Странный Томас Кунц Дин

– Я их не искал.

– Эта мерзкая улыбка, эти странные серые глаза… Бр-р-р. Тако превосходные.

Я согласился.

– И мне нравятся все цвета в сальсе. Желтый и зеленый – чили, красный – нарубленные помидоры, фиолетовые кусочки – лук… похоже на конфетти. Ты должна точно так же готовить сальсу.

– Ты что, будешь теперь учить меня кулинарии? Лучше расскажи, что ты там нашел, не обнаружив отрезанных голов?

Я рассказал ей о черной комнате.

Слизывая крошки кукурузных палочек с пальцев, она повернулась ко мне.

– Послушай меня, странный ты мой.

– Я превратился в уши.

– Они у тебя большие, но ты состоишь не только из них. Так что открой уши пошире и послушай, что я тебе сейчас скажу: больше не заходи в черную комнату.

– Ее уже не существует.

– Даже не ищи ее, в надежде что она вернется.

– Такая мысль не приходила мне в голову.

– Еще как приходила.

– Приходила, – признал я. – То есть мне хотелось бы понять, как эта комната… как эта чертова комната работает.

Чтобы подчеркнуть значимость своих слов, Сторми нацелила на меня кукурузную палочку.

– Это ворота ада, и нечего тебе около них отираться.

– Не думаю, что это ворота ада.

– Тогда что это?

– Не знаю.

– Это ворота ада. Если ты отправишься на поиски и найдешь их, то окажешься в аду, а я не собираюсь спускаться туда, чтобы найти тебя и вытащить твою задницу из костра.

– Твое предупреждение не будет оставлено без внимания.

– Трудно, знаешь ли, быть замужем за человеком, который видит мертвых и каждый день общается с ними. Не хватало только, чтобы он еще начал гоняться за воротами в ад.

– Я за ними не гоняюсь, и с каких это пор мы женаты?

– Мы поженимся. – Она доела последнюю кукурузную палочку.

Я не единожды предлагал Сторми выйти за меня замуж. Хотя мы оба соглашались в том, что у нас родственные души и мы будем вместе до скончания веков, она всякий раз отметала мое предложение, говоря что-то вроде: «Я безумно тебя люблю, Одди, так безумно, что готова отрезать ради тебя правую руку, если тебе потребуются доказательства моей любви, но насчет женитьбы… давай погодим».

Понятное дело, кусочки непрожеванного тако с меч-рыбой выпали у меня изо рта, когда я услышал о том, что мы собираемся пожениться. Я подобрал их с футболки, покидал обратно в рот и съел, выгадывая время, чтобы подумать, а потом спросил:

– Так… ты хочешь сказать, что принимаешь мое предложение?

– Глупый, я приняла его давным-давно, – и продолжила, чтобы стереть недоумение с моего лица: – О нет, не сказала тебе традиционное: «Да, дорогой, я твоя», но использовала другие слова.

– Я, знаешь ли, не воспринял «давай погодим» как согласие.

Смахнув крошки меч-рыбы с моей футболки, она ответила:

– Тебе нужно учиться слушать не только ушами.

– А каким отверстием ты предлагаешь мне слушать?

– Не груби. Тебе это не идет. Я хотела сказать, что иногда ты должен слушать сердцем.

– Я так долго слушал сердцем, что периодически мне приходилось вычищать ушную серу из аорты.

– Как насчет чурро? – спросила она, раскрывая маленький пакет из белой бумаги. И салон «Мустанга» сразу наполнился ароматом печеного теста и корицы.

– Как ты можешь думать о десерте в такое время?

– А разве сейчас не время обеда?

– Сейчас время разговора о женитьбе. – Мое сердце так стучало, будто я за кем-то гнался или кто-то гнался за мной, но я надеялся, что с погонями на этот день покончено. – Послушай, Сторми, если ты говоришь серьезно, тогда я приму меры, чтобы улучшить мое финансовое положение. Уйду из «Гриля», и я говорю не про покрышки. У меня более серьезные намерения.

Она, улыбаясь, склонила голову, прищурилась.

– И что же, по твоему мнению, серьезнее покрышек?

Я на мгновение задумался.

– Обувь.

– Какая обувь?

– Любая. Торговля обувью.

На лице Сторми отразилось сомнение.

– Обувь лучше покрышек?

– Конечно. Как часто ты покупаешь покрышки? Даже не раз в год. И для автомобиля тебе нужен только один комплект. А людям нужна не одна пара туфель. Им нужно много пар. Коричневые туфли, черные, беговые, сандалии…

– Но не тебе. У тебя лишь три пары одинаковых кроссовок.

– Да, но я не такой, как остальные люди.

– Это точно, – согласилась она.

– И еще один момент, – продолжил я. – Не у каждого мужчины, женщины, ребенка есть автомобиль, но у всех имеется по паре ног. Или почти у всех. Семья из пяти человек может иметь два автомобиля, но ног-то у них десять.

– Есть много причин, по которым можно любить тебя, Одди, но эта для меня на первом месте.

Сторми более не склоняла голову и не прищуривала один глаз. Она смотрела прямо на меня. Огромными, как Галактика, глазами, глубокими, как темнота между двумя звездами в небе. Выражение ее лица смягчилось любовью. Ее явно тронуло сказанное мною, подтверждением тому служил и тот факт, что она до сих пор не достала чурро из белого пакетика.

К сожалению, я, должно быть, слушал ушами, поэтому не знал, о чем она говорит.

– И что же это за причина? Ты… про мой анализ обувной торговли?

– Ты так же умен, как и любой из моих знакомых… и при этом такой простак. Это очаровательная комбинация. Хорошая голова и невинность. Мудрость и наивность. Острый ум и истинная мягкость.

– И это то, что тебе больше всего во мне нравится?

– На данный момент – да.

– Но, послушай, с этим я ничего не смогу поделать.

– Поделать?

– Те качества, которые тебе во мне нравятся, я хочу их совершенствовать. Лучше скажи, что тебе нравятся мои манеры, мой вкус в одежде, в конце концов, мои оладьи. Ты вот спроси Терри, они легкие, воздушные и очень вкусные. Но я не знаю, как стать более умным и простым, чем я есть сейчас. Даже не знаю, понимаю ли я, о чем ты говоришь.

– И хорошо. Не думай об этом. Тут ты действительно ничего не сможешь изменить. И потом, я же выхожу за тебя замуж не ради денег.

Она предложила мне чурро.

Учитывая, как быстро билось мое сердце и лихорадочно работала голова, только сахара мне и не хватало, но отказываться я не стал.

Какое-то время мы ели молча, потом я спросил:

– Как насчет свадьбы… когда, по-твоему, мы должны заказывать торт?

– Скоро. Долго я ждать не смогу.

– Слишком долгое ожидание может все испортить, – в моем голосе слышались радость и облегчение.

Она улыбнулась:

– Видишь, что здесь происходит?

– Полагаю, я смотрю всего лишь глазами. Что я должен видеть?

– Происходит следующее… я хочу второй чурро… и собираюсь его съесть, а не ждать следующего вторника.

– Ты необузданная женщина, Сторми Ллевеллин.

– Ты и представить себе не можешь, до чего необузданная.

Это был плохой день, с Харло Ландерсоном и Человеком-грибом, черной комнатой, бодэчами и плачущим Элвисом. Однако теперь, когда я сидел рядом со Сторми и ел чурро, на какие-то мгновения мне показалось, что это хороший день.

Но мгновения эти не затянулись. Зазвонил мой мобильник, и я не удивился, услышав голос чифа Портера.

– Сынок, ризница в церкви Святого Бартоломео просто растерзана. Там побывал какой-то безумец.

– Робертсон.

– Я уверен, что ты прав. Ты всегда прав. Скорее всего он. Но к тому времени, как прибыли мои люди, он уже ушел. Ты больше не видел его?

– Мы, можно сказать, тут прячемся… нет, его не видать. – Я оглядел автостоянку, очередь автомобилей к «автоокну» «Мексиканской розы», улицу в поисках запыленного «Форда Эксплорера» Боба Робертсона.

– Несколько часов мы лишь вели наблюдение за его домом, но теперь активно займемся его поисками.

– Я могу задействовать свой психический магнетизм, – предложил я, напоминая о моей способности найти человека, полчаса покружив по улицам.

– Мудрое ли это решение, сынок? Учитывая, что в машине будет Сторми?

– Сначала я отвезу ее домой.

Эту идею Сторми отмела с ходу:

– Черта с два, Малдер.

– Я все слышал, – отозвался чиф Портер.

– Он все слышал, – сообщил я Сторми.

– Что с того?

– Она зовет тебя Малдер, как в «Секретных материалах»? – спросил чиф.

– Нечасто, сэр. Лишь когда думает, что я проявляю отеческую заботу.

– А ты когда-нибудь зовешь ее Скалли?

– Только когда мне хочется получить пару пинков или оплеух.

– Из-за тебя я больше не смотрю этот сериал.

– Почему, сэр?

– Благодаря тебе непознанное становится слишком уж реальным, можно сказать, переходит на бытовой уровень. И сверхъестественное перестает увлекать.

– Меня тоже не увлекает, – заверил я его.

К тому времени, когда мы с чифом Портером закончили разговор, Сторми собрала все обертки и контейнеры из-под еды и засунула их в один пакет. Покидая автостоянку «Мексиканской розы», мы бросили его в мусорный контейнер, который стоял на выезде.

– Давай сначала заедем ко мне, чтобы я могла взять пистолет, – предложила она, когда, выехав со стоянки, я повернул налево.

– Пистолет ты можешь держать только в доме. У тебя нет лицензии на ношение пистолета вне его стен.

– У меня нет лицензии и на право дышать, но я тем не менее дышу.

– Никаких пистолетов, – отрезал я. – Покружим по городу и посмотрим, что из этого выйдет.

– Почему ты боишься оружия?

– Слишком уж оно грохочет.

– И почему ты всегда уходишь от ответа на этот вопрос?

– Я не всегда ухожу от ответа.

– Почему ты боишься оружия? – настаивала она.

– Возможно, в прошлой жизни меня застрелили.

– Ты не веришь в реинкарнацию.

– Я не верю и в налоги, однако плачу их.

– Почему ты боишься оружия?

– Может, потому, что мне приснился вещий сон, в котором меня застрелили.

– Тебе приснился вещий сон, в котором тебя застрелили?

– Нет.

Она не знала жалости:

– Почему ты боишься оружия?

Я могу быть глупцом. Вот и теперь пожалел о своих словах, едва они сорвались с губ:

– Почему ты боишься секса?

С внезапно обледеневшего и далекого насеста, в который вдруг превратилось пассажирское сиденье, она одарила меня долгим, суровым, пробирающим до костей взглядом.

На мгновение я попытался прикинуться, будто не понимаю, как больно ударил ее мой вопрос. Сосредоточился на дороге, изображая из себя дисциплинированного водителя, который ни на что не отвлекается.

Но притворство не относится к числу моих сильных сторон. В конце концов я посмотрел на нее, на душе аж кошки скребли, и сказал:

– Извини.

– Я не боюсь секса.

– Знаю. Извини. Я – идиот.

– Я просто хочу быть уверена…

Я попытался закрыть ей рот рукой. Не получилось.

– Я просто хочу быть уверена, что ты влюблен в меня не столько из-за этого, как по другим причинам.

– Так и есть, – заверил я ее, чувствуя себя злым карликом. – По тысяче причин. Ты знаешь.

– Когда у нас это случится, я хочу, чтобы все было как положено, чисто и прекрасно.

– Я тоже. Так и будет, Сторми. Когда придет время. А времени у нас предостаточно.

Остановившись на красный свет, я протянул ей руку. Мне полегчало, когда она коснулась ее своей, сердце забилось сильнее, когда сжала.

Красный свет сменился зеленым. Теперь я ехал, держа руль только одной рукой.

– Извини, Одди, – какое-то время спустя она нарушила затянувшееся молчание нежным голоском. – Это моя вина.

– Никакой твоей вины нет. Я – идиот.

– Я загнала тебя в угол вопросом о том, почему ты боишься оружия, а когда надавила слишком сильно, ты дал мне сдачи.

Она говорила чистую правду, но от этой правды чувство вины за содеянное ничуть не уменьшилось.

Через шесть месяцев после смерти отца и матери, когда Сторми было семь с половиной лет и она носила фамилию Брозуэн, ее удочерила бездетная, хорошо обеспеченная пара с Беверли-Хиллз. Они жили в большом поместье. Будущее рисовалось в самом радужном свете.

Но как-то ночью, на второй неделе жизни в новой семье, приемный отец зашел в ее комнату и разбудил ее. Вывалил перед ней свое хозяйство и принялся лапать ее, пугая и унижая.

Она все еще переживала смерть родителей, всего боялась, чувствовала себя одинокой и покинутой, многого не понимала, стыдилась того, что происходит, в общем, три месяца терпела приставания этого извращенца. Но наконец рассказала обо всем социальному работнику, женщине, которая периодически навещала ее по поручению агентства, обеспечивающего права приемных детей.

После этого, нетронутая, она прожила в приюте при церкви Святого Бартоломео до завершения учебы в средней школы.

Мы с ней начали встречаться в первом классе средней школы и больше четырех лет были лучшими друзьями.

И несмотря на то, как много мы значили друг для друга, несмотря на то, что собирались достигнуть еще большего в грядущие годы, я смог обидеть ее («Почему ты боишься секса?»), когда она слишком уж прижала меня моим страхом перед оружием.

Циник как-то сказал, что самая характерная черта человечества – наша способность вести себя с другими не по-человечески.

По отношению к человечеству я – оптимист. Полагаю, Бог – тоже, иначе Он давно бы стер нас с лица этой планеты и начал все заново.

И, однако, я не могу выбросить из головы утверждение этого циника. Вот и сам могу вести себя не по-человечески, пример тому – мой резкий ответ человеку, который дороже мне всех на свете.

Какое-то время мы плыли по асфальтовым рекам, не находя Человека-гриба, но возвращаясь друг к другу.

– Я люблю тебя, Одди, – наконец сказала она.

– Я люблю тебя больше жизни, – ответил я осипшим от волнения голосом.

– У нас все будет хорошо.

– У нас уже все хорошо.

– Мы странные, нервные, но у нас все хорошо, – согласилась она.

– Если кто-то изобретет термометр, который меряет странность, он растает у меня во рту. Но ты… у тебя – нет.

– Значит, ты отрицаешь мою странность, но соглашаешься с тем, что я – нервная.

– Мне понятна твоя проблема. Некоторые виды странности кажутся крутизной, но нервность – никогда.

– Именно так.

– Так что, как джентльмен, я не могу отрицать твою странность.

– Извинения принимаются.

Мы еще какое-то время покружили по улицам, используя автомобиль точно так же, как человек, ищущий воду, использует «волшебную лозу»[41], пока я не свернул на стоянку «Дорожек Зеленой Луны». От торгового центра, где находилось кафе-мороженое, в котором работала Сторми, этот боулинг-центр менее чем в полумиле.

Она знает о повторяющемся тревожном сне, который я вижу раз или два в месяц в течение последних трех лет. Его неотъемлемая часть – убитые работники боулинг-центра: лужи крови от пуль в животе, сломанные конечности, изуродованные лица, не пулями, а чем-то большим и тяжелым.

– Он здесь? – спросила Сторми.

– Не знаю.

– Так этой ночью он станет явью… твой сон?

– Я так не думаю. Не знаю. Возможно.

Рыбные тако плавали в кислотных потоках в моем животе, вызывая изжогу в горле.

Ладони стали влажными. Я вытер их о джинсы.

Очень хотелось поехать к Сторми и взять ее пистолет.