Еще один шпион Корецкий Данил

Пролог

Разведывательный спутник «Лакросс», принадлежащий военной разведке США, давно устаревший ветеран «холодной войны»: огромный конус, размером с хорошо известный российским пассажирам автобус «Икарус», — распластав длинные крылья солнечных батарей, натужно парил на высоте двухсот километров, совершая очередной виток вокруг земного шара. Несколько лет назад потребности ЦРУ и технический гений профессора Кольбана, разработавшего новую программу космического слежения, вернули старичка к жизни, поставили в строй, и он добросовестно внес свой вклад в операцию «Рок-н-ролл», которая если и не стала до конца успешной, то отнюдь не по вине его компьютеров, электрических цепей, электронно-оптических датчиков и передающих антенн.

Сейчас «Лакросс» нес службу по инерции, выполняя разовые задания, просто потому, что сжигать работоспособный объект разведывательного управления в атмосфере было бы неразумным расточительством. Вот он и летал себе, безразлично рассматривая сквозь мощную оптику то, что открывалось далеко внизу. А там «мелькали города и страны, параллели и меридианы», как пелось когда-то в хорошей, но устаревшей советской песне.

Иногда спутник-шпион принимал и ретранслировал в Центр чрезвычайные радиосообщения разбросанных по всем континентам агентов глубокого внедрения, иногда фотографировал новые — масштабные, могущие иметь стратегическое значение стройки, иногда отслеживал в мировом океане бурунные следы атомных субмарин или фиксировал запуски космических ракет с давно рассекреченных полигонов… Было время, когда чуткая аппаратура заглядывала даже в таинственные подземелья под российской столицей, но после завершения операции «Рок-н-ролл» эта опция была невостребованна, и теперь просмотреть московские лабиринты «Лакросс» мог только по собственной инициативе, если таковая имеется у неодушевленных предметов — будь то межконтинентальные ракеты или космические аппараты — что, несмотря на очевидную невероятность, иногда признают люди, работающие с ними много лет.

В сетку координат вплыла Москва, и электрические сигналы, будто дрожь давно пережитых страстей, пробежали по цепям отключенных контуров, выполнявших ответственные функции в период проведения «Рок-н-ролла». Вот внезапно запросил подземную «картинку» личный навигатор одного из основных фигурантов операции офицера Мачо, который давно не выходил на связь по вполне уважительной причине: он был мертв. Но аппаратура не вдавалась в такие нюансы и послушно исполнила запрос. Бортовой компьютер не был настроен на решение философских задач жизни и смерти, он просто выполнял свои программы. И хотя операция осталась в далеком прошлом, данные о большинстве ее участников: живых или мертвых — безразлично; хранились в электронной памяти на случай, если «Рок-н-ролл» придется продолжить. Поэтому, наверное, ветеран космической разведки сквозь сто девяносто километров безвоздушного пространства и десятикилометровый слой мутноватой атмосферы разглядывал синими глазами объективов площади, улицы и дома российского мегаполиса, словно рассчитывая найти там, внизу, знакомые лица.

Это хорошо бы смотрелось на огромном, слегка вогнутом киноэкране: зависшее над планетой технологическое чудовище, внимательные, отблескивающие иридиевым покрытием кварцевые линзы; наплыв, трансфокация, стремительное падение из ледяной космической бездны — сквозь космическую пустоту, магнитные пояса, ноосферу, ионосферу, сквозь озоновый слой в атмосферу, сквозь все более сгущающийся и теплеющий воздух, сквозь белые, как вата, облака, сквозь сизый и вонючий автомобильный смог… И вот уже Москва видна, как на ладони: с высоты птичьего полета хорошо различаются классические сталинские высотки и подражающие им олигархические двойники новейшего времени — футуристические небоскребы с неприлично дорогими пентхаусами, остатки старой застройки Замоскворечья и Китай-города, незыблемо-величавый Кремль…

Крутое пике в район Лубянской площади — и вот уже весь экран занимает желтоватое здание Дома 2,[1] столь же известное в профессиональных кругах и голливудских блокбастерах, как комплекс зданий ЦРУ в Лэнгли или МИ-6 над Темзой. Финальное увеличение: фасад, рама окна, запыленное стекло, служебный кабинет, в котором начальник распекает за что-то подчиненного…

Похожее шпионское кино когда-то уже мысленно снимал лучший специалист ЦРУ по России Билл Джефферсон, известный под псевдонимом Мачо, но он плохо кончил: был разоблачен и убит при задержании. А находящиеся в кабинете люди имели непосредственное отношение к той давней истории.

Глава 1

Секреты особой важности

— Какая еще жалоба, откуда?

Леший не то чтобы не поверил, но как-то усомнился. Он был человеком предельно реальным и конкретным. Именно он сорвал операцию «Рок-н-ролл», задержав на ее последней стадии шпиона — предателя Мигунова.

— Кто написал, куда послал, как узнал фамилию? Я же не участковый, с которым все жители микрорайона здороваются!

Его обычно хмурое, «подземное» — втихомолку шутили в спецвзводе, лицо еще больше потемнело и стало похоже на кусок противоатомного бетона из недостроенного бункера № 6. Причем рассерженный кусок бетона.

— Присядь, — сказал ему майор Евсеев.

Майор был, как говорится, из молодых, да ранним — на добрый пяток лет моложе Лешего, а командовал отделом и спецподразделением «Т», готовился скоро подполковника получать. И что бы там ни болтали недоброжелатели и завистники, Евсеев тоже был парнем реальным и конкретным — именно он вытащил из прошлого шпиона Мигунова. Да и Джефферсона застрелил он. С двадцати метров в затылок, в темноте! Это очень хороший выстрел. Если, конечно, смертельные выстрелы могут быть хорошими…

— Жалоба во все инстанции сразу: Генеральную прокуратуру, МВД, ФСБ. Не знаю, как отреагировали прокурорские и милиционеры, но «подземники» есть только у нас, поэтому Директор сразу отписал мне: «т. Евсеев, разобраться!» А я увидел прозвище… извини, теперь это твой позывной, и все стало понятно! Ясно теперь?

— Да уж, куда ясней, — буркнул Леший.

— Объясняю дальше, по порядку. Написала Поликарпова Инна Сергеевна, проживает на проспекте Мира, 154-12. О чем-то это имя тебе говорит?

— Понятия не имею, — сказал Леший.

— А Поликарпов Дмитрий Михайлович, ее сын, тебе известен?

Леший глубже надвинул брови и покачал головой.

— Ну, вот и познакомишься заодно.

Евсеев выдернул из папки с входящими документами сероватый лист, исписанный тонким паутинным почерком, встряхнул перед собой, приготовившись читать. Поднял глаза на Лешего:

— Ну, что ты стоишь, как неродной? Сядь, говорю.

Леший молча опустился в кресло по ту сторону потертого, исцарапанного стола.

В этом кабинете за четыре десятка лет почти ничего не изменилось. Тот же сейф, еще сталинских времен, тот же шкаф, и рабочий стол тот же, и даже фигурка гимнаста возле перекидного календаря. Только протоптанный насквозь ковер выбросили, потом стерли до белесой основы и выбросили второй такой же, а там мода на ковры прошла, а на приставные столики появилась, вот и сидел сейчас Леший, тяжело облокотившись на хлипкий лакированный столик, а ногами в тяжелых ботинках елозил по голому паркету.

— «…Мой сын, Поликарпов Д.М., студент первого курса МАРХИ, связался с сектой, именующей себя „Исчадия ада“, — выразительно, с расстановкой начал читать Евсеев. — Они с друзьями, такими же молодыми людьми, спускаются под землю, где специально подготовлены какие-то помещения и подземные ходы, и даже что-то вроде святилища, где сектанты, видимо, приносят какие-то жертвы…»

Леший издал приглушенный звук, похожий на кашель. Евсеев многозначительно глянул на него и продолжил:

— «…Мы с мужем пытались отговорить Димочку от общения с сектантами, но бесполезно. Наш сын — умный, начитанный мальчик, удивительно добрый. А тут он стал грубить и ругаться, и пригрозил, что уйдет из дома. И вот, 23 июня с.г., Дима не пришел домой ночевать. Как оказалось, лекции в этот день он не посещал. Что я испытала, что я передумала, не передать. Мы все обзвонили, все морги и больницы, и милицию тоже обзвонили. А Димочка пришел под утро, весь грязный, не узнать, и еле живой. И у него на лице была кровь! Мы стали расспрашивать, что и как. Димочка был сам не свой и сказал только, что они ходили под землю, искать какую-то Адскую Щель — проход в Царство Мертвых, там их встретил взрослый человек по фамилии то ли Лишай, то ли Леший, то ли Лишний, который и разбил ему лицо… Больше сын ничего не рассказал и ушел спать… Убедительно прошу вас пресечь действия „Исчадий ада“! А также найти и наказать этого взрослого, потому что такие и вовлекают молодежь во всякие секты…»

Сдерживая улыбку, Евсеев с интересом посмотрел на Лешего.

— Ну, что скажешь, «товарищ Лишай»? Вспомнил? Тебя под землей тоже все знают, не хуже, чем участкового на участке… А ты прибедняешься!

Леший засопел.

— Да ерунда все это…

Он замолк, быстро глянул на Евсеева и снова опустил глаза.

— Я их под «Кузницей» нашел, — выдавил он. — В старом коллекторе, заваленном, он с середины 60-х не эксплуатируется… И там метановые ловушки есть… ну, где газ собирается, он откуда-то из глубины прет. Так вот они в одну такую и забрели. И какой-то придурок, видно, зажигалку запалил… Я не знаю точно, может, спичку чиркнул… Ну, и рвануло. Концентрация небольшая, никого не поубивало, так только… пыхнуло слегка, пораскидало в стороны, оглушило, обожгло немного… Они, конечно, фонари свои растеряли, придурки. Бродили там в полной темноте, выли от страха… Ну, и все, в принципе. Я их собрал кое-как, выкинул на Вернадского за котельной…

Леший опять замолчал.

— Да, там был один, борзой такой… Думаю, это он чиркал, он и больше всех орал. Ну, так я ему рог вправил слегонца… Наверное, Поликарпов — это он и был…

Евсеев кивнул, спрятал жалобу обратно в папку.

— Выходит, ты их спас? А они на тебя жалуются?

— Ну, спас не спас… Может, и сами бы выбрались, хотя вряд ли… Знаешь, скольких мне вытаскивать приходилось? Только благодарностей никто не писал. Материли, кусались, драться бросались — это часто бывало…

— Да-а-а… Ни благодарности, ни справедливости, — сочувственно кивнул Евсеев. — А ты сам-то, Алексей — что ты там делал?

Леший перестал смотреть в пол и уставился в окно.

— Ну. Так, гулял…

— Один?

— А с кем? Я же выходной был…

— И дежурного не предупредил? И никакой записи в журнале внеплановых спусков не оставил? И рапорт о происшествии не написал?

Майор Евсеев изобразил крайнее изумление и даже руками развел.

— Не могу поверить.

— Ну. А чего предупреждать? Я ж не предупреждаю, когда в свободный день по Тверской прогуливаюсь…

— А когда ты последний раз по Тверской прогуливался?

Леший задумался.

— Давно.

И добавил:

— Уже и не вспомню.

Любой из начальников, сидевших в этом кабинете — и полковник Еременко, и подполковник Шахов, и полковник Кормухин, — короче, все, в этот момент стали бы орать, брызгать слюной и ругаться, в том числе матерными словами: «Ты что здесь придурка, Ваньку-сироту разыгрываешь, твою мать?! Ты в городе, как нормальные люди, никогда и не гуляешь, мать-перемать туда и обратно! Ты норовишь под землю забиться, как раньше, с этими долбаками! Только теперь ты не диггер-одиночка, а офицер подземной безопасности, командир специального взвода, твою мать! Особо секретного, между прочим! Кстати, и за секретность, и за особые условия тебе надбавки идут и льготная выслуга! А подземелья — это твоя зона ответственности, место службы, а не прогулок! Поэтому спуски можно проводить только в соответствии с Инструкцией к приказу 0071! А лезть каждый раз, как в жопе зачешется, ты права не имеешь! По Садовому кольцу пиз…й, пожалуйста, куда хочешь, или по Малой Дмитровке — это действительно твое личное дело! Ты понял, мать-перемать?!»

Но Евсеев не стал ни орать, ни материться. Он себя уважал и втайне немного собой гордился. Ему нравилось, что именно «под него» объединили линии обеспечения безопасности на ракетных полигонах, подземных объектах Москвы и работы с иностранцами, создав укрупненный отдел на правах самостоятельного Управления с приданным спецвзводом «Туннель». Нравилось, что его знает сам Директор, который лично отписывает документы ему — одному из сотен майоров, минуя своих замов-генералов, полковников — начальников управлений, и их заместителей — подполковников. Нравилось, что всего этого он добился сам, своим трудом и способностями. Ему нравилось, что он — руководитель новой формации, который не хамит подчиненным, не орет на них и не унижает человеческое достоинство. Одним словом, ведет себя так, как должен вести образцовый начальник — офицер государственной безопасности. Еще давным-давно, сотрясаясь от истерических криков в кабинете полковника Кормухина, он дал себе зарок никогда не кричать на своих подчиненных — если, конечно, таковые у него когда-нибудь появятся. И слово свое держит.

Диапазон тона — от доброжелательного до сурового, но без истерик. И без фамильярности, ясное дело. Внимание, корректность, чуточку иронии, безупречные логические конструкции — вот такой примерно портрет идеального начальника внедрял в жизнь майор Евсеев.

Но на деле это было нелегко.

Черт. Это было, как бы сказать, не матерясь? Очень нелегко.

Вот и сейчас создавалось впечатление, что Синцов, по каким-то загадочным подсознательным причинам, нарочно провоцирует его перечеркнуть облик руководителя новой формации и перейти на апробированный поколениями советских и постсоветских начальников язык матерных разносов, который поколения подчиненных почему-то наиболее хорошо понимают. Ведь он откровенно строит из себя дурака. А может, он и есть дурак? Но нет, по этому пути правильный руководитель не пойдет.

Евсеев вздохнул, задержал дыхание, выдохнул.

— Погоди. Ты — командир спецвзвода «Т». Пример для бойцов, так? Авторитет и образец поведения. Я верно излагаю?

Леший напрягся, выпрямился, но промолчал.

— Так какого черта ты, командир, первый нарушаешь приказ?! — не выдержав, повысил голос Евсеев. — Мы вместе обсуждали каждый пункт будущей инструкции, ты помнишь? По одному «в минус» не ходить — ни-ког-да! Оставлять наверху резерв, подготовленных и информированных людей, готовых прийти на помощь! Аккуратно протоколировать каждый выход! По часам и минутам! Это — основы существования «Тоннеля», азбука! И все это коту под хвост!.. И ты мне об этом так спокойно объявляешь, будто так и надо! Вот он я, такой-растякой! Нет, ну как так можно?!

Евсеев уже не сидел за столом, он описывал хищные круги около стула с Лешим.

— Так люди-то все разные, — вяло защищался тот. — Вон, Середов и этот… Заржецкий, два кекса. Они у меня еще по первому уровню зачеты никак не сдадут. Вот их точно одних отпускать нельзя, и даже если с группой идут, то наверху надо «скорую помощь» и спасателей держать наготове… Только я тут при чем? Я в «минусе» лучше ориентируюсь, чем в этих ваших коридорах лубянских…

— В наших, Алексей! В наших коридорах! — с досадой выдохнул Евсеев. — Восемь лет прошло, а ты все отстраняешься… А правила — они и для тебя писаны. Если бы ты их соблюдал, если бы задержал этих молодчиков под «Кузней», как предписано инструкцией, составил на них протокол, подал рапорт — никаких жалоб не было бы, понимаешь? Никаких! Наоборот: это им бы пришлось выкручиваться, писать объяснения и все такое!..

Леший, до этого момента сидевший неподвижно, как бетонное изваяние, зашевелился, поднялся.

— Да понимаю я, Юрий Петрович, — хмуро сказал он. — Все понимаю. Только не моё это — инструкции, правила. Не вписываюсь я в эту схему. И «минус», каким я его знаю, он тоже не вписывается. Это не метро, где все по расписанию, туда-сюда… Там по-другому… Я много думал над этим. Даже вот…

Он полез в нагрудный карман, достал оттуда сложенный вчетверо лист, протянул Евсееву.

— Бумагу вот составил на всякий такой случай…

— Какая еще бумага? Что это? — спросил Евсеев.

— Рапорт об отставке. Ухожу из «Тоннеля», товарищ майор.

Евсеев отдернул руку, развернулся, молча прошел к столу, сел. Нет, все-таки трудно быть идеалом. Пожалуй, идеальный начальник вообще нежизнеспособен…

— Это из пивбара ты можешь уйти вот так вот: попил пивка — до свиданья! — и ушел. А эту бумагу отнеси в сортир на третьем этаже, там никогда туалетной не бывает! — рявкнул он. — Чем недоволен? Конкретно? Зарплата, условия труда?

Майор Синцов хмуро мотнул головой.

— Зарплата царская…

— Ладно, не издевайся! У вас еще подземные надбавки и за секретность, что тогда наземному оперсоставу говорить?

— Да нет, правда. Могучая зарплата. Почти вся остается…

Леший не издевался и не шутил, он говорил от сердца. Евсеев даже улыбнулся.

— Ну, ты даешь, Леха! А все жалуются! Да и сам до двадцатого числа всегда «на подсосе» тяну…

— Кто как привык. Я ведь в основном на снаряжение тратился. Жратва простая — яйца, лапша, молоко, хлеб. А сейчас и снаряжение готовое, и талоны на усиленное питание, и почти сорок тыщ каждый месяц…

— Значит, по зарплате претензий нет. Хорошо. По работе?

— Да это не работа… Это жизнь моя… Мне ведь на Тверской делать нечего: неинтересно там! А в «минус» закинешься — там все другое, настоящее…

— Ты эти свои «закидки» забывай! Это оперативно-служебный спуск, или выход, как в инструкции написано, — со значением поправил Евсеев. И подвел итог.

— Значит, и по работе претензий нет. Тогда в чем дело?

Леший вздохнул.

— Жизнь нельзя уложить в инструкции. Я уже восемь лет у вас в штате, а мне из милиции по-прежнему раз-два в месяц звонят: «Два спелеолога закинулись и не вышли», или: «Студентики собрались под Неглинкой прогуляться и пропали…» Чего мне делать? Объяснять: «Мол, я такой правильный, что без начальства не могу „в минус“ соваться! А МЧС, извините, под землей не работает. Да и вообще никто там не работает и никого не спасает. Так что отстаньте с вашими глупостями, как эти мудаки закидывались, так пусть и выкидываются!»

Он вздохнул еще раз.

— Да и вообще — не так все идет…

— Почему «не так»? — возразил Евсеев. Он чувствовал себя полным дураком: начал с разноса, а заканчивает похвалами. — «Минус» подчистили, порядок навели, доступ ограничили, официальную картографию закончили… Да и взвод ты создал работоспособный, пусть Середов с Заржецким еще новички, но основной костяк — профессионалы, таких нет и не было…

Леший криво усмехнулся.

— Были. Они «тепляки» от бомжей еще лучше чистили. Потому что сразу в живот стреляли. А мы только морды бьем, да и то вопреки инструкции.

Евсеев от возмущения даже кулаком по столу пристукнул. От толчка включился стоящий рядом с календарем угловатый блестящий атлет и принялся безостановочно крутить «солнышко» на блестящем турнике. У этой фигурки тоже была своя загадочная история, только ее не все знали. Леший, например, не знал.

— Ты это брось! Неверовских выродков с кем сравниваешь? Пыльченко блестящие результаты дает…

— Ну, так… Ведь Пальца я лично натаскивал, года два, а то и три… А ведь никто из старых диггеров, из «знающих», так и не пришел ко мне!

— Не всех бы и взяли. Ты знаешь, что у твоего друга Хоря отец был судимый? Вот при всем уважении его бы и завернули! Да и многие «знающие» не прошли бы спецпроверок, медкомиссий, тестирований…

— Хоря уже нет сколько лет, а вы все его бумаги перебираете, — поморщился Леший. — Только такого диггера второго не найдешь. И не вырастишь. Он знаешь, куда ходил? Э-э-эх!

— Извини. Просто к слову пришлось, что бюрократию не объедешь. А ребята перспективные у тебя есть! Бородько, Рудин… Кто там еще — Зарембо, Полосников! Они что, по-твоему, хуже этих пижонов, которые просиживают штаны в «Козероге»?

— Да это разное, — снова поморщился Леший. — «Знающие» через свой нюх все каналы проходили, каждый камешек в мозгах помечен. А наши ребята по картам закидывались. Это большая разница. Поэтому в «Козероге» моих и не принимали. Там старая школа сидела, им наше картографирование — как роза через противогаз, никакого кайфа…

Евсеев презрительно скривился.

— Брось! Не эти хваленые «знающие» вычистили из Фрунзенских пустот группу Хриплого, который сплавлял кавказцам взрывчатку с армейских складов! И банду Зиновьева, которая в Стромынском коллекторе пряталась, не они постреляли! И предотвратили теракт на Филевской линии в 2007-м не они, а ты со своими парнями! Что, не так? Молчи, не надо! Я сам тебе скажу, чем эти козероги занимались в то время. Они пили пиво с сосисками. Да, и еще — травили байки. Вот все, что они могут. Да и сейчас, наверняка, то же самое делают…

— Да нет… Сейчас и их в «Роге» нет, там теперь другое кружилово-мутилово…

Трудно быть идеальным начальником, а может, и невозможно. Майор Евсеев тяжело вздохнул и одним мазком перечеркнул портрет прогрессивного руководителя новой формации.

— Короче, Алексей, если ты уйдешь, «Тоннель» развалится к чертям собачьим! Потому что ребята — и Рудин и Палец, даже Заржецкий с Середовым — они молятся на тебя! Да и честно скажу — замены тебе нет! Не вырастил ты еще себе замену! Уйдешь ты — уйдут и твои парни. А кто придет? Нынешние ушлые пацаны, которым все равно, где «рубить бабло»? Получится вариант «Неверов номер два»! Будут опять трупы в «минусе», стрельба, взрывы, кровь, грязь… А ты будешь пить пиво. И твои парни будут пить пиво, травить байки и строить из себя самых настоящих «знающих». Кайф, да?!

— Зачем сразу в крайности, — пробубнил Леший.

— Крайности сами вылазят, причем из мелочей… Из равнодушия, безалаберности, пофигизма, — Евсеев протянул руку, нетерпеливо пошевелил пальцами. — Дай-ка сюда это…

— Что? — то ли не понял, то ли сделал вид, будто не понял, Леший.

— Бумажку твою сортирную…

Евсеев перегнулся через стол, выдернул из расслабленных пальцев рапорт, порвал и выбросил в корзину.

— Только если на инструкции плевать, то все равно получится «Неверов номер два»! Или «три» — неважно!

— Да что ты теперь мне этим Неверовым тычешь! — возмутился Леший. Это хороший знак: если бы оскорбился за бесцеремонно порванный документ — было бы хуже.

Евсеев чуть заметно улыбнулся.

— Да, кстати, насчет Неверова, — сказал он, как ни в чем не бывало. — Переходим к основному вопросу.

— А эти что, для разминки были? — все еще недовольно хмыкнул Леший.

Начальник отдела отмахнулся.

— Всплыла одна интересная информация: парень из группы Хриплого — Гурский его фамилия, когда-то, оказалось, с Неверовым работал. Гурского помнишь? Кличка — Гера, белобрысый, ты еще говорил, что крашеный, наверное. Так вот, вылез там один темный эпизод с вооруженным ограблением в 1999 году — квартира коллекционера Аделя, специалиста по искусству эпохи модерна, ну и вообще по первой половине ХХ века… Знавал такого?

Леший хмуро кивнул.

— Ограбление очень интересное. Налет, выбитая дверь, маски, пистолеты — и ничего, считай, не взяли. Избили не очень сильно, перерыли все и ушли… Адель заявил о двухстах долларах, якобы спрятанных в бельевом шкафу, а также о каком-то ящике с архивами — вот и весь ущерб! А у него не квартира — музей! Но ничего ценного не вынесли! Как говорится: замах рублевый, да удар… копеечный!

— Удар херовый! — поправил любящий правду Леший.

Но Евсеев не обратил на уточнение никакого внимания и невозмутимо продолжил:

— Дело зависло нераскрытым, все про него забыли, как вдруг…

Пошарив в кармане, почти идеальный начальник отдела достал ключ, открыл ящик стола, достал черный пластиковый конверт и положил на стол, прикрыв рукой.

Леший нетерпеливо заерзал на своем стуле. Он не любил, когда тянут кота за хвост.

— У Гурского при обыске обнаружили тот самый ящик из архива Аделя. Внутри — мебельные каталоги 30-х годов, вырезки из модных журналов, чушь всякая… И среди этой шелухи — записная книжка лейтенанта НКВД Шапошникова, бойца 3-го взвода особого подразделения правительственной охраны, известного как «ОП-79»…

— «Семьдесят девятое особое»? — перебил его Леший. — То самое?

— Это для тебя оно «то самое». А я не историк, не диггер, не кладоискатель. Это ты мне рассказал слухи про пропавшее золото и про Хранилище, где оно лежит. А я стал в нашей среде щупальцами шевелить и совсем недавно узнал, что действительно была в 41-м году проведена секретная операция «Семь-девять» по эвакуации золотого запаса и действительно большая партия золота потерялась. Не две тонны, как ты говорил, побольше: то ли шесть, то ли шестьдесят тонн…

— Ну, и еще, что все это якобы легенда и враки, — добавил Леший. — На эту легенду многие диггеры клюнули, ох, многие…

— Понятное дело. Лучше списать такое дело на легенду, чем на халатность. Раньше ведь за такую халатность без разговора — расстрел!

Евсеев открыл конверт, достал оттуда бумажный лист и пододвинул его к Лешему.

— Что имею, как говорится. Бери, смотри, не бойся. Это не оригинал, обычная сканированная копия.

— Всего один лист? — Леший развернул бумагу, хищно воткнулся в нее носом. Нахмурился, отодвинул, посмотрел с обратной стороны. — В смысле, я думал, будет целый блокнот, как вы и говорили…

— Один, — сказал Евсеев. — Остальные странички были не заполнены.

Еще раз внимательно осмотрев находку, Леший добавил:

— Да и здесь не густо, прямо скажем… Схема — не схема. Палочки, кружочки. Стрелки. Руны какие-то… Он бумагу экономил, что ли, этот Шапошников?

Леший осторожно положил лист на стол, тут же снова взял, встал, подошел к окну, посмотрел на свет.

— А откуда известно, что это принадлежало именно лейтенанту Шапошникову? — спросил он. — И что именно этот Шапошников в «Семь-девять» участвовал?

— Блокнот именной. Всем офицерам подразделения под расписку выдавали. Личный номер отпечатан типографским способом на обложке и каждой странице. Бумага гербовая. Специально для секретных записей.

— Ага, — сказал Леший. — Значит, все-таки не легенда, не слухи?

— Не легенда, — подтвердил Евсеев. — Но все подтверждения на уровне слухов.

— И Неверов за этим блокнотом охотился…

— Только воспользоваться не смог. Гурский говорит, никто ничего не понял из этой схемы.

Евсеев повернулся к Лешему, все еще стоящему у окна.

— Хочешь поискать золотой запас?

— Зачем? — покосился на него Леший. — Сколько диггеров за него головы сложили — и все без толку. Зачем мне сейчас искать на жопу приключений?

— Аполитично рассуждаешь, товарищ майор! — голосом героя «Кавказской пленницы» произнес начальник отдела. — В то время как наша страна в сложное кризисное время остро нуждается в пополнении золотовалютных резервов…

Евсеев махнул рукой и перешел на свой обычный тон.

— Короче, смотри, что я накопал. За четыре военных месяца 1941 года золотой запас СССР уменьшился на десяток тонн — хотя никакие крупные финансовые сделки типа оплаты по лендлизу или закупки вооружений в тот период не производились. Зато в конце ноября крупная партия презренного металла была передана спецподразделению «ОП-79» для операции «Семь-девять»! А поскольку тогда золото тоннами не пиздили, да и килограммами с граммами тоже, значит, оно не выехало не только за пределы страны, но даже Московской кольцевой дороги! И осело где-то в подземных коммуникациях, больше негде… Думаю, были утеряны координаты места захоронения или погибли носители информации, война ведь! А золото по-прежнему лежит, где его спрятали!

— А я при чем? — без энтузиазма спросил Леший.

— Да при том, что подземелья столицы, это уже и официально — твоя епархия! Найдем золото, страна нас отблагодарит. Тебя, твой взвод, меня, вышестоящее начальство. Одним словом, всем польза! Что скажешь?

— Десять тонн золота — это сколько будет в долларах? — деловито поинтересовался Леший.

— Я в котировках не разбираюсь, — Евсеев пожал плечами. — Что-то около… Миллионов триста, наверное.

— Ну да, — Леший усмехнулся. — Отдать триста миллионов и получить горячую благодарность и внеочередное звание…

— Короче, — сухо оборвал его Евсеев. — Берешься или нет?

— Конечно, берусь, — сказал Леший, вставая. — Только как быть с этой дурацкой жалобой?

— Отпишемся, не впервой, — удовлетворенно ответил несостоявшийся идеальный начальник.

На столе зазвонил аппарат спецсвязи, Евсеев снял трубку и махнул Лешему рукой: все, свободен. Тот сделал единственное движение и исчез. Именно так он растворялся во мраке московских подземелий.

— Майор Евсеев слушает, — четко произнес самый обычный начальник отдела.

— Здравия желаю, товарищ майор! Докладывает начальник особого отдела полигона 17/3 подполковник Мережков, — ответили в трубке по сверхзащищенной связи. — Старт в 16–00 по московскому времени. Плановые контрразведывательные мероприятия проведены в полном объеме, нештатные ситуации не возникали. Какие будут дальнейшие указания?

— Держите меня в курсе, — сказал Евсеев и хотел уже было закончить разговор, но не удержался, спросил: — Как там настроение на полигоне? Полетит птичка?

— Надеемся, товарищ майор. Мандраж сильнейший, конечно. Тут кого только не понаехало! Крупнейшие испытания со времен СССР, не шутка…

— Доложите результат! — приказал Евсеев. — И удачи вам…

Здесь природа суровая — даже солнце не золотое, а серебряное. Ветер пронизывает матросские бушлаты часовых насквозь, серые холодные волны Баренцева моря бьются далеко внизу о скальную гряду, кричат беззвучно чайки — высокопоставленные гости из обзорной рубки видят только, как они раскрывают свои желтые клювы.

Северная стена командного пункта, выходящая на море — сплошь толстое бронированное стекло от пола до потолка, как в каком-то фильме про Джеймса Бонда. КП и сделали напоказ — один из бывших Верховных главнокомандующих собирался когда-то приехать на испытание. И не приехал. А вырубленная в скале пещера с панорамным обзором — осталась.

Рубка наблюдения расположена на тридцатиметровой высоте и слегка выступает из гранитного массива, поэтому кажется, что паришь прямо над вспаханным непогодой морем. Целая толпа штатских и военных жмется к бронестеклу: черные, густо-синие, темно-коричневые пиджаки; оливковые мундиры с защитного (полевой вариант) цвета звездами, одно-единственное цветное пятно — красное платье, будто яркая бабочка затесалась среди облепивших стекло фонаря жуков и кузнечиков.

— За счет высоты обзор хороший… Вон, корабли обеспечения…

— Шикарный вид, представляешь, картину нарисовать и в коридоре Дома правительства повесить…

— А я бы у себя на даче повесил. Если художник хороший…

— Ужас как красиво, я просто в восторге!

А Семаго здесь не нравится. Голова кружится, подташнивает, и вообще… На полигоне «сухой закон», ни-ни, но раз в неделю вездеход ходит в поселок за тридцать километров — там почта, баня, прачечная, сельмаг… А еще «Чайная», где чая отродясь не водилось. Тут его вообще не пьют: все больше спирт на морошке. Но в поселок и офицеры, и вольнонаемные ездить любят. Вроде как в настоящей бане попариться…

Вчера местный конструкторский сектор ради них с Гуляевым — главным конструктором «Циклона», устроил на базе большой «банный день». И не понять, из-за чего сегодня так погано — то ли водка паленая, то ли снова оживают старые страхи… Хотя он всегда клаустрофобией мучился — боязнью замкнутого пространства, а тут наоборот — большой простор, высота, это уже акрофобия… Но в башке все рядом, уж если завелись эти долбанные фобии, то они переплетаются, как разноцветные провода в жгутах ракетного компьютера…

Кстати о птичках! В двух километрах от берега, на глубине восьмидесяти метров в эту самую минуту маневрирует, борясь с подводным течением, атомный подводный ракетный крейсер стратегического назначения ТК-209 «Ярослав Мудрый». В одной из его пусковых шахт, специально переоборудованной к сегодняшним испытаниям, висит экспериментальный экземпляр баллистической твердотопливной ракеты «Молния», морского базирования, — стартовая масса 40 тонн, пять учебных боеголовок под головным обтекателем. В самом скором времени ей предстоит преодолеть расстояние в шесть тысяч километров до полигона Кура на Камчатке. Если все пройдет гладко, то и морской вариант примут на вооружение, и прямо под него запустят в производство сразу три подводных крейсера. Короче, задача сегодня стоит очень важная. Но внешне это никак не проявляется.

И крейсер, и ракета скрыты от десятков пар глаз и визуальному восприятию не поддаются. Об их существовании и местоположении говорят лишь прыгающие цифры и зеленые точки на приборах в отсеке управления, скрытом в скальной толще за наглухо задраенной стальной дверью. Именно там находится главный штаб, вся связь, там сейчас работает руководство запуска, именно там происходит все самое важное.

Из наблюдательной рубки можно только полюбоваться захватывающим дух видом да увидеть на морской поверхности два вытянутых черных силуэта в направлении северо-запад — это противолодочные корабли «Буревестник» и «Татарстан», они поддерживают связь между штабом и РПКСН,[2] ведут наружную видеосъемку, фиксируют эхограмму, а кроме того, готовы к осуществлению защитно-боевых и спасательных функций — мало ли как дело обернется…

Картинка с камер корабля передается сюда, на огромный монитор, занимающий почти всю восточную стену рубки, — техники зовут его «свадебный», он предназначен для гостей и приглашенных, создавая ощущение сопричастности происходящему таинству. Главный монитор, контрольный, находится в соседнем отсеке, все переговоры с пусковой группой в крейсере дублируются через громкую связь, только в наблюдательную рубку передают только то, что считает нужным старший смены запуска.

Уже прозвучала пятиминутная готовность, все ждут начала отсчета. Публика мается, некоторые начинают нервничать.

— Не волнуйтесь, Ирина Валерьевна, через пару минут вы все увидите! Лучше смотреть на мониторе: в окно — мелко, не разберешь, — слышится впереди трескучий голос начальника пресс-службы полигона.

Он окучивает дородную блондинку в легкомысленном среди господствующей темно-зеленой гаммы красном платье — наблюдателя из думской комиссии по обороне. Блондинка позевывает, прикрываясь ладошкой — все они торчат здесь со вчерашнего дня, вставать пришлось рано, поскольку в день испытаний полигон оживает в шесть утра и исключений ни для кого не делается.

— Чувствую, темнят они там что-то, Сергей Михайлович, — тихо басит Гуляев.

Семаго посмотрел на часы.

— Пять минут не прошло.

— У них в прошлом году на испытаниях автоматическая защита в шахте заглючила, не выпустила ракету, — гнет свое Гуляев. — И никому ничего не сказали, просто выключили громкую связь…

У него сероватое помятое лицо. Семаго понимает, что сам выглядит не лучше.

— Все будет нормально, — говорит он. — Тем более наша «Молния» госприемкой принята, а морской вариант — больше Царькова головная боль…

Народу в рубке человек двадцать. У окна, повернувшись к публике спиной, стоит секретарь правительственного Комитета обороны. Рядом, чуть позади, — первый вице-премьер, курирующий военно-промышленный комплекс, первый замминистра обороны, начальник Генштаба, начальник Управления особых отделов ФСБ…

Местный особист Мережков — дородный, полноватый, в отутюженном подполковничьем мундире, от своего шефа не отходит: стоит за спиной, готовый выполнить любую команду. И не зря: глянется московскому руководству, ублажит как-нибудь особо, — может, и вылетит с повышением из этой дыры в крупный округ, а то и в саму первопрестольную… В шаге за подполковником, почти по стойке «смирно», застыл худой, с землистым лицом капитан-оперуполномоченный, как его… Разувалов, кажется… Интересно, если он станет начальником — растолстеет? Почему-то именно так и выходит… А пока подносит хвосты подполковнику, служит верой и правдой, тоже с надеждой — пойдет тот на повышение, может, и порекомендует на свое место… Чего-то у них рожи кислые да измочаленные?

«Может, тоже „на помывку“ ездили? — усмехнулся про себя Семаго. — Наверняка: за всеми приезжими местных закрепляют для гостеприимства…»

Коротенький здоровяк с толстыми икрами, которые натягивают узкие брючины так, что их приходится периодически одергивать, — это и есть Царьков, директор ВНИИ ВМФ «Точмаш», генеральный подрядчик по проекту «Морская Молния». Точмашевцы до этого никогда сами не переделывали обычную БР[3] на морское базирование, это их первый опыт, первый блин, и напортачили они изрядно. Когда на выручку позвали НПО «Циклон», где работают Семаго и Гуляев, «бобики»[4] сидели практически в каждом узле, включая двигатели. Семь месяцев длилась доработка, два месяца ушло на стендовые испытания, причем все это время Минобороны торопил их, прессовал нещадно, чтобы вбиться в какие-то свои графики. Было трудно, но дело того стоило. Семаго полагал, что если сегодня все пройдет гладко, разговоры о вытеснении твердотопливных двигателей жидкостными прекратятся и «Циклон» с его наработками будет монополистом в этой сфере — по крайней мере на территории СНГ…

— «Памир», как слышите? — ожили, наконец, динамики громкой связи. — Контроль функционирования.

При первых же словах штаба управления рубка затихла. Блондинка из думской комиссии достала из сумочки очки в золотой оправе, надела и с понимающим видом застыла перед монитором. Семаго тоже подошел поближе.

— «Кавказ», слышу вас хорошо. Докладываю параметры, — отозвался крейсер. — Тангенс угла запуска 18, угол возвышения 11, котангенс 7, тоннель траектории…

Блондинка со значением кивала, будто прекрасно разбиралась во всех этих тангенсах и котангенсах.

Семаго радовался, что он сейчас не в отсеке управления, не «на кнопке». И тем более не там, под водой… Хотя ему, как одному из руководителей «Циклона», положено находиться поближе к стартовой команде, вроде гаранта безопасности и успешного пуска. На «Курске» так и было — только «гаранты безопасности» погибли вместе с экипажем. И кому от этого легче?

Нет, пусть Царев под шахтой сидит… Или Гуляев — он же Главный конструктор! Только сейчас начальники на рисковые дела не подписываются — подчиненных посылают… Мода такая пошла… Ну, и Семаго по этой моде послал вместо себя молодого конструктора из группы доводки. Тот с радостью: серьезная командировка, грамоты, премии, уважение и почет! Семаго тоже доволен.

— Отсчет запуска! — звучит следующая команда.

— Есть, отсчет запуска! Десять… Девять… Восемь… Семь… Шесть… Пять… Четыре… Три…

Тихо забулькало рядом — это Гуляев не выдержал, налил себе минералки. Никто не обратил внимания, только особист этот, Разувалов, уставился, смотрит усталыми глазами — нет ли в этом звуке угрозы вверенному объекту…

— Два… Один… Ноль!

— Поехали, — Гуляев нервно потирает руки.