Хунхузы: необъявленная война. Этнический бандитизм на Дальнем Востоке Ершов Дмитрий

Трагедия «Вольного шкипера»

В ряду первопроходцев Дальнего Востока фигура этого человека стоит особняком. Необычна его судьба, необычно и звание — «вольный шкипер». Не «офицер флота», не «флотский штурман», а именно «шкипер», да еще и «вольный»… За романтическим флером, окутавшим название профессии нашего героя, скрывается простой и понятный смысл. «Вольным шкипером» в старой России именовали судоводителя торгового флота, не состоявшего на государственной службе. Фридольф (Фабиан) Гек был финном и подданным Российской империи. Рожденный в 1836 г. окрестностях столицы Великого княжества Финляндского, мальчик уже в 11 лет ступил на палубу корабля. Первая судовая должность будущего исследователя дальневосточных морей — кают-юнга, или, попросту говоря, мальчик для разнообразных поручений. На заре своей морской карьеры юнга вряд ли помышлял о морях Тихого океана: бриг «Ольга», первое судно Гека, курсировал между Финским заливом и портами Англии. Гулль, Лондон, Плимут, Кардифф… Случались заходы в норвежские и германские гавани.

Пройдя тяжелую, но хорошую школу на корабле, Фридольф Гек поставил себе цель «перебраться на шканцы» [10]. Путь к офицерским нашивкам и должности капитана лежал через мореходную школу, располагавшуюся в Або (ныне Турку). Здесь таких же, как Гек, юнг учили премудростям математики, астрономии и навигации. Учеба началась в 1854 г., а уже через два года юный моряк держал экзамен на звание штурмана. Впрочем, успешная сдача экзамена поначалу не отразилась на положении Гека: в судовую роль корабля «Джо» питомец мореходки был по-прежнему записан юнгой… Книжные знания нужно было подтвердить на деле. Три года ходил молодой Гек вокруг Европейского континента, посещая знакомые и незнакомые порты Англии, Франции и Италии. Постепенно юноше стали доверять все более и более сложную корабельную работу. В августе 1857 г. Фридольф Гек впервые поднялся на палубу китобойца. Судно «Граф Берг», отправлявшееся в дальний промысловый рейс в Тихий океан, принадлежало «Русско-Финляндской компании». Так юнга Гек, ставший гарпунером, впервые оказался в тихоокеанских водах и приобрел навыки профессии, на долгие годы ставшей его главным занятием.

Возвращение «Графа Берга» на Балтику пришлось на 1861 г. За год до этого под «высокую руку» императора Александра II перешли земли Уссурийского края. Вряд ли будущий молодой моряк обратил внимание на подобную новость — будущего уссурийского землевладельца волновали совсем другие события. Пришла пора воплощения давней мечты. В октябре 1862 г. Фридольф Гек вновь переступил порог Абоского мореходного училища. Опыт и практические знания, приобретенные в дальних плаваниях, помогли быстро подготовиться к «испытанию». Наставники, экзаменовавшие молодых навигаторов, не могли не отметить юношу: толков, понятлив, ответы «отскакивают от зубов». К тому же чувствуется подлинный опыт и морская закалка. «Достоин!» — решили морские волки, и 23 марта 1863 г. Фридольф Гек получил свидетельство «вольного шкипера».

В то время, как новоиспеченный капитан осваивался в роли «первого после Бога», за тысячи верст от Финляндии, на южном побережье Приморья, происходили события, сыгравшие важную роль в дальнейшей судьбе шкипера Гека.

Солдаты-линейцы и амурские казаки, в приказном порядке переселявшиеся в Уссурийский край начиная с 1858 г., едва справлялись с задачей охраны китайской границы. Об освоении пустынного края силами таких заселыциков не могло быть и речи. Даже самые недалекие бюрократы понимали, что Дальний Восток нуждается в крестьянском труде. С 1859 по 1860 г. в Уссурийский край прибыли 264 крестьянские семьи. Это были государственные крестьяне, то есть те, чьим владельцем-помещиком считалось правительство. Надо полагать, что согласия мужиков на переезд к черту на рога тогда никто не спрашивал… Ситуация изменилась 19 февраля 1861 г., когда государь император Александр Николаевич даровал рабам волю, заслужив славу Освободителя. Отныне одной начальственной воли для переселения крестьян на далекую окраину было недостаточно. Мужиков необходимо было привлечь перспективой материальной выгоды.

Сперва правительство щедро посулило каждому переселенцу 100 десятин приморской земли по прибытии в край. Однако и это не подвигло крестьянские массы собираться в путь: больно дорог и труден был переезд, да и неизвестно было, что представляют собой обещанные земли. Для изыскания мест, наиболее пригодных для заселения и распашки, в 1866 г. в Приморье прибыла экспедиция во главе с уроженцем Эстляндии Гаральдом Фуругельмом. Его старший брат Йохан, в православии ставший Иваном, был моряком и старым дальневосточником. Бывший правитель Русской Америки, Иван Васильевич Фуругельм в 1866 г. имел чин контр-адмирала и занимал пост военного губернатора Приморской области. Осмотрев «владения» брата, Гаральд Фуругельм положил глаз на плодородную долину реки Сучан, где уже появились две русские слободы, Владимирская и Александровская. Сучан впадал в удобную бухту, в 1859 г. самим графом Муравьевым-Амурским названную Находка. Бухта как нельзя лучше подходила для создания порта и связи новых поселений с внешним миром. Кроме порта необходимо было учредить почту и навести переправы через реки, лежавшие на пути с Сучана во Владивосток и Посьет.

Прибыв в Николаевск-на-Амуре, Гаральд Фуругельм представил брату-губернатору обстоятельный доклад о мерах по подготовке области к приему переселенцев. Иван Фуругельм поддержал инициативы родственника, и доклад начал свое путешествие по инстанциям, обрастая записками и резолюциями. В апреле 1868 г. Департамент уделов Министерства императорского двора объявил о решении создать в Южно-Уссурийском крае факторию, под которую отводилось 167 тысяч десятин земли на восточном берегу Уссурийского залива, на острове Русский и в других местах. Управляющим факторией был назначен Гаральд Фуругельм, получивший широкие полномочия. В первые же два года правительство намеревалось потратить на обустройство фактории и прием колонистов 200 тысяч рублей. В дальнейшем управляющий удельными землями Южно-Уссурийского края должен был получать из казны по 26 тысяч рублей ежегодно.

По рекомендации братьев Фуругельм правительство решило «посадить» на удельных землях трезвых и работящих «финляндцев». Впервые переселение колонистов на Дальний Восток было решено произвести морским путем. Первая партия из 44 переселенцев собралась в Або и в 1868 г. взошла на борт паровой шхуны «Находка». Следующие полсотни будущих приморцев образовали товарищество в Гельсингфорсе. Во главе второй партии переселенцев встал… наш знакомый Фридольф Гек, также решивший связать жизнь с далекой тихоокеанской окраиной.

В конце августа 1869 г. в бухту Находка прибыл бриг «Император Александр II», доставивший колонистов во главе с Фридольфом Геком, избранным товарищами на роль предводителя. На берегу залива уже были намечены места для строительства зданий и сооружений порта, нарезаны земельные участки. Гек также получил свой надел в бухте Гайдамак. Казалось, жизнь фактории налаживается, как вдруг, словно по мановению чьей-то злой руки, на колонистов посыпались беды. Шхуна «Находка», доставлявшая из Китая все необходимые припасы и материалы, потерпела крушение. Отрезанные от мира «финляндцы» были вынуждены перейти к натуральному хозяйству. За почтой приходилось отправлять ходоков во Владивосток, при этом пешая «прогулка» посланцев занимала неделю. И все же не это составляло главную трудность в жизни колонии. С первых дней на уссурийской земле «финляндцы» ощутили опасное соседство хунхузов. Выбитые из долины Сучана во время «Манзовской войны», разбойники в начале 1870-х гг. вновь появились в этих местах, чтобы вернуться к своему излюбленному занятию — промывке золота. Россыпи драгоценного металла послужили одним из главных доводов в пользу создания удельной фактории. По иронии судьбы они же, а вернее, неспособность правительства наладить эффективную добычу золота послужила одной из причин ликвидации фактории в 1873 г. К этому времени хунхузы были фактическими хозяевами не только золотых месторождений, но и всей окрестной тайги. В страхе перед набегами «краснобородых» колонисты-финны старались держаться вместе, но и это мало помогало. Закончилось тем, что к 1880 г. «финляндцы», бросив с трудом налаженное хозяйство, один за другим перебрались во Владивосток и его окрестности.

А что же наш герой? Став собственником земли, Гек не стал землепашцем. Вместо этого «вольный шкипер», ставший к тому времени отцом семейства, принял предложение купца Линдгольма наладить в дальневосточных морях китобойный промысел. На деньги компаньона Гек снарядил крепкое судно и, набрав команду, вышел в море. Дела шли хорошо, чему способствовала изобретательность шкипера, сконструировавшего оригинальную гарпунную пушку.

Единственное, что досаждало шкиперу, была тревога за семью. Из Находки приходили все более пугающие известия, и наконец настал день, когда выносить все это стало невмоготу. Гек сообщил Линдгольму, что прекращает рейсы. На деньги, которые удалось скопить, шкипер в 1877 г. приобрел участок земли на полуострове Сидими. Место, расположенное на западном берегу Амурского залива, почти напротив Владивостока, казалось уютным и спокойным. Вскоре на берегу маленькой бухты вырос дом, окруженный хозяйственными постройками. Ферма отставного шкипера в изобилии производила хлеб, молоко и овощи, которые хозяин возил во Владивосток на собственной маленькой шхуне. Дела шли хорошо, и в 1879 г. по соседству с Геком решил поселиться уже знакомый нам М.И. Янковский, только что окончивший службу на золотых приисках острова Аскольд.

В июне 1879 г., по просьбе нового соседа, Гек вывез с Аскольда его имущество, а затем отправился во Владивосток за самим Янковским и его семьей. По возвращении на свою ферму шкипер застал ужасную картину. Двери дома были сломаны, а имущество разграблено. Гражданская жена Гека была повешена в задней комнате со связанными руками. Два конюха и работник были жестоко убиты, а семилетний сын шкипера пропал без вести. Сомнений не было: хунхузы, казалось оставшиеся в прошлом, нанесли страшный визит бывшему находкинскому колонисту. Разбойники долго следили за фермой и, судя по состоянию трупов, совершили нападение в первую же ночь после отплытия Гека. Погрузив награбленное на шлюпки, также позаимствованные в хозяйстве шкипера, хунхузы удалились.

Потрясенный Гек долго не находил себе места. Он надеялся выкупить у хунхузов своего малолетнего сына, однако никаких следов мальчика найти так и не смог. Жить на ферме становилось все труднее, страшные воспоминания преследовали Гека. Моряк искал забвения в море, все чаще уходя на своем суденышке. Со временем Гек стал капитаном шхуны «Надежда», а с 1892 г. — командиром шхуны «Сторож», охранявшей от браконьеров котиковые лежбища Берингова моря. В 1894 г. на судне Гека был поднят таможенный флаг, а шкипер получил право таможенного досмотра иностранных судов. Помимо дел службы «вольный шкипер» занимался описью берегов Камчатки, Кореи и Японского моря. Результаты съемок регулярно поступали в Главное гидрографическое управление русского флота в Петербурге. В знак уважения к самоотверженным усилиям энтузиаста большинство географических названий, присвоенных «вольным шкипером», было сохранено. По сей день их можно найти на картах дальневосточных морей.

Время притупило боль утраты. Гек обрел новую семью, слыл состоятельным и уважаемым человеком. И все же тяжелые мысли продолжали посещать шкипера. Возможно, их влиянием объясняется странная болезнь, поразившая Фридольфа Гека в последние годы жизни. Он стал страдать бессонницей, потом к ней добавились мучительные головные боли и помрачение рассудка. В 1904 г. этот сильный и одаренный человек застрелился…

Нападение на ферму Гека стало одним из самых нашумевших деяний уссурийских хунхузов за всю историю края. Сообщение об этом происшествии в ноябре 1879 г. появилось даже в центральной российской газете того времени — «Санкт-Петербургских ведомостях». Возникает вопрос: а был ли визит «краснобородых» банальным разбоем? Случайным его совершенно точно не назовешь. С одной стороны, похищенное имущество свидетельствовало о корыстных намерениях бандитов. С другой стороны, бросается в глаза тот факт, что разгром фермы был учинен после того, как ее продукция завоевала признание владивостокских покупателей. Не исключено, что Гек попросту перешел дорогу «манзам», державшим в своих руках снабжение столицы Приморья продуктами огородничества. Бизнес приносил китайцам огромные доходы, и появление удачливого конкурента каждый раз вызывало их крайнее недовольство. Еще в 1877 г. на окраине Владивостока чуть было не произошло массовое побоище между китайцами и корейцами, пытавшимися, выражаясь современным деловым языком, «занять сегмент овощного рынка». Кровопролитие предотвратило только появление солдат гарнизонного караула.

Похищенный сын Гека, возможно, предназначался «краснобородыми» для шантажа отца. Об этом свидетельствует тот факт, что обычного требования уплаты выкупа хунхузы шкиперу так и не прислали…

Примечательно, что спустя три года после разгрома фермы на полуострове Сидими такое же нападение было совершено хунхузами на усадьбу другого приморского предпринимателя — К. А. Купера. 27 апреля 1882 г. в заливе Пластун Купер обнаружил разграбленным и сожженным свой дом. На пепелище купец нашел тела своих сыновей Евгения и Иосифа, а также двух китайцев — компаньона Чжун Сицзина и приказчика Ма. Нападавшими был угнан скот Купера и разграблено имущество на сумму 23 тысячи рублей. Подозрение властей пало на шестерых китайцев: Шунь Чжа, Сун Тая, Цзун Вэньцая, Ли Хуэйшаня, Ма Ю и Ян Юнсина. Все шестерых взяли под стражу и отправили на следствие в Хабаровку. Здесь в судьбу задержанных вмешался известный купец Цзи Фэнтай или, как называли его русские, Николай Иванович Тифонтай. Тифонтай взял китайцев на поруки, а дальнейшее расследование подтвердило невиновность всех шестерых. Злодеями оказались совсем другие китайцы, незадолго до трагедии появившиеся в Пластуне и нанявшиеся к Куперу на работу, а также их сообщники, проживавшие в окрестностях усадьбы. Из семерых бандитов удалось арестовать только одного, некоего Ван Цзичэна, да и тот в сентябре 1884 г. ухитрился сбежать с камень-рыболовской гауптвахты, вырыв подкоп и унеся при побеге кандалы…

Как можно заметить, налет был организован разбойниками почти по такому же сценарию, что и нападение на ферму Гека! При этом известный владивостокский купец Я. Л. Семенов в 1885 г. прозрачно намекал на то, что жестокая расправа хунхузов с сыновьями Купера была вызвана его попыткой составить конкуренцию китайцам в весьма доходном промысле морской капусты. Комментарии, как говорится, излишни!

«Белый хрустальный шарик»

Странное дело, сохранив в своей памяти дела этого субъекта, история постоянно путается, пытаясь назвать его имя. Ли Гуй, Лигуй, Ли Чжуй, Ли Чжун… Все это один и тот же человек — скользкий, двуличный и изворотливый. Никто не знает, когда он появился в Уссурийском крае, откуда пришел и чем занимался прежде, чем вынырнуть из безвестности. Зато известно, когда это имя впервые появляется в документах приморской администрации — в январе 1868 г. Именно тогда «манза» Ли Гуй, один из многочисленных китайцев без роду и племени, проживавших в долине реки Сучан, попался на глаза начальнику Суйфунского постового округа подполковнику Я.В. Дьяченко.

Обстоятельства появления подполковника на Сучане уже известны читателю из очерка «Первые выстрелы в Приморье». Есть сведения, что к тому времени Ли Гуй жил в крае уже более двадцати лет. Нетрудно предположить, что старожил пользовался среди своих соседей кое-каким авторитетом, хотя и не входил в окружение местного «старшины» Ю Хая. Так или иначе, когда подполковник Дьяченко решил назначить Ли Гуя новым «манзовским начальником» взамен арестованного Ю Хая, никто из китайцев не роптал. Ли Гуй удивительно быстро вошел в новую роль. Сумев понравиться русскому начальству, он получил в свои руки реальную и весьма немалую власть. «Старшины» (да-е) появились в Уссурийском крае задолго до государственных чиновников. Опыт поколений предков, тысячелетиями живших в общине, привил китайцам удивительную способность к самоорганизации в любых условиях, будь то приморская тайга или «каменные джунгли» американского города. Там, куда не доставала сильная рука государства, люди тоже нуждаются в силе, защищающей от криминала и разрешающей споры. Такой силой для уссурийских китайцев были «старшины». В первые годы своего существования русская администрация вынуждена была мириться с властью «старшин» по всему краю, да и впоследствии в самых глухих уголках Приморья их влияние продолжалось.

Каждые три года члены «манзовской» общины собирались на совет для выбора нового «главы самоуправления». Сходку приурочивали к наступлению Нового года и воспринимали как особый праздник. Назначение избранных скреплялось договором, под которым ставили свои подписи все члены общины. При этом неграмотные могли просто оставить на бумаге отпечаток пальца или иной знак. Выбранный цзун да-е (главный «старшина») был «един в трех лицах», объединяя в своих руках законодательную, исполнительную и судебную власть. Могущество цзун да-е, как правило, заканчивалось за ближайшим горным хребтом: соседняя долина была обиталищем другой общины с другими законами. Однако на своей территории «старшина» был вправе распоряжаться жизнью и смертью «подданных», налагая повинности и вынося приговоры вплоть до погребения провинившегося заживо. В распоряжении цзун да-е был целый штат сотрудников. Тун-цзун-ли следил за исполнением законов общины. Два заместителя «старшины» (бань да-е) выполняли наиболее важные поручения. Четыре помощника (се-бань да-е) ведали повседневными делами общинной жизни. Для защиты общины «старшина» собирал вооруженную «милицию». Именно эта функция «манзовских начальников», словно заноза, беспокоила русскую администрацию. «Защита общины» сплошь и рядом означала не только отражение хунхузских набегов, но и сопротивление заселению края русскими крестьянами, занимавшими земли, которые «манзы» считали своими угодьями.

Выйдя в начальники, Ли Гуй не стал искушать судьбу и дразнить русских. Он хорошо помнил судьбу своего предшественника, переоценившего свои силы и посмевшего заявить, что «на Сучане русской земли нет». Ли Гуй всячески демонстрировал русским офицерам свою лояльность, являясь по первому требованию начальства. Однако лояльность «старшины» была исключительно показной. Демонстрируя горячее стремление выполнить очередное поручение властей, Ли Гуй на деле предпочитал создавать «шум, похожий на работу». В очерке «Аскольд — остров сокровищ» уже рассказывалось о том, как Ли Гуй, вместо того чтобы заниматься сбором «манзовских» лодок для лейтенанта Этолина, распространял слухи о приближении китайского войска. По законам военного времени уже этого хватало, чтобы «старшина» понес серьезное наказание. Однако командир «Алеута», видимо, решил, что озлоблять сучанских китайцев, имея под носом полторы тысячи старателей и хунхузов, будет рискованно. Ли Гуй воспользовался этим и продолжал свою сомнительную активность. Под предлогом передачи начальству «важных сведений» он частенько наведывался на пост Находка, приезжал на шхуну «Алеут», а затем отправился во Владивосток, где его присутствие абсолютно не требовалось. «Сведения» Ли Гуя каждый раз оказывались либо запоздавшими, либо бесполезными. Зато «старейшина» всячески старался побольше разузнать о силах русских и выведать их планы в отношении хунхузов.

Во Владивостоке активность Ли Гуя настолько бросалась в глаза, что солдаты доложили постовому начальнику о подозрительном китайце. От Ли Гуя потребовали объяснений, но «старшина» сумел заговорить зубы гарнизонным командирам. Лишь в самом конце «Манзовской войны» Ли Гую пришлось несколько дней просидеть под арестом в обозе отряда Н.М. Пржевальского. Штабс-капитан обвинил «старшину» и его подручных в нарушении приказа русской администрации и с присущей ему решительностью сразу же принял меры. Дело в том, что еще в январе 1868 г. подполковник Дьяченко обязал Ли Гуя подчиняться начальнику военного поста Находка. Во время «Манзовской войны» маленьким находкинским гарнизоном командовал моряк-гидрограф, лейтенант К.С. Старицкий. Не принадлежавший к строевому офицерству, Старицкий оказался очень толковым командиром, установил в окрестностях Находки железный порядок и, в частности, велел Сучанским «манзам» доставлять к нему для допроса всех пойманных разбойников. В нарушение этого приказа Ли Гуй казнил в своей «резиденции» трех хунхузов. Видимо, «старшине» очень не хотелось везти бандитов в Находку, где они могли рассказать русским много интересного о Ли Гуе и его связях с «краснобородыми». По крайней мере, Пржевальский в этом не сомневался. Как бы то ни было, обезглавив хунхузов, Ли Гуй в очередной раз сумел выйти сухим из воды: прибывший морем из Николаевска-на-Амуре контр-адмирал И.В. Фуругельм не нашел веских оснований для наказания хитрого китайца. Ли Гуй был не только освобожден, но и остался во главе Сучанского «манзовского самоуправления».

Имя Ли Гуя вновь оказалось в центре внимания спустя двенадцать лет. Китайцы Уссурийского края вновь ополчились против русских, причем, как и в 1868 г., рассадником этих настроений вновь стала долина Сучанa. Ли Гуй, долгое время ходивший тише воды ниже травы, в июне 1880 г. внезапно вышел из-под контроля и учинил «оскорбление действием» штабс-капитана Наперсткова, проезжавшего через Сучаннскую долину и потребовавшего от Ли Гуя лодки для переправы. Попросту говоря, офицер и казаки его конвоя были избиты китайцами. Поведение «старшины» становится понятным, если учесть, что еще в 1878 г. цинский чиновник Мугденгэ, прибывший во Владивосток из Хуньчуня для отправки в Китай тела убитого китайца, встретился с Ли Гуем и… объявил о пожаловании последнему чиновничьего звания и назначении начальником «манзовского» населения всего Южно-Уссурийского края! Ли Гуй, видимо, решил, что теперь он не обязан оказывать содействие русским официальным лицам. За своевольные действия Ли Гуя арестовали и собирались выдать хуньчуньскому фудутуну. Однако пограничный комиссар Н.Г. Матюнин, узнав, что китаец уже три с лишним десятка лет проживает в Уссурийском крае, признал его русским подданным и приговорил к высылке в отдаленные селения области. Приговор послали на утверждение областному военному губернатору, которым в то время был герой «Манзовской войны» М.П. Тихменев. После долгого рассмотрения дела в областном присутствии губернатор вынес неожиданное решение… освободить Ли Гуя. Что-то в истории с Наперстковым показалось Тихменеву странным. Разобраться в деле до конца не получалось: потерпевший от китайцев штабс-капитан уже покинул край. Получив свободу, Ли Гуй не стал возвращаться на Сучан, зато очень быстро оказался… в Хуньчуне.

Тем временем в отношениях двух империй наступило охлаждение, чреватое серьезным конфликтом. Мощное восстание мусульманского населения Китайского Туркестана против китайского владычества в середине 1860-х гг. ввергло сопредельные с Россией районы Поднебесной в кровавый хаос. После взятия восставшими в апреле 1866 г. города Чугучака власть Пекина в Синьцзяне, казалось, окончательно пала. Установление на территории Кашгарии и Илийского края власти местных исламских лидеров не погасило страстей. Разоренное войной население огромного края в массовом порядке искало спасения на русской территории. При этом как беженцы, так и население приграничных районов России страдало от расплодившихся разбойников. В этой ситуации губернатор Семипалатинской области генерал Г. А. Колпаковский по согласованию с Петербургом отдал приказ войскам занять Илийский край. Этот шаг позволил навести порядок, однако резко ухудшил отношения России с Китаем. Хотя при занятии Илийского края официальный Пекин получил заверения в том, что это временная мера, китайское правительство подозревало — и небезосновательно, — что просто так русские оттуда не уйдут.

Перспектива территориальных потерь вовсе не устраивала официальный Пекин. В течение нескольких лет китайское правительство ничего не могло поделать ни с мятежниками, ни с русскими оккупационными войсками, однако во второй половине 1870-х гг. ситуация изменилась. Цинские войска под командованием генерала Цзо Цзунтана, разгромив очаги восстания в провинциях Шэнь-си и Ганьсу, вошли в Синьцзян. Летом 1877 г. умер наиболее могущественный из местных лидеров — кашгарский эмир Якуб-бек. Спустя год цинские войска подошли к границам Илийского края.

Происходящее не застало русское правительство врасплох. Опасаясь войны с Китаем, оно еще в марте 1878 г. приняло решение вернуть Китаю Илийский край, выдвинув ряд встречных условий. В конце 1878 г. в Россию прибыл цинский посланник Чун Хоу. Переговоры о судьбе Илийского края продолжались почти год и завершились в октябре 1879 г. подписанием Ливадийского договора. Чун Хоу, игравший «на чужом поле» фактически в одиночку, принял требования русской стороны, включавшие амнистию участникам антицинского восстания, выплату Пекином издержек по многолетнему управлению краем, предоставление русским купцам торговых льгот, а самое главное — уступку ряда стратегически важных приграничных районов Илийского края России. Последнее вызвало в Пекине бурю негодования, едва не стоившую Чун Хоу головы. Цинский двор отказался ратифицировать Ливадийский договор, и все началось сначала. Летом 1880 г. в Петербург прибыл новый переговорщик — цинский посланник в Лондоне и Париже Цзэн Цзицзэ. В ходе тяжелых переговоров царскому правительству пришлось умерить притязания, и в феврале 1881 г. новое соглашение было достигнуто. Вступивший в силу 7 августа 1881 г. Петербургский договор позволил разрешить затянувшийся илийский кризис. Уже в марте 1882 г. русские войска отправились домой, а к концу 1883 г. получила обозначение линия русско-китайской границы в Илийском крае.

Заключение Петербургского договора 1881 г. было с полным основанием воспринято в Пекине как серьезная дипломатическая победа. Развивая успех, китайские власти уже в 1882 г. поставили перед Россией вопрос о пересмотре границы в Уссурийском крае. В центре спора оказалась деревня Савеловка, незадолго до этого основанная корейцами, принявшими русское подданство. Отводя переселенцам место для строительства, начальник Новгородской постовой команды полковник Савелов допустил ошибку и залез на территорию Китая в местности под названием Хэйдинцзы. Никакого умысла в этом не было: линия границы в Уссурийском крае была обозначена на местности гораздо хуже, чем на бумаге. К тому же за годы, прошедшие со времени разграничения 1860 г., пограничные знаки попросту разрушились. Долгое время китайские власти не обращали на это внимания, однако в конце 1882 г. внезапно решили возмутиться. Сильное влияние на местную администрацию оказывал крупный столичный сановник У Дачэн, еще в 1880 г. прибывший в Маньчжурию укреплять оборону северо-восточных окраин. Поднимая вопрос о Савеловке, цинские власти намеревались в конечном счете завладеть частью побережья залива Посьет и, лишив Россию общей границы с Кореей, обеспечить себе выход к Японскому морю. Действуя чрезвычайно напористо, гиринский губернатор Мин Ань попытался поставить в Савеловке китайский войсковой караул. В ответ из села Никольского в направлении границы в начале 1883 г. был выдвинут 3-й Восточно-Сибирский батальон (так называемый «Савеловский поход»).

На требования маньчжурских властей немедленно очистить Савеловку губернатор Приморской области генерал-майор И.Г. Баранов резонно отвечал, что для решения такого вопроса нужно созывать пограничную комиссию с участием обеих заинтересованных сторон. В то же время в переписке с вышестоящим начальством генерал настоятельно рекомендовал не упорствовать в вопросе о судьбе деревни, дабы не провоцировать конфликт с китайцами. Последний был чреват серьезными последствиями: для надежного прикрытия края сил у губернатора было маловато. Преследуя собственные цели, китайские власти понимали, что для полного пересмотра границы оснований нет. Еще летом 1877 г. прохождение линии границы от Посьета до устья Уссури, определенное Пекинским договором, было подтверждено двусторонней комиссией, причем китайская сторона не только не имела претензий, но даже наградила главу русской делегации НГ. Матюнина орденом. Требовалось оказать на русских дополнительное давление. Для этого маньчжурские власти подняли вопрос о преступлениях русских против китайцев, проживающих на российской территории.

Основания для подобных претензий можно было найти достаточно легко, так как русские казаки и поселенцы, постоянно испытывавшие активную неприязнь со стороны более многочисленного «манзовского» населения уссурийской глубинки, при случае охотно платили китайцам той же монетой. Во Владивостоке и крупных селах, где «соотношение сил» было в пользу русских, китайцам и вовсе не было спасения от зуботычин. Однако претензий по поводу хулиганских выходок уличного сброда было маловато для международного скандала. Нужно было спровоцировать русские власти на репрессивные меры в отношении «манз». И тут же, словно чертик из табакерки, в 1882 г. на Сучане снова возник Ли Гуй. Он перешел границу края не один, а в сопровождении сотни вооруженных хунхузов. Ли Гуй объявил Сучанскими «манзам», что возвращается к исполнению обязанностей «старшины» на пространстве от Шкотовой до залива Святой Ольги. Самое интересное, что на этот раз Ли Гуй был пожалован в «начальники» не русской, а… китайской администрацией, вручившей ему шапку с «белым хрустальным шариком» в качестве символа власти. Белый шарик был признаком довольно высокого, 5-го чиновничьего ранга. Опираясь на хунхузскую «дружину», Ли Гуй присвоил себе функции русской администрации, творя суд и расправу не только над своими китайскими «подданными», но и над русскими поселенцами — жителями деревень Владимировки и Александровки. В скором времени численность отряда Ли Гуя выросла до 240 человек.

Для поимки новоявленного «наместника» на Сучан пришлось вновь посылать войска. Подполковник Винников с 50 солдатами высадился в устье Сучанa, а полковник Рябиков с ротой двигался ему навстречу от верховьев. Трудности похода замедляли продвижение отрядов, и Ли Гуй конечно же не замедлил этим воспользоваться. С четырьмя десятками боевиков «старшине» удалось улизнуть в Китай. Его «милиция» рассеялась по «манзовским» фанзам, а русским войскам в качестве трофеев достались чиновничья шапка Ли Гуя, указ о его назначении «правителем», распоряжение о строительстве укреплений, печать, знамя, небольшая пушка, 4 пуда пороха, 28 ружей и револьверов, 42 пики и около тысячи патронов.

Больше о Ли Гуе в Уссурийском крае не слышали…

Как хуньчуньский фудутун сам себе яму выкопал

Этот очерк — самый маленький в книге. Он целиком посвящен одному-единственному эпизоду дальневосточной хунхузской эпопеи. Эпизоду маленькому, но чрезвычайно поучительному.

Засылая в начале 1880-х гг. в Уссурийский край Ли Гуя, китайские власти преследовали двоякую цель. С одной стороны, нужно было «возмутить» уссурийскую глубинку и спровоцировать русское начальство на «непопулярные меры» в отношении китайцев. Жалобы «пострадавших от произвола царских властей» должны были стать дополнительным козырем в переговорах с российским МИДом. С другой стороны, даже простая дестабилизация обстановки в русских пределах играла на руку китайским властям, отвлекая внимание местного русского начальства от пограничных проблем. Если для достижения первой цели нужен был опытный интриган, каким был наш знакомец Ли Гуй, то другая была вполне по силам обычным бандитам-хунхузам. То, что приграничные маньчжурские власти имели возможность договориться с атаманами «краснобородых», у автора нет никаких сомнений. Китайское чиновничество, с его тысячелетним дипломатическим опытом, сумело бы найти общий язык хоть с владыкой ада Янь-ваном — лишь бы нашлись «точки соприкосновения». Хунхузам могли пообещать вознаграждение в звонкой монете или на худой конец «зеленую улицу» при переходе к границе соседней державы. Это не так уж и важно. Важно то, что в активизации хунхузов на русской территории в начале 1880-х гг. отчетливо прослеживается «хуньчуньский след». В набегах «краснобородых» тех лет ощущались какая-то особая целеустремленность, наглость и присутствие чужой воли. Уже в 1880 г., впервые после 1868 г., хунхузы осмелились напасть на солдат русской армии, учинив налет на ферму (подсобное хозяйство) 1-го Восточно-Сибирского батальона. При этом один солдат был убит и еще один ранен.

Кроме того, был ранен русский охотник, ночевавший на ферме.

Несомненно, что в переговорах с главарями хунхузских «братств» китайские чиновники, помимо деловых аргументов, использовали ссылки на патриотизм и служение «китайскому делу». Для вида атаманы могли соглашаться, однако в душе продолжали оставаться обычными бандитами, готовыми на все ради обогащения. В 1868 г. «манзовские» повстанцы и их самодельные знамена были ширмой, за которой скрывались возы с награбленным хунхузами крестьянским добром. Спустя годы «манзы» стали для «краснобородых» таким же объектом охоты, как русские или корейцы. Весной, в пору окончания зимнего соболиного промысла в уссурийской тайге, не только агенты-скупщики пушнины (цай-дуны), но и простые соболевщики сплошь и рядом становились жертвами хунхузов. Какие бы то ни было национальные чувства не имели значения перед перспективой добычи. Стремясь завладеть ею, хунхузы с легкостью подвергали земляка-китайца самым изуверским пыткам. В 1879 г. один «манза», хозяин плантации женьшеня на реке Эльдагоу, выгодно продал во Владивостоке партию своего товара. Выручку в размере 3 тысяч рублей он оставил на хранение знакомому городскому купцу, а сам поехал на плантацию. По возвращении домой китайца ожидал неприятный сюрприз в виде трех десятков головорезов, потребовавших вырученные деньги. Тщетно пытался плантатор убедить хунхузов, что деньги остались во Владивостоке. Бандиты принялись пытать его, положив на жаровню. Когда хозяин умер под пыткой, такая же участь постигла его помощника. Смерть несчастного заставила хунхузов приняться за третьего обитателя плантации — старика китайца. В этот момент «краснобородым» что-то помешало. Последняя жертва осталась жива и рассказала о случившемся… Надо сказать, что жестокость и готовность часами истязать упорствующую жертву были для хунхузов вполне обычным делом. Уже упоминавшийся британский путешественник Г. Джеймс писал в 1886 г.: «Подобно индийским пиндари начала века, бандиты часто пытают людей, у которых, по слухам, имеются деньги или опиум, поджаривая пальцы жертвы на огне или подвешивая ее за большие пальцы рук. Самый же эффективный способ состоит в покалывании шеи жертвы мечом до тех пор, пока это непрерывное кровопускание не вырвет необходимое признание».

Тайное науськивание хунхузов на русских в итоге обернулось для самих цинских чиновников серьезной неприятностью. К сожалению, при этом погиб один русский солдат и пострадали двое других. Дело было так. В сентябре 1884 г. сын хуньчуньского фудутуна со свитой возвращался домой из Владивостока. Юноша ездил в столицу Приморья, чтобы развлечься и сделать кое-какие покупки. То ли торг оказался неважным, то ли развлечения пришлись не по вкусу, но, возвращаясь домой, молодой человек имел при себе нерастраченной крупную сумму денег — около 4 тысяч серебряных долларов. О таком лакомом куске стало известно хунхузам, имевшим многочисленных соглядатаев и наводчиков в столице Приморья. Достигнув Посьетского участка, сын фудутуна в ночь с 19 на 20 сентября 1884 г. остановился на ночлег в фанзе китайца Сзы неподалеку от русского Хуньчуньского караула. Такие фанзы, располагавшиеся на проезжих дорогах, издавна служили постоялыми дворами для путников, как китайцев, так и русских. Именно во время ночевки «братья», несомненно следившие за караваном, и решили избавить молодого человека от наличных. Случилось так, что в ту же ночь с караула в обход по границе отправился наряд в составе стрелков 6-го стрелкового батальона Малышева и Кавардакова и казака Козакова. Продрогнув на осеннем ветру, служивые зашли погреться в фанзу Сзы. Время было около полуночи, когда на дворе раздался яростный лай собак: это явившиеся хунхузы под покровом ночной темноты начали шарить по возам в поисках денег и ценностей. Стрелок Малышев решил посмотреть, что происходит на улице. Едва солдат приоткрыл дверь, как получил удар тесаком по голове. С криком «Караул!» окровавленный Малышев кинулся в фанзу, где сразу же поднялась паника. В суматохе кто-то перевернул светильник, и солдаты никак не могли нашарить подсумки с патронами. С незаряженными ружьями они выскочили на двор, где были окружены толпой из полутора десятков разбойников. В завязавшейся свалке Малышев получил удар ножом в бок, Кавардакова оглушили дубиной, а Козакова сбили с ног. Один из хунхузов попытался добить дважды раненного Малышева, однако последний так «попотчевал» бандита штыком, что тот упал замертво. Воспользовавшись минутным замешательством хунхузов, Малышев нырнул в траву и что есть силы побежал за помощью на пост. «Братья» кинулись было вдогонку, но Малышев, целясь из незаряженного ружья и отмахиваясь штыком, несколько раз отгонял преследователей. Истекая кровью, солдат добрался до караула и поднял тревогу. Когда отряд конных казаков прискакал к фанзе, «братья» уже скрылись, не забыв прихватить денежки хуньчуньского фудутуна. Казаки нашли Козакова лежащим без чувств, Кавардаков был убит… Сын китайского чиновника и его сопровождающие не пострадали. Нет никакого сомнения, что исход нападения был бы совсем другим, если бы не русские солдаты, не побоявшиеся вступить в неравную схватку с вооруженными разбойниками. Сын фудутуна наверняка был бы похищен хунхузами с целью получения выкупа от его высокопоставленного отца.

В три часа ночи в урочище Новокиевском уже знали о происшествии. Начальник 2-й Восточно-Сибирской стрелковой бригады генерал Ф.М. Депрерадович выслал за разбойниками погоню. Вскоре и китайские власти, забыв о разногласиях с русскими, отрядили к границе три роты своих солдат для совместного преследования шайки.

23 сентября 1884 г. в Новокиевском с воинскими почестями похоронили убитого стрелка Кавардакова. Затем генерал Депрерадович посетил в лазарете раненого Малышева. Когда-то, в конце 1860-х гг., начальник бригады служил на Сахалине, где под его командованием было основано несколько постов, ставших со временем крупнейшими городами острова. В 1876 г. Ф.М. Депрерадович отправился добровольцем в воюющую Сербию, а год спустя встал в ряды действующей армии, освобождавшей болгар от османского ига. В обороне Шипкинского перевала и других боях с турками полковник Депрерадович снискал славу храброго солдата. После окончания войны на Балканах офицер вернулся на Дальний Восток и, выйдя в генералы, возглавил войска, прикрывавшие русско-китайскую границу. Прошедший войну, Депрерадович умел ценить отвагу подчиненных. Поблагодарив Малышева за молодецкую службу, генерал обещал ему Георгия за храбрость.

Пираты Дальнего Востока

Путешественник, вознамерившийся посетить Маньчжурию и Дальний Восток России сто с лишним лет назад, рисковал стать объектом хунхузского внимания не только на суше, но и на воде. Пиратство было не менее популярным занятием в среде «краснобородых», чем бандитизм или рэкет. И хотя китайский морской разбой получил наибольшее распространение в Южных морях, жители прибрежий Японского моря также сумели добиться кое-каких «достижений» на этом поприще.

Можно сказать, что пиратство в водах Японского моря зародилось одновременно с мореходством. Хотя сведения о первых местных корабелах и мореплавателях, содержащиеся в китайских и японских хрониках, не так уж и богаты, они позволяют набросать следующую картину. Уже в первых веках нашей эры быстроходные суда племен иру (илоу), живших на территории Маньчжурии и Приморья, наводили страх на прибрежные селения соседей. Суда ирусцев могли подниматься по рекам далеко в глубь материка. Зная об этом, жители прибрежных районов каждую весну уходили на летние стойбища, затерянные в тайге и в горах.

Конкуренцию ирусцам составляли японские пираты. В УП в. н. э. японцы совершили набег на побережье Приморья с целью захвата у местных мукрийских племен… живых медведей. В 698 г. объединившиеся мукрийцы создали на территории Приморья и Маньчжурии сильное государство Бохай, земли которого простирались вплоть до южной оконечности Ляодунского полуострова. Бохай располагал сильным флотом, в составе которого были крупные суда, способные брать на борт до 100 человек, а также припасы в количестве, достаточном для путешествия в Японию. Первое посещение бохайскими моряками Страны восходящего солнца состоялось в 727 г., а самые большие посольства бохайцев ко двору японских императоров включали до трех сотен человек! Крупнейший порт царства находился вблизи современного поселка Краскино в Приморском крае, где и по сей день сохранились остатки земляных валов укрепленного города. Здесь же располагались судостроительные верфи бохайцев. Несмотря на хорошие мореходные качества судов, древние мореходы Приморья предпочитали каботажные плавания. Отправляясь в Японию, их суда вначале следовали на юг вдоль берегов Корейского полуострова, а затем пересекали Цусимский пролив в самой узкой его части. Помимо Японии, бохайцы часто посещали китайские гавани Шаньдунского полуострова. На северном побережье Желтого моря, в устье реки Ялуцзян (Амноккан) располагался второй крупный порт царства, специально предназначенный для торговли с Поднебесной.

Отношения бохайцев с Китаем не были безоблачны. Во время военных конфликтов флот служил мощным оружием в руках правителей царства. В 733 г. многочисленные бохайские корабли напали на китайский порт Дэнчжоу и полностью разорили его.

Наследниками морской славы бохайцев стали чжурчжэни, чье государство возникло на обломках Бохайского царства, разгромленного вторгшимися в 926 г. киданями. В 1019 г. чжурчжэни на 50 с лишним судах совершили нападение на побережье Корейского полуострова и ограбили местных жителей. Затем пиратская флотилия захватила острова Цусима и Ики, перебив и взяв в плен свыше тысячи местных жителей. Добычей морских разбойников стали несколько сотен голов скота, а также продукция серебряных рудников. После этого корабли чжурчжэней появились у берегов Японских островов, совершив налеты на прибрежные уезды провинций Тикудзэн и Бидзэн. Японцы прозвали чжурчжэней, вооруженных кинжалами и мечами, дои («ножевыми дикарями»). Наряду с большими морскими судами у чжурчжэней были мелкие маневренные корабли, ходившие не только под парусом, но и на веслах. Их «ножевые дикари» использовали для речных экспедиций в глубь материка.

Если бохайцы создавали на побережье Уссурийского края крупные порты, то все поселения чжурчжэней были скрыты в глубине материка, откуда их корабли спускались к морю по рекам. Причина проста: чжурчжэни, сполна отдавшие дань морскому разбою, сами боялись нападений пиратов — японских и корейских.

Золотая империя чжурчжэней, достигшая к началу XIII в. вершины своего могущества, в 1234 г. пала под ударами монгольских полчищ. Города лежали в руинах, большинство жителей было истреблено или угнано в рабство. Жалкие остатки населения рассеялись по труднодоступным лесным уголкам, и некогда оживленные торговые пути обезлюдели. Судоходство Японского моря пришло в полный упадок, и о пиратах в этих водах забыли на несколько веков. В XV–XVI вв. у берегов Кореи происходили многочисленные стычки местных жителей с японскими и маньчжурскими пиратами, однако в заливах Приморья морских разбойников по-прежнему не видели — здесь им просто нечем было поживиться.

Возрождение мрачной славы средневековых пиратов в водах Уссурийского края происходит в XIX в. Уже в 1868 г., во время блокады хунхузских приисков на острове Аскольд, во Владивостоке была задержана крупная китайская джонка, на борту которой были найдены «два китайских штуцера, пороху с ящиком 4 пуда 32 фунта и 913 штук взрывчатых фейерверков». Впрочем, осталось неизвестно, предназначался ли этот арсенал для нападения на другие китайские суда или, напротив, для защиты от пиратов.

Объектом внимания «морских хунхузов», промышлявших у берегов Уссурийского края, были китайские купеческие джонки, совершавшие каботажные рейсы между Владивостоком и портами Маньчжурии и Кореи. «Флибустьеры» нападали даже на рыбаков, не гнушаясь отбирать в качестве добычи улов. Захваченное немедленно продавалось пиратами… в Семеновском ковше [11] Владивостока. Популярный среди гостей Владивостока рынок морепродуктов существует в этом месте и в наши дни, а в конце XIX столетия бухта была основной рыбацкой гаванью владивостокского «чайна-тауна». Поскольку пираты пользовались обычными китайскими джонками, а их одежда и внешний вид ничем не выделялись в толпе «манз», поимка злодеев представляла собой практически невыполнимую задачу. К тому же настоящие рыбаки, боясь пиратов, предпочитали не сообщать властям об их появлении во Владивостоке.

Укрытиями пиратов служили бесчисленные уединенные бухты островов залива Петра Великого, где «джентльмены удачи» чувствовали себя весьма вольготно. Русские власти долгое время закрывали глаза на вылазки «морских хунхузов»: военные суда были наперечет и занимались в основном описью берегов края и снабжением военных постов. Уверенные в своей безнаказанности, «морские хунхузы» не боялись устраивать стоянки даже на мысе Песчаном в Амурском заливе, который хорошо просматривается из Владивостока.

В начале 1880-х гг. ситуация стала метаться. Чашу терпения властей переполнило нападение обнаглевших пиратов на казенное судно, помимо всего прочего перевозившее деньги военного ведомства. Команда стрелков, посланная из Владивостока на гребных судах, накрыла разбойников на острове Попова в 20 километрах к югу от города. Не меньшей популярностью у пиратов пользовалось южное побережье острова Русский, расположенного буквально «у порога» столицы Приморья. О том, насколько вольготно чувствовали себя здесь морские разбойники, свидетельствует картина, которую застали русские военные в ноябре 1881 г. В распадке неподалеку от берега были выкопаны многочисленные землянки, в которых жили несколько десятков хунхузов. На острове постоянно жили два пиратских атамана — И Юн и Шан, — существовали игорный дом и опиекурильни. Русским войскам под командованием подполковника Рябикова, разделившимся на два отряда (30 и 60 человек) и взявшим пиратов «в клещи», удалось захватить обоих пиратских главарей, а также их сообщников — всего от 14 до 17 человек.

В этой операции против пиратов был впервые задействован пароход. Впоследствии полиции и военным еще не раз приходилось наведываться на остров Русский. В июле 1903 г. в бухте Холувай произошла стычка между бандой «морских хунхузов» и солдатами владивостокского гарнизона. Командовал операцией помощник владивостокского полицмейстера, бывший кадровый военный, штабс-капитан П.В. Шкуркин. Выпускник Владивостокского восточного института, Павел Васильевич Шкуркин (1868–1943) получил известность как выдающийся китаевед, этнограф и литератор. Практически вся жизнь этого человека на Дальнем Востоке оказалась, так или иначе, связана с хунхузами. В перестрелке на острове Русский Шкуркину не повезло — пиратская пуля пробила ему руку. Еще одна стычка полиции с пиратами имела место на берегу Амурского залива 2 сентября 1906 г. Два десятка «краснобородых», пристав к берегу, поджидали посланца, который должен был доставить дань, собранную владельцами джонок, — по 200 рублей серебром с каждого судна. Внезапно появившаяся миноноска отрезала пиратским шаландам путь в море и высадила «десант» под начальством помощника полицмейстера Петрова. В завязавшейся свалке последний лишь по счастливой случайности избежал гибели от револьверной пули…

С 1885 г., когда на перехват пиратской джонки в район бухты Славянка была выслана винтовая канонерская лодка «Морж», в уссурийских водах начинаются регулярные «антипиратские» крейсерства боевых кораблей Сибирской флотилии. Определить принадлежность китайской джонки к пиратскому «флоту» по внешнему виду было невозможно. Поэтому русские моряки часто останавливали суда китайцев, руководствуясь случайным выбором. Джонка подвергалась досмотру, и горе было тем, на чьем судне находили оружие. Тем не менее строгие меры долго не могли искоренить пиратство. По некоторым сведениям, в начале XX в. все китайские и корейские джонки, плававшие между Владивостоком, устьем реки Суйфун и противоположным берегом Амурского залива, платили дань хунхузам с каждого паруса, а с двухмачтового судна — в двойном размере. Что касается конкретных сумм, в которые обходился китайским судовладельцам относительно спокойный ночной сон, то, к примеру, главарь «морских хунхузов» Мау-лу в 1906 г. взимал с большой шаланды 300 рублей за навигацию, со средней — 200, а с малых джонок — по 50 рублей. Китайцы-лодочники платили атаману ежедневную дань в размере нескольких рублей.

В первые годы XX в. Мау-лу был в Уссурийском крае личностью известной.

Появившись в русских пределах после событий 1900 г., он сколотил несколько шаек общей численностью около 40 человек, часть из которых орудовала во Владивостоке и его окрестностях, а другая — на реке Суйфун. Пиратский атаман был схвачен на борту своей джонки у Адмиральской пристани Владивостока 22 августа 1906 г. чинами 3-й части городской полиции. Мау-лу встретил околоточного надзирателя с трехлинейной винтовкой-драгункой наперевес, однако стрелять не решился. При обыске на суденышке нашли еще две винтовки и полторы сотни патронов. О том, какую ненависть испытывали китайцы к атаману пиратской шайки, говорит тот факт, что в тот же вечер к приставу 3-й части П.Л. Кузнецову явилась целая депутация с требованием немедленно казнить негодяя. Можно предположить, что в глубине души пристав и его подчиненные разделяли такое желание, однако на деле, разумеется, следовали букве закона. В итоге Мау-лу со своими ближайшими подручными был всего лишь выслан в китайский порт Чифу, где деньги помогли ему быстро обрести свободу и спустя считаные недели… вновь появиться во Владивостоке.

В сентябре 1906 г. «морские хунхузы» Уссурийского края совершили, пожалуй, самый нашумевший из своих «подвигов», ограбив немецкий грузо-пассажирский пароход «Эрна». 26 сентября судно закончило погрузку и вышло на рейд коммерческого порта, готовясь следующим утром отплыть в Шанхай. На борту находилось около 100 пассажиров-китайцев, отправлявшихся на родину с заработанными в России деньгами.

Оказавшись на борту судна, они чувствовали себя в безопасности и расслабились. Этим обстоятельством и решили воспользоваться пираты. Несколько боевиков загодя устроились на борту «Эрны» под видом пассажиров. Наступила ночь, утомленная погрузкой команда уснула, а в помещениях для пассажиров также воцарился покой. В этот момент десять вооруженных головорезов принялись за дело. Один из пассажиров попытался оказать пиратам сопротивление, однако спутники не последовали его примеру, и смельчак, получив удар ножом, упал. Присвоив в общей сложности 7 тысяч рублей, хунхузы стали спускаться на джонки, подлетевшие к борту парохода. Только в этот момент масса пассажиров вышла из ступора и сумела задержать последнего из нападавших. Остальным хунхузам удалось скрыться в направлении мыса Басаргина. Утром жестоко избитый и даже подпаленный свечкой «флибустьер» угодил в руки вызванного на борт околоточного надзирателя Аулина — того самого полицейского, который за месяц до того арестовал Мау-лу.

Еще одним объектом пристального внимания «морских хунхузов» были порты Южной Маньчжурии от Ляодунского полуострова до устья реки Ялу. В конце XIX столетия в местечке Дачжуан близ современного города Далянь англичанину Г. Джеймсу рассказали о большом набеге «краснобородых грабителей», имевшем место в 1867 г. Две сотни пиратов высадились с джонки и в течение нескольких дней безнаказанно грабили Дачжуан и другие мелкие гавани ляодунского побережья. Только в Дачжуане их добыча составила 8 тысяч лян серебра (около 2 тысяч фунтов стерлингов), а в других местах и того больше [12]. Периодические набеги пиратов вынуждали маньчжурские власти строить в приморских городах крупные оборонительные сооружения (как, например, в Бицзыво) и держать отряды солдат даже в самых незначительных портах.

«Речные хунхузы» орудовали на главных водных путях Маньчжурии и русского Дальнего Востока — реках Амур, Сунгари и Уссури. Эти пираты делились на оседлых и бродячих. Если первые предпочитали получать легкие деньги, облагая данью купцов и судовладельцев, перевозивших товары, то вторые и сами были не прочь попытать счастья на шаткой палубе джонки. «Речные хунхузы» использовали быстроходные лодки, легко нагонявшие неуклюжие тупоносые «шаланды» купцов. Цинское правительство было вынуждено держать на главной маньчжурской реке Сунгари военные джонки с пушками для борьбы с пиратами. С учреждением на Сунгари правильного пароходства, почти целиком находившегося в руках управления КВЖД, охрану водного пути взяла на себя русская пограничная стража, имевшая для этого специальные вооруженные пароходы, которым нередко приходилось вступать с пиратами в настоящие сражения. Подобные суда громко именовались «крейсерами пограничной стражи» и принадлежали к многочисленному семейству однотипных номерных (то есть имевших номер вместо названия) грузо-буксирных пароходов Общества КВЖД, построенных в 1898–1899 гг. Интересен способ постройки этих судов: они заказывались на английских заводах и доставлялись на Дальний Восток в виде секций, пригодных для быстрой сборки на примитивном стапеле. Водоизмещение корпуса такого судна без учета машины составляло всего около 32 тонн — качество, обеспечивавшее малую осадку. Длина парохода составляла около 30 метров, ширина — чуть больше 4 метров. При машине 200 лошадиных сил пароходы могли развивать среднюю скорость 8–9 верст в час на ходу против течения.

В 1909 г. профессор Владивостокского восточного института A.B. Гребенщиков совершил на борту крейсера «Восемнадцатый» интересное путешествие по маньчжурской реке Нонни (Нунцзян). В своих путевых заметках востоковед дает следующую характеристику корабля: «18-й» оправдывал свое воинственное название «крейсер» назначением — борьба с хунхузами, наличностью для этой цели винтовок по числу команды и двух скорострелок на верхней площадке. По своему внешнему виду «18-й» в пользу официального назначения имел три (с боков рубки) чугунных щита, долженствовавших защищать людей у штурвала от пуль». Под скорострелками, по всей видимости, следует понимать 63,5-мм десантные пушки B.C. Барановского, долгое время состоявшие на вооружении русского ВМФ и пригодные для установки на палубном станке. После Русско-японской войны все флотские орудия этой системы было решено отправить в переплавку, однако какое-то их число могло остаться в распоряжении маньчжурских пограничников. Для борьбы с бандитами они вполне годились.

Не лучше, чем на Сунгари, обстояло дело на Амуре. Только в 1898 г. здесь было отмечено 61 нападение на китайские джонки, в связи с чем было решено приобрести специальное патрульное судно и учредить ряд береговых караульных постов. Несмотря на принятые меры, активность «речных хунхузов» на Амуре не прекращалась. В октябре 1910 г. банда хунхуза Чжан Гочжэна пыталась напасть на пароход «Депутат», спасенный от разграбления только благодаря храбрости команды.

Лишь в 1910-х гг., когда русское правительство обратило серьезное внимание на укрепление дальневосточных границ, властям Уссурийского края удалось обуздать ненасытных «джентльменов удачи». Главную роль в этом сыграли миноносцы Сибирской флотилии: военное начальство наконец уяснило, что регулярные выходы в море нескольких патрульных судов дают больше толку, нежели редкие крейсерства одиночек.

До сих пор на страницах приморской печати появляются отголоски многочисленных легенд, связанных с похождениями пиратов Японского моря. Самая захватывающая история повествует о сказочно богатом кладе золота, якобы намытого хунхузами на острове Аскольд в 1867 г. Отступая под ударами русских военных команд, «краснобородые» припрятали золото где-то на территории края. Далее на сцене появляется обязательный элемент настоящей пиратской легенды — карта с указанием тайника. Эту карту несколько раз видели то на Сучанe, то во Владивостоке, то на острове Русский. В 1882 г., во время разгрома очередной пиратской базы, ее якобы нашел и присвоил себе безвестный казак, в конце концов продавший карту владивостокскому купцу по фамилии Вишняк. Долгие годы пиратская карта ожидала своего часа среди бумаг бизнесмена, пока ею не заинтересовались два хунхузских атамана-однофамильца. Чжан Цзолинь и Чжан Цзунчан еще появятся на страницах этой книги. В 1907 г. хунхузы наведались во Владивосток и предложили за карту 5 тысяч рублей. То ли сумма устроила Вишняка, то ли форма «делового предложения» исключала возможность отказа, но купец согласился расстаться с пиратской реликвией. Оба Чжана уже предвкушали большой куш, как вдруг на сцене возникло еще одно действующее лицо — уголовник-рецидивист Павел Хундахадзе (он же Мжавия). Едва прослышав о карте, горячий грузин немедленно решил урвать свой кусок «золотого пирога». Выследив Вишняка, подручные Мжавии пытками вырвали у несчастного сведения о покупателях карты. Вскоре в грязных лабиринтах «чрева Владивостока» — знаменитой Миллионки — произошло несколько перестрелок между хунхузами и их русскими конкурентами. В дело вмешалась полиция, Мжавия был задержан, а оба Чжана убрались в Китай несолоно хлебавши. Уже после революции, став могущественным «генерал-инспектором» и фактическим императором Маньчжурии, Чжан Цзолинь якобы пытался отыскать вожделенное золото, но вновь потерпел неудачу. 4 июня 1928 г. штабной вагон Чжан Цзолиня был взорван под виадуком Южно-Маньчжурской железной дороги. Несколько лет спустя, 3 сентября 1932 г., на перроне Цзинаньского вокзала мстителем-одиночкой был заколот Чжан Цзунчан. Постепенно ушли в небытие все, кто знал о пиратском кладе. А золото по-прежнему дремлет где-то в укромном тайнике под сенью уссурийских кедров… Возможно, когда-нибудь по мотивам этой легенды будет написан (если уже не написан) хороший приключенческий роман. Что касается ее достоверности, то тут ваш покорный слуга склонен сильно сомневаться. Больше всего смущает присутствие в рассказе имени Чжан Цзолиня и дата его появления во Владивостоке — 1907 г. Всесильный «милитарист» 1920-х действительно долгие годы был главарем хунхузской шайки. Однако к 1907 г. он окончательно убедился, что высшим богатством является власть. Поступив на военную службу вместе со всем своим отрядом, Чжан в указанном году был целиком занят карьерой и командовал пятью армейскими батальонами. Вряд ли у будущего маршала нашлось бы время заниматься мифическим пиратским кладом.

Впрочем, если уж зашла речь о кладах, то нужно сказать, что реальные случаи находок хунхузских сокровищ в Уссурийском крае все же бывали. Осенью 1896 г. ученики владивостокской гимназии решили прогуляться по окрестным сопкам в поисках ягод. Внезапно один из мальчишек наткнулся на припрятанный в густом кустарнике ящик, полный золотых и серебряных вещей. Школьник сразу сообразил, кому может принадлежать тайник: осень была временем наплыва в город переодетых хунхузов, спешивших спустить в притонах награбленное за летние месяцы. Прихватив пару золотых часов, гимназист помчался домой. Слух о находке мигом облетел сначала улицу, потом околоток, а затем и весь город. Немедленно собравшаяся толпа отправилась в сопки, но заветного ящика на месте уже не было! То ли мальчишка перепутал место, то ли владельцы клада, догадавшись о причине ажиотажа, оказались проворнее…

«Хунхузиада» 1896 года

В последние годы XIX в. Маньчжурия переживала не лучшие времена. Неурожаи заставляли голодать возросшее население. К тому же в 1894–1895 гг. по югу страны, словно предвестие кровавых событий грядущего XX в., прокатилась война. Ряды китайских войск, отступавших под натиском японцев, редели. Никогда не отличавшиеся высоким боевым духом, солдаты и офицеры цинской армии дезертировали, чтобы пополнить ряды бандитских шаек. Оружие, предназначенное для защиты страны, обратилось против ее жителей. Немудрено, что при такой жизни предметом мечтаний многих китайских бед таков стала Россия. Из-за границы доходили заманчивые вести: русские богатеют, строятся и охотно нанимают работников. У подобных слухов были основания, ибо Приамурский край, долго влачивший незавидное существование «пасынка Российской империи», как раз в это время начал расправлять плечи и накапливать экономический жирок. В 1880 г. «главный порт Восточного океана» Владивосток получил статус города. В том же году рейсом парохода Добровольного флота «Москва» открылось регулярное морское сообщение между Владивостоком и Европейской Россией. В конце 1880-х город переживал настоящий бум гражданского и военного строительства, чему немало способствовало официальное придание Владивостоку статуса крепости (1889). В мае 1891 г. произошло еще более знаменательное событие: на борту гвардейского крейсера «Память Азова» в город прибыл наследник российского престола Николай Александрович. По плану, начертанному августейшей рукой императора Александра III, совершавший кругосветное путешествие наследник именно во Владивостоке должен был покинуть палубу корабля и вновь ступить на родную землю. 19 мая 1891 г. в присутствии будущего императора Николая II во Владивостоке состоялась торжественная закладка «Великого Сибирского пути» — Транссибирской железнодорожной магистрали. Ее строительство также требовало огромного количества рабочих рук. Если до 1891 г. число китайцев, ежегодно приезжавших на заработки в Уссурийский край, не превышало 9 тысяч, то к 1894 г. оно выросло до 15 тысяч человек. Постройка дороги и другие работы легко переваривали столь внушительный прирост миграции.

Нескончаемым потоком двигались через границу искатели заработка. По пятам за ними шли хунхузы. Порожденные неудачной для Китая войной, шайки «дебютантов» не могли конкурировать с давними профессиональными «братствами» Маньчжурии и искали добычи в русских пределах. Большинство бандитских ватаг проникало в Уссурийский край старой хунхузской дорогой — по таежным тропам, пролегавшим к западу от озера Ханка. Были и исключения: в 1896 г. несколько шаек появились на реке Уссури, вызвав немалый переполох среди местного казачьего населения.

Очевидцем и летописцем событий лета 1896 г. на Уссури стал Иван Павлович Ювачев, с оттенком легкой иронии окрестивший их «хунхузиадой». Пережитого этим человеком хватило бы на несколько жизней. Морской офицер, революционер-народоволец, каторжанин, отмотавший десять лет срока на Сахалине, Ювачев не утратил вкуса к жизни и к интеллектуальному труду. В 1895 г. жизнь ссыльного бунтаря сделала очередной крутой поворот. Приписанный к крестьянскому сословию, бывший офицер и дворянин получил право покинуть остров-тюрьму и приехал во Владивосток. К этому времени строительство Уссурийской железной дороги было в самом разгаре. Весь край считал версты уложенного пути, мечтая о том дне, когда новая дорога свяжет Владивосток с Хабаровском и Амуром. Рельсы и прочие потребные материалы помогала доставлять широкая Уссури, где управление строительства дороги держало целый флот собственных пароходов. Капитаном одного из судов весной 1896 г. стал Иван Ювачев: демократичных путейцев не интересовали политические взгляды бывшего ссыльного, зато весьма привлекало его морское образование.

Готовясь к открытию навигации, новоиспеченный капитан, по его собственному выражению, «бросался во все концы», когда явившийся помощник поинтересовался наличием в судовом хозяйстве оружия. К удивлению капитана, его подчиненный считал просто необходимым иметь на корабле «с десяточек берданок или револьверов» для защиты от китайских разбойников. Действительно, за год до приезда Ювачева в Уссурийский край, 6 сентября 1894 г., хунхузы напали на строящуюся железнодорожную станцию Муравьев-Амурский. Оглушая перепуганных жителей дикими криками, разбойники бросились грабить магазин известной немецкой фирмы «Кунст и Альберс». В первый момент все опешили, но затем казаки и железнодорожные жандармы смело напали на грабителей и после непродолжительной перестрелки заставили хунхузов отступить.

Дерзкое нападение заставило власти принять энергичные меры, навсегда отбившие у «краснобородых» охоту к подобным экспериментам. Так казалось Ювачеву.

Последующие события подтвердили правоту его судового помощника…

21 июля 1896 г. мимо устья впадающей в Уссури реки Бикин прошли две китайские джонки. Привыкшие к виду купеческих шаланд казаки не обратили на суда внимания. Никто не заметил, как лодки в сумерках причалили к китайскому берегу возле нанайской деревни, лежащей напротив станицы Покровской… На другой день одному из Покровских казаков вздумалось съездить к соседям за покупками. Заприметив у противоположного берега две большие лодки, мужик решил, что к «инородцам» пожаловали китайские купцы, у которых конечно же имеется вожделенная «влага жизни» — суля. Не успел он войти в деревню, как его окружила толпа вооруженных китайцев. Минута — и связанный казак очутился в сарае. Вскоре к нему присоединились новые узники — еще один казак, женщина и мальчик. Тем временем покровский атаман Кудрявцев уже знал о появлении хунхузов: о происходящем в нанайской деревне сообщили станичники, косившие сено по соседству. Взяв четверых мужиков, атаман отправился выручать своих. Хунхузы встретили приехавших достаточно спокойно: нападение на казаков, видимо, изначально не входило в их планы. Посадив под замок приехавших с русского берега, хунхузы пытались подольше сохранить в тайне от казаков свое появление. Приезд русского «капитана» поставил крест на этих намерениях — нужно было срочно избрать новую тактику поведения. Кудрявцеву было заявлено, что перед ним — отряд китайских солдат, преследующий разбойников. Услышав требование выдать задержанных, хунхузы поначалу стали пререкаться, но в конце концов согласились исполнить просимое в обмен на расписку: роль «солдат» надо было играть до конца. Посадив пленников в лодки, казаки вернулись на русский берег и не мешкая послали нарочного к соседям. Весть о появлении «краснобородых» полетела вдоль реки от станицы к станице.

26 июля в лавку станицы Венюковой явились двое незнакомых китайцев. Смекнув, что перед ними члены шайки, венюковские казаки арестовали пришельцев. Вскоре появились еще трое «манз», которых постигла та же участь. Товарищи китайцев сунулись было в станицу с угрозами, однако, увидев в руках казаков винтовки, убрались восвояси. Задержанных китайцев обыскали, при этом у одного из них нашли расписку покровского атамана Кудрявцева. Впоследствии оказалось, что в руки казаков попались сам атаман шайки Зау-шень и писарь Ян-до-линь. Тем временем из Хабаровска на пароходе «Адмирал Чихачев» в Веню ко ву прибыла команда из 25 солдат 10-го Восточно-Сибирского линейного батальона под начальством поручика В.Т. Михайлова. Станичный атаман венюковцев, подъесаул А.Г. Савицкий усилил отряд казаками и, приняв командование, решил на пароходе преследовать хунхузов. Высланной разведке удалось выяснить, что шайка обосновалась в уединенной фанзе на китайском берегу в 5 верстах от станицы.

На рассвете 29 июля пароход остановился вблизи стоянки разбойников. Вместо того чтобы окружить фанзу силами всего отряда, Савицкий почему-то послал на берег всего семерых человек во главе с поручиком Михайловым. Авангард сразу же наткнулся на часовых, поднявших тревогу. Пока охотники высаживались с парохода, основная часть хунхузов успела покинуть фанзу и, рассредоточившись, укрыться в дубовом лесу. Савицкий решил разделить команду, послав Михайлова с частью людей в обход шайки. Вскоре этот отряд увяз в болоте под пулями бандитов. Неудачная для русских ситуация усугублялась тем, что у стрелков было всего по 30 патронов на человека. Неизвестно, какой оборот приняло бы дело, если бы не эффект новых трехлинейных винтовок Мосина, недавно поступивших на вооружение войск. На близком расстоянии их пули пробивали стволы молодых деревьев, поражая укрывавшихся за ними хунхузов. Потеряв двоих человек, ошеломленные «краснобородые» начали отходить. Тем временем на помощь солдатам с парохода подошла группа пассажиров-добровольцев во главе с подполковником Валуевым. На кратком военном совете Савицкий и Михайлов решили преследовать бандитов силами военной команды. Погоня продолжалась около двенадцати часов. Уходившие в глубь китайской территории хунхузы дважды устраивали засады, пытаясь контратаковать отряд. Во время второй такой перестрелки был убит рядовой Терентий Лапин, не успевший укрыться.

Погоня прекратилась только тогда, когда у солдат и казаков оставалось по 5 патронов на винтовку. Глубокой ночью команда, совершенно измученная восемнадцатичасовым походом, вышла на берег Уссури. Уже под утро охотники вернулись в Венюкову, жители которой пережили бессонную ночь. Весь предыдущий день венюковцы терялись в догадках об исходе экспедиции. Около полудня пронесся слух, что отряд разбит, а пароход приведен хунхузами в негодность и разграблен. Станичники, уверенные, что нападение неминуемо, уже решили было подпалить Венюкову, чтобы не отдавать на разграбление разбойникам. С большим трудом священнику отцу Савве Мичурину удалось успокоить свою паству.

Во время стычки 29 июля русские потеряли одного человека убитым. Еще один солдат, рядовой Диомид Вешкурцев, получил легкое ранение в ногу. Потери хунхузов составили 7 человек убитыми и 14 — захваченными в плен.

30 июля в Веню ко вой состоялось торжественное отпевание погибшего рядового Лапина. Казаки отвели павшему лучшее место на церковном погосте. При погребении солдату были отданы воинские почести, а начальник Казакевичевского участка произнес речь. На другой день в станице снова поднялся переполох. Казак Олсуфьев, работавший с женой в поле, прибежал в церковь и ударил в набат. Сбежавшимся станичникам казак объявил, что в 5 верстах ниже по течению на русский берег высадилось аж пять сотен хунхузов! Солдаты и казаки немедленно заняли круговую оборону, однако посланная разведка ничего не обнаружила: по всей видимости, Олсуфьев просто не справился с напряжением предшествующих дней.

Тем временем на Амуре разворачивалась целая кампания против хунхузов. Еще в первых числах июля 1896 г. по реке Сунгари в Амур вышла крупная шайка из 120 «краснобородых». 11 июля бандиты напали на контору китайского золотого прииска в устье реки Джаиме, напротив станицы Радде Амурского казачьего войска. Несмотря на то что китайцы ждали нападения и даже посылали за помощью к казакам, хунхузы разграбили конторские склады и двинулись вниз по Амуру на четырех лодках. Казаки в стычке участия не принимали, ограничившись обстрелом уходивших разбойников с русского берега. Нападение на казенный золотой прииск китайские власти расценили как вызов. Управляющий Мохэскими золотыми приисками Чжоу Мянь, или, как его называли русские, Джао-мян, организовал преследование шайки и официально обратился за содействием к русским властям. В распоряжении Чжоу Мяня, имевшего чин генерала, находился отряд из 400 солдат. Чтобы не тащиться по Амуру с целой эскадрой тихоходных лодок, энергичный Чжоу Мянь зафрахтовал у Товарищества Амурского пароходства пароход «Ингода», на котором в 1891 г. сплавлялся по Уссури в Хабаровск наследник российского престола. Теперь «Ингоде» предстояло стать военным судном. Китайский генерал со своим штабом расположился на пароходе, а войско разместилось на двух баржах, которые «Ингода» взяла на буксир.

Поскольку путь по Амуру лежал через Хабаровск, единственным выходом для хунхузов было свернуть в Уссури. Устье реки — так называемая Фуюаньская дельта, изобилующая островами и изрезанная протоками, — сама по себе представляла хорошее убежище. Кроме того, поднявшись вверх по Уссури, лодки бандитов могли свернуть в любой из ее притоков, теряющихся в тайге. Самым известным прибежищем хунхузов в этих местах была река Нор (Наолихэ), впадающая в Уссури с китайской стороны. Чжоу Мянь послал в Хабаровск телеграмму с просьбой организовать засаду и задержать хунхузов у впадения в Амур протоки Казакевича. К сожалению, высланная команда из 30 солдат 10-го Восточно-Сибирского батальона упустила шайку. Хунхузам удалось заговорить зубы поручику, командовавшему отрядом, убедив офицера в том, что перед ним — солдаты китайской армии. Когда спустя несколько часов в устье протоки появилась «Ингода», хунхузы уже поднимались вверх по Уссури. Чжоу Мянь решил преследовать шайку на Уссури. Лето 1896 г. выдалось очень дождливым, и уровень воды в реке позволял пароходу беспрепятственно подняться до самых верховий.

Приняв на борт русский отряд, «Ингода» быстро шла по реке. Численность объединенного русско-китайского воинства не превышала 300 человек: часть китайских солдат по приказу Чжоу Мяня осталась на Амуре. Шансы быстро настигнуть шайку были высоки: скорость хунхузских шаланд, с трудом выгребавших против течения, сильно замедлилась. 30 июля русско-китайский отряд настиг и обстрелял хунхузов в Осиновом заливе. С большим трудом разбойникам удалось улизнуть. Бросив одну из лодок и ограбив по пути нанайскую деревню в устье реки Белой (близ станицы Невельской), шайка направилась к устью Нора.

Экспедиция Чжоу Мяня мало-помалу разворачивалась в крупномасштабную совместную операцию китайских и русских властей. Сбор войск был назначен в станице Венюковой. С реки Хор сюда пришли 20 стрелков, а 2 августа на пароходе прибыли две команды 8-го Восточно-Сибирского батальона под командованием поручика Любимова и подпоручика Ивашиненко. Общее командование русскими отрядами принял казачий войсковой старшина И. Котов. О том, какое значение русские власти придавали операции, говорит приезд в Венюкову 58-летнего генерал-губернатора Приамурского края СМ. Духовского, который 4 августа провел смотр войск. На другой день в Венюковой появилась «Ингода». Теперь численность объединенных сил двух стран, включая казаков-уссурийцев, превышала 400 человек. На общем военном совете был принят план действий против хунхузов: решено было преследовать разбойников соединенными силами на Норе и во всех пунктах, где обнаружится их присутствие. Одновременно планировалось устроить проверку паспортов всех китайцев, проживающих по Уссури.

Из 14 хунхузов, с 29 июля содержавшихся под арестом в Венюковой, ни один не был задержан за совершение преступлений на русской территории. Поэтому арестованных выдали на суд Чжоу Мяня. Китайский генерал сразу допросил четырех наиболее «высокопоставленных» разбойников. Интересные результаты дал допрос атамана Зау-шеня (или, всего вернее, Цзао Шэня). Выяснилось, что до того, как стать хунхузом, китаец три года прожил… в Хабаровске, где находился в услужении у крупного чиновника и выучился русскому языку. Русский хозяин Зау-шеня, которого сам разбойник называл генералом, был так доволен расторопностью и услужливостью боя, что при расчете выдал ему рекомендательное письмо. В этой истории нет ничего удивительного: судьба каждого хунхузского главаря изобиловала самыми невероятными приключениями.

Приговор, вынесенный Чжоу Мянем четырем хунхузам, был скор и суров: смертная казнь через отсечение головы. Остальных бандитов генерал решил забрать в Китай для более тщательного расследования. Зау-шеня китайский генерал вознамерился казнить тут же в станице. Самое удивительное, что русские власти, несмотря на протесты многих присутствовавших, разрешили провести на своей территории варварскую публичную казнь по приговору иностранного судьи! Впрочем, «простое» обезглавливание могло показаться гуманностью в сравнении с экзекуциями, которым подвергали пленных разбойников в Маньчжурии всего за десять лет до описываемых событий. Хорошо знакомый нам Г. Джеймс упоминает в путевых очерках 1886 г. следующий эпизод: «.. В одной стычке с разбойниками был убит солдат. Всем бандитам, кроме одного, удалось скрыться. Участь этого последнего я не в силах описать без внутреннего содрогания. Сначала ему размозжили лодыжки. Затем его ноги стали медленно выворачивать наружу, покуда коленные суставы не были разорваны. В конце концов его разрезали на части живьем». Как бы то ни было, картина казни в Венюковой произвела на всех отвратительное впечатление. Показное равнодушие к смерти, как видно, покинуло хунхуза. Оказавшись в руках палача, Зау-шень ежился, инстинктивно стараясь втянуть голову в плечи. Палач оказался неумехой, отрубив голову разбойника лишь с третьего удара…

Неприятно поразив русских видом кровавой казни, Чжоу Мянь тут же сумел очаровать их личным обаянием и сердечностью обращения. Китайский чиновник тепло поблагодарил русских военных за храбрость в бою с разбойниками и преподнес 100 рублей раненому рядовому Вешкурцеву. Еще 200 рублей Чжоу Мянь попросил передать семье убитого рядового Лапина. Нужно заметить, что Чжоу Мянь вообще был большим поклонником России, что в дальнейшем стоило ему больших неприятностей. Сначала известный националист, хэйлунцзянский губернатор Шоу Шань, сместил чиновника с должности управляющего золотыми приисками. После этого Чжоу Мянь возглавлял Хэйлунцзянскую лесную компанию и в 1900 г., во время Боксерского восстания, поддержал вступление русских войск в Маньчжурию. Осенью 1900 г. Чжоу Мянь, носивший к тому времени звание чиновника 2-го класса с рангом даотая (то есть главы дао — административной единицы уровня ниже провинции), вел с русскими переговоры об условиях восстановления китайской власти в оккупированной Маньчжурии. Подписав 27 октября 1900 г. навязанное царским наместником Е.И. Алексеевым соглашение, Чжоу Мянь подвергся опале: сперва от своего непосредственного начальника — фэнтяньского губернатора Цзэн Ци, а затем и от пекинского двора.

7 августа 1896 г., когда войска все еще стояли в Венюковой, погода резко переменилась. При ясной и теплой погоде вдруг налетел страшный ветер, поднявший на реке огромные валы. Воздух заволокло дымкой мельчайших водяных брызг, которые вихрь срывал с верхушек волн. Это были отголоски страшного тайфуна, обрушившегося на южные районы Приморья. Стихия нанесла краю огромный ущерб. Погибло много людей и скота, были размыты поля и дороги, сорваны телеграфные провода. Наводнение захватило обширную территорию, залив Никольск-Уссурийский, Раздольное и Полтавскую.

В день первого удара тайфуна на китайском берегу Уссури против станицы Васильевской появилась новая шайка хунхузов. Узнав об этом, начальник Козловского участка сотник Александр Токмаков собрал 40 человек льготных (то есть не находящихся на действительной службе) казаков из станиц Лончаковой, Козловской и Васильевской и двинулся с ними к разбойничьему биваку. Возможно, это был тот самый Токмаков, о подвигах которого в 1877 г. уже говорилось в очерке «Ратные будни казаков». Сотник хотел захватить хунхузов врасплох, но непроходимая местность задерживала отряд. Лагерь бандитов, укрытый в прибрежных зарослях, выдали струйки дыма от костров. Некоторые молодые казаки, погорячившись, без команды открыли огонь. Проснувшиеся хунхузы принялись отстреливаться. Не дожидаясь, когда противник окончательно придет в себя, Токмаков со своими людьми кинулся в атаку. Не выдержав натиска казаков, хунхузы бежали, оставив в лагере снаряжение и добычу. Потерь среди казаков не было.

Узнав о стычке, Чжоу Мянь отправил часть китайского отряда к устью Нора, а сам с остальными силами и русским отрядом продолжил плавание по Уссури, останавливаясь в каждом селении для проверки китайцев. В Лончаковой китайский генерал приказал арестовать двух приказчиков китайской лавки за то, что те продали хунхузам провизию. В Васильевской Чжоу Мянь также подверг ревизии китайских торговцев, а в Покровской устроил арестованному Ян-до-линю очную ставку с атаманом Кудрявцевым. После того как казак узнал в китайце хунхуза, 22 июля принявшего от него расписку в получении захваченных бандой казаков, участь Ян-до-линя была решена. На этот раз местом казни была избрана нанайская деревня на китайском берегу, разграбленная хунхузами. Перед смертью хунхуза накормили и угостили сулей. Под действием спиртного Ян-до-линь стал необычайно разговорчивым. Стоя перед палачом, 28-летний хунхуз произнес целую речь, восхваляя прелести бандитской жизни и сознавшись, что за десять лет разбоя он лишил жизни 70 человек. Затем, со словами «Теперь семьдесят первым стану я сам!», Ян-до-линь поклонился Чжоу Мяню и спокойно подставил голову под меч. По словам Ювачева, рассказы о выдержке Ян-до-линя перед лицом смерти, а пуще того — смысл его предсмертных слов, произвели немалое впечатление на китайцев, трудившихся на строительстве дороги. Неизвестно, сколько рабочих после этого решили сменить тяжелый труд на вольное хунхузское житье…

В Покровской отряд на время разделился. Утром 10 августа русские высадились на китайском берегу, чтобы отправиться к устью Нора по суше. Чжоу Мянь двинулся в том же направлении на «Ингоде». Переход русского отряда был очень тяжелым. Дождь, вызванный тайфуном, лил не переставая. Проводники-нанайцы дважды сбивались с дороги, к тому же все тропы были завалены буреломом. Вопреки ожиданиям, на всем протяжении пути отряд не встретил и следа хунхузов. 12 августа в авангарде русских услышали звук трубы. Это был сигнал китайских военных. Вскоре союзники вновь соединились у деревни Нор в устье одноименной реки. Отсюда «Ингода», приняв на борт русских стрелков, поспешила к устью Уссури, где в протоке Казакевича вновь появились хунхузы, ограбившие шаланду с мукой. 13 августа у железнодорожной станции и пристани Щебенчиха «Ингода» встретилась с пароходом Ивана Ювачева. Будущий летописец кампании 1896 г. не упустил случая нанести визит военным. Первым бросился в глаза писателя необычный зеленый цвет формы русских «охотников». Возможно, это был некий прообраз защитного обмундирования. Подтянутый вид русских солдат резко контрастировал с неопрятным обликом китайской рати, принадлежавшей к наименее привилегированным «войскам зеленого знамени». Большинство китайцев были облачены в обыкновенные «манзовские» костюмы, среди которых попадались диковинные «синие юбки с красной обшивкой». Нагрудные нашивки с красными иероглифами, обозначавшие принадлежность их обладателей к военным, были истрепаны и запачканы грязью. Гораздо лучше выглядело вооружение китайцев: у многих в руках были современные винчестеры.

Прямо на палубе парохода сидели закованные в кандалы пленные хунхузы. Ювачев тщетно пытался уловить в их лицах тень страха перед неминуемой смертью: разбойники совершенно спокойно глядели на посетителя, изредка флегматично затягиваясь табачным дымом…

Оставив по пути в Венюковой команду из 40 стрелков под начальством подпоручика Ивашиненко, русско-китайский отряд 15 августа прибыл в станицу Казакевичеву при устье Уссури. Отсюда русские охотники во главе с войсковым старшиной Котовым выступили в новый поход по китайской территории, продолжавшийся до 19 августа. Эта экскурсия также не дала результата: вся местность была залита водой.

25 августа китайскому отряду, оставленному Чжоу Мянем в долине Нора, удалось одержать крупную победу над хунхузами. В 80 верстах вверх по течению реки находилась винокурня. Командиру китайцев донесли, что на заводе укрывается шайка хунхузов. Ночью солдаты с трех сторон окружили винокурню и напали на спящих разбойников. 19 хунхузов были убиты, 8 «краснобородых» во главе с атаманом угодили в плен. К сожалению, победа досталась китайцам дорогой ценой: один солдат был убит, еще двое — тяжело ранены. Помощь пострадавшим оказал врач В.А. Мыльцев в железнодорожной больнице на станции Щебенчиха.

Пленных хунхузов доставили в станицу Казакевичеву. Победа доставила огромное удовольствие Чжоу Мяню, гордо заявившему русским офицерам, что «и китайцы могут бить хунхузов». Впрочем, главное внимание присутствующих привлекал главарь «краснобородых» — немолодой, но бойкий и веселый мужчина. Прекрасно говоривший по-русски «ветеран» с удовольствием рассказывал всем желающим историю своих тридцатилетних (!) разбойничьих похождений. По его словам, еще в 1868 г. он принимал участие в знаменитом разорении села Никольского в Уссурийском крае. Став атаманом, он стал разбойничать в Маньчжурии. На зиму чжангуй распускал шайку по городам и селам Амурской долины, а сам отправлялся в Айгун, где, по его словам, выступал в качестве актера на подмостках китайского театра!

Стычка 25 августа стала последним делом хунхузской кампании 1896 г. Хотя войска стояли на Уссури еще восемь дней, неприятель не появлялся: шайки бежали в глубь Маньчжурии. Войска двух стран начали «зачистку». Все китайское и «инородческое» население китайского берега Уссури получило приказ Чжоу Мяня собраться в деревнях для проверки. Для отлова бродяг китайский генерал нанял нанайцев, ненавидевших хунхузов. Привлеченные наградой в 100 рублей за голову каждого разбойника, аборигены бросили лов кеты и, вооружившись казенными винтовками, устремились на «охоту». На русском берегу тем же самым были заняты казаки, караулы которых были расставлены старшиной Котовым на протяжении 40 верст — от станицы Козловской до Нижне-Никольской. Караульные хватали без разбору любого прохожего «манзу», частенько допуская жестокости и злоупотребления.

Ареной особых мероприятий стала Уссурийская железная дорога, строившаяся руками китайских рабочих. В бараках и фанзах огромной стройки всегда можно было найти «безбилетных» китайцев. Основное скопление «гастарбайтеров», известное у русских под именем Китайской слободки, располагалось в Имане (современный Дальнереченск), куда 5 сентября 1896 г. нагрянула русская военная команда поручика Михайлова. В ночь на 6 сентября в слободке была проведена облава, позволившая задержать нескольких хунхузов. Самое интересное, что в облаве приняли участие шестеро китайских купцов, уже давно живших в Имане. На поверку все торговцы оказались… сыщиками китайской полиции.

После облавы в Имане охотники поручика Михайлова отправились в Венюкову, чтобы заступить на охрану русского населения. Еще одна команда под начальством подпоручика Ивашиненко расположилась в станице Васильевской. Чжоу Мянь также выставил на китайском берегу два караула — в устье Нора и против станицы Нижне-Никольской. Остальные войска стали покидать Уссури.

Чжоу Мянь, вновь встретившись в станице Казакевичевой с приамурским генерал-губернатором, направился в Хабаровск. Здесь генералу разрешили провести внезапную проверку китайцев, проживавших в местном «чайна-тауне». Хитрый Чжоу Мянь приурочил операцию к китайскому празднику Середины осени, отмечавшемуся 9 сентября. Расслабившихся после обильных яств и не менее обильных возлияний китайцев ожидал неприятный сюрприз — меньше всего ожидали они наткнуться в Хабаровске на китайскую полицию. В ходе облавы было задержано 900 беспаспортных «манз».

Перед возвращением на родину Чжоу Мянь 10 сентября нанес визит помощнику приамурского губернатора генералу Н.И. Гродекову, а затем дал в честь участников операции банкет в гостинице «Лондон». С отъездом китайского генерала кампанию можно было считать законченной, хотя отдельные ее отголоски давали знать о себе до зимы. Перед самым окончанием навигации хунхузы совершили нападения на две шаланды китайских купцов, проходившие по Амуру мимо устья Уссури, причем если первое судно было захвачено без труда, то экипаж второй оказался вооружен и дал пиратам отпор, уложив из винтовок полтора десятка «краснобородых»!

Кампания 1896 г. до некоторой степени обезопасила население долины Уссури от хунхузских набегов. Впрочем, радоваться все равно не приходилось: рвение властей многое изменило в жизни на реке. Нанайцы, ранее свободно искавшие место для стойбищ, получили приказ китайских властей собраться на жительство в деревнях. Казакам запретили косить сено и разводить огороды на китайском берегу, что ранее было у станичников в порядке вещей. А место хунхузов на Уссури заняли… солдаты китайских караулов, принявшиеся самозабвенно обирать соотечественников, проплывающих по реке…

Завершая рассказ о событиях 1896 г., нельзя обойти вниманием русских солдат — героев боевых столкновений с бандитами. По представлению генерал-губернатора СМ. Духовского серебряными медалями на георгиевской ленте «За храбрость» были награждены младший унтер-офицер Алексей Балин, ефрейтор Евстафий Пирожков, а также рядовые Диомид Вешкурцев и Андрей Курятников, в бою 29 июля застреливший хунхуза, целившегося в подъесаула Савицкого.

Пароходы, принимавшие участие в событиях «хунхузиады», настолько облегчили действия войск, что в 1897 г. русское правительство учредило на Уссури постоянную военную Амуро-Уссурийскую казачью флотилию, состоявшую из пароходов «Амур» и «Казак Уссурийский», двух самоходных барж и патрульного катера «Дозорный».

Тревожная осень 1899-го

Листая эту книгу, читатель может подумать, что хунхузы орудовали исключительно «на пленэре». Так — да не так! Тайга, горы и прибрежные острова обеспечивали надежное убежище в теплые летние месяцы. С наступлением осени природа превращалась из союзника в злейшего врага бандитов. Сбросившие листву деревья и кустарники уже не могли служить укрытием, а снега, с конца октября укрывавшие земли Дальнего Востока, отрезали все пути, связывавшие лесную глубинку с внешним миром. Если мороз и голод еще можно было одолеть при помощи костров и загодя сделанных запасов, то против гнетущей тишины спящего зимнего леса спасения не было. Привыкшие к удовольствиям и разгулу, не имевшие планов на будущее и дорожившие каждым днем жизни хунхузы старались проводить зимние месяцы в городах. Кто-то перебирался в Маньчжурию, кто-то искал убежища в китайских кварталах русских дальневосточных городов.

Уже первые описания Владивостока доносят до нас упоминания о «манзовском поселке из 3–4 фанз». В 1866 г. число китайских домов выросло до 11, а спустя два года Николай Пржевальский, совершавший путешествие по Уссурийскому краю, нашел во Владивостоке 20 фанз, в которых постоянно проживали 36 китайцев. Двери «манзовских» жилищ в Уссурийском крае всегда были открыты для путников — как для китайцев, так и для русских. Впервые присутствие «темных людей» в китайской слободке Владивостока обнаружилось в октябре 1867 г., когда, как мы помним, от рук неизвестных китайцев пострадал один из матросов шхуны «Алеут». Со временем слободка разрасталась, а вместе с ней росло число хунхузов, искавших убежища в ее фанзах. Летом 1886 г. властям пришлось создать особую комиссию под председательством городского головы И. Г. Маковского, занимавшуюся «упорядочением» жизни горожан-китайцев.

К началу XX в. скандальная слава владивостокского «чайна-тауна», получившего неофициальное прозвище Мил-лионка, гремела по всему Дальнему Востоку. Начинаясь на берегу Семеновского ковша, Миллионка тянулась вдоль Алеутской улицы вплоть до главного городского проспекта — улицы Светланской. Однотипные дома из закопченного красного кирпича, окруженные галереями, жались вплотную друг к другу. Лабиринты проулков, проходных дворов и шатких переходов, висящих над головой прохожих, позволяли знающему человеку быстро пересечь квартал из конца в конец, а в случае необходимости — избежать нежелательной встречи с представителями власти. Большую часть многотысячного населения Миллионки составляли китайцы, с которыми уживались русские, корейцы, кавказцы, евреи и представители многих других народов обширной империи. Круглые сутки этот гигантский людской муравейник шевелился, стряпал, торговал, воровал, занимался разными ремеслами, наполняя округу тысячами звуков.

Кучи отбросов и выгребные ямы, харчевни, кабаки и опиекурильни пропитывали воздух резкими запахами, сливавшимися в единый неповторимый аромат трущоб. Обитатели Миллионки могли годами не появляться на улицах «белого» города — все необходимое для жизни находилось под рукой. Базар, шумевший на берегу залива, снабжал «чайна-таун» пищей. Цирюльники, прачки и лавочники помогали поддерживать внешний вид, а врачи приходили на помощь недужным. Игорные заведения, опиекурильни, дома терпимости и китайский театр обеспечивали нехитрый, но приятный досуг. Дожившая до 1930-х гг., Миллионка была, по сути, отдельным городом со своим населением, своей жизнью и даже со своим фольклором, вроде легенд о местном «призраке Белой Дамы» или рассказов о колчаковском золоте, зарытом в одном из бесчисленных местных подвалов. Жизнь «города в городе» была по-своему колоритна и интересна. Дед автора, уроженец старого Владивостока Павел Дмитриевич Киселев, даже будучи в очень преклонном возрасте, любил вспоминать о том, какое удовольствие в пору детства доставляли ему и его друзьям тайные визиты «к «ходям» [13] на Миллионку».

Для «героев» этого повествования — хунхузов — Миллионка была любимым убежищем, местом сбыта награбленного и базой, откуда «краснобородые» совершали вылазки в другие районы Владивостока, нанося неожиданные и весьма неприятные визиты в дома и магазины китайских купцов.

В начале 1890-х гг. у хунхузов Уссурийского края появились конкуренты в лице русских каторжных, завезенных для принудительных работ на линии строящейся железной дороги. Надзор за этими «работниками» осуществлялся из рук вон плохо, чем не преминули воспользоваться многие уголовники, немедленно ударившиеся в бега. Уже первый год строительства дороги ознаменовался для Владивостока и его окрестностей многочисленными грабежами и убийствами. Очевидец с горечью писал: «Едва ли на Руси найдется еще такой город, который за последнее время был в таком положении, как Владивосток. Почти не проходит дня, чтобы кого-нибудь не ограбили и к кому-нибудь не ломились бы воры». Гласные городской думы в полном составе вооружились огнестрельным оружием и рекомендовали сделать то же самое прочим жителям города. В короткий срок в магазинах Владивостока оказались распроданы все револьверы. Думцы ежедневно забрасывали власти требованиями навести порядок, однако, как часто бывает на Руси, дело сдвинулось с мертвой точки только в результате большого скандала: беглыми был убит молодой французский офицер Руссело с военного корабля «Байяр», входившего в состав эскадры, посетившей Владивосток с визитом дружбы. Тело моряка с простреленным горлом обнаружили в Госпитальной пади. Несчастный был ограблен и раздет до нижней рубашки. Угроза дипломатических осложнений заставила власти всерьез озаботиться решением назревшей проблемы. Началось усиленное преследование каторжников, на ночь по улицам города расставлялись военные патрули.

Вскоре были пойманы трое из наиболее «отличившихся» злодеев, некие Гунько, Орлов и Дроздовский. Вся троица была без лишних формальностей повешена по приговору военного суда. Засилье беглых каторжников мало-помалу сошло на нет, и, хотя отголоски этой эпопеи ощущались еще пару лет, хунхузы вновь стали задавать тон в криминальном мире города и края.

«Краснобородые» чувствовали себя во Владивостоке как дома. В один из дней 1894 г., около семи часов вечера, несколько китайских бандитов напали на большой японский магазин, находившийся в самом центре города на первом этаже гостиницы «Золотой Рог». Разбойники избили двух попавшихся под руку японок, выпотрошили кассу и, не забыв прихватить ценные вещи, благополучно скрылись. Спустя три дня в другом районе Владивостока нашли убитым лавочника-китайца. Торговое заведение несчастного также было разграблено «братьями».

Сделав свое дело, хунхузы моментально растворялись в массе китайского населения Миллионки. Все попытки полиции найти следы преступников в этой клоаке, как правило, оканчивались неудачей. Охоте на хунхузов сильно мешала коррупция: многие блюстители порядка фактически находились на содержании у владельцев притонов «чайна-тауна». Благодаря таким «оборотням» планы городской полиции становились известны заправилам Миллионки. Честность сотрудника также не гарантировала успеха — слишком низок был профессиональный уровень тогдашних сыщиков. Достаточно сказать, что в штате владивостокской полиции того времени никто не владел китайским языком. В то же время среди китайских обитателей Миллионки редким был человек, не умевший объясниться на «великом и могучем».

Низкий уровень квалификации «сыскарей» позволял хунхузам легко уходить от полиции. Оказавшись в безопасности, «братья» первым делом обрушивали жестокую месть на несчастного, осмелившегося заявить на них властям. Если полицейская операция заканчивалась успешной поимкой нескольких хунхузов, это также ничего не метало, ибо на свободе оставалось достаточно «братьев», чтобы расправиться с доносчиком. Зная об этом, китайцы редко обращались за помощью к властям, предпочитая терпеть хунхузов, как неизбежное зло.

В поисках выхода в 1891 г. власти решились на создание во Владивостоке китайского Общественного управления во главе со «старшиной». Появление в российском городе, расположенном на российской территории, подобного самоуправления иностранцев было не чем иным, как признанием слабости власти и ее неспособности обеспечить правопорядок даже у себя под носом. К тому же никакой эффективной помощи полиции это управление так и не оказало. Хитроумные китайцы быстро изобрели способ использовать новый «орган власти» в качестве орудия собственной мести. Поссорившись с соотечественником, «манза» бежал в управление с доносом, в котором сообщал, что его обидчик — хунхуз. Как правило, одного такого заявления было достаточно для ареста жертвы оговора и передачи ее в руки полиции. К середине 1890-х гг. китайское Общественное управление буквально завалили подобными кляузами, а спустя какое-то время это нелепое и бесполезное образование было ликвидировано.

Тем временем вылазки хунхузов во Владивостоке и его окрестностях продолжались. Особенно «урожайным» выдался 1899 г. Уже летом, а именно вечером 27 июня, несколько вооруженных китайцев явились к китайцу Фандоосин-бан, проживавшему в доме Купера на улице Фонтанной. Несмотря на то что в этот момент в квартире находилось шесть человек, никто даже не попытался сопротивляться бандитам. Хунхузы связали китайцев, взломали ящик, в котором хозяин хранил деньги, и, присвоив найденные там 100 рублей, ушли. При этом разбойники увели с собой двух купцов: Хани-зуя, вернувшегося во Владивосток после продажи скота в Полтавке, и Ли-фу-женя, торговавшего кожами. «Братья» были явно хорошо осведомлены о том, за кого из гостей Фандоосина можно получить самый большой выкуп.

В это самое время в Никольске-Уссурийском головную боль у властей вызывала шайка хунхузов, образованная просочившимися из Маньчжурии беглыми солдатами китайской армии. 14 июля 1899 г. в городе прошла облава на «манз». Местные хулиганы и любители «зеленого змия» восприняли происходящее как развлечение и приняли самое деятельное участие в охоте за «ходями». Пойманных без разбору китайцев связывали косами и, от души накостыляв по шее, отводили в полицию. Несмотря на бездарную организацию и варварские методы участников облавы, удалось задержать шестерых подозрительных китайцев. До окончания разбирательства все они были помещены в Никольский арестный дом: своей тюрьмы в городе еще не было. Следствие тянулось долго и окончилось ничем: 1 сентября 1899 г. все задержанные китайцы вкупе с двумя присоединившимися к ним русскими жуликами бежали из убогого узилища прямо на глазах у ошалевшей охраны.

Конец ноября 1899 г. запомнился жителям столицы Приморья целой серией дерзких хунхузских нападений. Вечером 23 ноября в комиссионную контору китайца Чин-пей-джу на углу Алеутской и Пекинской улиц явился неизвестный «манза», поинтересовавшийся, каким образом можно перевести деньги в Китай. В это время в заведении находился посетитель-купец, а сам кассир считал наличность. Получив ответ, незнакомец удалился, однако спустя несколько минут появился снова. На этот раз китаец держал в руке револьвер, а за его спиной маячили еще двое вооруженных субъектов. Перепуганный кассир поспешно вручил хунхузам ключи от заветного ящика, где разбойников ожидала поистине богатая добыча — 10 с лишним тысяч рублей. Деньги перекочевали в мешок, и троица исчезла, не оставив никаких следов.

Пока чины полиции, получившие заявление ограбленного комиссионера, ломали голову над тем, как изловить злоумышленников, хунхузы появились снова. 25 ноября семеро бандитов нагрянули в лавку «манзы» Лисон-чу на углу улиц Китайской и Комарова. Ранив топором троих приказчиков, «краснобородые» устремились к кассе. На этот раз «братья» просчитались: в денежном ящике лежали жалкие 40 рублей. Самое примечательное, что во дворе лавки в момент нападения находилось ни много ни мало 3 5 рабочих-китайцев!

Их страх перед хунхузами был столь велик, что ни один не посмел даже пошевелиться. Сам хозяин лавки не собирался заявлять о случившемся полиции и лишь спустя шесть часов после визита разбойников, поддавшись на уговоры русских соседей, нехотя отправился с заявлением в участок.

На следующие сутки шайка наведалась в магазин Юн-хин-ли на углу Пекинской и Алеутской улиц. Здесь привыкших к беспрекословному повиновению и легкой добыче «братьев» ожидал неприятный сюрприз: приказчики Киан-вян-цен и Тхен-ту-ли не побоялись вступить в борьбу с четырьмя вооруженными бандитами. Тхен-ту-ли схватил одного из «краснобородых» за руку, в которой тот сжимал револьвер. В завязавшейся борьбе оружие выстрелило, и пуля угодила разбойнику прямо в висок. Ошеломленные смертью товарища, остальные хунхузы бежали, успев ранить топором Киан-вян-цена.

Среди владивостокских китайцев началась настоящая паника. Лавки и магазины закрывались, а их хозяева боялись выходить на улицу. Ходили слухи, что в городе орудует шайка численностью от 50 до 60 «краснобородых»! Властям впору было хвататься за голову. Владивостокская общественность требовала принятия срочных мер и обуздания лиходеев. В возмущенном хоре выделялся голос главной городской газеты «Владивосток», опубликовавшей по горячим следам гневную статью «О хунхузах». Ее автор, скрывший свое имя за инициалами А. Ж., обнаружил явную образованность, снабдив текст многозначительным латинским эпиграфом «Caveant consules?» («Куда смотрят власти?»). Рассуждая о проблемах борьбы с разбойниками, автор статьи сетовал на расплодившиеся в городе китайские игорные дома-банковки, которые, по его мнению, были главной приманкой, привлекавшей хунхузов во Владивосток. «Все вообще китайцы, — писал А. Ж., - как известно, большие любители всяких азартных игр, но из них хунхуз самый страстный игрок. Большинство из них из-за страсти к игре и делаются разбойниками. Для добывания средств на игру хунхуз готов идти на все. Пусть даже ему грозит смерть, он к ней, как и все китайцы, относится индифферентно: она ему не представляется страшной. В банковках он проводит за игрой целые дни и, если окончательно проигрывается, вечером идет на разбой. При нападениях он берет только деньги. Вещи, даже ценные, для него лишний груз — их не особенно принимают в банковках, разве в крайнем случае. Уничтожьте банковки, и число китайских разбойников уменьшится само собой, они даже совсем исчезнут!»

Интересно, что самый действенный способ борьбы с китайским бандитизмом автор статьи видел в создании во Владивостоке… вооруженной китайской полиции. Печально, но, по мнению журналиста, только такие стражи порядка могли рассчитывать на помощь населения: ненависть китайцев к русским городовым исключала возможность сотрудничества между ними — даже в борьбе с общим врагом!

Впрочем, власть не спешила прислушаться к столь радикальному мнению прессы, предпочитая идти по проторенному пути «энергических облав». 7 декабря, в ответ на дерзкие нападения хунхузов, полиция Владивостока с помощью батальона гарнизонных солдат отловила в городе целых 5 тысяч беспаспортных китайцев. Более 3 тысяч «манз» были отпущены после того, как купцы и подрядчики представили подтверждения их благонадежности. Оставшиеся 1800 китайцев спустя какое-то время были отправлены в Посьет и выдворены в пределы Поднебесной. В конце 1899 г. облавы на нелегалов проходили по всему Приморью. 29 ноября, еще до владивостокской операции, в селе Владимировка задержали 90 китайцев. 17 декабря на Полтавском карауле китайским представителям передали 115 беспаспортных китайцев. Пытаясь нагнать страху на нарушителей режима пребывания, власти даже подумывали о том, чтобы… отрезать всем попавшимся в руки полиции китайцам косы и в таком виде выдавать цинским властям. Представ в подобном предосудительном виде пред очи маньчжурских чиновников, «ходя» подлежал немедленному суровому наказанию.

На линии КВЖД

Тремя лучами, исходящими от одной звезды — многолюдного Харбина, протянулась по Маньчжурии Китайско-Восточная железная дорога. Ни одна из железнодорожных магистралей Поднебесной, кроме, пожалуй, недавно построенной высокогорной Цинхай-Тибетской дороги, не может похвастаться такой известностью, как КВЖД. Ее более чем столетняя история вместила труд строителей и бессмысленное усердие вандалов, кровь и слезы, войну и мир, разорение и процветание, взаимную неприязнь и дружбу…

История китайской железной дороги, построенной русскими путейцами, началась весной 1896 г. 13 мая того года в Успенском соборе Московского Кремля торжественно венчался на царство последний русский самодержец. Среди многочисленных иностранных гостей русского двора выделялись своими экзотическими костюмами посланцы Китая — спутники канцлера правящей маньчжурской династии Ли Хунчжана. Участие в пышных церемониях было лишь поводом для приезда престарелого сановника в Россию. Ли намеревался, не упустив собственной выгоды, провести секретные переговоры с русским правительством, в чем и преуспел. Суть договора, под которым в итоге поставил свою подпись канцлер, заключалась в защите Китая от японской агрессии. Для России же главным содержанием соглашения была постройка железной дороги, начинавшейся в Забайкалье и пересекавшей Маньчжурию, чтобы соединиться с Уссурийской магистралью в Приморской области. Русским переговорщикам удалось добиться невиданных преимуществ: под устройство концессии пекинский двор обязывался отвести обширную полосу земли, где железнодорожное начальство становилось фактически полновластным хозяином. Будущая дорога, вместе с землей, на которой она находилась, поступала в полное распоряжение России на восемьдесят лет. Щедрость обычно неуступчивого китайского правительства поражала! Немалую роль в «достижении консенсуса» сыграли деньги: партнеры посулили Ли Хунчжану гигантскую взятку в 3 миллиона рублей. Один из них канцлер получил «не отходя от кассы», а остальные должны были попасть в его бездонный карман по мере выполнения договоренностей.

Новая дорога чрезвычайно интересовала русское правительство. Рельсы Транссиба обрывались за Байкалом, полотно Уссурийской железки оканчивалось в Хабаровске. Между терминалами двух магистралей зияла тысячеверстная дыра, которую нужно было заполнить, завершив строительство Великого сибирского пути. Сначала рельсы предполагалось тянуть вдоль русско-китайской границы по северному берегу Амура, однако этот проект с самого начала увяз в болоте многочисленных технических проблем. Тогда и возникла идея повернуть дорогу на юго-восток. Здесь строителям нужно было преодолеть, по сути, только одно серьезное препятствие — Большой Хинганский хребет, заслонявший путь на безлесные маньчжурские равнины, словно самой природой предназначенные для укладки рельс. Сокращая путь из Москвы к берегам Тихого океана, «маньчжурский проект» позволял Петербургу убить двух зайцев, делая более дешевой перевозку грузов и включая в сферу русского влияния богатую густонаселенную страну.

Ни в России, ни в Китае ни для кого не было секретом, что будущая дорога — проект государственный. Русское правительство гарантировало покрытие всех расходов предприятия, однако, чтобы не раздражать Запад, имевший в Китае собственные интересы, маскировало свое присутствие, укрывшись за спиной только что учрежденного Русско-Китайского банка. 27 августа 1896 г. пекинский двор даровал банку концессию на сооружение и эксплуатацию магистрали, в силу которой было образовано акционерное общество Китайско-Восточной железной дороги. Декоративный пост председателя правления общества достался члену китайского императорского правительства (Цзунли ямыня) и бывшему китайскому посланнику при петербургском и берлинском дворах Сюй Цзинчэну. Реальное управление делами предприятия находилось в руках русских — товарища председателя С.И. Кербедза, представителя в Пекине Д.Д. Покотилова и главного инженера А.И. Юговича, за спиной которых высилась фигура могущественного министра финансов империи С.Ю. Витте.

В начале апреля 1897 г. А.И. Югович отправился в Маньчжурию. С прибытием главного инженера работа закипела. За три с небольшим месяца были полностью проведены изыскательские работы на линии протяженностью 1422 версты! Уже 16 августа того же года близ станицы Полтавской в присутствии губернаторов Гиринской провинции Китая и российской Приморской области был дан старт земляным работам. Правда, сразу же после этого строительство встало и возобновилось позднее совсем в другом месте. Дело в том, что в руководстве проекта боролись две группировки, отстаивавшие разные варианты проведения главной магистрали КВЖД — южный и северный. Сторонником южного варианта и более глубокого проникновения в Маньчжурию был русский глава акционерного общества СИ. Кербедз. Несмотря на все его усилия, более практичный северный вариант в конце концов получил одобрение С.Ю. Витте, что и решило исход дела.

28 мая 1898 г. на берег Сунгари, в месте намеченного пересечения дороги с главной рекой Маньчжурии, с борта парохода «Благовещенск» высадилось руководство строительного управления КВЖД. Этот день можно считать подлинной датой начала строительства КВЖД. Резиденция управления быстро превратилась в крупную узловую станцию, вокруг которой вырос город Харбин — главный город современного Северо-Восточного Китая. Отсюда рельсы будущей магистрали поползли сразу в трех направлениях — на запад, восток и на юг. Дело в том, что к этому времени Россией была арендована (читай: занята) южная оконечность Ляодунского полуострова с портами Люйшунькоу (Порт-Артур) и Даляньвань (Дальний). Уступая «настоятельным просьбам» русского правительства, пекинский двор согласился на постройку дополнительной ветки, или южной линии, соединяющей Порт-Артур с Харбином. Права на постройку и эксплуатацию этой дороги достались акционерному обществу КВЖД на общих условиях концессии. Кроме того, обществу предстояло поработать и на российской территории, соединив КВЖД с Уссурийской железной дорогой.

К лету 1900 г. акционерное общество КВЖД владело в Маньчжурии обширным хозяйством. Было уложено около 1400 верст рельсового пути. Парк подвижного состава насчитывал 208 паровозов и 5400 вагонов и платформ. По Сунгари и Амуру, непрерывно подвозя необходимые материалы, курсировали 18 пароходов и 60 барж. Строились 107 станций, разъездов и узловых пунктов. В полосе отчуждения дороги трудилась целая армия русских путейцев, многие из которых приезжали в Маньчжурию с семьями. Все эти богатства нужно было охранять, тем более что недостатка во внимании «лихих людей» дорога не испытывала. Главную опасность представляли шайки хунхузов, особенно многочисленные на восточной линии КВЖД — от Харбина до Пограничной. Журналисты дальневосточных газет того времени часто иронически именовали КВЖД «хунхузской дорогой». Формально за безопасность магистрали и ее персонала отвечали китайские власти, однако надежда на правительственные войска была слабой. Солдаты китайских частей, посылаемых для преследования хунхузов, первым делом старались… предупредить разбойников, чтобы те успели скрыться. Случайные стычки военных отрядов с «краснобородыми» чаще всего оканчивались бегством солдат. Востоковеду П.В. Шкуркину как-то пришлось посетить лазарет в маньчжурском городе Хуланьчэн. Находившиеся там пятеро солдат представились как участники «боя» с хунхузами. При этом все пятеро имели легкие ранения сзади — в спину и кое-куда пониже… Ввод в Маньчжурию русских войск был невозможен, и все же руководство акционерного общества нашло возможность привлечь к охране дороги русских военных, воспользовавшись лазейкой в 5-й статье Московского договора 1896 г., которая разрешала нанимать иностранцев «для необходимых целей». Было решено создать для охраны КВЖД особую Охранную стражу, укомплектовав ее добровольцами.

Осенью 1897 г. командир 4-го Закаспийского стрелкового батальона полковник A.A.

Гернгросс получил приказ приступить к формированию стражи. Стоит заметить, что 46-летний полковник по своему боевому опыту как нельзя лучше подходил для такой роли. Отличившись на полях сражений Русско-турецкой войны 1877–1878 гг., Александр Алексеевич Гернгросс в течение целого года руководил в освобожденной Болгарии ликвидацией банд башибузуков, продолжавших терроризировать мирное население в Родопских горах. На службе в Закаспии, которая продолжалась с 1890 по 1897 г., офицеру также неоднократно приходилось преследовать шайки хищных туркмен…

Первые пять сотен Охранной стражи общей численностью 711 человек, набранные из казаков Терского, Кубанского и Оренбургского казачьих войск и усиленных батальонными солдатами, прибыли во Владивосток на пароходе Добровольного флота «Воронеж» уже 26 декабря того же года. 12 января 1898 г. первые сотни стражи вошли в город Нингуту.

Образцом организации Охранной стражи были войска Отдельного корпуса пограничной стражи (ОКПС). Начальник стражи приравнивался в правах к командиру бригады ОКПС, командиры сотен — к командирам отделов, их помощники — к командирам отрядов, урядники — к вахмистрам. Каждая сотня состояла из командира, 2 младших офицеров, вахмистра, 12 урядников, 2 трубачей, 120 казаков и ветеринарного фельдшера. Рядовой стражник был вооружен винтовкой и шашкой драгунского образца. Офицерам, вахмистрам и фельдшерам полагались револьверы.

В форменной одежде стражников присутствовал желтый цвет, намекающий на место службы. Желтыми были канты, выпушки, петлицы нижних чинов, суконные верхи черных казачьих папах и тульи фуражек. Стражников нарядили в черные тужурки и синие шаровары кавалерийского покроя. Черные петлицы офицерской формы украшались желтым кантом, пуговицей и эмблемой в виде скрещенных винтовки и шашки. Во избежание обвинений в использовании регулярной армии на территории суверенного соседа форма стражи не имела погон. Офицерам их заменяли золотые наплечные шнуры, а вахмистрам и урядникам — галуны на рукавах. Кокарды, петлицы и знамена стражи украшало изображение желтого китайского дракона, сразу же принятое в штыки казаками. Неприязнь станичников к «басурманскому змею» была столь велика, что форменные папахи они носили исключительно… кокардами назад.

Офицерский корпус стражи состоял из добровольцев — выходцев из армейских, казачьих и пограничных частей. При переводе в Охранную стражу офицеры сохраняли все права чинов действительной службы. Несмотря на то что офицеры-стражники считались «как бы вышедшими в отставку», они продолжали числиться в списках своих частей и имели право вернуться к старому месту службы. Служба в Охранной страже КВЖД приравнивалась к действительной, высоко оплачивалась и имела льготу по выслуге: два дня шли за три.

Очень быстро выяснилось, что имевшихся стражников для КВЖД недостаточно. В октябре 1897 г. началось формирование новых 10 сотен общей численностью 1390 человек (одна терская, две кубанских, три донских, три оренбурских и одна уральская). 17 мая 1898 г. на борту французского пароходе Les Alpes пополнение прибыло во Владивосток.

Плечом к плечу с казаками службу в рядах стражи несли солдаты, набранные в частях Дальнего Востока и составившие 8 рот общей численностью 2 тысячи штыков. Усиление стражи продолжалось, и по состоянию на 2 июня 1900 г. она состояла из 69 офицеров, 9 классных чинов, 3 священнослужителей и 4658 рядовых стражников.

Командование Охранной стражи располагалось в Харбине. Вся стража делилась на линии: Сунгарийскую (начальник — полковник П.Н. Денисов со штабом на станции Имяньпо), Аргунскую (начальник — полковник А.Ф. Зубковский со штабом на станции Фуляэрди) и Порт-Артур скую (начальник — полковник П.И. Мищенко со штабом на станции Телин). Протяженность сотенного участка линии доходила до 120 верст, а ротного — до 360 верст.

Присутствие хунхузов в полосе отчуждения КВЖД ощущалось постоянно. Уже во время изысканий на линии будущей магистрали стражникам приходилось защищать топографические партии. Интересно, что командование охраной изыскателей в 1898–1899 гг. находилось в руках профессионального разведчика, подполковника Генерального штаба М. А. Соковнина, успешно совмещавшего обеспечение безопасности инженеров-путейцев со сбором самой разнообразной информации (прежде всего военной) о Маньчжурии… Подчиненным подполковника не раз приходилось пускать в ход оружие против хунхузов. Несколько перестрелок произошло в окрестностях Нингуты. Еще один случай нападения на партию изыскателей произошел между городами Хуланьчэн и Цицикар. Одна из повозок, нагруженная продовольствием, отстала от отряда, двигавшегося по местности, заросшей высокой густой травой. Эту-то траву и использовали для засады трое вооруженных разбойников. Пропустив основную партию, хунхузы внезапно напали на отставший воз, который, кстати, сопровождал всего один конюх. Бедняге зажали рот, однако ограбление не состоялось: помешали подоспевшие стражники, задержавшие одного из «братьев». В течение 1899 г. произошло семь инцидентов с участием «краснобородых». Наибольшую известность получило нападение на пост Аньда в 100 верстах к западу от Харбина. В глухой предрассветный час 10 июня шайка из 28 разбойников бесшумно пробралась в расположение поста, охранявшегося всего 4 стражниками. Часовой слишком поздно обнаружил нападавших и был убит выстрелом в упор. Одновременно с ним в казарме погибли двое его товарищей — спастись удалось только одному солдату. Покончив с охраной, хунхузы ворвались в барак, где убили одного служащего дороги и тяжело ранили другого. Узнав о трагедии, командование стражи немедленно послало в Ань-ду отряд из 25 конных казаков. Несколько часов спустя на место происшествия с 20 стражниками прибыл сам полковник A.A. Гернгросс. Осмотр местности вокруг поста и опрос немногочисленных окрестных жителей помогли установить, что шайка ушла в северо-восточном направлении. 12 июня по взятому следу отправилась погоня — 2 офицера и 40 казаков. Следы шайки обнаруживались повсюду. 13 июня хунхузы ограбили китайскую деревню, забрав у крестьян всех лошадей. 14 июня путь разбойникам попытался преградить отряд китайских войск. Несмотря на равную численность и наличие двух пушек, командир правительственного отряда проиграл бой и отдал «краснобородым» богатые трофеи.

Чувствуя близость погони, отстававшей всего на два перехода, банда повернула на юг и… вернулась к посту Аньда. По замыслу главаря хунхузов, такой маневр должен был сбить стражу с толку и дать «братьям» шанс раствориться в монгольских степях, где в заброшенной китайской крепости шайка намеревалась отсидеться. Этому хитрому плану не суждено было сбыться: на десятый день пути русский отряд настиг хунхузов. Несмотря на отчаянное сопротивление, трое разбойников было зарублено шашками, несколько ранено, двое взято в плен. Остальные «братья» в беспорядке рассеялись по степи. 25 июня казаки без потерь возвратились в Харбин. За шестнадцать дней беспрерывной погони отряд проделал по бездорожью и безводной степи 1192 версты!

Убедившись в наличии у путейцев хорошо вооруженной профессиональной охраны, хунхузы стали избегать нападений на русских, сосредоточив внимание на китайских рабочих и населении полосы отчуждения. Атаман одной из шаек, действовавших между Нингутой и Муданьцзяном, прислал русскому железнодорожному начальству любопытное послание, в котором писал: «Мы вас никогда не трогаем, и если бывают убийства ваших солдат, то только в случае крайней необходимости, когда иначе поступить нельзя; при нападении на станцию Хайлин мы не взяли ни одной русской иголки, и вообще на восточном участке мы русским не причиним худа и не тронем вас, лишь нас не трогайте». Особой «любовью» разбойников пользовались торговые заведения, возникавшие в пристанционных поселках. Есть сведения, что во время строительства магистрали хунхузы облагали рабочих податями. Для сбора этих податей среди рабочих поселялся один из «краснобородых», при этом артель содержала такого «мытаря», беспрекословно выплачивая требуемую мзду. По мере укладки рельсового пути появились мелкие шайки, обстреливавшие станционные сооружения и будки обходчиков, похищавшие семафорные тросы, проволоку, накладки и болты с путей. Не единожды хунхузы подкладывали на рельсы различные предметы, надеясь нажиться на крушении поезда. Для предотвращения подобных покушений линию дороги приходилось постоянно охранять постами численностью до 20 человек. У каждого поста имелась наблюдательная вышка и столб, обмотанный просмоленной соломой. Дым от подожженной соломы в случае опасности служил сигналом тревоги для соседних постов. Между постовыми пунктами магистраль патрулировалась подвижными казачьими разъездами, которые нередко вступали в перестрелки с бандитами. Формально отвечая за охрану 50-верстной полосы вдоль линии (по 25 верст в каждую сторону), стража фактически контролировала до 200 верст китайской территории. Помимо дороги стража несла службу на охране сунгарийского судоходства и многочисленных предприятий акционерного общества — угольных копей, лесных заготовок и т. п. Стражникам приходилось выступать в разных амплуа: они были и солдатами, и полицейскими, и почтарями, и строителями, и матросами на судах КВЖД (в этом качестве были заняты полторы сотни стражников).

Обычно редкие нападения хунхузов на русских служащих КВЖД участились с началом 1900 г., предвещая кровавые события Боксерского восстания. Уже в январе русское начальство с удивлением отметило, что традиционные зимние «каникулы» хунхузов так и не начались. Станции южной линии подверглись нападениям банд уже 1 и 14 января 1900 г. В начале апреля произошел крупный бой стражников с шайкой «краснобородых», а 6 мая за один день на южной линии произошло уже целых три подобных инцидента. Наибольшими жертвами сопровождалось нападение разбойников на дом десятника Легасова близ станции Вафангоу. Десятник и его жена были убиты, сын Легасовых и несколько рабочих были ранены. Спустя два дня несколько десятков хунхузов напали на песчаный карьер КВЖД, персоналу которого лишь чудом удалось спастись. На восточной линии весной 1900 г. были убиты двое русских служащих КВЖД, ранен один человек, а еще трое были уведены хунхузами в неизвестном направлении. Число нападений росло со скоростью снежной лавины. К хунхузам добавились выступления китайских рабочих и местного населения.

У аборигенов Маньчжурии были основания для недовольства русскими. Строящаяся дорога давала заработок тысячам людей, однако предлагала исключительно тяжелый и низкооплачиваемый труд. Условия жизни рабочих, многие из которых были нищими выходцами из провинций «застенного» Китая, были очень тяжелыми. Именно рабочие казармы магистрали в конце 1899 г. стали прибежищем членов тайного общества Ихэтуань («Отряды справедливости и согласия»), преследовавшихся китайским правительством в провинциях Шаньдун и Чжили. По мнению ихэтуаней, во всех бедах Китая были виновны иностранцы, навязавшие Поднебесной свои бесчеловечные «варварские» порядки. Члены общества призывали бедноту к войне против «заморских дьяволов» и, для укрепления тела и духа, упражнялись в традиционном боевом искусстве ушу, прозванном иностранцами «китайским боксом». Агитаторы-«боксеры» находили благодарных слушателей не только в рабочих бараках, но и среди аборигенов Маньчжурии. Здесь недовольных русской дорогой тоже хватало: отвод земли для строительства КВЖД вынуждал крестьян покидать насиженные места.

В конфликтах с туземцами Охранная стража выступала, разумеется, на стороне железнодорожного начальства, что, мягко говоря, не способствовало ее популярности среди китайцев. Конфликты были нередки и подчас весьма серьезны. В конце 1898 г. близ Чантуфу нападению китайцев подверглась партия топографов. В августе 1899 г. в районе Телина население окрестных деревень пыталось помешать началу строительства.

Крестьян поддержали китайские солдаты, вступившие в бой со стражниками. Самые серьезные волнения наблюдались на юге Маньчжурии — в «нейтральной полосе», отделявшей арендованный Квантун от территории Мукденской провинции. Попытка русской администрации обложить местных жителей налогами в 1899 г. вызвала беспорядки в городе Бицзыво. Нападение на пост стражи спровоцировало ответные репрессии, в ходе которых около двух десятков китайцев было убито, а еще около ста — ранено. 10 июля 1899 г. в окрестностях Дальнего крестьяне во главе со старостой уничтожили путейскую контору и захватили инженеров, а в октябре того же года в Ляояне вспыхнул бунт из-за переписи населения, которую, от греха подальше, решили прекратить…

Боксерское восстание 1900 г. стало для КВЖД и ее Охранной стражи первой проверкой на прочность. Поначалу стражникам удавалось удерживать ситуацию под контролем и успешно действовать «на два фронта»: против хунхузов и подстрекаемых ихэтуанями недовольных. Однако в первых числах июля 1900 г. обстановка в Маньчжурии резко изменилась: началось массовое восстание, охватившее весь Северный Китай. Не в силах обуздать стихию бунта, пекинский двор решил… возглавить его. В императорском указе, обнародованном 8 июня 1900 г., прямо говорилось: «Ихэтуани бескорыстно сражаются за империю и вдохновляют даже маленьких мальчиков взяться за палки… После войны я награжу их чинами и другими благами». Узнав о содержании указа, китайские войска, расквартированные в Маньчжурии, перешли на сторону мятежников и всей мощью своего оружия обрушились на КВЖД и ее служащих. От военных не отставали «краснобородые». Сильные и хорошо организованные шайки, во многих районах Маньчжурии давно ставшие настоящей «альтернативной властью», часто были более активными «застрельщиками» нападений на русских, чем идейные враги «варваров» — ихэтуани. Хунхузы имели гораздо большее влияние на местное население. Борьба против иностранцев была для «братьев» делом престижа, к тому же, толкая возбужденных крестьян под пули стражников, хунхузы могли беспрепятственно предаваться любимому занятию — грабежу.

Отчаянно сопротивлявшаяся стража, имевшая в своем распоряжении в основном стрелковое оружие, не могла противостоять противнику, вооруженному артиллерией. По всей линии КВЖД начался погром станций и путевых сооружений. Отбивая атаки восставших и неся потери, разрозненные группы русских служащих и стражников отступали в разных направлениях — в Харбин, в Корею и на арендованные территории Ляодуна. Уцелевшее имущество КВЖД было разграблено. Особенно тяжелая обстановка сложилась на южной линии, где местное население было наиболее озлоблено, а китайские войска — наиболее многочисленны. Потери русских при отступлении из Ляояна составили 55 человек (в том числе 18 убитых). Еще более трагично сложилась судьба гарнизона станции Мукден: из отряда численностью около 100 человек при отступлении уцелело 58… Впрочем, как раз на юге Маньчжурии положение гораздо легче было исправить: в Квантунской области были сосредоточены значительные военные силы. 23 июня наместник Е.И. Алексеев направил по линии железной дороги первый отряд под командованием полковника П.К. Домбровского, а уже к 28 июля, после занятия войсками городов Инкоу и Хайчэна, южная линия вновь перешла под контроль русских. Гораздо сложнее обстояло дело к северу от Мукдена. Вся линия железной дороги находилась в руках восставших, 27 июня взявших в осаду столицу КВЖД — Харбин. 1 июля на территорию Маньчжурии вошли войска Приморской области под командованием губернатора Чичагова, 3 июля занявшие станцию Мурень (Синлунгоу) на реке Мулинхэ, до середины августа остававшейся линией противостояния русских войск и восставших.

21 июля 1900 г. отряд генерала В.В. Сахарова, прибывший по Сунгари на пароходах из Хабаровска, снял блокаду Харбина. Несколько военных отрядов, с разных направлений наступавших в глубь Маньчжурии, довольно быстро овладели положением, и к концу августа магистральная линия КВЖД вернулась под русский контроль.

Боксерское восстание причинило КВЖД огромный ущерб, оцененный С.Ю. Витте более чем в 70 миллионов рублей. Погибли десятки служащих дороги, многие из которых перед смертью были подвергнуты зверским пыткам. Число жертв было бы гораздо больше, если бы не мужество и военное искусство Охранной стражи, в неравных боях прикрывшей отступление гражданского персонала. Потери стражников составили 145 человек убитыми. Героизм защитников КВЖД был высоко оценен правительством: несколько офицеров стали георгиевскими кавалерами, 73 человека были награждены серебряной медалью «За поход в Китай». Нижним чинам стражи было высочайше пожаловано 417 знаков отличия ордена Святого Георгия.

Восстановление контроля над КВЖД еще не означало, что в Маньчжурии наступили «тишь, гладь и божья благодать». Остатки разгромленных китайских войск соединились с хунхузами и, укрывшись в труднодоступных районах, по-прежнему угрожали безопасности магистрали. Никогда еще Маньчжурия не видела столь огромной разбойничьей армии: на территории трех провинций действовали три крупные группировки численностью от 10 до 30 тысяч человек, а также несколько мелких — общим числом до 10 тысяч «краснобородых». Именно в 1900 г. Маньчжурия стала превращаться в ту «хунхузскую империю», которой она окончательно стала к началу 20-х гг. XX столетия. Отряды разбойников были хорошо вооружены трофеями и имуществом разграбленных китайских арсеналов. Местное население, сполна вкусившее горечь вторжения иноземной армии, сочувствовало хунхузам, видя в них последних защитников попранной национальной гордости. Особенно ощущалась симпатия туземцев к «краснобородым» в сельской местности — там, где экономическое влияние КВЖД не имело значения.

Основную «работу» по разгрому последних повстанцев выполнял экспедиционный корпус русской армии, численность которого в Маньчжурии на 1 октября 1900 г. составляла почти 177 тысяч человек при 336 орудиях. Вряд ли реальная опасность, исходившая от хунхузов и беглых солдат, требовала ввода на территорию Китая столь могучей рати. Огромное по масштабам вторжение в Маньчжурию в 1900 г. объяснялось, с одной стороны, тем, что русское командование просто-напросто переоценило противника, а с другой — экспансионистскими аппетитами целого ряда влиятельных петербургских деятелей, долго не оставлявших надежды включить Северо-Восточный Китай в состав владений русского царя. Большая часть оккупационных войск маялась на квартирах, однако многие военные все же нашли применение в деле. Военные действия переместились в горные и таежные районы провинции Цзилинь, где осенью 1900 г. была разгромлена одна из главных цитаделей «краснобородых» — хунхузская «республика Цзяпигоу» (речь о ней пойдет ниже). К июлю 1901 г. были разогнаны все крупные скопления хунхузов. В августе — сентябре 1901 г. сложили оружие и сдались русскому командованию главари крупнейших шаек — Люданзыр (Лю Даньцзы [14]или Лю Тайцзы) и Ян Юлин по прозвищу Шисы Яньван («14-й Владыка Ада»). И тот и другой начисто отрицали свою принадлежность к «краснобородым», утверждая, что командовали войсками, защищавшими родину. В отличие от Ян Юдина Люданзыр, по-видимому, действительно не имел никакого отношения к хунхузничеству. Этот атаман, носивший в миру имя Лю Юнхэ, родился около 1845 г. и до начала Боксерского восстания успел прожить весьма бурную жизнь. 17-летним юношей он поступил на службу в знаменитые войска Фэнтяньской провинции, а в возрасте 26 лет стал главным охотником и смотрителем императорских лесов Маньчжурии. Это было завидное карьерное достижение: в подчинении бывшего солдата находилось 3 тысячи человек. Лю Юнхэ отличался незаурядным мужеством, предпочитая выходить на тигра исключительно в одиночку. Именно на поприще охоты он заработал свое прозвище. В начале событий 1900 г. мукденский генерал-губернатор назначил «егермейстера» помощником хуньчуньского фудутуна. После взятия города русской армией Лю Юнхэ собрал остатки китайских войск и добровольцев, после чего начал собственную войну. Для содержания отряда Лю Юнхэ действительно прибегал к реквизициям среди местного населения, однако эти поборы даже по свидетельству русских носили правильный характер.

Важных китайцев приняли как пленных военачальников неприятельской армии. Обоих с почетом отправили в Россию: Люданзыра — в Хабаровск, а Ян Юлина — в Читу. Пленение главных вдохновителей и вожаков сопротивления стало сигналом к массовой сдаче оружия. За три осенних месяца 1901 г. только в Северной Маньчжурии сдались почти две с половиной тысячи разбойников. Впрочем, не все хунхузы спешили капитулировать: подручный Люданзыра Ван Лоуху (Ван Лаоху) предпочел на прощание «хлопнуть дверью», собрав двухтысячный отряд и дав жаркий бой отряду полковника Ирмана…

Высочайшим повелением государя императора Николая II 26 марта 1902 г. стало датой окончания действий русских войск в китайских пределах. Маньчжурия вернулась под власть цинской администрации, а защита полосы отчуждения КВЖД вновь легла на плечи Охранной стражи. С 9 января 1901 г. стража была включена в состав Особого округа Отдельного корпуса пограничной стражи Российской империи, 16 февраля того же года получившего наименование Заамурский. Первым начальником округа стал помощник командира ОКПС генерал-лейтенант И.Я. Дитерихс. Численность защитников КВЖД выросла до 25 тысяч всех тогдашних родов войск — кавалерии, пехоты и артиллерии. Содержание этой армии возлагалось на Общество КВЖД. Поскольку корпус пограничной стражи в дореволюционной России находился в ведении Министерства финансов, стражники получили от кадровых военных ироническое прозвище «гвардия Матильды», по имени супруги С.Ю. Витте Матильды Ивановны. Пренебрежительное отношение «профи» к защитникам КВЖД объяснялось завистью: по своему вооружению, оснащению и боевым качествам Охранная стража превосходила многие кадровые армейские части, да и денежное содержание стражников было выше, чем у армейцев. В рядах Охранной стражи в разное время служили и получили боевой опыт лидер партии октябристов, министр Временного правительства Александр Гучков и крупнейший деятель Белого движения Антон Деникин, несостоявшийся «спаситель Петрограда» Лавр Корнилов и военный историк, генерал-лейтенант Красной армии Евгений Мартынов.

Восстановление и достройка КВЖД, начавшиеся осенью 1901 г., были в целом завершены к лету 1903 г. 1 июля 1903 г. магистраль была официально передана в эксплуатацию. Последним участком работ стал трехкилометровый Хинганский туннель, открытый 14 мая 1904 г. Общая протяженность КВЖД, включая соединительную ветку от границы до Никольска-Уссурийского, превысила 2500 километров. На всем протяжении многострадальной линии продолжали «шалить» хунхузы. Как и прежде, особенно страдала от их нападений восточная линия дороги, где владельцы русских промышленных концессий были вынуждены платить атаманам «краснобородых» значительные откупные. Очередной пик «хунхузской опасности» пришелся на годы Русско-японской войны. Успешные действия японского флота в водах Тихого океана сделали КВЖД единственной ниточкой, на которой держалось снабжение нашей Маньчжурской армии. Это хорошо понимало русское командование, тщательно следившее за безопасностью и бесперебойной работой магистрали. Не хуже русских значение КВЖД понимали японцы.

Для диверсий на линии дороги идеально подходили хунхузы. Они обладали готовым опытом засад и внезапных нападений, а главное — не нуждались в маскировке, ничем не отличаясь от обычного населения полосы отчуждения. Все, что нужно было сделать японцам, — это привлечь готовых на все «братьев» звоном золота и снабдить их потребным количеством динамита для подрыва путей.

Проникновение вредителей на КВЖД началось с первых дней войны. В феврале и марте 1904 г. хунхузы совершили девять нападений на линию. 31 марта 1904 г. близ станции Мурзиха были задержаны два японских офицера — капитаны Ушикай и Тохи, выдававшие себя за тибетских лам и готовившие крупную акцию против железной дороги. У задержанных отобрали более 16 килограммов пироксилиновых шашек, несколько мотков бикфордова шнура, динамит, разводной ключ для отвинчивания рельсовых гаек, карты и другое снаряжение. Всего за время войны было совершено 512 попыток вывести КВЖД из строя. Удалась только одна крупная диверсия, когда в ночь на 31 января 1904 г. они напали на мост севернее станции Гунчжулин и взорвали один пролет. Исключительная заслуга в защите дороги принадлежала Охранной страже. Армейское командование, еще до войны изрядно запустившее службу контрразведки, набило немало шишек, пытаясь в авральном порядке найти средство против диверсантов. Одной из немногих «антихунхузских» мер, изобретенных военным начальством, было создание партизанских сотен из китайских оборванцев. Каждая из них состояла из ста китайцев, десятка русских и находилась в подчинении русского офицера. В итоге почти все партизаны — кто во время войны, кто после нее — оказались в рядах все тех же «краснобородых»… Несмотря на все усилия стражи, уследить за всей магистралью только своими силами она не могла. Группам диверсантов в 1904 г. удалось организовать на КВЖД несколько небольших диверсий. К примеру, 4 апреля на перегоне Маньгосун был подожжен мост, из-за чего дорога встала на пять часов. На другой день вблизи станции Хайлар была взорвана часть пути. Из-за таких перебоев к концу года КВЖД не удалось возвратить Транссибу около 5 тысяч вагонов. Случались и нападения на станции, которые из-за повышенного внимания к охране путей остались практически без защиты. Весной 1904 г. на охрану станций встали вольные дружины, сформированные из запасных чинов и насчитывавшие около 3300 штыков. Было ясно, что одной стражей, какой бы бравой и расторопной она ни была, не обойтись. Из состава действующей армии на охрану дороги пришлось откомандировать 5500 солдат и офицеров. Всего в годы войны железнодорожные пути в Маньчжурии охраняли до 50 тысяч человек. Всю войну, а также в первый послевоенный год КВЖД работала на пределе возможностей. Бывало, что харбинский транспортный узел в сутки пропускал до 53 пар поездов в трех направлениях — и это при полностью ручном управлении движением! Можно только пытаться представить себе, в каком колоссальном напряжении приходилось изо дня в день существовать героям-путейцам и воинам, охранявшим их труд.

Отступление русских войск из Южной Маньчжурии, начавшееся весной 1904 г., поставило перед пограничниками трудную задачу прикрытия отходивших на север полевых частей. 2 мая командующий округом генерал-лейтенант Н.М. Чичагов издал знаменитый приказ: «Не отдавать противнику без боя ни одного стыка рельс!» Часть пограничников, охранявших южную линию КВЖД (4 офицера и 416 нижних чинов), отступили в Порт-Артур и влились в ряды защитников осажденной крепости.

Поражение России в войне 1904–1905 гг. существенно укоротило КВЖД: южная ветка от Порт-Артура до станции Куанченцзы перешла в руки японцев и получила название Южно-Маньчжурской железной дороги. Оставшаяся в распоряжении русских главная магистраль продолжала привлекать банды хунхузов, хорошо вооружившихся за счет воюющих сторон и действовавших с невиданной ранее наглостью. Проиграв злосчастную японскую кампанию, Россия мигом превратилась в глазах китайцев в «бумажного тигра», которого не стоило больше бояться, а значит — не было повода и уважать. Охранной страже, зона ответственности которой отныне и навсегда ограничивалась полосой отчуждения дороги, предстояло вновь внушить «краснобородым» почтение. Численность защитников магистрали в 1906 г., по некоторым сведениям, составляла 18 759 одних нижних чинов. Основную часть стражи, по-прежнему входившей в состав Заамурского округа ОКПС, составляли железнодорожные батальоны, сформированные из частей бывшей действующей армии.

В довесок к хунхузам, у железнодорожной охраны появилась новая головная боль: родные российские мазурики, наводнившие полосу отчуждения КВЖД и Харбин. В точном соответствии с горькой русской пословицей, гласящей, что любая война для кого-то — «мать родна», японская кампания буквально озолотила тылы Маньчжурской армии. Любое предприятие, мало-мальски полезное войскам, гарантированно получало заказы военного ведомства на любых условиях. Официальный запрет коммерческих перевозок по КВЖД и вызванный этим дефицит всего и вся взбили пышную пену мздоимства и спекуляции самого циничного свойства. Цены взлетели до заоблачных высот. Шальные деньги предпринимателей и дельцов привлекали «темных людей», растекавшихся по всей линии дороги. Кто-то составлял хунхузам конкуренцию, а кто-то предпочитал объединить силы с китайскими разбойниками. В ночь с 29 на 30 мая 1908 г. нападению крупной шайки, состоявшей из китайцев и кавказцев (вспомним Бодунэ!), подвергся поселок при железнодорожной станции Пограничная (ныне — город Суйфэнь-хэ провинции Хэйлунцзян, одна из столиц челночного бизнеса 1990-х). В завязавшемся бою между бандитами и стражниками был смертельно ранен начальник отделения полицейского надзора станции ротмистр Иванов.

За два месяца до этого, в ночь на 27 марта, шайка хунхузов в 200 человек напала на торговый поселок при станции Хайлин. Для отвлечения внимания стражников налет начался с обстрела станционных зданий и казарм гарнизона. Хотя нападение было отбито, хунхузы успели-таки пограбить в поселке и увести нескольких заложников.

Самые отчаянные негодяи промышляли грабежами в поездах. Случались истории в духе американских вестернов. 23 июня 1908 г. конвой китайских солдат сопровождал крупную партию серебра, отправленную из Куанченцзы в Харбин. Ночью в почтовый вагон, где находился вожделенный металл, на ходу (!) забрались хунхузы, среди которых было несколько русских уголовников. Обезоружив охрану, бандиты выбросили из вагона два ящика серебра, а потом последовали за ними, не забыв захватить винтовки солдат. На пустынных перегонах КВЖД поезда нередко обстреливали среди бела дня, причем особенно часто — на восточной линии. Сохранились воспоминания современников о том, что во время японской кампании и в первые послевоенные годы стенки пассажирских вагонов магистрали от пола до окон прикрывались импровизированной броней из листового железа.

Невзирая на внешние условия, пограничники-стражники честно исполняли свой долг, реагируя на все вылазки хунхузов и подчас добиваясь серьезных успехов. Как-то зимой, спустя пару лет после Русско-японской войны, близ станции Турчихэ (в 50 верстах от города Цицикар) хунхузы угнали у местных жителей огромный табун из 500 лошадей. Несмотря на лютый мороз, стража несколько часов преследовала бандитов и сумела отбить большую часть табуна.

Полная трудностей и смертельной опасности служба Охранной стражи продолжалась более двадцати лет. Защитники КВЖД стали свидетелями китайской революции 1911 г., многие из них храбро сражались на фронтах Первой мировой войны. Конец существованию стражи положил «Красный Октябрь». В декабре 1917 г. на КВЖД появились китайские войска. Хотя фактический контроль над дорогой перешел к китайцам уже весной 1918 г., вплоть до начала 1920-х гг. в ее охране принимал участие немногочисленный русский отряд. Последним днем существования Охранной стражи КВЖД стало 15 июля 1920 г., когда она была официально распущена.

«Понизовая вольница» Маньчжурии

К концу XIX столетия Маньчжурия (или Дунсаныпэн — «Три восточные провинции») превратилась из пустынной окраины Поднебесной в густонаселенную страну, управлявшуюся многочисленной чиновничьей армией. Во главе местной администрации стояли цзянцзюни (губернаторы) трех провинций — Хэйлунцзян-шэн (или Цицикарской), Цзинлун-шэн (или Гиринской) и Шэнцзин-шэн (или Мукденской). Последняя провинция называлась также Фэнтяньской и занимала верховное положение. В подчинении губернаторов находились начальники фудутунств — знаменных (маньчжурских) областей и фу — «простых» областей, населенных китайцами. Далее следовали начальники приморских даотайств (даоини), чжоу («независимых округов»), тин («отделений»), начальники уездов и князьки монгольских хошунов и аймаков. Казалось, что всевидящее око чиновничества проникало своим взором в самые отдаленные уголки страны, однако это было не так. В ряде труднодоступных районов севера и востока Маньчжурии власть принадлежала атаманам хунхузских шаек. Истории известны два случая, когда в таких районах возникали целые «государства», фактически признанные местными цинскими властями и долгое время сохранявшие свою независимость.

Самым известным «государством» такого рода в истории Маньчжурии стала Желтугинская республика. Хотя хунхузы не были ни основателями, ни руководителями Желтуги, однако их вооруженные шайки составляли «армию», без которой «республика» не смогла бы существовать.

Возникновение Желтуги стало следствием золотой лихорадки, разразившейся на северных окраинах Маньчжурии в начале 1880-х гг. Сильно преувеличенные слухи о несметных богатствах «Амурской Калифорнии» наводнили Сибирь и проникли даже в западную печать. На берега Лаогоу устремились толпы старателей, среди которых можно было встретить представителей множества народов и сословий. Первыми в 1883 г. начали промывку золота 120 старателей. Очень скоро численность интернациональной армии золотоискателей превысила 10 тысяч человек. Большинство старателей (две трети) составляли русские «горбачи», накопившие опыт на сибирских разработках и, по старой памяти, окрестившие новое поселение «Администрацией Желтугинских золотых приисков». Разумеется, никакой «администрации» не было и в помине. Каждый из старателей сам решал, как и по каким правилам жить и добывать желтый металл. Между золотоискателями начались неизбежные конфликты. К тому же, привлеченные богатой добычей, на Желтугу стали стекаться шайки разбойников. Старатели стали объединяться в артели по 10–15 человек, но это не помогало защититься от грабителей. В конце 1884 г. в старательском поселке убили одного из артельных кашеваров. Даже видавших всякие виды сибирских каторжных потрясла жестокость убийц, несчастная жертва которых была четвертована… Какой бы сильной ни была тяга вольных бродяг к свободе, но даже они поняли: настало время создавать свою власть. На общей сходке старателей было решено объявить поселение «республикой» и избрать «главу правительства». Желтуга была поделена на пять участков, обитатели которых избрали по двое старост. Десять выборных составили правление. Оставалось поставить во главе «республики» толкового «президента», что и было сделано путем всеобщих выборов. Главой «государства» стал человек, чье имя в разных источниках звучит то как Карл Карлович Фоссе, то как Адольф Карлович Фасе, то как Карл Карлович Иванович. Его происхождение окутано мраком неизвестности. Он был то ли австрийцем, принявшим русское подданство, то ли словаком — подданным Австро-Венгрии. О личности этого незаурядного человека известно ничтожно мало. По некоторым слухам, он даже имел юридические образование.

В первый же день работы нового «правительства» в Желтуге, скорее для острастки лиходеев, было повешено 30 человек. Еще две недели продолжалась публичная порка уличенных в мелких проступках. «Правительство» работало не покладая рук. Скоро «республика» обрела четко разработанное и весьма строгое законодательство: по-видимому, помогли профессиональные знания «президента»-правоведа. Труд «властей предержащих» не был бесплатным. Члены правления и «президент» получали очень высокое жалованье. Роль денег в «республике» выполнял золотой песок, который мерили на русский манер — золотниками, при этом 20 золотников песка равнялись 150 рублям. Ежемесячное жалованье Фоссе, по некоторым сведениям, в пересчете на русские деньги составляло 12 тысяч рублей! «Республика» могла себе это позволить: только в первые два года существования Желтуги здесь было намыто по меньшей мере 16 тысяч фунтов золотого песка. В целом же, с осени 1883 г. до весны 1885 г., желтугинцы намыли свыше 400 пудов (почти шесть с половиной тонн) золотого песка! Старосты участков, которых также не обидели вознаграждением, своей властью наказывали за мелкие нарушения. Высшим судьей «республики» был «президент», выносивший приговоры виновным в тяжких преступлениях. В исключительных случаях судьбу обвиняемого решал общий сход «граждан». Самыми распространенными «мерами пресечения» были смертная казнь и телесные наказания. Грубые нравы «Амурской Калифорнии» допускали такие проступки, как кража и подделка золота, пьянство и дебоши, мужеложство и стрельба посреди поселка. За все это устанавливалась ответственность в виде энного количества ударов жуткого кнута с вплетенными гвоздями.

Центром Желтугинской республики был поселок, находившийся в глубине китайской территории в 20 верстах от Амура. Мало-помалу эта «столица» приобрела облик настоящего города. В центре селения лежала Орлиная площадь. Название пустыря придумали любители игры в орлянку, некогда собиравшиеся здесь для своих азартных баталий.

На площади заседало правление «республики», его хижина была украшена атрибутами «правительственного учреждения» в виде трибуны, колокола и двух китайских пушек с горкой ядер. Вокруг площади высились общественные здания: лавки, бани и гостиницы. Обычные «граждане» жили в примитивных рубленых хижинах, возводившихся местными плотниками за один день. В сравнении с этими неказистыми халабудами застройка Орлиной площади выглядела шедевром архитектуры и градостроительного искусства.

Жизнь на площади и начинавшейся тут же Миллионной улице била ключом. Тотальный дефицит и заоблачная дороговизна после появления «твердой руки» сменилась товарным изобилием. В город потянулись китайские и русские купцы. Изделия Поднебесной доставлялись на арбах из внутренних областей Маньчжурии, а европейские товары — на пароходах из Хабаровки. Досуг «граждан» обеспечивали традиционные казино и кафешантаны. И тут и там очень скоро появились женщины легкого поведения. Интересно, что первоначально дамы в Желтугу не допускались, однако спустя какое-то время Фоссе решил «ослабить вожжи». Число проституток, устремившихся на Желтугу, было огромным. Говорят, что на месте бывшего поселка сохранилось кладбище, на котором похоронено более 500 женщин из пяти стран… Ищущие разнообразия в развлечениях могли посетить зверинец или представление цирковой труппы.

За порядком в городке следил отряд общественной стражи численностью 150 человек. Эта стража, как и правление, существовала за счет «республиканского бюджета». Для наполнения последнего в «республике» регулярно взимались налоги, за сбором которых следил казначей. «Ставка налогообложения» для торговцев составляла 10 процентов от общей стоимости товаров. Продавцы «зеленого змия» вносили 25 процентов, содержатели «общепита» и увеселительных заведений — 20 процентов месячной выручки. Во избежание недоразумений каждый «налогоплательщик» получал расписку, заверенную печатью правления.

Средств «бюджета» хватало не только на содержание правления и общественной стражи. На общий счет «граждан» существовали больница с бесплатным питанием и православная молельня, в которой служил семинарист-недоучка из беглых каторжных. Отдельную статью расходов составляло содержание «армии». На роль «военных» правление пригласило хорошо вооруженных хунхузов. Получив предложение, атаманы нескольких хунхузских шаек сочли, что гарантированный доход лучше случайной удачи, и согласились. Несколько сотен «братьев» стояли лагерем неподалеку от «столицы», готовые в любую минуту прийти на выручку хозяевам.

Население Желтугинской республики на пике ее славы достигало 20 тысяч человек.

Усиление квазигосударства весьма беспокоило цинские власти, а слухи о богатстве золотых россыпей возбуждали алчность чиновников. В то же время оружие, в изобилии имевшееся в распоряжении желтугинцев, поневоле внушало опасливое уважение. Айгунский фудутун, в ведомстве которого формально находилась Желтуга, несколько раз обращался к приамурскому генерал-губернатору с просьбой оказать содействие в выдворении с территории Поднебесной русских подданных. Наместник ответствовал, что, коль скоро русские старатели находятся в Китае незаконно, маньчжурские власти вольны решать проблему сами любым доступным способом.

Первый поход китайских войск наЖелтугу был предпринят осенью 1885 г. Отряд из 100 пехотинцев и 3 6 конников сплавился по Амуру и встал лагерем против русской станицы Игнашиной. Командир отряда ограничился разведкой, однако сам факт появления войск так напугал многих старателей, что население «Амурской Калифорнии» вскоре уменьшилось вполовину. После ледостава на Амуре золотоискатели вновь хлынули на Желтугу. Случилось так, что именно в том году Забайкалье постиг неурожай и русские власти запретили вывоз хлеба на китайскую территорию. Цены на провизию в старательской «республике» взлетели до небес. На Желтуге начался голод. Тем временем к поселку подошла новая китайская рать — 200 кавалеристов и тысяча пехотинцев при двух полевых орудиях. 6 января 1886 г. начальник китайского отряда объявил, что прииски должны быть очищены в четырехдневный срок. Тогда на Желтуге находилось около 2 тысяч человек. Убедившись в серьезности намерений правительственных войск, наемники-хунхузы бежали, однако русские, разбившиеся на 9 сотен и имевшие до 500 хороших ружей, были настроены сопротивляться. Срок ультиматума истек, и цинские войска пошли в наступление.

Особенно тяжело пришлось китайскому населению «Амурской Калифорнии»: нарушение императорской монополии на недра обрекало всех старателей-китайцев на смертную казнь. По одним сведениям, солдаты просто принялись избивать их, по другим — завлекли в ловушку, посулив пощаду за 4 унции золота с человека. Когда китайцы собрались и уплатили выкуп, солдаты окружили их и предательски перебили. К поваленному дереву в ряд привязывали по несколько человек и по очереди рубили всем голову…

Русским удалось сравнительно благополучно переправиться через Амур после непродолжительной перестрелки: по всей видимости, умерщвление иностранцев изначально не планировалось китайскими властями. Старатели, лишившиеся имущества и намытого золота, еще долго держались поблизости от Желтуги, вынашивая планы возвращения. Однако сторожевой отряд из 500 пехотинцев, выставленный китайцами на приисках, оказался непреодолимым препятствием.

Спустя год на руинах «Амурской Калифорнии» вновь затеплилась жизнь. Китайское правительство решило учредить на месте старательских приисков государственную золотопромышленную компанию, фактическим владельцем которой был всесильный канцлер Ли Хунчжан. В апреле 1887 г. на Желтугу из провинции Цзилинь прибыл чиновник Ли Цзиньюн, в октябре того же года возглавивший «Управление Мохэских золотых копей». Несмотря на хорошее иностранное оборудование, компания не добилась успеха — россыпи были слишком сильно истощены предшественниками… Только через сто лет, уже в 1989 г., на месте заброшенных приисков была вновь начата промышленная добыча золота.

Гораздо дольше, чем Желтуге, удалось продержаться «республике Цзяпигоу (Дяопигоу)», располагавшейся в горах близ китайско-корейской границы. В отличие от «Амурской Калифорнии», где хунхузы были наемным «войском», в Цзяпигоу вся власть принадлежала непосредственно «краснобородым».

Название (Соболиная падь) говорит о том, что первыми насельниками этих мест были охотники, промышлявшие пушного зверя. В конце XVIII в. в обширную падь у слияния рек Тоудаоцзян и Эрдаоцзян, дающих начало Сунгари, впервые пришли искатели золота. Горы Чанбайшаня не обманули ожидания старателей — в речных песках скрывались немалые богатства. К середине XIX столетия цинские чиновники не смели показываться во владениях вольницы: старатели были поголовно вооружены и прекрасно знали, чем чревато для них внимание властей. В 1870 г. численность населения пади достигала 10 тысяч человек. По мере роста общины часть ее членов отошла от старательства и обратилась к обычному хунхузскому ремеслу, сохраняя «братские» отношения со вчерашними коллегами. Возможно, Цзяпигоу так и осталась бы обычной хунхузско-старательской вольницей, если бы не появление Хань Юйбяо.

Выходец из провинции Шаньси, Хань Юйбяо получил при рождении имя Сяоцзунь. С детских лет будущий глава «хунхузской республики» отличался острым умом, энергией и предприимчивостью. Он быстро овладел грамотой и, едва достигнув возраста 17 лет, отправился на поиски приключений. Жизнь в родных местах не обещала юноше ничего, кроме тяжелого труда и более чем скромного достатка. Приехав в Маньчжурию, молодой человек сменил имя на Хань Бэньвэй и очень скоро пристал к золотоискателям Цзяпигоу. Грамотность была редкостью среди старателей, и новичок довольно скоро стал кем-то вроде секретаря общины. Спустя несколько лет ум Хань Бэньвэя позволил ему, несмотря на возраст, занять место выборного «старшины». Оказавшись на этом посту, Бэньвэй провел целый ряд «реформ», превративших Цзяпигоу в подобие настоящего государства. В первую очередь «старшина» установил законы, перед которыми были равны все члены общины. Было введено разделение обязанностей: одни продолжали мыть золото, другие служили в «вооруженных силах», третьи выполняли общественные функции. Для снабжения «республики» продовольствием Хань Бэньвэй привлек в долину крестьян, наделив их землей и правами «гражданства». Стараясь привязать общинников к одному месту, Хань Бэньвэй нарушил старое правило маньчжурских хунхузов и разрешил «гражданам» Цзяпигоу жениться. Все золото отныне сбывалось через центральную контору, при этом определенная часть намытого песка (2–3 процента) изымалась на общественные нужды. Игорные дома на территории «республики» считались собственностью «правительства» и сдавались в аренду содержателям на срок не более месяца. Не забыл старшина и купцов, которым, в отличие от чиновников, разрешался свободный въезд в «республику». Интересно, что рядом с частными лавками в Цзяпигоу существовала «казенная торговля», помогавшая удерживать цены на низком уровне и не позволявшая купцам брать лишнее. Поскольку главным богатством «республики» оставалось золото, Хань Бэньвэй начал правильную разведку новых россыпей.

Предметом особой заботы «старшины», сменившего имя Бэньвэй на Юйбяо, была «армия». Как и во всех крупных хунхузских отрядах, здесь царила железная дисциплина. Профессиональные «солдаты» Цзяпигоу, число которых доходило до сотни, должны были постоянно совершенствоваться в военном деле. Для обучения «армии» Хань Юйбяо подыскал… иностранца, называвшего себя немецким офицером. По всей видимости, «командующий» в прошлой жизни и впрямь принадлежал к кадровым военным: в начале 1890-х гг. хунхузская «армия», действовавшая под его руководством, в ночном бою легко разгромила большой правительственный отряд, посланный на завоевание Цзяпигоу. В этом бою главную роль сыграли две небольшие пушки, невесть откуда попавшие в руки Хань Юйбяо. «Старшина» не жалел золота на вооружение своих «войск», и вскоре на смену старым пушкам явилось современное крупповское полевое орудие с изрядным запасом снарядов. Боеспособность цзяпигоуского войска подтвердилась в войне против конкурирующего объединения золотоискателей, возглавлявшегося деклассированным китайским интеллигентом, имевшим низшую ученую степень сюцая. Объединившись с шайкой враждебных Хань Юйбяо «краснобородых», сюцай довел численность своих сил до 7 тысяч человек. Несмотря на это, верх вновь одержала «армия» Хань Юйбяо. Интересно, что союзником Цзяпигоу в этой войне выступал… гиринский цзянцзюнь, обеспокоенный чрезмерным усилением выскочки-сюцая. Победа в междоусобице сделала Хань Юйбяо фактическим хозяином всего бассейна Сунгари выше впадения в нее речки Мучихэ.

«Президент» Цзяпигоу не был чужд патриотических чувств. В 1894 г., с началом Японокитайской войны, три сотни «солдат» хунхузской «республики» отправились на помощь китайским войскам, действовавшим на реке Ялу. Во главе отряда стоял внук и будущий преемник «президента» — Хань Дэнцзюй. За участие в войне губернатор Гиринской провинции послал Хань Юйбяо жалованную грамоту на титул тусы(местного начальника) и шапку с красным шариком. Это было фактическим признанием Цзяпигоу местными цинскими властями. У читателя может возникнуть вопрос: как же посланцы губернатора проникли во владения хунхузов, закрытые для «официальных лиц»? Дело в том, что у Хань Юйбяо давно был налажен тайный канал связи с властями. В городе Гирине ему принадлежала усадьба, а один из родственников, проживавший там же, выполнял роль «дипломатического представителя».

К началу 1900 г. преклонный возраст заставил Хань Юйбяо уйти на покой, вручив кормило власти внуку Хань Дэнцзюю. Русские звали его на корейский манер — Хандегю. Он обладал всеми качествами своего деда, кроме, пожалуй, умения ладить с более сильным противником. Таким противником для Цзяпигоу стали русские войска, вошедшие в Маньчжурию для подавления Боксерского восстания. Патриот Хань Дэнцзюй сперва дал на своей территории приют остаткам китайских войск, а затем окончательно восстановил против себя русское командование, казнив двоих русских подданных в ответ на казнь хунхузского атамана Лю Ханьцзы.

В ночь на 20 сентября 1900 г. в Гирин приехали двое сыновей Хань Дэнцзюя.

Непонятно, что им понадобилось в городе, который уже 9 сентября был занят русскими войсками. О приезде сыновей знаменитого врага тут же узнало русское командование. На рассвете три сотни казаков оцепили усадьбу. Одному из сыновей хунхузского «президента» удалось уйти, второй был захвачен в плен, а вместе с ним к русским попал секретарь «республики». Командующий русским отрядом генерал А.В. Каульбарс послал Хандегю «приглашение» немедленно явиться в Гирин, а подчиненным приказал готовиться к походу в горы.

Время шло, но Хань Дэнцзюй в Гирине не показывался. Русскому командованию не оставалось ничего другого, как скомандовать поход. 15 октября из городка Шуанъян выступил отряд генерала П.К. Ренненкампфа. Сутки спустя из Гирина вышел второй отряд под командованием генерала А.В. Фока — будущего «антигероя» обороны Порт-Артура. Оба отряда потерпели неудачу. П.К. Ренненкампф попал в окружение в городе Мочеашань, из которого его отряду удалось вырваться только благодаря помощи китайского священнослужителя. 20 октября потрепанный отряд добрался до Гирина. Спустя шесть дней вернулся и А.В. Фок, чье войско натолкнулось в горах на сильное сопротивление хунхузов и китайских солдат.

11 ноября в Гирин неожиданно явился Хань Дэнцзюй. Остается гадать, что повлияло на решение «президента» Цзяпигоу. Возможно, его беспокоила судьба плененного русскими сына, а может быть, произвела впечатление решимость неприятеля. Не исключено, что свою роль сыграл пример бывшего командующего китайскими войсками в городе Хуньчунь генерала Гуна, который накануне сдался в Гирине A.B. Каульбарсу вместе с тысячей своих солдат. Обрадованный покорностью сразу двух сильных противников, русский генерал разрешил Гуну и Хандегю жить в Гирине, гарантировав обоим личную безопасность.