Энергия заблуждения. Книга о сюжете Шкловский Виктор
Видение, ощущение отрезано от внутреннего движения человека.
Это как бы сатирично.
Широко развернутое описание бала у губернатора в «Мертвых душах» дано как описание черных мух, двигающихся на белом сахаре.
Это черные фраки мужчин и белые платья дам.
Но это бессмысленность движения.
В метаниях Чичикова, который объезжает мир, как коммивояжер, сказали бы мы сегодня, это движение дано через оценку колеса его брички.
Куда он может доехать?
Колесо оторвалось от всего тихого пейзажа и подчеркнуто бродит.
Оно может заехать куда угодно.
Если в старом романе часы пробили столько-то, били так-то на башне такого-то замка или церкви, то это банальнейшее начало.
Хотя тут тоже даны как будто бы вещи связанные, а мужики, которые оценивают проходимость колеса, они ничем не связаны, но сам Чичиков входит в поэму без объяснения, для чего он едет на этих привычных колесах.
Вот так, неожиданно и через подробность колеса, истинное начало – что же делает Чичиков – перенесено почти в середину того текста, что мы сейчас читаем. Только там дается биография Чичикова, что он должен делать, почему он должен это делать.
Есть, например, в толстовском тексте место: человек настроен очень торжественно, он волнуется, а парадная рубашка на нем помята.
Ее ищут, магазины закрыты, у знакомых не по росту.
Эта маленькой случайности вещь вырвана из общей торжественности ритуальной и одновременно бытовой свадьбы.
Но это переводит свадьбу в другой текст, в другой мир; этот мир одновременно и бытовой, и одновременно он реален и что-то еще, что присутствует только в толстовской подробности.
Как бы прищур его глаз; это его глаз, он смотрит прищурившись.
У Толстого в «Дневнике» отмечается разговор Софья Андреевны, тогда молодой дамы, с горничной, которая тоже участвует в торжественном, знает, чувствует это, но слова, которыми они перебрасываются, и «волосики» вместо «волосы» отбрасывают в неожиданное, причем это неожиданное именно обычное.
В то же время Толстой борется с подробностями, которые кажутся ему лишними.
Обычный, как бы неумелый диалог героев «Женитьбы» Гоголя, их пестрость, их связанность определенной мыслью вдруг нарушается тем, что один из женихов прыгает в окно.
Я вспоминаю постановку, кажется Козинцева, где оба героя боятся, можно сказать, они боятся таинства брака. Это очень хорошо сделано и могло бы быть темой, может быть, Гоголя.
Случай ничтожный, но неожиданный – прыжок в окно, – и это подчеркивается свахой.
Выскочил, но не через дверь, а через окно.
Жизнь встает совсем в другом разрезе, как говорил Маяковский, и большое понимаешь через ерунду.
Но Толстой не хочет удивлять странностью.
Он хочет показать странность обыденного – в подробностях.
Смерть Ивана Ильича – все же радуются.
Он умер, а не я.
А Иван Ильич лежит так, как «должны» лежать все мертвые.
Прожитая жизнь Ивана Ильича была самая простая и самая ужасная.
Толстой боялся не только смерти, но и жизни, если она такая, как всегда.
Описание жизни не должно быть – как всегда, – а как надо.
И даже это неверно.
Оно должно быть иным, из иного отношения.
Отсюда отношение Толстого к подробностям.
Можно даже оказать, они даются с указанием – надо или не надо.
Когда Багратион, раненный, садится на лошадь, – Толстой пишет, еще не отказавшись от обыденного, – садится, сдвинулась бурка, поправляется, – он делает обычные вещи, как всегда делают люди.
Но он делает это так, как они не делают это перед боем.
Он сходит с коня и идет шагом кавалериста – он не умеет ходить просто.
Толстовское описание – это как должно быть.
Он это делает очень рано.
Толстой пишет, что Карл Иванович (учитель в «Детстве». – В. Ш.) всю жизнь читает спокойные книги.
Об унавоживании грядок под капусту,
Историю Семилетней войны
и Полный курс гидростатики.
Толстой как бы пользуется правом ребенка – у него есть детское отрицание жизни.
Он делает как надо.
У него есть описание смерти, матери в гробе.
Он обалдело смотрит на нее.
Это и есть его горе.
Он против лозунга – как всегда.
И всегда боролся против него.
И когда он описывает Севастополь – утром, как всегда, ведут лошадей поить, – он показывает обычное – привычное: отсутствие удивления.
Его срывание всех и всяческих масок, про которые говорил Ленин, – это он срывает маску обыденного.
Он описывает Кити, едущую на бал, горничная приносит платье, и лицо ее выражает полное понимание воздушности этого платья.
Кити моют.
И даже за ушами.
Ее мыли в бане, но сейчас кажется, что это важно.
Они живут как все, но так, как не надо жить.
Вот что такое подробность у Толстого.
Надо жить не представляясь.
Жить так, как косят мужики.
Ту точность, о которой говорят как о реализме, он презирает.
Он показывает бой так, как он ощущается человеком на самом деле, а не так, как он представляется.
Раевский стоит впереди всех и сзади поставил двух сыновей.
Толстой говорит, что это бессмысленно.
Никто не обратит на это внимание – война.
На самом деле могут обратить внимание.
Посмотрите, у Толстого свадьба Левина описана как бы заинтересованно.
Все просят помощи.
И он сам просит помощи.
Потом он смотрит на Кити, думая, что она думает то же.
Она ничего не думает.
Написано это без упрека.
Но со снятием обычности.
Потом в «Дневнике» он напишет, что его жена плачет, говорит про «волосики», – «как тетка говорит».
Его брак оказывается очень обыденной вещью.
Реальность – это не изображение обыденного. Это обозначение реальных ощущений, с которыми борется обыденность.
И даже покойники представлены, что они как все. Толстой говорит в описании «арзамасского ужаса», что внезапно разбуженный – в четко описанной, очень реальной комнате, в которой дано даже дерево мебели, – что этот разбуженный человек слушает сказанные ему на ухо слова и знает, что это говорит смерть.
Это те голоса, которые слышала Орлеанская дева; они побуждали ее к подвигу. И когда судья-англичанин говорит: на каком языке были сказаны эти слова? – девушка отвечает: – на французском. На более чистом языке, чем приходится говорить вам (очевидно, англичанам, а может быть, и нам. – В. Ш.).
В художественном тексте Толстого детали как бы написаны другим почерком; волевое вторжение крупного плана в главную тему носит характер волевого подчеркивания.
Напряжения читаемого текста в художественном произведении заранее разные.
Потом, когда пойдет разговор об «Анне Карениной», мы снова вернемся к подробности у Толстого.
Ибо у писателя-реалиста Льва Толстого поведение людей в разные моменты их жизни разное.
IV. Время в романах Толстого
Мы подбираем рукописи по отметкам, по почерку, по бумаге, по совпадению текста со случайными письмами, но время литературного процесса не равняется времени городских часов. Это время возвращается и переставляется. Когда надо остановить это время или замедлить, то можно ли сказать, что время перестало идти?
Или можно сделать, как в трагедиях Шекспира, пустить с репликами, не имеющими отношения к происходящему, двух-трех разговаривающих людей, и время прошло.
Но у Толстого, как и у Достоевского, есть один из способов бороться с мертвым временем, оно очень условно.
Филдинг перед каждой главой писал, сколько времени в главе.
Время романов Филдинга расчерченной. Автор сравнивает время своего романа с дилижансом, что ходит по расписанию. И автор ставит на заметку, сколько реальных дней вне литературного произведения прошло в той или иной главе.
Вот в этих условиях роман Филдинга то убыстряется, то замедляется.
И у Толстого, и у Достоевского странная точность деталей.
Костюмы, злободневные разговоры об условных рефлексах, сеансы спиритизма.
То есть время у Толстого можно устанавливать по неделям, можно устанавливать по газетным листам.
То же у Достоевского.
В журналах как бы обнародовали преступление этого студента, его судили.
В суде случайно оказалось, что вину берут маляры.
Кто-то сказал потом, что Достоевский мог дальше не печатать роман, изменены только фамилии.
Вот этот элемент как бы документального времени – средство борьбы с фабульным временем.
При разлуке женщины не стареют.
Эту особенность пародировал Пушкин в «Руслане и Людмиле». До него Вольтер в «Кандиде».
Человек встречается после многих приключений с женщиной, которую он любил, но у нее ужасный характер.
Тем временем закончилось Лиссабонское землетрясение.
Время у Толстого точно.
Великий автор великого романа начинает описание, которое напоминает по своему строению, по своему материалу именно документ. Напоминает очерк дошедшего до нас времени.
И хотя Толстой посвятил Тургеневу только «Рубку леса», все военные очерки Толстого имеют тот же теми движения.
Эти две линии, Тургенева и Толстого, разошлись потом, авторы иногда друг друга даже не хотели понимать.
Военные рассказы Толстого имеют точное определение; например, то, что происходит с героем «Рубки леса». Прокладка в условиях кавказского военного фронта дороги; освобождение обочин дороги от леса, леса, стоящего по бокам; широкое, трудное военное предприятие.
Первые главы, предваряющие описание казаков, Толстой написал с почти географической точностью. Широко отступления, они показывают, где происходит действие. Именно эти действия, которые происходят именно так.
Очерки можно было печатать с приложением карт и с условными или неусловными портретами действующих лиц.
Реализм Толстого стоит рядом и спорит с реализмом научной работы.
«Война и мир» имеет многолистные рассуждения теоретического и военного характера. Обсуждаются вопросы, что такое война, что такое фронт, что такое партизанская война, что такое донесение с войны, что такое ощущение войны в рядах воюющих.
В романе должен был быть ведущий, Андрей Болконский, теоретик по своим намерениям. Первоначально он должен был спорить с романистом, но роман Толстого пересматривал военную науку. И получилось так, что и Толстой, и Андрей Болконский вряд ли сами умещались в нем. Андрей Болконский не умер, од был ранен тяжело, и его действия как героя кончились встречей с Наташей Ростовой, женщиной, которую он любил.
В романе «Война и мир» есть две системы перемещения времени – перемещение времени мирного и военного.
Война разлучает и снова соединяет людей.
Люди мира больше понятны нам. Они учитывают свое время.
Наташа Ростова девочка, она учитывает время, время, когда она стала девушкой (если хотите, девой) и когда она стала женщиной.
Наташа Ростова в разговоре с Друбецким подсчитывает, сколько же времени пройдет до ее брака. А подсчитывать приходится, стоя на кадке с цветами. Девочка маленькая.
Но когда одна из женщин из рода Волконских выясняет, в каком родстве с ней находятся герои «Войны и мира», то Толстой отвечает с негодованием, что он не копирует действительность, что он создает людей в описании.
Люди романа или закреплены историей, или соседи истории. Когда Борис Друбецкой появляется в романе, то его старая мать охарактеризована самостоятельной помещицей. Она женщина обедневшего рода, фамилия одна из лучших в стране, но эта женщина Трубецкая называется Друбецкая.
Волконские называются Болконские.
Но лес около Тарусы называется Болконским лесом. Крестьяне, жившие около Ясной Поляны, говорили, что их барин князь Болконский.
Это было выяснено в книге «Путешествие на юг», точное название которой забыл.
Я эту книгу подарил Музею Толстого, так как это единственная книга, которая дает старика Болконского, он существует со своим характером, умеющий постоять за своих крестьян.
Этот крепкий землевладелец напоминает героя романа.
Иногда герой романа входит уже с закрепленной, своей фамилией. Так появляются Багратион, Кутузов.
Кутузов первоначально дан за пределом оценок своего времени, потом показан осмысливающим свой характер. О многих можно сказать так же, как о Кутузове, что Кутузов романа более историчен, чем Кутузов донесений того времени.
Андрей Болконский, он же Андрей Волконский, должен был поехать в армию, кажется, первоначально в Бессарабию. Отец дал письмо к Кутузову. Они друзья.
Юноша приехал к историческому лицу. Болконский смущен. На балу историческое лицо, генерал, которому почти поставлен памятник, уже сам на три четверти бронзовый, подвязывал бальный туфель молдаванке.
Но мы движемся дальше.
Кутузов на Бородинском поле не отдает приказов во время боя, и он не мог этого сделать. Ни телефона, ни телеграфа не было. Посылать верхового адъютанта было затруднено, по верховым стреляли, он мог не доехать.
Время идет, напрягается историческое, не романное, время.
Расходятся полки, звучат имена, которые потом станут историческими.
Андрей Болконский снова встречается с Кутузовым. Но теперь у них другой автор. Это тоже Толстой, но Толстой другого времени своей художественной работы.
Кутузова встречают с иконами, с надеждами. Квартировать он будет в доме священника и его жены, красивой женщины; Кутузов дарит ей несколько золотых, разговаривает с ней.
Толстой пишет, что Кутузов вышел через полчаса.
Происходит как будто какой-то бытовой армейский роман. Вне значения времени и действующих лиц. Время Бородина, художественное время, это не время по часам.
Это время по значению.
Этот странный роман Кутузова поставлен здесь потому, что в подобных чертах Кутузова упрекали все, и даже Толстой в тексте «Войны и мира». Но в то же время эта странная обыденность не унижает, а возвышает Кутузова. Он находится в обычном своем состоянии, может быть, несколько подчеркнутом в момент великого военного напряжения.
Сцена в избе священника подчеркивает разницу между Кутузовым и сусальной торжественностью Наполеона – он велел вывесить портрет своего сына перед боем, – этой по-своему очаровательной подробностью жизни другого лагеря.
Наполеон нарисован с некоторой карикатурной догматичностью.
Французы уже могут видеть церковь, рядом с которой живет эта попадья.
Но Кутузов не волнуется. Читает французский роман. Потом проводит время с женщиной.
Женщины, с которыми встречаются в Бородине, и отношения мужчины и женщины – и отношения мужчин и женщин на балу – в искусстве – разные, у них разное время.
При встрече на балу Болконский видит человека, обремененного огромной ответственностью, занятого пустяками, что слабо оправдано тем, что дело идет на балу, а не на линии боя.
Кутузов выключает на время Наполеона, с которым он воюет, а не сражается.
Он как бы пренебрегает им.
Это тот Кутузов, который в сцене отступления, сражаясь с турками, только что притворился, что он разбит; стоял за рекой, не чинил укреплений, давал солдатам в лагере свободно представляться праздными. При переходе турецкого паши на берег Кутузова Кутузов сразу дает сражение и, не заканчивая его, переправляется на другой берег. Захватывает лагерь, берет пушки.
Потом, освобождая себя от забот, почти не имея на это права, заключает мир с Турцией.
Он знает, что скоро будет война с Францией.
Знает будущее.
Историчен Кутузов, но историчен и роман Толстого, владеющий временем.
Кутузов учитывает зиму, хочет дотянуть хотя бы до осени, а пока на Тульском заводе, который находится почти рядом с имением Толстого, приказывает укоротить ружейные дула, заказывает зимние подковы, пики и вызывает себе с Дона молодых, еще не натренированных казаков.
Он герой не поля битвы, а поля войны.
Он готовит бегство отступающего Наполеона: обставляет охраной легкой кавалерии трубу, по которой должны потечь отступающие французы.
Труба оказалась довольно широкая, и пики плохое оружие. Пики еще остались в армии, и раны от пики редко смертельны. Пики – оружие времен Боккаччо.
Оно доживает свой военный срок здесь, в России.
Когда под Малым Ярославцем, в отступлении, Наполеон хочет выпасть из трубы, вырваться от параллельно следующей за ним русской армии, то Кутузов допускает, что неприятель прорвется. Но он одной волей переиначивает действительность.
«Что ты меня пугаешь, – отвечает он. – За свою жизнь я Аустерлиц проиграл. Я буду полагать, что он не прорвался».
И неприятель не прорвался.
Время в романе Толстого – истинное время; более настоящее, чем время на часах.
Это время сохраняет в себе напряжение, и под Тарутином Кутузов прежде всего хочет не предупредить неприятеля преждевременными победами над ним.
Время длится.
Кутузов провожает Наполеона почти торжественно. Ему не нужно брать этого героя в плен. Он его хочет выпустить из русских границ, потому что Наполеон враг Англии, он почти что союзник; и Кутузов не препятствует выходу его из русских границ.
Проживание романа – это решение старых задач высокого теоретического искусства, задач, которые замечательны тем, что в них нет аксиом; нет аксиом в этой математике.
2 2 не 4, а что-нибудь.
Л. Толстой видел, что времени как бы нет – оно «стоит».
Он любил говорить, что у тулупа со временем появилось только две пуговицы сзади, он стал сюртуком.
Он видел иллюзорность настоящего.
Он очень враждебен к индустрии.
И в то же время, может быть, именно вследствие этого, он хорошо видел как бы насыщенность времени, его плотность, его движение; он знает будущее.
Толстой написал письмо Николаю II (неотправленное).
Толстой писал, что если не будет коренных изменений, нового императора постигнет судьба его несчастного деда – Александра II.
Так вот.
Время в романе «Анна Каренина» реальо. Это время определяется обычной работой дня, работой подмастерья. Время определенного костюма, определенной дамской моды, определенного способа здороваться.
Дамы у Толстого уже не делают реверансов, они приседают; так приседает подруга Кити, барынька, там, на иностранных водах, где подчеркнуто притязательно запаздывание обычаев.
Но время трагичнее. Время откладывает бремя войны и вины на всех, ибо люди живут по-разному, но в одних границах.
Николай Толстой, любимый брат, заменял в ранней юности Толстому отца. Он как будто нечаянно посоветовал Толстому Льву ехать на Кавказ.
И было так: Лев, артиллерийский офицер, Николай и Сергей Толстые в те севастопольские времена встретились после войны в Ясной Поляне. В доме не было ни простынь, ни одеял. Трое графов ночевали на соломе. Но земля дорожала, и то, что называется аграрными беспорядками, и отношения между дворянами и крестьянами, грань между ними становилась все железное. Путь между ними как бы увеличивался.
Они были как огромные ледяные поля, которые весною получали трещины и расходятся. Они еще будут сталкиваться во время бурь.
V. Внутренний монолог
Последовательность можно строить с любого места, с любого конца.
Временная последовательность.
Античная драма.
Декамерон.
Толстой.
Чехов.
Но есть внутренняя последовательность.
Фольклор.
Античное построение.
Античное построение на уже известных темах (мифов) – это и есть внутренняя последовательность.
Повторяю, что Пушкин указал смысл смены античной трагедии – драмой.
«Истина страстей, правдоподобие чувствований» пришли на смену притупляющим ощущения кровавым зрелищам.
Второе обстоятельство этой смены в том, что существует «множественность» героев драмы Шекспира, романов Толстого. Это прежде всего смена противоречий в их изменении.
В романах Толстого герой делает то, что нужно, что ему предлагают обстоятельства.
Герой изменяется. Это заметил Н. Чернышевский по первым вещам гения.
В новых обстоятельствах он, по существу, становится новым героем.
Правильно разбирая какое-нибудь художественное произведение, разделяя анализ так, как разделяет работу архитектор, у которого есть нулевой этаж, подготовка почвы, на которой встанет постройка, затем время возведения каркаса, тогда кажется, что художественное произведение расслаивается: – Это зрительное, это, как показал Виноградов, – внутренний монолог героя.
Как бы расслаивается.
Существуют большие поля, возможно, они отделены друг от друга или мы их отделяем друг от друга; отделяем и должны их как-то назвать; как иероглиф называет неназванную тайную жизнь.
Читать бесплатно другие книги:
