Чего не видит зритель. Футбольный лекарь №1 в диалогах, историях и рецептах Мышалов Савелий
– На инструктаж пригласили аж в ЦК КПСС. Там заводили в спецкомнату, где рассказывали, что нас ждет, как мы должны себя вести. Каждый подписывал какой-то документ, что-де с правилами поведения ознакомлен… А в составе делегации в обязательном порядке выезжал сотрудник Комитета государственной безопасности (КГБ).
– И как его официально представляли?
– В списках для принимающей стороны значился как тренер или переводчик. Словом, «сочиняли» маскировочные должности.
– Забавно! Особенно насчет «тренера Ивана Иваныча», который внезапно, перед выездом возникал в делегации. А к чему вас готовили на инструктаже?
– Ну, что вы! Все происходило очень серьезно. Нас, например, предупреждали: по одному в город не шастать, особо с иностранцами в полемику не вступать. Если я, допустим, куда-то отлучался – скажем, в магазин, должен был «Ивана Ивановича» известить.
– А между собой общаться это лишнее «ухо» не мешало?
– Да мы его присутствия не замечали. Нас же на привязи не держали. Но внутренне, конечно, ощущали ограничения, рамки, которые нельзя нарушать.
– Кстати, а как у вас со знанием иностранных языков дело обстояло?
– Сначала слабовато. Хотя я хорошо учился и в школе, и в институте. Немецкий на бытовом уровне был у меня вполне. Но с этим «вполне» – даже если бы я и хотел «вступить в полемику», вряд ли удалось бы. В дальнейшем, правда, я практиковался. В результате – свободнее и разговаривал, и понимал. Особенно после того, как мы проводили сборы в Берлине – там появилась искусственная дорожка, а у нас долго ее не было. По этой причине, готовясь к сезону, мы в ГДР оставались чуть ли не по месяцу.
– Никаких ЧП за рубежом не возникало? Ну, например, когда в Швецию впервые выехали?
– Нет, не было. А позже «Иван Ивановичи» даже не всегда в делегации присутствовали.
– Неужели стали больше доверять?
– Трудно сказать! Но не припомню, что когда, например, в 1963–1964 годах выезжали, нас кто-то из «конторы» сопровождал.
– Предполагаю, что и без них находили в делегации человека, которому нештатно поручали вас контролировать.
– Вероятно. В конце концов, в любой делегации назначался руководитель. Или его заместитель. Судя по тому, что один из них вдруг в одночасье сделал меня «невыездным», функции «Ивана Ивановича» в их должностные обязанности входили…
– Когда и как это случилось?
– В 1959-м, незадолго до выезда на чемпионаты Европы и мира, меня вдруг «отсекли». Я у Кудрявцева спрашиваю:
– В чем дело, меня даже не оформляют?
А он:
– Там какая-то заковырка.
Где я «прокололся», так и не понял. Причем официальные лица ничего даже объяснять не стали. Просто вместо меня в поездку взяли другого врача. Тогда по собственной инициативе решил все выяснить. Пошел на прием к тогдашнему председателю Спорткомитета СССР Романову. Но он с отговорками особо не мудрил. Нес какой-то примитив: вот, мол, есть мнение, чтобы не только ты в «коньках» работал, чтобы еще кто-то из врачей там сотрудничал… Напоследок даже такую фразу кинул: дескать, давай, работай в других видах спорта.
Итак, «отцепили». И прикрепили к стрелкам – должно быть, потому, что врач с ними за рубеж не выезжает: нет необходимости.
– И сколько же вы оставались невыездным?
– До 1962 года.
– Чем эти годы занимались?
– Сначала работал со сборной СССР по стрельбе. Был у них главный тренер – Андреев Илья Константинович. Так он «пробил» для меня поездку с командой в Венгрию. Тогда в социалистическую страну с оформлением было проще. Все равно хоть какая-то подвижка. Потом меня перевели к ватерполистам. На соревнования за рубежом они ездили без меня: врачи по определению есть в каждом бассейне. Сама сборная представляла собой плеяду «звезд»: Виталий Ушаков, известный в прошлом пловец, рекордсмен, Петр Мшвениерадзе, Владимир Семенов, Анатолий Карташов…
– Савелий Евсеевич! А тогда, в 1958-м, вы разве не находились в рядах КПСС?
– В том-то и дело, что еще не стал коммунистом. Меня тогда главврач Куприянова чуть ли не силком заставляла:
– Знаешь что! Вступай-ка ты в партию! Может, это тебе поможет?!
Все, кстати, кто меня знал, недоумевали, почему это я вдруг невыездным стал. Как писали в тогдашних характеристиках, в порочащих связях замечен не был, в контакт с иностранцами не вступал. Да и в партию, что самое интересное, меня без проблем приняли. Случилось это, кажется, в 1961-м. Получается, не посмотрели, выездной/невыездной я.
В том же году все прояснилось. Причем случайно. Дежурил я как-то в диспансере. На прием зашел прикрепленный к нам сотрудник протокольного отдела Спорткомитета Ломакин. Чтобы современному читателю было понятно, это, считай, тот же чекист, но под «крышей». Тогда об этом никто вслух не говорил, но все знали. Ну, пришел и пришел. Направили его ко мне. Мне его звание до «фонаря». А вот состояние встревожило – очень уж на воспаление легких похоже. Взялся я за лечение всерьез. А в процессе выяснилось, что человек очень даже симпатичный. Общались мы раз, другой, третий. А потом он вдруг спросил:
– А что ты тут делаешь? Почему не со «своими» конькобежцами?
– Да сам без понятия. Съездил в Швецию, Финляндию. А потом как отрубило!
Словом, рассказал всю историю. Он выслушал и говорит:
– Ну, ладно! Чем смогу, помогу. По крайней мере, выясню, в чем дело.
Я уж не знаю, в каких документах он копался, но отрыл интересную бумажку – объяснительную записку руководителя нашей делегации в Швеции. Звали его Дмитрий Григорьевич Кузнецов. В те годы завкафедрой гимнастики Государственного Центрального ордена Ленина института физкультуры (ныне – Российская госакадемия физической культуры. – Прим. Г.К.). Так вот этот главный в делегации деятель про меня в записке черт-те что сочинил – например, что я чуть ли не валютными махинациями занимался. Тут надо пояснить, о какой «махинации» речь идет. Когда выезжали за границу, то получали суточные в валюте. Но по-разному. Если я, например, питался с ребятами, то получал 30 % суточных – где-то 5 долларов в день. А если ел самостоятельно, то получал все 100 %.
– Понятно, возникал соблазн самостоятельно устраиваться с едой, чтобы получать полноценные суточные…
– Да нет. При чем тут соблазн?! Все гораздо проще. Ребятам деваться было некуда. Им нужно было полноценно питаться. И получать свои 30 %. А тренерам-то, скажем, чего ходить в ресторан, когда можно взять кипятильник, пакетики суповые, консервы, кормить себя в номере и получать 100 %? А это уже 15 долларов за день.
– Да! Если знать, как тогда котировался невиданный доллар…
– Лучше припомнить, что я тогда копейки получал…
– То жизнь подсказывала.
– Да и было-то все честно, без урона и подтасовок. В самом начале Кудрявцев у меня спросил:
– Ты как питаться будешь, с ребятами?
Я говорю:
– Нет уж, лучше с вами…
Но я врач – должен контролировать их питание. Поэтому приходил в ресторан, где кушали ребята, составлял меню, но за столом с ними не оставался.
Вот Кузнецов в своем доносе, простите, отчете, все и перевернул. И понятно почему. Когда мы находились в Финляндии, он как-то зашел ко мне с просьбой: «Доктор, спирт есть?» Ни по имени, ни по отчеству, просто – доктор. Я и ответил: «Есть, но для работы». У меня, действительно, немного было. Но он в это «немного» не поверил. «Как же ты, – говорит, – выезжаешь за границу без запаса?»
Словом, отказал я. Вот он в отместку и накатал потом, что я «в корыстных целях» пошел поперек «логики», согласно которой должен питаться вместе со спортсменами. Будто я действительно не только обязанностей своих не выполнил, но еще и «казну объел»!
Вот такой мстительной сволочью Кузнецов оказался!
– Еще бы! Он, понятное дело, рассчитывал, что вы его каждый день будете спиртом обеспечивать.
– Наверное. Он пьющий оказался: всю водку, которую взял с собой, в первый же день за границей выжрал.
– Ну, а после того, как с помощью Ломакина концы нашлись, что-то удалось предпринять для исправления ситуации?
– Тут отмечу, что несмотря ни на что конькобежцы – и в первую очередь Кудрявцев – не прекращали усилий, чтобы меня вернуть в сборную. К тому же работал тогда в Спорткомитете начальник отдела конькобежного спорта Виктор Семенович Капитонов. Он ко мне очень хорошо относился. Вот они с Кудрявцевым за меня и бились.
– И это несмотря на то что вы уже, можно сказать, ушли к стрелкам и ватерполистам.
– Да, выпал вроде из «обоймы».
– А как о подкинутой вам подлянке узнали другие?
– Да очень просто. Как-то в конце 1961 года столкнулись мы нос к носу в Спорткомитете с Кудрявцевым. В 1960-м, оставаясь невыездным, Олимпиаду в Скво-Вэлли (США) я пропустил. А в 1962-м – первенство мира по конькам. Да еще в Москве. Двойная ответственность! У Кудрявцева, конечно, все мысли о предстоящем чемпионате. Вот и завел он меня в кабинет и спросил: «Ну что, как дела?» Тут я ему все и выложил: «А ларчик-то просто открылся. Кузнецов меня «закрыл». Кудрявцев лицом окаменел. Но вслух только два слова сказал: «Все ясно».
Потом я узнал, как он действовал. Уже в 1962-м он в кабинете председателя Спорткомитета прямо потребовал у Романова:
– Нам нужен Мышалов. Он необходим команде – раз мы нацелились выиграть предстоящий чемпионат. Ведь вы такую задачу перед нами ставите?
А тот ответил:
– Другой нет! И быть не может! Иначе вы все отсюда вылетите! Первенство мира в Москве – и чтобы мы кому-то уступили пьедестал?!
– То есть поставил вопрос ребром…
– Да! Но Кудрявцев его на том и подловил: «Тогда давайте нам врача Мышалова». И меня – на сбор. Для поездок за рубеж я еще оставался «закрытым». Но готовились в России. А по стране я оставался вполне «выездным». Далее нашу общую судьбу решали результаты. А они говорили сами за себя: два дня напряженнейших соревнований по многоборью, стотысячный стадион, и на пьедестале – абсолютный чемпион мира Виктор Косичкин!
– То есть победа сборной высветила и ваш вклад в нее. Означало ли это, что реабилитация не за горами?
– Не факт. Потому что вернуть-то меня вернули, но поеду ли дальше с командой, оставалось неизвестным. Однако главное в тот момент заключалось, пожалуй, в другом: все видели, что я работал. Нет, о том, как мы готовили Косичкина – знали лишь участники сборов. Что вообще отдельная песня. Но, думаю, большим начальникам и финала оказалось достаточно. Например, сцены, которая разыгралась после победного финиша Косичкина на заключительной дистанции.
Я в тот момент находился близ точки, которая у конькобежцев называется «биржей» – там обычно кучкуются тренеры, которые «ведут» с нее подопечных. Так вот, я тогда находился даже не на «бирже», а несколько сбоку. И весь стадион видел, что, победно завершив последний круг, Косичкин благодарно бросился мне в объятия…
– Когда же ситуация окончательно переломилась?
– Не скажу точно, но после того чемпионата предстоял выезд, по-моему, «на Европу», в Норвегию. Дежурю я себе в диспансере, как вдруг раздался звонок: срочно в отдел выездов Спорткомитета. Явился. А там работала женщина симпатичная – занималась делами конькобежцев. Она и сообщила: «Савелий, тебя оформляют».
– Именно Кудрявцев своим авторитетом, напором пробил ваше полноценное возвращение в сборную?
– Конечно, он. Кому еще нужен был Мышалов?
– А антигероя этой истории когда-нибудь встречали?
– Нет, Кузнецов вскоре умер.
Глава 3
Айболит на два фронта
– Итак, после благополучного разрешения истории с оговором в личном деле вы, Савелий Евсеевич, вновь оказались в сборной. Как прошло возвращение?
– Уточню: в конькобежной сборной существовало разделение на мужскую и женскую. Соответственно трудились и два врача. Я работал с ребятами. А с девушками – Полина Афанасьевна Судакова. Мы, единомышленники, вместе начали работать в 1957 году. Она, хороший доктор, до сих пор трудится иглотерапевтом, занимается рефлексотерапией. В сборной ее очень любили. Тогда ни тренеры, ни спортсмены не представляли кого-то других на нашем месте: только Судакова и Мышалов. Что для ребят имело большое психологическое значение. К тому же Полина Афанасьевна и я со спортсменами тогда были одногодками, что тоже играло свою роль. Они к нам обращались на «ты». Правда, потом переход все же произошел. Но я этот рубеж даже не сразу заметил. Спустя какое-то время вдруг обратил внимание, что ко мне все чаще обращаются на «вы». Лишь старожилы сборной – в частности, Гришин, Меркулов, Косичкин продолжали называть по имени. Ну, в крайнем случае, просто по отчеству…
Теперь о том, как меня встретили после трехгодичного перерыва. В конце 1961-го – начале 1962-го я ощутил особое тепло, исходящее от ребят. Поначалу думал, что показалось. Но дальнейшее вселило уверенность, что они искренне радовались моему возвращению. Не берусь утверждать точно, что именно их во мне подкупало. Возможно, характер, какие-то человеческие качества. Может, доброжелательное и уважительное отношение. Потому что я в принципе общаюсь со всеми одинаково, невзирая на титулы, звания и масштабы достижений.
Я и к молодым спортсменам – например, быстро ставшему чемпионом Европы Роберту Меркулову, относился столь же внимательно, как, скажем, к прославленному ветерану Гришину. Они отвечали тем же. Так что у меня быстро возникло ощущение, что мы как бы воссоединились. Опять дружно работал и с Полиной Афанасьевной. И это несмотря на то, что хотя подготовка у женщин и мужчин всегда шла совместная, когда наступал сезон, мы разъезжались. Ведь соревнования проходили в разные сроки. Правда, очень скоро все поменялось. Чемпионаты стали проводить одновременно: первыми на дорожки выходили дамы. Вот тогда-то две сборные объединили в одну.
Вследствие чего Судакова перешла в сборную СССР по баскетболу, где стала работать с известным самобытным наставником и психологом Лидией Владимировной Алексеевой. А я остался «в коньках» на двух командах. Естественно, установился тесный контакт с ярчайшими «звездами» тех лет – Лидией Скобликовой, Ингой Артамоновой, Тамарой Рыловой, Валентиной Стениной…
– Безусловно, стало сложнее?
– По-разному. Труднее всего оказалось вначале. Все же врач сборной – очень серьезная должность. Взять хотя бы функциональную диагностику. То есть постоянное наблюдение за тем, насколько функциональные возможности спортсмена соответствуют тренерскому плану. Никакой посторонний специалист не будет изо дня в день этим заниматься. Только доктор команды. И для настоящего наставника эта сторона его работы – просто как хлеб насущный. А мне посчастливилось работать с великими тренерами. С тем же Кудрявцевым в коньках, позже в футболе – с Качалиным, Бесковым, Лобановским… Они, естественно, не были медиками. Поэтому в общении с ними на специальные темы важно было, во-первых, найти такие слова, чтобы мы говорили на одном языке. Второе – и это, пожалуй, самое главное – быть доказательным.
Потому что если, к примеру, приходил к Кудрявцеву и говорил, что вот Косичкину сегодня вместо «льда» лучше назначить гладкий бег по лесу, он обязательно требовал аргументы. Тогда я объяснял, что у спортсмена наблюдаются функциональные изменения, отрицательные сдвиги. Чтобы они исчезли, надо Косичкину на пару дней дать паузу или переключить на другую работу. Дальнейшее должно было подтвердить мою правоту. На первом этапе подобная правота в каждом случае становилась для меня своего рода тестом, благодаря чему я мог продолжать спокойно работать.
Со временем Кудрявцев – а позже и Качалин, и Бесков, и Лобановский – поняли: я вышел на уровень профессионала, с чьим мнением нужно считаться. Дальше мне уже было легче решать все вопросы в сфере своей компетенции самостоятельно. А как иначе? Это все равно, что механик автосервиса будет по каждому поводу обращаться на завод-изготовитель. Да его прогонят через неделю!
– А как насчет привлечения консультантов – узких специалистов?
– В необходимых случаях решение этого вопроса оставалось за мной. Может, поэтому в моей многолетней практике работы с конькобежцами не было случая, чтобы кто-то из тренеров сказал: знаешь, Савелий, ты тут ни хрена не понимаешь, давай вези парня в клинику, консультируй. В подобных ситуациях я сам проявлял инициативу. Скажем, когда надо было разобраться с кардиограммой. Поскольку, хоть и подучился этому, закончив курсы электрокардиографии, не считаю себя таким уж большим специалистом.
Так что с возвращением в сборную профессиональные сложности не стали для меня тайной за семью печатями. Во многом я освоился. А объем работы, естественно, вырос. Правда, я остался не в полном одиночестве. Были у меня в сборной и хорошие помощники. Например, посчастливилось долго работать с Леонидом Николаевичем Смирновым, замечательным специалистом своего дела. Он был не только массажистом, но и прекрасным другом – моим и всех спортсменов. Он раскрыл мне глаза на свою профессию.
До него я лишь понаслышке знал о массажистах. Примитивно представлял их как людей, занятых конкретным физическим трудом. А Смирнов давал настолько ценную информацию – мне и тренерам, что в иных случаях она оказывалась решающей. Например, мог обратить внимание:
– Знаешь, Савелий Евсеевич, Скобликова «забита»: на каком-то участке у нее мышечное напряжение. Не связано ли это с тем, что она изменила технику бега?
Вот так Смирнов попадал в «десятку». Действительно, когда та же Скобликова, Гришин или Косичкин, например, во время подготовительного периода уделяли больше внимания штанге, Леонид Николаевич тут же это отмечал. И сразу делился наблюдениями с нами. По сути, он по-доброму подсказывал. А как часто подстраховывал меня. Ведь у нас, врачей, очень большой объем работы. Чтобы успеть сделать все, что запланировано, как говорится, суток мало. Смирнов изо всех сил помогал – делал компрессы, перевязки… Причем добросовестно, с любовью. Я с ним поработал около 10 лет. И ни за что не выбрал бы себе другого помощника, если бы не – увы! – уход Леонида Николаевича из жизни.
– Савелий Евсеевич! Вы упомянули о важной психоразгрузочной стороне вашего общения с сильнейшими конькобежцами страны. Насколько мне известно, уже в период работы в футбольной сборной для этого привлекались разные творческие бригады, которые наведывались в команду в период подготовки дома и даже ездили с ней на зарубежные турниры. Было ли нечто подобное в работе с конькобежцами?
– Нет. Тогда этого не было!
– Почему?
– Ну, хотя бы потому, что артистам мотаться за нашей командой по стране было не очень-то удобно. Ведь в Москве мы очень мало находились. Искусственные катки в стране тогда не строили. По этой причине в сентябре – октябре сборная вылетала в Иркутск.
– А когда предстояли, допустим, чемпионаты мира, в делегацию не включали, скажем, артистов, снимавших напряжение?
– Нет, такая практика тогда отсутствовала. В те времена спортивные руководители заботились не о нашем хорошем настроении, а больше занимались идеологическими «накачками». Без подобной прелюдии не обходился ни один отъезд за рубеж.
– И как это выглядело?
– Да примерно так же, как при инструктаже перед выездом. Можно сказать, что в чем-то и то, и другое совмещалось. Вызывали «на ковер» тренеров и конькобежцев. Уровень – будь здоров! – ЦК КПСС, идеологический отдел, сектор спорта. Содержание бесед на Старой площади разнообразием не отличалось. Говорили, по существу, одно и то же: что-де за вами Родина, не посрамите, высоко несите и примерно себя ведите… Словом, больше на патриотизм давили! А когда появлялся повод поблагодарить или помочь решить наши проблемы, начиналась «другая песня». Так что ребята имели все основания отрицательно к этому мероприятию относиться.
– Поясните, о чем конкретно идет речь?
– Для иллюстрации кое-что расскажу из практики конца 1950-х – начала 1960-х годов. Как-то проводили мы сборы в Иркутске. На питание в таких случаях спортсменам в клубах выделялось 2 рубля 50 копеек на человека на день. А в сборной – аж на полтинник больше! Чтобы современному читателю было понятней, скажу так: в принципе хватало, но очень скромно. Даже Кудрявцев, видя, что нагрузки у ребят очень высокие, а с калориями для их могучих организмов бедновато, оказался в тупике:
– Савелий, слушай, мало! Надо что-то делать!
Я говорю:
– Запросите Москву! Может, добавят хотя бы копеек по 50 на каждого!
Я-то этот полтинник не с потолка взял. Мы на сборах в Иркутске дней по сорок жили. Так что проблему питания уже и так и сяк рассмотреть пытались. Я даже с завпроизводством ресторана, в котором питались, по меню прикинул. Она со мной согласилась:
– Ну, если по 50 копеек накинут, то, думаю, будет нормально.
После нашего разговора Константин Константинович связался с Москвой. А оттуда резюме: «Какие 50 копеек? Обходитесь своими. Сможете заработать деньги сами – зарабатывайте! Мы не возражаем». Представляете, это в годы плановой экономики! Но главное – случай представился. Из Улан-Удэ поступило приглашение принять участие в показательных выступлениях. За деньги, между прочим.
– Показательные? У конькобежцев? Ну, у фигуристов – понятно. А у мастеров ледовых дорожек – это как?
– Да не вопрос. Провести, допустим, соревнования между участниками сборной на нескольких дистанциях, показать публике Гришина и других наших «звезд»… В общем, мы дали «добро». Прислали за нами самолет в Иркутск: только и нужно было – перелететь через Байкал. Приняли потрясающе. Посадили сразу за стол. Начали угощать икрой. Да не как сейчас принято – в крошечных розеточках. А в огромных мисках – хоть половником ешь! По поводу «гонорара» договорились так: весь сбор пойдет в пользу сборной СССР, а народу на стадионе набилось битком. Причем контроль за кассой поручили почему-то мне.
– Значит, доверяли….
– Не без того. Словом, когда увидел гору денег, вернулся в раздевалку и говорю Кудрявцеву:
– Константин Константинович! Или давай охрану, или выдели еще кого-нибудь на подмогу! Потому что я с этим ворохом купюр в одиночку не разберусь…
И что характерно! Вот заработали мы эти деньжищи. Сообщили в Москву. А оттуда сразу «команда» поступила: всю сумму оприходовать в своей бухгалтерии – раз, в бухгалтерии областного спорткомитета – два. Из заработанного – ровно по 50 копеек рассчитать на команду. Остальные деньги сдать Москве.
Впрочем, только этим «отстегиванием» Центру дело для нас не закончилось. Нам, когда в Москву вернулись, за эти выступления в Улан-Удэ еще и накостыляли. Мол, чего-то там концы с концами не сходятся, где, типа, остальные деньги. В общем, целая история. Еле отбрехались…
Так я впервые соприкоснулся с рыночными отношениями в стране строгого социалистического хозяйства. Сегодня-то понимаю, что позволили это нам в виде исключения. Потому что в сборной находились «звезды», которым трудно сказать «нет».
– Тут невольно напрашивается вопрос, а как, скажем, при выезде на международные соревнования оплачивался труд спортсменов?
– Никак. Только суточные.
– А призовые? Говорят, тогда в делегации появлялся специальный человек из Спорткомитета, отбиравший призовые «в пользу государства».
– Это позже. Поначалу «интерес» представляли только суточные. А победители получали свои награды. Кстати, за рубежом наши чемпионы были намного популярнее, чем дома. Когда, например, в Осло, на стадионе «Бишлет» – Мекке мирового конькобежного спорта – выходили на старт Косичкин, Антсон, Матусевич, зрители, приветствуя их, вставали с мест. Речь шла о публике, понимающей толк в коньках.
А у нас… Вот эпизод для иллюстрации. Ехали мы как-то на машине с чемпионом Европы Эдуардом Матусевичем на сборы в Прибалтику. Остановились заправиться. Вышел к нам парнишка, заправил «аппарат», рассчитались и без задержки поехали дальше. А Матусевич говорит:
– Вот видите! Если бы это происходило в Норвегии, так просто мы бы не уехали. Потому что нас сразу бы прихватили с автографами…
Оно и понятно! Там каждого триумфатора из СССР знали в лицо. А у нас: ну, заехал там фактурный человек (фигуры у всех наших ребят были видные) заправиться – и что? Мало ли колоритных людей можно встретить на путях-дорогах необъятной страны…
Если возвращаться к призовым, отвечу так. На том же «Бишлете» проводилась серия очень интересных товарищеских соревнований. Наши соперничали со шведами, норвежцами, финнами как на своеобразных малых чемпионатах. На трибунах – яблоку негде упасть. Разыгрывались очень престижные призы. После всех забегов приглашали на банкет. Или другими словами – праздничный ужин. Там-то, на огромном столе, расставляли колоссальные по тому времени подарки.
Например, магнитофоны, которыми у нас в ту пору даже не пахло. Классные супердорогие коньки. Фирменные электробритвы последних марок. Интересно, что изначально призы никому не предназначались. Просто призеры в порядке, соответствующем занятому на соревновании месту, приглашались к столу. Они сами выбирали то, что им больше по душе. Приоритет, естественно, имели победители. Вызывают, допустим, первым Косичкина, победителя на дистанции 5000 метров, у него и выбор шире, чтобы присмотреть себе, что лучше.
– Очень любопытно! Как все же на Западе понимали, что это любительский спорт! Что деньгами премировать нельзя. И нашли способ поощрить сильнейших, не нарушая законов. А за эти призы нашим мастерам приходилось отчитываться?
– Нет! Это как раз разрешалось. Вспоминается характерный для тех времен случай. Итак, «гастроли» конькобежной сборной СССР по Скандинавии в середине 1960-х, после зимней Олимпиады в Инсбруке. Там всемирно знаменитой стала пара Людмила Белоусова – Олег Протопопов. Фигуристов по горячим следам включили в нашу делегацию. По договоренности они участвовали в показательных шоу. Происходило это так: сначала конкурировали конькобежцы, а по окончании забегов на открытый лед выходил наш дуэт. Их выступления неизменно производили фурор.
Им тоже на банкете вручали призы. Перед этим организаторы аккуратно выяснили у Белоусовой, что ей больше всего хотелось получить. Она, близорукая, очень нуждалась в контактных линзах. Они на Западе только появились и стоили так дорого, что даже выдающимся фигуристам оказались не по карману. И вот на запрос гостеприимных хозяев Людмила так скромно и ответила: «Ну, вот если бы линзы…» И ей вместо, скажем, очередного кубка вручили жизненно необходимые линзы.
Однако самое интересное развернулось в другом эпизоде. Олег владел английским языком. Можно сказать, даже блестяще, если иметь в виду общий уровень языковой подготовки нашей делегации. Итак, на банкете он на отменном английском поблагодарил хозяев за теплый прием, за чрезвычайно ценный подарок для их семьи. Чем вызвал страшное негодование руководителя нашей делегации. А им был непотопляемый начальник с характерной фамилией Антипинок.
В свое время по указанию «сверху» Валентином Панфиловичем решили укрепить «всесоюзное конькобежное хозяйство». А до того он в Спорткомитете СССР курировал футбол. Откуда его убрали после темной и драматичной истории с Эдуардом Стрельцовым. Но, оставив в Скатертном переулке, чиновника перебросили на коньки. В принципе его с тем же успехом можно было отправлять управляющим в банно-прачечный трест: там ему не то что знание иностранных языков, но и родной русский, с которым он кое-как управлялся, обильно уснащая неказистую речь словами-паразитами, вряд ли понадобился бы. Но тут, вдали от родных стен, в нем вдруг проснулась то ли натура филолога-патриота, то ли яростная обида куратора на то, что он не в силах понять – значит, и проконтролировать – о чем таком вякает подчиненный ему олимпийский чемпион. Поэтому после банкета товарищ Антипинок «выдал» Протопопову:
– Ты что, – взревел он, – русского не знаешь? Ты же из России! Какой на хер английский?
Протопопов попытался объяснить:
– Валентин Панфилович, помилуйте! Это же «плюс», это показывает наш уровень!
– Какой там уровень! – пренебрежительно оборвал тот. – Убрать английский!
Вот такие руководители представляли страну и отечественный спорт за рубежом! Что касается спортсменов, то те же Белоусова и Протопопов произвели на меня очень хорошее впечатление своей интеллигентностью и скромностью. Кстати, позже судьба свела меня с другими мастерами этого вида спорта. Потому что в 1964-м на Игры в Инсбруке сборная фигуристов выехала без врача. И мне, помимо конькобежцев, поручили опекать и их.
– И как же вы ухитрялись успевать?
– Ничего, успевал. Все-таки команда у них была не многолюдная: кроме Белоусовой и Протопопова, еще одна пара Гаврилов – Жук, Четверухин в одиночном и еще фигуристка – теперь не припомню ее фамилию. Выручало то, что в олимпийской деревне арены располагались рядом. Поэтому я присутствовал на тренировке у одних, а затем «на рысях» перемещался к другим. С расписанием тоже повезло. У фигуристов соревнования в основном проходили вечером, а конькобежцы в это время были свободны.
На Олимпиаде-1964 я стал свидетелем нового триумфа Белоусовой и Протопопова. Они соперничали с западногерманской парой Килиус – Бойльмер, тогдашними чемпионами мира. Почти все были уверены: немецкая пара возьмет «золото». Особенно их соотечественники. Поэтому зал на три четверти был заполнен болельщиками из соседней Германии. С расписанием своего выступления чемпионам так же подфартило: они выступали после Белоусовой и Протопопова, их главных конкурентов. Но наши откатали так, что покорили и судей, и публику. Все, кто за ними выступал, включая Килиус – Бойльмер, ничего не могли поделать. Их оценки оказались ниже. Советская пара стала олимпийским чемпионом. Что тогда творилось в зале, даже теперь трудно передать. Подобный оглушительный триумф на крупнейших международных соревнованиях – не такая уж частая вещь. Ведь там слабых соперников не бывает. К тому же наши фигуристы столько лет не могли прорваться в элиту мирового спорта. И вот я стал свидетелем, как наш дуэт «прорубил туда окно».
– Ну, а по вашей части были проблемы у фигуристов?
– Были. И порой курьезные. К примеру, прихожу как-то на тренировку. И застаю картину: стоит у бортика вся в слезах Таня Жук, рядом переминается расстроенный Александр Гаврилов. Этот фигурист невысокого роста – не намного выше, чем партнерша. Я к ребятам:
– Что случилось?
Она и объяснила:
– Да ну его! Надоел! Он меня просто истязает. Все жалуется, что у меня лишний вес. А сам меня поднять не может в поддержке. Не получается у нас ни хрена! Не может меня удержать. Потому что сам слабенький. Посмотрите на него! Я ему говорю: качай руки!
Вот такая сцена, довольно комичная. Я, конечно, взялся успокаивать:
– Таня, ну чего плачешь-то?
– Да ну его к черту, – отвечает. – Не могу я с ним.
Я осторожненько подступаю к деликатной теме:
– Таня, может, действительно, у тебя вес лишний?
А Гаврилов добавил «огня»:
– Да вы посмотрите! Она все жрет и жрет без конца! И конфеты! И пирожные! Не могу я с ней ничего поделать!
Ну, пришлось оказывать, что называется, психологическую помощь. Только она в борьбе с «перевесом» не очень помогла. Тогда ребята заняли 5-е место. Для них это было нормально. Более высокий результат «засветил», когда Гаврилова убрали, а Жук подобрали другого партнера – высокого, мощного Горелика. Через четыре года они на Олимпиаде в Гренобле выиграли «серебро».
– Итак, в Инсбруке вам пришлось впервые вплотную поработать с фигуристами сборной. А как же основные подшефные – конькобежцы?
– Мы очень серьезно готовились. Лидерами тогда считались Гришин и Антсон. Косичкин тоже участвовал, но был уже на сходе, ничего там не показал. У женщин блистала Скобликова. Всего на Играх-1964 наши скороходы выиграли пять золотых медалей. Это был успех.
– Однако именно там – если мне память не изменяет – у легендарного Гришина произошел сбой…
– Увы! Причем что самое обидное – на его коронной дистанции 500 метров. Кроме того, Женя был заявлен и на «полуторке». На предыдущей Олимпиаде в Скво-Вэлли-1960 он обе выиграл. За минувшие годы в Норвегии, Швеции и Голландии выросла целая плеяда очень сильных конькобежцев. Да и Гришин был уже не тот. Ему все сложнее давалось соперничество с ними. Поэтому шансов выиграть «полуторку» он не имел. Иное дело «пятисотка» – тут еще мог побороться. Вся пресса, фоторепортеры чуть ли не заранее настроились «раскрутить» Евгения как «неувядаемую звезду», в очередной раз завоевавшую хоть и малую, но золотую олимпийскую медаль. А в результате – лишь «бронза». Вдобавок его сразило вот что.
Олимпийская дружина СССР размещалась в нескольких корпусах. В соседнем жили лыжники. А в одном с нами поселили хоккеистов. Со многими из них я общался не первый год. В фойе висела доска, где включенные в делегацию художники вывешивали «Молнии», в которых оперативно поздравляли очередных призеров. На олимпийской «пятисотке» 1-е место занял американец, 2-е досталось, по-моему, нашему Орлову, а Гришин, напомню, оказался 3-м. Но в «Молнии» говорилось: «Поздравляем Орлова с серебром», а о Гришине ни слова. Еще днем, после соревнований Женя зашел ко мне и спросил:
– Видел «Молнию»?
– Нет!
– Ну, иди – взгляни!
Посмотрели. И сразу отправились в ближайший магазин канцтоваров. Купив фломастер – тогда для нас это было в диковинку – мы выпросили у наших оформителей лист ватмана. Евгений – чему я свидетель – сам написал: «Поздравляю Евгения Гришина!» И мы прикрепили лист к доске. Ближе к вечеру – страшно удрученный – он вновь зашел ко мне:
– Савелий, что бы я сейчас сделал с горя – это выпил бы рюмку коньяку.
Вообще-то в индивидуальных видах вопрос об употреблении алкоголя никогда не стоял. Тут за спину товарища не спрячешься. Да и не было у нас с собой ничего такого. Но тут случай особый. Куда идти? На территории олимпийской деревни был бар. Там, по-моему, торговали и спиртным, и пивом. Но светиться, безусловно, не хотелось. Евгений и предложил:
– Пошли отсюда! Найдем магазин в городе!
Насчет «не засветиться» – даже в городе – было довольно смешно. Как и вся советская команда – а это более сотни человек – мы ходили в дорогих нерповых шубах. Из того же меха мужчины щеголяли в фуражках, а женщины в шляпках. Своим шиком и эксклюзивностью дорогая форма сразила всех: и олимпийцев, и болельщиков, и жителей Инсбрука.
В этой приметной форме, в которой нас, конечно, узнавали везде, мы вечером отправились искать «какой-нибудь магазин». Как назло, все были закрыты. Тем не менее, недалеко от деревни набрели на искомое. Магазинчик, правда, был закрыт. Но свет в нем горел не только на первом, но и на 2-м этаже, где, как можно было догадаться, жили хозяева. Действительно, когда мы постучались, сверху раздался голос, который по-немецки спросил: «Что хотите?» Я как мог на своем ломаном немецком объяснил, что мы, русские, собираемся кое-что купить. Хозяева оказались очень любезными. Коньяка там, правда, не нашлось. И мы – что делать? – взяли местную сливовицу.
Вернувшись к себе, выпили по рюмке. Я – за компанию. А Женя, хоть и немножко, но отчасти снял с себя напряжение. Слово «отчасти», кажется, необходимо применить здесь потому, что история с поражением на «пятисотке» у Евгения все равно не шла из головы. Ведь его, классика, обошел американец Макдермот. Их стили различались, как небо и земля. Парикмахер по профессии, этот паренек был типичный «силовик». Он бежал чуть ли не полустоя. Но мощно. И победил из-за того, что Гришин не выиграл. Неужели его время прошло?
Со следующего дня Евгений начал усиленно готовиться к выступлению на «полуторке». Но в итоге не только не победил, но даже не попал в число призеров. Для меня провал великого спортсмена и близкого человека однозначно окрасил те дни Игр в темный цвет.
– А с кем были связаны светлые моменты?
– Ну, конечно, с общим успешным выступлением всей сборной СССР. В том числе конькобежцев, пять раз поднимавшихся на высшую ступеньку пьедестала. А если персонально – то, безусловно, с Лидией Скобликовой. Ведь, считай, только что на соревнованиях 1963 года она выиграла четыре золотые медали. И вот Инсбрук – и снова столько же «золота», но на этот раз высшей олимпийской пробы.
Конечно, в наших спортивных кругах все знали: Скобликова – моя подшефная. Понимали, что в ее выдающемся успехе была определенная доля и моего труда. А тут к тому же – далее еще будет подходящий повод коснуться этого подробнее – титулованная чемпионка озвучила благодарность мне на всю страну. И до того положительными отзывами других наших мастеров, которым удалось помочь по медчасти, обойден я не был. А вслед за заявлением Лиды оказался в центре общественного внимания. Не обвиняйте в нескромности, но объективности ради придется признаться – после Инсбрука я попал в премьер-лигу спортивных врачей.
Глава 4
После Инсбрука. И до Гренобля
– Итак, в Москву вместе со сборной конькобежцев вы, Савелий Евсеевич, вернулись, что называется, «на щите». И даже, как выразились, оказались в фаворе. В чем же это выразилось?
– Тут один из верных признаков – отношение руководства Спорткомитета СССР. Мне стали благоволить. И даже вдруг командировали на Игры, которые теперь называются параолимпийскими (тогда они де-юре не проводились. – Прим. Г.К.).
– Любопытно! Можно подробнее?
– О, это была интереснейшая поездка. Началось с телефонного звонка в том же 1964 году, но уже после Инсбрука, разумеется. Звонила сотрудница международного отдела Спорткомитета, где с той поры, как я стал выездным, меня хорошо знали: «Савелий, хочешь в Америку поехать?» А почему бы и нет, думаю, раз жизнь удалась! Лето – от коньков я свободен.
– Конечно, хочу, – отвечаю. – А с кем?
– Ну вот, – резво откликнулся голос из трубки. – Решением руководства поедешь с командой глухонемых.
«Глухонемых»! Для меня это стало вроде шоковой терапии.
– Я-то при чем?
– Турниры пройдут в Вашингтоне. Собирайся! Срочно заполняй анкеты – будем подавать документы для получения визы, покупки билетов, бронирования отеля…
Словом, оформили. И я улетел. Делегация наша, между прочим, оказалась нехилая – человек семьдесят за океан отправились. Спортсмены готовились соревноваться в самых разных видах: от легкой атлетики до борьбы и от бокса до футбола. И на всю команду один врач. Со мной, правда, поехала переводчица Виктория Фокина, жена журналиста Юрия Фокина (известный тележурналист советской эпохи, родоначальник жанра телерепортажа. – Прим. Г.К.). Я и с ним потом познакомился. Она – в высшей степени интеллигентная и образованная женщина. Кроме нее, в делегацию входил сурдопереводчик. Оно и понятно, учитывая контингент. Ему ведь и тренерам нужно было помогать – они, конечно, говорящие, но общались-то с глухонемыми. Кстати, между спортсменами из разных стран языкового барьера не существовало, да и не могло быть. Я это по пути в США наблюдал.
Советская делегация летела через Брюссель, где пересела на лайнер, перебросивший нас через океан. Этим же самолетом в США добиралась сборная Бельгии. Когда они и наши ребята встретились в аэропорту, я стал свидетелем того, как все вдруг оживленно и дружелюбно обменивались жестами. Сурдопереводчик пояснил, что, хотя разговорная речь у одних и других отличалась, в их «арсенале» осталось много общих обозначений, чтобы они без труда могли понимать друг друга.
– Чем запомнились столь неординарные соревнования?
– Хозяева организовали их блестяще. Мероприятие курировал семейный клан Кеннеди. Они же его спонсировали. В церемонии открытия участвовал Роберт Кеннеди. В тот же день в честь спортсменов дали концерт. На нем я впервые увидел сестер Берри, популярных американских певиц, которые тогда пользовались бешеным успехом в мире. Хотя в зале сидели глухонемые, а перед ними выступали замечательные артисты, которых они не слышали, зрители тепло принимали каждого из них.
Турниры проходили в университетском городке. Там же располагалось общежитие, где поселили участников. Все было удобно, все под рукой. Словом, американцы уделили максимум внимания как организации соревнований, так и бытовым вопросам.
Параолимпиада оказалась событием значимым. Мы это поняли, хотя бы потому, что на следующий день после прибытия в Вашингтон всю нашу делегацию принял посол СССР в США Анатолий Федорович Добрынин. Общение с ним, беседа, сам статный супердипломат произвели на меня сильное впечатление. Не зря он более двух десятилетий (!) работал полпредом Страны Советов. Кроме того, Добрынин подкупал окружающих человеческими качествами. Что, кстати, потом подтвердили в частных разговорах сотрудники, которые с ним долго трудились. Все без исключения высоко отзывались о его хорошем к ним отношении, умении не только спрашивать с подчиненных, но и в случае необходимости их защищать.
Кстати, о подчиненных. До встречи в приемной посла меня поджидал неожиданный, но очень приятный сюрприз. Я уже рассказывал, что в годы учебы увлекся баскетболом, выступал за сборную института. Когда мы всем клубом – три мужских и две женских команды – участвовали в первенстве Москвы, то в подгруппе частенько встречались на площадке и с ребятами из МГИМО. В ту пору за нашу 1-ю женскую выступала симпатичная Нина Краснова. С ней тогда познакомился, а потом начал за ней ухаживать обаятельный паренек из сборной МГИМО Сережа Голубничий. Через нее и мы познакомились, позже сдружились. Потом жизнь нас как-то развела. Однако в первый же мой выезд за границу с конькобежцами (1958 год, чемпионат мира в Финляндии) нос к носу столкнулся в нашем посольстве с Сергеем. Его, оказывается, после окончания института распределили туда на работу в качестве атташе.
Встреча получилась теплой, но краткой. И надо же! Спустя шесть лет, в приемной Добрынина вновь увидел обставленного со всех сторон телефонами и обложенного бумагами Голубничего. Да и он сам, когда меня заметил, обалдел! С того дня я стал его почетным гостем. Сергей приезжал за мной в «деревню», увозил к себе домой, показывал Вашингтон. Словом, уделил массу времени и внимания. Кстати, благодаря ему я стал очевидцем картины, которую редко удается увидеть постороннему.
Как раз в те дни военный атташе советского посольства сдавал дела сменщику. По давнишней традиции убывающий из страны высокопоставленный дипломат в чине генерала проводил прием. Сережа включил меня в список гостей. Представьте: разгар лета, жара. Все приглашенные зарубежные атташе в парадной форме. На белоснежных кителях золотые аксельбанты, погоны, эполеты… Небывалая красота! А огромный зал посольства! Фуршет. Бар, над стойкой которого возвышался чопорный официант с родным, типично русским лицом. Сережа к нему подвел и спросил меня: «Что пить будешь?», а я растерялся. Такого количества фирменных напитков даже не мог представить. Нет, на приемах – после соревнований в Норвегии, например, – я бывал. И кое-что пробовал. Но чтобы в таком блеске и изобилии… Поэтому впервые попробовал – после подсказки Голубничего – джин.
– Ну и как?
– Ничего. Понравилось.
– А что на аренах особенно впечатлило?
– Многое. Особенно, если учитывать специфику спортсменов. К примеру, знакомство с предварительными процедурами. Их цель – документально установить: участник соревнований, действительно, глухонемой. Наши ребята, естественно, еще в Москве прошли обследование. Поэтому все медицинские документы мы с собой привезли. Но ведь все могло случиться. Встречались же участники сборной, которые произносили похожие на слова звуки. Порой можно было разобрать, что они говорят. Такие глухонемые, кстати, к турнирам допускались. Тем не менее перед стартами все их будущие участники подверглись еще одной проверке: прошли аудиометрию – их обследовали с помощью слуховых и речевых тестов.
Впечатляли и другие необычные наблюдения. Поначалу поразила обстановка на общем собрании команды в «деревне». Ну, полная тишина! С другой стороны, чему удивляться, если не забывать, что собрались-то в основном глухонемые. Но ведь пока врубишься! Поэтому входя иной раз к ребятам в столовую, ловил себя на странности: слышен только цокот ложек.
На соревнованиях, которые длились около двух недель, озадачивали также невиданные от общих правил особенности. Скажем, играли футболисты. А среди них, размахивая флажком, метался арбитр. В первую секунду я удивился: почему флажком и где его свисток? На вторую дошло: не могут же эти игроки слышать трель…
– А вы за те две недели научились изъясняться со столь необычными спортсменами? К примеру, какие-то жесты освоили?
– Да, кое-что запомнил. Но главное не в жестах. Тут очень нужно взаимное понимание. А оно начинается с добросердечия. Причем опять взаимного. Поэтому в отношениях с моими новыми, необычными подопечными существовала определенная особенность. К тому времени я, как доктор, накопил изрядный опыт, пользовался уважением. И свыкся с тем, что мне доверяют, со мной считаются. Но в данном случае я был поражен трепетным вниманием, с которым глухонемые спортсмены относились ко мне. Вместе с тем подобное отношение объяснимо.
Они приехали в сборную из разных мест. Причем в своем подавляющем большинстве оттуда, где не только медициной, но и прочими нужными любому человеку вещами, включая обычное внимание, были чаще всего обделены. А тут я, который не только в силу профессионального долга, а по складу характера никому не могу отказать. И готов принять, вникнуть, постараться выручить в любое время дня и ночи. Они это мое качество быстро «раскусили». И ко мне на прием – в отдельно выделенный в общежитии номер – постоянно выстраивалась длиннющая очередь. У меня сложилось впечатление, что не было в сборной СССР спортсмена, который не зашел ко мне со своей, даже порой не бог весть какой проблемой.
Вместе с тем это была публика, которая не могла – да и не собиралась – высказывать неудовольствия и, тем более, претензии. Единственное, чего они, по-моему, действительно боялись, что я их по каким-то медицинским противопоказаниям могу отстранить от соревнований. К счастью, мой профессиональный да и жизненный опыт уже позволяли их понимать, обходясь без переводчика. И я, как мог, выручал их во время и вне соревнований, делал перевязки, проводил нужные процедуры…
– Как же в итоге выступили в Вашингтоне наши, по сути, первые параолимпийцы?
– Вполне успешно. Сборная, если не ошибаюсь, заняла общекомандное 3-е место. Очень многие выиграли медали. Я в этой связи грешным делом думал, что когда вернемся домой, то в аэропорту будут приветствия, цветы, журналисты. А прилетели в Москву – жиденькая группка встречающих. И – тишина. Жаль! Ребята заслуживали большего.
За две недели соревнований они настолько привыкли ко мне, а я к ним, что неизбежное по окончании Игр расставание прошло тяжело. Они трогательно пытались мне показать, как непросто расставаться с доктором, который им оказывал столько внимания. Хотя что, собственно, еще надо объяснять, когда человек с тобой прощается, а у него в глазах стоят слезы?
Читать бесплатно другие книги:
