Подозреваемый Кунц Дин
Пальцы у него длинные и белые. Ногти обкусаны.
Холли не хочет прикасаться к тому, что трогал он. Скрывая отвращение, берет плитку.
– Они спят. Сейчас мое дежурство. – Он ставит на пол банку колы, покрытую капельками конденсата. – Тебе нравится пепси?
– Да. Благодарю.
– Ты бывала в Чамисале, штат Нью-Мексико?
Голос мягкий, музыкальный, почти женский.
– Чамисаль? Нет, даже не слышала о таком городе.
– Я там многое узнал. Вся моя жизнь переменилась после этого.
Что-то дребезжит на крыше, давая ей повод вскинуть глаза в надежде увидеть какие-то характерные особенности своей темницы, чтобы потом рассказать о них на суде.
Сюда ее привели с повязкой на глазах. Она только помнит, как поднималась по узкой лестнице. Из чего и сделала вывод, что заперли ее на чердаке.
Верхняя половина маленького фонаря заклеена черной лентой. Потолок прячется в темноте. Свет выхватывает из нее только часть ближайшей кирпичной стены, все остальное растворяется в тенях.
Похитители очень предусмотрительны.
– Ты бывала в Рио-Лючио, штат Нью-Мексико? – спрашивает он.
– Нет. Там тоже не бывала.
– В Рио-Лючио есть маленький домик с оштукатуренными стенами, выкрашенными в синий цвет, с желтой отделкой. Почему ты не ешь шоколад?
– Приберегаю на потом.
– Кто знает, сколько времени осталось каждому из нас? – спрашивает он. – Съешь его сейчас. Мне нравится смотреть, как ты ешь.
С неохотой она снимает с плитки обертку.
– Святая женщина, которую зовут Эрмина Лавато, живет в сине-желтом домике с оштукатуренными стенами в Рио-Лючио. Ей семьдесят два года.
Он уверен, что из таких фраз и состоит разговор. Делает паузу, ожидая очевидных реплик Холли.
Проглотив кусочек шоколада, она спрашивает:
– Эрмина – родственница?
– Нет. У нее испанские корни. Она потрясающе готовит курицу, а кухня выглядит так, словно перенеслась в настоящее из 1920-х годов.
– Я повариха не из лучших, – признается Холли.
Его взгляд не отрывается от ее рта, она вновь откусывает от «Мистера Гудбара», с таким ощущением, будто совершает что-то непристойное.
– Эрмина очень бедна. Домик у нее маленький, но прекрасный. Каждая комната выкрашена в свой цвет.
Он смотрит на ее рот, а она изучает его лицо, насколько позволяет маска. Зубы желтые. Резцы острые. Клыки необычно заострены.
– В ее спальне сорок два изображения Девы Марии.
Губы выглядят так, словно их постоянно прикусывают. Иногда, когда не говорит, он жует кусочки кожи.
– В гостиной тридцать девять изображений святого сердца Иисуса, проткнутого шипами.
Трещины в губах блестят, словно из них вот-вот начнет сочиться кровь.
– Во дворе домика Эрмины Лавато я зарыл сокровище.
– Подарок для нее? – спрашивает Холли.
– Нет. Она не оценит то, что я зарыл. Выпей пепси.
Она не хочет пить из банки, которую он держал в руках. Но все равно открывает ее, делает глоток.
– Ты бывала в Пенаско, штат Нью-Мексико?
– Я никогда не была в Нью-Мексико.
Он какое-то время молчит, тишину нарушает только ветер, его взгляд опускается к ее шее, когда она глотает пепси.
– Моя жизнь изменилась в Пенаско.
– Вроде бы речь шла о Чамисале.
– В Нью-Мексико моя жизнь часто менялась. Это место изменений и великой тайны.
Подумав о том, что она сможет найти применение банке из-под пепси, Холли ставит ее на пол в надежде, что он позволит оставить ей банку у себя, если она не выпьет все до его ухода.
– Тебе бы понравились Чамисаль, Пенаско, Родарте, там много и других прекрасных и загадочных городков.
Она задумывается, прежде чем ответить:
– Будем надеяться, что я останусь в живых и смогу их увидеть.
Он встречается с ней взглядом. Глаза у него темно-синие, цвета неба, которое говорит о приближении бури, пусть облаков пока нет и в помине.
Голос звучит даже мягче, чем обычно, в нем слышится нежность:
– Могу я сказать тебе кое-что по секрету?
Если он к ней прикоснется, она закричит и перебудит остальных.
Истолковав выражение ее лица как согласие, он продолжает:
– Нас было пятеро, а осталось только трое.
Она ожидала услышать совсем другое. Поэтому не отводит глаз, хотя это и дается ей с трудом.
– Чтобы увеличить долю каждого, мы убили Джейсона.
При упоминания имени внутри у нее все сжимается. Она не хочет знать имен или видеть лица.
– А теперь исчез Джонни Нокс, – добавляет он. – Джонни вел наблюдение за твоим домом, а потом как сквозь землю провалился. Мы трое не собирались избавляться от него. Такой вопрос никогда не поднимался.
«Митч», – сразу думает она.
Снаружи ветер вдруг меняет голос. Только что завывал, а тут вдруг начинает шикать, словно советуя Холли больше молчать и слушать.
– Двое других вчера отъезжали по разным делам, – говорит похититель. – В разное время. Каждый мог убить Джонни.
Чтобы вознаградить его за эти откровения, Холли съедает еще кусочек шоколада.
Не отрывая глаз от ее рта, он продолжает:
– Может, они решили поделить все на двоих. Или один из них хочет забрать все.
Из вежливости она отвечает:
– Они такого не сделали бы.
– Они могут, – возражает ей похититель. – Ты бывала в Вальсито, штат Нью-Мексико?
Холли слизывает шоколад с губ.
– Нет.
– Бедный городок. Там много бедных и прекрасных городков. Моя жизнь переменилась в Вальсито.
– И как же она переменилась?
Он не отвечает, твердит о своем:
– Тебе следовало бы увидеть Лос-Трампас, штат Нью-Мексико, в снегу. Несколько домов, белые поля, низкие холмы, небо белое, как поля.
– Да ты у нас поэт, – говорит она, и это не просто слова.
– В Лас-Вегасе, штат Нью-Мексико, казино нет. Там есть жизнь и тайна.
Его белые руки сходятся вместе, но не в молитве, а словно каждая из них обладает независимым разумом и им нравится прикасаться друг к другу.
– В Рио-Лючио в маленькой кухне дома Элоизы Сандоваль в красном углу висит икона святого Антония. Под ней стоят двенадцать керамических фигурок, по одной на каждого ребенка и внука. Каждый вечер она зажигает перед иконой свечи.
Холли надеется, что больше никаких откровений насчет других похитителей не будет, но при этом знает: его слова заинтриговали ее, пусть и против воли.
– Эрнест Сандоваль ездит на «Шевроле Импал» модели 1964 года. Приборный щиток раскрашен в разные цвета, а потолок салона обит красным бархатом.
Длинные пальцы поглаживают друг друга, поглаживают и поглаживают.
– Эрнеста интересуют святые, которые незнакомы его набожной жене. И он знает удивительные места.
«Мистер Гудбар» начинает забивать рот Холли, от него слипается горло, но она заставляет себя откусить еще кусочек.
– Древние духи обитали в Нью-Мексико еще до того, как появилось человечество. Ты – ищущая?
Холли понимает: если она слишком уж активно подыграет ему, он ей не поверит.
– Я так не думаю. Иногда мы все чувствуем: чего-то недостает. Но это свойственно всем. Такова человеческая природа.
– Я вижу в тебе ищущую, Холли Рафферти. Крошечное семечко души ждет, чтобы вырасти в могучее дерево.
Глаза его напоминают чистый поток, да только на дне скопилась какая-то муть.
Опустив глаза, она говорит:
– Боюсь, ты разглядел во мне слишком много. Я – не мыслитель.
– Секрет не в том, чтобы думать. Мы думаем словами. А то, что лежит за реальностью, доступной нам, есть истина, которую словами не выразить. Секрет в том, чтобы чувствовать.
– Видишь, вроде бы ты объясняешь просто, но мне это все равно недоступно, – она смеется. – Моя самая большая мечта – торговля недвижимостью.
– Ты недооцениваешь себя, – заверяет он ее. – В тебе огромный потенциал.
На широких запястьях, на кистях с длинными, тонкими пальцами нет ни волоска. То ли от рождения, то ли потому, что он пользуется кремом для эпиляции.
Глава 40
Обдуваемый порывами ветра, врывающимися в открытое окно водительской дверцы, Митч проехал мимо дома Энсона в Корона-дель-Мар.
Большие кремово-белые цветы сорвало с магнолии и прибило к входной двери. Там они и лежали, освещенные фонарем, который горел на крыльце всю ночь. В самом же доме не светилось ни одного окна.
Митч не верил, что после убийства родителей Энсон приехал домой, принял душ и лег спать. Он наверняка находился сейчас совсем в другом месте: возможно, реализовывал еще какие-то коварные планы.
«Хонда» Митча более не стояла у тротуара, где он ее оставил, когда приехал к дому Энсона, следуя указаниям похитителей.
В следующем квартале он остановил «Крайслер», доел батончик «Хершис», поднял стекло, вышел из автомобиля, запер его. К сожалению, «Крайслер» очень уж резко выделялся среди других, застывших у тротуара автомобилей. Ему полагалось стоять в музее, а не на улице.
Митч свернул в проулок, который вел к гаражу Энсона. Свет горел на первом этаже квартиры, расположенной над двумя примыкающими друг к другу гаражами на два автомобиля каждый.
Некоторые люди могли работать и в половине четвертого утра. Или мучиться от бессонницы.
Митч широко расставил ноги, чтобы ветер не унес его с собой, и всматривался в зашторенные окна.
Из библиотеки Кэмпбелла он ступил в новую реальность. И многое теперь виделось ему по-иному, совсем не так, как прежде.
Если у Энсона было восемь миллионов долларов и полностью оплаченная яхта, ему, возможно, принадлежали обе квартиры, расположенные в доме, а не одна, как он всегда говорил. Он жил в той, что окнами выходила на улицу, а вторую использовал как офис, где и занимался теми делами, которые позволили ему разбогатеть.
И бодрствовал в этот час не сосед, а сам Энсон, работал, сидя за компьютером.
Возможно, не работал, а размышлял над тем, в какие дальние страны отправится в ближайшее время на яхте.
Калитка открылась на узкую дорожку. Мимо гаража она привела Митча в выложенный кирпичом маленький дворик, разделявший две квартиры. Свет в дворике не горел.
Перед двориком тянулась клумба с папоротниками и цветами. Справа и слева за высокими заборами стояли соседские дома. Участки были маленькие, и эти дома практически полностью отсекали ветер. Вместо порывов в дворик проникали только легкие дуновения.
Митч поднырнул под высокие листья тасманийского папоротника, которые чуть заметно покачивались. Замер, всматриваясь в дворик.
Обзору листья папоротника мешали, но не очень, так или иначе он все видел, во всяком случае, не упустил бы момент, когда хозяин решил бы пересечь дворик, направляясь из квартиры-офиса в жилую квартиру.
Сидя под папоротником, Митч полной грудью вдыхал запахи тщательно обработанной почвы, неорганических удобрений и мха.
Поначалу запахи эти его успокаивали, напоминая о жизни, где все было просто, жизни, которая оборвалась каких-то шестнадцать часов тому назад. Но уже через несколько минут смесь этих запахов навеяла мысли о запахе крови.
В квартире над гаражами погас свет.
Возможно, не без помощи ветра, хлопнула дверь. Но при этом ветер не смог заглушить шум громких шагов на наружной лестнице, которая вела во внутренний дворик.
Всматриваясь между листьями папоротника, Митч разглядел медведеподобную фигуру человека, пересекающего выложенный кирпичом дворик.
Энсон не подозревал о том, что младший брат находится у него за спиной. Он быстро сокращает разделявшее их расстояние и издает сдавленный крик, лишь когда его нервную систему «замкнул» разряд тазера.
Когда Энсон качнулся вперед, пытаясь удержаться на ногах, Митч оставался рядом. И одарил старшего брата еще одним «поцелуем» мощностью в пятьдесят тысяч вольт.
Вот тут Энсон рухнул на кирпичи. Перекатился на спину. Руки и ноги дергались. Голова моталась из стороны в сторону. Он пытался издавать какие-то звуки, подвергая себя опасности проглотить язык.
Митч не хотел, чтобы Энсон проглотил язык, но и не пытался это предотвратить.
Глава 41
Крылья ветра бились о стены, угрожая подхватить крышу, унести с собой, заставляя вибрировать темноту.
Безволосые руки, белые, как перчатки, поглаживали друг друга в слабеньком свете фонаря.
Мягкий голос продолжает рассказывать:
– В Эль-Валле, штат Нью-Мексико, есть кладбище, где редко косят траву. На некоторых могилах есть надгробные камни, на других – нет.
Холли доела шоколад. Ее тошнит. Во рту ощущается вкус крови. Она использует пепси как средство для полоскания.
– Несколько могил без надгробных камней окружены невысокими заборчиками, которые соорудили из дощечек от ящиков для овощей и фруктов.
Все это куда-то ведет, но мысли его движутся только в известном ему направлении. Холли остается только ждать.
– Близкие выкрасили заборчики в пастельные тона: нежно-голубой, светло-зеленый, бледно-желтый, цвета увядших подсолнухов.
Несмотря на муть, которая таится в глубине глаз похитителя, они вызывают у нее меньшее отвращение на этот момент, чем руки.
– Под молодой луной, через несколько часов после того, как засыпали свежую могилу, мы поработали лопатами и вскрыли деревянный гроб, в котором похоронили ребенка.
– Цвета увядших подсолнухов, – повторила Холли, стараясь заполнить разум этим цветом и отсечь образ ребенка в гробу.
– Девочке было восемь лет, она умерла от рака. Ее похоронили с медальоном святого Кристофера, вложенным в левую руку, и фарфоровой фигуркой Золушки – в правую, потому что она любила эту сказку.
Подсолнухи не помогают, перед мысленным взором Холли возникают маленькие ручки, которые крепко держат медальон святого и фигурку бедной девушки, которая стала принцессой.
– Проведя несколько часов в могиле невинного, эти предметы обрели великую силу. Их очистила смерть и взяли под свою опеку духи.
Чем дольше Холли смотрит в эти глаза, тем менее знакомыми они становятся.
– Мы взяли из ее рук медальон и фигурку и вложили в них другие предметы.
Одна белая рука исчезает в кармане черной куртки. Появившись вновь, она держит серебряную цепочку, на которой висит медальон святого Кристофера.
– Вот, – говорит он. – Возьми.
Тот факт, что медальон побывал в могиле, ее не смущает, но его вытащили из руки мертвого ребенка, и это ужасно.
Тут происходит нечто большее, чем вложено в его слова. Есть некий подтекст, которого Холли не понимает.
Она чувствует: отказ от медальона, какой бы ни была причина, приведет к ужасным последствиям. Протягивает правую руку, и он бросает медальон ей на ладонь. Цепочка едва слышно звякает, падая вслед за медальоном.
– Ты бывала в Эспаноле, штат Нью-Мексико?
Холли сжимает пальцы в кулак, накрывая ими медальон.
– Это еще одно место, в котором я не бывала.
– Моя жизнь изменится там, – доверительно сообщает он ей, подхватывает фонарь, поднимается.
Оставляет ее в кромешной тьме с недопитой банкой пепси, хотя она ожидала, что он унесет банку с собой. Она собирается, точнее, собиралась расплющить банку, превратить в миниатюрный рычаг и с его помощью вытаскивать неподатливый гвоздь.
Но медальон святого Кристофера для этой работы подходит куда как больше. Отлитый из бронзы, с покрытием из серебра или никеля, медальон гораздо жестче, чем мягкий алюминий, из которого сделана банка.
Визит похитителя многое изменил. Раньше в этой темноте она была одна. Теперь воображение Холли населяет темноту крысами, жабами и легионами ползающей мерзости.
Глава 42
Энсон рухнул перед дверью черного хода, и ветер, казалось, радостно поприветствовал его падение.
Как существо, привыкшее отфильтровывать кислород из воды, а теперь выброшенное на берег, он дергался, по телу прокатывались судороги. Кисти поднимались и опускались, костяшки пальцев выбивали дробь по кирпичам.
Он таращился на Митча, открывал рот, словно пытался что-то сказать, а может, пытался закричать от боли. Но с губ срывался разве едва слышный писк.
Митч тронул дверь. Не заперта. Распахнул ее и прошел на кухню.
Свет не горел. Зажигать его Митч не стал.
Он не знал, как долго действует эффект мощного электрического разряда, но надеялся, что минуту-две действует точно. Положил тазер на разделочный столик, вернулся к открытой двери.
Осторожно схватил Энсона за лодыжки, но брат, конечно же, не мог его пнуть. Митч втащил его в дом, поморщился, когда затылок Энсона ударился о приподнятый порожек.
Закрыв дверь, он включил свет. Жалюзи были опущены, как и раньше, когда он и Энсон ждали звонка похитителей.
Кастрюля с супом по-прежнему стояла на плите. Суп остыл, но в воздухе витал его аромат.
К кухне примыкала комната-прачечная. Митч заглянул в нее и убедился, что память его не подвела: комната маленькая, без единого окна.
У кухонного стола стояли четыре стула со стальным каркасом, сиденьями и спинками, обтянутыми красным винилом. Один Митч перенес в прачечную.
На полу, обнимая себя руками, словно пытаясь согреться, но прежде всего пытаясь взять под контроль спазматические сокращения мышц, постанывал Энсон.
Возможно, действительно от боли. Возможно, только имитировал боль. Митч на всякий случай близко к нему не подходил.
Взял со столика тазер. Второй рукой достал заткнутый за пояс пистолет.
– Энсон, я хочу, чтобы ты перевернулся на живот.
Голова брата моталась из стороны в сторону. Возможно, непроизвольно, не показывая, что Энсон отказывается подчиниться.
– Слушай меня. Я хочу, чтобы ты перевернулся на живот и пополз в комнату-прачечную.
Из уголка рта Энсона вытекала слюна. Подбородок блестел.
– Я даю тебе шанс. Иначе будет хуже.
Но к Энсону, похоже, контроль над телом еще не вернулся. Митчу оставалось только гадать, а вдруг два разряда тазера, один за другим, могут обладать коммутативным эффектом и превратить человека в инвалида. Казалось, что Энсон останется таким до конца своих дней.
Может, свою лепту внесло и падение на кирпичный пол. Роста Энсону хватало, так что он мог сильно расшибиться.
Митч еще какое-то время отдавал команды, но все они оставались без внимания.
– Черт бы тебя побрал, Энсон, если придется, я всажу в тебя третий разряд и перетащу, пока ты будешь приходить в себя.
Дверь черного хода задребезжала, отвлекла Митча. Но прочность задвижки проверял редкий порыв ветра, прорвавшийся во внутренний дворик.
Когда он вновь посмотрел на старшего брата, то заметил расчетливость, которая тут же скрылась за туманом дезориентации. Глаза Энсона закатились.
Митч выждал еще полминуты. Потом поспешил к брату.
Энсон ждал его, думал, что тот воспользуется тазером, и сел, чтобы перехватить электрошокер, вырвать его из руки Митча.
Но Митч выстрелил, сознательно промахнулся, но и не так чтобы намного. А когда Энсон интуитивно подался назад, ударил пистолетом по голове, сильно, чтобы причинить боль, как выяснилось, достаточно сильно, чтобы Энсон лишился чувств.
Митч только хотел показать брату, что отныне тот имеет дело с совсем другим Митчем. Теперь же предстояло самому тащить обмякшего Энсона в комнату-прачечную.
Глава 43
«Он не тяжелый, он – мой брат». Чушь собачья. Он был братом Митча, но и веса в нем хватало.
Так что тащить его по деревянному полу кухни, а потом затаскивать в комнату-прачечную оказалось работой не из легких, и Митчу пришлось поднапрячься. А уж поднять на стул, казалось, просто не удастся, но Митч справился и с этим.
Мягкая панель спинки стула крепилась между двумя вертикальными трубками. Трубки установили с зазором между стойками каркаса спинки, которые плавно переходили в задние ножки стула.
Руки Энсона Митч просунул в зазоры между стойками и трубками. И сцепил запястья наручниками позади спинки. В ящике для инструментов, который стоял в комнате-прачечной, среди прочего лежал и электрический провод, толстый провод, в оранжевой изоляции, длиной футов в сорок.
Митч обмотал провод вокруг ножек, потом привязал его к стиральной машине. Провод – не веревка, крепкие узлы завязать бы не удалось, поэтому Митч завязал их три, гарантируя, что сами по себе они не развяжутся.
Со скованными за спинкой стула руками Энсон мог бы приподняться, правда, вместе со стулом. Однако такой якорь, как стиральная машина, не позволил бы ему сдвинуться с места.
Ухо, порванное ударом пистолета, кровоточило, но не сильно.
Сердце билось медленно, но ровно. Митч полагал, что старший брат скоро придет в себя.
Оставив свет в комнате-прачечной включенным, Митч пошел наверх, в спальню. Нашел то, что и ожидал: два ночника со штепселями, вставленными в розетки, но не включенными.
С детства Энсон спал при включенном свете. В юности начал пользоваться такими вот ночниками. И в каждой комнате на случай отключения централизованной подачи электричества держал фонарь на батарейках, меняя их четыре раза в год.
Спустившись вниз, Митч заглянул в прачечную. Энсон еще не пришел в себя.
Митч рылся в ящиках кухонных столов, пока не нашел, где Энсон хранил ключи. Взял запасной ключ от дома. А также ключи от трех автомобилей, включая «Хонду», и вышел из дома через дверь черного хода.
Он сомневался, что соседи слышали выстрел, а если и слышали, то приняли именно за выстрел. Рев ветра если и не полностью заглушил его, то исказил донельзя. Тем не менее Митч с облегчением увидел, что ни одно окно в соседних домах не зажглось.
По наружной лестнице он поднялся к квартире над гаражами, попытался войти, но обнаружил, что дверь заперта. Однако, как он и ожидал, запасной ключ от дома Энсона подошел и к этому замку.
Внутри обнаружил кабинет, занимающий пространство, которое в обычной квартире отводили гостиной и столовой. И здесь стены были украшены картинами из морской жизни.
Четыре компьютера обслуживались одним оператором. Митчу не составило труда это понять, потому что перед ними стоял только один стул на колесиках. Судя по размерам компьютеров, это были не обычные «машины», которыми пользовались на дому. Эти обладали гораздо большей памятью и быстродействием.
Митч не был компьютерным гением и не питал на сей счет никаких иллюзий: прекрасно понимал, что не сможет разобраться, какой работой занимался брат и почему так быстро разбогател.
А кроме того, Энсон наверняка использовал различные пароли и системы защиты информации, чтобы отвадить и очень серьезных хакеров. Даже ребенком, составляя пиратские карты, он очень тщательно зашифровывал дорогу к кладам. Митч развернулся, закрыл за собой дверь, спустился в первый из гаражей. Там нашел «Экспедишн», на котором они ездили в поместье Кэмпбелла, и «Бьюик» модели 1947 года.
Во втором гараже одно место пустовало, а второе занимала «Хонда» Митча, которую он оставлял на улице.
Возможно, Энсон загнал «Хонду» в гараж после того, как съездил в Орандж, взял садовые инструменты и кое-что из одежды Митча, побывал в доме Дэниэля и Кэти, убил их и вернулся в дом Митча, чтобы оставить компрометирующие улики.
Митч открыл багажник. Увидел тело Джона Нокса, завернутое в брезент.
Несчастный случай в гараже произошел давным-давно, в другой жизни.
Митч вернулся в первый гараж, завел двигатель «Экспедишн» и переставил внедорожник на свободное место во второй гараж.
А «Хонду», наоборот, загнал в первый, рядом с «Бьюиком», после чего опустил ворота этого гаража.
Читать бесплатно другие книги:
