Подозреваемый Кунц Дин
– У этих парней есть матери. Мы сожгли бы дом одной, возможно, разбили бы лицо другой, так, чтобы для восстановления того, что было, потребовался бы десяток пластических операций. Еще у одного есть дочь от бывшей жены. Она ему очень дорога. Мы остановили бы ребенка по пути из школы, раздели бы догола, сожгли одежду. Потом сказали бы папаше: в следующий раз мы сожжем одежду прямо на маленькой Сюзи.
Раньше, по наивности, Митч хотел затянуть Игги в эту историю, чтобы оградить Энсона.
Теперь задавался вопросом: хотел ли он, чтобы других невинных людей избивали, жгли, калечили ради спасения Холли? Может, нужно благодарить бога за то, что ему не предоставили право выбора.
– Если бы за двенадцать часов мы пообщались с десятком их родственников, эти щенки привезли бы твою жену назад, рассыпаясь в извинениях, да еще подарили бы ей сертификат в «Нордстром»[19] на новый гардероб.
Оба телохранителя не спускали глаз с Митча.
– Но Энсон, – продолжил Кэмпбелл, – хочет поставить себя так, чтобы больше никто не недооценивал его. Пусть и не напрямую, он посылает сигнал и мне. Должен сказать… я впечатлен.
Митч не мог позволить им увидеть всю глубину охватившего его ужаса. Они могли предположить, что предельный страх может толкнуть его на безрассудный поступок, и тогда будут наблюдать за ним еще более пристально, чем теперь.
Он понимал, что должен выказывать страх, не просто страх – отчаяние, обреченность. Когда человек чувствует обреченность, он лишается воли к борьбе.
– Вот меня и распирает любопытство, – повторил Кэмпбелл, вернувшись к тому, с чего начал. – Раз уж твой брат хочет так поступить с тобой: что ты ему сделал?
– Любил его, – ответил Митч.
Кэмпбелл посмотрел на него так, как застывшая цапля смотрит на подплывающую рыбу, потом улыбнулся:
– Да, такое возможно. А что, если бы в один из дней он захотел ответить взаимностью?
– Он всегда хотел пойти далеко и попасть туда быстро.
– Сентиментальность – обуза, – вставил Кэмпбелл.
Голосом, который сел от обреченности, Митч ответил:
– Да, это цепь и якорь.
С кофейного столика Кэмпбелл взял пистолет, который один из телохранителей вытащил из-за пояса Митча.
– Ты когда-нибудь из него стрелял?
Митч едва не ответил, что нет, тут же вспомнил, что в обойме недостает одного патрона: Нокс случайно нажал на спусковой крючок и пустил себе пулю в сердце.
– Один раз. Чтобы понять, какие это вызывает ощущения.
На губах Кэмпбелла заиграла улыбка:
– И ощущения пугающие?
– Не то слово.
– Твой брат говорит, что оружие – это не твое.
– Он знает меня лучше, чем я – его.
– Где ты его взял?
– Моя жена полагала, что в доме должен быть пистолет.
– Не могу с ней не согласиться.
– Он лежал в ящике прикроватного столика с того самого дня, как мы его купили, – солгал Митч.
Кэмпбелл поднялся. Вытянув правую руку, нацелил пистолет в лицо Митчу:
– Встать.
Глава 27
Глядя в слепой глаз пистолета, Митч выполнил приказ.
Оба безымянных телохранителя сменили позиции, встали так, чтобы при необходимости открыть стрельбу по Митчу, не попав под пули своих.
– Сними пиджак и положи на стол, – последовал следующий приказ Кэмпбелла.
Митч подчинился, потом, в соответствии с третьим приказом, вывернул карманы джинсов. Их содержимое: ключи, бумажник, пару смятых бумажных салфеток – положил на кофейный столик рядом с пиджаком.
Вспомнил себя мальчиком в темноте и тишине. Вместо того чтобы сосредоточиваться на уроке, которому должно было научить его заточение, он вел воображаемые разговоры с паучихой Шарлоттой, свиньей Уилбуром, крысой Темплтоном. Тем самым он наиболее близко подходил к тому, чтобы бросить кому-то вызов: с тех пор такого не повторялось.
Он сомневался, что эти люди застрелят его прямо в доме. Даже оттертая и более невидимая нево-оруженным глазом, кровь оставляла белковый след, который могли выявить специальные реактивы.
Один из телохранителей взял со столика пиджак Митча, обыскал карманы, нашел только сотовый телефон.
– Как вы, бывший герой ФБР, дошли до такого? – спросил Митч хозяина дома, который не спускал с него глаз.
Изумление лишь на короткий миг отразилось на лице Кэмпбелла.
– Этой сказочкой Энсон заманил тебя сюда? Джулиан Кэмпбелл – герой ФБР?
Хотя телохранители определенно были не из смешливых, один, с гладкой кожей, все-таки хохотнул, а второй улыбнулся.
– И вы, наверное, зарабатываете деньги не в шоу-бизнесе, – добавил Митч.
– В шоу-бизнесе? Возможно, это и справедливо, – признал Кэмпбелл. – Только шоу-бизнес – понятие очень уж растяжимое.
Прыщавый телохранитель достал из кармана сложенный мешок для мусора. Расправил его, раскрыл.
– И вот что еще, Митч, – продолжил Кэмп-белл, – если Энсон сказал тебе, что эти два джентльмена собираются принять обеты священников, должен тебя предупредить, они не собираются.
Телохранители вновь улыбнулись.
Прыщавый засунул в мешок пиджак спортивного покроя, сотовый телефон, другие вещи, лежавшие на кофейном столике. Прежде чем бросить в мешок бумажник, достал из него деньги и протянул Кэмпбеллу.
Митч остался на ногах, ждал.
Все трое заметно расслабились. Теперь они точно знали, с кем имеют дело.
Он был братом Энсона, но только по крови. Он был дичью, а не охотником. Они знали: он может только подчиняться, сопротивления не окажет. Уйдет в себя. Со временем начнет просить о пощаде.
Они знали его, знали таких, как он, и телохранитель, после того, как уложил вещи Митча в мешок, достал наручники.
Прежде чем Митча попросили вытянуть руки перед собой, он сделал это сам.
Телохранитель, который держал наручники, замялся, Кэмпбелл пожал плечами, после чего наручники защелкнулись на запястьях Митча.
– Ты, похоже, устал, – сказал Кэмпбелл.
– Ужасно устал, – подтвердил Митч.
Кэмпбелл положил пистолет на кофейный столик.
– Такое случается.
Митч не стал проверять прочность наручников. Запястья они держали крепко, цепь между ними была короткой.
Кэмпбелл тем временем пересчитал сорок один доллар, которые телохранитель достал из бумажника Митча. Когда он заговорил, в голосе даже появились мягкие нотки:
– Ты, возможно, даже заснешь по пути.
– Куда мы поедем?
– Я знал одного парня, который проспал всю ночь в такой вот поездке. Было даже жалко будить его, когда мы прибыли на место.
– Вы поедете? – спросил Митч.
– Нет, давно уже не ездил. Я останусь здесь, с моими книгами. У тебя все будет хорошо. В конце концов, у всех все становится хорошо.
Митч посмотрел на стеллажи.
– Вы какие-то прочитали?
– Исторические. История зачаровывает меня, обожаю читать о том, что на ее примерах никто ничему не учится.
– А вас она чему-нибудь научила?
– Я и есть история. То, чему никто не хочет учиться.
Пальцы Кэмпбелла, ловкие, словно у фокусника, легко, без лишних движений, убрали деньги Митча в бумажник.
– Эти господа отведут тебя в автомобильный павильон. Не через дом, через сад.
Митч предположил, что прислуга, ночные горничные, дворецкий, возможно, не знали о тех делах, которыми занимался Кэмпбелл, или прикидывались, что не имеют о них ни малейшего понятия.
– Прощай, Митч. Все у тебя будет хорошо. И скоро. Но ты, возможно, успеешь подремать по пути.
Пристроившись к Митчу с двух сторон, держа его под руки, телохранители повели его через библиотеку к дверям в сад. Прыщавый, он шел справа, вдавил ствол пистолета Митчу в бок, не сильно, как напоминание.
Прежде чем переступить через порог, Митч оглянулся и увидел, что Кэмпбелл уже стоит у стеллажа, разглядывает названия книг на одной из полок.
Вероятно, выбирал, что же ему почитать на сон грядущий. А может, и не на сон. Пауки не спят, так же как и история.
Терраса, ступени, еще терраса, телохранители не позволяли Митчу сбавить шаг.
Луна утонула в плавательном бассейне, бледная, как призрак.
По садовым дорожкам, под кваканье лягушек, по просторной лужайке, через рощицу эвкалиптов с серебристыми листьями, кружным путем они вышли к большому, но элегантному зданию, по периметру которого росли декоративно подстриженные, подсвеченные кусты жасмина.
Телохранители продолжали энергично вести Митча к цели.
Он же глубоко вдыхал сладкий аромат жасмина.
В павильоне стояли восстановленные автомобили 1930-х и 1940-х годов – «Бьюики», «Линкольны», «Паккарды», «Кадиллаки», «Понтиаки», «Форды», «Шевроле», «Кайзеры»[20], студебеккеры[21], даже «Такер торпидо»[22]. Как драгоценные камни на ярко освещенных пятачках.
Автомобилей, находящихся в повседневном использовании, здесь не было. Очевидно, приведя его в главный гараж, телохранители рисковали столкнуться с кем-то из обслуживающего персонала.
Прыщавый сунул руку в карман, достал ключи, открыл багажник темно-синего «Крайслера Виндзор» конца 1940-х годов. «Залезай».
Здесь его не пристрелили по той же причине, что и в библиотеке. Там не хотели пачкать пол, тут опасались повредить коллекционный экземпляр.
Багажник был куда просторнее, чем в современных автомобилях. Митч улегся на бок, в позе зародыша.
– Ты не сможешь открыть багажник изнутри, – предупредил прыщавый. – В те дни о безопасности детей так не заботились[23].
– Мы поедем сельскими дорогами, где никто тебя не услышит, – добавил его напарник. – Поэтому, как бы ты ни шумел, толку от этого не будет.
Митч промолчал.
– Но нас это разозлит, – предупредил прыщавый. – И тогда по прибытии на место тебе достанется сильнее, чем могло бы.
– Я этого не хочу, – ответил Митч.
– Кто ж захочет? – пожал плечами прыщавый.
– Лучше бы вам не пришлось это делать.
– Теперь уже ничего не изменишь, – подал голос напарник прыщавого.
Свет падал на них сзади, так что лица телохранителей нависали над Митчем затененными овалами. Тем не менее он разглядел, что на одном читалось полнейшее безразличие, а на втором презрение.
Они захлопнули багажник, оставив Митча в абсолютной темноте.
Глава 28
Холли лежит в темноте, молясь о том, чтобы Митч остался в живых.
За себя она боится меньше, чем за него. Похитители при ней постоянно носят лыжные маски, и она полагает, что они не стали бы скрывать свои лица, если бы собирались ее убить.
Маски они носят не потому, что такая мода. Никто не выглядит красавцем в лыжной маске.
Если ты урод, как Призрак оперы, тогда, возможно, у тебя может возникнуть желание носить лыжную маску. Но теория вероятностей не допускает, чтобы все четверо были отвратительными уродами.
Разумеется, даже если они и не собираются причинять ей вреда, действительность может разойтись с их планами. В критический момент ее могут случайно застрелить. Или события заставят похитителей поступить с ней не так, как намечалось.
Прирожденная оптимистка, Холли с детства верила и верит, что жизнь имеет смысл и не закончится до того, как человек найдет свое предназначение. Вот Холли и не верит, будто что-то может пойти не так. Не сомневается, что ее освободят, целой и невредимой.
Она верит, что можно реализовать будущее, придумывая его себе. Нет, конечно, она не может стать знаменитой актрисой, представляя себя получающей «Оскара». Упорная работа, трудолюбие, а не одни лишь желания обеспечивают продвижение по карьерной лестнице.
В любом случае она не хотела становиться знаменитой актрисой. Ей пришлось бы проводить много времени со знаменитыми актерами, а от большинства нынешних знаменитостей просто трясет.
Освободившись, она намеревается есть марципаны, шоколадное мороженое и картофельные чипсы до тех пор, пока ей не станет стыдно или дурно. Она не блевала с детства, но на свободе даже рвота является признаком жизни.
Освобождение она намеревается отпраздновать походом в «Детский стиль», этот магазинчик в торговом центре, и купить огромного плюшевого медведя, которого видела в витрине, недавно проходя мимо. Такого белого, пушистого, милого.
Даже девочкой-подростком она любила плюшевых медведей. А теперь один ей просто необходим.
Освободившись, она собирается потрахаться с Митчем. Да так, что потом у него будет такое ощущение, будто по нему проехал поезд.
Что ж, не очень романтический образ. Николас Спаркс[24], книги которого расходятся миллионными тиражами, такого не напишет.
«Она занималась с ним любовью всеми фибрами своего существа, душой и телом, и когда, наконец, страсть их иссякла, он распластался на кровати, словно бросился под колеса локомотива».
Представлять себя автором бестселлеров не стоит и пытаться, потеря сил и времени. К счастью, она ставит перед собой другую цель: продавать недвижимость.
Вот она и молится, чтобы ее прекрасный муж выжил в этом кошмаре. Он физически прекрасен, но самое прекрасное в нем – его нежное сердце.
Холли любит его за нежное сердце, за мягкость, но тревожится, что некоторые особенности характера Митча, скажем, пассивное принятие того, с чем сталкивает его жизнь, приведут к гибели.
Он не лишен силы, в нем есть железный стержень, который иногда, очень незаметно, но дает о себе знать. Без этого его бы раздавили выродки-родители. Без этого Холли не позволила бы ему привести ее к алтарю.
Вот она и молится, чтобы он оставался сильным, оставался живым.
Молясь, размышляя о похитителях, обжорстве, блевотине и больших плюшевых медведях, она не оставляет попытки вытащить из половицы гвоздь. Она всегда славилась умением заниматься несколькими делами сразу.
Половицы нестроганые. Холли подозревает, что они еще и очень толстые, а потому гвозди более длинные, чем в обычных половицах.
У гвоздя, который ее интересует, большая плоская шляпка. Размер шляпки говорит о том, что гвоздь достаточно длинный, чтобы сойти за шпильку.
В кризисной ситуации шпилька может послужить оружием.
Плоская шляпка не утоплена в дерево. Она возвышается над половицей где-то на шестнадцатую часть дюйма. Зазор невелик, но она все-таки может ухватиться за шляпку и раскачивать гвоздь из стороны в сторону. Хотя гвоздь не шевелится, одно из достоинств Холли – терпение. Она будет раскачивать гвоздь, будет представлять себе, как он начинает шататься, и в конце концов вытащит его из половицы.
Как же ей хочется, чтобы у нее были накладные акриловые ногти. Они так красиво выглядят, и, когда она станет агентом по продаже недвижимости, они у нее обязательно будут. С хорошими акриловыми ногтями ей было бы проще управляться со шпилькой.
С другой стороны, они ломаются и трескаются куда быстрее и при меньших нагрузках, чем те ногти, которые получены от природы. Если б у нее, Холли, были накладные акриловые ногти, возможно, они сильно ограничили бы ее возможности.
В идеале в момент похищения хотелось бы иметь акриловые ногти на левой руке и натуральные на правой. И еще стальные зубы во рту.
Наручник охватывает ее правую лодыжку. Короткая цепь тянется к кольцу, ввинченному в пол. Второй наручник зацеплен за кольцо. Поэтому руки у нее свободные, и она может вытаскивать пока еще не поддающийся ее усилиям гвоздь.
Похитители в какой-то степени позаботились о ее удобствах. Дали надувной матрас, чтобы лежать на нем, а не на полу, упаковку с шестью бутылками воды, горшок. Недавно принесли ей половину пиццы с сыром и перчиками.
Все это не говорит о том, что они – милые люди. Они совсем не милые люди.
Когда захотели, чтобы Митч услышал, как пленница кричит, ударили ее. Когда захотели, чтобы Энсон услышал то же, внезапно дернули за волосы, да так сильно, что она уже распрощалась со скальпом.
Хотя это не те люди, которых можно встретить в церкви, они не получают от жестокости удовольствия. Они – зло, но у них есть деловая цель, вот они к ней и движутся.
Один из них злобный и безумный.
Этот тревожит ее больше всего.
Они не посвятили ее в свои планы, но Холли понимает, что они похитили ее, чтобы через Митча чего-то добиться от Энсона.
Она не знает, почему они думают, что Энсон найдет деньги на выкуп, но ее не удивляет, что в центре всего этого водоворота стоит Энсон. Она давно уже чувствовала, что все видят не того Энсона, какой он на самом деле.
Изредка она перехватывает его брошенные на нее взгляды, а любимому брату мужа так смотреть негоже. Когда он понимает, что его разоблачили, хищная похоть исчезает под привычным обаянием, да так быстро, что поневоле задумываешься, а не привиделось ли тебе все это.
Иногда, когда он смеется, смех этот кажется ей искусственным. Но в этом она одинока. Остальные находят смех Энсона заразительным.
Она ни с кем не делилась сомнениями насчет Энсона. Пока она не встретила Митча, у него были только сестры (они разлетелись по всем сторонам света), брат и страсть к земле, желание работать с растениями. Она всегда стремилась к тому, чтобы обогатить его жизнь, и ничего не собиралась у него отнимать.
Она абсолютно доверяет могучим рукам Митча и, попав в них, мгновенно засыпает безо всяких сновидений. В каком-то смысле в этом и состоит супружеская жизнь (когда всем довольны и муж, и жена): полнейшее доверие сердца, души, разума.
Но, зная, что ее судьба в руках Энсона, она, возможно, совсем не уснет, а если и уснет, то ей будут сниться кошмары.
Она расшатывает, расшатывает, расшатывает гвоздь, пока пальцы не начинают болеть. Тогда она берется за шляпку двумя другими пальцами.
В темноте и тишине минуты текут, и она старается не думать о том, как день, начавшийся так радостно, мог превратиться в такой вот кошмар. После того, как Митч ушел на работу, и прежде чем на ее кухню ворвались люди в масках, она использовала один предмет, который купила вчера, но до утра слишком нервничала, чтобы пустить его в дело. Задержка месячных составляла уже девять дней, и, согласно тесту на беременность, она ждала ребенка.
Уже год она и Митч на это надеялись. И вот надо же, узнать об этом в такой день.
Похитители не знают, что в их руках две жизни, и Митч не знает, что от его хитрости и храбрости зависит спасение не одной жизни, а двух, но Холли знает. И знание это одновременно и радость, и душевная боль.
Она представляет себе трехлетнего ребенка (иногда девочку, иногда мальчика), играющего во дворе их дома, смеющегося. Она представляет ребенка более ярко, чем что-либо еще, в надежде, что все так и будет.
Она говорит себе, что будет сильной, что не заплачет. Она не рыдает, не нарушает тишину, но, случается, слезы приходят.
Чтобы остановить горячий поток, она с еще большим рвением набрасывается на гвоздь, этот упрямый чертов гвоздь, в ослепляющей тьме.
После долгого-долгого периода тишины она слышит удар: упало что-то полое и металлическое.
Напрягшись, ждет, но удар не повторяется. И какие-либо другие звуки не раздаются.
Удар этот что-то ей напоминает. Что именно, она вспомнить не может, однако интуиция говорит: ее судьба подвешена на этом ударе.
Она может воспроизвести звук по памяти, но поначалу не может связать его с источником.
Какое-то время спустя начинает подозревать, что звук этот не настоящий, а плод ее воображения. То есть прозвучал он в ее голове, а не за стенами этой комнаты. Странная идея, но настойчивая.
Потом она вспоминает источник этого звука, действительно, она же слышала его сотни раз, хотя тогда он не вызывал зловещих ассоциаций, и внутри у нее все леденеет. Звук этот – удар захлопывающейся крышки багажника автомобиля.
Да, да, кто-то захлопнул крышку багажника, то ли в реальности, то ли в ее воображении, но мороз пробрал ее до мозга костей. Она сидит выпрямившись, забыв про гвоздь, затаив дыхание, и лишь через какие-то мгновения медленно выпускает из легких застоявшийся воздух, чтобы так же медленно вдохнуть.
Часть II
Ты умрешь ради любви? Убьешь?
Глава 29
В конце 1940-х, если у тебя был «Крайслер Виндзор», ты знал, что двигатель в автомобиле большой, потому и работал он, как большой. В шуме двигателя слышалось биение сердца быка, его яростное фырканье, тяжелый стук копыт.
Война закончилась, ты выжил, большая часть Европы лежала в руинах, но родная страна осталась нетронутой, и тебе хотелось чувствовать, что ты жив. Тебе не требовалась звуковая изоляция двигательного отсека. Тебе не требовались технические штучки, уменьшающие шум двигателя. Ты хотел получить мощь, габариты, скорость.
Вибрация двигателя передавалась в багажник через корпус и каркас. А шум усиливался и затихал в полном соответствии со скоростью движения автомобиля.
Митч ощущал запах выхлопных газов, возможно, прохудился глушитель, но, похоже, угроза задохнуться избытком окиси азота над ним не висела. Куда более сильными были запах резинового коврика, на котором он лежал, и собственного пота.
Хотя в багажнике было так же темно, как и в учебной комнате в доме родителей, в остальном эта учебная комната на колесах не отсекала информационного потока, который воспринимался органами чувств. И однако, по мере того как позади оставались миля за милей, Митч начал усваивать один из величайших уроков своей жизни.
Его отец говорит, что мы рождаемся вовсе не для того, чтобы понять естественный закон жизни. С его материалистической точки зрения, мы должны вести себя не согласно какому-либо кодексу, а исключительно исходя из собственных интересов.
Рациональность всегда в интересах человека, говорит Дэниэль. Таким образом, любой рациональный поступок – правильный, хороший и достойный восхищения.
В философии Дэниэля зла не существует. Кража, изнасилование, убийство невинного – эти и другие преступления всего лишь иррациональны, потому что тот, кто их совершает, ставит под угрозу собственную свободу.
Дэниэль признает, что уровень иррациональности зависит от шансов преступника избежать наказания. Таким образом, те иррациональные поступки, которые принесли нужный результат и имели для преступника исключительно положительные последствия, могут быть правильными и достойными восхищения, пусть и не приносящими пользы обществу.
Воры, насильники, убийцы и им подобные могут исправиться благодаря психотерапии и реабилитации, а могут и не исправиться. В любом случае, говорит Дэниэль, они – не зло, они – иррационалисты (которые могут вернуться, а могут и не вернуться в лоно рационализма), и ничего больше.
Митч думал, что все эти постулаты отскакивали от него, как горох от стены, что его не спалил огонь учения Дэниэля Рафферти. Но огню свойствен дым, и сын слишком уж долго коптился в фанатизме отца, вот часть этого дыма все-таки в него и проникла.
Он мог видеть, но был слеп. Он мог слышать, но был глух.
В этот день, в эту ночь Митч лицом к лицу сошелся со злом. И зло это было таким же реальным, как камень.
Хотя к иррациональному человеку следует отнестись с состраданием, следует попытаться направить его на путь истинный с помощью психотерапии, злому можно дать только отпор, обрушиться на него со всей яростью праведного гнева.
В библиотеке Джулиана Кэмпбелла, когда один из телохранителей достал наручники, Митч тут же вытянул руки перед собой. Не стал ждать приказа.
Если бы он не казался сломленным, кротким и покорным судьбе, они могли бы сцепить руки у него за спиной. В таком случае потребовалось бы гораздо больше усилий, чтобы достать револьвер из кобуры на лодыжке, а уж точно выстрелить просто бы не удалось.
Кэмпбелл даже отметил усталость Митча, правда, он имел в виду усталость разума и сердца.
Они думали, что знают таких людей, каким был Митч, и, скорее всего, знали. Но они не знали, каким человеком он мог стать, когда на кону стояла жизнь его жены.
Удивленные тем, что он не умел обращаться с пистолетом, который у него забрали, они представить себе не могли, что у Митча имеется еще и револьвер. Не только хорошие люди разочаровываются в своих ожиданиях.
Митч подтянул штанину джинсов и достал револьвер, отцепил кобуру, отбросил ее.
Ранее он проверил оружие и не нашел предохранитель. В кино у некоторых моделей пистолетов предохранители были, у револьверов – никогда.
Если бы ему удалось прожить два следующих дня и вернуть Холли, он бы никогда больше не позволил поставить себя в такое вот положение.
Первый раз откинув барабан, он обнаружил, что гнезд, и соответственно патронов, пять, а не шесть, как он ожидал.
И от него на пять выстрелов требовалось два точных попадания, которые несли с собой смерть, а не легкое ранение.
Багажник мог открыть только один из телохранителей Кэмпбелла. Но лучше бы их было двое, тогда Митч мог застать врасплох их обоих.
Оба могли подойти к багажнику с оружием на изготовку или только один. Если один, Митчу пришлось бы ориентироваться достаточно быстро, чтобы начать именно с него.
Мирный человек готовился к тому, чтобы применить силу, и, естественно, его осаждали мысли, которые только мешали: «Будучи подростком, телохранитель с угрями на лице страдал от насмешек окружающих, вот и пошел по кривой дорожке».
Сочувствие к дьяволу – мазохизм в лучшем случае. Смертный приговор сочувствующему – в худшем.
Какое-то время, подпрыгивая на ухабах, вибрируя в такт мощного двигателя, Митч представлял себе, к чему может привести насилие после того, как откроется крышка багажника. Потом постарался не представлять.
Согласно его светящимся часам, они ехали по шоссе чуть больше тридцати минут, а потом свернули на грунтовую дорогу. Маленькие камушки, вылетая из-под колес, забарабанили по днищу.
Он чувствовал пыль, слизывал с губ солончаковый вкус, но воздуха хватало, Митч не задыхался.
Через двенадцать минут, по грунтовке они ехали с небольшой скоростью, автомобиль медленно остановился. Двигатель еще работал с полминуты, потом водитель выключил его.
После сорока пяти минут грохота внезапная тишина оглушала.
Открылась одна дверца, потом вторая.
Они шли к багажнику.
Устроившись лицом к заднему бамперу, Митч расставил ноги, уперся ступнями в задний борт. Он не мог сесть, пока не поднялась крышка, вот и ждал, согнувшись, прижимаясь к ней головой, словно на занятиях в гимнастическом зале пытался достать пальцами мысков.
Из-за наручников револьвер приходилось держать двумя руками, но, возможно, пользы от этого было больше, чем вреда.
Шагов Митч не слышал, только гулкие удары своего сердца, но удары эти перекрыл звук поворачивающегося в замке ключа.
Перед мысленным взором мелькал образ Джейсона Остина, получившего пулю в голову, мелькал и мелькал, будто один и тот же кадр фильма: пуля попадает в голову Джейсона, череп разлетается, пуля попадает в голову Джейсона, череп разлетается…
Когда крышка багажника откинулась, Митч осознал, что лампочки, которая зажигалась бы автоматически, в багажнике нет, и начал распрямлять спину, одновременно вытягивая руки с револьвером перед собой.
Полная луна расплескала молоко, подсветив двух телохранителей.
Глаза Митча адаптировались к темноте, их нет. Он сидел в темноте, они стояли в лунном свете. Они полагали его смирным, сломленным, беспомощным, а он таким не был.
Первый раз он надавил на спусковой крючок неосознанно, но почувствовал отдачу, увидел дульную вспышку, услышал, как пуля попала в цель, и тут же нажал на спусковой крючок вторично.
Читать бесплатно другие книги:
