Очарованный кровью Кунц Дин
Она дергалась и рвалась до тех пор, пока мускулы на руках не затряслись от неимоверного напряжения.
Нажимай.
Кот захрипела от напряжения и разочарования, чувствуя, как раскаленные иглы боли впиваются в затылок, шею, плечи и руки.
Жми давай!
Она вложила все что можно в новое титаническое усилие и так стиснула зубы, что челюстные мышцы свело судорогой. Она налегала на цепь и тянула ее до тех пор, пока не почувствовала, что вздувшиеся на горле и на висках артерии вот-вот лопнут, и не увидела перед глазами бешено вращающиеся шестеренки серебристо-белого огненно-красного цветов. Но ее усилия не были вознаграждены. Спицы в спинке стула оказались на удивление толстыми и прочными, но и соединены они были надежно.
Сердце Кот стучало оглушительно громко, отчасти из-за напряженной борьбы, отчасти потому, что она вся буквально кипела от восхитительного предвкушения близкой свободы. Это было безумно, безумно, безумно глупо — она же все еще была скована цепями и наручниками и не сумела пока ни йоту приблизиться к тому, чтобы разорвать оковы, — однако отчего-то Кот чувствовала себя так, словно она уже освободилась и ожидала только того, чтобы реальность догнала ощущение и чтобы свобода, которой она для себя желала, скорее стала явью.
Некоторое время она сидела спокойно, думая и пытаясь отдышаться.
На лбу ее выступил пот.
Она решила на время оставить стул в покое. Чтобы избавиться от него, ей нужно было иметь возможность вставать и ходить. Пока она не справится со столом, об этом нечего и думать.
Но она не могла наклониться вперед, чтобы дотянуться до гайки карабина, с помощью которого длинная цепь, огибавшая стол и ножки стула, была прикреплена к более короткой цепи, соединявшей ее скованные лодыжки. Если бы не это, она уже давно освободила бы ноги от обоих предметов обстановки.
Сумей она опрокинуть стол, длинная цепь соскользнула бы с основания тумбы. Или не соскользнула бы? Темнота мешала Кот рассмотреть, как Вехс все это устроил, и выйдет ли что-нибудь путное из ее плана. Оставалось только надеяться, что ее гениальная идея сработает.
К несчастью стул, на котором сидел Вехс, стоял глубоко под столом прямо напротив нее и мешал осуществлению этого замысла. Чтобы стол упал, надо было каким-то образом убрать с его дороги стул, однако Кот никак не удавалось протянуть ноги достаточно далеко, чтобы оттолкнуть его пинком — ей мешали наручники и широкая центральная тумба похожая на бочку. Цепи не позволяли Кот даже выпрямиться и привстать настолько, чтобы перегнуться столешницу и попробовать повалить стул руками.
В конце концов она не придумала ничего лучшего, чем попытаться сдвинуться назад, отталкиваясь от пола ногами и таща за собой стол. Если ей удастся отодвинуться хотя бы на некоторое расстояние, второй стул не будет препятствовать ее попыткам опрокинуть стол.
Не долго думая, Кот уперлась пятками в пол и напрягла ноги, однако стол оказался настолько тяжелым и неподатливым, что она подумала, уж не лежит ли в центральной тумбе мешок с песком, который в обычных условиях придавал бы ему большую устойчивость. Иного выхода, она, однако, не видела, и потому еще сильнее уперлась ногами. Наконец стол заскрипел и поддался, продвинувшись по виниловой плитке на несколько жалких дюймов. На столе зазвенел о тарелку с сандвичами стакан с водой.
Задача оказалась гораздо труднее, чем Кот ожидала. Порой ей даже начинало казаться, что она могла бы выступать в одном из тех дурацких телевизионных шоу, где участники, демонстрируя свою силу, тянут зубами груженый железнодорожный вагон. Тем не менее, стол постепенно уступал ее усилиям, и через пару минут — сделав два перерыва, чтобы перевести дух — Кот уже начала беспокоиться, что сейчас упрется в стену между кухней и бельевой, а в то время как ей необходимо было оставить для маневров хотя бы небольшое пространство. В темноте Кот было довольно трудно оценить свои достижения, но она решила, что протащила стол фута на три — вполне достаточно для того, чтобы стул Вехса не мешал его повалить.
Стараясь щадить свой пострадавший указательный палец, Кот уперлась снизу в столешницу и попробовала приподнять. Стол явно весил намного больше нее — круглый верх его был сделан из двухдюймовой сосцы, тумба тоже была набрана из толстых досок и стянута железными обручами, а внутри нее лежал какой-то дополнительный груз. К тому же Кот не могла встать, и это не позволяло ей использовать всю свою силу. Наконец она почувствовала, что край бочки приподнимается — сначала на дюйм, потом на два. Стакан опрокинулся, покатился под уклон, разбрызгивая воду, упал на пол и разбился. Тарелка с бутербродами тоже поехала по столешнице, и Кот, чувствуя что ее план срабатывает, прошипела сквозь стиснутые зубы торжествующе: «ага!», но она недооценила вес стола и не рассчитала своих сил, и уже в следующее мгновение ей пришлось отступить. Стол с грохотом встал на прежнее место.
Кот несколько раз согнула и разогнула ноющие мышцы, набрала в грудь побольше воздуха и снова пошла в атаку. Она расставила ноги настолько широко, насколько позволяли цепи, и уперлась ладонями в нижнюю поверхность столешницы, зацепившись большими пальцами за ее скругленный край. На этот раз она напрягла не только руки, но и ноги, и, налегая на стол, попыталась одновременно подняться. Каждый дюйм подъема давался ей огромным трудом и напряжением всех мышц, зато стол наклонялся все сильнее и сильнее. Цепи не позволяли Кот выпрямиться полностью или хотя бы наполовину, поэтому в конце концов она оказалась стоящей в крайне неудобной и напряженной позе, задыхаясь под тяжестью стола. Колени и бедра дрожали от напряжения, однако стол уступал, поднимаясь все выше и выше, поскольку каждый выигранный дюйм увеличивал рычаг.
Тарелка с сандвичами и пакет картофельных чипсов снова заскользили по столу и свалились. Жареный картофель рассыпался по полу с неприятным шуршанием, похожим на шорох десятков крысиных лапок.
Боль в шее стала сокрушительной, а в правую ключицу будто вворачивали длинный шуруп. Но боль не могла остановить ее; напротив, она подстегивала Кот. Чем непереносимее становились болевые ощущения, тем лучше Кот представляла себя на месте Лауры, на месте остальных Темплтонов, распятого в стенном шкафу молодого человека, служащих с автозаправочной станции и всех тех людей, чьи могилы, возможно, находились совсем неподалеку, на лугу перед домом. И чем больше она идентифицировала себя с ними, тем сильнее ей хотелось, чтобы на Крейбенста Вехса обрушилась лавина нечеловеческих страданий. Видимо, в эти минуты Кот посетило ветхозаветное настроение, поскольку она была отнюдь не расположена немедленно подставить другую щеку. Она желала видеть, как Вехс будет корчиться на дыбе, слышать, как трещат выворачивающиеся из суставов кости и лопаются сухожилия. Меньше всего ей хотелось, чтобы он попал в специальное отделение психиатрической лечебницы для спятивших убийц, где его поселят в отдельной палате с телевизором, будут исследовать, лечить, давать советы как наилучшим образом поднять свою самооценку, пичкать разнообразными препаратами, кормить ужином с индейкой перед рождеством. Вместо того, чтобы передать Вехса в милосердные руки психиатров и социальных работников, Кот хотела бы препоручить его воображаемому палачу и посмотреть, как долго этот грязный, вонючий сукин сын останется верен своей теории насчет того, что каждое ощущение является по сути нейтральным и что каждый опыт сам по себе стоит того, чтобы его пережить. Это жгучее желание, выкристаллизовавшееся из ее боли, было, конечно, не слишком благородным, но зато — чистым и искренним; как высокооктановое топливо, оно с силой сгорало в ее сердце, не давая ему остановиться и замереть.
Ближний край бочки-тумбы тем временем оторвался от пола примерно фута на три, то есть почти на столько же, на сколько она сумела приподнять его в прошлый раз. Кот ничего этого не видела и могла только строить предположения, однако у нее оставалось еще довольно много пороха в пороховницах. Согнувшись, словно проклятый богом горбатый тролль, она толкала стол до боли в коленях, налегала на него до судорог в мышцах, до дрожи в бедрах, а ее ягодичные мышцы сжимались с такой силой, с какой кулак политика стискивает крупную взятку наличными. Одновременно она, подбадривая себя, вслух разговаривали со столом, как будто он был живым:
— Ну давай же, давай, двигайся, ты, дерьмо собачье! Двигайся, сволочь, сукин сын, выше, выше! Пошел! Пошел, болт тебе в глаз!..
Перед ее мысленным взором промелькнул довольно любопытный образ: Котай Шеперд в костюме ковбоя опрокидывает карточный столик прямо на профессионального салунного шулера. Картинка была в точности как в кино; вся разница заключалась в том, что Кот претворяла ее в жизнь не в таком быстром темпе, двигаясь медленно, и трудно, будто под водой.
Между тем стул, остававшийся на месте даже после того как обтянутый джинсами зад Кот расстался с его сиденьем, оторвался от пола и повис на цепи, пропущенной через его спинку, ибо руки Кот поднимались все выше. В какой-то момент оказалось, что Кот поднимает не только стол, но и стул, причем последний располагался почти что у нее на спине, давя на бедра жестким передним краем сиденья и болезненно упираясь верхней кромкой спинки чуть ниже лопаток. Но этим его воздействие, увы, не ограничивалось: вскоре стул превратился в хомут, пригибающий Кот к земле и мешающий ей поднимать стол выше.
Кот как можно теснее прижалась к краю столешницы, Выиграв таким образом немного необходимого ей пространства, и приподняла свою согбенную спину сначала еще на дюйм, потом еще. Чувствуя, что силы ее подходят к концу, она принялась ритмично и громко выкрикивать: «раз! р-раз! рр-раз!», понемногу раскачивая стол. Лицо ее заблестело от испарины, пот разъедал глаза, но в кухне Все равно было темно, и Кот не могла видеть, что она уже сделала и что ей еще предстоит. Жгучая боль в глазах не беспокоила ее; в любом случае она не могла быть долгой. Кот боялась другого: что от напряжения лопнет артерия, или что тромб оторвется от стенки сосуда, и ток крови загонит его прямо в мозг.
Вместе с этими опасениями к ней, впервые за последние несколько часов вернулся Большой страх, поскольку, даже сражаясь со столом, она не могла не думать о том, что и как будет проделывать с ней Крейбенст Вехс, когда вернется и обнаружит ее лежащей на полу, ничего не соображающей после апоплексического удара и невнятно что-то бормочущей. Если ее мозг превратится в пудинг, она уже не будет для него любопытной игрушкой-головоломкой, а станет просто куском мяса, неспособным доставить ему максимум удовольствия во время пытки. Тогда Вехс, возможно, вернется к грубым забавам своего детства: вытащит ее на задний двор, обольет бензином и подожжет, чтобы полюбоваться, как, очумев от боли, она будет судорожными рывками ползать по кругу, упираясь в землю обожженными, изуродованными конечностями.
Стол упал на бок с такой силой, что в буфете зазвенела посуда, а оконное стекло мелко задребезжало.
Кот была так удивлена своей внезапной победой, что даже не закричала от радости, хотя именно к этому результату она стремилась. Облокотившись на круглую столешницу поверженного стола, она некоторое время жадно хватала ртом воздух.
Когда полминуты спустя Кот попыталась сдвинуться с места, она обнаружила, что цепь, туго обмотанная вокруг тумбы стола, по-прежнему ее не пускает. Кот попыталась высвободить ее. Безуспешно. Тогда она опустилась на четвереньки и, со стулом на спине, заползла под опрокинутый стол, будто это был огромный зонтик от солнца на каком-нибудь фешенебельном пляже. Там она ощупала основание бочки и поняла, что работа еще не кончена.
Стол валялся на боку, словно гриб с большой шляпкой. Из-за неудобного положения, в котором она пребывала, Кот не сумела перевернуть его вверх ногами, поэтому тумба все еще упиралась в пол нижним краем. Цепь застряла между полом и кромкой ее утопленного основания.
Кот кое-как встала с четверенек, но из-за стула осталась в каком-то дурацком полусогнутом положений.
Обеими руками взявшись за край бочки, она собралась с силами и попробовала приподнять тумбу.
При этом она очень старалась, чтобы ее раненый палец не принимал участия в работе, но потные ладони соскользнули с крашеного железного обода, и Кот ударилась кончиками пальцев правой руки о грубое дно тумбы. Боль, вспыхнувшая в ее распухшем пальце, была такой сильной, что Кот невольно вскрикнула, оглушенная и ослепленная ею.
Некоторое время она стояла, скрючившись над тумбой и прижимая раненую руку к груди. Наконец боль слегка улеглась, и Кот, осторожно вытерев о джинсы влажные ладони, снова зацепилась пальцами за закраину тумбы. Чуть помедлив, она вдохнула побольше воздуха и приподняла основание тумбы сначала на полдюйма над полом, потом на дюйм. Левой ногой Кот наподдавала звякающую цепь до тех пор, пока — как ей казалось — она не освободилась, а затем снова уронила тумбу на пол.
После этого она уже беспрепятственно отъехала вместе со стулом на значительное расстояние. Ничто больше не приковывало ее к столу, стальная цепь с лязгом тащилась по полу.
В конце концов ее стул наткнулся на стену, отделявшую кухню от бельевой. Тогда Кот оторвала его от пола и, обогнув стол, засеменила к окну, которое в окружающем мраке представлялось ей едва различимым серым прямоугольником. Темнота, царившая снаружи, была лишь ненамного светлее темноты кухни.
Хотя Кот оставалось еще далеко до настоящей свободы — и еще дальше до настоящей безопасности, — она испытывала небывалый подъем и гордость, поскольку все-таки сделала хоть что-то. Головная боль, похожая на морские приливы и отливы, продолжала стучаться маленькими, но злыми волнами в лоб и правый висок, шею ломило, а распухший указательный палец уже давно превратился в суверенное королевство страданий. Кот была в толстых носках, однако ей все равно казалось, что ножные кандалы успели до крови содрать ей кожу на лодыжках, а левое запястье, на котором при попытке выломать спицы из спинки стула она содрала кожу, немилосердно щипало от пота. Суставы ныли, натруженные мускулы горели от перенапряжения, а сквозь левый бок словно протягивали иглу, заправленную раскаленной проволокой, но Кот все равно ухмылялась радостно и победоносно.
Оказавшись возле окна, она опустила стул на пол и села.
Когда лихорадочное сердцебиение немного утихло, Кот прислонилась спиной к подушечке, и, все еще тяжело дыша, неожиданно для себя самой рассмеялась. Мелодичный, какой-то девчоночий смех вырвался у нее из груди, перемежаемый хихиканьем, вызванным отчасти радостью, отчасти — нервной разрядкой.
Отсмеявшись, Котай вытерла залитые потом глаза сначала одним рукавом своего хлопчатобумажного свитера, потом другим. Наручники на запястьях сильно мешали ей, но она все равно ухитрилась отбросить со лба свои короткие темные волосы, которые напитались потом и падали на него влажными острыми прядками.
Выпустив из себя весь заряд смеха, Кот краешком глаза уловила какое-то движение за окном и повернулась в ту сторону, радостно подумав: «Вапити вернулся».
Из окна на нее пристально смотрел доберман.
В разрывах туч сверкало несколько звезд, но луна еще не показалась, и пес казался мазутно-черным. Несмотря на это, Кот видела его довольно отчетливо, поскольку остроконечная морда зверя — черная с рыжими подпалинами — была всего в нескольких дюймах от ее лица, и между ними не было ничего, кроме стекла. Взгляд добермана казался холодным и безжалостным, сравнимым разве что со взглядом акулы, которая смотрит на жертву неподвижными, стеклянными и совершенно равнодушными глазами. Неожиданно пес с интересом прижался мокрым носом к окну.
Протяжный вой, слышимый даже сквозь стекло, вырвался из пасти добермана; это был не испуганный скулеж и не требование внимания или ласки — это был свирепый вой, прекрасно сочетавшийся с горевшим в глазах зверя стремлением нападать.
Кот сразу расхотелось смеяться.
Доберман отпрянул от окна и пропал в темноте.
Кот слышала, как стучат его лапы по доскам крыльца, пока пес топтался у запертой двери, то соскакивая на землю, то снова возвращаясь. Теперь к высокому, протяжному вою добавилось негромкое сварливое урчание.
Потом пес снова показался в окне; уперевшись передними лапами в переплет рамы, он оказался почти на одном уровне с Кот. Увидев ее, доберман слегка сморщил нос и оскалился, обнажая влажно блестевшие клыки, но не залаял и не зарычал.
Должно быть, звон разбитого стакана и грохот опрокидываемого стола были слышны и на заднем дворе, они-то и привлекли внимание оказавшегося поблизости пса. А может быть, он уже давно стоит под окном, прислушиваясь к тому, как Кот проклинает свои цепи и кряхтит, сражаясь с тяжелой мебелью. И конечно, он слышал ее смех. Кот знала, что зрение у собак не очень острое, поэтому доберман вряд ли видел что-либо, кроме ее лица, и мог только догадываться о небольшом разгроме, который она учинила на кухне Вехса. Зато они обладали феноменально острым чутьем, так что, возможно, черная бестия уловила запах ее торжества даже сквозь стекло окна — уловила и насторожилась.
Окно, возле которого сидела все еще прикованная к стулу Кот, имело около четырех футов в высоту и шести в ширину, и состояло из двух раздвижных половинок. Навряд ли такое окно было предусмотрено с самого начала; скорее всего, оно было сделано во время сравнительно недавней модернизации дома, следы которой Кот успела заметить. Каждая из половинок была достаточно широкой, чтобы возбужденный доберман мог Дорваться внутрь, разбив в прыжке стекло, и Кот подумала, что чувствовала бы себя в большей безопасности, если бы окно состояло из нескольких секций поменьше, вставленных в крепкую деревянную раму. Но чего не было — того не было… Конечно, Кот попыталась успокоить себя рассуждениями о том, что псы были выдрессированы охранять участок, а не штурмовать дом, но оскаленные зубы добермана, походившие в ночном мраке на серовато-белый жемчуг, сверкали что-то чересчур близко.
Эта широкая, но совсем не веселая усмешка, почему-то мешала ей успокоиться.
Опасаясь сделать что-нибудь такое, что могло бы спровоцировать бестию на решительные действия, Кот выждала, пока доберман снова убрался из окна, и наклонившись, подобрала длинную цепь, чтобы ненароком на нее не наступить. Прислушиваясь к тому, как пес топает за дверью и скребет лапами по крыльцу, она встала, приняв позу, вполне достойную Румпельтилцхена[16]. В таком положении она обошла всю кухню, держась стен и отыскивая дорогу на ощупь — насколько это было возможно при двух скованных руках, в одной из которых она продолжала удерживать звякающую цепь. По пути Кот старательно шаркала ногами — больше, чем вынуждали ее оковы, — опасаясь наступить на осколки стакана и надеясь отшвырнуть их в сторону.
Оказавшись у дверей из кухни в гостиную, Кот нашарила на стене выключатель, но долго не решалась его повернуть. Оглянувшись через плечо, она снова увидела у окна бдительного добермана и пожалела, что не может остаться в темноте.
Но ей нужно было обыскать все кухонные ящики, поэтому свет она все-таки включила. При этом пес за окном вздрогнул и чуть присел, слегка прижав уши, но тотчас снова навострил их, нашел Кот взглядом и больше не выпускал.
Твердо решив не обращать на него внимания, Кот наклонилась вперед насколько позволяли ей путы и стул на спине, и попыталась дотянуться до карабина, который соединял ее ножные кандалы с самой длинной цепью, некогда приковывавшей ее к тумбе стола и все еще захлестнутой за поперечины стула, однако и теперь — после того как ей удалось освободиться от стола — она не смогла даже дотронуться до запорной гайки.
Оставив безнадежные попытки, Кот повторила свой путь по периметру помещения, на ходу выдвигая один за другим ящики кухонной мебели и исследуя их содержимое. У телефонной розетки на стене она ненадолго замешкалась, не испытывая ничего, кроме разочарования. Если Крейбенст Вехс вел какую-то другую жизнь, в которой не было места его «рискованным приключениям», а была обычная работа и обычные отношения с сослуживцами и приятелями, значит у него мог быть и телефонный номер; следовательно, эта розетка не являлась мертвой, никуда не подключенной декорацией, позабытой прежними жильцами. Просто убийца спрятал куда-то аппарат.
Для преступника-психопата, легко приходящего в ярость и на определенном уровне теряющего контроль над собой, Крейбенст Вехс был удивительно аккуратным и методичным во всем, что касалось безопасности его собственной мускулистой задницы. Вестник хаоса, не оставляющий камня на камне от чужих жизней, он содержал свои собственные дела в идеальном порядке и не допускал ошибок.
На всякий случай Кот отворила несколько посудных шкафчиков и заглянула в буфет, но не обнаружила ничего, кроме тарелок, блюдец, чашек, горшочков, сковородок и стаканов. Слабая надежда найти телефон, вспыхнувшая при виде розетки, погасла так же быстро, как и вспыхнула; уж если Вехс дал себе труд отсоединить аппарат от сети, то он, скорее всего, не стал бы прятать его тут же в кухне, а отнес в такое место, где Кот не смогла бы наткнуться на него, не проведя тщательных многочасовых поисков.
Потом она продолжила обыскивать ящики. В четвертом по счету, она обнаружила пластиковый поднос с несколькими ячейками, по которым был разложен мелкий кухонный инвентарь.
Она опустила стул на пол и присела возле этого ящика.
Снаружи снова взволнованно топотал доберман; дробь, которую он выбивал лапами по крыльцу, стала гораздо чаще, да и звуки, которые он издавал, были громче. Кот никак не могла понять, почему тварь не успокаивается, а напротив, нервничает все больше и больше. Она не била блюдец, не переворачивала мебель, а просто сидела возле буфета и перебирала содержимое ящика, стараясь как можно меньше греметь, не делая ничего такого, что могло бы заставить животное злиться. Доберман вел себя так, словно понимал, что пленница готовит побег, но это было совершенно невозможно. В конце концов, он был всего лишь собакой и не мог понимать всю сложность ее положения. Всего лишь собакой, зверем… И все же доберман продолжал обеспокоенно крутиться под дверью, прыгать по ступеням широкой площадки черного крыльца, время от времени подбегая к окну, чтобы взглянуть, чем это она занимается. Его неподвижный взгляд словно говорил: «Ну-ка отойди от буфета, свинья!»
Кот вытащила из ящика штопор с деревянной ручкой, осмотрела закрученное спиралью острие и со вздохом отложила. Не то. Открывалка для бутылок. Нет, не годится. Картофелечистка. Нет. Нож для отделения шкурки лимона. Ну что она будет с ним делать? Следующими попались восьмидюймовой длины щипчики, которыми Вехс, должно быть, извлекал оливки, маринованные огурцы и тому подобные овощи из слишком плотно набитых или узкогорлых банок, однако кончики пинцета оказались слишком широкими и не входили в скважину наручников, так что Кот пришлось отбросить и их.
В конце концов Кот нашла идеальный инструмент для своих целей: длинную, в пять дюймов, металлическую иглу, которая, как она полагала, предназначалась для птицы. Около дюжины таких игл были стянуты тугой резинкой, и Котай вытащила одну. Металлический стержень диаметром примерно в одну шестнадцатую фута показался ей достаточно жестким. Один конец был заострен, на другом имелась петля в полдюйма длиной. Такие же иглы, правда более короткие, предназначались для зашивания брюшка фаршированным цыплятам; эти, по всей вероятности, предназначались для индейки.
Подумав о мясистой жареной индейке, Кот сразу ощутила дразнящий, аппетитный запах, и ее рот немедленно наполнился слюной, а в животе заурчало. Она даже пожалела, что не тронула предложенные Вехсом сандвичи с ветчиной и сыром.
Зажав иглу между большим пальцем и второй фалангой среднего (указательный не работал), она погрузила острие иглы в скважину замка левого наручника и принялась нащупывать запирающий механизм. Замок отзывался негромкими щелчками и скрежетом.
Кот хорошо помнила фильм, в котором великий убийца-психопат, своего рода преступный гений своей эпохи, открывал наручники металлическим стержнем от шариковой ручки и заурядной скрепкой для бумаги, и один, и другой наручник он отомкнул в общей сложности за пятнадцать или даже за десять секунд, а потом напал на двух своих охранников, убил обоих и содрал у одного кожу с лица чтобы сделать из нее маску, хотя из хирургических инструментов у него при себе был только перочинный нож. Впрочем, этот киношедевр не был единственным: за свои двадцать шесть лет Кот пересмотрела целую кучу фильмов, в которых преступники с легкостью отпирали наручники и ножные кандалы, причем подготовки у каждого было не больше, чем у нее.
Десять минут спустя ее наручники все еще оставались надежно запертыми, и Кот вынуждена была признать, что фильмы были барахло. Разочарование оказалось роль сильным, что она не сумела сдержать дрожь в руках и едва не выронила иглу, застрявшую в узкой скважине замка.
Доберман по-прежнему был на крыльце, и, хотя метался он уже не с прежней скоростью, но успокаиваться, похоже, не собирался. Дважды пес принимался скрести дверь когтями — один раз с таким пылом, словно собирался прорыть под ней лаз.
Отдохнув, Кот переместила иглу в замок правого наручника и, сменив руку, попытала счастья еще раз. Металл скрежетал о металла, тихонько дзенькали и скрипели крошечные пружинки, что-то неприятно повизгивало. Сосредоточившись на открывании крошечного замка, Кот взмокла похлеще, чем когда боролась с тяжелым столом.
В конце концов она в досаде отшвырнула иглу, и та со звоном запрыгала по полу среди осколков стакана и тарелки.
Ничего не вышло.
Возможно, если бы Кот была величайшим убийцей-психопатом и преступным гением конца XX столетия, то сумела бы освободиться от наручников в мгновение ока. Но она была всего-навсего официанткой и студенткой психологического факультета.
Да, ее нормальная психика и законопослушность в данном случае были явной помехой, однако даже при этих условиях Кот, будь у нее инструмент более подходящий, чем игла для индейки, сумела бы снять наручники и ножные кандалы, хотя скорее всего на это ей понадобился бы не один час. Увы, она не могла тратить часы на то, чтобы освободиться от цепей и от стула, потому что до возвращения Вехса ей нужно было успеть очень многое. Резким движением Кот задвинула ящик и, держа на весу цепь и балансируя лом, встала на ноги.
С лязгом и звоном, достойным рождественского призрака, Кот подошла к двери, ведущей из кухни в гостиную.
Позади нее, у окна, раздался громкий и неприятный скрип. Кот обернулась и увидела, что огромный доберман лихорадочно скребет стекло когтями передних лап. Влажные клыки скользили по стеклу с противным скрежетом, какой бывает, когда чиркнешь ногтем по школьной доске.
Кот рассчитывала пробраться через темную гостиную, пользуясь проникающим из кухни светом, но пес напугал ее. Пока она занималась наручниками, доберман слегка успокоился, но теперь он, казалось, пришел в настоящее неистовство. Надеясь успокоить пса, пока он не прыгнул в окно и не добрался до нее, Кот погасила верхний свет. Скрип-скррип-скрипп!
Когти продолжали визжать по стеклу.
Скрип-скрип.
Кот шагнула через порог комнаты и закрыла за собой дверь, заглушая скрежет, от которого по всему телу бежали мурашки. Этим она заодно обезопасила себя от собаки, которая могла в конце концов не выдержать и разбить стекло.
Потом она ощупала стену слева и справа от дверного проема. Судя по всему, выключатель находился на противоположной стороне гостиной, где-то вблизи входной двери.
Но здесь было еще темнее, чем в кухне. Одно из широких окон, выходивших на парадное крыльцо и веранду, было зашторено, второе едва виднелось в темноте неясным серым прямоугольником и пропускало света не больше, чем двустворчатая раздвижная рама в кухне.
Несколько секунд Кот стояла неподвижно, пытаясь сориентироваться и припомнить, как здесь расставлена мебель. В гостиной она была только один раз, и то недолго, но даже тогда скудное освещение не позволило ей рассмотреть все подробно. Ей смутно вспоминалось, что когда сегодня утром она вошла в гостиную, двигаясь от парадного крыльца, то кухонная дверь в противоположной стене комнаты была чуть левее входа. Большая софа на резных ножках, обтянутая клетчатой шотландской, стояла справа; следовательно, теперь ее следовало искать по левую руку, так как Кот была обращена лицом в ту сторону, откуда входила. По бокам софы она видела приставные дубовые столики, и на каждом стояла лампа.
Стараясь держать перед глазами мысленный план комнаты, Кот осторожно заковыляла сквозь темноту, опасаясь наткнуться на стул, скамеечку или журнальный столик и упасть. В цепях и со стулом на спине ей было бы трудно смягчить падение, так что вся эта акробатика запросто могла закончиться сломанной ногой.
Когда Крей Вехс вернется домой, он будет очень огорчен при виде беспорядка, который она учинила, и расстроен тем, что его пленница нанесла себе увечье прежде, чем он успел с ней позабавиться. В этом случае он либо попробует свои черепашьи игры, либо примется экспериментировать с ее сломанной конечностью, пытаясь научить Кот радоваться боли.
К счастью, первым предметом обстановки, на который Кот наткнулась, была широкая и мягкая софа, так что она даже не упала. Держась рукой за ее спинку, Кот пошла влево, и вскоре нащупала приставной столик и мягкую ткань абажура лампы, под которой угадывался проволочный каркас.
Первым делом она ощупала провод, и, убедившись, что лампа включена в розетку, стала искать выключатель, хлопая ладонями по подставке. Когда ее пальцы наконец-то нащупали в темноте искомую клавишу, Кот неожиданно показалось, что из темноты к ней тянется огромная сильная кисть, готовая накрыть собой ее руку и прижать к столику. Не иначе Вехс, тайком вернувшись домой, прокрался в гостиную и сидел на софе всего в нескольких дюймах от нее. Звуки борьбы, которую Котай вела со столом, не могли не доставить ему удовольствия.
Кот представила себе Вехса, притаившегося в темноте, подобно жирному пауку, замершего в центре своей клетчатой паутины и жмурящегося в предвкушении того, как он разрушит все ее надежды на спасение. Вспыхнет свет, Вехс улыбнется, подмигнет ей и скажет: «Это было сильное ощущение».
Выключатель под большим и средним пальцами Кот показался ей холодным, как лед. Озноб страха пробежал по всему телу.
Сердце ее билось яростно, как крылья попавшей в силки птицы; удары его были столь сильными, что Кот едва могла вздохнуть, а вздувшиеся на шее вены мешали сглотнуть застрявший в горле комок. Чудовищным напряжением воли Кот сумела преодолеть этот пароксизм страха и нажать на щелкнувший выключатель.
Мягкий теплый свет залил комнату. Никакого Вехса на софе не было, как не было его в кресле и вообще нигде в гостиной.
Кот с шумом выдохнула воздух, и по ее конечностям волной прокатилась дрожь облегчения, на которую цепи отозвались мягким звоном. Кое-как приладившись на софе, она дала себе маленькую передышку, и понемногу ее неистово бьющееся сердце успокоилось.
После нескольких часов пребывания в серой пустыне отчаяния, в течение которых Кот была эмоционально мертва, новый приступ страха взбодрил ее и заставил действовать энергичнее. Если бы Кот вдруг сразил сердечный приступ, то одной мысли о Вехсе было бы вполне достаточно, чтобы заставить снова подпрыгнуть и забиться остановившееся сердце, и никакой дефибриллятор ей бы не понадобился. Страх свидетельствовал о том, что Кот вернулась к жизни и вновь обрела надежду.
После отдыха она прошаркала к камину, занимавшему северную стену от пола до самого потолка и сложенному из грубо обтесанных речных валунов. Глубокий очаг, похожий на пещеру, был окружен со всех сторон каменной кладкой, что облегчало ее задачу.
Поначалу Кот намеревалась спуститься в подвал, где она видела верстак, и исследовать пилы, которые наверняка хранились в стоявшем там ящике для инструментов, но она довольно быстро отказалась от этой затеи.
Спускаться в согнутом положении по крутой бетонной лестнице да еще тащить на себе стул и цепи было, возможно, немного проще, чем совершить прыжок на мотоцикле с ракетным ускорителем через теснину Змеиной реки, однако спуск все же оставался слишком рискованным предприятием. Разумеется, Кот была уверена, что все-таки сумеет спуститься по лестнице по-человечески, а не пролетит часть пути по воздуху, разбив при посадке голову о бетон или сломав ногу сразу в тридцати шести местах, и все же ее уверенности было далеко до абсолютной. Да и сил у Кот оставалось не так много, поскольку в последние двадцать четыре часа она почти ничего не ела, во-первых, и успела потратить много энергии на борьбу со столом, во-вторых. Кроме того, болезненные ощущения в шее и плечах мешали ей крепко держаться на ногах.
Словом, поход в подвал только на первый взгляд казался самым простым и логичным решением; в свете вышеперечисленных обстоятельств спуск по лестнице представлялся Кот чем-то сродни ходьбе по натянутой проволоке после четырех порций двойного мартини.
Но даже если бы в подвале нашлась ножовка достаточно маленьких размеров, чтобы ею было удобно орудовать. Кот все равно не удалось бы использовать ее под таким углом, который позволил бы налегать на полотно со всей силой. Чтобы отсоединить от стула нижнюю цепь необходимо было выпилить все три горизонтальные распорки между ножками стула, а каждая из деревяшек на стуле наклонившись в дюйм или полтора. Кот пришлось бы сидеть на стуле наклонившись вперед, а пилить — сзади, прямо под собой. Если бы длины верхней цепи и хватило — в чем она весьма сомневалась, — пила, скорее всего, лишь неглубоко поцарапала дерево, а Кот быстро бы вымоталась окончательно.
В случае особенного везения, она, правда, могла рассчитывать перепилить третью распорку примерно к концу весны, однако подобная перспектива Кот не прельщала, и она переключила свое внимание на пять вертикальных спиц, составляющих спинку стула. Сумей она их выломать, и верхняя цепь уже не ограничивала бы ей свободы движений, однако из того положения, в котором Кот была прикована, достать до них пилой мог разве что цирковой «человек-змея» с резиновыми костями.
Справиться же с цепями не представлялось возможным. Правда, добраться до них было намного легче, чем до горизонтальных распорок стула, для чего ей пришлось бы просунуть голову между колен, но Вехс вряд ли держит где-то поблизости ножовку по металлу, да и у нее попросту не хватит сил, чтобы справиться с толстыми звеньями.
Таким образом, лишенная возможности прибегнуть к достижениям цивилизации, Кот вынуждена была изобрести что-нибудь свое, более примитивное. И она нашла выход, который показался ей вполне реальным. Единственным, что ее волновало, так это не изуродует ли она попутно себя и очень ли болезненным будет процесс освобождения.
На каминной полке стояли бронзовые часы с летящими оленями, навечно застывшими в прыжке навстречу друг другу, и с белым круглым циферблатом чуть ниже.
Часы показывали десять минут восьмого.
Итак, до возвращения Вехса у нее есть почти пять часов.
А, может быть, и нет.
Он сказал, что вернется как можно скорее после полуночи, однако у Кот было не слишком много оснований считать, что убийца говорил правду.
Он мог вернуться в десять. В восемь. Или через пятнадцать минут.
Кот ступила на выложенную плиткой площадку перед камином и повернула направо — мимо топки с латунными козлами для поленьев, мимо широкой каминной полки. Вся стена справа от камина была ровной и крепкой, сложенной из надежного речного камня. Как раз то, что ей нужно.
Повернувшись левым боком к стене, Кот — словно спортсмен-олимпиец, готовящийся метнуть диск, — развернула торс в ту же сторону, стараясь не сдвинуть с места ног. Потом она резко и сильно повернулась вправо. В результате этого движения висевший у нее за спиной стул полетел в противоположную сторону и с силой врезался в стену. Раздался сухой удар, стул отскочил и пребольно стукнул Кот по спине, по ребрам и по бедру. Не обращая внимания на боль, она повторила свой выпад с еще большей силой, но после второй попытки ей стало ясно, что таким способом она просто поцарапает дерево, в лучшем случае отобьет от стула несколько щепок. Конечно, сотня-другая подобных ударов способна была превратить стул в лучину для растопки, но к этому времени Кот, каждый раз страдая от отдачи, сама превратится в отбивную, переломает себе кости, а ее суставы выйдут из сочленений, как части шарнирного замка бус.
Размахивая стулом, словно собака хвостом, Кот вряд ли сумела бы ударить им о стену с достаточной силой. Этого она боялась. Теперь, насколько она понимала, у нее был только один выход, однако ей он совсем не нравился.
Кот бросила взгляд на каминные часы. С тех пор как она в последний раз сверяла время, прошло не больше двух минут.
Две минуты были ничем по сравнению со временем, которым она располагала до полуночи, но если хоть на секунду допустить, что Вехс уже едет домой, две минуты были непростительной тратой времени. Может быть, именно в этот самый момент он сворачивает с окружного шоссе на свою частную подъездную дорожку и приближается к воротам — подлый негодяй, который заставил ее поверить, что время еще есть, а сам тайком вернулся назад до срока, чтобы…
Тут Кот осознала, что сочный яркий плод, мягкий и вкусный даже на вид, который начал стремительно вызревать у нее в голове, есть не что иное, как паника, и стоит ей откусить хоть кусочек, и она непременно подавится. Этому желанию она просто не смела уступить. Поддаться панике значило потерять время зря растратить силы.
Нет, она обязана оставаться спокойной.
Чтобы освободить себя от проклятого стула, она должна была, терпя боль, использовать свое тело как пневматический молот. Предстоящие мучения обещали быть гораздо сильнее всего, что она уже испытала, и Кот страшилась их.
Нет, нужно просто хорошенько подумать, и тогда отыщется какой-нибудь другой способ.
Она немного постояла, прислушиваясь к гулким ударам своего сердца и негромкому тиканью часов на камине.
Возможно, ей стоило подняться наверх, попробовать найти телефонный аппарат и позвонить в полицию. Копы сумеют справиться с доберманами. У них найдутся ключи, чтобы снять с нее наручники и надоевший стул. Они спасут и Ариэль. Один телефонный звонок, и она решит все свои проблемы одним махом.
Но интуиция — старая добрая советчица — подсказывала ей, что наверху она тоже не найдет телефона. Крейбенст Вехс был таким скрупулезным и методичным, что поймать его на недосмотре не представлялось возможным. Пока он жил дома, телефон оставался у него Вод рукой, но когда он уезжал, то отсоединял и прятал аппарат. Может быть, даже брал его с собой или уносил в гараж.
Стул, привязанный цепями к ее телу, путался под ногами, заставлял чувствовать себя неустойчиво, и, карабкаясь по лестнице вверх, Кот опять-таки могла упасть и причинить себе серьезную травму. Хорошо, если все закончится кратковременной потерей сознания, однако она могла сломать себе ногу, руку, шею… Если же она не найдет наверху телефона, ей придется спускаться обратно, а это было столь же опасно. А сколько времени она при этом потеряет!..
Повернувшись спиной к серой гладкой стене, Кот отступила от нее фунтов на шесть и остановилась, закрыв глаза и собирая все свое мужество.
А вдруг одна из спиц переломится и воткнется в нее острым концом? Ринувшись на стену всем своим телом, Кот сама загонит острую щепку себе в спину; может быть, она даже пройдет насквозь, задев по дороге кишечник. Не спасет даже мягкая подушечка на спинке, в которую сломанная деревяшка может вообще не попасть.
Нет, скорее всего, она повредит себе позвоночник. Основная сила удара придется на нижнюю часть стула, ножки которого ударят ей по ногам; верхняя же часть стула сначала отклонится, а потом с силой вернется назад, причем верхняя кромка спинки попадет ей точно по шее. Спицы, которые она тщилась сломать, были укреплены между сиденьем и широким полукруглым верхом, а он выглядел достаточно твердым, чтобы сместить шейные позвонки. Если дело кончится этим, то Вехс найдет ее на полу в гостиной — погребенную под стулом и парализованную от шеи и ниже.
Кот спохватилась и даже упрекнула себя за то, что так много думает о всех возможных вариантах развития событий, без всякой видимой причины останавливаясь на сценариях самых мрачных. Разумеется, виновата в этом была не она, а то, что в детстве ей слишком часто приходилось лежать с нижней стороны кроватных пружин и гадать, чем закончится вечеринка: дракой или убийством.
Когда Котай было семь лет, они с матерью некоторое время жили на полуразрушенной ферме в окрестностях Нового Орлеана, где кроме них обитали мужчина по имени Зак и его подружка, которую звали Мемфис. Однажды их приехали навестить двое мужчин, которые привезли с собой пенополистироловый холодильник, и Мемфис убила обоих через пять минут после того, как они переступили порог кухни. Приезжие сидели за столом, и один из них о чем-то разговаривал с Кот, а второй откупоривал бутылку пива, когда Мем достала из холодильника револьвер и уложила одного за другим обоих, аккуратно и точно прострелив им головы. Все произошло так быстро, что никто из них не успел даже попытаться спастись. Кот, проворная и быстрая как геккон, не медля бросилась прочь, решив, что Мемфис сошла с ума и что всех их ждет такая же участь. В тот раз она спряталась на сеновале в амбаре. За час с небольшим, что взрослые потратили на ее поиски, Кот столько раз представляла себе, как ее лицо, пробитое пулей, превращается в кровавое месиво, что все воображаемые образы, мелькавшие перед ее мысленным взором — даже возлюбленный Дикий Лес, в который она никак не могла сбежать насовсем, и трава у норки дядюшки Бэрсука, — были окрашены в багрово-красные тона и влажно блестели.
Однако к своему огромному удивлению маленькая Котай Шеперд пережила и эту ночь.
Она слишком много времени посвящала выживанию.
Целую вечность.
Выживет она и сейчас — или умрет, стараясь спастись.
Так и не открыв глаз, Кот ринулась на стену спиной вперед и со всей возможной скоростью, какую ей позволяли развить оковы на ногах. Несмотря на страх, по-прежнему владевший ею, в мозгу Кот мелькнула мысль, что со стороны она, должно быть, выглядит презабавно, поскольку для того чтобы разогнаться, ей приходилось быстро-быстро семенить ногами. Короткими, детскими шажками навстречу перелому позвоночника. Как смешно…
Но тут она врезалась в стену и поняла, что ничего смешного в этом нет.
Кот пришлось слегка наклониться вперед, чтобы ножки стула торчали по направлению ее движения; именно на них, по ее задумке, должен был прийтись самый сильный удар. Так оно и произошло. Она вложила в бросок всю тяжесть своего тела и была вознаграждена громким «хрусть» трескающегося дерева. В следующее мгновение стул пребольно ударил ее сзади по ногам. Кот покачнулась, и тут верхняя кромка спинки с силой врезалась ей в шею. Этого она и ожидала, но, не сумев удержать равновесие, упала коленями на плитки у камина и растянулась на ковре. Теперь ее тело болело в стольких местах сразу, что Кот даже не стала выяснять, где старые ушибы, а где новые.
Стул так сильно мешал ей, что Кот не сумела подняться и поползла к ближайшему креслу, чтобы опереться на него. Покряхтывая от боли и напряжения, она кое-как поднялась на ноги и перевела дух.
Нет, в отличие от Вехса боль ей активно не нравилась, однако она и не собиралась поднимать из-за этого шум. К счастью, Кот все еще могла ползать и — с грехом пополам — стоять; следовательно, ей удалось не повредить позвоночник. «И на том спасибо, — решила она. — Лучше чувствовать боль, чем вообще ничего не чувствовать».
Ножки стула и распорки между ними выглядели целехонькими, но Кот слышала треск и была уверена, что сумела их расшатать.
Во второй раз Кот начала разбег с расстояния восемь футов от стены. Пятясь назад как можно быстрее, она постаралась сделать так, чтобы ножки стула врезались в стену под тем же углом, что и в первый раз. Ей повезло — мощный удар сопровождался энергичным «крак» ломающегося дерева, хотя в первые мгновения Кот в страхе подумала, что добилась-таки своего и сломала себе какую-нибудь кость — уж очень похожим вышел звук.
Одновременно с ударом внутри Кот словно прорвало какую-то невидимую плотину, и все ее существо затопила волна боли. Холодное отчаяние пыталось снова затянуть ее в свои глубины, но она сопротивлялась ему со всей решимостью пловца, сражающегося с бездонной пучиной.
На этот раз она не упала, и потому сразу пошла вперед. Кот решила не останавливаться даже для того, чтобы передохнуть; убедившись, что стул прижат к спине как надо, она ринулась на стену в третий раз.
Кот лежала на полу перед камином, лежала лицом вниз и пыталась сообразить, сколько же времени она провела без сознания. Должно быть, не больше минуты или двух.
Ковер показался ей холодным и волнистым, как бегущая вода, но Кот не плыла по ней, а словно отражалась в поверхностной ряби, будто раздробленный лик медного солнца или рваная тень серого облака.
Сильнее всего болел затылок. Должно быть, она здорово им стукнулась.
Перестав думать об ушибах и вообразив себя тенью облака, скользящей по поверхности реки, Кот отвлеклась от боли и собственных проблем и почувствовала себя значительно лучше. Ее тело больше не было материальным; оно стало таким же легким и невещественным, как круги или водовороты на поверхности потока, и вместе с ними, невесомое и прохладное, оно уносилось все дальше и дальше…
Ариэль. В подвале. В окружении не смыкающих глаз кукол.
Разве я сторож сестре своей?
Кот встала на четвереньки.
И услышала глухой топот на веранде.
Цепляясь за твердые поручни кресла, Кот встала на ноги и посмотрела в окно, на котором не была задернута штора. Упираясь передними лапами в раму, снаружи на нее смотрели два добермана. Глаза их, отражавшие янтарный свет настольный лампы, горели дьявольским желтым огнем.
У каменной стены валялась отломанная ножка стула. Толстый ее конец — в том месте, где ножка крепилась к сиденью, — был раздроблен и ощетинился щепками. Под прямым углом к ней торчал дюймовый обломок распорки, которая соединяла две задние ножки вместе.
Нижняя цепь была свободна больше чем наполовину.
На веранде громко топал лапами один доберман. Другой продолжал следить за ней через окно.
Кот сдвинула стул по верхней цепи вправо и придержала его правой рукой, обеспечивая наибольшую свободу для левой, которую она опустила, чтобы ощупать нижнюю часть стула. Задней левой ножки больше не было — это она валялась на полу у стены. Боковая распорка, соединявшая ее с левой передней ножкой, все еще торчала на месте, но снять с нее цепь не представляло труда.
Переместив стул влево, чтобы оценить повреждения с другой стороны, Кот обнаружила, что задняя правая ножка шатается в своем гнезде. Некоторое время она тянула, дергала, раскачивала ее из стороны в сторону в надежде выломать, но работать ей было крайне неудобно, да и ножка держалась еще крепко.
Передние ножки не были соединены перекладиной, так что освободить цепь мешала только правая боковая распорка.
И Кот решила таранить стену еще раз. Жгучая боль пронизала ее насквозь — так, что она едва не потеряла сознания, но когда Кот увидела, что оставшаяся задняя ножка торчит как ни в чем не бывало, она нашла в себе силы не поддаться усталости, ломоте в избитом теле и всему тому, что, казалось, было против нее.
— Черт, не дождетесь!.. — пробормотала она и, прихрамывая, отошла на несколько шагов от стены, чтобы броситься на нее в последний раз. Сухое дерево переломилось со звонким щелчком, на каменные плитки пола посыпались сосновые щепки, и нижняя цепь со звоном соскользнула.
Кот стояла согнувшись, борясь с головокружением и тошнотой. Перед глазами качалась непроглядная тьма, тело сотрясала крупная дрожь, и чтобы не упасть, она оперлась обеими руками о подлокотник большого кожаного кресла. От боли и от страха, что она могла изувечить самое себя, Кот слегка подташнивало, а в голову настойчиво лезли мысли о сломанном позвоночнике и внутренних кровотечениях. Скрип-скрип-скрип!
Один из доберманов принялся царапать оконное стекло. Скрип-скррип-скряп!
Кот вспомнила, что она еще не совсем свободна. Верхняя половина стула все еще болталась у нее за спиной.
Четыре спицы спинки были в несколько раз тоньше ножек, поэтому Кот надеялась, что они не потребуют от нее таких нечеловеческих усилий. К тому же, ломая перекладины стула, она не могла защитить свои бедра от ударов передних ножек; что касается спинки, то Кот рассчитывала, что привязная подушечка смягчит удар.
По краям топки возвышались две каменные полуколонны, поддерживавшие шестидюймовую доску из слоистого клена, служившую каминной полкой. Колонны были круглыми, и Кот решила, что их кривизна позволит ей сосредоточить удар на одной-двух спицах, чтобы не ломать сразу четыре.
На всякий случай она убрала подальше тяжелые козлы для поленьев и латунную подставку для щипцов и кочерги. От этих движений голова ее снова закружилась, в животе появилась неприятная тяжесть, а боль в ушибленных местах усилилась настолько, что Кот больше не осмеливалась думать о том, что ей сейчас предстоит. Она просто делала все, что нужно, забыв о мужестве, необходимости и о близкой свободе, и смогла заставить свое непослушное, протестующее тело встать прямо напротив колонны и с силой удариться о нее спиной.
Подушка на спинке действительно защитила ее, но недостаточно. А может быть, Кот уже так настрадалась от ушибов, ноющих мускулов и ломоты в костях, что — будь она защищена хоть двумя такими подушками — удар все равно вышел бы оглушающим. Резиновый молоточек дантиста бьет больно только по гнилому зубу, а Кот казалось, что каждый ее сустав и каждая косточка превратились в больной зуб, в котором скрывается воспаленный нерв. И все же она не прекратила своих попыток и не остановилась, чтобы передохнуть, боясь, что мучительная боль во всем теле одолеет ее, бросит на пол и разнесет по кусочкам, так что снова собраться силами будет невыносимо тяжело. Внутренние резервы, на которые Кот надеялась, стремительно таяли, а ночная мгла за окном, которую она нет-нет да и замечала уголком глаза, напоминала ей, что времени тоже остается всем меньше.
Заскулив от безвыходности и предчувствия новой боли, Кот снова ударилась спиной о колонну и вскрикнула, когда кости ее забренчали словно игральные кубики в стакане. Как же ей больно!..
Но, не давая себе расслабиться, она снова ринулась на выступающую из стены колонну. Звенели цепи, трещало дерево, а Кот снова и снова билась спиной о колонну, шепча имя Иисуса и вскрикивая; сама страшась этих криков, но не в силах сдержаться. Она буквально вбивала свое тело в неподатливый камень, не обращая внимания на доберманов, которые свирепо и жалобно выли под окном и смотрели на нее горящими желтыми глазами.
Потом Кот обнаружила, что снова лежит ничком на ковре не в силах вспомнить, когда она упала и как потеряла сознание. Все ее тело спазматически корчилось от подступающей к горлу тошноты, но желудок был пуст, и пересохший пищевод выталкивал в рот только жгуче-горькую слизь. При мысли о том, что она проиграла, пальцы Кот непроизвольно сжимались в маленькие, жалкие кулачки, а на глаза наворачивались слезы протеста. И она тряслась, тряслась, тряслась, как в ознобе…
Но понемногу Кот пришла в себя и даже перестала дрожать. Прохладный ковер снова поплыл под ней, зарябил, как вода на ветру, и она снова почувствовала себя скользящей тенью на бегущей воде. Легкое, чуть подсвеченное солнцем облако и река двигались в одном направлении — все дальше и дальше, чтобы навсегда пропасть за горизонтом; стремительные и ежечасно меняющиеся, они неслись к краю мира, чтобы сорваться в пустоту — великую реку, вечно и неспешно несущую в никуда свои черные воды.
ГЛАВА 9
Кот очнулась от кошмарных снов об охлаждающихся в холодильниках револьверах и простреленных головах, ожидая увидеть в окне доберманов, но их не было. Она по-прежнему была в гостиной одна, и все было тихо. Никто не носился по веранде, никто не царапал когтями стекло незанавешенного окна.
Должно быть, псы снаружи успокоились, поняв, что их час еще придет, и издалека наблюдали за окнами и дверьми. Настороженные и внимательные, они ждали, пока щелкнет замок, скрипнет петля и в проеме двери покажется ее лицо.
Тело Кот болело так сильно, что она даже удивилась — как это ей удалось прийти в себя? Еще больше поразило ее то обстоятельство, что в голове значительно прояснилось.
Одна забота была сильнее всех остальных. В отличие от мучительной боли в мускулах и костях, с ней Кот могла справиться достаточно быстро, причем для этого ей даже не понадобилось бы совершать над собой насилие и вставать.
— Ну уж нет! — пробормотала Кот и медленно села.
Встать на ноги оказалось намного труднее, к тому же этот процесс разбудил в ее теле болевые ощущения, которые вели себя довольно прилично, пока она лежала неподвижно. Отзываясь на вновь появившуюся нагрузку, кости заныли, а мышцы отозвались вспышками жгучей боли. Некоторые из этих ощущений были такими сильными — по крайней мере вначале, — что Кот невольно застыла и зашипела сквозь стиснутые зубы, однако к тому моменту, когда ей удалось выпрямиться, она уже знала, что обошлось без членовредительства, и что хотя бремя терзающей ее тело боли было внушительным, ей по силам нести его.
И — самое главное — она сумела освободиться от стула! Разбитый и расщепленный, он кусками валялся на полу, и ни одна из цепей больше не соединяла ее с ним.
Часы на камине показывали без трех минут восемь, и это огорчило Кот. В последний раз, когда она сверялась со временем, было всего десять минут восьмого. Она не могла сказать точно, сколько времени ушло у нее на то, чтобы освободиться от стула, однако выходило, что без сознания она провалялась около получаса, может быть, даже больше. Во всяком случае, выступивший на теле пот успел высохнуть, а волосы были лишь чуть влажными на затылке. Кот подумала, что не ошиблась, оценивая продолжительность своего обморока в тридцать минут, но при мысли об этом к ней снова вернулись слабость и неуверенность.
Если верить Вехсу, то до его возвращения оставалось около четырех часов, а Кот предстояло сделать еще очень много, и она сомневалась, что четырех часов ей хватит.
С великой осторожностью Кот присела на краешек софы. Освободившись от соснового стула, она могла теперь дотянуться до карабина, соединявшего ножные кандалы с цепью, которая удерживала ее прикованной к стулу и столу. Отвернув ребристую трубчатую гайку, она сдвинула ее назад и отсоединила крюк карабина вместе с цепью.
Ее лодыжки оставались скованными, поэтому Кот могла ходить только очень маленькими шагами.
Включив освещение над лестницей на второй этаж, она с трудом вскарабкалась по узким ступеням, поднимая левую ногу, ставя ее на ступеньку и подтягивая к ней правую. Из-за ножных кандалов она не могла подниматься по лестнице как обычно, когда каждый шаг равен пройденной ступени, поэтому весь подъем занял много времени.
На всякий случай, она держалась за перила обеими руками. Стул больше не мешал ей, однако Кот по-прежнему опасалась запутаться и споткнуться.
Когда она миновала площадку и достигла середины второго пролета, неожиданно вернувшаяся боль, страх падения и давление в мочевом пузыре заставили ее буквально согнуться пополам, терзая ее внутренности немилосердными, похожими на электрические разряды спазмами. Не выпуская перил, Кот прислонилась спиной к стене и негромко застонала, разом покрывшись испариной. Она не сомневалась, что сейчас снова потеряет сознание и, свалившись с лестницы, сломает себе шею.
Но судороги прошли так же внезапно, как и начались, и Кот продолжила карабкаться вверх.
Вскоре она достигла второго этажа.
Включив в коридоре свет, Кот увидела три двери. Те, что были слева и справа, стояли закрытыми, но третья, в конце коридора, была распахнута, и за ней виднелась ванная комната.
В ванной, несмотря на сильную дрожь в скованных руках, ей удалось расстегнуть пояс, справиться с пуговицей и молнией на джинсах и спустить их вместе с трусиками. Опускаясь на стульчак, Кот почувствовала, как ее живот пронзил еще один электрический разряд, гораздо более сильный, чем те, что настигли ее на лестнице. Она удержалась от того, чтобы обмочиться за столом, — как бы ни хотел этого Крейбенст Вехс, — не желая унижаться и признать свою беспомощность, однако сейчас Кот никак не могла сделать то, зачем пришла. Она должна была помочиться, чтобы прекратить спазм, но у нее ничего не выходило, и Кот решила, что дотерпелась до того, что судорога разбухшего пузыря перекрыла мочеиспускательный канал. Подобна вещь в принципе была возможна и, словно подтверждая ее диагноз, режущая боль в животе усилилась.
Некоторое время Кот чувствовала себя так, словно ее кишки пропускали через мясорубку, однако вскоре судороги прекратились и наступило долгожданное облегчение.
Когда неожиданное и обильное наводнение перестало занимать ее внимание полностью, Кот с удивлением услышала свой собственный невнятный лепет:
— Котай Шеперд, живая и невредимая, способная пописать…
Следующие несколько минут она то смеялась, то плакала, но не от облегчения, а от овладевшего ею ощущения победы.
Все ее достижения — опрокинутый стол, раздробленный стул и сухие штанишки — все вместе представлялось ей свершением, достойным титанов или героев, сравнимым разве что с первой высадкой человека на Луну, броском адмирала Пири к полюсу или штурмом побережья Нормандии, завершившимся успешно вопреки могуществу нацистской армии. Кот смеялась над собой до тех пор, пока из глаз не потекли слезы; тогда она вытерла их рукавом и слегка успокоилась, но все равно она продолжала чувствовать, что это была за победа. Кот знала, каким маленьким, даже жалким ее триумф выглядит со стороны, но для нее он был величайшим.
— Сгори в аду! — громко выкрикнула она те слова, которые надеялась когда-нибудь бросить в лицо Крею Вехсу, например, перед тем, как спустить курок и навсегда устранить его из этого мира.
После ударов о стену у нее сильно болела спина — особенно внизу, в области почек, — так что покончив со своим делом, Кот заглянула в унитаз, боясь обнаружить следы крови, однако, к ее огромному облечению, все было в порядке.
Но когда Кот машинально бросила взгляд в зеркало над раковиной, то была потрясена своим собственным видом. Ее короткие волосы перепутались, пропитались дотом и теперь торчали в разные стороны, а справа по челюсти будто кто-то мазнул красными чернилами. Когда же Кот в ужасе ощупала это место пальцами, то обнаружила, что краснота — всего лишь верхняя часть нарождающегося синяка, который расползался у нее по шее. Там, где не было синяков или грязи, кожа лица казалась ноздреватой и бледной, словно она только что встала после изнурительной болезни. Правый глаз казался совершенно красным; Кот не заметила ни следа белого цвета, а темная радужка с точечкой зрачка тонула в сплошном кровавом море. Оба глаза — подбитый правый и здоровый левый — смотрели на Кот с таким тоскливым и затравленным выражением, что она в смятении и страхе поспешила отвернуться от зеркала.
Отразившееся в зеркале лицо принадлежало женщине, Которая уже проиграла какую-то битву, и нисколько не доходило на портрет победительницы.
Эту мысль, от которой сами собой опускались руки, Кот постаралась изгнать как можно быстрее, внушая себе, что лицо, которое она видела, было лицом бойца — не просто человека, которому чудом удалось выжить, а бойца, который сражался и победил. Тот, кто ведет войну, непременно терпит какой-нибудь урон — физический или моральный, — но никакая победа не может обойтись без боли и мук.
Шаркая ногами, она вышла из ванной и наугад толкнула правую дверь в коридоре, которая — как оказалось — вела в спальню Вехса. Она сразу поняла это, хотя здесь был минимум мебели и стояла узкая, аккуратно заправленная кровать, накрытая синелевым покрывалом.
Ни картин на стенах, ни книг на полках, ни журналов или газет, раскрытых на последней — с кроссвордом — странице. Спальня служила для Вехса местом, где он спал, отнюдь не комнатой, в которой он жил или чувствовал себя уютно.
Потому что он жил там, где пылала чужая боль и ярился ураган муки — в спокойном «глазе бури», в самом центре циклона, где море безмятежно и тихо, хотя со всех сторон бушуют штормы.
Кот проверила ящики ночного столика, надеясь найти пистолет, но не нашла. Телефона здесь тоже не было.
Большой чулан десяти футов глубиной с дверью в человеческий рост был таким же широким, как спальня и походил, скорее, на полноценную комнату, чем на подсобное помещение. На первый взгляд здесь не было ничего, что могло бы пригодиться Кот. Она не сомневалась, что если поискать как следует, то здесь можно найти что-нибудь полезное — например, припрятанное оружие, однако все полки на стеллажах вдоль стен были нагружены или набиты доверху, а по углам стояли один на другом большие картонные ящики, так что на то, чтобы здесь разобраться, потребовался бы не один час. Кот не могла себе этого позволить, тем более что ее ожидали дела более срочные.
На всякий случай она все же вывалила на пол содержимое ящиков комода, но там оказались только носки, трусы, нижние майки, сорочки и несколько свернутых ремней. Никаких револьверов.
Дверь напротив спальни вела в такой же спартанский кабинет Вехса. Стены были голыми, а вместо занавесок окна прикрывали тонкие пластмассовые жалюзи. На двух длинных рабочих столах стояли два компьютера, каждый из которых был соединен с отдельным лазерным принтером. Здесь же оказалось еще какое-то оборудование, явно имеющее отношение к компьютерам, однако большинство приборов Кот опознать не смогла.
Читать бесплатно другие книги:
