Очарованный кровью Кунц Дин

Она так и сделала и, подавшись всем телом вперед, принялась разглядывать свой покрасневший и распухший указательный палец.

Палец немилосердно тянуло и дергало, к тому же Кот мучила сильнейшая головная боль, однако боль в шее улеглась. Но она не обольщалась, зная, что меньше чем через сутки эта боль вернется и, как бывает после удара кнутом, вернется еще более сильной, чем вначале.

Доберман за окном куда-то исчез, но спустя несколько минут Котай увидела на лугу сразу двух псов, которые нервными кругами носились из стороны в сторону, постоянно к чему-то принюхиваясь и время от времени останавливаясь чтобы прислушаться. Изредка они пропадали из вида, но потом снова возвращались, продолжая нести караул вокруг дома.

Прошедшей ночью Кот использовала ярость, чтобы с ее помощью преодолеть страх, лишавший ее сил и воли к сопротивлению, но теперь она обнаружила, что унижение — еще более сильное лекарство против страха. Не суметь постоять за себя, позволить приковать себя к какому-то стулу — это было унизительно само по себе, но сильнее всего Кот сжигал стыд за несдержанное обещание, которое она дала запертой в подвале девочке.

Я твой ангел-хранитель. Я спасу тебя.

В мыслях Кот снова и снова возвращалась к обитому звукопоглощающим материалом тамбуру и глазку на внутренней двери. Ариэль, запертая в подвальной комнате, в компании сотен безмолвствующих кукол, никак не Дала понять, что слышала ее голос, однако от сознания, что она разбудила необоснованные надежды и что теперь бедная девочка будет чувствовать себя обманутой, преданной и еще более одинокой, чем прежде, у Кот стало муторно на душе. Теперь Ариэль оставалось только уходить все дальше и дальше на просторы своего личного острова Где-то-там.

Я твой ангел-хранитель.

Размышляя о своей дерзкой самонадеянности, Кот задним числом оценивала ее не просто как непомерную и поразительную, но и как извращенную. За свои двадцать шесть лет она ни разу никого не спасла по-настоящему. Кот забыла, что она вовсе не героиня любовного романа со стандартным набором разнообразных комплексов и тревог, сдобренных толикой милых недостатков, обладающая интеллектуальной мощью Шерлока Холмса и силой и изворотливостью Джеймса Бонда. Ей бы самой остаться в живых, и при этом не тронуться рассудком и не опуститься до холодного цинизма — за одно это предстояло еще бороться и бороться. Разумеется, она думала о себе лучше, но как дошло до дела, Кот повела себя словно маленькая, заплутавшая девочка, которая наощупь пробирается в лабиринтах лет, надеясь — быть может напрасно — не то на внезапное озарение, не то на чью-то подсказку и помощь. И такая вот Кот Шеперд стояла у запертой двери и возвещала избавление!

Я твой ангел-хранитель.

Тьфу!

Кот разжала кулаки и, положив руки ладонями на стол, провела ими по деревянной столешнице, словно разглаживая морщинки несуществующей скатерти. От этого движения ее цепи загремели и залязгали.

В конце концов, она не боец и не благородный рыцарь-паладин; она просто официантка из ресторана. Собирать чаевые у нее получалось неплохо, поскольку шестнадцать лет, прожитых с матерью и ее дружками, научили Кот только одному способу выживать — заискивать и не перечить. С клиентами она была бесконечно терпелива и очаровательна, стараясь угодить изо всех сил и со всем соглашаясь. Иногда ей даже казалось, что отношения между официанткой и посетителем ресторана могут в какой-то степени считаться идеальными, поскольку были непродолжительными, формальными, как правило вежливыми и не требовали особого напряжения души и сердца.

Я твой ангел-хранитель.

В своей решимости защитить себя любой ценой, Кот неизменно старалась поддерживать приятельские отношения с другими официантками, однако ни с кем по-настоящему не дружила. Любая дружба подразумевала определенные уступки и обязательства, но Кот слишком рано узнала, что доверие может обернуться предательством. А ей не хотелось быть уязвимой, самой подставляя себя под удар.

За всю свою жизнь она была близка всего с двумя мужчинами. Оба ей нравились, а второго она даже немножко любила, однако первое ее увлечение продолжалось всего одиннадцать месяцев, а второе — тринадцать. Отношения между любовниками — если, конечно, они были достаточно продолжительными и если дело того стоило — не могли строиться на одном доверии; они непременно требовали самоотречения, общности духовного мира и эмоциональной близости. Неожиданно для себя Кот обнаружила, что ей довольно трудно поделиться с посторонним человеком подробностями, касающимися ее детства и жизни с матерью, в частности потому, что она все еще стеснялась своей тогдашней беспомощности и слабости. В конце концов она пришла к заключению, что мать никогда не любила ее по-настоящему — вероятно, она была просто не способна любить ни свою дочь, ни кого-либо другого. И разве могла Кот рассчитывать на нежность и любовь мужчины, которому стало бы известно, что ее не любила даже собственная мать?

Конечно, умом Кот понимала, что в подобных рассуждениях нет никакого рационального зерна, но простое знание не раскрепостило ее. Она готова была признать, что ничуть не виновата в том, что сделала с нею родная мать, однако — что бы там ни утверждали психотерапевты в своих умных талмудах, — понять вовсе не значит исцелиться. Даже через десять лет после того, как Кот вырвалась из-под власти своей мамочки, она порой всерьез думала о том, что многих неприятностей можно было бы избежать, если бы в детстве она — Котай Шеперд — была более послушной и покорной девочкой.

Я твой ангел-хранитель.

Она сложила руки на столе и наклонялась вперед до тех пор, пока не уперлась лбом в сдвинутые большие пальцы. Потом Кот закрыла глаза.

Единственной настоящей подругой стала для нее Лаура Темплтон. Их отношения были как раз такими, о каких Кот мечтала, но которых не искала сама, таких, в каких она отчаянно нуждалась, но ничего не делала, чтобы их установить. Строго говоря, эти отношения стали возможны лишь благодаря живому темпераменту Лауры, ее настойчивости и бескорыстию, ее отзывчивому сердцу и способности любить, сокрушившим сдержанную осторожность Котай. А теперь Лаура была мертва.

Я твой ангел-хранитель.

Тогда, в комнате Лауры, под неподвижным взглядом Фрейда, Кот вставала а колени возле кровати и шептала своей скованной цепями подруге: «Я выведу тебя отсюда, я спасу тебя». Господи, как же больно вспоминать об этом.

«Я выеду тебя отсюда», — внутри Кот все сжалось от отвращения к себе.

«Я найду какое-нибудь оружие», — пообещала она Лауре, милой Лауре, которая самоотверженно молила ее только об одном — чтобы Кот бежала, спасала свою жизнь.

«Не умирай из-за меня», — сказала тогда Лаура.

А Кот обещала вернуться…

Ночная птица тоски и печали снова впорхнула в ее сердце, и Кот едва не поддалась соблазну укрыться в тени ее черных крыльев, отдаться на волю бессильной меланхолии, дарующей утешение и желанный покой, но вовремя сообразила, что горе явилось к ней лишь для того, чтобы выбить из седла унижение и стыд. Горюя, она не могла одновременно предаваться самоуничижению.

Я твой ангел-хранитель.

Пусть служащий на бензоколонке ни разу не выстрелил из своего револьвера, но она все равно обязана была его проверить. Надо было подумать обо всем, что могло случиться. Надо было предвидеть. Разумеется, она не могла знать, что именно убийца сделал с патронами, но убедиться в том, что револьвер заряжен, она была обязана.

Лаура часто говорила ей, что она уж очень строга к себе, и что она никогда не добьется полного освобождения, если будет слишком часто оглядываться назад и предаваться по этому поводу неумеренному самобичеванию. Но Лаура умерла.

Я твой ангел-хранитель.

Унижение проросло стыдом.

И если, чувствуя свое унижение, Кот почти не помнила о страхе, то стыд оказался еще более действенным лекарством. Кровь бросилась ей в лицо, жаркая волна разлилась по всему телу, и Кот позабыла о том, что руки и ноги ее скованы, что она находится в доме садиста-убийцы и что ни один человек в мире ее не хватится. Похоже, сама Немезида привела ее сюда.

И тут она услышала звук приближающихся шагов. Кот приподняла голову и открыла глаза. Убийца появился из двери бельевой. Видимо, он навещал свою пленницу. Не сказав ни слова и даже не бросив на Кот ни единого взгляда, словно ее тут не было, он подошел к холодильнику, достал упаковку яиц и поставил на столик возле раковины. Потом он разбил восемь яиц в миску и выбросил скорлупу в мусорное ведро. Миску он убрал в холодильник, а сам принялся очищать и мелко крошить бермудский лук.

К этому времени Кот не ела почти двенадцать часов; тем не менее, неожиданно проснувшийся голод испугал ее. Луковый запах показался ей самым замечательным запахом в мире, рот наполнился слюной, но Кот по-прежнему пыталась убедить себя в том, что после всех этих убийств и после того как она потеряла единственную близкую подругу, — думать о еде — кощунство.

Убийца тем временем ссыпал лук в пластиковый контейнер, плотно закрыл его крышкой и убрал в холодильник. Точно таким же образом он поступил с половиной головки сыра.

Кухонную работу он исполнял быстро, умело и, похоже, с удовольствием. Все у него выходило чисто и аккуратно, а перед каждой новой операцией он даже успевал помыть руки и вытереть их специальным ручным, не посудным полотенцем.

Наконец убийца подошел к обеденному столу и сел напротив нее — спокойный, самоуверенный, чуть-чуть похожим на студента колледжа своими брюками-докерсами и рубашкой из мягкой ткани.

К огромному удивлению и разочарованию Кот, стыд, который сжигал ее изнутри, на время отступил, а его место заняла странная смесь жгучего гнева и бессильного отчаяния.

— Итак, — сказал убийца, — я не сомневаюсь, что ты изрядно проголодалась, поэтому пока мы беседуем, я успею приготовить омлет и несколько тостов. Но чтобы заработать завтрак, ты должна будешь рассказать мне, кто ты такая, где ты спряталась на бензоколонке и почему оказалась здесь.

Кот удостоила его мрачным взглядом исподлобья.

— Не думаю, что тебе удастся меня переупрямить, — заметил убийца с улыбкой.

Кот согласилась бы скорее умереть, чем сказать ему что-то.

— Видишь ли, — начал убийца проникновенно, — я все равно тебя убью, просто я пока не знаю как. Может быть, на глазах Ариэль. Мертвых тел она повидала в достатке, это верно, но ей еще никогда не приходилось присутствовать при последнем вздохе, слышать последний крик и видеть разливающуюся повсюду кровь.

Кот пришлось сделать над собой усилие, чтобы не отвести взгляда, не показать слабости.

— Каким бы способом я ни решил с тобой разделаться, — продолжал убийца, — он может оказаться весьма болезненным, если ты станешь упрямиться и не расскажешь мне свою историю сама. Есть вещи, которые мне очень нравятся и которые можно проделывать с одинаковым успехом и до, и после смерти. Расскажи мне все, и я сделаю их с тобой после того, как ты умрешь.

Кот попыталась найти в его глазах хотя бы искру безумия, но безуспешно. Они оставались все такого же веселого голубого оттенка.

— Я жду.

— Ты просто грязный сукин сын.

Убийца опять улыбнулся:

— Вот уж никак не ожидал, что у тебя окажется такой скудный словарный запас.

— Я знаю, почему ты зашил тому парню рот и глаза, — выплюнула Кот.

— Ах, значит, ты таки заглянула в стенной шкаф!

— Ты изнасиловал его; прежде чем убить или во время убийства — это все равно. Ты зашил ему глаза, потому что он видел тебя, а рот зашил потому, что тебе было стыдно того, что ты делаешь, и ты боялся, что даже мертвый он сможет кому-то рассказать о тебе.

Нисколько не смутившись, убийца возразил:

— Я не занимался с ним сексом.

— Лжешь.

— Даже если бы ты была права, меня бы это нисколько не побеспокоило. Ты думаешь, я так прост и примитивен? Все мы в какой-то степени бисексуалы, разве ты не Узнала? Иногда я действительно испытываю влечение мужчинам, и с некоторыми я это себе позволяю. Это все — ощущения. Просто разные ощущения.

— Урод.

— Я знаю, чего ты пытаешься достичь, — дружелюбию проговорил убийца, слегка наклоняясь к Кот, — но у тебя ничего не выйдет. Ты надеешься оскорблениями вывести меня из себя, словно я какой-нибудь психопат, которые заводятся с пол-оборота. Ты думаешь, что стоит тебе подобрать словечко позаковыристее, нащупать мою слабую струнку — например, оскорбить мою мать или сказать какую-нибудь гадость о боге, — и я взорвусь, да? Ты надеешься, что в слепой ярости я убью тебя быстро, и тогда неприятности для тебя кончатся?

Кот поняла, что убийца совершенно прав; именно таким было ее намерение, хотя она сама еще этого не осознала. Чувство жестокого стыда, ощущение провала и бессилия повергли ее в отчаяние, о котором страшно было даже подумать. Теперь ее тошнило больше от себя, чем от него, и Кот мысленно задала себе вопрос, может быть, она просто такая же, как и ее мать — жалкая неудачница?

— Но я не псих, — сказал убийца.

— Тогда кто же ты?

— Я… считай меня любителем рискованных приключений. Или самым здравомыслящим человеком из всех, кого ты когда-либо встречала. — «Урод» подходит тебе гораздо больше.

Убийца снова наклонился вперед.

— Вот что: либо ты рассказываешь о себе все, что захочу узнать, либо я возьму нож и поработаю над твоим лицом. За каждый вопрос, на который ты не ответишь, я отрежу от тебя кусочек — мочку уха или кончик твоего прелестного носика. Разукрашу, как деревянного идола!..

Он произнес эти слова без тени угрозы в голосе, но Кот сразу поняла, что с него станется.

— Это развлечение может затянуться на весь день, — добавил он, — и ты сойдешь с ума от боли задолго до того, как умрешь.

— Хорошо.

— Хорошо — что? Будешь отвечать, или мне поискать нож?

— Буду отвечать.

— Умница.

Кот готова была умереть — если до этого дойдет, — но не страдать же напрасно!

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Шеперд. Котай Шеперд. К-о-т-а-й, — произнесла она по буквам.

— Ага, значит, это не шифрованное заклинание.

— Что именно?

— Странное имя.

— В самом деле?

— Не над пикировок, Котай. Продолжай.

— Хорошо. Только можно мне сначала попить, а то в горле пересохло?

Он подошел к раковине, налил стакан воды и бросил туда три кубика льда. Повернувшись, он понес было стакан к ней, но вдруг остановился:

— Может быть, добавить дольку лимона?

Кот знала, что он не шутит. Вернувшись домой после удачной охоты, он снова примерял на себя личину нормального человека, преображаясь из свирепого и безжалостного хищника в скромного бухгалтера, агента по торговле недвижимостью, неприметного автомеханика или бог знает кого еще. Словом, возвращался к своей мирной профессии. Многие психопаты умели перевоплощаться гораздо убедительнее, чем самые лучшие в мире актеры; очевидно, и этот человек тоже принадлежал к таким, хотя после оргии кровавых убийств ему требовалось некоторое время, чтобы адаптироваться к обыденной жизни, вновь приобрести светский лоск и припомнить соответствующие социальные традиции.

— Нет, спасибо, — машинально откликнулась на его предложение Кот.

— Это не составит никакого труда, — любезно уверил он ее.

— Только воды, пожалуйста.

Прежде чем поставить стакан на стол, убийца подложил под него окаймленную пробкой керамическую подставку. Потом он снова опустился на стул напротив нее.

Кот вовсе не улыбалось пить из стакана, поданного его рукой, но она действительно очень хотела пить, и организм ее страдал от обезвоживания. Горло саднило, а язык стал шершавым.

Из-за наручников, Кот взяла стакан обеими руками.

Она чувствовала, что убийца внимательно наблюдает за ней, выискивая признаки страха.

Но она сумела донести стакан до губ, не расплескав воды, и не застучала зубами о стекло.

И Кот действительно больше не боялась его, во всяком случае — сейчас, хотя и не могла ручаться, что эта уверенность останется с ней до самого конца. Пожалуй, попозже страх все-таки придет; пока же мир ее внутренних чувств напоминал тусклую соляную пустыню под скучными серыми облаками, в которой царят уныние И одиночество, и лишь над дальним горизонтом поблескивают неяркие зарницы.

Она отпила половину воды и поставила стакан обратно на подставку.

— Когда я вошел, ты сидела, сложив перед собой руки и опустив на них голову, — начал убийца. — Ты молилась?

Кот обдумала вопрос.

— Нет.

— Лгать бессмысленно. Особенно мне.

— Я не обманываю. Я действительно не молилась тогда.

— Но иногда ты молишься?

— Иногда.

— Бог в страхе.

Кот ждала продолжения.

— Бог в страхе, — повторил он. — Эти слова можно сложить из букв, составляющих мое имя.

— Понимаю.

— Меч дракона.

— Из букв твоего имени… — задумчиво проговорила Кот.

— Да. И еще… Горн гнева.

— Интересная игра.

— Имена всегда интересны. Например твое имя — пассивное. Оно напоминает название страны — Китай. Что касается фамилии, то в ней есть что-то пасторально-буколическое[15]. Когда я думаю о твоем имени, мне представляется китайский крестьянин в окружении овечек на солнечном склоне горы… или лукавый Христос, обращающий варваров. — Он улыбнулся, явно довольный своей шуткой. — Но твое имя тебе не подходит. Смиренной тебя не назовешь.

— Я была смиренной, — ответила Кот. — Большую часть своей жизни.

— В самом деле? Прошлой ночью ты проявила себя совершенно с другой стороны.

— Это был до прошлой ночи, — уточнила Кот.

— Зато мое имя, — хвастливо прибавил убийца, — действительно очень мощное и сильное. Крейбенст Чангдомур Вехс. Как будто от слова «край». А Вехс… если немного потянуть согласные, оно напоминает шипение змеи.

— Демон, — подсказала Кот.

— Совершенно верно! — Он почти обрадовался. — Демон тоже есть в моем имени.

— Гнев.

Убийца открыто улыбнулся готовности, с какой Кот подхватила его игру.

— У тебя здорово получается, — похвалил он. — Особенно если учесть, что у тебя нет ручки и бумаги.

«Урод», — мысленно добавила Кот, а вслух сказала:

— Ковчег. Это слово тоже можно составить из букв твоего имени.

— Ну, это совсем просто. И еще — смегма. Ковчег и смегма, женское и мужское. Попробуй состряпать из этого еще одно оскорбление, Котай Шеперд.

Вместо ответа Кот взяла стакан и допила оставшуюся воду. От прикосновения к кубикам льда передние зубы несильно заныли.

— А теперь, когда ты промочила горлышко, расскажи мне о себе все. И помни: хоть слово лжи, и я изукрашу твое милое личико.

И Кот выложила ему все, начиная с момента, когда сидя в гостевой комнате усадьбы Темплтонов услышала вскрик. Она рассказывала все это ровным, монотонным голосом, но не по расчету, а потому, что никак иначе отчего-то говорить не могла. Несколько раз Кот пыталась говорить выразительно, стараясь интонационно выделить какие-то важные места, но у нее ничего не вышло.

Звук собственного голоса, равнодушно повествующего о событиях прошлой ночи, испугал ее почище, чем личность Крейбенста Чангдомура Вехса. Слова приходили к ней обыденно и легко, словно она слышала чью-то чужую речь, моментально воспроизводя ее своими связками и языком, но голос, который вырывался у нее из гортани, был голосом человека побежденного, сдавшегося на милость обстоятельств.

Она пыталась уверить себя, что еще не все потеряно, что она еще не проиграла, и что надежда еще есть, но это прозвучало как-то не слишком убедительно.

Несмотря на бедность и невыразительность ее интонаций, Вехс слушал ее рассказ как завороженный. Поначалу он сидел расслабившись, откинувшись на спинку стула, однако к тому моменту, когда Кот закончила, он уже наклонился вперед, упираясь в столешницу обеими руками.

Несколько раз убийца прерывал ее, задавая вопросы, а потом некоторое время задумчиво молчал.

Поднять на него взгляд Кот не могла. Сложив руки на столе, она закрыла глаза и снова опустила голову на сдвинутые большие пальцы — точно так же, как она сидела до того мгновения, когда Вехс появился из бельевой.

Прошло несколько минут, и она услышала, как убийца отодвинулся от стола и поднялся. Отойдя в сторону, он зазвенел посудой, как заправский повар, колдующий у себя на кухне.

Кот почувствовал запах разогретого в сковороде масла, потом зашкворчал жареный лук.

За рассказом Кот позабыла о голоде, но аппетит вернулся к ней вместе с ароматом еды.

В конце концов Вехс сказал:

— Удивительно, как это я не почуял тебя еще у Темплтонов.

— А ты можешь? — спросила Кот, не поднимая головы. — Можешь найти человека по запаху, как собака?

— Как правило, да, — отозвался он совершенно серьезно, пропустив оскорбление мимо ушей. — Кроме того, не могла же ты передвигаться совершенно беззвучно. Не настолько беззвучно. Я должен был бы расслышать хотя вы твое дыхание.

По донесшимся до нее звукам Кот поняла, что он взбивает яйца венчиком.

Запахло поджаренным хлебом.

— В тишине дома, где нет никого, кроме мертвых, твои передвижения должны были вызвать сотрясения воздуха, которые я почувствовал бы шеей, волосками на своих руках. Каждое твое движение должно было вызвать бросающиеся в глаза изменение фактуры пространства. Когда я проходил по тем местам, где ты только что была, я обязан был почувствовать, что воздух кем-то потревожен.

Он был совершенно безумен. Снаружи Вехс выглядел очень аккуратно и мило в своей мягкой рубашечке, — весь такой голубоглазый, с зачесанными назад короткими густыми волосами и с родинкой на щеке, — но прыщавый и изъеденный язвами внутри.

— Мои чувства, видишь ли, это весьма тонкий инструмент.

Вехс пустил воду в раковине. Кот не нужно было смотреть; она и так знала, что убийца отмывает венчик. Уж конечно, он не бросит его грязным.

— Мои органы чувств обострились потому, — продолжал он, — что я весь отдался ощущениям. Восприятие, чувственный опыт — вот моя религия, если прибегнуть к высокому штилю.

На сковороде зашкворчало вдвое громче, и к аромату подрумянивающегося лука добавился какой-то новый запах.

— Но ты для меня была все равно что невидима, — продолжал он. — Как дух. Что в тебе такого особенного?

— Если бы я была особенная, — с горечью пробормотала Кот в стол, — разве сидела бы я сейчас в наручниках?

И хотя она, собственно, обращалась не к нему и не думала, что Вехс услышит ее за шипением лука и масла, он откликнулся:

— Пожалуй, ты права.

Только когда убийца поставил перед ней тарелку, Кот подняла голову и разжала руки.

— Я мог бы заставить тебя есть руками, но, пожалуй, я все-таки дам тебе вилку, — сказал Вехс. — Мне кажется, ты понимаешь всю бессмысленность попыток воткнуть ее мне в глаз.

Кот кивнула.

— Вот и умница.

На тарелке перед ней лежал сочный кусок омлета с плавленым чеддером и жареным луком. Сверху он был украшен тремя ломтиками свежего помидора и мелко нарезанной петрушкой. Шедевр обрамляли разрезанные по диагонали подрумяненные тосты.

Вехс снова наполнил водой ее стакан и бросил в него два кубика льда.

Как ни странно, Кот, которая совсем недавно умирала от голода, едва могла смотреть на еду. Она знала, что должна поесть, чтобы сохранить хоть какие-то силы, поэтому она поддела вилкой омлет и отщипнула кусочек хлеба, однако съесть все, что он ей дал, вряд ли бы смогла.

Вехс ел свой омлет с аппетитом, но не чавкал и не ронял изо рта крошек. Его поведение за столом было выше всяких похвал; даже в этих обстоятельствах он не забывал пользоваться салфеткой, часто промокая губы.

Кот же все больше погружалась в уныние, и чем явственнее Вехс наслаждался своим завтраком, тем сильнее ее собственная еда напоминала вкусом золу.

— Ты была бы весьма привлекательной особой, если бы не пыль, пот и грязь, — сказал он. — Твои волосы перепутались и свалялись от дождя. Даже больше чем привлекательной, так мне кажется. Под этой грязью скрывается настоящая милашка. Может быть, попозже я тебя выкупаю.

Котай Шеперд, живая и невредимая…

Немного помолчав, Вехс неожиданно сказал:

— Живая и невредимая…

Кот чуть было не вздрогнула. Она знала, что не произносила этого вслух.

— Живая и невредимая… — повторил он. — Ты это бормотала, когда спускалась в подвал к Ариэль?

Кот уставилась на него во все глаза.

— Так или нет?

— Да, — выдавила наконец Кот.

— Я долго думал об этом, — проговорил Вехс. — Я слышал, как ты назвала свое имя, а потом произнесла эти два слова. Для меня это не имело никакого смысла, поскольку тогда я еще не знал, что тебя зовут Котай Шеперд.

Кот отвернулась от него и поглядела за окно. По двору кругами носился доберман.

— Это была молитва? — спросил Вехс.

Кот чувствовала себя настолько потерянной и отчаявшейся, что ей казалось, будто ничто не в силах напугать ее сильнее, однако она ошиблась. Потрясающая интуиция Вехса вселяла леденящий ужас, а почему — она и сама не смогла бы ответить.

Она отвернулась от окна и встретилась взглядом с глазами Вехса. На мгновение она увидела промелькнувшего в их глубине зверя, угрюмого, безжалостного.

— Это была молитва? — снова спросил он.

— Да.

— Скажи, в глубине души… в самой ее глубине, веришь ли ты, что бог действительно существует? Только будь правдивой, Котай, и не только со мной, но и с собой.

Когда-то — совсем еще недавно — она была настолько уверена во всем, во что верила, что могла без колебаний ответить «да». Теперь же она молчала.

— Даже если бог существует, — сказал Вехс, — знает ли он о том, что существуешь ты?

Котай съела еще кусочек омлета. Вкус был совершенно отвратительный. Масло, яйца, сыр, все это слиплось во рту, превратилось в какой-то глинистый комок, который она с трудом сумела проглотить.

Потом она положила вилку в знак того, что закончила, хотя на самом деле, она съела едва ли третью часть своего омлета.

Вехс прикончил свой завтрак и запил его большой чашкой кофе. Кот он его не предложил, видимо опасаясь, что она попытается плеснуть кипятком ему в лицо.

— Что-то ты скисла, — заметил Вехс. Кот не ответила.

— Переживаешь, что проиграла? Подвела бедняжку Ариэль, себя и своего бога, который то ли существует, то ли нет?

— Что ты со мной сделаешь? — глухо спросил Кот. На самом деле она хотела спросить: «Зачем подвергать меня допросу? Почему бы не убить меня сразу и покончить с этим?»

— Я еще не решил, — небрежным тоном откликнулся Вехс. — Что-нибудь этакое, можешь не сомневаться. Я чувствую, что ты — особенная штучка, что бы ты там ни утверждала. Чем бы мы с тобой ни занимались, это должно быть… со страстью.

Кот закрыла глаза и подумала, сумеете ли она снова найти свою Нарнию после стольких лет.

— На твой вопрос я пока ответить не могу, — продолжал убийца, — зато охотно поделюсь своими планами относительно Ариэль. Хочешь послушать?

…Нет, наверное, она стала слишком старой, чтобы верить во что-либо, особенно в волшебные платяные шкафы…

Голос Вехса вторгся в серую пустоту внутри нее, словно он жил не только в реальном мире, но и в самой Кот:

— Я задал тебе вопрос, Котай. Помнишь, о чем мы с тобой договорились? Ты можешь либо ответить, либо я распишусь на твоем личике. Так хочешь послушать, что я намерен сделать с Ариэль?

— Мне кажется, я догадываюсь.

— Безусловно, но всего ты знать не можешь. Во-первых, секс. Это очевидно, поскольку она — лакомый кусочек. Пока я не тронул ее, но обязательно сделаю это. Я уверен, что она девственница. Во всяком случае в те времена, пока она еще говорила, она сказала, что с этим у нее все в порядке, а она вовсе не похожа на лгунью.

…А может быть Дикий Лес за Рекой действительно существует, и там все еще живут Крысенок, Крот и мистер Бэрсук, колышутся под солнцем густые зеленые ветви, и Пан сидит в прохладной тени и играет на своей свирели?

— И еще я хочу услышать, как она плачет, хочу почувствовать прозрачность ее детских слез, хочу осязать изысканную фактуру ее криков, обонять их беспримесную чистоту и попробовать на вкус ее страх. Так бывает всегда. Всегда.

Но ни веселая речка, ни Дикий Лес не возникли, как ни старалась Кот их себе представить. Должно быть Крысенок, Крот, мистер Бэрсук и мистер Жаббс навсегда канули в вечность, попав в объятия ненавистной смерти, Которая в конце концов настигает даже сказочных героев. Осознание этого заставило Кот почувствовать такую же сильную печаль, которую причинили ей гибель Лауры в все остальные события. То же самое вскоре случится с ней.

— Время от времени, — сказал Вехс, — я привожу кого-то из своих гостей в подвальную комнату. Да-да, именно за этим…

Кот не желала больше слышать его. Она хотела заткнуть уши, но в наручниках это было невозможно. Кроме того, если бы она попыталась это сделать, убийца наверняка приковал бы ей запястья к лодыжкам — он очень хотел, чтобы она слушала.

— Самые глубокие, самые сильные ощущения в своей жизни, я изведал в этой комнате. И это был не секс, не пытки и не нож — все это происходит потом, да это не главное. Сначала я должен сломать свою добычу, и это дает мне самые сильные ощущения и позволяет утолить страсть.

Сердце Кот сжалось в груди так сильно, что она едва могла дышать.

— В первые два-три дня, — продолжал Вехс, — все мои гости думают, что сойдут с ума от страха, но они ошибаются. Как правило, чтобы свести человека с ума — полностью, необратимо, — требуется гораздо больше времени. Ариэль — моя седьмая пленница, а все предыдущие оставались в своем уме неделями. Одна из них, правда, сломалась на восемнадцатый день, зато три других женщины продержались по два месяца каждая.

Кот оставила свои попытки скрыться в густой чаще Дикого Леса и поглядела на Вехса через стол.

— Психологическая пытка намного интереснее и сложнее, чем физические мучения, хотя и последние, бесспорно, способны доставить массу удовольствия, — заявил Вехс, — Мозг сопротивляется гораздо упорнее, чем тело, и сломать его значительно приятнее. Когда разум сдается, я слышу треск — такой же, как треск ломающейся кости. Ты даже не можешь себе представить, как волшебно сладок этот звук!..