Бог есть. Что дальше? Как стать теми, кем мы призваны быть Райт Том

Есть и еще одно не столь очевидное, но потому более опасное явление — этому умонастроению обычно сопутствует такой элемент античной и современной культур, который в широком смысле называют «гнозис» или «гностицизм». В целом это идея о том, что внутри нас — или, по меньшей мере, внутри некоторых из нас — скрыта искра света. Такая сокровенная искра, как принято думать, часто не видна, потому что ее заслоняют социальные условности, влияние культуры или даже наши ложные представления о том, кто мы такие на самом деле.

Но открыв в себе этот свет, человек должен понять, что он важнее всего остального, что он выше любого правила, дороже обычного человеческого счастья и, разумеется, стоит выше любой добродетели (в классическом смысле слова или в каком–либо еще). Правда находится в глубине нас самих, ее нужно только открыть. Мое сердце говорит мне об этой правде, и мне надо следовать зову сердца. Это «путеводный свет», сияющий в самом центре моего подлинного «Я». Именно этот свет, как искренне верят многие люди в сегодняшнем мире, пришел показать нам Иисус из Назарета. Об этом говорят не только авторы многочисленных популярных книг вроде «Кода да Винчи» и подобных, но и немалое число серьезных писателей и ученых. В конце концов, многие люди желают услышать именно такую весть.

Такого рода философия в ее коллективном варианте владела многими умами в нашем мире. Скажем, неспроста великая интеллектуальная и культурная революция второй половины XVIII века называлась «Просвещение». Западная Европа и Северная Америка открыли «свое подлинное «Я». Они почувствовали себя особой породой людей, обладающей новыми знаниями, навыками и технологиями, которые позволяли покорять менее «просвещенные» народы. Более того, они чувствовали необходимость использовать эти средства именно для покорения остальных.

Сейчас мы не будем углубляться в эту тему (любопытно, что Артур Шлезингер переходит именно к ней сразу после того отрывка, что я привел выше). Для нас важно, что индивидуальная версия гностицизма глубоко укоренилась в нас за последние два столетия, так что люди предполагают (я хотел написать «думают», но я подозреваю, что большинство людей не думает, а просто предполагает), что «верность себе» — главная заповедь для человека, основной (даже) «религиозный» императив, важнейшая цель и задача нашей жизни, Священный Грааль нашего роста и развития. Именно так сегодня думают о мире и о себе миллионы людей.

Это можно проиллюстрировать на массе примеров. Поэту Джону Бечемену не повезло — его отец успешно вел семейный бизнес, думая, что сын пойдет по его стопам. Или, быть может, нам следует сказать иначе: старику Бечемену не повезло — у него был сын, который решительно не хотел становиться бизнесменом, но страстно желал посвятить себя поэзии. К счастью, молодой человек предпочел быть «верным себе» — по крайней мере, в этом вопросе. К сожалению, как то показывают его искренние размышления о себе, в его частной жизни то истинное «Я», которому он стремился хранить верность, было слишком хаотичным. Он следовал различным капризам своего «Я», и это приводило к многочисленным нравственным и человеческим катастрофам. Кратко говоря, такова проблема романтизма, экзистенциализма, эмотивизма и неогностицизма.

Человек — глубоко загадочное существо, и потому подобные вещи не должны нас удивлять. Древняя максима греков «познай себя» была и остается ценным советом. Но вопрос о том, что делать с этим познанием, куда более сложен. Что если такое «Я», открывающееся мне при углубленном размышлении, желает убивать, красть или насиловать детей? Какие из моих сокровенных желаний я должен узнать для того, чтобы их сдерживать или (если это в моих силах) убить, а какие надо вынести на свет, чтобы им радоваться и открыто их выражать? Тот факт, что они глубоко сокрыты во мне, сам по себе не дает нам ответа на этот вопрос.

Когда мы коснемся спорной темы «свободы», ситуация станет еще сложнее. Сегодня, когда человек говорит: «Разве мы не созданы для свободы?» — он обычно подразумевает: «Неужели ты хочешь сказать, что я не вправе делать то, что хочу?» Это порождает новые вопросы. И дело не только в том, что свобода моего кулака кончается там, где начинается свобода носа другого человека. Дело в том, что каждый мой поступок создает новые ситуации, которые могут серьезно ограничивать свободу во всех направлениях. Если я действительно ударю кого–то по носу, мы оба потеряем свободу отношений друг с другом (и, возможно, с кем–то еще), которой обладали раньше. Если все четверо участников квартета не будут строго следовать правилам относительно ритма и тональности, ни один из них не будет свободен играть музыку.

Все это свидетельствует о том, что такие крайне популярные в нашей культуре понятия, как «аутентичность» или «спонтанность» — вместе со «свободой», понимаемой в таком ключе, — просто не способны быть надежными критериями для решения нравственных вопросов (или просто для выбора определенной программы действий, которые прямо не затрагивают нравственных вопросов). «Измеришь раз — будешь резать дважды», — такое правило я выучил на уроках плотницкого дела, сделав вывод, что лучше измерить дважды, а резать один раз. Не стоит предполагать, что первое впечатление и спонтанные желания непременно верны. Нам не стоит бояться «естественности», но следует подвергать ее такой же критической оценке, как и все прочее в нашей жизни — или в поведении другого человека.

А в частности, нам надо понять (и говорить об этом вслух) полную несостоятельность идеи о том, что спонтанность поступка несет в себе его оправдание, а если что–то делается на основе правил, долгого размышления или в условиях, когда человеку приходится преодолевать великое искушение поступить как–то иначе, — это нечто менее ценное или даже признак «лицемерия», поскольку здесь вы не были «верны себе». Это старинная ошибка романтиков, которые считали, что вдохновение в подлинном творчестве не требует труда, — возможно, здесь романтики отчасти позаимствовали пафос у Мартина Лютера, который отвергал так называемое средневековое лицемерие. Девяносто девять процентов творческих людей — музыкантов, писателей, танцоров, художников и так далее — скажут вам, что это совершенно неверно. Искусство, как правило, требует крайне напряженной работы; то же самое можно сказать о нравственной жизни. Тот факт, что Вордсворт и Кольридж могли рождать стихи на ходу (а Кольридж в буквальном смысле слова делал это и во сне) представляет собой лишь исключение, подтверждающее правило.

И тем не менее… В спонтанности, в аутентичности, в тех моментах, когда человек полностью соответствует своим поступкам, есть нечто такое, что как бы оправдывает эти действия, — но в том и только в том случае, когда эти действия, на основании иных критериев, можно назвать правильными. Несомненно, есть какая–то «аутентичность» и «соответствие внутреннего внешнему» и у скряги, когда тот считает деньги, и у соблазнителя, когда тот смотрит на очередную девушку, но никто в здравом уме не скажет: «Это значит, что они поступают правильно». Проблема аутентичности отчасти состоит в том, что не только добродетели становятся привычкой: чем чаще кто–то своим поведением причиняет вред себе и другим, тем более «естественным» это поведение кажется и на самом деле становится. Предоставленная самой себе спонтанность может вначале помогать человеку находить оправдание своим дурным поступкам, а в итоге может научить его любить порок.

Одна из важных идей данной книги заключается в том, что такое соответствие внутренних переживаний и внешних действий, такую аутентичность можно обрести с помощью «второй природы» добродетелей — что изначально решает те проблемы, о которых мы только что говорили. Этика романтизма или экзистенциализма, в которой именно аутентичность или (понимаемая в таком ключе) свобода является единственным реальным признаком подлинной человечности, как и описанная выше популярная версия подобных представлений, стремится получить всамом начале, не заплатив за это нужной цены, то, что добродетель предлагает дать нам далее, на пути, причем это стоит усилий нравственной мысли, решений и труда. Вот что я имел в виду, говоря, что культ аутентичности и спонтанности представляет собой пародию, карикатуру на то, что дает добродетель, когда она действует в полную силу.

Таким образом, «верность себе» важна, но это не самая значимая вещь. Если сделать ее отправной точкой или главным принципом, она нас серьезно подведет. Всем подобным идеям, которые, полагаю, активно влияют на мышление и поведение многих из моих читателей, нам безотлагательно нужно противопоставить ту картину, что дает нам Новый Завет, который говорит, что подлинно «хорошая» жизнь человека — это жизнь характера, сформированного будущим, которое обещал нам дать Бог, это жизнь сформированного будущим характера, проживаемая в рамках продолжающейся истории Божьего народа. И среди прочего это дает нам свежий взгляд на добродетель. Вот что нам нужно, если мы хотим ответить на вопрос, что случается после прихода к вере.

Великий дар Бога

Нам сложно вернуться в христианском контексте к идее добродетели, к идее развития характера, и еще по одной причине. Только что я мимоходом указывал на эту причину. В целом само представление о добродетели в западном христианстве резко утратило свою популярность в XVI веке после возникновения Реформации.

Само упоминание о добродетели может вызвать у многих христиан опасение. Их научили — и совершенно справедливо, — что мы оправдываемся не делами, а исключительно верой. Они знают, что сами по себе не в состоянии жить по высоким стандартам нравственности. Очень часто они старались изо всех сил, и у них ничего не вышло. Они только острее чувствовали свою вину. (А в иных случаях христиане считали эти требования слишком суровыми и просто оставили всякие попытки им соответствовать.) И вот они узнали, что Бог принимает их такими, какие они есть: «Христос умер за нас, — пишет апостол Павел, — когда мы были еще грешниками» (Рим 5:8). Вздох облегчения. Зачем тогда нам мучиться над вопросами нравственности? Не проще ли нам забыть о добродетели, заповедях и всем прочем и просто радоваться любви Бога, который нас принимает и прощает?

Поэтому христиане, особенно западной протестантской традиции, могли бы поставить под сомнение эту тему, спросив: «Не сотрясаем ли мы впустую воздух, ведя все эти долгие разговоры о добродетели? Ад, возможно, пилотам и кому–то еще нужно отрабатывать профессиональные навыки и умение хранить трезвый ум, но это имеет чисто прагматическое значение — для выполнения конкретной задачи людям нужны определенные способности. Но имеет ли это хоть какое–то отношение к серьезному делу, которым мы занимаемся, когда стремимся жить так, как того хочет Бог? Может ли это углубить наше понимание христианской нравственности или этики? Если мы не в силах выполнять даже Десять заповедей Божьих, что нового дадут нам эти добродетели, которые формируют характер? И если развитие характера — медленный и долгий процесс, не значит ли это, что большую часть времени мы будем вести себя, как лицемеры, изображая добродетель, делая вид, что мы ею обладаем, хотя это не так? Разве такого рода лицемерие не противоположно тому, чего требует подлинная христианская жизнь?»

Фактически это более или менее соответствует тому, что говорил Лютер по поводу многовековой средневековой традиции, ценившей добродетель. Отголоски споров об этом, а также и о других богословских положениях предшественников Лютера, которые тот яростно отвергал, долго продолжали звучать в популярной культуре — в частности, как это ни удивительно, в пьесе Шекспира «Гамлет», к которой мы уже обращались по другому поводу.

Гамлет возвратился в родную Данию после обучения в Виттенберге, университете Лютера. И дома он обнаружил — и это, несомненно, противоречило тому, чему его учили, — что его умерший отец не лежит безмолвно в могиле, но пребывает в беспокойстве, и потому Гамлет должен исправить положение вещей. Королева, мать Гамлета, вступила в заговор с его дядей, чтобы, убив отца, злодей мог заполучить и трон, и королеву. В четвертой сцене третьего акта Гамлет тонко обвиняет свою мать: его слова предполагают, что королева решила не беспокоиться насчет добродетели и относиться к ней просто как к лицемерию, чтобы следовать своим естественным желаниям — что она и продолжает делать каждый раз, когда делит ложе с узурпатором. Твой поступок, говорит Гамлет, «называет добродетель лицемерием»; другими словами, королева пользуется риторикой Лютера: не стоит «надевать на себя» добродетель, если ты ее не имеешь, а потому она вольна делать то, что хочет. Не надо притворяться, что обладаешь добродетелью, если ее у тебя нет, говорит ей Гамлет. Вместо этого она должна сопротивляться прихотям нового короля, а со временем это станет привычкой и поступать так станет легче. «Нарядиться» в добродетель — значит ее усвоить, так что она «подойдет к лицу». Обычай — регулярная практика, усвоенная привычка — можно использовать для блага. Вот как это работает:

  • …Свершенье благородных дел
  • Он точно так же наряжает в платье
  • Вполне к лицу.

«Наряжаться» в добродетель нормально. Гамлет говорит, что это не лицемерие. Таким способом мы усваиваем добродетель:

  • Сегодня воздержитесь,
  • И это вам невольно облегчит
  • Дальнейшую воздержность; дальше — легче;
  • Обычай может смыть чекан природы
  • И дьявола смирить иль прочь извергнуть
  • С чудесной силой.

«Привычка» — то есть повторяющиеся поступки, которые оставляют свой отпечаток на нашей психике и на поведении, — может разрушать, она может обрести такую сильную власть над жизнью, что сердце перестает чувствовать. Но эту же «привычку» (или «обычай») можно использовать для блага, и тогда она помогает нам облечься в добродетель, которая изначально нам не свойственна, но со временем становится естественной. Это средство, говорит Гамлет, позволяет достичь чудесных результатов. Таким образом, здесь Гамлет решительно отметает аргументацию Лютера. Шекспир через слова своего героя вносит здесь вклад в продолжительные и сложные споры между теми, кто считал, что добродетель вполне сочетается со здравым христианским учением, и теми, кто видел в ней языческое представление, которое христианин должен отвергнуть.

Об этом много размышляли самые великие христианские умы — в частности, Августин в VI веке и Фома Аквинский в XIII веке. Они, вместе с рядом не столь знаменитых мыслителей, незримо присутствуют во всех подобных дебатах. Однако почему–то в этих спорах люди достаточно редко обращаются к самому Новому Завету. Можно ли относиться к следованию за Иисусом и к его призыву «искать прежде Царство Божие» (Мф 6:33) как к пути добродетели? Или насколько понятие «добродетель» соответствует «Евангелию благодати Божией» Павла (Деян 20:24)? И почему сам Павел, который достаточно хорошо знал культуру и философию своего времени, никогда не употреблял слова arete — которым в том мире чаще всего называли добродетель? Но почему тогда в самые ключевые моменты он говорил о важности развития и формирования христианского характера?

Если последнее вызывает у кого–то сомнения, давайте в этом разберемся, прежде чем мы перейдем к другим вопросам. Когда апостол Павел говорил: «Если законом оправдание, то Мессия[7] напрасно умер» (Гал 2:21), — он напоминал об одном ключевом принципе. Какие бы слова и термины мы ни выбирали, говоря о том великом даре, который единый истинный Бог даровал своему народу в Иисусе Христе и через него («спасение», «вечная жизнь» и так далее), этот дар остается именно даром. Мы никогда не можем его заработать. Мы не можем сделать Бога нашим должником, мы всегда будем должны Ему. Все, что я буду говорить о нравственной жизни, нравственных усилиях, о сознательном отношении к нашему поведению, должно звучать исключительно в контексте благодати — той благодати, которая воплощена в Иисусе и в его смерти и воскресении, благодати, которая действует, когда кто–то, исполненный Духа, возвещает Благую весть, благодати, которая через Святого Духа продолжает действовать в жизни верующих. Нельзя сказать, что Бог сделал часть работы для нашего спасения, а мы должны выполнить все остальное. Нельзя сказать, что мы сначала получаем оправдание по благодати через веру, а затем самостоятельно беремся за завершение начатой работы и без посторонней помощи стремимся жить святой жизнью.

Более того, если мы попытаемся сделать Бога нашим должником, постаравшись стать «достаточно хорошими для Него» (что бы это ни значило), ситуация станет еще хуже. Сегодня мы все прекрасно понимаем одну ужасную истину: самые мерзкие, самые бесчеловечные и жестокие дела совершают люди, которые действуют во имя «религии». Конечно, религия здесь часто служит прикрытием, оправданием насилия, за которым стоят иные причины и мотивы, но это только подтверждает справедливость того, что я сказал. Когда кто–то утверждает, что «Бог на моей стороне», он уже не связан никакими нравственными ограничениями. И даже если человек, который стремится показать Богу, насколько он хорош, не набрасывается на других людей, он, вероятнее всего, станет невыносимо самодовольным человеком. Каждый из нас предпочел бы жить среди людей, которые ясно понимают, что они недостаточно хороши для Бога, но смиренно благодарят Бога за то, что Он все равно продолжает их любить, а не среди людей, которые глубоко уверены в том, что соответствуют Божьим стандартам, и потому могут смотреть на других с высоты своего морального пьедестала.

Учение об «оправдании верой» гораздо больше того, что здесь сказано, но не меньше. Радикально новое представление апостола Павла о том, что значит быть человеком и что с тобой происходит под действием безграничной Божьей любви, явно соответствует мнениям большинства людей о том, какие качества они хотели бы видеть в окружающих, а какие нет. Хотя такие мнения в значительной степени субъективны, они вполне реально помогают нам понять, что значит быть человеком в подлинном смысле этого слова.

С другой стороны, апостол Павел и другие христианские писатели первых веков совершенно однозначно понимали, что, хотя люди не могут стать достаточно хорошими для Бога и следовать Его нравственным призывам, опираясь на свои силы, это не значит, что им достаточно пожать плечами и навсегда отказаться от нравственных усилий. Один из самых сильных риторических вопросов Павла, на который он отвечает своим знаменитым «Никак!», говорит именно об этом (Рим 6:1–2). Павел поведал о головокружительном величии Божьей любви, излитой на нас в Иисусе Христе и даровавшей нам искупление, оправдание, примирение, спасение и мир (Рим 3:21–5:21), и здесь же переходит к вопросу, который мучает многих людей в нашем мире. Хорошо, если Бог любит нас так сильно, хотя мы ничем этого не заслужили, но должны ли мы оставаться в этом недостойном состоянии, чтобы Бог продолжал нас любить так же? На сжатом и несколько специальном языке Павла этот вопрос звучит так: «Оставаться ли нам в грехе, чтобы умножилась благодать?» Если Бог любит извлекать людей из грязи, в которой они валяются, то стоит ли нам и дальше жить в грязи, чтобы Бог любил нас еще больше?

Павел отвечает на это решительным «нет», и мы не вправе сказать, что апостол здесь утратил чувство логики. Просто логика Божьей благодати куда глубже, чем это подразумевает заданный вопрос. И эта логика проливает новый смысл на добродетель — она становится тем средством, которое позволяет нам следовать за Иисусом. Проиллюстрирую это положение на одном примере.

Я знаком с одним человеком, который возглавил хор деревенской церкви, много лет находившийся в достаточно бедственном положении. Эти певчие с героическим усердием пытались исполнять гимны, чтобы прихожане могли им подпевать, а по особым дням исполняли что–то посложнее. Но результаты всех их усилий, если сказать честно, не были особо впечатляющими. Прихожане благодарили певчих скорее из сочувствия к их усердию, чем за красоту пения. Сколько они ни репетировали, ситуация не улучшалась, возможно, тем самым они только лишь закрепляли свои неправильные привычки. И когда к ним пришел новый руководитель, который деликатно изучил, что они могут и чего нет, это было как бы актом благодати. Он не сказал им, что они ни на что не годятся, и не возмущался, когда они фальшивили. Это не улучшило бы ситуацию, но лишь породило бы у них депрессию. Он принял их такими, какие они есть, и начал с ними работать. Но он так себя вел вовсе не потому, что хотел сохранить прежнее положение вещей с новым дирижером, который просто машет перед ними руками. Он принял их такими, какие они есть, чтобы они могли… научиться петь! И теперь они действительно этому научились. Мой друг, побывавший в той церкви на службе всего несколько недель назад, сказал мне, что этот хор совершенно преобразился. Те же самые люди — и совершенно новое пение! Теперь на спевках они понимали, что они делают, и потому могли научиться петь лучше.

Подобным образом действует и Божья благодать. Бог любит нас такими, какие мы есть, и он находит нас, когда мы (более или менее) обитаем в грязи и беспорядке и, начиная петь, фальшивим. И даже если мы пытались быть хорошими, часто это только усугубляло наше бедственное положение — просто к нашим падениям примешивались кратковременные периоды, когда мы собой гордились. И христианин никогда не перестает удивляться тому, что Бог пришел к нам сюда, в мир нашей гордости и страха, грязи и неразберихи, бунта и греха.

Вот в чем заключается христианское Евангелие, Благая весть: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, Иисуса Христа, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную». Такими словами один из самых известных стихов Нового Завета (Ин 3:16) описывает все это. Любовь Бога через Иисуса Христа находит нас там, где мы обитаем, и нам нужно только лишь принять ее. Но как только мы ее принимаем — когда мы приглашаем нового руководителя для нашего неумелого и фальшивящего хора — мы обретаем новое желание вглядываться в ноты, понимать музыку, чувствовать ее гармонию и ход мелодии, правильно дышать и издавать нужный звук своими голосами… и постепенно научиться петь без фальши.

Желая лучше петь, мы начинаем тренироваться и усваиваем нужные привычки, начинаем формировать характер не просто хорошего певца, но хорошего певчего в хоре, так что мы находим свое место внеоконченной истории музыкального искусства — если говорить конкретнее, в истории церковной музыки, в которой участвовали Бах, Гендель и их предшественники. Это определенная последовательность событий: благодать находит нас там, где мы есть, но не оставляет нас в этом месте, а дает нам указания и способность приобрести правильные привычки, которые заменят привычки неправильные.

Как же это происходит в христианской жизни? Как преображается нравственность? Значит ли это, что нам вручают Десять заповедей, наряду со многими другими, и просят их выполнять? А где же здесь место для новозаветной триады «вера, надежда, любовь»? Как они совмещаются со всем прочим? И если в нас действительно рождается новое желание петь без фальши в хоре нравственной жизни, как оно связано с добродетелями? И наконец — прежде всего, превыше всего, за пределами всего, — что произойдет с этой картиной, если мы будем смотреть даже не на проповедь первых христиан об Иисусе, но на самого Иисуса, на его жизнь и слова, на его весть о Царстве Бога, на его смерть и воскресение?

От всех этих вопросов (один мой друг отнес их к категории «как мыслить о том, что мы делаем») у нас может закружиться голова. Это как если бы вас посадили управлять самолетом и в процессе полета предложили бы изучать назначение разных инструментов в кабине и что происходит, когда вы пользуетесь теми или иными кнопками и переключателями. Радостная весть заключается в том, что христианство дает вам контекст, в котором все эти мелочи обретают свой смысл — причем этот смысл важен не только для христиан, но и для всего мира, и не только для отдельного человека, но и для сообществ и народов.

Наш мир содрогается, подобно самолету, столкнувшемуся со стаей гусей, и потому нам срочно нужны люди, которые постигнут этот смысл, причем довольно быстро, в первую очередь не ради самих себя, но ради нашего мира, Божьего мира. Этому миру нужны такие люди, для которых смелость, здравое суждение, трезвость, умение заботиться о других — и, если это возможно, вера, надежда и любовь, — стали их второй природой.

На протяжении всей оставшейся части книги мы будем говорить о том, как это происходит. Как я уже говорил, я искренне верю, что это может привести к радикальному перевороту — к перевороту в подходе христиан к вопросу «как мыслить о том, что мы делаем», а также к перевороту в представлениях людей о том, что означает жить полноценной и подлинной жизнью.

Зная будущее, действовать в настоящем!

К какой же «цели», к какому «пункту назначения» должны стремиться христиане? И как мы можем «предчувствовать» эту цель уже здесь и теперь?

Прежде всего, стоит разобраться со смыслом слова «предчувствовать». Оно легко может нас обманывать, и потому постараемся кое–что себе уяснить. Если, допустим, я скажу: «Я предчувствую, что пойдет дождь», — это мож,ет значить лишь то, что, как я думаю, скоро может начаться дождь, хотя он еще не пошел. Но если кто–то увидит, что я надел плащ, хотя пока еще светит солнце, это означает нечто большее: я заранее оделся таким образом, чтобы подготовиться к будущему событию. Подобным образом, когда тренер призывает игрока на поле для крикета или бейсбола предугадать, куда полетит мяч после удара, это не означает, что игроку достаточно подумать о траектории полета. Это означает, что он должен начать двигаться, пока мяч в полете, чтобы занять нужную позицию и его поймать.

Другими словами, «предчувствие» в этом втором смысле требует большего — здесь надо не просто предвидеть, что произойдет, но и заранее предпринять определенные действия. Иногда дирижер просит певца или музыканта «опережать ритм», то есть начинать петь или играть на долю секунды раньше, чем на то указывают ноты. Когда шахматист заранее представляет себе, какой следующий ход, вероятнее всего, сделает противник, он «предчувствует» этот ход и делает что–то, чтобы себя защитить и достичь преимуществ при таком ходе соперника. Когда ребенок входит в пустую комнату, где стол накрыт для гостей, он, не дожидаясь формального начала трапезы, может взять со стола закуску, чтобы заранее насладиться «предчувствием» будущего.

Все это указывает на ту реальность, о которой говорили апостол Павел и другие первые христианские авторы, но которую они не могли описать во всей полноте. Если мы постараемся быть ближе к Новому Завету с его историей Иисуса, желавшего установить Царство Божье, мы можем представить себе, что законный царь тайно приходит к своим людям и собирает из них группу, которая поможет ему лишить власти узурпаторов, занявших его трон. В конечном счете он побеждает и начинает царствовать, а его последователи, разумеется, продолжают оказывать ему послушание. Но они хранили ему верность и тогда, когда он еще не владел троном, и это можно назвать подлинным предчувствием их отношений с царем в будущем.

Если мы приложим все сказанное к христианской вере и жизни, это означает, что нам в каком–то смысле следует предварительно провести расчеты. И Павел действительно употребляет в соответствующем месте греческое слово со значением «просчитать»: Иисус Христос умер и воскрес, говорит он, и теперь вы «в Нем», а потому вам следует «почитать» или «считать» и себя также умершими и воскресшими (Рим 6:11). Истина о том, каким ты уже стал, и соответствующая ей нравственная жизнь позволяют предчувствовать собственные смерть и воскресение в теле и жизнь грядущего века. Вот в чем здесь суть дела: та реальность во всей своей полноте откроется лишь в будущем, но мы можем по–настоящему приобщаться к ней уже заранее. Мы можем внести что–то от Божьего будущего в нашу нынешнюю жизнь. И это возможно потому, что в Иисусе Божье будущее уже вошло в настоящее, а потому, предчувствуя грядущее, мы одновременно претворяем в жизнь то, что уже свершилось. Именно в таком контексте мы способны понять новозаветную этику добродетели.

Как же это выглядит на практике? Какова здесь цель, и как мы можем ее «предчувствовать» здесь и сейчас?

И здесь многие люди продолжают держаться за представление о небесах, о бесплотном существовании, где мы проводим вечность вместе с Богом. И тогда у нас получается такой нравственный контекст для общей картины:

1. Цель всего — это окончательное небесное блаженство вне этой жизни пространства, времени и материи.

2. Мы можем достичь этой цели благодаря смерти и воскресению Иисуса, за которые мы держимся своей верой.

3. Христианская жизнь в настоящий момент — это предчувствие того бесплотного «вечного» состояния через духовную практику отрешенности и ухода от «мирской» нечистоты.

К счастью, и при таком варианте христианской жизни в ней сохраняется довольно много от настоящей Благой вести, но у человека, избравшего такой путь, одна рука как бы связана.

В современном западном мире существует и еще одна версия, которую считают подлинным христианством. Она примерно такова:

1. Цель всего — установить Царство Божье на земле с помощью наших собственных усилий.

2. Иисус во время своего общественного служения показал нам, как ее надо осуществлять.

3. Христианская жизнь в настоящий момент — это предчувствие окончательного торжества Царства на земле через участие в борьбе за справедливость и мир и в работе с бедными и страдающими людьми.

Здесь также есть немало добрых аспектов «Благой вести», которые можно осуществлять в жизни, хотя, странным образом, отсутствует нечто самое важное — именно этим, вероятно, объясняется тот факт, что попытки жить по этой программе никогда не приводят к тем результатам, которых ожидали ее сторонники.

Мое предложение резко отличается от этих двух (и также от представлений Аристотеля, которые я кратко обрисовал выше), и именно оно составляет суть всей этой книги и должно помочь взглянуть новыми глазами на тот подход к нравственности, что нам предлагает Новый Завет. Вот к чему оно сводится:

1. Цель всего — это новое небо и новая земля, где люди будут воздвигнуты из мертвых, чтобы стать правителями и священниками в обновленном мире.

2. Мы можем достичь этой цели благодаря тому, что Иисус и Дух установили Царство Бога, и мы видим это Царство глазами веры, входим в него через крещение и проживаем его в любви.

3. Христианская жизнь в настоящий момент — это предчувствие грядущей реальности через подлинную человеческую жизнь, направляемую Духом и формирующую наши привычки, жизнь веры, надежды и любви, в которой осуществляется христианское призвание поклоняться Богу и отражать Его славу миру.

Я думаю, эта картина все переворачивает, причем в двух смыслах.

Во–первых, большинство сегодняшних христиан никогда не оценивали свое нравственное поведение с этой точки зрения. Скорее, они занимались тем, что пытались сформулировать набор «христианских правил» и стремились их соблюдать. Споры о «христианской этике» чаще всего сводятся к спорам о том, «как ты можешь понять, каковы эти правила», причем христиане думают, что их надо узнать и как можно лучше соблюдать (разумеется, с помощью Духа), как если бы они входили в случайный набор инструкций, сборник правил, который Бог составил, исходя из каких–то непонятных для нас соображений. Иногда христиане, объясняя смысл этих правил, ссылаются на последствия их соблюдения: «Подумайте, каким прекрасным стал бы наш мир, если бы мы все любили и прощали друг друга». Этот аргумент в какой–то степени убедителен, но он может нас подвести в момент спора о нравственности, когда на него могут ссылаться сторонники самых разных мнений. Мы столкнемся с подобной проблемой, если, как это делало немало мыслителей последнего времени, попробуем извлечь из Писания или христианской традиции важнейшие «принципы». Мы вправе сказать, что для нас важна, скажем, справедливость, что нам нужно принимать людей такими, какие они есть, или что «Бог стоит на стороне бедного». Трудно спорить со столь общими положениями. Но как только мы попытаемся приложить эти общие принципы к конкретной ситуации, мы увидим, что они нам мало помогают.

Если же мы будем смотреть на христианское поведение с точки зрения добродетели — той добродетели, которая предвосхищает жизнь грядущего века, — это даст нам три преимущества.

Во–первых, такая точка зрения поможет ученикам Иисуса Христа понять, как «работает» христианское поведение. То есть мы получаем возможность увидеть органическую связь между тем, что мы призваны делать и какими призваны стать в настоящем, и обетованием о подлинной и полноценной жизни в будущем.

В результате этого, во–вторых, тот, кто всерьез решил следовать за Иисусом, найдет здесь для себя великую поддержку. Да, говорит Добродетель, это будет очень трудно, особенно вначале. Придется развивать вкус. Придется изучать новый язык с его незнакомым алфавитом и грамматикой. Но чем больше ты будешь этим заниматься, тем эти вещи будут для тебя «естественнее». И последнее особенно важно, потому что многие христиане, которым трудно (например) прощать, могут махнуть рукой и сказать: «Это невозможно, я никогда не смогу так поступать». А иные даже приходят к выводу, что слишком трудные и «неестественные» правила к ним не относятся или что данные правила были созданы в давно ушедшую эпоху, когда у людей были совершенно иные представления о жизни. Но это совершенно неверно. Разве вы думаете, что можете сесть за фортепиано и без подготовки сыграть сонату Бетховена? Или что можете отправиться в Москву и, выйдя из самолета, бегло заговорить на русском языке? Или, если вы относитесь к «нормальным» молодым людям, выросшим в сегодняшнем западном мире, пропитанном сексом, что вы обретете целомудрие сердца, ума и тела, если однажды попросите об этом Бога в молитве? Нет, здесь нужно учиться, здесь нужно практиковаться, нужно идти по пути к цели. Кроме того — если мы применим использованные образы к христианскому поведению — дух Бетховена или дух России должен поселиться в вас, чтобы оказать вам необходимую помощь.

В–третьих, если мы будем рассматривать христианское поведение с такой точки зрения, мы можем увидеть этические вопросы — конкретные вопросы о том, что делать и чего не делать, — в рамках более широкой картины Божьего замысла о жизни человека. Обычно «этика» дает слишком узкий взгляд на человеческую жизнь. Даже особо совестливые люди обычно не мучаются непрерывно нравственными вопросами о том, что им надо сделать в ближайшую минуту, а что после. Но когда мы смотрим на всю жизнь человека с точки зрения замысла Творца, этика входит в большую картину, которая позволяет ей занять свое место. И тогда вопросы содержания — того, как понять, что надо делать, — выходят за рамки частной этической дилеммы, но становятся вопросами призвания, которое направляет всю жизнь человека.

Тот подход, который я здесь предлагаю, явно выгодно отличается от своего основного конкурента — от идеи «отправиться на небеса», которая в качестве наиважнейшей цели придает форму нашей теперешней жизни. Старая идея о том, что цель христианского существования — «попасть на небо», не поддерживает в полной мере то представление о добродетели, которое отстаивают авторы Нового Завета. Она легко мирится, как это и происходило на протяжении веков, и со старым подходом к этике как к набору инструкций, и с романтическими, эмотивистскими и экзистенциалистскими грезами. (Так, поскольку Евангелие обещает нам мир сердец, романтики, например, могут прийти к выводу, что «чувство умиротворения» в настоящем служит критерием того, что все в порядке.) В данной книге я хочу показать, что заново открытое библейское представление о соединившихся небе и земле, о котором я писал в других книгах, дает нам такой контекст, в котором христианский взгляд на добродетели лучше всего помогает нам думать о том, что мы делаем. С этой точки зрения формирование добродетели и превращение ее в привычку — изучение языка, на котором будут говорить в грядущем Божьем мире.

Я говорил, что такая картина все переворачивает в двух смыслах. Прежде всего, это переворот представлений для многих современных христиан — хотя для многих христиан прошлых поколений и некоторых нашего времени те вещи, о которых мы говорили, представляют собой что–то совершенно очевидное: когда мы рассматриваем христианское поведение с точки зрения добродетели, которая связана для нас с обетованием о новом небе и новой земле и с предназначением человека в этом новом мире, мы можем и лучше понять значение святости, к которой Иисус и его первые последователи призывают нас, и получить новый импульс, чтобы двигаться к ней.

И здесь мы подходим ко второму смыслу этого переворота. Он не только делает более ясной и энергичной жизнь христианина, но и ставит важный вопрос перед всем нехристианским миром. Мы не можем стремиться к этой цели сами по себе, потому что сама цель наших стремлений не бегство на небеса, но Божье Царство восстановленной справедливости и целительной радости для всего творения. Но прежде чем мы перейдем к этой теме, нам нужно яснее представить себе, как выглядит христианская картина в целом.

Христианство утверждает, что если вы будете стремиться к цели христианской жизни, вы попутно обретете и все то доброе, что обещал и Аристотель, хотя в обратном направлении это не работает. Прежде всего, стоит понять здесь истину, что христианская добродетель касается не вас — не вашего счастья, или полноты вашей жизни, или вашей самореализации. Она связана с Богом и с Его Царством, и вы можете найти подлинную человеческую жизнь на парадоксальном пути — на том пути, который проделал сам Бог в Иисусе Христе! — на пути самоотдачи и щедрой любви, которая упорно отказывается занимать самое почетное место. Аристотель, говоря о добродетельном человеке, представлял себе какого–то «героя», нравственного титана, который шествует по миру, совершая великие дела и получая заслуженные почести. В христианских представлениях добродетельный человек — это тот, кто умеет любить и обладает щедростью, но чей характер обычно не привлекает к себе особого внимания. Слава добродетели в христианском понимании состоит в том, что центральное место здесь занимает вовсе не сам человек, но Бог и его Царство. Как сказал сам Иисус, мы должны искать прежде всего Царства Божьего и его правды (мы еще поговорим об этой «правде» или «справедливости» ниже), и тогда все остальное встанет на свои места.

Это головокружительное представление о добродетели позволяет нам переключиться с мысли о том, что христианское поведение в мире касается в основном только лишь «добрых дел» в смысле крепкой нравственности, соблюдения правил и тому подобного, на мысль о том, что христианское поведение в мире касается в основном «добрых дел» в особом смысле — тех действий, которые вносят в наш мир Божью мудрость и славу. Разумеется, «нравственная жизнь» никуда не девается (говорю это на тот случай, если кто–то опасается, что здесь мы становимся на путь к моральному релятивизму). Но, как о том постоянно напоминали протестанты, хотя не всегда ясно понимая почему, если мы сосредоточим все внимание на нравственности, мы поставим телегу впереди лошади, поставим свое «Я» — хотя бы и христианское «Я» — в центр картины. В конце концов, добродетель указывает не только на нравственность в смысле «представления о стандартах, которым надлежит соответствовать», или «знания правил, которые нужно соблюдать». Добродетель, как мы уже видели, касается всей жизни, а не только особой сферы «нравственного выбора». Тот, кто ставит на первое место правила или последствия, порой начинает думать о призвании как об одном из подразделов этики. Я же предпочитаю рассматривать эти вещи в обратном порядке. Мы призваны стать подлинными людьми, которые носят образ Божий и отражают его миру. Это проявляется самыми разными путями, в том числе в нашей жажде справедливости и в желании создавать красоту и радоваться ей. И все особые ситуации «этического выбора», как я полагаю, — это одна из категорий общего призвания носить и являть миру образ Божий.

Как только мы поймем, что призваны стать актерами на вторых ролях в великой драме Бога, мы обретаем свободу (которая была бы нам незнакома, если бы мы пытались представить себя нравственными героями) увидеть, до чего же удивительно наше призвание, после чего мы можем начать понимать, как оно относится к нашей нынешней жизни. В Новом Завете есть полдюжины отрывков, которые говорят о нашей роли в будущем новом Божьем творении: мы будем участвовать в мудром правлении Бога над этим миром, в частности в суде, который восстановит в мире правду, и вместе с творением будем воздавать хвалу его щедрому Творцу, в частности выражая эту благодарность в виде понятной и членораздельной речи.

Эти новозаветные отрывки направляют наши взоры назад: на тот момент, когда люди впервые услышали о своей задаче, к выполнению которой нас снова призывал Иисус. В следующей главе мы обратимся к самому началу — к Книге Бытия.

3. Священники и властители

Как правильно управлять миром

В первой главе Книги Бытия сказано о том, что Бог сотворил людей по своему образу и доверил им управлять всем тварным миром:

И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему; и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле. И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его, мужчину и женщину сотворил их. И Бог благословил их, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле

(стихи 26–28).

И да владычествуют. Что вы думаете, слыша это повеление?

Можно было бы написать целый политический роман, который основывался бы на том, как различные люди относятся к идее «царствования» человека над миром. Вспомните рассказ о двух античных философах: один из них, выйдя утром из дома и посмотрев на мир, начал хохотать, а другой в такой же ситуации зарыдал. Подобным образом всех людей можно отнести к одной из двух групп по тому, как они относятся к идее управления человека миром.

Одни из нас вздохнут с облегчением: «Наконец кто–то за все отвечает! У нас будет защита от беспорядка». Другие же будут стонать: «Это тирания! Мы не хотим, чтобы кто–то господствовал над нами! Мы хотим свободы!» Все великие теории, касающиеся общества и политики, колеблются между этими двумя реакциями, и часто за такими теориями стоит определенный опыт людей. Опыт жизни среди беспорядков (скажем, опыт иракцев в первые годы вслед за свержением режима Саддама Хусейна) или опыт жизни под гнетом тирании (скажем, опыт жителей Албании или Болгарии в коммунистическую эпоху) порождает у людей стремление сделать все возможное, чтобы подобное не повторилось.

В наши дни особенно популярна негативная реакция («Нет, спасибо, мы не хотим, чтобы люди управляли положением вещей — они только усилят беспорядок»). Многие люди утверждают, что наш мир загрязнен и опустошен, наши моря оскудели рыбой, а с небес падают кислотные дожди именно по той причине, что люди послушно исполняли повеление Книги Бытия. Призыв «обладать землей» для многих служил оправданием их жадности, которая не оставляла места для заботы о природе и разрушала наш мир.

Но о чем говорит Книга Бытия? О каком «владычестве» там идет речь? Рассказы о сотворении мира, вошедшие в две первые главы Бытия, самые глубокие и самые богатые истории изо всех, когда–либо записанных, отнюдь не предполагают, что человек должен стать тираном творения. Попробуйте стать тираном в вашем саду и заставить его делать то, что вы хотите, независимо от условий почвы — и вы, скорее всего, превратите его в пустыню. А Книга Бытия говорит именно о саде, который приносит плоды и где можно увидеть восхитительные пейзажи, и Бог повелел людям ухаживать за этим садом, чтобы он приносил плоды, а также (пока люди находились в этом саду) давать имена животным. У нас нет никаких оснований, читая Книгу Бытия, думать о том, что под «владычеством» подразумевается что–либо иное, кроме доброжелательной заботы. Люди поставлены заботиться о процветании сада и произносить слова, которые вносят членораздельный порядок в удивительное многообразие Божьего творения.

Похоже, творение не было застывшей и неподвижной картиной. Оно было задумано как проект, который создан для осуществления какого–то замысла. Творец задумал некое будущее для мира, а человек — это странное творение, полное тайны и славы, — был тем средством, с помощью которого Автор намеревался осуществить свой замысел. Сад и все живые существа, растения и животные, обитающие в нем, должны были стать такими, какими они были задуманы, с помощью носителя образа Божьего, живущего среди них.

Этот сад должен был распространяться, чтобы в него вошло все прочее, что было сотворено, а человек, особое тварное существо, должен был нести ответственность за осуществление этого замысла. Таким образом, человек был как бы посредником: он являл Бога миру и одновременно являл мир Богу. Именно на этом основано призвание человека. И это же, как о том говорит Новый Завет, составляет цель наших стремлений — саму цель человеческого существования. Если говорить языком Аристотеля, это тот telos, на который направлены наши усилия, хотя эта цель сильно отличается от того, что имел в виду философ. В христианском представлении добродетель есть путь, ведущий к этой цели. И как сама цель отличается от цели Аристотеля, так отличается и путь — хотя общее представление о том, что мы можем понять путь только в свете цели, остается прежним.

Мы живем под тенью главы 3 Книги Бытия, где говорится о бунте человека против Бога и Его замысла, и потому часто проходим мимо слов об этом поразительном призвании, потому что смотрим лишь на то, что случилось, когда человек начал злоупотреблять вверенной ему властью. Это нам слишком знакомо: запугивание и преследование, тирания, которая уродует человеческую жизнь, жизнь животных, жизнь всего мира, будь то частная тирания за закрытой дверью дома или общественная тирания международной политики и бизнеса (кого волнует процветание экологической системы, когда нужно делать деньги или победить противника в войне?) Мы также видим, что сегодня человек зачастую презирает Бога того сада, Бога, который создал человека по своему образу. Но та история, о которой постоянно вспоминали первые христиане, история, описанная в первых двух главах Бытия, говорит о том, что это не входило в изначальный замысел.

Бог поместил человека в сад, чтобы тот отражал Божий образ недавно созданному миру — зримое и реальное присутствие человека должно было воплощать в себе заботу Бога о саде и животных. И чтобы выполнить эту задачу, человек должен был сохранять постоянный контакт с Богом.

Человек злоупотребил доверенной ему властью, но при этом власть не утратила своего предназначения. Невыполненное призвание остается призванием. Вот почему другой ветхозаветный отрывок, на который первые христиане в своих текстах неоднократно ссылаются, снова говорит об этом призвании:

  • YHWH, Боже наш! как величественно имя Твое по всей земле!..
  • Когда взираю я на небеса Твои — дело Твоих перстов,
  • на луну и звезды, которые Ты поставил,
  • то что есть человек, что Ты помнишь его,
  • и сын человеческий, что Ты посещаешь его?
  • Не много Ты умалил его пред Ангелами:
  • славою и честью увенчал его;
  • поставил его владыкою над делами рук Твоих;
  • все положил под ноги его:
  • овец и волов всех, и также полевых зверей,
  • птиц небесных и рыб морских, все, преходящее морскими стезями.
  • YHWH, Боже наш! Как величественно имя Твое
  • по всей земле!
(Пс 8:2,4–10)

Несомненно, здесь мы слышим о величии задачи человека, о которой говорит глава 1 Книги Бытия, и эти слова вспоминали первые христиане, размышляя о призвании людей, на которое Евангелие Иисуса пролило новый свет. Такова цель подлинно человеческой жизни. Забудем о «счастье», мы призваны воссесть на тронах. Как к этому можно себя подготовить? С помощью добродетели в ее христианском понимании.

Мудрое правление человека Божьим миром — это фактически входит в «образ Божий», по которому мы созданы, и об этом нам еще предстоит поговорить позднее. По сути, слово «образ» не указывает на какие–то аспекты человеческой природы или характера, которые бы особым образом походили на свойства Бога. Как это показали многие авторы, оно скорее указывает на один обычай прошлого. Многие древние властители ставили свои статуи в отдаленных городах, где жили их подданные, чтобы напомнить людям, кто ими правит. Подобным образом и Бог поместил свое собственное изображение, человека, в свой мир, чтобы этот мир мог увидеть, кто им владеет. И не только увидеть, но и почувствовать. Поскольку этот Бог есть Бог щедрой, творящей, преизбыточной любви, Он делится своей властью, чтобы управлять миром, и хочет действовать через носителей Его образа, которых Он приглашает к радостному и свободному участию в осуществлении Его замысла. Да, многие вещи стали бы проще, если бы Бог решил действовать самостоятельно и без посредников. Но это не соответствовало бы Его характеру. А характер прямо связан с добродетелью; люди делают вывод: «Да, он такой человек» — на основе того, каким человек стал благодаря поведению, ставшему привычкой. Если такое привычное поведение, такое повседневные решения были окрашены мудростью, это можно назвать добродетелью. Иудейские и христианские авторы единодушно говорили о том, что эта мудрость человека отражает мудрость самого Творца.

Кем мы призваны быть

Древние христиане, основываясь на свидетельстве самого Иисуса, верили в то, что изначальный замысел о творении и о роли человека в нем был заново восстановлен в Иисусе, который вернул миру правление Бога. Деяния и слова Иисуса были однозначным — и не только теоретическим — ответом на вопрос «Как выглядел бы наш мир, если бы всем управлял Бог?» Отчасти, в соответствии с Книгой Бытия, этот ответ звучит так: мы увидели бы, как послушные люди, следуя за Послушным Человеком, действуют как управляющие, которым поручено заниматься творением, как они способствуют рождению нового творения и вбирают в себя славословия этого творения, чтобы принести их Создателю. Как ясно показывает весь Новый Завет, Иисус стал Послушным Человеком, который вобрал в себя хвалу творения и вернул миру спасительное правление Бога. Люди куда реже замечают еще одну вещь: Иисус здесь же призвал своих последователей к исполнению той же задачи.

От удивительных представлений первых христиан о конечной цели всех вещей захватывает дух: это новое небо и новая земля, обновление всего, новый Иерусалим, «сходящий от Бога с неба» (Откр 21:2), мир, заполненный радостью и справедливостью Бога Творца. И здесь уместно задать такой вопрос: какое место люди займут в этом мире, какую роль они там будут играть? Лишь в том случае, если мы дадим ответ на этот вопрос, мы сможем понять те добродетели, которые в настоящее время должны формировать наш характер. Для чего мы созданы и как мы можем учить язык грядущего мира здесь и сейчас?

Как мы уже видели, в самом начале Библии Бог поручил особое задание людям: они должны ухаживать за Божьим творением, чтобы оно возрастало и приносило плод. Самый последний эпизод Библии говорит о тех временах, когда это, наконец, совершилось — только еще более удивительным образом. Нам следует выкинуть из головы расплывчатые и бледные представления о «небесах» как о месте, где люди только наслаждаются покоем и поклоняются Богу. Отложим в сторону также знаменитые слова из Вестминстерского исповедания, говорящие о том, что в итоге люди будут «славить Бога и вечно наслаждаться Им» (это положение, разумеется, совершенная правда, но это не вся правда, если вспомнить, что об этом говорит Писание). Новое небо и новая земля потребуют нового призвания и новых задач, которые станут конечным осуществлением всего того, что было поручено человеку изначально. Поняв это, мы сможем увидеть, что христианское поведение, как оно представлено в Новом Завете, — это не попытка соблюдать ряд древних и явно случайных правил и не движение по течению, когда мы «поступаем естественно», но изучение — в нынешней жизни — иного языка, чтобы мы могли свободно говорить на нем в новом Божьем мире.

В самой последней главе Библии мы увидим, что в центре жизни обновленного человечества в мире нового Божьего творения стоят два важнейших действия:

…Престол Бога и Агнца будет в нем [новом городе], и рабы Его будут служить Ему. И узрят лице Его, и имя Его будет на челах их. И ночи не будет там, и не будут иметь нужды ни в светильнике, ни в свете солнечном, ибо Господь Бог освещает их; и будут царствовать во веки веков

(Откр 22:3–5).

Поклонение и царствование — вот каково двойное призвание нового народа в новом городе. И эта тема настолько важна для автора последней книги Библии, что он говорит об этом снова и снова, не менее четырех раз, если не считать уже приведенную выше цитату, самую последнюю в Откровении:

Ему, возлюбившему нас и омывшему нас от грехов наших Кровию Своею и соделавшему нас царями и священниками Богу и Отцу Своему, слава и держава во веки веков, аминь

(Откр 1:5–6).

Побеждающему дам сесть со Мною на престоле Моем, как и Я победил и сел с Отцем Моим на престоле Его

(Откр 3:21).

И поют новую песнь, говоря: достоин Ты взять книгу и снять с нее печати, ибо Ты был заклан, и Кровию Своею искупил нас Богу из всякого колена и языка, и народа и племени, и соделал нас царями и священниками Богу нашему; и мы будем царствовать на земле

(Откр 5:9–10).

И я увидел престолы и сидящих на них, которым было дано судить, и души обезглавленных за свидетельство Иисуса и за слово Божие, а также тех, которые не поклонились ни зверю, ни образу его, и не приняли клейма на лоб и на руку свою. И они ожили и царствовали со Христом тысячу лет… Это — воскресение первое. Блажен и свят имеющий участие в воскресении первом: над ним вторая смерть не имеет власти, но они будут священниками Бога и Мессии, и будут царствовать с Ним тысячу лет

(Откр 20:4, 6).

Здесь все совершенно однозначно. Книга Откровение, которой часто пренебрегают, потому что она кажется мрачной, странной и жестокой, говорит не только об обновлении и радости всего творения, но и о том, что люди в этом мире будут возносить хвалу всего творения его Создателю и будут осуществлять Его правление, Его господство, Его мудрое владычество над миром в соответствии с изначальным замыслом Бога о человеке, носящем его образ. Люди станут священниками и царями и будут собирать в себе хвалу всего творения и осуществлять власть Бога и Агнца.

«Священники и цари». Эти слова в нашем уме ассоциируются с устаревшими формами придворной жизни, с царскими роскошными одеяниями и с пышными ритуалами. Дистанция (в данном случае — историческая) придает этим вещам своеобразное обаяние — но, возможно, одновременно и пугает. Действительно ли мы хотим оказаться в таком архаичном мире с его костюмированными процессиями, отражающими аристократическую честь и официальную религию?

Не стоит бездумно отбрасывать эти образы, а чтобы лучше их понять, посмотрим, на какую реальность они указывали. Это выражение — во всяком случае, в библейском контексте — говорит о призвании Израиля. После Исхода Бог повел недавно освобожденный народ к горе Синай, где Израилю был дарован Закон. Бог сам заново определил призвание своего народа, указывая этим на удивительное будущее:

Вы видели, что Я сделал Египтянам, и как Я носил вас как бы на орлиных крыльях, и принес вас к Себе; итак, если вы будете слушаться гласа Моего и соблюдать завет Мой, то будете Моим уделом из всех народов, ибо Моя вся земля, а вы будете у Меня царством священников и народом святым…

(Исх 19:4–6; см. Ис 61:6).

Царство священников? Возможно, если вы знакомы с библейской историей, вы привыкли думать, что израильтяне в древности (на определенном этапе) имели у себя царей, начиная с Саула и Давида и до дней Вавилонского плена, после чего от царского дома осталась лишь бледная тень, а также имели священников, потомков Аарона, брата Моисея, из колена патриарха Левия. Мы не привыкли думать обо всем народе Израиля как о «царстве священников», как если бы весь этот народ получил — или хотя бы должен был получить по замыслу Бога — такую двойную роль: стать царями и священниками. Похоже, это призвание было погребено под другими наслоениями или забыто на протяжении долгой и нередко мрачной истории Израиля после Исхода. Однако оно продолжало существовать в коллективной памяти народа. И в Новом Завете оно неожиданно снова вышло на поверхность.

Это призвание также коренится в первых двух главах Книги Бытия. Если мы перечитаем эти главы с точки зрения развитого иудаизма времен Вавилонского плена и далее — а большинство ученых считает, что основная масса ветхозаветных текстов приняла свою нынешнюю форму именно в тот период, — то увидим, что человек был поставлен Богом не только чтобы «царствовать» (владычествовать над творением, как о том говорится в том месте Книги Бытия, которое мы уже рассматривали), но и чтобы быть «священником». Человек был призван одновременно и осуществлять в мире мудрое правление Бога, и выражать Творцу от имени творения преданность и хвалу через любовь, слова и осознанное послушание. Это призвание всех людей быть царями и священниками состоит в следующем: они должны стоять на границе между Богом и Его творением, внося в мир Божий мудрый и милостивый порядок и принося Создателю радость и хвалу от имени Его творения.

Именно об этом говорится в Откровении. И контекст, в котором книга говорит об этом призвании быть царями и священниками, весьма красноречив.

Во–первых, когда Иоанн в главах 4 и 5 описывает видение, в котором воинство небесное поклоняется Богу и Агнцу, он во многом использует образы «тронного зала» — того места, где император или великий монарх, окруженный свитой, устраивает официальные приемы. Некоторые библеисты считают, что Иоанн с помощью этой сцены намеренно желал поставить под сомнение величие кесаря (или какого–то иного земного монарха). Это подлинное царствование, которое осуществляется через закланного Агнца и его последователей, идущих путем смирения и страданий.

Во–вторых, «новый Иерусалим» в главах 21 и 22, похоже, во многом подобен Храму. В новом городе нет отдельного храма по той причине, что сам этот город есть Храм — сказать точнее, тот самый подлинный Храм, на реальность которого с самого начала указывал Храм в земном Иерусалиме. Об этом свидетельствуют его размеры и украшения города, а также правила о его святости (21:8, 11–21, 27; 22:3, 15). Вот, говорит Иоанн, та реальность, предчувствие которой давали Эдемский сад и затем древний Иерусалимский храм.

Это место, где обитает живой Бог, то место, откуда берет начало исцеляющая река, которая орошает и очищает весь мир (22:1–2). Здесь цари и священники обитают в тронном зале и в Храме. Такова конечная цель, telos, человеческой жизни.

Читая описание города–храма в двух последних главах Откровения, мы можем заметить две важные особенности. Во–первых, это место, где Бог наконец–то все исправил. Он навел порядок и устранил все дурное, Он отер всякую слезу с глаз (21:4) и удалил все то, что разрушает и уродует человеческую жизнь (21:8). А во–вторых, этот город наполнен необычайной красотой (21:11–21). Описание драгоценных камней и украшений перекликается со многими другими библейскими текстами (включая Исх 26–28, 2 Пар 3 и Ис 60), где говорится о славе и красоте Бога, которую отражают, соответственно, скиния в пустыне, Храм Соломона и новый Храм мессианской эпохи. В Библии редко используется слово «красота», и о ней чаще всего говорится там, где речь идет о славе присутствия Бога как во всем творении, так и, еще сильнее и ярче, в «малом мире» Храма и его украшений. Бог, исправляющий весь мир, и Бог, являющий свою славную красоту, — две эти темы крайне важны для верного понимания той «цели», на которую, по мысли христиан, указывают все человеческие добродетели.

И мы не должны обойти вниманием и еще одну важную вещь: и Откровение, и другие книги Нового Завета говорят о том, что эту конечную цель мы можем предчувствовать уже в нынешней жизни. Видение, описанное в главе 5 Откровения, говорит не о конечной цели, не о teios, но о небесном измерении нынешней земной жизни. И здесь мы видим церковь, которая, в процессе поклонения, приносит Богу в виде членораздельной речи ту хвалу, которая наполняет все творение. В Откровении 4:6–9 мы видим, как животный мир прославляет Творца, а со стиха 10 этой же главы и через всю главу 5 этот гимн хвалы подхватывает церковь — и она уже использует ключевое слово ибо, «потому что». Творец достоин хвалы, потому что Он все сотворил (4:11); Агнец достоин взять свиток и снять с него печати, потому что он совершил нечто великое своей смертью (5:9).

Это видение говорит о конечном предназначении искупленного человечества, которое можно предвосхищать уже в нынешней жизни. В Новом Завете эта конечная цель не сводится просто к eudaimonia или чему–то подобному. Это не эгоцентричное совершенство характера, позволяющее человеку крепко стоять на своих ногах и быть неким одиноким героем. Первые христиане ставили под вопрос философскую традицию, начатую Аристотелем, причем они также утверждали, что жизни должна придавать форму ее конечная цель, однако предлагали ориентироваться на иную цель. И эта цель прямо соответствует той изначальной задаче, для исполнения которой, согласно первым двум главам Бытия, человек и был создан, той задаче, которая, согласно Книге Исхода, была призванием Израиля. Это задача стать «царственным священством», посредниками, которые вносят в мир мудрое правление его Творца и от имени творения воздают хвалу тому же Творцу. И если мы хотим понять добродетель — и заранее выучить тот язык, на котором нам надлежит говорить в новом Божьем мире, — мы прежде всего должны помнить об этой задаче. Поклонение и управление миром по доверенности от Бога, которые порождают справедливость и красоту, — вот два главных аспекта призвания искупленных Богом людей. И те привычки сердца, ума и поведения, которые нам следует приобрести, должны постепенно, шаг за шагом, превращать нас в людей, которые, в силу приобретенной «второй природы» под названием «добродетель», готовы свободно и радостно взяться за выполнение этих задач.

Бог, Храм, мир и мы

В Новом Завете есть и еще один отрывок, который недвусмысленно говорит о том же самом призвании с прямой ссылкой на главу 19 Книги Исхода. Это вторая глава Первого послания Петра. Бог, говорит автор этого послания, в Иисусе и через него воздвиг новый Храм, который сложен не из камней и извести, но из живых людей. Чтобы лучше понять, что это значит, нам стоит сначала уяснить, что для иудеев значил Храм в Иерусалиме.

Даже в библейском повествовании о сотворении мира мы найдем намеки на Храм. Или можно сказать и так: когда сооружался Храм (или его предшественница — скиния в пустыне), он был задуман как «микрокосм», «малый мир», вселенная в миниатюре. Его архитектура и утварь, украшения и одеяния священников должны были представлять всю необъятную вселенную. Все это делалось потому, что Храм должен был стать местом обитания Творца, Бога Израилева, где Он будет жить среди своего народа. Служение священников Храма должно было воплощать обетование Бога, который в один день обещал наполнить своим присутствием и славой все творение и который уже сейчас делает это в малых масштабах в одном определенном месте и одном здании. Но в этом участвовали не только священники. Храм проектировали, строили, освящали, а позднее и очищали израильские цари. Так что в Храме осуществлялись два призвания — священническое и царское.

Храм был воздвигнут вовсе не как надежное священное место, куда можно убежать от мира, чтобы наслаждаться там присутствием Бога, оградившись от людских пороков. Храм указывал на будущее — на то, что Бог намерен совершить со всем творением. Когда присутствие Божье наполняло Его дом, это было знаком, предвосхищающим Его окончательный замысел наполните весь мир своей славой, своим присутствием и любовью. В главе 19 Книги Исхода Бог сначала сказал израильтянам, что Ему принадлежит весь мир, а уже потом сказал, что Израиль станет Его особым народом, которому поручено особое служение в этом мире, подобным образом создание скинии в пустыне и Храма в Иерусалиме было поразительным предвозвещением куда более масштабных грядущих событий.

Таким образом, в Ветхом Завете присутствие и обитание Бога в Храме постоянно указывает на подобное Его присутствие и обитание во всем мире. И похоже, сами древние израильтяне понимали, что Храм в лучшем случае был временным и несовершенным выражением той реальности, на которую он указывал, потому что даже и сами небеса не могут вместить Бога (об этом говорят следующие тексты: Исх 24:16; 29:42–43; 40:34, Числ 14:21, 3 Цар 8:10–11, 27, 2 Пар 2:6; 5:13–14; 6:18; 7:1, Пс 71:19, Ис 6:3; 11:9; 35:1–2; 40:5; 58:8; 60:1–2; 66:1–2, Иер 23:24, Иез 10:4, Авв 2:14, а также апокрифические произведения эпохи Второго храма, например, 2 Мак 2:8; 3 Мак 2:13; Прем 1:7; а в Новом Завете — Деян 7:47–50.) То же самое касается обетовании о Святой земле: Храм стоял в самом центре земли, которую Бог обещал даровать Аврааму, а сама эта земля указывала на нечто большее — на владычество Бога над всем творением. Как, в соответствии с некоторыми иудейскими мыслителями того времени, утверждает Павел, обетование Аврааму говорило о том, что он должен унаследовать не какую–то ограниченную территорию, но весь мир (Рим 4:13).

Если посмотреть в более широкой перспективе на маленькую картинку, где древний Израиль размышляет о Боге, Храме, Святой земле и обо всем мире, что мы увидим? Мы увидим неспешный ход великой истории: Бог Творец создает прекрасный мир и поручает человеку мудро им править и вбирать в себя его благодарность и хвалу; человечество бунтует и теряет способность выполнить эту задачу, так что великий замысел остается неосуществленным; затем Бог призывает одно семейство, чтобы через него этот проект снова мог воплощаться в жизнь, и дает ему задачу, которая по большому счету отражает изначальную задачу, поставленную перед первым человеком; этот Бог, вступив в отношения Завета со своим народом, дает ему определенное место и средства, которые таинственным образом позволяют заранее предвосхитить этот замысел — наполнить весь мир славным присутствием Божьим; так возникают установления (властители, священство), через которые этот надежно охраняемый символ должен родиться, развиваться и стать действенным; и не в последнюю очередь это глубокие падения народа, о которых постоянно говорили пророки, падения, приведшие к разрушению самого Храма.

Ветхий Завет постоянно говорит об этой истории властителей и священников, в частности в параллельных местах Книг Царств и Паралипоменон, причем первые уделяют больше внимания вождям, а вторые — священникам. Но эта история в рамках всех ветхозаветных книг указывает на будущее, она все время ставит вопросы. Что Бог Творец намерен совершить теперь? Что станет с Израилем и его призванием? И что станет с призванием человечества? Как исполнять призвание «царственного священства», которое отражает замысел Творца обо всем мире?

Весь Новый Завет написан для того, чтобы дать ответ на эти вопросы с самых разных точек зрения. И в центре всего стоит одно потрясающее утверждение, на котором основано наше понимание добродетели: те, кто принадлежит Иисусу Мессии, должны стать «царями и священниками, служащими нашему Богу». Замысел об Израиле достиг своего завершения, а замысел о человечестве снова начал осуществляться, когда Божий народ сам стал «новым Храмом»:

И сами, как живые камни, устрояйте из себя дом духовный, священство святое, чтобы приносить духовные жертвы, благоприятные Богу Иисусом Христом… Но вы — род избранный, царственное священство, народ святой, люди, взятые в удел, дабы возвещать совершенства Призвавшего вас из тьмы в чудный Свой свет

(1 Петр 2:5, 9).

Здесь, как и во многих других новозаветных текстах, Петр вспоминает о призвании Израиля и провозглашает, что оно было осуществлено. Оно было осуществлено в первую очередь в самом Иисусе, Мессии Израиля, но это призвание распространяется и на всех тех, кто следует за ним и принадлежит ему. Иисус стал единственным истинным «живым камнем», а его последователи — те «живые камни», из которых будет построен истинный Храм, место присутствия Бога во всем мире, и они должны возвестить миру о могущественных спасительных деяниях Божьих и начать распространять мессианскую власть Иисуса над всем миром. Вот что значит быть «царственным священством».

Другие части Первого послания Петра ясно говорят о том, как не следует понимать это призвание. Это не значит, что последователи Иисуса станут «правителями мира» или хотя бы местными властями в привычном смысле этого слова. Мы знаем, что в первые века иные правительственные чиновники обращались в христианство, но никто не видел здесь какого–то важного знака, предвосхищающего наше призвание стать «царями и священниками» в будущем мире. Прямо наоборот. Первое послание Петра наполнено предупреждениями относительно гонений и наставлениями для тех, кто уже страдает от них. И в каком–то смысле — хотя автор этого прямо не объясняет — именно такой статус первых христиан, отвергаемых миром, но живущих в святости и надежде, показывает, как должно выглядеть это «царственное священство». Именно таким образом, через властное свидетельство, мессианское правление Иисуса входит в мир. Весть о том, что Иисус — распятый Иисус! — стал истинным Господом мира, церковь лучше всего передает тогда, когда следует по его стопам (2:21–23).

Человек как проект Бога

Теперь, познакомившись с тем, что говорят о призвании Откровение и Первое послание Петра, обратимся к паре других ключевых текстов Нового Завета, где говорится о том же. Первый из этих текстов стоит в середине столь «густого» по смыслу пассажа, что мы рискуем просто не уловить его сути.

В этом отрывке Павел подводит итоги первым четырем главам Послания к Римлянам, строя тем самым основание для последующих четырех глав — чтобы первые восемь глав, в свою очередь, стали надежным основанием для того, что он намерен сказать в главах 9–16. И потому пассаж, о котором мы говорим, — это не отступление от темы и не сделанное мимоходом замечание, но отрывок, тесно связанный с представлениями Павла в целом и с ходом его мысли в данном послании. Он здесь крайне важен. В нем Павел как бы взбирается на высокую гору, откуда можно окинуть взором весь пейзаж замысла Бога с первых дней до его окончательного воплощения.

Для этого Павел противопоставляет Адама, первого человека, получившего великое повеление от Бога, но не выполнившего его из–за своего непослушания, Иисусу Христу, который послушно исполнял спасительный замысел Бога и тем самым искупил все человечество. Другими словами, Павел говорит, что мы, последователи Иисуса, ныне призваны стать подлинными людьми. Вот как это место звучит:

Посему, как одним человеком грех вошел в мир, и грехом смерть, так и смерть перешла во всех человеков, потому что в нем все согрешили. Ибо и до закона грех был в мире; но грех не вменяется, когда нет закона. Однако же смерть царствовала от Адама до Моисея и над несогрешившими подобно преступлению Адама, который есть образ будущего.

Но дар благодати не как преступление. Ибо если преступлением одного подверглись смерти многие, то тем более благодать Божия и дар по благодати одного Человека, Иисуса Мессии, преизбыточествуют для многих. И дар не как суд за одного согрешившего; ибо суд за одно преступление — к осуждению; а дар благодати — к оправданию от многих преступлений

(5:12–16).

И затем, через один стих, Павел торжественно возвещает о победе:

Посему, как преступлением одного всем человекам осуждение, так правдою одного всем человекам оправдание к жизни. Ибо, как непослушанием одного человека сделались многие грешными, так и послушанием одного сделаются праведными многие

(18–19).

Конечно, это сложный отрывок, густо наполненный смыслом. Однако, я думаю, в принципе мы можем понять, что здесь говорит Павел. Адам был призван к великим делам, но его непослушание не позволило их осуществить. И вот приходит Иисус Христос, чтобы устранить возникший беспорядок и снова ввести в действие неосуществленный проект с участием человека, и поскольку он послушен этому призванию, ему удается это совершить. Читатель может этого не заметить.

Павел не просто противопоставляет Адама Иисусу Христу. Он также сопоставляет непослушание Адама с послушанием Иисуса Христа с точки зрения их влияния на статус и задачи человека. Я сильно подозреваю, что большинство христиан в нынешнем мире не рассматривало свои задачи с этой точки зрения и, возможно, просто не готово к этому. Тем не менее в том стихе, который мы пропустили, Павел говорит нечто неожиданное для многих: он утверждает, что посредством Иисуса Христа люди не просто спасены, но и получили власть над новым Божьим миром:

Ибо если преступлением одного смерть царствовала посредством одного, то тем более приемлющие обилие благодати и дар праведности будут царствовать в жизни посредством единого Иисуса Мессии

(5:17).

Тем более будут царствовать! Что он говорит и почему говорит?

Эти слова Павла, наряду с текстами Откровения, красноречиво показывают нам, что христианские представления о подлинно человеческом существовании далеко выходят за рамки «счастья» Аристотеля и касаются совершенно иной сферы. Аристотель мечтал о таком мире, где люди, воспитавшие в себе добродетели, будут определять политический строй античных греческих городов. Апостол Павел говорит о мире, в котором люди примут на себя ответственность за все творение. Фактически он указывает на изначальный замысел о человеке. Вот откуда нам следует начинать, если мы хотим понять, как сделать «человечность» искусством, которое можно осваивать, языком, который можно изучать, целью, telos, к которой мы можем действительно приближаться здесь и теперь.

Павел здесь пользуется богатствами древней иудейской традиции, основанной на стихах 26–28 главы 1 Книги Бытия. Иисус Христос восстановил неосуществленный проект с участием человека — а на самом деле совершил нечто большее. С самого начала этот проект, осуществляемый через человека, был предназначен для всего мира. В Иисусе Мессии Бог исправил последствия роковой ошибки первых людей, съевших плод с дерева познания добра и зла, но он сделал нечто большее. Он дал людям, по меньшей мере, почувствовать вкус плода дерева жизни. Вот что произошло через воскресение Иисуса, и именно поэтому в уже затронутой нами главе 22 Откровения мы увидим древо жизни, растущее у реки, которая берет начало из города (22:1–2). В Иисусе Христе и через него люди должны стать такими, какими они были задуманы изначально. И мы можем описать этот замысел одним–единственным словом — «слава».

Говоря о мудром владычестве людей над творением, Библия обычно называет такое владычество «славой». Это не какое–то качество, которым конкретный человек может обладать или не обладать — как блеск, высокий статус, что–то, достойное восхищения. Слава — это активное качество. Это славное владычество человека, которое ведет, в соответствии с замыслом Бога, к процветанию мира и процветанию людей. И на самом деле, это — «слава Божия», указывающая на чин и статус людей, которые действительно отражают Бога миру, так что через них любящее и мудрое правление Бога Творца начинает властно действовать в рамках творения, передавать ему жизнь.

Более того, эта тема опять же прямо связана с Храмом. В момент Вавилонского изгнания слава YHWH покинула храм и уже туда не возвращалась. Но пророки предсказывали ее возвращение, и это обетование звучит в таких текстах, как Ис 40:3–5; 52:7–10, Иез 43:1–9, Зах 2:10–12, Мал 3:1–4. Ад, говорит Павел, из–за греха люди потеряли «славу Божию» (3:23); но теперь, согласно обетованию, она будет восстановлена, поскольку искупленные люди получили «доступ к благодати», подобно священникам, которые могли входить в святое святых, и потому могут прославлять «надежду славы Божией» (5:2). Именно это Павел торжественно провозглашает в Послании к Римлянам 5:17.

И что же происходит в результате? Стихи 1–2 главы 5 Послания к Римлянам служат введением к пассажу, где Павел, несомненно, видит в конечной будущей цели основу для формирования характера в настоящем. Мы радуемся, говорит он, нашим страданиям, зная, что скорбь рождает терпение, а терпение рождает испытанный и закаленный характер, а характер рождает надежду — и эта надежда нас не разочарует, потому что любовь Божья излилась в сердца наши Духом Святым (5:3–5).

Этот «густой» отрывок, каких немало у Павла, собирает воедино несколько важнейших и связанных между собой тем. Это слова о новом Храме, наполненном славой Бога и (через Духа) Его присутствием. Это слова о новом человечестве, призванном в своей жизни предвосхищать грядущее «царственное священство», формируя соответствующий характер. И это слова о живом Боге, воздвигшем свой «новый Храм» через Иисуса Христа и наполнившем его своим присутствием.

Таким образом, искупленное человечество примет участие в «царствовании» Иисуса Христа над новым миром. Но к чему приведет это «царствование»? К обновлению всего мира — не менее того! Следующие три главы Послания к Римлянам описывают великую историю (впервые упомянутую в главе 5, в резюме предыдущих четырех глав), которая строится по образу Исхода из Египта, в контексте которого впервые и прозвучали слова о «царственном священстве», — это история освобождения из рабства, после чего люди, наконец, могут стать людьми в подлинном смысле этого слова. И когда это происходит, снова начинает осуществляться изначальный замысел обо всем творении. И вот наступает кульминация: когда человечество окончательно восстановлено, во всей полноте восстанавливается и творение, так что вместо «рабства» распаду и тлению оно обретает «свободу славы детей Божиих» (8:21). Другими словами, когда Божьи дети, искупленное человечество, «прославятся» и снова (как было задумано изначально) в послушании начнут править миром, все творение испустит великий вздох облегчения и станет таким, каким всегда потенциально могло бы быть, но каким не могло стать из–за того, что человек не смог управлять им со «славой». И подводя итоги, Павел здесь возвращается к сказанному в 5:17 (что получившие дар праведности будут царствовать): «кого [Бог] оправдал, тех и прославил» (8:30). «Прославить» здесь примерно значит «вручить им славную власть над миром».

Вот в чем заключается наша надежда. Когда Бог освободит от плена все творение, искупленные люди примут участие в мудром и целительном владычестве надо всем миром, для чего человек и был создан Богом изначально.

Хорошо. Если такова цель, ради которой мы были созданы, telos (повторю: обратите внимание, как это далеко от представлений Аристотеля о «счастье» — и как резко это отличается от якобы «христианских» представлений о бесплотном блаженстве!), перед нами встают новые вопросы. Каким образом мы можем предчувствовать эту «славу» в нынешнее время? И как нам усваивать сегодня те навыки ума и сердца, которые помогут нам смотреть в сторону грядущего «царствования»? Мы поговорим об этом подробнее в свое время, а пока лишь обратим внимание на те два ясных ответа, которые дает на это Павел в непосредственном контексте Послания к Римлянам. Мы предвосхищаем грядущее «царствование в славе» не тогда, когда (как думают иные скептики) учимся навыкам руководителя — давить на других своим авторитетом, начальствовать, подавлять сопротивление. Павел упоминает две совершенно иные вещи: это святость и молитва.

Во–первых, путь к славе, о которой Павел размышлял в только что рассмотренном нами отрывке, — это нелегкий путь отвержения себя, то есть путь святости:

Итак, братия, мы не должники плоти, чтобы жить по плоти; ибо если живете по плоти, то умрете, а если духом умерщвляете дела [тела], то живы будете. Ибо все, водимые Духом Божиим, суть сыны Божий. Потому что вы не приняли духа рабства, чтобы опять жить в страхе, но приняли Духа усыновления, Которым взываем: «Авва, Отче!» Сей самый Дух свидетельствует духу нашему, что мы — дети Божий. А если дети, то и наследники, наследники Божий, сонаследники же Христу, если только с Ним страдаем, чтобы с Ним и прославиться

(8:12–17).

Вот в чем суть дела. Цель всего — это «прославление» детей Божьих, которая, как мы видели, позволяет им управлять творением, давая ему искупление. Но путь к этой цели — это путь свободы детей Божьих. Здесь Павел сознательно указывает на историю Исхода, на те времена, когда Израиль — «сын и первенец Божий» — был избавлен из рабства и когда сам Бог повел его через пустыню к обещанному «наследию».

И во время этого путешествия народ израильский иногда сталкивался с искушением вернуться в Египет, в дом рабства. Но израильтянам нужно было преодолевать это искушение. И они проделали путь в Землю обетованную, куда их вел сам Бог.

То же самое относится к народу Мессии, который стал его сонаследником. Бог обещал Мессии, что его наследием станет весь мир (Пс 2:8 — еще одно место Писания, драгоценное для Павла). И теперь это «наследие» — весь мир — Мессия разделит со всеми своими людьми. Именно об этом говорят стихи 18–30 главы 8 Послания к Римлянам. Но они призваны стать свободными людьми, распространяющими свободу вокруг себя, а потому им нужно научиться жить как свободный народ Божий, отказавшись от рабских привычек — да, рабство связано не только с физическим состоянием, но и с привычками ума — и научившись искусству ответственной свободной жизни. Можно сказать о том же другими словами: если эти люди возьмут на себя ответственность за освобождение всего творения, они должны предвосхищать это будущее, приняв на себя ответственность в нынешнее время за освобождение той части творения, которая в наибольшей степени им подвластна — а именно, своих собственных тел.

Обратите внимание на то, как Павел незаметно меняет слова. Для него «плоть» всегда имеет негативный оттенок, указывая либо на подверженность нынешней природы распаду и тлению, либо на бунт человека против Бога, а иногда на то и другое вместе. Следовательно, жить «по плоти» — это жить в состоянии бунта, что естественным образом влечет за собой смерть (не как случайное наказание, но как логичное завершение соответствующего образа жизни). Но Бог намерен избавить «тело» от смерти, о чем говорится в 8:11 («Если же Дух Того, Кто воздвиг Иисуса из мёртвых, живет в вас, то Воздвигший из мёртвых Христа Иисуса оживотворит и смертные тела ваши Духом Своим, живущим в вас»). Чтобы это произошло, дела «тела», на которые его естественным образом склоняет «плоть» — другими словами, дела, порожденные рабским бунтом против освобождающего Бога, — должны быть умерщвлены. И похоже, именно это происходит, когда христиане страдают вместе со страдающим Мессией.

Таким образом, telos, «цель», сводящуюся к нашему «прославлению» над всем творением, мы предчувствуем сегодня, когда оставляем рабские привычки ума, сердца и тела и заменяем их привычками свободных людей — и эти новые привычки позволяют нам и участвовать в Божьей свободе, и нести эту свободу миру. Примерно так Павел понимает смысл святости или освящения — обучения в настоящем тем привычкам, которые предвосхищают окончательное будущее. Но мы можем предчувствовать это освободительное владычество обновленного человечества над Божьим миром также и через молитву.

Все творение, говорит Павел, стонет и мучается родовыми муками, ожидая рождения нового творения из утробы старого (8:22). И мы сами, живущие в творении, стонем, ожидая «усыновления, искупления тела нашего» (8:23). Но именно теперь, когда мы жаждем почувствовать грядущее «прославление», Дух также действует в нас, стеная «воздыханиями неизреченными», и это дает нам возможность, хотя мы и не знаем, о чем нам нужно молиться, участвовать в ходатайстве за весь мир (8:26–27). Это по своей сути священническое призвание, когда мы предстоим перед Богом, держа в сердцах все творение, здесь соединяется с царственным владычеством как один из важнейших аспектов последнего. Этот отрывок дает нам самое странное, но и самое мощное во всем Новом Завете свидетельство о христианском понимании молитвы: нечленораздельные стоны, которые мучительнее всего передают боль мира, возносимые, благодаря участию Духа, к самому Богу Творцу. В настоящее время — это важнейшая часть призвания человека. Усвоение этого языка — вторая ключевая привычка, которая прокладывает путь к конечной цели — к призванию «царственного священства».

Иными словами, мы сегодня предчувствуем грядущую славу не в господстве над творением, когда мы воображаем себе, что уже стали его хозяевами и вольны насиловать его и подчинять своей воле. Скорее, это происходит в смиренной, по образу Христа и направляемой Духом молитве, такой молитве, в которой любовь Божья изливается в наши сердца Святым Духом (5:5), что дает нам чудную и почти невероятную надежду, которая одновременно прочна и непоколебима (5:1–5; 8:28–30). Так, в середине величайшей главы своего величайшего послания Павел говорит о том, как мы сегодня можем предвосхищать будущую надежду. Вот на чем основана добродетель. Надежда состоит в том, что все те, кто «во Христе» и в ком обитает Дух, в будущем воцарятся во славе над всем творением, снова взявшись за ту задачу, которую Бог доверил человеку в главе 1 Книги Бытия и псалме 8, и став участниками наследия и завершительного освободительного труда Мессии, о чем говорит псалом 2. И эту цель, telos, мы должны предвосхищать уже ныне, сформировав у себя привычки святости и молитвы.

Если Павел именно так понимает грядущее «царствование» и его странное предвосхищение в настоящем, то мы увидим, что рядом с этим в его посланиях постоянно говорится о Духе, который «обитает» в сердцах и жизни верных, вдохновляя их на те же самые святость и молитву, те же любовь и надежду. Но тема «обитания» Духа (см. Рим 8:5–11, Еф 3:17) в представлениях Павла неразрывно связана с церковью, народом Христа как «новым Храмом» — об этом говорится в 1 Кор 3:10–17, 6:19–20 и Еф 2:11–22. Как раньше Бог Израилев «обитал» в старом Храме (или в его предшественнице — скинии в пустыне), ведя свой народ из Египта к Земле обетованной, так теперь Дух этого Бога обитает в Его народе и ведет его из прежнего рабства к грядущей окончательной свободе. Таким образом, этот Дух делает Божий народ общиной священников, которые воздают ему поклонение от лица творения, и тот же Дух делает Божий народ правителями, которые вносят в мир Божий мудрый и целительный порядок.

И как мы увидим, без Духа формировать добродетели невозможно. Первые христиане отнюдь не думали, что могут, полагаясь лишь на собственные силы, справиться с этой задачей. И здесь проходит одна важнейшая разделительная линия по всем дискуссиям о добродетели. Добродетельный муж, по мнению Аристотеля, должен был гордиться характером, который он в себе сформировал, тогда как классические христианские представления на эту тему выражают слова Павла: «Не я, впрочем, а благодать Божия, которая со мною» (1 Кор 15:10).

Главные действующие лица на Страшном суде

Три следующих новозаветных текста восполнят картину будущего, задуманного Богом, и того, как его можно предвосхищать в настоящем. Во–первых, мы снова обратимся к одному отрывку из посланий Павла, который, как я полагаю, настолько не вписывается в ожидания большинства современных читателей, что они молча проходят мимо него и быстро о нем забывают:

Как смеет кто у вас, имея дело с другим, судиться у нечестивых, а не у святых? Разве не знаете, что святые будут судить мир? Если же вами будет судим мир, то неужели вы недостойны судить маловажные дела? Разве не знаете, что мы будем судить ангелов, не тем ли более дела житейские? А вы, когда имеете житейские тяжбы, поставляете своими судьями ничего не значащих в церкви. К стыду вашему говорю: неужели нет между вами ни одного разумного, который мог бы рассудить между братьями своими?

(1 Кор 6:1–5).

Как это часто бывает, когда Павел говорит: «Разве вы не знаете?..» — что он здесь повторяет дважды в двух соседних стихах, — нам хочется ответить: «Нет, мы действительно этого не знаем!» Но слова Павла достаточно однозначны. Наступит день суда, когда будут раскрыты тайны всех сердец (Рим 2:1–16; 14:10, 1 Кор 4:5, 2 Кор 5:10 и т.п.). Место верховного судьи там займет Иисус (Рим 2:16, Деян 17:31). Но, похоже, какую–то роль на этом суде будут исполнять и «святые», Божий народ в целом. И приведенный отрывок показывает, что, по мнению Павла, эта истина должна быть прекрасно знакома христианам Коринфа.

Почему? Вероятно, потому, что Павел, подобно большинству других первых христиан, совершенно серьезно относился к седьмой главе Книги пророка Даниила:

Потом примут царство святые Всевышнего и будут владеть царством вовек и во веки веков… И суд дан был святым Всевышнего, и наступило время, чтобы царством овладели святые… Царство же и власть и величие царственное во всей поднебесной дано будет народу святых Всевышнего, которого царство — царство вечное, и все властители будут служить и повиноваться ему

(Дан 7:18, 22, 27).

В оригинальном контексте это пророчество решительно утверждает, что иудеи (или их верный остаток) получат власть над царствами мира после ужасных страданий, которые причинят им «звери». Как стали понимать это пророчество первые христиане?

Самый основной ответ очевиден: это совершилось в Иисусе Христе, который был оправдан и возвеличен Богом после своего страдания от рук нечестивых. Во всяком случае, так это понимали евангелисты, которые отметили, что Иисус называл себя «Сыном Человеческим» (например, см. Мк 14:62). Это выражение вызывает споры, но у меня нет никаких сомнений в том, что за этим выражением стоит видение Даниила, в котором участвует «как бы Сын человеческий» (7:13).

Но уже первые христиане понимали, что это относится не только к Иисусу, но и ко всему его народу. Множественное число, используемое в главе 7 Книги пророка Даниила (когда речь идет о «святых Всевышнего», которые получат царскую власть), употребляли и первые христиане (за исключением авторов Евангелий, которые говорили в единственном числе об Иисусе), так что даже запутавшиеся и неразумные коринфяне знали, что они будут участвовать в обещанном «владычестве», будут судить мир на суде Мессии. И это позволяло Павлу думать, что, по крайней, мере кто–то из них способен действовать как мудрый судья уже в нынешнее время. То, что должно произойти в грядущем, говорит он, нам следует предвосхищать в настоящем. Или, по меньшей мере, церковь должна к этому стремиться. Не обращайтесь к языческим судьям, говорит Павел. Суд может вершить один из вас. В конце концов, в новом Божьем мире вы станете судьями.

Это поможет нам лучше понять другой отрывок, также из Первого послания Коринфянам, где Павел с глубокой иронией упрекает свою аудиторию в надменности:

Ибо кто отличает тебя? Что ты имеешь, чего бы не получил? А если получил, что хвалишься, как будто не получил? Вы уже пресытились, вы уже обогатились, вы стали царствовать без нас? О, если бы вы и в самом деле царствовали, чтобы и нам с вами царствовать!

(4:7–8).

Предложения, в которых я поставил вопросительный знак, можно прочесть и как иронические утверждения: «Вы уже насытились! Вы уже разбогатели! Вы уже стали царями — без нас!» Ответ Павла показывает, что он считает эти претензии пустыми, но одновременно видит в них важный богословский смысл: они призваны стать царями, в новом смысле, но ведут себя в соответствии с обычным старым смыслом как «важные персоны», преисполненные надменности и хвалящиеся собой. Но это не упраздняет смысла удивительных слов Павла в конце предыдущей главы:

Итак никто не хвались человеками, ибо все ваше: Павел ли, или Аполлос, или Кифа, или мир, или жизнь, или смерть, или настоящее, или будущее, — все ваше; вы же — Христовы, а Христос — Божий

(3:21–23).

Все принадлежит вам! Это важное богословское утверждение, и хотя коринфяне исказили его в соответствии с окружающей их языческой культурой, оно остается справедливым. Те, кто «во Христе», уже разделяют с ним это царское достоинство. И хотя крест заставляет радикальным образом пересмотреть смысл этого статуса — и первые четыре главы Первого послания к Коринфянам говорят именно об этом, — он остается царским статусом, статусом истинного властителя мира. И этот статус распространяется и на народ Божий, пребывающий во Христе.

Пастырские послания также говорят об этой головокружительной истине — о том, что христиане делят царствование с Иисусом и вносят в мир Божью справедливость. Во Втором послании к Тимофею мы находим такие слова:

Помни Господа Иисуса Христа от семени Давидова, воскресшего из мертвых, по благовествованию моему… Я все терплю ради избранных, дабы и они получили спасение во Христе Иисусе с вечною славою. Верно слово:

  • если мы с Ним умерли, то с Ним и оживем;
  • если терпим, то с Ним и царствовать будем;
  • если отречемся, и Он отречется от нас;
  • если мы неверны, Он пребывает верен,
  • ибо Себя отречься не может
(2:8–13).

«С Ним и царствовать будем». Это остается обетованием и надеждой, той «целью», на которую указывает Новый Завет. На новом небе и новой земле народ Иисуса будет участвовать в его верховном правлении над миром. Если Второе послание к Тимофею (как думает большинство ученых) написано не Павлом, мысли этого неведомого автора здесь перекликаются с мыслями Павла, выраженными в Послании к Римлянам и Первом послании к Коринфянам. И можно заметить, что ни один текст не говорит об этом как о какой–то новой идее, которая могла бы удивить первых христиан. Это всегда звучит как то, что они уже усвоили и считают очевидной истиной.

И наконец, о том же говорит и сам Иисус в Евангелии от Матфея. Даже самые скептически настроенные библеисты склонны думать, что эти слова действительно произнес Иисус. Среди прочего, к такому выводу их склоняет тот факт, что это изречение обращено исключительно к Израилю, тогда как первые последователи Иисуса, включая самого Матфея, очень скоро вышли за рамки Израиля и обратились к другим народам. И потому мнение о том, что эти слова кто–то придумал позднее, звучит крайне неправдоподобно. Это речение удивляет и озадачивает и совершенно непохоже на «позднейшее изобретение» еще и потому, что здесь, похоже, к участию в Страшном суде призывается и предатель Иуда! Никто из первых христиан не стал бы такого выдумывать.

Эти слова Иисус произносит после встречи с богатым юношей в ответ на вопрос Петра о том, что их ждет в будущем:

Истинно говорю вам, что вы, последовавшие за Мною, — в пакибытии, когда сядет Сын Человеческий на престоле славы Своей, сядете и вы на двенадцати престолах судить двенадцать колен Израилевых. И всякий, кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную. Многие же будут первые последними, и последние первыми

(19:28–30).

Вероятно, эти слова, как и текст главы 6 Первого послания к Коринфянам, ссылаются на главу 7 Книги пророка Даниила. Иисус считает, что коль скоро он есть Мессия, вводящий правление Бога, Царство Божье, он со своими учениками станет участником последнего суда, на котором Бог наведет порядок и все исправит в этом мире.

Поняв смысл этого отрывка, мы можем обратиться к менее конкретным, но достаточно ярким обетованиям Нового Завета о слугах, которые были верны в малом, а потому им вверят большее (Мф 25:21, Лк 19:17, 19). Можно включить сюда же и слова про «овец», которые, сами того не понимая, в нынешней жизни служили тому, кого они потом увидят на троне верховного судьи (Мф 25:34–40). И уяснив себе смысл этих отрывков, мы начинаем понимать, что многие слова Иисуса о грядущем Царстве и о роли его последователей в нем на самом деле указывают на грядущее правление Бога над миром, в котором Он все исправит, и на то, что последователи Иисуса уже здесь и теперь предвосхищают грядущее, когда они станут участвовать в этом правлении.

Таким образом, если мы хотим найти надежное основание для христианского понимания добродетели, нам в первую очередь нужно смотреть на Иисуса. Как это понимали первые христиане, Иисус выполнил предназначение человека и предназначение Израиля, он был и царем, и священником. В нем великие истории Израиля, человечества и всего мира достигли своей кульминации. В нем представлены все человеческие сообщества, которые Бог призвал, вручив им важнейшие задачи. И он собрал вокруг себя последователей, поручив им следовать за ним и участвовать в этой истории, в этом сообществе, в этом призвании. И потому теперь нам следует обратиться к самому Иисусу и попытаться понять, к чему он призывал своих современников и какие задачи перед ними ставил.

4. Близится наступление Царства Божьего

Готовясь к новой реальности

Когда я изучал богословие, многие библеисты, труды которых мне приходилось читать, ломали головы над Нагорной проповедью (Мф 5–7; другая версия — Лк 6:20–49). Все они понимали, что по великому и славному благовестию апостола Павла человек оправдывается верой, а не делами. Почему же тогда, удивлялись они, Иисус начинает свою проповедь со слов о том, как нужно жить и что надо делать, а что не надо? Ведь давая им «правила» жизни, Иисус просто поддерживает неверные старые обычаи, так что люди могут начать думать, что они в состоянии стать «достаточно хорошими для Бога» с помощью своих собственных усилий.

Часто богословы давали на это такой ответ: «Ад, в центре благовестил Павла в самом деле стояла вера, а не вопрос «как нужно жить». Но Евангелие от Матфея не было направлено на «первичное благовесте». Оно писалось для людей, которые уже стали христианами. Они уже приняли Иисуса и его спасение исключительно верой. И теперь они хотели знать, как им нужно жить — чтобы не спасти себя собственными усилиями, но чтобы надлежащим образом ответить на милость Бога. Так, я помню, что примерно это утверждал великий ученый Иоахим Иеремиас, написавший о Нагорной проповеди тщательно продуманную книгу. Я вспоминаю также о прочитанной много лет назад в Оксфорде лекции Гюнтера Борнкама, который доказывал, что Матфей вовсе не был «законником», как это может показаться читателю. Почему? Потому что Матфей атаковал не только стоявших от него справа фарисеев, но и стоявших от него слева «энтузиастов», отвергавших все моральные ограничения и утверждавших, что они послушны Иисусу, но не иудейскому Закону, и потому вправе делать то, что им угодно. А следовательно, утверждал Борнкам, Матфей боролся, с одной стороны, с легализмом, а с другой — с аморализмом, как это делал и Мартин Лютер. И такой вывод, как мне тогда казалось, должен был вызвать вздох облегчения у слушателей.

Как я вспоминаю, подобный подход казался мне неубедительным (как будто все детали были слишком аккуратно подогнаны одна к другой), но я не мог себе представить какой–либо альтернативы. После этого я заметил одну интересную вещь: когда люди использовали такие подходы к пониманию текста, они всегда говорили не о том, что имел в виду Иисус, произнося те или иные слова, но о том, что здесь подразумевали евангелисты (Матфей и прочие).

Подобная интерпретация Евангелий до сих пор широко распространена, и в ней есть доля правды. В конце концов, взрослый человек должен уметь критически относиться к любому тексту — будь то новости в газете (где журналисты могут предложить свое истолкование событий, чтобы они выглядели так, как им хотелось бы) или священный текст любого рода (можно ли ему доверять? Кто написал его и по какой причине?). Подобным образом многие люди полагают, что, изучая Евангелия, нужно уметь читать между строк с пониманием, что текст говорит вовсе не об Иисусе, но о Матфее (Марке, Луке, Иоанне) с его богословием и его общиной и тому подобное.

Это кажется разумным подходом взрослого человека. И в каком–то смысле так оно и есть. Любой человек, рассказывающий об историческом событии, или репортер, пишущий в газете статью о том, что случилось вчера, или даже тот, кто рассказывает вам о том, «что я сейчас видел на улице», отбирает и по–своему организует свои материалы. Вы не можете рассказать абсолютно все — иначе вы будете говорить целые сутки и ваш рассказ покажется любому слушателю невозможно скучным. Поэтому мы все выбираем и организуем материал, а любой слушатель, в принципе, может строить догадки о том, почему мы рассказываем именно так, а не иначе.

Однако это умозаключение может сбить нас с толку. Любой рассказ требует выбора и организации материала — но это не значит, что любой рассказ есть плод выдумки.

Там, где я живу, есть три местные футбольные команды, вокруг которых бушуют страсти. И после матчей, в которых они встречаются, бывает любопытно сравнить спортивные репортажи нескольких местных газет. Здесь вы найдете совершенно разные мнения о том, справедливо ли поступил судья, назначив роковое пенальти, оказался ли левый нападающий в офсайде или надо ли было удалить с поля обоих дерущихся игроков либо только одного из них. Тем не менее из каждой газеты можно узнать о том, кто оказался победителем и какой был счет и тому подобное. И если бы мы считали, что журналисты все выдумывают, мы бы просто не стали покупать таких газет.

Я сделал это отступление, чтобы поговорить об историчности Евангелий — а это лишь крохотная часть сопутствующих спорных вопросов, — лишь по одной причине. Я все глубже убеждаюсь в порочности подхода к изучению Евангелий, давно уже ставшего популярным среди западных библеистов, которые предлагают нам утонченную интерпретацию текста, одновременно отметая самые существенные вещи: что на самом деле Иисус говорил и совершал по сути именно то, что об этом говорят евангелисты. Более того, недостатки этого подхода объясняются определенной причиной, прямо связанной с темой нашей книги: тем, что мировоззрение, на которое опираются эти библеисты, отметает саму возможность существования великой истины, которую пытаются передать Евангелия, но которая не вписывается в логические категории, доступные ученым. И эта истина, в рамках которой Нагорная проповедь обретает свой удивительный смысл, такова: Божье будущее вступило в настоящее в лице Иисуса и в его деяниях, так что можно уже сегодня формировать нужные привычки, нацеленные на это будущее. Если хотите, можно сказать, что это ответ Иисуса Аристотелю.

И эта цель, telos, состоит не в «счастье» (понимаемом как eudaimonia у Аристотеля), но в «блаженстве» (в том смысле, как его описывают еврейские слова ashre и baruch или греческое makarios). Именно поэтому, в частности, когда, переводя Заповеди блаженства (знаменитую серию высказываний в Нагорной проповеди, возвещающей о блаженствах), переводчик ставит вместо слова «блаженны» слово «счастливы», он лишает эти высказывания их подлинного смысла. И суть «блаженства» и «благословения» — именно это представление о божественном источнике «блаженства» отличает Иисуса от Аристотеля — заключается в том, что оно включает в себя «счастье», однако это «счастье» здесь есть следствие чего–то другого — а именно, следствие деяния любящего Бога Творца. «Счастье» — это всего–навсего состояние человека, нечто самодостаточное. В принципе человек может его культивировать, опираясь на свои собственные усилия. Но «блаженство» люди обретают только тогда, когда Бог Творец действует и в их жизни, и через их жизнь. Кроме того, блаженство наступает тогда, когда тот же Бог исполняет обетования, данные им в древности своему народу, — те обетования «завета», о которых говорят последние главы Второзакония. И именно об этих двух блаженствах — блаженстве отдельного человека и блаженстве Израиля — Иисус говорил в тех удивительных словах, которыми начинается его знаменитая Нагорная проповедь:

Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное.

Блаженны плачущие, ибо они утешатся.

Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.

Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся.

Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.

Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят.

Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими.

Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное.

Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески

неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь,

ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас

(Мф 5:3–12).

Очевидно, что Иисус не описывает здесь «существующее положение вещей». Нам не следует думать, что плачущие уже получили какое–то невидимое утешение. Это не сокровенные вневременные истины о реальности, которую невозможно увидеть. Иисус возвещает о новом положении дел, о новой реальности, которая уже готова ворваться в наш мир. Он говорит о том, что в мир приходит нечто новое, чего не было прежде, что жизнь неба, казавшаяся столь далекой и нереальной, уже приходит на землю.

Что случится, если мы поместим эти удивительные слова в тот контекст, о котором мы говорили в конце второй главы?

1. Конечная цель — это Царство Божье: время утешения, когда небо наконец–то сойдет на землю, время обновления творения, изобилия, милости, получения награды и, наверное, в первую очередь — тот момент, когда мы увидим Бога.

2. Эта цель вошла в нынешнюю жизнь вместе с Иисусом. Хотя нам еще непонятно, как его общественное служение связано с блаженствами Нагорной проповеди.

Страницы: «« 12345 »»

Читать бесплатно другие книги:

Третья штанина (сборник)
Третья штанина (сборник)
Алехин Евгений
Бывает в жизни каждого человека время, когда он всюду чувствует себя лишним. Одиноким, непонятым, бр...
Советский квадрат: Сталин–Хрущев–Берия–Горбачев
Советский квадрат: Сталин–Хрущев–Берия–Горбачев
Гругман Рафаэль
Четыре ключевые фигуры советской истории, люди, определившие развитие страны и игравшие чужими судьб...
Новейшая история России в лицах. 1917-2008
Новейшая история России в лицах. 1917-2008
Фортунатов Владимир
В этой книге представлены все важные лица Советского Союза и постсоветской России. Вы сможете познак...
ФрендЗона
ФрендЗона
Локк Михаэль
Вы, наверное, слышали много плаксивых любовных историй, которые заканчивались всегда прекрасно – при...
Богатырская история (сборник)
Богатырская история (сборник)
Алеников Владимир
В новую книгу Владимира Аленикова вошли два прекрасных произведения "Богатырская история" и "Тик-так...
Шереметевы. Покровители искусств
Шереметевы. Покровители искусств
Блейк Сара
Корни рода Шереметевых уходят вглубь истории России. Эти знатные бояре были одними из самых богатых ...