Энергия заблуждения. Книга о сюжете Шкловский Виктор

I

Лев Николаевич Толстой принадлежит не только к русской сюжетной литературе, литературе высокой, но и к малоизвестной русской мемуарной литературе и третьей литературе, деловой, – путешествий.

Марк Твен говорил, что когда пишется роман, из одного резервуара пишется, другой наполняется материалом.

Материал откладывается, не вмещается в жизнь, в сетку творческой мысли.

Толстой создавал еще неведомое.

Русская деловая и художественная проза, хождение Афанасия Никитина, путешествия странников в святые земли, путешествия наших землепроходцев, великая проза, известная писателям, в том числе и Льву Николаевичу Толстому.

Когда Л. Н. Толстой жил в станице Старогладковской, скажем так, на Тереке, то у него было как бы три голоса.

Гераклит, тот, которого зовут Темный, сказал, что для того, чтобы появилось единство, должно быть разнообразие, оно потом станет единством.

Я уже напомнил пример – лиру, т. е. колеблется не одна тетива лука, а несколько, которые звучат на несколько разнозвучий; многоголосое пение, которое как реальность существует в фольклорном пении.

Толстой писал, зная английский роман, любя Стерна. Одновременно он писал деловую прозу, – вернее, собирался писать.

Начало «Казаков» – это как бы записки путешественника, там нет ни одного выдуманного героя.

Толстой любил книги путешествий.

Невымышленную художественность.

Одновременно в записках Лев Николаевич упоминает Головнина: сам к себе он относится как человеку, который потерпел кораблекрушение и выброшен на неведомый берег.

Дивится:

– как, не знаю,

– для чего, не знаю.

Кто я? – пишет он.

Зачем я здесь? Не знаю.

Почему он читает Головнина, тоже не знает.

Капитан Головнин описал историю кораблекрушений. Он был крупным океанопроходцем.

Это человек, стремившийся изменить мир; он попадает в японский плен, держится там с большим достоинством; он человек другого мира, который узнает другую культуру и только в меру ей удивляется.

Головнин описывает кораблекрушения, потом разбирает, что было правильным и неправильным в поведении командира.

Это был как бы аналитический роман.

Потерпевший кораблекрушение выкинут из жизни.

Вот здесь изменю течение мысли: – тот разговор с Пятницей, который как бы записывает Дефо.

Поправлюсь. Дефо записывает обучение Пятницы. Дефо обучает Пятницу английскому языку и английской религии; выясняет, что такое английский бог.

Человек сперва охотится, потом приучает животных, собаки у него нет – трудно охранять козье стадо; потом строит лодку, в которой он не мог плавать – слишком велика.

Полудокументальная, полуподдельная книга Дефо, ее хранят для нас дети, как земля хранит корни.

Дефо обогатил английскую литературу необитаемым островом – показал медленное создание культуры.

Там показана западная культура в перечислении того, что спасено с корабля; первые браки, неудачи – создание нового общества. Оказывается, для создания нового общества нужно кораблекрушение. Это неожиданная находка Дефо.

Великий писатель писал смело. Он мог бы научить людей, которые потом о нем писали, но они не состояли под его редактурой.

Лев Николаевич написал роман «Война и мир» для того, чтобы пересмотреть историю войны: историю 1812 года. Это и поэма, и военное исследование.

Тут вырастает великий полководец художественной литературы, полководец прозаического описания жизни, того прозаического пересмотра жизни, которое становится художественным познанием.

Лев Николаевич влюбленно говорил о Чехове. Он говорил о «Душечке» как о мировом открытии – жизни. Женщина, которая как бы слепо меняла мужей по признаку, что они рядом. Они квартируют в ее доме. Кончен рассказ истинно бескорыстной, нежной любовью к гимназисту первого класса, найденному материнством, когда женщина не знала счастья иметь своих детей.

Толстой говорит, что Душечка, жена многих мужей, не изменяла своей жизни, она принимает их, как лес зимой принимает человека на лыжах.

Толстой любил Чехова нежно, иногда ревниво. Говорил, что Чехов создал новый вид реализма, что у него есть люди, хотя они пьяницы и матерщинники, но они святые. Говорил: я применю все это в своей книге «Хаджи-Мурат»; книга, которая писалась почти всю жизнь, книга иногда получала имя «Абрек».

«Абрек» – человек, который ушел из жизни, из общества кавказской общины.

Иногда абреком становился русский солдат.

«Хаджи-Мурат» книга великая и замечательная.

Я о ней не умею написать и даже не решусь воспользоваться случайной своей продолжительностью жизни.

Пустыни создаются людьми, которые ходят по нетоптаной трасе; создаются овцами; создаются верблюдами.

Чехова Толстой любил. Он не оказал ни одного плохого слова о нем. Он только говорил-кручинился: «Нерелигиозен».

Но почему Лев Николаевич плохо относился к чеховской драматургии?

Итак, напишем: Чеховская проза и драматургия.

Мало описать человека добрым или злым, надо душу посмотреть, взвесить на руках, изменяя место корабля в море, изменяя углы между материалом и солнцем.

Чехов писал новеллы без начала и конца.

Брату своему Александру, человеку талантливому, отцу гениального актера Михаила Чехова, человеку, напоенному будущим, он писал, что, создав рассказ, оторви первые пять страниц не читая. Он отменял завязки, отменял развязки.

Чехов говорил, что старая драма знает одно – человек или умирает, или женится.

Старая проза не умерла.

Но Чехов был на новой дороге, дороге неисследованной, неистоптанной; даже неувиденной.

Он начал с того, что увидал Природу.

Природа – это мы сами.

Начиная с самых маленьких детей, которые сами природа и поэтому не видят ее.

Если вы здесь видите противоречие, то я рад за вас.

Природу описывали много; ее избила не только война, ее вытоптали люди, ища убежища.

Начиная со времен построения Вавилонской башни много натоптано тут: при подвозе глины и потом, при разъезде строительных команд, когда увидели неудачу.

Чехов писал в «Свирели» о том, как пересыхают речки, изменяются леса.

Свирель пастуха скромно оплакивала болезни природы.

Старый гробовщик с металлической фамилией Бронза, с холодным сердцем, эгоист, трудолюбивый до идиотизма, – Бронза не разглядел своей жены, и только тогда, когда она напомнила о давно умершем младенчике с белыми волосами, горько он вспомнил, что был младенчик, был лес, были реки, были птицы. Все исчезло.

«Какие убытки!» – подумал трудолюбивый гробовщик.

А если б все это осталось, как мы были бы богаты.

Он создал на старой скрипке песню, песню о погибающей земле.

Продолжаю, чтобы не сбиться с пути.

Песню скрипки слышал флейтист Ротшильд, травимый собаками, которых науськивал на него Бронза.

Песня эта записана Бронзой.

Чехов написал драму «Дядя Ваня» и передал ее театру; и в этой пьесе вывесил на декорациях рисунок – диаграмму по-нынешнему, – сколько было разного зверья в наших подмосковных лесах и как зверье исчезло.

Тут как бы начинается «Красная книга».

И вот теперь еще один заголовок: «Чайка».

Слово «Чайка» крупно написано на знамени МХАТа.

Здесь ее дом.

Диктую историю «Чайки» в Переделкине.

На улице идет снег, гулять нельзя, пока этот снег не передумает, снег это или дождь.

Эту смену жанра трудно вынести.

Недалеко от нас, на станции Лобня, есть озеро, там на озере царство чаек; не будем преувеличивать, скажем, герцогство. Чаек столько, что они даже посещают поля, они идут вместе с грачами за пахарем; теперь за трактором.

Слово «чайка» не имеет рода.

Слову «чайка» не дано вызывать представление о жизни. Самцы толп чаек тоже чайки; форма одежды одинакова.

Молодой человек, писатель по фамилии Треплев, неудачник, его родила талантливая, не глубоко пашущая землю артистка, любимица публики.

Потом она станет любовницей знаменитого прозаика Тригорина.

Не люблю говорить о прототипах, но, приблизительно говоря, хороший для чтения Тригорин, ежедневный удачливый писатель, может нам напомнить фамилию Потапенко.

Треплев незаконный сын своей матери, его записали киевским мещанином, имя его Константин, как у Бальмонта.

С Бальмонтом приходилось встречаться Чехову в Ялте, на даче. Чехов привез Бальмонта в Гаспру. Это рядом.

Толстой очень уважал Чехова. Стихи Бальмонта ему не понравились.

Он даже делал отрицательные жесты.

Алексей Максимович Горький рассказывал мне эту сцену. Но он говорил, что глаза у Толстого были внимательные, он только не решился сказать сам себе, что ему понравилось.

Так же записал эту сцену Бальмонт.

Треплев сын артистки, его царство еще не завоевано, оно должно быть его, это искусство, но в этом искусстве царствует Потапенко.

Тригорин – гражданский муж его матери.

Королевство молодого принца принадлежит третьестепенному человеку, столь ничтожному, что он поручил придворной пушке палить каждый раз, как он выпивает кубок вина.

Тригорин любит гром славы.

Треплев на берегу красивого озера сделал глупый жест. Он убил чайку.

Треплев любит женщину, как Гамлет любил Офелию, только Офелия любит Гамлета, а Заречная не любит Треплева. Вернее, его разлюбила, когда увидела Тригорина в ореоле славы.

Треплев, как давний его знакомец Гамлет, сделал пробу искусства.

Он построил театр на берегу озера, дал женщине свою рукопись, чтобы она читала.

Публикой были Треплев, Тригорин, мать Треплева, еще одна женщина, она любит Треплева.

Драма рассказывает о том, как исчезает мир, как вытаптывается лес, умирают все.

Даже куропаток не осталось. Вымерли все. Только у милой Заречной есть душа, но с ней разговаривает Дьявол с угрозой, обыкновенный Дьявол с человеческими ногами – это я додумываю ему костюм.

Дьявол прототип Потапенко, Боборыкина – все неплохие люди.

Убийцы истинного.

Переговоры между Треплевым и его матерью, которые я не привожу дословно, напоминают переговоры Гамлета с королевой, она не верит сыну, она смеется над киевским мещанином, человеком, который не имеет даже платья.

А люди смеются. Тогда еще в Бразилии не погибли леса, тогда не было автомобилей и воздух над городами был чище, а снег был белым.

Треплев разбит.

Он переживает неудачу пьесы.

Аркадина старая любовница Тригорина. На несколько минут мать берет пример с Треплева, потому что ей его жалко. У Треплева подрезаны крылья.

Идет великий рассказ Чехова о гибели зеленого мира.

Великий режиссер Станиславский перед этим ставил Гауптмана. Там дело тоже было у озера, в театре остались лягушки, они хором квакали; когда драма Чехова была осуществлена, режиссер пустил около сцены кваканье лягушек.

Чехов протестовал.

Режиссер сказал: ведь это реально.

– Но у меня искусство, – ответил Чехов.

Здесь было много недоговоренностей. Кваканье лягушек должно было умереть над озером, потому что умерло все живое.

Треплев продолжал писать; его печатали. Девушка, которая его любила, рассказывала потом, что приходили журналы, приходили деньги, а потом приехал Тригорин.

Девушка печально говорит, что в пьесе Треплева не разрешается страдать.

Теперь мне надо привести слова из «Гамлета» – в пьесе: Аркадина (читает из Гамлета). «Мой сын! Ты очи обратил мне внутрь души, и я увидела ее в таких кровавых, в таких смертельных язвах – нет спасенья!»

Треплев (из Гамлета). «И для чего ты поддалась пороку, любви искала в бездне преступленья?»

Все на своих местах.

Король на своем зыбком, оспариваемом троне, он еще описывается, как плохая декорация, он – король.

Тогда Треплев, который и есть Чайка, убитая Чайка, стреляется, в то время как мама играет в лото на маленькие суммы.

Хорошо, что Нина осталась жива, но драма во всех театрах мира, на мой печальный взгляд, недоувидена. Треплев застрелился. Он погиб, как та Чайка, которую мы видим у озера.

Жив Толстой.

Жив Пушкин.

Жив Чехов.

Вероятно, «Чайку» нужно ставить у озера.

Но дело в том, что там небывалое. Небывалое обычное, небывалое, которое можно показывать только людям, которые умеют смотреть, людям, которые летают, как чайки, а не ходят по камням, как рассудительные вороны и традиционные голуби.

У голубей, кстати, есть женский род: голубица, голубка.

Голубица – другая птица, из другого рода; голос у нее другой.

II

Художественные произведения живут, все время изменяясь.

Как говорили и как стало почти забытым, никто не может два раза войти в одну и ту же реку – сменяется вода.

Сменяется не только вода реки.

Сменяется температура воды, ширина и сила течения.

И, кроме того, так как это река, рожденная другим косым дождем, разрешите небольшое отступление.

говорил Маяковский прекрасным своим голосом, —

Это сперва не было напечатано как стихотворение.

Теперь живет.

Живет косой дождь; обращаясь на пути, пройдя через родную страну, становится в конце концов водой океана, откуда его путь тоже ясен.

Я повторю.

Другими словами.

Вот это явно лишние слова.

Я говорил уже, Треплев из той же реки, на берегу которой жил и погиб Гамлет.

Крепкий, любящий мать, искушающий убийцу при помощи театра, вызывающий боль Гамлет, когда он при помощи театра убедился, когда он поверил в театре тому, чему он не хотел верить тогда, когда это сказал призрак, тогда он сказал, что мир «вывихнут».

Мир не вывихивается – навсегда.

Мир выздоравливает в литературе; создает новый сустав.

Но жизнь, продлеваемая искусством, изменяет свое восприятие.

Жизнь, изменяющая рамой себе свое восприятие.

Она иначе видит прошлое, иначе предвидит будущее, иначе страдает за настоящее.

Гамлет вызывает мать на суд сегодняшнего дня, он упрекает ее, говорит ей об ее ботинках, реальных ботинках, которые носит эта королева.

Она еще не успела износить парадные ботинки, в которых шла за гробом мужа, и уже забыла его.

Треплев – это очень понятно, это молодой Гамлет, потому что Чехов непринятый писатель, освистанный за показ героя, нового, героя новой пьесы.

Это самый настоящий бродячий сюжет.

Тема Ореста, который должен отомстить за смерть отца. Отец убит по воле матери. Тема переходит к Гамлету – она расширяется.

Как тема о том, что мир вывихнут, как установил Шекспир.

Эта тема упоминается и переосмысливается Чеховым в «Чайке».

Но для Аркадиной ее Гамлет, ее сын, который презирает Тригорина, для Аркадиной негодование сына если не комично, то, во всяком случае, ничтожно.

Что протирает, обновляет старую коллизию Гамлета. Тема заново осознается; тем более что она связана с темой очень чеховской – несправедливое отношение человека к окружающему его миру.

Появился человек, его приняли в передней, его не пускали в комнаты. Он печатался у презираемого всеми Лейкина в «Будильнике», в «Зрителе»; ему указывали, какой длины будут его вещи, его укорачивали, и краткость его текстов связана не только с гениальностью человека, но и требованиями первой напечатанности.

И на горьком пути меткой прессы, очерков, сценок он создал новую литературу, конца которой мы не знаем для него, потому что он умер сорока четырех лет; Толстой в сорок четыре года только начинал «Анну Каренину».

Это он, Чехов, человек, который изменил взаимоотношения в русской литературе, взаимоотношения между фактом и его литературным использованием.

Традиционный сюжет, традиционная развязка, которую мы знаем, у него отсутствует, она неожиданна так, как удача Хлестакова обрадовала моряков Балтийского флота.

Простите. Я отвлекся и забежал вперед.

Чехов читает заново.

Трагедия Треплева в том, что он не, признан даже Ниной.

Театр бушевал и свистел на разлад между старой и новой драматургией; это было взято как бы сейчас – вот крыловская драматургия суворинского театра, которая будто бы связана со старой драматургией.

Люди радовались неудаче человека, который в русский театр принес меч, как приносит новый гений, который пересуживает искусство, и вот этот человек попался. Попался в ловушку императорского Александрийского театра.

А у великой Комиссаржевской не было голоса, понятного для той толпы.

Каждая удача «Чайки» была неудачей для зрителей.

Я решусь сказать, что даже Станиславский, современник, друг Чехова, не мог тогда понять его. Я попытаюсь это доказать.

Какая основная тема Чехова?

Скажу наивные слова.

Это экология.

Это человек в мире, им истребляемом.

«Свирель»; пастух рассказывает про гибель лесных ручьев. Небо и солнце в небе как будто убывают.

Это техник-зоолог, который показывает, как убыла жизнь, звериная жизнь в лесу.

Чехов решился это доказать, повесив в театре схему, статистику исчезновения жизни.

Это тема многих вещей.

Главное.

Это тема Бронзы.

Бронза – это очень ясно.

Рассказ «Скрипка Ротшильда» начинается так: «Городок был маленький, хуже деревни, и жили в нем почти одни только старики, которые умирали так редко, что даже досадно. В больницу же и в тюремный замок гробов требовалось очень мало. Одним словом, дела были скверные».

Недостатки города так велики, что он жалеет, что в нем мало умирали люди.

У гробовщика одни убытки.

В повести «Моя жизнь» Чехов писал о плохом архитекторе, который так плохо придумывал здания, так плохо выделял ничтожество комнат, находящихся в нем, фасады были тоже так уродливы, что люди привыкли к стилю этого человека.

Стиль неудачника стал стилем города.

Чехов был человеком, который негодовал на завязки, на развязки, это он восстановил эти два понятия.

В какой раз скажу, что он писал брату – сюжет должен быть нов, фабула необязательна.

Фабулой он назвал ложный театр, поэтику того театра, особенно театральные завязки и развязки, – то, чего зритель удовлетворенно ждет.

Это впрыскивание морфия.

Литература стала местом ложных развязок, ложных завязок, удачи, удачи отдельных людей.

Мальчики, беглые каторжники становились богатыми людьми и плакали над могилами своих товарищей, которые не лопали под защиту старого сюжета, счастливого конца.

Даже Диккенс так обрастал во время найденного сюжета, что был похож на давно потонувший корабль.

Чехов – самый безнадежный писатель, самый прямой писатель.

Он не раскаляет, не ослабляет нити жизни, не хочет уметь загибать их, чтобы все кончилось удачно.

Я читал сыну, сын этот убит на Немане, пройдя почти всю войну; он был артиллеристом, защищал пехоту кинжальными выстрелами, сражался с танками.