяривать по струнам гуслей. Шум получился оглушительным.

Купец с распростёртыми руками неспешно спускался по ступеням, а за ним толпой – скоморохи, слуги и охранники. Конечно, с ножом в руке я выглядел как дурак. Отвернувшись, я постарался незаметно сунуть нож в ножны.

Я опешил: что, у купца, здесь, во Владимире – дом? А ведь раньше он мне об этом не говорил.

Купец подошёл поближе, поздоровался и обнял меня.

– Что, не ожидал меня во Владимире увидеть? И обиделся, небось, что в Суздале не попрощался, денежку за работу не дал? Так?

– Так, – не стал увиливать я.

– Плохо же ты обо мне подумал, Юрий, но думаю – сам я в том виноват. А повертайся-ка, лекарь. Что видишь?

– Дом вижу, скоморохов да слуг твоих.

– Дом – это мой тебе подарок, в благодарность за спасение от погибели верной жены любимой.

– Нет, что ты, Михаил, это много, это чересчур.

– В самый раз. Дороже и ближе жены и детей у меня никого нет. Так что прими дом в дар от купца Михаила Гладкова и владей!

Купец полез за отворот кафтана и достал оттуда бумагу, свёрнутую рулоном.