Бог есть. Что дальше? Как стать теми, кем мы призваны быть Райт Том

Эта любовь

«Когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится». Иные слушатели Павла могли бы услышать в этих словах отголосок учения Аристотеля, для которого «совершенство», to teleion, было целью жизни человека. Несомненно, Павел знал об этой традиции языческих моралистов, но он понимал ее в ином ключе. Приведенная в начале цитата взята из величайшей речи Павла о величайшей добродетели, и этот текст помогает нам понять не только представления Павла об этой конкретной добродетели, но и его взгляд на добродетель вообще. «Мы отчасти знаем и отчасти пророчествуем», — говорит он, противопоставляя эти временные и преходящие дары вечной добродетели любви, но когда «настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится» (1 Кор 13:9–10).

Глава 13 Первого послания к Коринфянам — один из самых популярных текстов Павла. Отчасти, как я подозреваю, это объясняется тем, что многие пары хотят его слышать во время венчания, хотя, если бы они начали размышлять над его строками, они бы увидели, что он бросает нам пугающий вызов:

Любовь долготерпит, милосердствует,

любовь не завидует,

любовь не превозносится, не гордится,

не бесчинствует, не ищет своего,

не раздражается, не мыслит зла,

не радуется неправде, а сорадуется истине;

все покрывает, всему верит,

всего надеется, все переносит.

Любовь никогда не перестает…

Конечно, полезно держать в голове эти удивительные слова. Но не думайте, что ими можно восхититься одним прекрасным солнечным утром и, не прилагая усилий, всю последующую жизнь ими услаждаться. Последние строки говорят нечто особенное: любовь покрывает, верит, надеется, терпит, не перестает — здесь говорится о моментах, часах, днях, может быть, даже годах, когда нужно что–то переносить, нужно верить вопреки очевидности, надеяться на то, чего мы не видим, терпеть, сопротивляться тому, что может убить любовь. Выражение «суровая любовь» сегодня звучит как банальность, как отголосок позавчерашних споров. Однако та любовь, о которой говорит Павел, действительно сурова. Может быть, это самая суровая и трудная вещь на свете.

И несомненно, Павел видит в этой любви добродетель.

Это не «правило» из тех, что сегодня особенно не в моде, случайно выбранное кем–то и вмененное нам в обязанность (мы обсудим вопрос об отношениях нужных правил и добродетели позже).

Это не «принцип», не обобщенное правило, которое человек может исполнять или нарушать.

Это не мудрый совет, основанный на просчете максимальной пользы, хотя стоит добавить, что если бы пусть даже немногие люди жили таким образом, как это описал Павел, многие люди в нашем мире стали бы намного счастливее.

И уж разумеется, речь здесь не идет о том, чтобы «следовать естественным порывам». Читая слова Павла о том, что любовь делает и чего не делает, мы каждый раз могли бы сказать: «Да, смысл этого мне понятен. Но предоставленный своим желаниям, я стану мелочным, бессердечным, завистливым, надменным, гордым, корыстным и так далее человеком. И сам по себе я многое не в силах «покрыть», во многое не могу верить, теряю надежду и не могу выносить множества вещей. Сам по себе, следуя моим естественным импульсам, я перестану любить». Однако в том–то и суть слов Павла, что любовь действует по иным законам.

Вот почему любовь — добродетель. Это язык, который нужно изучать, музыкальный инструмент, который нужно освоить, гора, на которую мы взбираемся по узкому и опасному пути, но с вершины которой открывается изумительный вид. Это то, что никогда не прекратится; это свойство характера позволяет нам действительно предчувствовать ту полноту жизни человека, которая ждет нас в будущем. И потому любовь относится к тем вещам, которые позволяют сегодня предвосхищать конечную цель, telos, которая нам уже дана в Иисусе Христе. Это часть будущего, которую можно вкушать в настоящем.

И здесь — что многие люди смутно сознают, но редко обдумывают — мы сталкиваемся с проблемой языка. Эта проблема касается именно великого слова «любовь». В нашем языке слово «любовь» пытается одновременно выполнить столько разных задач, что нам нужно сесть и подумать о том, как его освободить от лишней нагрузки.

И для этого недостаточно (как нередко предлагают) вернуться к подлинному смыслу греческого слова agape. На самом деле, и это слово на протяжении многих веков до Павла и после него выполняло самые разные задачи, подобно нашему слову «любовь» (как и «милосердие») на протяжении последних трех столетий. Если мы заглянем в словарь, мы увидим, что слово agape и его производные передают самые разные смыслы — среди них есть и привязанность, и эротическая страсть, удовлетворение, восхищение и так далее. Иногда agape бывает отделено от philia (что мы обычно переводим как «дружба»), а иногда это взаимозаменяемые слова. Слово agape обрело свой уникальный смысл в Новом

Завете вовсе не потому, что первые христиане открыли слово, которое значило именно то, что им было нужно, и начали его использовать. Скорее, они ухватились за это слово как за наилучшее из доступных и наполнили его новым глубоким смыслом, усилив одни из его прежних оттенков и отбросив другие. Фактически первые христиане сделали со словом agape примерно то же, что они сделали с древней идеей добродетели. Он взяли это слово, погрузили его в Благую весть Иисуса и дали ему новую жизнь, жизнь нового типа.

Нет ничего удивительного в том, что слова, обозначающие «любовь», в Древнем мире, как и в наше время, обладают широким спектром значений. В конце концов, взаимоотношения людей и то, как они выражают свою радость и одобрение (или недовольство и разочарование) по поводу определенного стиля отношений, и то, как соответствующие нравственные представления меняются с течением времени и в разных культурах, — все это невероятно сложные вопросы. Об этом говорят романы, стихи, пьесы и кинофильмы — не говоря уже о повседневном опыте отношений в семьях и между друзьями, — так что мы рискуем потонуть в этом море информации, как человек, глядящий безоблачной ночью на небо, который видит не только миллионы звезд и планеты, но также и метеориты, падающие звезды и спутники. В заголовке важной книжки К.С.Льюиса об этом предмете сказано, что «любовью» называют четыре вещи. Но, думаю, сам Льюис охотно бы согласился с тем, что таких вещей четыре тысячи и четыре или, быть может, четыре миллиона и четыре. Нам понадобилось бы множество разных терминов (так, если верить городскому фольклору, у эскимосов существует много слов для разных типов снега), чтобы создать карту смыслов, отражающую сложную и динамичную природу того, что мы называем словом «любовь».

К счастью, нам не придется делать эту работу. Для нас достаточно понять, что Павел, подобно другим первым христианам, взял слово agape и поручил ему такую задачу, какой в прошлом у него никогда не было. Никто до недавнего времени не стремился так, как это делали первые христиане, воплотить в жизнь эту добродетель, которая столь глубока, так резко меняет жизнь, так сильно определяет собой общину, так революционна — и по своей природе, и по своему действию, и по тому нравственному характеру, который позволяет ее усвоить, — что современники могли счесть Павла безумцем. На самом деле, и в наши дни, даже в церкви люди стараются проигнорировать ее вызов и заменить любовь чем–то второсортным. Agape ставит планку невероятно высоко. И прежде чем мы обратимся к этому предмету, следует четко понять, что мы никак не можем взять эту высоту. И уже потом, помня об этом, мы можем попытаться уяснить себе, что означают слова Павла о «совершенном» и «том, что отчасти». Это даст нам ключ к тому, как Павел понимает добродетель — и как она «работает», и из чего она состоит.

Самая великая добродетель

«Когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится». В греческом тексте у Павла мы находим давно знакомое нам слово teleios («совершенное») — это прилагательное, исполняющее здесь функцию существительного: «[нечто] совершенное», to teleion. Это слово несет два взаимосвязанных смысла, которые, как и в случае слова «любовь», трудно передать в переводе. С одной стороны, оно указывает достижение цели — так можно сказать о чаше, которую медленно наполняли и наконец наполнили до краев, или о конце длинного и трудного паломничества, когда люди пришли к пункту назначения. С другой стороны, оно имеет и такой смысл как «зрелость» (противоположность «юности», «невзрослости»), «законченность», «целостность». Именно этот смысл Павел использует далее — сказав, что с приходом «совершенного» «то, что отчасти», будет упразднено, он здесь же продолжает: «Когда я был младенцем, то по–младенчески говорил, по–младенчески мыслил, по–младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил [в оригинале здесь стоит то же самое слово, что и «прекратится» из предыдущего стиха] младенческое».

Тем самым Павел указывает на непреходящую природу agape, чтобы призвать запутавшихся коринфских христиан стремиться к любви. Это логика добродетели в ее христианской версии. Аристотель и приверженцы основанной им традиции понимали под зрелостью человека просто его «процветание», полноценный характер в теперешней жизни; они не глядели в будущее, где на смену частичному знанию нынешнего времени придет познание лицом к лицу (стих 12). Тогда как для Павла очень важно именно то, что «никогда не перестает».

Павел придал этой главе четкую структуру из трех «ходов». Сначала (13:1–3) он указывает на то, что любые стороны христианской жизни без agape не имеют никакой цены. Языки, пророчество, тайны, знание, вера, которая движет горами, самопожертвование — если в них нет agape, они ничего не значат. Далее следует лирическая средняя часть, которую мы уже приводили в начале данной главы. И затем идет заключительная часть, уравновешивающая первую и тонко, но могущественно возвращающаяся к отправной точке: вера, надежда и любовь «никогда не перестают», но любовь всех больше, а потому вам нужно к ней стремиться. В главе 13 Первого послания к Коринфянам Павел движется, опираясь и на эстетику, и на логику, которая здесь тоже необычайно глубока.

В заключение Павел говорит о том, что проходит, и том, что «не перестает»:

Любовь никогда не перестает,

хотя и пророчества прекратятся,

и языки умолкнут,

и знание упразднится.

Ибо мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем;

когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти,

прекратится.

Когда я был младенцем, то по–младенчески говорил, по–младенчески мыслил, по–младенчески рассуждал;

а как стал мужем, то оставил младенческое. Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно,

тогда же лицем к лицу;

теперь знаю я отчасти,

а тогда познаю, подобно как я познан.

А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь;

но любовь из них больше.

За представлением о том, что одни вещи исчезнут, а другие останутся, стоит одна предпосылка, на которой строится аргументация всего послания и которую Павел торжественно раскрывает в главе 15: настоящая жизнь — это лишь первый этап нашего длительного существования, и между нынешним временем и грядущим существует сильная преемственность, но одновременно будущее радикальным образом отличается от настоящего. Иными словами, обетование и надежда воскресения позволяет по–новому понимать действие добродетели и наделяет это понятие новым нравственным содержанием. «И если мы в этой только жизни надеемся на Христа, то мы несчастнее всех человеков» (15:19), но вы должны знать, что «труд ваш не тщетен пред Господом» (15:58б).

Все это наполняет ясным смыслом многие другие слова Павла во всем послании: «Посему не судите никак прежде времени, пока не придет Господь, Который и осветит скрытое во мраке и обнаружит сердечные намерения» (4:5); «Бог воскресил Господа, воскресит и нас силою Своею… посему прославляйте Бога в телах ваших» (6:14, 20). Мысль о преемственности между нынешней жизнью и грядущим стоит за многими словами Павла, когда он рассуждает о том, как надо жить сейчас.

В самом деле, существуют такие элементы теперешней христианской жизни, которые в будущем не понадобятся: по иронии судьбы, к ним относились и те, которые коринфянам, как это бывает и сегодня, казались самыми «духовными», а потому более важными, чем повседневная дисциплина «обычной» христианской жизни. К таким преходящим элементам относились и те странные феномены, что позволяли, живя земной жизнью, соприкасаться с небесным: языки, пророчество и особый дар «знания». Все это станет излишним, когда придет будущее, как горящие свечи не нужны при наступлении рассвета. Приближается время великого перехода, великого преображения, подобного превращению ребенка во взрослого, когда можно будет не смотреть в мутное зеркало, но встретиться лицом к лицу, когда пестрые элементы пазла, которые мы не можем собрать, сложатся в стройную картину (13:12б) — или, если держаться ближе к словам Павла, мы увидим, что этот Пазл не только завершен, но и смотрит на нас. «Теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан».

Павел здесь тонко играет со смыслами. Контраст между младенчеством и состоянием зрелости представляет собой метафору будущего перехода из нынешней жизни к жизни воскресения, однако, похоже, это больше, чем просто метафора. Этот образ говорит и о том (нечто подобное мы видим в Гал 4:1–7, хотя там Павел утверждает несколько иную мысль), что сейчас мы дети Бога, не достигшие зрелости, а однажды станем взрослыми. Противопоставляя поиск отражения в мутном зеркале встрече лицом к лицу, Павел метафорически говорит об этом грядущем переходе, однако он хочет сказать и другое: мы сейчас действительно вглядываемся в туман нынешнего мира и нечетко понимаем Бога и Его замысел, но однажды увидим все ясно. А сравнивая знание «отчасти» с тем моментом, когда мы познаем во всей полноте, как сами были познаны (снова поднимая тему из предшествующей части послания, 8:1–3), Павел уже не использует образов, но говорит настолько прямо, насколько это возможно. Похоже, он на одном уровне неизбежно должен пользоваться образным языком, но затем все время стремится вернуться к реальности. И это, вероятно, объясняет нам, почему именно agape относится к трем вечным вещам, которые из нынешнего мира перейдут в будущий, и почему «любовь из них больше». Познать, подобно тому, как мы были познаны, означает перейти от добродетели к поклонению или, быть может, это та точка, где добродетель становится поклонением, или где поклонение подводит итог тем привычкам сердца, которые мы называем добродетелью. В этот момент Святой Дух сделает нас царственным священством. Глава 13 не случайно стоит в Первом послании к Коринфянами между двумя главами, в которых обсуждается поклонение общины. Вот где лежит центр всего.

Таким образом agape, любовь, которой мы призваны жить в настоящем, которую надо изучать, как трудный, но великий язык, осваивать, как прекрасный, хотя и чрезвычайно сложный музыкальный инструмент, не кончится и в грядущем мире — а на самом деле обретет славную полноту в грядущем, — потому что она раскрывает самую сущность Бога, которого мы знаем в Иисусе Христе. Бог, которого Павел узнал в распятом и воскресшем Иисусе, есть Бог безграничной жертвенной любви, и если мы, люди, призваны отражать образ этого Бога и «обновляться в познании по образу» его, нас не должно удивлять то, что такая любовь составляет ключевой элемент этой будущей жизни и позволяет предчувствовать ее здесь и сейчас. Она «пребывает» (13:13), она останется. И здесь мы видим самый яркий пример того принципа, который Павел сформулировал две главы спустя (15:58): то, что мы делаем ныне в Господе, не потеряется.

Любовь — это язык Божьего мира, и нам надо его изучать, пока мы ожидаем того дня, когда Божий мир навсегда соединится с нашим. Это та музыка, которая звучит во дворце Бога, и нам надо ее выучить и научиться исполнять заранее. Любовь не «обязанность», хотя бы и наивысшего рода. Это наше предназначение.

Итак, перед нами самое грандиозное рассуждение Павла о самой великой добродетели. Существует цель, telos, то состояние, когда мы приобщимся к to teleion, станем «совершенными», «цельными», «зрелыми». В один день вся вселенная достигнет «совершенства», «цельности», «зрелости». И в обновленной вселенной люди достигнут того «совершенства», для которого они предназначены, той «зрелости», которая позволит им наконец стать царственным священством, посредниками, которые осуществляют в мире мудрое правление Бога и приносят радостное поклонение мира его Творцу. И если такова цель, то существуют и «добродетели», те привычки сердца, ума и тела, которые готовят тебя к будущему и позволяют даже в нынешнем «частичном» и несовершенном мире предчувствовать жизнь нового и совершенного. Таким образом, Павел рассматривает добродетель в контексте эсхатологии инаугурации как часть будущей жизни, вошедшей в жизнь нынешнюю. Вот почему это одновременно и тяжелый, и чудесный труд.

Как рождаются новые желания

Прежде чем мы начнем рассматривать три великие добродетели — и у нас может появиться вполне закономерный вопрос к Павлу: «Все это, конечно, звучит великолепно, но как мы можем хотя бы начать стремиться к столь высокому идеалу?» — нам надо поговорить об еще одной великой теме, которая стоит у Павла за этой. В главе 5 Послания к Галатам Павел говорит о «плоде Духа». И здесь, как и в случае трех великих добродетелей, в самом начале списка стоит agape. Значит, эти вещи как–то взаимосвязаны, но каким образом?

Разговору о «плоде Духа» (Гал 5:22–23) у Павла предшествует крайне важное утверждение: «Если же вы Духом водитесь, то вы не под законом» (стих 18). В сегодняшнем климате мысли, задающем определенные рамки для разбора этических вопросов, это великое утверждение почти неизбежно слышат и понимают неверно.

Поясню на примере, каким образом определенные рамки для постановки вопросов могут вести к неверному пониманию. Допустим, вы сидите в кафе и слышите обрывок разговора, происходящего за соседним столиком. Вы ничего не знаете ни об этих людях, ни о предмете их беседы. Вы слышите лишь одно предложение: «Нам надо закончить на си».

Что это значит?

Допустим, за соседним столиком сидят люди, решающие судьбу студентов колледжа или университета. Они хотят создать новую систему для записи результатов экзаменов. Нужно ли нам пять «проходных» вариантов оценок: А, В, С (си), D и Е, где используется также F («Fail» — «провалился»)? Или это слишком? Да и нужны ли нам на самом деле пять оценок? Нет, говорит кто–то, нам вполне достаточно и трех категорий: «Нам надо закончить на С (си)». Больше нам не требуется.

Или, быть может, мы слышим разговор издателей многотомной энциклопедии. Их труд явно не вмещается в один–два тома. Но они уже собрали нужные материалы и теперь обсуждают вопрос, на какой букве алфавита закончится первый том. И кто–то отвечает: «Нам надо закончить на С (си)». Возможно, в следующий том войдут слова от D до F.

Или, предположим, они обсуждают предстоящий круиз по Средиземному морю. Их корабль будет останавливаться в различных портах, и одна из участниц хотела бы увидеться с другом, живущим неподалеку от места одной из стоянок. Она спрашивает организатора путешествия, можно ли пригласить друга на вечеринку на борту, чтобы при этом он мог сойти на берег до отправления корабля. Нет, ничего не выйдет, говорит организатор. Корабль должен отчалить вечером. Что же до вечеринки, «нам надо закончить ее на море (sea)», когда корабль уже отойдет от берега.

Можно придумать и другие примеры — скажем, это композитор Ян Сибелиус размышляет вслух о том, надо ли ему закончить свою несравненную Седьмую симфонию на том месте, где музыка переходит в Си–мажор — но, думаю, вы уже поняли, что я хотел сказать. Предложение может иметь самые разные смыслы в зависимости от определенного вопроса, на который, по мнению слушателя, оно должно ответить.

То же самое и в случае Павла, когда он говорит: «Если же вы Духом водитесь, то вы не под законом». Сегодня человек, услышавший эту фразу — обрывок разговора, — вероятнее всего вспомнит о споре между теми, кто призывает подчиняться «правилам», и теми, кто говорит, что «надо следовать своим естественным порывам», жить «спонтанно» и «аутентично». И не только наш культурный климат заставляет нас именно так понимать разговор, которого мы не слышали. Религиозный и богословский климат последних четырех столетий вынудит нас думать, что мы слышим религиозную версию того же самого спора. Со времен Реформации многие христиане понимали мысль Павла определенным образом. Первую половину своей жизни, по их мнению, Павел пытался соблюдать правила религии, но потом понял, что у него ничего не получается и, более того, что суть дела не в правилах. Богу не нужно соблюдение правил, ему нужна «спонтанность». В Иисусе Христе и через него Бог простил Павлу нарушение правил, а теперь дал ему своего Духа, который приносит «плод» без всех этих его мучительных нравственных усилий.

Но о чем же на самом деле шел разговор за соседним столиком?

Современный слушатель предполагает, что говоря о «законе» или «Законе», Павел не имеет в виду Закон иудейский, закон Моисеев — или, по меньшей мере, не ограничивается им. Если он и ссылается на Закон иудейский, то лишь потому, что этот «закон» был ему хорошо знаком. С этой точки зрения мы все в том или ином смысле живем «под законом», поскольку любой человек знает о каком–то своде нравственных правил, которые надо выполнять, чтобы не чувствовать вины. И Павел, понимаемый в этих рамках, говорит: «Вы свободны ото всего этого! Дух будет направлять вас изнутри, и вам не нужно беспокоиться о правилах, исходящих извне — из традиции, философии или Ветхого Завета. Не заботьтесь обо всем этом морализировании, распрямите плечи и будьте спонтанными. Вам не нужно стараться! Если вы прилагаете усилия, это значит, что вы еще стоите на ложном пути. Вам нужно только следовать порывам Духа!»

Но все это совершенно неверное понимание разговора, который ведет Павел — как если бы мы услышали дискуссию об издании энциклопедии, думая, что речь идет о морском круизе. Павел вовсе не обсуждает вопрос о соблюдении правил и спонтанности. Но он говорит о том великом изменении, которое пришло к народу Божьему со смертью и воскресением Мессии и через дар Духа.

«Закон» — именно закон Моисеев — был дарован людям на определенный период, который закончился с приходом Мессии. Об этом Павел уже говорил в Послании к Галатам 3:15–29. Тем не менее это казалось чем–то новым христианам Галатии, которых научили, что закон Моисеев — или, по крайней мере, те правила (такие, как обрезание и пищевые запреты), которые отделяли иудея от его языческих соседей, — обязателен и для всех обращенных из язычников как свидетельство того, что они действительно стали членами народа Божьего, истинными детьми Авраама. Нет, говорит Павел, детьми Авраама становятся все те люди, которые веруют в Иисуса Мессию и крещены во имя его независимо от происхождения и соблюдения иудейского Закона.

Затем Павел не без иронии обращается к своим оппонентам, и именно в этом контексте стоит перечень разных вариантов «плода Духа», начинающийся с agape. Вся эта озабоченность законом Моисеевым, Торой порождает великие раздоры в церкви галатов. Может быть, это значит, что здесь не все в порядке? В конце концов, весь Закон сводится к одному: «Люби ближнего твоего, как самого себя» (Гал 5:14). Как и в Послании к Римлянам 13:8–10 (мы еще вернемся к этому отрывку позже), Павел ссылается на стих 18 главы 19 Книги Левит. Да, говорит он, «весь закон в одном слове заключается: люби ближнего твоего, как самого себя». О каком же послушании Закону можно говорить, если вы нарушаете самый главный принцип Закона? Нет, вы идете по ложному пути, так что скоро начнете истреблять друг друга (5:15).

Что же Павел предлагает вместо этого? Суммируя в двух предложениях то, что он потом гораздо детальнее будет обсуждать в Послании к Римлянам, Павел говорит, что существует иной путь исполнения подлинной сути Закона — но это не путь «плоти». И здесь Павел строит свою аргументацию на неоднозначном смысле этого важнейшего термина. Для Павла «плоть» вовсе не сводится к «материальному». Этот термин всегда говорит об испорченности и даже о бунте, о состоянии человечества в целом и Израиля в частности, отвернувшихся от Бога. Павел с особой силой старается подчеркнуть, что обрезание относится к делам «плоти» — не потому, что он внезапно стал дуалистом и начал презирать мир пространства, времени и материи, но потому что «плоть» указывает на то, что «сгниет и умрет». «Плоть» не обладает непреходящей природой. Здесь мы слышим примерно то же самое, что и в главе 13 Первого послания к Коринфянам: «Когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится».

И он говорит: откажитесь от «плоти», оставьте ее. Если вы будете надеяться на «плоть», смотрите, в какой компании вы окажетесь. Вы окажетесь в одной лодке с теми самыми язычниками, образ жизни которых вам столь ненавистен! Так что вам надо жить в соответствии с Духом: именно это — и только это — поможет вам избавиться от тех «дел плоти», которые вы видите вокруг себя в языческом мире. Здесь вам не поможет обрезание и поверхностная или этническая преданность Моисееву закону.

И здесь, наконец, мы можем понять смысл фразы, донесшийся до нас от соседнего столика. «Если же вы Духом водитесь, то вы не под Моисеевым законом». Это никак не связано со спорами о правилах и спонтанности. Но это прямо связано с новым Заветом, в котором Бог изливает своего Духа на тех, кто «во Христе», так что они, наконец, обретут способность начать жить той жизнью, которую стремился, но не мог дать им Закон (см. Рим 8:1–11). А когда это происходит — вот в чем суть выражения «не под Законом», — Моисеев закон никак не в силах дать эту новую жизнь, хотя, можно думать, он радостно приветствует ее, стоя в сторонке. Другими словами, вам не нужно становиться иудеями через соблюдение Моисеева закона, чтобы, стать полноценными членами Божьего народа, процветающими и приносящими плод. А на самом же деле, парадоксальным образом, если вы пойдете путем Закона, вы окажетесь в одной компании с теми самыми язычниками, от которых пытаетесь себя отделить!

Здесь Павел приводит перечень всевозможных поступков, связанных с «плотью», — как мы уже отмечали, многие из них могут совершать и злые бесплотные духи, так что, без сомнения, он осуждает эти дела отнюдь не потому, что они связаны с «материальным миром». Скорее, он осуждает их потому, что эти дела присущи человечеству, отвернувшемуся от Бога и замкнувшемуся на самом себе:

Дела плоти известны; они суть: прелюбодеяние, блуд, нечистота, непотребство, идолослужение, волшебство, вражда, ссоры, зависть, гнев, распри, разногласия, соблазны, ереси, ненависть, убийства, пьянство, бесчинство и тому подобное. Предваряю вас, как и прежде предварял, что поступающие так Царствия Божия не наследуют

(5:19–21).

Обратите внимание на последний стих: Царство наступает и на земле, как на небе, а эти пути к нему не ведут. Люди, идущие этими путями на земле, сопротивляются небесной жизни, а потому они заключили завет со смертью и заявляют своим поведением, что хотят сохранить на земле существующее положение вещей, которое ведет к распаду и разложению. Логика порока подобна логике добродетели: дело не в том, что такие дела по своему капризу и любви к правилам запретило высшее существо, чтобы люди не могли «быть собой» и «получать удовольствие». Но эти вещи несут в себе знак утраты человечности, указывают на испорченность человека, который противится исполнению Божьих обетовании. Более того, как это прекрасно понимал Шекспир, подобные «обычаи» сердца, подобные привычки укореняются, так что их потом крайне трудно изменить. Вот в чем смысл слова «порок»: когда привычки сформировались, они начинают держать тебя в плену, из которого трудно освободиться.

И вот нечто противоположное: «Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание. Против этого нет закона» (5:22–23). Последняя фраза проникнута иронией: «Я надеюсь, вы видите, что ни одна из этих вещей не противоречит Закону?» — иными словами: «Если искупленные Богом люди таковы, то не следует ли думать, что Закон будет крайне доволен?» И это позволяет нам понять суть слов Павла. Он не говорит: «Как только Дух поселится в человеке или общине, все эти вещи появятся автоматически», — как если бы он желал поддержать подход к поведению романтизма и экзистенциализма вместо легализма. Он также не говорит: «Теперь, получив Духа, вы избавились от глупого устарелого Закона с его моральными запретами». Но он говорит: «Вот какое поведение в итоге порождает Дух, и разве вам не ясно, что Моисеев закон, налагаемый на новообращенных, не сможет дать им эти качества?»

Обратите внимание на то, что Павел говорит о «плоде» (единственное число), а не «плодах» (множественное) Духа. Некогда Платон и иные мыслители утверждали, что если ты хочешь сформировать у себя одну из кардинальных добродетелей, тебе придется трудиться над стяжанием их всех — каждая из них как бы находит свое место только благодаря остальным. Подобным образом и Павел говорит, что вы не можете освоить одно или два этих качества и решить, что для вашего сада этого достаточно. Нет, если Дух начинает действовать, он порождает все девять вариантов этого плода. Павел не думает, что здесь возможна специализация.

И чтобы еще определеннее подчеркнуть, чего он не имел в виду, Павел заканчивает дискуссию предупреждением к читателям: не думайте, что можно одновременно полагаться на «плоть» и оставаться частью народа Христова, мессианской общины. «Те, которые принадлежат Мессии Иисусу, — говорит он, — распяли плоть со страстями и похотями» (5:24).

Они распяли плоть: эти слова перекликаются с тем, что Павел говорил в начале богословской части послания: «Я распят с Мессией» (2:19). Это предложение, хотя и прозвучавшее по иному поводу, готовит нас к пониманию одной важной истины, которую легко упустить из вида.

Вот в чем она заключается: «плод Духа» не растет в нас автоматически. Девять перечисленных качеств не сваливаются на человека просто потому, что он уверовал в Иисуса, помолился Божьему Духу — и теперь сидит, ожидая получить «плод». Конечно, иногда люди неожиданно получают яркие знамения, указывающие на этот плод. Многие христиане, только ставшие на это путь, особенно если внезапное обращение заставило их радикальным образом переменить жизнь, которую раньше наполняли «дела плоти», с изумлением замечают, что в них вдруг рождается желание любить, прощать, быть кротким, хранить чистоту. Откуда, спрашивают они, все это приходит? Я никогда не переживал подобного. Это удивительный, надежный знак того, что Дух начал действовать.

Но это не значит, что главные трудности остались позади. Это цветы, а чтобы получить плод, надо освоить искусство садовника. Тебе надо научиться заботиться о дереве и его подрезать, снабжать его водой, отгонять от него птиц и белок. Тебе надо рыхлить почву и следить за возможными болезнями, удалять побеги плюща и других сорных трав, которые высасывают жизнь дерева, и удостовериться в том, что молодой ствол способен устоять при сильном ветре. Только после этого дерево принесет плод.

И на тот случай, если кто–то подумает, что я добавляю ненужное предупреждение к прекрасному списку чудесных свойств у Павла (и конечно, думает легкомысленный христианский романтик, если во мне живет Дух, все эти вещи придут ко мне сами собой!), я хочу обратить ваше внимание на последнее свойство в перечне: воздержание. Если «плод» вырастает спонтанно, то зачем здесь нужно обладание собой? Ответ прост: «плод» не вырастет сам по себе, так что это качество нужно. Все другие свойства, перечисленные Павлом, достаточно легко имитировать, особенно если ты молод, здоров и счастлив, — но не воздержание. А если его нет, стоит задаться вопросом: быть может, и все другие свойства — это просто видимость, а не подлинный знак действия Духа?

Можно думать, что именно поэтому Павел здесь же заговорил о кресте. «Но те, которые Христовы, распяли плоть со страстями и похотями» (стих 24). Есть много паразитов, много сорняков, способных задушить жизнь приносящего плод дерева, много зверей, которые могут погрызть его корни или поесть еще не созревший плод. Здесь требуется постоянное напряжение ума, сердца и воли, чтобы принимать нужные решения и безжалостно расправляться со всеми врагами. И здесь мы можем понять, что внезапно оказались в том же самом месте, куда нас звал апостол в Послании к Колоссянам: «Итак, умертвите земные члены ваши» (3:5). То, что здесь названо «земным», в Послании к Галатам названо «плотью»: по сути в обоих отрывках Павел говорит об одном и том же, о том свидетельствуют пересечения между списком вещей, которые в Послании к Колоссянам призвано умертвить, и «делами плоти» в Послании к Галатам. И только умертвив все эти вещи, мы сможем выполнить последнее указание Павла: «Если мы живем Духом, то по Духу и поступать должны» (5:25). Вторую часть предложения можно перевести «давайте ходить Духом», но корень слова «ходить» говорит также и о последовательности действий. Как бы там ни было, суть понятна: «жить в Духе» не означает автоматически следовать указаниям Духа. Для этого нужно принимать решения. И мы в состоянии это делать.

Если бы слова Павла услышали спустя многие века, это позволило бы избежать продолжительных споров о нравственности. Некоторые богословы четко отличали добродетели, которые человек может приобрести с помощью собственных тяжких трудов, от тех, которые может тебе дать только Бог. И тогда возникал вопрос: требуются ли человеческие усилия во втором случае? Павел — и здесь, и в других местах — дал бы на это положительный ответ. Христианские добродетели, включая девятичастный плод Духа, — это одновременно и дар Бога, и результат сознательного решения верующего культивировать этот образ жизни и эти привычки сердца и ума. Говоря техническим языком, эти добродетели и «приобретаются», и «вдохновляются», хотя путь, на котором мы их «приобретаем», сам отмечен «вдохновением» свыше, здесь, как это часто бывает в богословии, мы находимся на границах речи, поскольку пытаемся говорить одновременно и «о том, что делает Бог», и «о том, что делают люди», как будто бы Бог был другим персонажем, подобным нам самим, иными словами, как если бы труд Бога и наши труды можно было бы представить чем–то вроде работы двух людей над одним проектом. Здесь есть тайны, в которые нам нет нужды сейчас углубляться. Достаточно сказать, что разновидности духовного плода, перечисленные Павлом, подобно христианским добродетелям, остаются одновременно действием Духа и результатом сознательного выбора и работы со стороны человека.

Мы можем прийти к тому же выводу иным путем, вспомнив некоторые вопросы, что мы обсуждали раньше. Главная заповедь, данная людям (и всему животному царству, когда я пишу это предложение, два воробья за моим окном с радостью повинуются этой заповеди Творца), — «плодитесь и размножайтесь». Павел использовал эти же слова, говоря о росте веры и жизни юных христианских общин (смотри, например, Кол 1:6, 10). Но если речь идет о духовном плоде, то, каким бы здоровым ни было дерево, за ним необходимо ухаживать. Оставь его на долгий период без внимания и ухода, и оно одичает. И снова, Дух, формируя в нас те качества, которые перечисляет Павел, не действует в обход ума, воли и сознательных решений недавно обратившихся христиан. Им нужно распять свою плоть. Им надо преобразиться обновлением ума. Затем, «ведомые Духом», они станут жить не «под Законом», однако эта новая жизнь далека от романтического идеала спонтанного и бездумного поведения, хотя она непохожа и на обязанность соблюдать набор случайных правил. Они будут открывать смысл человеческой «свободы» (5:1, 13), для которой люди изначально были созданы и на которую указывал иудейский Закон, но которую можно обрести только через умершего и воскресшего Мессию. Так они станут истинно «свободными» и пойдут по пути, который ведет к подлинной аутентичности, цели христианской жизни. И это направляемый Духом путь формирования христианских добродетелей, подобный освоению нового языка или музыкального инструмента.

Три важнейшие вещи в нашей жизни

Как же связаны между собой три добродетели и девятичастный плод Духа? Павел полагает, что они действуют вместе, но как это происходит? Вдумчивый читатель естественным образом попытается рассматривать этот вопрос с какой–то определенной точки зрения, полагая, что нравственные представления Павла ясны и последовательны, но сам Павел смотрит на него с разных точек зрения в зависимости от того, о какой проблеме он говорит с какой церковью. Однако мы можем собрать эти разные нити мысли воедино, обратившись к третьей важнейшей теме данной главы, к теме единства — и к тому, какие привычки сердца, ума и тела строят это единство.

Но сначала нам надо ответить на такой вопрос: хотя мы говорили, что у Павла в центре нравственности стоит добродетель, не приносит ли он здесь снова «правила» — как бы с черного хода? Описывая действия agape — говоря, что любовь не завидует, не превозносится, не гордится, не мыслит зла и так далее, — и утверждая, что весь Закон сводится к одной–единственной заповеди, не хочет ли он тем самым сказать: «Вам нужно формировать соответствующие привычки, но только потому, что это лучший путь к соблюдению правил»?

На этот вопрос следует дать отрицательный ответ, но если этот ответ развернуть, мы увидим одну любопытную вещь. Существует старинное изречение: дай человеку рыбу — и ты накормишь его на один день; научи человека ловить рыбу — и накормишь его на всю жизнь. Павел стремится научить новообращенных христиан «ловить рыбу». Вероятно, в его версии это изречение звучало бы так: дай человеку конкретную заповедь — и ты поможешь ему достойно прожить один день, научи его христианскому подходу к поведению — и он сможет самостоятельно принимать решения в тех ситуациях, о которых ты не давал ему никаких указаний. Однако Павел снова и снова дает начальные указания, особенно в тех случаях, когда христианская добродетель должна породить поведение, совершенно незнакомое для христиан и, возможно, возмутительное для их окружения. Их надо приободрить, им надо сказать, что этот путь действительно таков. Данные наставления подобны старым «правилам», но на самом деле это обычно указания, позволяющие человеку не сбиться с пути, пока он формирует у себя нужные привычки сердца. Он определенно не скатывается назад к легализму, который поставил бы под сомнение его учение о благодати и вере (такое странное мнение могло возникнуть лишь в результате неверного понимания его слов), и точно так же не возвращается к этике правил, когда предлагает христианам этику добродетели.

Поясним это с помощью иллюстрации, которая показывает, что правила не следует противопоставлять добродетели, но, скорее, нужно помещать эти правила в широкий контекст добродетели. Когда местные власти строят большие автотрассы, они, естественно, желают, чтобы водители, мчащиеся по этим дорогам, полностью контролировали движение своих машин. Скажем, в идеале никто ни при каких обстоятельствах не должен выезжать на встречную полосу. Однако иногда водители теряют концентрацию внимания, или засыпают за рулем, или их отвлекает собака, сидящая сзади, и так далее, а иногда прокол шины или другая неполадка могут сделать машину неуправляемой, несмотря на все усилия водителя — и потому мудрые строители автотрасс ставят посередине барьеры, чтобы машина не могла выехать на встречную полосу. Лучше допустить столкновение машин, едущих в одном направлении, чем столкновение на встречной полосе. Кроме того, они помещают «предохранительную полосу» на внешней стороне дороги рядом с заборами и канавами, и эта полоса издает громкие звуки при соприкосновении с колесом, чтобы водитель не съехал с дороги. Строители дороги не хотят этим сказать водителям: «Мы построили прекрасные барьеры, вы можете на них наезжать сколько хотите, и все будет в порядке». Они хотят сказать другое: «Во время движения ваши машины не должны прикасаться к барьерам. Но если что–то случится, вам полезно будет вспомнить, что эти барьеры существуют».

Если мы захотим приложить этот пример к этике Павла, нам следует добавить сюда еще одно соображение. Павел жил в окружении античных язычников с их сомнительными нравами и сталкивался со множеством самых разных пастырских ситуаций, а потому, вне сомнения, он прекрасно понимал, что хотя он призывает каждого христианина в отдельности и каждую общину выбрать добродетели и плод Духа, формировать их и жить ими, многие христиане просто неспособны ждать так долго. И потому нельзя сразу не сказать людям, куда должны вести добродетели, и тем более нельзя оставить новообращенных без ясных указаний о том, какой тип поведения соответствует жизни «во Христе», а какой нет. (Вспомните, например, главу 4 Послания к Фессалоникийцам.) Это может показаться «порочным кругом» мысли (правильные действия ведут к добродетелям, а добродетели порождают правильные действия — что здесь причина, а что следствие?), но это было бы упрощением представлений Павла. Он не просто моральный мыслитель, но занимается большим пастырским трудом. И если он видит, что автомобиль теряет управление и сбивается с дороги, по которой должны его вести вера, надежда и любовь, он не ждет, пока случится авария и водитель усвоит горькие уроки, если можно эту аварию предотвратить. И тогда он дает что–то вроде жестких «правил», как, скажем, в главах 5 и 6 Первого послания к Коринфянам, но это не значит, что он отказался от добродетели и вернулся к правилам — или, тем более, к «Закону». Скорее, это поведение опытного учителя: он знает, когда ученику можно позволить учиться на своих ошибках, а когда надо отложить теорию в сторону и прийти ему на помощь.

Образ машин и дорог можно развернуть и по–другому. Однажды я ехал на машине по дорогам, которые были мне отчасти знакомы, но, как оказалось, я знал их недостаточно хорошо. Из–за аварии главная автотрасса была закрыта, так что мне пришлось съехать на боковую дорогу. Полагаясь на инстинкт, я ехал по маленьким дорогам примерно в нужном направлении, но часто оказывался на перекрестках, где не было никаких указателей. Конечно, местные люди, ездящие по этим дорогам, легко могли найти нужное направление, но я, мало с ними знакомый, этого сделать не мог. И здесь бы мне очень помогли «правила» — указатели, которые сказали бы мне: «Тебе нужно ехать сюда», — а если бы я изучил эти дороги, я бы в них уже не нуждался. Опытный местный водитель не стал бы глядеть на указатели, потому что он и без них прекрасно знает, куда ему нужно свернуть. Правила и добродетель прекрасно сочетаются, однако в нашем обществе, где правила часто воспринимают как внешнее ограничение свободы, нам стоит напоминать себе о том, как они действуют — не чтобы вернуться к бездумному исполнению правил, но чтобы мы могли увидеть, как бы на широком полотне, ту истину, которую Павел утверждает в Послании к Римлянам: чего не мог совершить Закон, то совершил Бог (см. 8:3).

Все это подводит нас к двум другим вопросам, которые часто звучат в разговорах о добродетели и на которые этика Павла дает ясные ответы. Во–первых, не слишком ли эгоцентрично ставить в центр всего добродетели, которые формирует у себя человек? Разве нравственность не заключается в том, чтобы обращать внимание на другого? И, во–вторых, если ставим во главу угла добродетель, то не значит ли это, что нравственные качества человека в значительной степени определяются обстоятельствами его рождения, воспитания, природы, склада?

Нет, и еще раз нет. Ответы на эти вопросы подводят нас к самой сути того, что Павел говорит о добродетелях и девятичастном плоде Духа. Эти качества зарождаются не в отдельных людях, но именно в жизни и труде всей общины, свойства которой они и определяют; они предназначены именно для того, чтобы вносить свой вклад в жизнь и труд общины, а не чтобы привлекать внимание к особым людям, обладающим ими. Кроме того, хотя для их развития нужны размышления, решения и работа, для христиан они остаются даром благодати Божьей.

Чтобы это объяснить, нам прежде всего нужно расширить картину, включив в нее две другие вещи, которые «пребудут» в новом Божьем мире вместе с любовью: веру и надежду. Стоит заметить, что это «трио», которое мы находим в кульминации главы 13 Первого послания к Коринфянам, регулярно упоминается в посланиях Павла — причем и в тех, что принято считать ранними, и в поздних:

…Непрестанно памятуя ваше дело веры и труд любви и терпение упования на Господа нашего Иисуса Христа пред Богом и Отцем нашим…

(1 Фес 1:3)

Мы же, будучи сынами дня, да трезвимся, облекшись в броню веры и любви и в шлем надежды спасения

(1 Фес 5:8).

…Услышав о вере вашей во Христа Иисуса и о любви ко всем святым, в надежде на уготованное вам на небесах…

(Кол 1:4–5)

Два процитированных места входят во вступительное приветствие, и это значит, что Павел упоминает такие вещи, когда желает сказать: «Вы обладаете всеми признаками здоровой христианской общины». Любопытно также, что здесь мы находим уже упоминавшийся нами отрывок из главы 5 Первого послания к Фессалоникийцам, где говорится: мы люди дня, хотя мир все еще продолжает спать! Таким образом, как и в главе 13 Первого послания к Коринфянам, здесь три важнейшие добродетели стоят в эсхатологическом контексте. Они принадлежат новому дню, который уже наступает, и вам нужно приложить усилия, чтобы облечься в них в нынешнее время.

Но вот перед нами очередная загадка. Можно понять, что любовь — добродетель, такая сторона нынешнего героического ученичества, которая действительно позволяет предвосхищать характер жизни будущего века, но почему это относится к вере и надежде? Разве это не преходящие вещи, вроде языков и пророчеств и других явлений нынешней христианской жизни, которые станут излишними при наступлении грядущего века? Один гимн говорит об этом так:

Это строфа из гимна XIX века под названием «Дух милостивый, Дух Святый», написанного епископом Кристофером Вордсвортом; что еще удивительнее, этот епископ писал толкования на Новый Завет, и данный гимн во многом опирается непосредственно на 1 Кор 13. Однако, как мы могли видеть, Павел там писал о том, что все три эти добродетели пребудут. Они сохранятся в будущем мире. Вера и надежда не исчезнут и не упразднятся. Но как это объяснить?

Действительно, в нашем мире, как нам кажется, вера и надежда взирают вперед, на новый век, и потому можно подумать, что с наступлением грядущего в них не будет надобности. Но Павел смотрит куда глубже. Вера есть стойкое и непоколебимое доверие единому истинному Богу, которого мы познали в Иисусе Христе. И когда мы увидим Его лицом к лицу, это доверие не утратится, но углубится. Надежда есть стойкое и непоколебимое упование на Бога, который нас не покинет и не бросит, но у которого всегда для нас заготовлено столько удивительных даров, что мы о них даже не смеем думать или просить. Я не могу себе представить, что в грядущем веке наступит такой момент, когда мы сможем сказать: мы вкусили все то, что мог нам дать новый мир, и вот, нам стало скучно (как это описывают скептики, говоря о «небесах»). Это ужасающая карикатура, ее породили сладкие разговоры о «небесах», характерные для западного мира, когда тот размышлял о загробной жизни. Напротив, поскольку я верю, что Бог, открывшийся нам в Иисусе, есть Бог бесконечно щедрой любви, дающей все с преизбытком, я верю, что Он таким же останется и в новом творении, так что в новом веке нам нужно будет надеяться еще сильнее, трудиться больше и больше радоваться. Когда мы учимся надеяться в нынешней жизни, мы не просто строим надежду на место получше, где однажды окажемся, но учимся доверять Богу, который и есть, и будет Богом грядущего.

Итак, вернемся к двум возражениям, о которых мы говорили: не страдает ли этика добродетели эгоцентризмом и не опирается ли она слишком сильно на случайные качества характера, который человек приобретает с рождением? Наш краткий анализ веры и надежды и то, что мы могли бы сказать о любви (которая в нынешней жизни позволяет предвосхищать будущую взаимную радость и поддержку в отношениях между Богом и Его творением, а также между сотворенными существами), позволяет нам дать ответ на первый вопрос. Действительно, этика добродетели предполагает нравственный рост, формирование привычек сердца каждого отдельного человека. Но ставя в центр картины три важнейшие добродетели, веру надежду и любовь, мы тем самым утверждаем, что рост в этих добродетелях и ведет к тому, что человек смотрит не на себя, но на Бога и на ближнего. Чем глубже у вас развиты эти добродетели, тем меньше вы думаете о самом себе.

И здесь мы видим одно из самых очевидных отличий традиции христианской добродетели от античной языческой традиции. Последняя была направлена на воспитание героев, отважных и находчивых вождей, особенно военных. Несомненно, идеал добродетели Аристотеля формировался в контексте полиса, города–государства, поскольку (как он справедливо считал) человек есть социальное животное. Однако добродетель оставалась достоянием тех людей, которые выделялись из толпы. Христианская добродетель — это нечто иное по определению. Как мы уже говорили, это командный спорт, и она может действовать лишь тогда, когда каждый участник большой и разнородной команды выполняет свою неповторимую задачу, внимательно относясь к каждому другому игроку и заботясь о благе команды в целом.

Мысль о том, что, взращивая добродетель, человек перестает смотреть на себя, кажется парадоксом. Но это кажущийся, а не реальный парадокс. Разумеется, нравственность должна укорениться в каждом человеке. Напоминая об этом, этика добродетели показывает, что дело здесь не в соблюдении навязанных кем–то правил, не в расчетах, которые в принципе мог бы произвести и компьютер, и не в поиске глубинного содержания сердца, чтобы хранить верность себе. Но если эта нравственность направлена на фокус в виде веры, надежды и любви, тогда — хотя она и рождается изнутри — ее подлинный фокус лежит за пределами Я, но в Боге и ближнем, которых нужно любить, в Боге как предмете веры и надежды и в ближнем, которого надо видеть и любить в свете такой веры и надежды. Или можно сказать иначе — здесь сами слова «вера», «надежда» и «любовь» могут сбить нас с толку. Суть их не в том, что мы могли бы заявить: «Вот три качества, которые я в себе развиваю». Сказав так о вере, надежде и любви, я бы противоречил сам себе. Все они, будучи даром Бога, отводят нас от себя и указывают вовне: вера — на Бога и на то, что он совершил в Иисусе Христе; надежда — на Бога будущего; любовь — и на Бога, и на наших ближних.

Второе возражение касалось того, что достижение добродетели зависит от воли случая, поскольку некоторые люди обладают нужными чертами характера в силу своего рождения или особого воспитания. И конечно, в этом есть правда. Скажем, Билл получил явные преимущества, потому что он вырос в любящей и заботливой семье, так что у него куда больше шансов стать щедрым человеком, который думает о других, чем у Бена, который рос в атмосфере эгоизма, насилия и злобы. Но Павел, несомненно, ответил бы, что это не имеет отношения к делу, коль скоро речь идет о христианской добродетели. «Те, кто принадлежит Мессии Иисусу, распяли свою плоть»: здесь нет исключений, нет категорий людей, которые могли бы подойти к святости, даруемой Евангелием, в обход мучительного пути распятия с Мессией и последующего пути суровых нравственных усилий, который позволяет культивировать добродетели во всей их полноте. (Подумайте для начала о том, сколько разных сфер жизни затрагивает agape даже и в том небольшом тексте Павла.) Билл может вообразить, что хорошее воспитание дает ему превосходство над другими людьми. От того, кому много дано, много и спрашивают, а самая ядовитая змея изо всех, гордость, всегда таится в высокой траве и готова ужалить человека, который воображает, что он лучше ближних. Бен, почувствовав, как разительно дом его детства отличается от настоящей христианской жизни, может с благодарностью совершить прыжок в новый мир. Мы еще вернемся к вопросу об «обновлении в познании по образу Творца». Это не вопрос уже сформировавшегося характера, но вопрос решения, размышления и готовности осуществить задуманное, это изучение нового языка, на котором мы начинаем говорить — сперва неуклюже, а затем, постепенно, все свободнее и свободнее.

И в случае добродетелей, и в случае плода Духа работает одна и та же логика. И на самом деле, чем глубже мы познаем эти две категории, тем яснее убедимся в том, что это разные слова для одного и того же явления. Если мы изучим перечень добродетелей и разновидностей духовного плода и попытаемся понять их внутреннюю динамику и практику осуществления, мы откроем, что Павел говорит об одной и той же глубинной реальности, просто он рассматривает ее с двух разных точек зрения, повинуясь риторическим задачам различных ситуаций. Само слово «плод», наконец, показывает, что эти качества растут изнутри, а не приходят откуда–то извне. Стоит нам отказаться от распространенного неверного представления о том, что, если это плод, он появляется без наших усилий и раздумий — и любой сознательный христианин должен в этом очень быстро убедиться на практике, — и мы начинаем видеть, что разновидности плода Духа, как и добродетели, требуют нашего участия: о них нужно размышлять, их нужно выбрать сознательным волевым актом, их нужно с решимостью воплощать в жизни, даже если эмоции предлагают нам какой–то иной путь. Так ты приобретаешь вкус или отрабатываешь навыки. Так ты учишь новый язык. Так ты становишься подлинным человеком, отражающим образ Божий. Так ты, предвосхищая будущее, становишься «царственным священством».

Такова внутренняя логика этого пути. Бог не хочет, чтобы люди стали совершенными существами без пятна и порока, которым ничего уже не нужно делать (и Павел понимает, что не в этом заключается Божья воля). Кого–то это может удивить, однако нравственность — это часть миссии. Очищенные сосуды будут употребляться для новой задачи, с другой стороны, для выполнения новой задачи нужно очищение. Но прежде чем мы углубимся в эту тему, нам надо рассмотреть общинную добродетель, в которой сходятся все отдельные добродетели и разновидности плода Духа. Павел говорит, что церковь должна стать единым телом, должна понимать себя как одно тело и должна прилагать все усилия, чтобы им остаться.

Жизнь в сообществе

Читая представленные Павлом перечни добродетелей и пороков, мы можем себе представить, к чему ведут первые или вторые. Представьте себе сообщество, где в повседневной жизни большинства людей присутствуют безнравственность, раздражительность, ревность, стремление сеять раздоры, зависть и тому подобное. Затем представьте сообщество, повседневную жизнь которого украшают терпение, доброта, кротость и воздержание, а также любовь, радость и мир. Быть может, один из самых запоминающихся образов создал К. С. Льюис — это картина ада в «Расторжении брака». Ад — такое место, где люди селятся все дальше и дальше друг от друга, потому что у них всегда возникают споры, после которых они переезжают на новое место, продолжая размышлять о том, как дурно себя ведут окружающие люди, которые всегда и во всем перед нами виноваты. Конечно, любой человек, хоть немного знакомый с жизнью в церкви, знает, что «единство» здесь может быть крайне поверхностным. К сожалению, есть множество общин, где взаимоотношения кажутся внешне крайне милыми, однако за этим вежливым «фасадом» скрывается настоящее змеиное гнездо. Но тот факт, что идеальных отношений достичь очень трудно, не означает, что нам вообще не стоит к ним стремиться. И само наше разочарование при встрече с общиной, которая снаружи сияет, а внутри полна гнили, должно просто усилить в нас стремление к общинной добродетели единства.

Но для этого нам придется работать. Приведенные ниже призывы Павла кажутся нам сегодня слишком суровыми и нереалистичными, но не следует думать, что их было легче исполнять в I веке:

Итак, если есть какое утешение в Мессии, если есть какая отрада любви, если есть какое общение духа, если есть какое милосердие и сострадательность, то дополните мою радость: имейте одни мысли, имейте ту же любовь, будьте единодушны и единомысленны; ничего не делайте по любопрению или по тщеславию, но по смиренномудрию почитайте один другого высшим себя. Не о себе только каждый заботься, но каждый и о других

(Флп 2:1–4).

От этих слов перехватывает дух, однако, похоже, Павел имел в виду именно то, что сказал. И это не какая–то дополнительная добродетель, не нравственный подвиг для героического меньшинства тех, кто уже достиг определенных высот и готов бороться с новыми трудностями. Можно сказать, что Павел именно это имел в виду, когда говорил, что любовь собирает в себе все добродетели (Кол 3:14). Это «любовь в действии» или, точнее, это отправная точка для «любви в действии». Единство сердца и ума среди верных — это только начало. Отсюда Благая весть действенной и щедрой любви может распространяться по внешнему миру.

Конечно, в I веке существовали особые условия, делавшие единство христиан особенно важным. Гонения возникали и проходили, но первые христиане с их странной вестью постоянно наталкивались на глубокое непонимание. Люди подозревали, что они совершают мерзкие и противозаконные обряды (они говорят, что на своих собраниях кого–то поедают), и беспокоились, что они замышляют политический заговор (они говорят о «другом царе»), и последователям Иисуса было жизненно необходимо держаться вместе. Любое разделение в крохотной местной общине грозило катастрофой — как для здоровья внутри общины, так и для свидетельства перед внешними. И постоянно с маленькими группами первых христиан случалась такая трагедия: столкнувшись с враждебным отношением внешнего мира, они часто начинали сражаться друг с другом внутри общины.

И даже если этого не происходило, мы, на протяжении многих поколений знакомые с феноменом «деноминаций», все равно можем только вздыхать и всплескивать руками. Наши деноминации, с их неоднозначностью и загадками, часто основываются на этнических особенностях или преданности отдельным людям — на тех самых вещах, которые Павел постоянно стремился преодолевать. Может быть, именно поэтому дискуссии в церкви зацикливаются на нескольких излюбленных частных вопросах, особенно на сексуальности. И споры о том, как, почему и когда два человека должны вступать в отношения любви (или ложной любви), на самом деле лишь скрывают от нас тот факт, что мы не можем решить другой вопрос: как, почему и когда вся семья христиан должна собраться вместе (чего у нее не получается) во взаимной любви и поддержке? Это не значит, что этика сексуального поведения неважна. Напротив, это поведение отражает здоровье или нездоровье всей общины. Но нам не следует беспокоиться лишь о том, что служитель церкви увел жену органиста, когда обещанное единение Иисуса Христа с его народом отменяется ради структур и обычаев — и иногда, разумеется, богословия! — которые разрушают целостность церкви точно так же, как прелюбодеяние разрушает целостность общины. И нам не стоит думать только о церковном казначее, присвоившем себе тысячу долларов, хотя это и дурной поступок, когда вся банковская система рушится и погружается в хаос из–за невообразимой жадности людей, стоящих на ее верхушке. Нравственность отдельных людей крайне важна, но мы можем концентрировать на ней слишком много внимания, чтобы избежать неприятных тем, касающихся общества, которые не менее важны.

(Стоит добавить, что два приведенных примера — измены и присвоения чужих денег — демонстрируют опасность подхода к нравственности с точки зрения «правил», которые люди исполняют или нарушают. Действительно, казначей присвоил себе деньги церкви. Но, допустим, он в этом раскаялся — должны ли мы проявить милосердие, скрыть это преступление от полиции и, напомнив себе о том, что Иисус принимал грешников, снова доверить ему пост казначея? Не так все просто. При таком подходе мы забываем о том, что, не исполнив «правило» надлежащего обращения с деньгами, казначей не просто нарушил одно случайное предписание. Такой поступок подрывает доверие. Будут ли люди давать церкви деньги, если они не доверяют казначею? То же самое относится к прелюбодеянию. Когда кто–то бросает жену или мужа ради другого человека, мы постоянно слышим разговоры о том, что Иисус принимал грешников, что надо относиться к людям «с пониманием» и что нам не следует гордиться своей праведностью и быть судьями. Но в этих разговорах люди упускают из вида, что все сообщество — деревня, церковь, колледж, компания и т.д. — переживает нечто вроде электрошока, когда двое людей, публично пообещавших одно, делают другое. Дело здесь не только в «нарушении правил». Они разрушают нравственную целостность мира.)

Призывая христиан к единству, Павел подробно описывает, что это значит. В приведенном выше отрывке из Послания к Филиппийцам он рассматривает единство с разных сторон: научитесь и мыслить, и любить друг друга подобным образом, приведите ваши мысли и чувства в состояние гармонии, думайте об одном и том же… Павел подыскивает все новые и новые слова, чтобы об этом сказать.

И все эти удивительные увещевания стоят в таком контексте, который сам бесконечно богат по смыслу. Отрада, утешение, общение, сострадание, милосердие, радость. Если в вас хотя бы отчасти это есть, это отправной пункт. Любое христианское сообщество, лишенное этих свойств, не стоит называть христианским сообществом, но где вы видите искорку какого–то из этих качеств, как отблеск тлеющего угля в очаге, нежно подуйте на него, чтобы появился язычок пламени, а затем подбрасывайте щепки и поленья, пока весь очаг не запылает. Вот как это делается. И можно взглянуть на картину с другой стороны: если вы видите надменность и тщеславие, вы знаете, что они указывают на ложный путь. Как только к вам приходит мысль о вашем превосходстве, учитесь ее отгонять. (Вспомните слова Марка Бакстера, который своими решительными действиями спас дочь от смерти в воде: «Каждый раз, как мне в голову лезли дурные мысли, я заставлял себя думать о чем–то ином».) Когда вы стремитесь быть первым, остановитесь, задумайтесь и пересмотрите это желание. В Послании к Филиппийцам речь постоянно идет о том, что стоит забыть о себе и сосредоточить внимание на ком–то другом.

Можно ожидать, что кто–нибудь здесь подумает: «Павел призывает нас ради Иисуса стать людьми, о которых вытирают ноги. Я был когда–то именно таким, и ближние поступали со мной соответствующим образом. Сейчас я понял, что надо стоять за себя, иначе тебя будут использовать и не будут уважать». Такую критику христианской этики, как люди ее себе представляют, можно услышать в самых разных местах — и в церкви, и за ее стенами.

Только в данном случае люди критикуют карикатуру, а не реальность. Многие современные христиане привыкли скептически относиться к этим призывам Павла, так что они почти не звучат в христианских спорах. Они вызывают ассоциацию с жеманным лжесмирением мистера Слоупа, героя романа Энтони Троллопа, и с ненавистью к себе тех людей, которые постоянно ставят себя в унизительное положение, думая, что тем самым они следуют за Иисусом и Павлом. И нам легко упустить из вида тот факт, что встречаются здоровые и радостные общины, где подлинное взаимное подчинение легко сочетается с активным использованием даров каждого человека, включая прочное и сильное руководство, более того: такое подчинение порождает нужную среду для раскрытия этих даров. К счастью, такие общины существуют, и они распространяют вокруг себя радость.

На самом деле, как это происходит со всеми добродетелями, если ты начинаешь учить язык — а особенно если ты пытаешься говорить на нем в группах вместе с теми, кто его также осваивает, — ты понимаешь, что эта задача выполнима, так что новый язык и в самом деле постепенно становится твоей «второй природой», спонтанностью второго порядка, и это знают опытные актеры, футболисты или джазмены, которые освоили трудное искусство коллективной импровизации. К сожалению, мы все слишком привыкли к тому, что каждый «следует естественным порывам», а одновременно сильные и жестокие лидеры прокладывают себе дорогу к власти, так что организации колеблются, переходя от тирании к хаосу и обратно, и люди, которые подчиняются другим просто от страха, не высовываются, полагая, что они ведут себя «смиренно». И все это опять же мерзкая пародия на то, о чем говорил Павел.

Самый развернутый и настойчивый призыв Павла к единству мы найдем в Первом послании к Коринфянам. Все это послание говорит о том, какие привычки ума и сердца необходимо освоить, чтобы достичь полного единства в разнообразии и поддерживать это единство. И снова мы видим, что дело здесь не сводится к «правилам» — хотя, как мы говорили, правила иногда помогают людям держаться нужного направления и позволяют проверить, не сбились ли они с пути. Скорее, Павел призывает коринфян мыслить и действовать в согласии с Духом Иисуса Христа таким образом, чтобы быстро выявить и искоренить все те вещи, что ставят под угрозу единство. Культ выдающихся людей, сексуальная безнравственность, судебные тяжбы, споры о культурных отличиях, участие в языческих обрядах, разделение между богатыми и бедными, особенно на Вечере Господней, гордость и зависть, связанные с духовными дарами, хаотичное богослужение, непонимание сути Евангелия. Это краткое оглавление Первого послания к Коринфянам, и, думая о каждой проблеме, Павел призывает аудиторию развивать привычки общинной жизни, которые позволят ее разрешить, а также богословское понимание, на котором все они основаны, — в частности, учение о мудрости креста, переворачивающей все вверх ногами. Оно пронизывает все послание с самого начала, а удивительная надежда воскресения, контуры которой вырисовываются все яснее, звучит в каждой теме, поднятой Павлом, и затем во всей полноте развертывается в главе 15.

Разумеется, на этом послании вся эта история не заканчивается. Как можно понять из Второго послания к Коринфянам, ситуация стала намного хуже, так что Павлу самому пришлось служить примером пути самоуничижения креста, чтобы восстановить церковь в Коринфе и свои апостольские отношения с ней на основе самого Иисуса Христа, распятого и воскресшего. И это совершенно ясно показывает нам, что такие привычки сердца нелегко усвоить и что каждая христианская община и все ее руководители призваны усваивать их все глубже и глубже. И мы также видим» что, независимо от старания людей усвоить эти привычки, могут возникать ситуации, которые ставят христиан перед выбором: либо усвоить их еще глубже, либо отказаться от этого вообще.

Как бы там ни было, именно в контексте этих сложных пастырских и богословских тем Павел яснее всего выразил свои представления о единстве тела, состоящего из верующих. В самом начале (1:13) он бросает слушателям вызов: неужели, говорит он, Христос разделился — а это следует из ваших раздоров — и говорит суровые слова о тех, кто разрушает единство церкви, которая есть новый Храм Божий (3:16–17), а затем постоянно возвращается к этой теме по мере того, как послание неспешно движется к своей кульминации. Как одно тело состоит из многих членов, так и вы должны жить в Мессии.

Новый образ жизни

Читая у Павла слова о церкви как «теле Мессии» в главе 12 Первого послания к Коринфянам, мы рискуем совершить одну распространенную ошибку: предположить, что образ человеческого тела здесь — просто расхожая и довольно случайная метафора, с помощью которой апостол хочет указать на разнообразие даров при единой цели. В таком случае он мог бы с не меньшим успехом говорить о слоне, чье тело состоит из еще более удивительных частей, или о частях корабля с их различными функциями, или об автомобиле (ладно, в его мире следовало бы говорить о колеснице). Можно найти самые разные образы, чтобы описать это многообразие в единстве и единство в многообразии. Почему ему понадобилось именно человеческое тело?

Прежде всего, сам Иисус Мессия был и остается человеком. И о тех, кто принадлежит ему, стоит мыслить подобным образом. Но это достаточно поверхностное объяснение. Подлинный ответ, который мы можем найти в других местах данного послания или где–то еще у Павла, основан на том, что он видит в церкви обновленное и искупленное человечество. Вот почему он счел подходящей именно такую метафору — или, если хотите, не только метафору, но и метонимию. Это описание того, каким должно стать новое человечество и как оно должно действовать. Здесь человеческое тело не просто случайная иллюстрация. Этот образ сразу указывает нам на самую суть дела.

В том отрывке речь идет о «духовных дарах» — даре языков, пророчества, особого знания, уникальном даре особой веры и так далее. В следующей главе Павел торжественно заявит, что все эти дары ничего не значат без любви и что все они исчезнут, тогда как любовь останется. Отчасти об этом же он говорит и в главе 12: не беспокойтесь о том, обладаете вы таким–то даром или нет, но поймите, что все эти дары исходят из одного источника (стихи 4–11) и все они зависят один от другого, подобно ноге, руке и глазу в теле (стихи 14–26). Задача жить как единое тело — задача жить как новый человек. Когда Дух Иисуса Мессии приходит и вселяется в христиан, в каждого из них и во всю общину, перед ними открывается возможность — всем вместе — стать тем местом, где его подлинная человеческая жизнь может реально и материально продолжаться в рамках жизни нынешнего мира.

Неудивительно, что единство церкви требует такого напряжения и столь трудно — как в Коринфе в I веке, так и в запутавшемся мире в XXI веке. Неудивительно, что мы видим так много низкопробных пародий на это единство — и в виде навязанного конформизма при тоталитарном церковном управлении, и в виде поверхностной радости в малой группе, состоящей из единомышленников. Подобные виды «единства» представляют собой лишь бегство от подлинной и великой задачи — позволить важнейшим христианским добродетелям, вере, надежде и любви, и плоду Духа, то есть любви, радости, миру, великодушию, доброте, щедрости, верности, кротости и воздержанию, определять наши взаимоотношения, открывая под их действием в нашей жизни общинные добродетели взаимного подчинения и взаимного признания данных Богом даров управления, учительства и так далее.

Именно о том же самом Павел говорит и в другом отрывке, который нам стоит поставить рядом с главой 12 Первого послания к Коринфянам. Речь идет о Послании к Ефесянам 4:1–16. Данный текст ясно показывает, что единство, над которым призваны трудиться христиане, отнюдь не сводится к прагматичному признанию того, что все мы разные, после чего, пожав плечами, мы продолжаем заниматься своим делом, не вмешиваясь в чужие дела, но это богатое и разностороннее единство, которое позволяет церкви двигаться к зрелости, оставляя позади — как о том говорится в главе 13 Первого послания к Коринфянам, однако здесь это задача нынешнего времени! — младенческое несовершенство, которое в противном случае станет устойчивым качеством и сделает церковь уязвимой:

Итак я, узник в Господе, умоляю вас поступать достойно звания, в которое вы призваны, со всяким смиренномудрием и кротостью и долготерпением, снисходя друг ко другу любовью, стараясь сохранять единство духа в союзе мира. Одно тело и один дух, как вы и призваны к одной надежде вашего звания; один Господь, одна вера, одно крещение, один Бог и Отец всех, Который над всеми, и через всех, и во всех нас. Каждому же из нас дана благодать по мере дара Мессии. Посему и сказано:

• восшед на высоту,
• пленил плен
• и дал дары человекам.

А «восшел» что означает, как не то, что Он и нисходил прежде в преисподние места земли? Нисшедший, Он же есть и восшедший превыше всех небес, дабы наполнить все.

И Он поставил одних Апостолами, других пророками, иных Евангелистами, иных пастырями и учителями, к совершению святых, на дело служения, для созидания Тела Мессии, доколе все придем в единство веры и познания Сына Божия, в мужа совершенного, в меру полного возраста Мессии; дабы мы не были более младенцами, колеблющимися и увлекающимися всяким ветром учения, по лукавству человеков, по хитрому искусству обольщения, но истинною любовью все возращали в Того, Который есть глава Мессия, из Которого все тело, составляемое и совокупляемое посредством всяких взаимно скрепляющих связей, при действии в свою меру каждого члена, получает приращение для созидания самого себя в любви.

В этом тексте так много всего, что читатель может растеряться. Позвольте мне обратить внимание на те ключевые элементы, что важны для нас.

Во–первых, этот завораживающий отрывок опирается на сказанное ранее в послании и продолжает развивать мысль Павла о том, какой цели должна служить эта труднодостижимая добродетель единства. В заключение главы 1, говоря о нынешнем статусе Мессии, Павел использует псалмы 2, 6 и 109: этот Мессия есть также и Новый Человек: Бог «все покорил под ноги его» и поставил его превыше всякого начальства, власти, господства и имени (1:22, 21). И это не просто повод для торжества христиан, но они должны разделить с ним его статус славы:

И Он [Бог] всё подчинил под ноги Его, и как главу над всем дал Его Церкви, которая есть Тело Его, полнота Наполняющего всё во всём

(1:22–23).

Это парадоксальный ход мысли, с которым мы уже встречались в связи с Храмом: живой Бог наполняет небо и землю, но Он пожелал пребывать в одном определенном месте. И теперь это место уже не здание в Иерусалиме или где–то еще. Это — семья тех, кто принадлежит Мессии. Его семья свидетельствует о том, что Мессия стал верховным правителем мира, она составляет общину Царя. Но если это царственная община, то она одновременно и община священническая, на что указывают слова о священстве и Храме в конце главы 2 Послания к Ефесянам:

Значит, вы уже не чужие и не пришельцы, но сограждане святым и свои Богу, возведенные на основании апостолов и пророков, а камень краеугольный — Сам Царь Иисус, на Котором всё строение, скрепляемое, вырастает в храм святой в Господе; на Нём и вы устрояетесь, чтобы вместе быть жилищем Бога в Духе

(2:19–22).

Западные христиане совершенно не задумываются об этом призвании. (Этому способствовало распространенное мнение о том, что Послание к Ефесянам написал не Павел, что ставило авторитетность данной книги под сомнение. И отчасти, как я полагаю, такое мнение появилось как оправдание того, что христиане отказались от столь головокружительного и требовательного призвания.) Или, если о нем не забывают, его стараются «приручить»: в таком случае мы начинаем говорить о церкви в самых возвышенных выражениях — предполагая, скажем, что на самом деле слово «церковь» указывает на грядущую эсхатологическую или «небесную» общину, — одновременно удаляясь в подгруппы и подподгруппы, в которых мы можем сохранить видимость дешевого «единства», на достижение которого можно не тратить усилий.

Но добродетель всегда дорого стоит и требует труда. Когда Павел призывает к единству (в главе 2 — к единству между иудеями и язычниками; в главе 4 — к единству всех христиан с их удивительным многообразием служений), он на самом деле призывает к добродетели. Вот стоящая перед вами цель, говорит он: «совершенное человечество», вырасти eis andra teleion, «в совершенного человека», «в меру возраста полноты Мессии». И есть труд, который ведет к этой цели. Это не происходит стихийно, но это происходит потому, что люди, которые могли бы вести себя как–то иначе, если бы полагались на себя, приняли сознательное и четкое решение «стараться» (4:3) развивать различные добродетели, которые совокупно ведут к такой зрелости. И Бог дает своей церкви множество различных служений не для того, чтобы растаскивать ее в разные стороны вслед за каждым новым человеком или инициативой, но чтобы «созидать тело Мессии», строить в нем богатое единство в многообразии. Каждый христианин без исключения должен строить эти добродетели; каждый христианин без исключения должен повиноваться своему особому, уникальному, неповторимому призванию. И это трудная задача.

Как и в случае «плода Духа», здесь приходится противодействовать мощным силам, которые сбивают нас с пути и направляют к ложным учениям, нечестности, хитрости (стих 14). Вот почему единство является добродетелью — общинной добродетелью, позволяющей самым разным членам тела во всем «возрастать в того, кто есть глава, Мессия». И конечно, как и в случае трех добродетелей и девятичастного плода Духа, ключ к единому телу — это любовь (стих 16). «Подражайте Богу, — призывает Павел в конце следующего отрывка, — как любимые дети подражают отцу». Это необычные, но очень сильные слова: Павел призывает слушателей не просто размышлять о Божьей любви, но посмотреть, как она действует, чтобы затем осуществлять это в своей жизни. «Живите в любви, — продолжает он, — как и Мессия возлюбил нас и предал Себя за нас в приношение и жертву Богу, в благоухание приятное» (5:1–2). Вот как выглядит «царственное священство» в нынешнем веке: это община, которая вместе усваивает уроки святости (4:17–5:20), а в то же время учится отражать характер и деяния Бога друг другу.

Логично, что христиане должны стремиться к общинным добродетелям, если важнейшая индивидуальная добродетель, как и самый первый плод Духа, — это любовь. Можно ли себе представить двух–трех христиан или две–три тысячи христиан, которые все учатся «любви» — в то же время оставаясь в своем герметично запечатанном мире частной духовности и приватной добродетели? Нет, это логическая нелепость. Христианские добродетели, в отличие от классических или кардинальных добродетелей школы Аристотеля, призваны порождать не великих одиноких героев, которые становятся политическими вождями и военачальниками, но цельные общины, отражающие жизнь жертвенной любви.

И это указывает нам на одну истину, о которой я мимоходом говорил в начале книги и которую сейчас стоит развернуть. Если христианская община действительно осваивает общинные добродетели, строящие многоликое единство, это само по себе имеет апологетическую ценность. Тогда она не просто удивляет («Смотрите–ка, эти христиане живут совсем не так, как все остальные!») и притягивает к себе («Надо же, этот образ жизни выглядит симпатично»), но делает нечто большее. Именно потому, что христианские добродетели обращены вверх, к Богу, сотворившему весь этот мир и создавшему людей по своему образу, и обращены вовне, к этому миру и живущим в нем людям, их невозможно хранить в частном пространстве закрытой общины. Христиане не должны отречься от великих этических традиций, развивавшихся на протяжении столетий языческими и нехристианскими мыслителями. Но они должны показать, что новое представление о добродетели, представление самого Иисуса Христа, вбирает в себя все, к чему стремились те традиции, и одновременно превосходит их.

Это не значит, что мы просто должны добавить несколько новых добродетелей к длинному списку и заявить, что эти новые вещи более важны. Когда в мир вошли христианские добродетели с их особыми приоритетами, нечто произошло с самой добродетелью — и это подводит нас к самой сути той новой перспективы, которую христианство открывало и должно продолжать открывать окружающему миру. Эти добродетели провозглашают: вот новый образ жизни человека — новый не просто потому, что появились добродетели, о которых раньше никто не знал, но потому что это новый путь для человечества, представленный изумленному и подозрительному миру. Хотите ли вы пойти по нему или нет? Таким образом, единое тело Христово, стремящееся освоить добродетели и работающее над созреванием плода Духа, должно быть миссионерским телом, которое указывает на замысел Бога — соединить все на небесах и на земле в Мессии. Вот в чем состоит жизнь царственного священства в нынешнее время.

Волнующая встреча друзей

Перспектива, обрисованная в заключение предыдущей главы, несомненно, открывает перед нами разные новые пути для размышлений. Мы можем свежим взглядом окинуть всю сферу нравственного и этического мышления. Но в данной книге не найдется места для всех этих возможностей. Сейчас я хочу вернуться к главному пункту и показать, что значит осваивать добродетели, которые позволяют в настоящее время подлинно предвосхищать «царственное священство». В итоге мы предназначены стать полностью обновленными людьми, отражающими образ Божий. Какие черты характера готовят нас к такой жизни и как мы можем их развивать уже здесь и сейчас? Именно это, а не тонкости «этических» или «нравственных» вопросов и не тонкое изучение черт характера образуют ту большую картину, которую мы должны рассмотреть.

Поэтому в данной главе мы разберем три вопроса, посвятив каждому по два раздела. Во–первых, как в нынешнее время христиане могут отражать в своем поведении призвание царственного священства и какие привычки сердца, ума и тела этому способствуют? Во–вторых, каким образом это призвание обращено ко всему миру, которому оно показывает новый образ жизни человека, и особенно, как оно может наглядно продемонстрировать свое превосходство над классической (и современной) традицией секулярной этики добродетели, сохраняя все наилучшее черты этой традиции, но преображая их в новом контексте? В–третьих, как это общее призвание придает форму и порождает конкретные привычки, которые становятся основой уникального христианского поведения и позволяют избегать поведения языческого? Другими словами, каким образом следование за Иисусом через призвание к царственному священству приводит к подлинной христианской святости и делает ее необходимой? Первый из этих вопросов прямо связан с некоторыми ключевыми библейскими отрывками, которые мы разбирали. Мы видели, что и повеление, данное людям в главе 1 Книги Бытия, и обетование обновленного человечества в Новом Завете говорят о двойном призвании быть «властителями и священниками». И я думаю, что это призвание определяет две важнейшие задачи церкви: поклонение и миссию.

Поклонение и миссия кровно связаны между собой. У них одно сердце: сердце, которое любит Бога, триединого Творца, и ради Него любит созданный Им мир и (особенно) творения, носящие Его образ. Это сердце может упражняться в добродетелях. И если это понять, можно увидеть крайне грустную вещь: многие люди регулярно посещают площадку для упражнений, но не принимают участия в тренировках.