Скорость Кунц Дин
За несколько минут до этого он уже прогулялся к лавовой трубе налегке, снял крышку, и теперь чёрная дыра ждала очередную добычу.
Завёрнутое в одеяло тело полетело вниз. Стукнулось о стенку, отскочило, полетело дальше, в чёрную тьму.
Когда идущие снизу звуки затихли, предполагая, что скептик нашёл покой вместе с хорошим сыном и неизвестной женщиной, Билли поставил крышку на место, убедился, что отверстия в ней совпали с гнёздами в раме, и ещё раз завернул винты.
Он надеялся более не видеть этого места. Но подозревал, однако, что ему не останется иного выхода, кроме как вернуться сюда.
Отъезжая от дома Олсена, он не знал, куда едет. Билли прекрасно понимал, что ему предстоит неминуемая встреча со Стивом Зиллисом, но не сразу, не тотчас. Сначала ему требовалось подготовиться к ней.
В другую эпоху мужчины в преддверье битвы шли в церковь, чтобы подготовить себя духовно, интеллектуально, эмоционально. Шли к благовониям, к свету свечей, к гуманизму, которому учились у Спасителя.
В те дни каждая церковь была открыта днём и ночью, предлагая войти в неё всем и каждому.
Времена изменились. Нынче некоторые церкви могли оставаться открытыми круглосуточно, но в основном работали в определённые часы, и двери в них закрывались задолго до полуночи.
В одних церквях шли на это из-за высокой стоимости отопления и электричества. Там главенствовал бюджет, а не стремление помочь страждущему.
Другие оскверняли вандалы с баллончиками краски и неверующие, которые заходили в церковь, чтобы совокупиться, и оставляли использованные презервативы.
В прежние времена буйной ненависти с такими безобразиями боролись, решительно их пресекая, разъясняя, взывая к совести. Теперь церковное сообщество пришло к выводу, что замки и охранные системы лучше бывших в ходу ранее, более мягких средств.
Вместо того чтобы ездить от церкви к церкви, пытаясь найти единственную открытую, Билли отправился туда, где большинство современных людей могут глубокой ночью найти место для размышлений: стоянку дальнобойщиков.
Поскольку ни одна из скоростных автомагистралей округ не пересекала, такая стоянка, расположенная около шоссе 29, была довольно скромной по масштабам сети «Маленькая Америка», стоянки которой размерами не уступали небольшим городкам. Однако и здесь ряды заправочных колонок сияли ярким светом, гости могли воспользоваться магазином, бесплатной душевой, доступом в Интернет и рестораном, который работал двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю. Там могли поджарить что угодно и подавали кофе, от которого волосы вставали дыбом.
Билли не нуждался ни в кофе, не в холестерине. Он искал лишь островок рационального, чтобы уравновесить им ту иррациональность, с которой ему пришлось столкнуться, публичное место, где он мог не опасаться внезапного нападения.
«Эксплорер» он припарковал около ресторана, под фонарным столбом, и лампа была такой мощности, что света, поступающего в кабину через тонированное лобовое стекло, хватало для чтения.
Из «бардачка» Билли достал пакетики из фольги с влажными салфетками. Протёр ими руки.
Влажные салфетки предназначались для того, чтобы стирать жир после бигмака и картофеля фри, съеденных в кабине, но не для стерилизации рук, прикасавшихся к трупам. Но положение Билли (да и настрой) заставляло забыть о брезгливости.
Левая кисть, проткнутая гвоздём, слегка затекла. Ранка словно горела огнём. Он медленно сжал и разжал пальцы.
Благодаря «Викодину» боли он не чувствовал. Но радоваться этому, возможно, не следовало. Рука могла неожиданно подвести, ослабить хватку, причём в самый неподходящий момент.
Тёплой «Пепси» он запил ещё две таблетки «Анацина», который обладал и противовоспалительными свойствами. «Мортин» подошёл бы больше, но у него был только «Анацин».
Дозированный приём кофеина как-то компенсировал недостаток сна, но его избыток мог подействовать возбуждающе на нервную систему и подтолкнуть его к поспешным действиям. Тем не менее он принял одну таблетку «Не спи».
Прошёл уже не один час после того, как он съел батончики «Херши» и «Плантерс». Поэтому отправил в рот сначала первый. Потом второй.
Пока ел, думал о Стиве Зиллисе, своём главном подозреваемом. Своём единственном подозреваемом.
Улик против Зиллиса было выше крыши. Однако все они были косвенными.
Это не означало, что перспективы у этого дела не было. Половину, а то и более обвинительных приговоров в уголовных судах выносили именно на основе комплекса косвенных улик, и невиновных осуждали менее чем в одном проценте случаев.
Убийцам совсем не обязательно оставлять на месте преступления прямые улики. Особенно в наш век сравнения ДНК. Любой преступник, у которого в доме есть телевизор, может детально ознакомиться с деятельностью экспертов и узнать, какие наиболее простые меры предосторожности он должен предпринять, чтобы не подставиться.
Все, от антибиотиков до зудеко[26], имело оборотную сторону, однако Билли слишком хорошо знал опасность косвенных улик.
Он напомнил себе, что проблема заключалась не в уликах, а в Джоне Палмере, теперь шерифе, а тогда молодом, честолюбивом лейтенанте, рвущемся в капитаны.
В ночь, когда Билли сделал себя сиротой, правда была ужасной, но очевидной и легко определяемой.
Глава 57
Из эротического сна четырнадцатилетнего Билли Уайлса вырвали громкие голоса, сердитые крики.
Поначалу он ничего не понимает. Ему кажется, что из отличного сна он перескочил в другой, далеко не столь приятный.
Он кладёт одну подушку себе на голову, а лицом утыкается в другую, стараясь вернуться в первый сон.
Реальность мешает. Реальность настаивает на своём.
Голоса принадлежат отцу и матери и доносятся снизу, такие громкие, что потолок первого этажа и пол второго практически не могут их приглушить.
В наших мифах полным-полно чародеев и чародеек: морские сирены, своим пением направляющие моряков на скалы, Цирцея, превращающая мужчин в свиней, дудочки, сзывающие детей на смерть. Все они — отголоски тайного стремления к самоуничтожению, которое сидит в нас с момента первого укуса первого яблока.
Билли — своя собственная дудочка — позволяет себе подняться с кровати, влекомый голосами родителей.
Ссоры в доме случаются не каждый день, но не так уж и редки. Обычно они спокойнее, заканчиваются быстро, а до таких криков не доходило никогда.
Горечь остаётся, но проявляется в долгих периодах молчания, которые, однако, с течением времени сходят на нет.
Билли не думает, что родители несчастливы в семейной жизни. Они любят друг друга. Он знает, что любят.
Босиком, по пояс голый, в одних лишь пижамных штанах, просыпаясь на ходу, он выходит в коридор, спускается по лестнице.
Билли не сомневается, что родители его любят. Каждый по-своему. Отец выражает строгое расположение. Мать мечется между едва ли не полным забвением и приступами телячьей нежности, совершенно искренней, пусть иногда родительница где-то и переигрывает.
Природа трений между отцом и матерью всегда оставалась для Билли загадкой и вроде бы не имела причины. До этого момента.
К тому времени, когда Билли добирается до столовой и уже видит дверь на кухню, он, против воли, посвящён в секреты тех, кого он считал лучшими в мире.
Он и представить себе не мог, что отец способен на такую злость. Громкий голос, яростный тон, ругательства, все говорит за то, что наружу прорвалось негодование, которое копилось очень и очень давно.
Его отец обвиняет мать в сексуальном предательстве, прелюбодеянии с разными мужчинами. Называет её шлюхой. Кипящая в нём злость переходит в ярость.
Стоя в гостиной, поражённый этими откровениями, Билли перебирает в памяти обвинения, выставленные матери. Его родители всегда казались ему асексуальными, симпатичными, но безразличными к таким низменным желаниям.
Если бы он когда-то и задумался о своём зачатии, то отнёс бы случившееся к исполнению супружеских обязанностей и стремлению создать семью, а не связал со страстью.
Более шокирующими становятся признания матерью всех этих обвинений и её контробвинения, которые указывают, что его отец — мужчина и при этом не мужчина. Ещё более грубыми словами, чем те, что бросались ей в лицо, она честит своего мужа и высмеивает его.
Её насмешки быстро доводят его ярость до белого каления. Звук удара плоти по плоти предполагает, что его ладонь с размаху вошла в контакт с её лицом.
Она вскрикивает от боли, но тут же кричит:
— Ты меня не запугаешь, ты не сможешь меня запугать!
Что-то летит, ударяется, бьётся, потом приходит более страшный звук, звук яростного, мощного удара дубинкой.
Она кричит от боли, от ужаса.
Не помня, как он покинул столовую, Билли оказывается на кухне, кричит отцу, чтобы тот прекратил бить мать, но отец, похоже, не только не слышит, но и не знает о его присутствии.
Его отец, судя по всему, загипнотизирован той властью, которую даёт ему дубинка, разводной ключ с длинной рукояткой. Он превратился в придаток этой дубинки.
Мать Билли ползает по полу, как полураздавленная оса, не в силах больше кричать, только постанывает от боли.
Билли видит другое оружие на стойке по центру кухни. Молоток. Мясницкий нож. Револьвер.
Его отец, должно быть, выложил весь этот арсенал, чтобы запугать мать.
А она, похоже, не испугалась, наверное, подумала, что он — трус, неспособный на решительные действия. Он, конечно, трус, раз поднял руку с дубинкой, пусть это и разводной ключ, на беззащитную женщину, но она недооценила его способность творить зло.
Схватив револьвер, сжимая рукоятку обеими руками, Билли кричит, чтобы отец немедленно прекратил избивать мать, а когда его слова вновь остаются неуслышанными, стреляет в потолок.
Отдача с такой силой выворачивает плечи, что он от изумления едва не плюхается на зад.
Отец поворачивается к Билли, но не для того, чтобы угомониться. Разводной ключ в его руке — воплощение тьмы — контролирует мужчину в большей степени, чем мужчина контролирует этот самый разводной ключ.
— А чьё семя ты? — спрашивает его отец. — Чьего сына я кормил все эти годы, чьё ты отродье?
Ужас, которым охвачен Билли, нарастает, но когда он понимает, что сейчас или убьёт он, или убьют его, то нажимает на спусковой крючок, раз, другой, третий, от отдачи его руки так и прыгают.
Две пули мимо, и ранение в грудь.
Его отец вздрагивает, спотыкается и падает на спину, когда пуля рисует красный цветок у него на груди.
Разводной ключ летит в сторону, подпрыгивает, затихает на плитках пола, и уже нет сердитых криков, нет злобных слов, слышится только тяжёлое дыхание Билли да стоны матери.
А потом она говорит:
— Папа? — Язык еле ворочается, от боли голос совсем не её. — Папа Том?
Её отец, офицер морской пехоты, погиб в бою, когда ей было десять лет. Папа Том был её отчимом.
— Помоги мне, — голос больше похож на хрип. — Помоги мне, папа Том.
Папа Том — худосочный мужчина с волосами цвета пыли и жёлто-коричневыми, как песок, глазами. Губы у него постоянно сжаты, а от смеха по коже слушателя бегут мурашки.
Только в самом крайнем случае кто-либо мог обратиться к папе Тому за помощью, но никто не ожидал, что он откликнется на просьбу.
— Помоги мне, папа Том.
Кроме того, старик живёт в Массачусетсе, на другой стороне континента относительно округа Напа.
Критичность ситуации выводит Билли из ступора, сострадание направляет его к матери.
Она, похоже, парализована, только мизинец на правой руке дёргается, дёргается, все остальное от шеи и ниже неподвижно.
Словно у плохо склеенного глиняного горшка, что-то не так с формой черепа, чертами лица.
Один открытый глаз, теперь её единственный глаз, останавливается на Билли, и она говорит:
— Папа Том.
Она не узнает своего сына, своего единственного ребёнка, и думает, что он — её отчим из Массачусетса.
— Пожалуйста, — голос переполнен болью.
Разбитое лицо и череп говорят о непоправимых повреждениях мозга, и с губ Билли срывается рыдание.
Взгляд её единственного глаза смешается с лица Билли на револьвер в его руке.
— Пожалуйста, папа Том. Пожалуйста.
Ему только четырнадцать, он — обычный мальчик, совсем недавно был ребёнком, а его ставят перед выбором, который он просто не может сделать.
— Пожалуйста.
Этот выбор, перед которым пасует любой взрослый, и он не может выбрать, никогда не сможет. Но её боль. Её страх. Её душевная боль.
Едва ворочающимся языком она молит:
— Иисус, Иисус, где я? Кто ты? Кто здесь ползает, кто это? Кто здесь, кто пугает меня? Пугает меня!
Иногда сердце принимает решения, на которые не способен разум, и хотя мы знаем, как сердце обманчиво, мы также знаем, что в редкие моменты крайнего напряжения и потери близких оно очищается от лжи страданием.
В грядущие годы Билли так и не сможет прийти к однозначному выводу, что он поступил правильно, доверив в тот момент выбор сердцу. Но он делает то, что велит сердце.
— Я тебя люблю, — говорит он матери и пристреливает её.
Лейтенант Джон Палмер первым прибывает на место преступления.
И то, что вначале представляется смелым поступком ответственного полицейского, потом, во всяком случае Билли, кажется пикированием стервятника на падаль.
В ожидании полиции Билли не в силах покинуть кухню. Он не может оставить мать одну.
Он чувствует, что она ушла не полностью, её душа ещё здесь и черпает утешение в его присутствии. А возможно, он ничего такого не чувствует и только хочет, чтобы это было правдой.
И всё равно он не может смотреть на неё, точнее, на такую, какой она стала. Он держится поблизости, но отводит глаза.
Когда входит лейтенант Палмер, когда Билли уже не одинок и ему нет необходимости быть сильным, стресс даёт себя знать. Билли начинает бить такая дрожь, что мальчик едва не падает на колени.
Лейтенант Палмер спрашивает:
— Что здесь произошло, сынок?
С двумя этими смертями Билли становится круглой сиротой и уже остро чувствует своё одиночество, страх перед будущим.
И когда он слышит слово «сынок», оно уже не простое слово, а протянутая рука, предложенная надежда.
Билли идёт к Джону Палмеру.
Поскольку лейтенант расчётлив, а может, потому, что он, в конце концов, человек, Палмер раскрывает ему объятия.
Дрожа, Билли приходит в эти руки, и Джон Палмер прижимает мальчика к груди.
— Сынок? Что здесь случилось?
— Он её избил. Я его застрелил. Он бил её разводным ключом.
— Ты застрелил его?
— Он бил её разводным ключом. Я застрелил его. Я застрелил её.
Другой человек мог бы позволить столь юному свидетелю прийти в себя, дать улечься буре в его душе, но лейтенант прежде всего думает о том, как бы стать капитаном. Он честолюбив. И нетерпелив.
Двумя годами раньше семнадцатилетний подросток в округе Лос-Анджелес, далеко к югу от Напы, застрелил своих родителей. Он просил признать его невиновным, потому что, мол, убил, не выдержав многолетнего сексуального растления.
Тот судебный процесс, буквально за две недели до этой, поворотной ночи в жизни Билли, завершился обвинительным приговором. Учёные мужи предсказывали, что юношу оправдают, но детектив, ведущий расследование, оказался дотошным, собрал массу улик и постоянно ловил обвиняемого на лжи.
В последние две недели этот детектив стал героем для прессы. Его всё время показывали по тиви. И куда больше людей могли назвать его фамилию, не зная при этом фамилии мэра Лос-Анджелеса.
В признании Билли лейтенант Палмер видит возможность не отыскать правду, а добиться желанного повышения по службе.
— Кого ты застрелил, сынок? Его или её?
— Я за-застрелил его. Я застрелил её. Он так избил её разводным ключом, мне пришлось за-застрелить их обоих.
Уже слышны другие сирены, и лейтенант Палмер уводит Билли из кухни в гостиную. Приказывает мальчику сесть на диван.
Уже не спрашивает: «Что здесь случилось, сынок?» Теперь вопрос другой: «Что ты сделал, мальчик? Что ты сделал?»
Слишком долго Билли Уайлс не улавливает разницу.
Вот так начались шестьдесят часов ада.
В четырнадцать лет он ещё не мог предстать перед судом, как взрослый. Поскольку ему не грозили ни смертная казнь, ни пожизненное заключение, копы, конечно же, не должны были допрашивать его, как взрослого.
Но Джон Палмер видит своей целью расколоть Билли, вырвать из него признание, что он сам избил мать разводным ключом, застрелил отца, когда отец пытался защитить её, а потом добил и мать, пулей.
Поскольку наказания для несовершеннолетних преступников не столь строги, как для взрослых, их права охраняются не так, как должно. К примеру, если задержанный не знает, что он имеет право требовать адвоката, ему могут об этом и не сказать или сказать не сразу.
Если у задержанного нет средств, а потому адвоката ему назначает суд, всегда есть шанс, что попадётся неумёха или любитель выпить, который не успел опохмелиться.
Не каждый адвокат так же благороден, как герои телевизионных сериалов, в реальной жизни чаще происходит с точностью до наоборот.
У опытного полицейского вроде Джона Палмера, при поддержке некоторых вышестоящих офицеров, обуреваемого безмерным честолюбием и готового рискнуть карьерой, есть не один способ достаточно долго не подпускать к подозреваемому адвоката и безостановочно допрашивать его сразу после задержания.
Один из наиболее эффективных способов состоял в превращении Билли в «пассажира». Назначенный судом адвокат прибывает в следственный изолятор Напы, чтобы узнать, что из-за нехватки мест в камерах или по какой-то другой надуманной причине его подзащитного отправили в Калистогу. По приезде туда слышит о досадной ошибке: подзащитного в действительности увезли в Сент-Элен. В Сент-Элене адвоката посылают обратно в Напу.
Более того, при транспортировке подозреваемого автомобиль иногда ломается. И час пути может превратиться в три или четыре, в зависимости от сложности ремонта.
Двое с половиной суток превращаются для Билли в непрерывную череду обшарпанных кабинетов, комнат для допросов, камер. Он постоянно на грани нервного срыва, страх не отпускает ни на минуту, кормят его редко, но хуже всего переезды в патрульной машине.
Билли возят на заднем сиденье, отгороженном решёткой. Руки в наручниках, сами наручники прикреплены цепью к металлическому кольцу, вваренному в пол.
За рулём водитель, который никогда не говорит ни слова. А Джон Палмер, в нарушение всех инструкций, делит с Билли заднее сиденье.
Лейтенант — крупный мужчина, а подозреваемый — четырнадцатилетний подросток. В ограниченном пространстве заднего сиденья такая разница в габаритах сама по себе пугает Билли.
Более того, Палмер — эксперт по устрашению. Бесконечный разговор и вопросы время от времени сменяются зловещим молчанием. Многозначительными взглядами, тщательно подобранными словами, неожиданными переменами настроения он подавляет волю мальчика, пытаясь вырвать из него признание.
Прикосновения хуже всего.
Палмер иногда садится ближе, чем всегда. Случается, садится так близко, как юноша может захотеть сидеть с девушкой, его левое бедро прижимается к правому бедру Билли.
Он ерошит волосы Билли, демонстрируя фальшивую благожелательность. Кладёт большую руку то на плечо Билли, то на колено, то выше по ноге.
— Убить их — не преступление, Билли. Если у тебя была веская причина. Если твой отец многие годы растлевал тебя, а твоя мать об этом знала, никто не будет тебя винить.
— Мой отец никогда так не прикасался ко мне. Почему вы постоянно говорите, что он это делал?
— Я не говорю, Билли. Я спрашиваю. Тебе нечего стыдиться насчёт этого, если он лапал тебя с детских лет. Это превращает тебя в жертву, разве ты не понимаешь? И даже если тебе это нравилось…
— Мне бы это не понравилось.
— Даже если бы тебе это нравилось, у тебя нет причин стыдиться, — рука лежит на плече. — Ты всё равно жертва.
— Я не жертва. И не был ею. Не говорите так.
— Некоторые мужчины, они творят что-то ужасное с беззащитными мальчиками, и есть мальчики, которым это начинает нравиться, — рука выше колена. — Но от этого вины у мальчика не прибавляется, Билли. Мальчик всё равно остаётся невиновным.
Билли уже хочет, чтобы Палмер его ударил. Эти прикосновения, эти ласковые прикосновения хуже удара, потому что у него всё равно есть шанс познакомиться с кулаком Палмера, если прикосновениями тот ничего не добьётся.
Не раз и не два Билли находится на грани того, чтобы признаться в том, чего никогда не было, лишь бы смолк сводящий с ума голос лейтенанта Джона Палмера, лишь бы избавиться от его прикосновений.
Он начинает задумываться, а почему… почему, положив конец страданиям матери, он позвонил в полицию, а не нажал на спусковой крючок, сунув дуло револьвера себе в рот?
Спасла Билли добросовестная работа судебного медика и технических экспертов, да и старшие офицеры, которые поначалу дали Палмеру зелёный свет, поняли, что поторопились. Все улики указывали на то, что мать избил отец, не сын.
Отпечатки пальцев на пистолете принадлежали Билли, а вот на стальной длинной ручке разводного ключа — отцу Билли.
Убийца наносил удары разводным ключом, держа его в левой руке. В отличие от отца, Билли был правшой.
На одежде Билли нашли пятнышко крови матери. Зато эта кровь буквально залила рукава рубашки отца.
Мать Билли пыталась защититься от отца голыми руками. Под её ногтями обнаружили его кровь и частички кожи, не Билли.
Со временем два высокопоставленных сотрудника полицейского управления ушли в отставку, одного уволили. Когда дым рассеивается, лейтенант Джон Палмер каким-то образом выходит сухим из воды.
Билли думает о том, чтобы подать на лейтенанта в суд, но боится давать показания и — больше всего — боится последствий, к которым может привести проигрыш в суде. Благоразумие предлагает оставить все как есть.
Не высовывайся, сохраняй спокойствие, ничего не усложняй, не ожидай многого, наслаждайся тем, что есть. Двигайся дальше.
Удивительно, но дальнейшее продвижение означает переезд в дом Перл Олсен, вдовы одного помощника шерифа и матери другого.
Она предлагает Билли обойтись без услуг службы опеки сирот, и при их первой встрече он интуитивно знает, что внутри она всегда будет такой, какой он её видит, и нет в ней ни толики фальши. Хотя ему только четырнадцать лет, он уже понял, что гармония между формой и содержанием встречается гораздо реже, чем может себе представить любой ребёнок, и ему придётся очень постараться, чтобы стать такой вот гармоничной личностью.
Глава 58
Припарковавшись в ярком свете фонарей стоянки для дальнобойщиков рядом с рестораном, Билли Уайлс съел батончик «Херши», съел батончик «Плантерс», поразмышлял о Стиве Зиллисе.
Улики против Зиллиса, пусть и косвенные, вроде бы выглядели куда более серьёзными, чем те, на основе которых Джон Палмер пытался заставить Билли признаться в преступлении, которого он не совершал.
Тем не менее его тревожило, что Зиллис мог оказаться невиновным в преступлениях, которые он ему приписывал. Манекены, садистские порнофильмы, состояние дома Зиллиса — всё говорило о том, что у парня, возможно, далеко не все в порядке с головой, но не доказывало, что он кого-то убил.
После тесного общения с Палмером Билли требовалась большая определённость.
Надеясь почерпнуть что-то новенькое, пусть какую-нибудь мелочь вроде узенького лунного серпика в небе, Билли взял газету, которую купил в Напе, но так и не успел прочитать. На первой полосе была статья об убийстве Гизель Уинслоу.
Почему-то он очень надеялся, что рядом с трупом копы нашли черенок вишни, завязанный узлом.
Вместо этого нашёл другое: у убитой отрезали кисть левой руки. Выродок взял её в качестве сувенира. На этот раз не лицо, а кисть.
Лэнни не упомянул об этом. Но Лэнни приехал на автостоянку у таверны (Билли как раз обнаружил вторую записку на лобовом стекле «Эксплорера»), когда тело Уинслоу только-только обнаружили. И в управление шерифа наверняка передали ещё далеко не все подробности.
Само собой, Билли вспомнил и записку, которую приклеили к передней панели его холодильника семнадцатью часами раньше. Ту самую, что он спрятал в книге «В наше время». Записка предупреждала его: «Мой компаньон придёт к тебе в 11:00. Подожди его на переднем крыльце».
Память услужливо подсказала две последние строки записки, которые тогда ставили его в тупик, а вот теперь он, кажется, начал соображать, что к чему:
«Ты вроде бы такой злой. Разве я не протянул тебе руку дружбы?Да, протянул».
Даже после первого прочтения он решил, что это насмешка. Теперь это ощущение только усилилось. Да, над ним откровенно смеялись, предлагая признать, что для игр такого уровня он ещё не дорос.
А где-то в его доме ждала отрезанная кисть, и рано или поздно полиция обязательно её найдёт.
Глава 59
Мужчина и женщина, дальнобойщик с подругой, оба в джинсах, футболках и бейсболках (у него с надписью «ПИТЕРБИЛТ», у неё — «ДОРОЖНАЯ КОРОЛЕВА») вышли из ресторана. Мужчина зубочисткой выковыривал остатки пищи, женщина зевнула, потянулась.
Сидя за рулём «Эксплорера», Билли смотрел на кисти женщины, думая, какие же они маленькие, как легко спрятать одну из них.
На чердаке. Под половой доской. За котлом. У дальней стенки стенного шкафа. Под любым крыльцом, что передним, что задним. Может, и в гараже, в одном из ящиков, благо их хватало. То ли в банке с формальдегидом, то ли без неё.
Если кисть одной жертвы спрятали в его доме или на участке, почему не оставить там что-нибудь от второй? Что выродок отрезал у рыжеволосой и куда это положил?
У Билли возникло желание немедленно поехать домой, обыскать дом снизу доверху. Но чтобы найти эти ужасы, ему наверняка потребовался бы и остаток ночи, и часть утра.
А если бы не нашёл, продолжил поиски до второй половины дня? Наверняка продолжил бы.
Раз начав, он бы не остановился, одержимый желанием отыскать эти жуткие сувениры.
Его наручные часы показывали 1:26. До полуночи четверга оставалось чуть больше двадцати двух часов.
«Моё последнее убийство: в полночь четверга».
Уже столько часов Билли функционировал на кофеине и шоколаде, «Анацине» и «Викодине». Если бы он провёл день в поисках частей тела жертв, если бы к сумеркам не идентифицировал выродка и хоть немного не отдохнул, он измотался бы что душой, что телом и не смог бы надёжно охранять Барбару.
Короче, не мог он тратить время на поиски кисти Гизель Уинслоу.
А кроме того, читая статью второй раз, он вспомнил кое-что ещё, помимо записки на передней панели холодильника. Манекен с шестью кистями.
Две кисти, которыми оканчивались руки, держали воткнутые в шею ножи.
Две кисти, заменившие стопы, держали железный штырь, которым манекен трахал себя.
Третья пара кистей, взятая, как и вторая, у какого-то другого манекена, торчала из грудей. Так что манекен чем-то напоминал индуистскую богиню Кали.
Хотя у других манекенов число кистей не превышало положенного человеку, этот, с шестью кистями, предполагал, что женская кисть для Зиллиса — фетиш.
На фотографиях, которые украшали обложки порнокассет, женские руки присутствовали практически всегда. Или в наручниках, или крепко связанные верёвкой, или в кожаных перчатках.
Тот факт, что Гизель Уинслоу отрезали кисть, говорил о многом, возможно, доказывал вину Зиллиса.
Билли, конечно, притягивал факты за уши. У него не было оснований набросить петлю на шею Стива Зиллиса.
«Разве я не протянул тебе руку дружбы? Да, протянул».
Грубый, подростковый юмор. Билли буквально увидел, как Стив Зиллис, ухмыляясь, произносит эти слова. Насмешливым, хорошо поставленным барменским голосом.
Внезапно он вспомнил, какое активное участие в его выступлениях за стойкой бара принимали руки. Они у него были необычайно проворные. Он жонглировал оливками, и не только. Показывал карточные фокусы. Монетка «прогуливалась» у него между костяшками пальцев, а потом могла исчезнуть.
Но все это не помогало Билли покрепче завязать петлю.
Время приближалось к двум утра. Если он намерен встретиться с Зиллисом, сделать это следовало под покровом темноты.
Медицинскому клею на ранках досталось. «Заплатки» треснули по краям, обтрепались.
Билли открыл тюбик и поверх первого слоя наложил новый.
Если уж он и собирался взяться за Зиллиса, то сначала с ним следовало поговорить. Ничего больше. Просто серьёзно поговорить.
Читать бесплатно другие книги:
