Чао, Италия! Ганапольский Матвей
Однако, когда вы смотрите эту рекламу в сотый раз, то замечаете ссылку внизу кадра, в которой сообщается: «По версии такого-то журнала».
Подобный рекламный ход гениален!
Конечно, вы не будете проверять, что именно писал упомянутый журнал, тем более что его название мелькнуло на экране с космическим свистом, а сам журнал выпускается в одном экземпляре, который успешно потерян.
Но, в голове у вас остается ощущение, что кто-то, крайне авторитетный, сказал об этом телевизоре, что он лучший.
Подобная реклама вызывает у меня тошноту, но сам слоган мне нравится. И я даже готов его немедленно употребить, правда, по другому поводу.
В моем случае реклама будет звучать так:
«Город Львов – пожалуй, самый красивый город в мире!»
И вам не нужно искать никаких сносок, чтобы узнать, по чьей версии он самый красивый.
Это моя версия.
Я там родился и вырос, поэтому спорить со мной бесполезно.
Когда-нибудь я напишу толстую книгу, в которой расскажу, как невероятной красоты дома, брусчатка на мостовой, пышные клены, трамвайная узкоколейка и даже старое кладбище могут сформировать мировоззрение ребенка.
Думаете, не могут?
Легко!
И одна история из моего детства имеет прямое отношение к этой главе.
Дело было в середине 60-х, когда я, младший школьник, ехал с мамой на трамвае.
Я обожал львовский трамвай. Во Львове трамвай ходит по узкоколейке, и я любил наблюдать прибывающий вагон, который подлетал к остановке на огромной скорости, так мне тогда казалось. В те времена еще ходили крохотные, довоенные то ли польские, то ли немецкие вагоны и, даже в моем детстве, они уже были старые. Вагоны были сделаны из дерева, и на резких поворотах колеса оставались на рельсах, а сам деревянный корпус вагона угрожающе наклонялся вместе с пассажирами.
А еще я любил львовский трамвай за вагонный ритуал.
Там, где трамвайные пути лежали одноколейкой, на конечной остановке вагоновожатый, который рулил вагоном в одном его конце, легко снимал управляющие накладные рычаги со своих мест, гордо шел через вагон, преисполненный ощущением своей миссии, и, проследовав в его противоположный конец, насаживал рычаги на такие же штыри, соединенные с управлением. Потом он дергал за звонок, и трамвай отправлялся в обратном направлении.
Точно такое делают в метро или в электричках, но там вы этого не видите. А тут все происходит на ваших глазах. И позже, когда вагон тронется в путь, вы можете протиснуться на заднюю площадку и стоять на том самом месте, где только что был вагоновожатый. Вы можете сесть на его высокий металлический стульчик и, уважительно трогая металлические штыри и глядя на убегающие рельсы, представлять себе, что это именно вы ведете вагон, только почему-то задом наперед.
Я очень уважал львовских вагоновожатых.
У всех людей было одно рабочее место, а у них два.
Я смотрел, как они легким нажатием на рычаг, приводят в движение трамвай, набитый людьми. И хотя проезд стоил очень дорого – три копейки, я ездил на трамвае пять раз в день, выделяя пятнадцать копеек из своего скудного бюджета на кино и честно отдавая их на конечных остановках строгим кондукторам, с горечью наблюдая, как мои три копейки превращаются в хрустящий билет с оторванным неровным краем.
Так вот, в тот день я ехал с мамой на трамвае по Привокзальной площади, мимо костела Святой Эльжбеты.
Мы с ней ежедневно проезжали мимо этого великолепного строения, и главной моей мечтой было попасть внутрь, потому что мама говорила, что там стоит огромный орган.
Но это были 60-е годы двадцатого века – разгар воинствующего атеизма, и костел всегда был закрыт, хотя власти приспособили его огромный подвал к текущему моменту – там хранили запасы картошки для всего города.
Перед входом в костел, слева и справа, стояли специальные плоские камни, с двумя выдолбленными продолговатыми углублениями. Тот, кто хотел помолиться, становился на колени в эти углубления.
Понятно, что так стоять было больно, но ходившие сюда католики, в основном старики и старушки, стояли коленями на камнях часами.
Мы ехали с мамой в моем любимом трамвае, я сидел у окна и, привычно бросив взгляд на собор, увидел такую картину: у входа в костел, стоя коленями на камне, молилась женщина. А справа, за углом, метрах в двадцати стоял грузовик, из которого лопатами в подвал сгружали картошку.
Тут нужно сказать, что молящихся возле этого собора я видел часто, точно так же, как часто наблюдал разгрузку картошки.
Но я впервые увидел это одновременно.
Детские психологи утверждают, что какие-то страшные сцены дети запоминают на всю жизнь и стереть их из памяти невозможно. Вот почему они советуют взрослым не пугать детей даже в шутку и стараться, чтобы они никогда не присутствовали при сценах насилия.
Нельзя сказать, что молящаяся женщина и разгрузка картошки – это, по отдельности, чрезвычайно страшные зрелища. Но увиденное в тот раз врезалось в мою память навсегда, хотя я был обычным второклассником.
Можете мне поверить, я даже сегодня в деталях вижу сухонькую старушку, стоящую на коленях на камне. На ногах у нее черные туфли с невысокими каблуками. Она повернута спиной ко мне, а лицом к невысокому деревянному кресту с распятым Иисусом, на которого кто-то, еще до нее, нацепил уже высохший букет цветов – нелепо, но искренне.
И так же, в деталях, я вижу две невысокие фигурки в ватниках и резиновых сапогах, сбрасывающие картошку лопатами с грязного грузовика на поддон, торчащий из подвала собора.
Не знаю, почему я запомнил эту картину, ведь в том возрасте и в то время трудно было понять истинную суть увиденного.
Думаю, что в тот момент мне просто стало отчаянно жаль эту старушку, появилось ощущение, что ее обижают, хотя я рос в семье агностиков и, вообще-то, не очень понимал, зачем эта старушка стоит коленями на камнях. Бог в те времена был далеко.
Но я понимал, что стоять на камнях – это больно!
Как и все дети, я не имел ничего против картошки, особенно жареной. Но эту картошку засыпали в собор – очень красивый с цветными витражами и маленькими ангелочками. И грязная картошка лежала где-то там, рядом с прекрасным органом, который я так хотел увидеть.
Думаю, что все эти чудовищные несоответствия, с которыми жизнь того времени предлагала мне согласиться, вошли в противоречия с чистым детским пониманием справедливости.
Ведь дети очень любят собак и любят своих друзей. Но плачут, когда их друзья бьют собаку, не так ли?
А возможно, меня подсознательно поразила смелость этой старушки. Она публично, на глазах сотен равнодушных людей, молилась.
Когда-то первых христиан отдавали на растерзание львам в Колизее.
Сегодня львов в Колизее нет, но жизнь предлагает новые испытания.
Например, постоять коленями на камнях под равнодушные взгляды прохожих, мат грузчиков и грохот картошки.
Обидчивые папы
Я окончил свой монолог.
Мы с Букаловым сидели почти в полной темноте на лавке в саду, как будто под опрокинутой чашей звездного неба. Было ощущение, что мы в планетарии.
После моего воспоминания о детстве Букалов долго молчал.
– История, которую ты вспомнил, доказывает простую истину, – наконец произнес он. – Как сказал в свое время Александр Мень: «Убеждение в том, что есть высшее, дает нам силы существовать».
Думаю, что ты на всю жизнь запомнил эту историю, потому что в ребенке, как ни в ком другом, заложена жажда справедливости и чувство жалости. Та сцена, о которой ты рассказал, она, конечно, была похожа на театр. Но любой театр – это лишь приподнятое рампой отражение жизни. И то, о чем мы будем с тобой говорить, прекрасно соотносится с твоим рассказом, ибо для многих сегодняшний Ватикан – это также театр.
Да, наверное, это похоже на театр, я бы даже сказал, на театр теней. Может быть, на кукольный театр.
А ведь когда-то это был «Театр с Большой Буквы», и весь Рим и его окрестности были подмостками этого театра.
В самом деле, когда говорится «Вечный город», «Рим», мы, конечно, имеем в виду древнеримскую цивилизацию как крупнейшую эпоху в развитии человечества.
Но не только и не столько.
Еще мы говорим «Святой город», потому что Рим – это еще и один из центров мирового христианства. Можно даже сказать – главный центр. Паломники приезжают сюда, как они же посещают Святую землю, Иерусалим, чтобы побывать в местах зарождения самой массовой мировой религии.
Но они приезжают сюда не только потому, что христианство шествовало в Римской империи отсюда, из Рима. Да, здесь оно пробивалось сквозь язычество и диких животных на арене Колизея, публично терзающих первых христиан; оно пробивалось сквозь преследования кровавых императоров. Но паломники приезжают сюда еще и потому, что Рим – это сосредоточие важнейших христианских святынь.
Здесь были казнены святые Петр и Павел – главные апостолы.
Нужно помнить, что Петр считается первым римским папой, потому что он был епископом римской христианской общины. Если ты зайдешь в один из боковых приделов в левом нефе главного католического собора, где расположен музей подарков папе, то ты там увидишь большую доску, на которую вписаны имена всех римских понтификов, которые похоронены в соборе.
И первым написан Petrus.
Сам собор построен на том месте, где находился стадион Нерона, и именно на этом стадионе казнили первых христиан. Эти показательные казни проходили в назидание, чтобы покарать их как поджигателей Рима, хотя история утверждает, что Рим поджег сам Нерон.
Власть во все времена не терпит никакой конкуренции, ни политической, ни духовной.
Жизнь Петра, как епископа христиан, тогда висела на волоске. Ему посоветовали бежать из Рима, потому что начались аресты и казни.
И он ушел.
Он шел по древней Аппиевой дороге, которая и сейчас существует.
И, как гласит предание, вдруг увидел свечение и своего Учителя. Пораженный Петр задал Ему знаменитый вопрос, ставший названием романа Генриха Сенкевича: «Quo vadis, domini?» – «Куда путь держишь, Господи?» – «Камо грядеши?», в церковно-славянском переводе.
На что Христос ответил: «Я иду в Рим, чтобы снова быть распятым».
Тогда Петр устыдился своей слабости, вернулся в Рим, где был арестован и казнен на ватиканском холме на стадионе Нерона.
Единственное, что он попросил, – чтобы его распяли вверх ногами, ибо он не мог принять такую же смерть, как Учитель.
Но, если всех казненных христиан хоронили в братской могиле, то Петра – епископа римского, похоронили отдельно и три века хранили его могилу; там всегда горела лампадка, и христиане приносили туда дары.
И когда во времена Константина Великого, в IV веке, христианство стало официальной религией, то император на том месте, где хранились останки Петра, велел построить храм и сам вынес при закладке собора двенадцать кожаных мешков земли, по числу апостолов.
Так родился этот собор. А Рим в течение многих веков был папской столицей, причем папы – а это я уже говорю о Средневековье – были не только духовными владыками, но и светскими.
Папа был Re – король!
Он решал все, вплоть до того каким быть наказанию за мусор на улице. Папа предписывал манеру жизни этого города. Сохранились некоторые его указы, которые бронзовыми буквами высекались на стенах. В одном из них, например, запрещается бросать рыбную чешую в фонтан…
Папы строили свой город, они им гордились и доверяли его строительство только лучшим зодчим.
Вот почему мы восхищаемся Римом, а Собор Святого Петра в его втором, истинном рождении 500 лет назад обязан своей красотой Браманте, Бернини, Микеланджело… Жаль, что, когда купол Микеланджело воспарил над собором, самого художника уже не было в живых.
Но именно папа в этот момент определил окончательный вид собора, которым мы сейчас гордимся. Он воскликнул: «А почему город отдельно, а храм отдельно?!»
И тогда Бернини сделал эту колоннаду, которой теперь собор как бы заключает в объятия великий город.
История папских адресов в Италии читается как хороший приключенческий роман. У понтификов было несколько резиденций в Риме – это Латеранский дворец, который находится на одноименном холме рядом со вторым по значению собором Сан Джованни ин Латерано – San Giovanni in Laterano. Одной из важнейших резиденций был Квиринальский дворец, в котором сейчас проживает президент республики. А когда в 1870 году гвардейцы короля Виктора-Эммануила и гарибальдийцы штурмом взяли Рим и папа покинул свой дворец, то Квиринале стал королевской резиденцией.
Папский, королевский, президентский.
Такова история.
Но эта же история напоминает, что с 1870 года в международном праве и в современной истории Европы появилась новая глава, которая называлась «Римский вопрос». Этим римским вопросом занималась Лига наций, все пытались найти какое-то решение, потому что папы обиделись.
Папы обиделись!
Они, чьими усилиями был построен современный Рим, были вытеснены на обочину истории, их «отодвинули» по-большевистски просто и нагло.
Но они не хотели с этим мириться!
И тогда папы провозгласили себя пленниками и укрылись во дворцах за средневековыми стенами Mure Leonide, что окружает собор Святого Петра и Апостольский дворец. На этом самом холме они стали ватиканскими затворниками.
Только в феврале 1929 года удалось договориться. И не кому-нибудь, а Бенито Муссолини, который в качестве премьер-министра итальянского королевства подписал конкордат – договор с римско-католической церковью, а со стороны церкви договор подписал Государственный секретарь администрации папского престола кардинал Пьетро Гаспари.
Они подписали договор, который назвали Латеранскими соглашениями. «Латеранские» – по названию папского дворца.
И этот конкордат послужил правовой основой для создания нынешнего города-государства Ватикан, не в смысле церковной папской власти над католиками, а в международно-правовом отношении.
Мал, да удал!
Мини-государство Ватикан занимает всего-навсего сорок четыре гектара, и на этой территории разместились все основные учреждения и штабквартира римского понтифика. Они обрели статус экстерриториальности, получили право на внешние сношения, устанавливать дипломатические связи, посылать послов-нунциев, принимать иностранных послов, иметь свою гвардию, то есть, свое войско. Они выпускают свои печатные издания, почтовые марки, имеют свое радио и телеканалы, чеканят свои монеты.
Перед нами не государство в государстве, а государство-анклав.
Между прочим, на Апеннинах есть еще одно мини-государство, называется Республика Сан-Марино, но именно Ватикан уникален, потому что это единственная в мире теократическая монархия – абсолютная монархия, которую возглавляет жрец.
Подобное в человеческой истории было очень давно…
– Поразительно слышать, как ты папу назвал жрецом. Он не обидится? – усмехнулся я.
– Мне просто хочется, чтобы все понимали, что кроме экзотики, удивления и чувства некой странности – ощущения, что ты присутствуешь в «театре», это на самом деле все-таки не театр, – с жаром возразил Алексей. – Это государство, в нынешнем виде существующее восемь десятков лет. Уже давно нет итальянского королевства, есть Итальянская Республика, но продолжает существовать град-государство Ватикан – Stato-citta del Vaticano – это официальное название.
Продолжает существовать со своими министерствами, которые именуются «конгрегациями», со своей почтой, со своей военной казармой, вертолетной площадкой, магазином беспошлинной торговли и даже маленьким железнодорожным вокзалом. Вот чего там нет, так это своей больницы. Аптека есть, а больницы нет. Поэтому, когда папы болеют, они же смертны, а иногда их даже пытаются убить, как это было с Иоанном Павлом II в 1981 году, то их везут Бог знает куда – на окраину города в католический госпиталь Agostino Gemelli, который считается придворным госпиталем Ватикана.
Папу Войтылу так чуть не потеряли, ведь какое движение в Риме, хорошо известно. Истекающего кровью папу, в которого стрелял этот отморозок Али Агджа, везли не на вертолете, а на машине и Кароль Войтыла не раз терял сознание.
Всего сорок четыре гектара земли, о которых святые отцы говорят, потупив взгляд: «Да, мы маленькие. Крошечные. Карликовые» – это, конечно, правда, но не совсем. Потому что есть еще загородная резиденция Castelgandolfo – это еще 50 гектаров, которые также экстерриториальны. Плюс все главные храмы, базилики – они тоже принадлежат Ватикану.
Так что, все эти разговоры – не более чем «опера нищих».
На самом деле Ватикан – это очень серьезная структура, и Апостольский дворец – лишь вершина айсберга, которую мы видим.
Этот главный дворец состоит из двух частей – собственно резиденция, где находятся служебные, жилые и церемониальные помещения папы и его помощников. Там его опочивальня, рабочий кабинет. Там знаменитое окно, из которого, прошу прощения за сравнение, он, как кукушка из часов, выглядывает каждое воскресенье в полдень – это и есть его рабочий кабинет. Но, кроме этого, почти вплотную к его апартаментам примыкает огромное помещение Сикстинской капеллы.
Сикстинская капелла, с одной стороны, это часть ватиканских музеев и, безусловно, это одна из главных достопримечательностей для всех туристов, ведь в ней не только потолок и алтарная стена расписаны Микеланджело, но там еще есть потрясающие фрески других великих мастеров Возрождения.
Я уже не говорю о том, что в капелле раньше висели гобелены, выполненные Рафаэлем. Сейчас их перевесили в специальный затемненный коридор, потому что они начали выцветать.
«Сейчас» – это уже лет сто.
Но Сикстинская капелла, с другой стороны, имеет еще и сакральное значение, потому что именно там собирается конклав, когда умирает папа.
Хочешь быть Римским Папой – будь им!
Конечно, Ватикан – абсолютная монархия, но она выборная.
Когда папа умирает, собирается кардинальская коллегия, и они заседают именно в Сикстинской капелле под потолком Микеланджело.
Там ставятся трибуны, как на стадионе, они красного цвета и их занимают кардиналы, одетые в красные мантии.
Кардиналов закрывают снаружи, потому что «конклав» – это буквально значит «под ключ». Их закрывают, чтобы они не общались с внешним миром. Это всегда было камнем преткновения: как помешать их общению с посторонними, как избежать утечки информации, исключить возможность влияния на этих затворников.
Раньше пап избирали почти в таком же помещении, только оно называется Capella Paolina – Капелла святого Павла, и расположено в упомянутом нами Квиринальском дворце.
У этих двух помещений – у Сикстинской капеллы и у Паолинской – есть одна общая, очень важная характеристика: как гласит легенда, они выполнены в пропорциях Иерусалимского храма, разрушенного римлянами.
Тут все неслучайно.
Кароль Войтыла, предыдущий папа, был человеком очень рациональным и деятельным, как, впрочем, и все папы, хотя среди них были и философы и затворники. И он, Войтыла, сам готовил свои похороны.
Раньше, когда происходило такое событие – смерть папы, то закрывались все ватиканские музеи, потому что в Сикстинской капелле заседал конклав, а это порядка двухсот человек – «пурпуроносцев-кардиналов». Их размещали прямо там, в музейных комнатах, – ставили раскладушки, воду и пищу, создавали какие-то санитарные условия с ширмочками, и они там жили.
И первый, кто решился все организовать цивилизованно, – это папа Войтыла. Он распорядился построить специальную гостиницу для участников конклава на двести одноместных номеров. И прямо от дверей гостиницы их привозят на автобусах до дверей дворца.
И когда выбирали нового папу Ратцингера, который стал Бенедиктом XVI, то конклав работал уже в новых, цивилизованных условиях. И святые отцы не коротали ночь около статуи Зевса в коридоре, а отдыхали в своей комнате, молились там, а вечером собирались в трапезной.
Выбор нового папы – это всегда важнейшее событие, богатое традициями.
В капелле устанавливается такая маленькая печурка – «буржуйка», как мы бы сказали. И труба от нее идет прямо на крышу. И по цвету дыма огромная толпа на площади Святого Петра точно знает, как прошло заседание конклава и тур голосования.
Если идет черный дым – значит, впустую заседали, не договорились.
А когда результат достигнут, в огонь добавляют специальную соломку, которая дает белый цвет. Это называется fumata bianca – белый дым.
Белый дым означает, что новый понтифик избран.
И тогда начинают звонить колокола, и все бегут на площадь, потому что пройдет минут 15–20, папа выйдет на центральный балкон Собора Святого Петра и главный «кардинал-камерленго», распорядитель конклава, скажет: «Habemus Papam!» – «У нас есть папа!» – и вытолкнет этого раба Божьего навстречу народу.
А до этого, когда они, наконец, избирают нового папу, его быстренько препровождают в маленькую комнатку, которая находится в той самой алтарной стене, расписанной Микеланджело. Ее называют «комнатой плача», потому что когда вновь избранного понтифика туда запихивают, там его ждут монахини; и возле них на палках висят три размера папской одежды – маленькая, средняя и большая, ибо никто не знает, кого выберут.
В эту комнату должен войти кардинал, а выйти папа.
Войти туда в своей красной мантии, а выйти уже в белой.
И вот он туда заходит, эти монахини «на живую нитку» примеряют ему белую одежду, и они утверждают, что ни один папа не удержался в этот момент от слез – то ли от сознания ответственности, то ли от умиления и радости…
Но то, что во время последних выборов в капелле плакали все, не только папа, но и кардиналы – это точно.
Двадцать шесть лет просидел на троне Иоанн Павел II, и столько же не топили печку.
Они разучились ее топить, и дым пошел внутрь капеллы. Кардиналы плакали и кашляли. А на улице никак не могли понять, какой дым идет – белый или черный. И когда, наконец, с опозданием зазвонили колокола, то по площади бежали швейцарские гвардейцы, на ходу застегивая мундиры, чтобы успеть встать в почетный караул перед выходом нового понтифика…
– Красивая история! – завистливо усмехнулся я. – Жаль, что крайне старорежимная. Почему Ватикан не идет в ногу со временем? Могли бы прямую трансляцию из конклава вести, устроить, например, SMS-голосование. Или барабан поставить – кардиналы бы крутили барабан, молодая монашка тянула бы свернутую бумажку, а народ бы делал ставки на ватиканском тотализаторе. И эта странная история с печкой! Смешно! Поставили бы светофор и все бы понимали: красный цвет – пока не выбрали, желтый – парень уже на мази, зеленый – ударили по рукам – пора встречать.
Эх, если бы мне дали там немного порулить, – вздохнул я.
– М-да… Ты свои идеи кроме меня никому не рассказывал? – спросил Букалов, подозрительно глядя на меня.
– Нет, – чистосердечно и радостно признался я.
– Воистину, что Господь ни делает – все к лучшему! – загадочно сказал Алексей.
Вперед к традициям!
– Для того чтобы повесить твой светофор и немного порулить, тебе нужно стать папой, поэтому давай разберемся, подходишь ли ты для этой роли, – предложил Алексей.
– А что, есть сомнения? – обиделся я.
– Сомнений нет, – успокоил меня Букалов, – но для избрания требуется подготовка, в том числе знание ватиканских ритуалов – а вдруг тебя о них спросят.
– Логично, – я кивнул головой.
– Тогда давай разбираться. Итак, избрание нового папы – это ритуал ритуалов. Они хранят свои традиции, но понемногу обновляют их.
Великим реформатором современной церкви был папа Павел VI – Джованни-Баттиста Монтини.
Во-первых, он ввел более четкие правила папских выборов и установил возрастной ценз. Раньше можно было выбирать и быть избранным на конклаве без ограничения возраста. А теперь верхний потолок – 80 лет. Кардиналов много, около двухсот, но выборщиками и имеющими право на избрание могут быть лишь те, кто не достиг этого возраста. Кардинал остается кардиналом, разумеется, и после 80-ти, он принимает участие в заседании конклава, но не имеет права голоса и не может быть папой.
Выступать, участвовать, хвалить и ругать кандидата – пожалуйста, но не выбирать.
– А нижний предел? – живо поинтересовался я.
– А его нет. Да и не нужно, потому что хотя папа Войтыла стал понтификом, будучи еще относительно молодым, но понятно, что кардиналом человек становится, когда он уже далеко не мальчик. И скажу тебе, что папа Рацингер был избран в том числе и по возрастному признаку. Ему было 78 лет.
Почему? Не исключаю, что господа кардиналы просто устали ждать своего шанса стать папой. При папе Войтыле они ждали 26 лет, потеряв свой шанс попасть на папский престол. И, конечно же, им захотелось выбрать кого-то, кто немного посидит на троне и уйдет в мир иной. Об этом не принято говорить впрямую, но это правда.
Были разные случаи. У Пушкина есть замечательная история про старого папу – реальная история, он отталкивался от ватиканских хроник.
Кардинал-старик, его звали Феличе Перетти, предложил себя в папы, когда увидел, что два аристократических итальянских рода не могут договориться о едином кандидате. А это было очень важно: папа короновал европейских монархов, так что это была весьма денежная должность.
Но Борджия, к примеру, хотели своего, а Барберини своего.
И тогда этот старик сказал: «Дети мои, вы сейчас не можете договориться, а мы не можем до бесконечности сидеть на хлебе и воде на этом конклаве. Я предлагаю, выберите меня! Я старый и больной человек, я скоро умру. А вы за это время решите, кто будет общий кандидат».
И они его выбрали под именем Сикста V.
А он тут же приободрился, немедленно выздоровел и долго правил, сгноив всех своих соперников. Правда, как в анекдоте, он регулярно простужался на их похоронах.
У Пушкина об этом с большой иронией сказано:
- Согбенный тяжко жизнью старой,
- Так оный хитрый кардинал,
- Венчавшись римскою тиарой,
- И прям, и здрав, и молод стал…
Так вот, папа Монтини, то есть Павел VI, впоследствии учел эти обстоятельства.
Вообще-то нигде не написано, что папа должен быть обязательно из кардиналов. Должен быть «достойный предводитель церкви». Поэтому папами выбирали самых разных кандидатов, даже собственных племянников. Но сейчас это упорядочено, причем процедура все время оттачивается.
Театральный кружок Иоанна Павла II
– Я, кстати, могу признаться тебе, что из-за папы проиграл бутылку коньяка, – заметил Алексей.
– Неужели? – оживился я. – А кому? Ты не со мной спорил?..
– Я еще не знал тебя, поэтому проиграл другому, – осадил меня Букалов. – Я предполагал, что на последнем конклаве, после смерти Войтылы, новым папой выберут итальянца, вернутся к многовековому опыту, так сказать.
Вообще смерть Войтылы, как ты помнишь, стала событием вселенского масштаба. Он был человеком незаурядным во многих отношениях, и мне невероятно повезло: занимаясь Ватиканом по долгу службы и освещая события в этом государстве как аккредитованный корреспондент, я смог попасть в папский журналистский пул.
Однажды покойный Кароль Войтыла придумал такой ход: ему хотелось устроить некое экуменическое действо.
Это было в 2001 году, в канун Пасхи.
На Страстную пятницу около Колизея проходит крестный ход, его возглавляет сам папа. И там обычно несут тот крест, который установлен на арене Колизея в память о ранних христианах, которые там погибали.
Во время этого действа собирается до 700 тысяч человек. Они стоят с факелами и свечками, куда ни брось взгляд – до самой площади Венеции, вдоль улицы Императорских форумов.
И во время этого крестного хода полагается сделать четырнадцать остановок – в русской православной традиции это называется «четырнадцать стояний», – по числу этапов Голгофы Спасителя.
Каждая остановка сопровождается молитвенным размышлением. Причем оно перекликается со днем сегодняшним. Процессия двигается, потом, доходя до какого-то места, останавливается, и диктор комментирует происходящее. Например, тут Христос оступился, здесь уронил крест…
Раньше все эти комментарии произносил сам папа.
Он говорил: «Да, дети мои, эти страдания, которые до сих пор человечество ощущает как свою вину, мы их должны помнить». Такие приблизительно произносятся слова.
И вот однажды я неожиданно получил приглашение в апостольский дворец к главному папскому церемониймейстеру архиепископу Марини. Все это было под каким-то большим секретом, мне назначили день и точное время.
Приехав, я увидел, что нахожусь тут не один – кроме меня еще тринадцать человек, мои коллеги по Ассоциации иностранной прессы, все из разных стран. Архиепископ Марини обратился к нам и сказал, что передает нам просьбу Святейшего Отца, который хочет предстоящему шествию придать экуменическое звучание. И чтобы тексты для «стояний» написали представители разных стран.
Возникла пауза.
И тогда я спросил: «Ваше преосвященство, а разве, чтобы писать такие тексты, не обязательно быть католиком?» Он мне отвечает: «Да нет, синьор Букалов, совсем не обязательно. В прошлом году вообще православный автор писал». Я удивился и спросил, кто именно. Подумал, может, академик Аверинцев, или кто-то еще подобный текст мог написать. А Марини объясняет: «Да тут никакого секрета нет. Патриарх Константинопольский Варфоломей писал».
Вот уровень! И я, выходит, туда же, в калашный ряд!..
Потом нам предложили тянуть жребий.
Единственное, что попросил Марини, чтобы двум женщинам, которые были с нами, отдали два «женских» эпизода: «На улицах Иерусалима» – девятое стояние, и «Положение во гроб» – двенадцатое.
Все стали тянуть жребий.
Я, конечно, вытащил второй эпизод – «Иуду»!..
– А ты не пытался засунуть жребий обратно? – позлорадствовал я.
– Не мог, на меня все пялились. Так что я остался со своим чудесным героем.
Нам дали две недели срока и указали объем – четырнадцать страниц текста по-итальянски, верлибром. Потребовали никому не говорить, в общем запугали.
Ну, должен признаться, я все же посоветовался с одним своим итальянским другом-богословом, чтобы он хотя бы по-итальянски проверил и не дал мне нагородить явных глупостей.
Потом нас по очереди вызывал Марини, ему уже дали наши набранные гранки, и он, как заправский редактор, карандашиком что-то отмечал и ластиком стирал.
А я, как ты знаешь, помешан на Пушкине, и у меня текст начинался с его «Подражания италийскому»: «Как с древа сорвался предатель-ученик…». Это стихи об Иуде, перифраз итальянского поэта Франческо Джанни.
И вот архиепископ Марини, сделав пару чисто редакторских уточнений, задает мне вопрос: «А как быть с Пушкиным?»
Я удивился, но Марини пояснил, что никто из моих коллег не процитировал своих поэтов. Я ответил, что, возможно, их поэты не писали на евангельские темы, а Пушкин писал. И предложил эти стихи не зачитывать вслух, а оставить их просто эпиграфом. Тем более, что Войтыла к этому времени уже сам тексты не читал, у него возникли проблемы с дикцией, а читал диктор ватиканского радио.
Марини обещал подумать.
И вот, в Страстную пятницу, в день скорбного пасхального шествия, приехал мотоциклист-нарочный и привез приглашение.
На нем было написано: «Места для авторов». Я добрался на метро к Колизею, показал приглашение, меня провели на Палатинский холм, напротив величественного Амфитеатра Флавиев.
И я видел, как привезли Кароля Войтылу, как его, бедного, вынимали из «папамобиля» и усаживали на трон.
Мы с товарищами ждали с интересом и нетерпением.
Наконец, крестный ход начался.
И когда дошли до второго стояния, эта огромная толпа с факелами услышала из репродукторов: «E’ caduto dall’albero il discepolo-traditore…» – «Как с древа сорвался предатель-ученик…»
Прочитав эпиграф, диктор торжественно провозгласил: «Alessandro Pushkin, poeta russo» – «Александр Пушкин, русский поэт».
И я был совершенно счастлив, услышав эту громогласную пропаганду творчества нашего великого соотечественника.
Потом нас, авторов, подвели к папе Иоанну Павлу II, и он нас всех поблагодарил.
– А гонорар дали в конверте или чеком? – спросил я о главном.
– За что гонорар? – изумился Алексей.
– За четырнадцать страниц убористого текста, – быстро ответил я. – И Россия тоже должна была дать. За пиар Пушкина.
– Есть вещи значимей гонорара, – высокопарно произнес Букалов. – Дело в том, дорогой Матвей, что поскольку они в Ватикане «бедны как церковные крысы», гонорар мне, конечно, не заплатили. Но зато включили в «папский пул». А для журналиста это поважнее будет.
Читать бесплатно другие книги:
