Ларец соблазнов Хамиды Шахразада
Статую решили поручить изваять скульптору Харесу, ученику великого Лисиппа. Тот решил изваять Гелиоса стоящим. В левой руке он держал ниспадающее до земли покрывало, правую приложил ко лбу, вглядываясь вдаль. Правда, такая поза не соответствовала канонам, но Харес понимал, что колосс не удержится, если бог протянет руку вперед.
Колосс рос на берегу гавани на облицованном белым мрамором искусственном холме. Двенадцать лет никто не видел статуи, потому что, как только на каркас прикреплялся очередной пояс бронзовых листов, подсыпали окружавшую колосс насыпь, чтобы мастерам удобнее было подниматься наверх. И только когда насыпь была убрана, родосцы увидели своего бога-покровителя, голову которого украшал лучистый венец.
Сверкающий бог был виден за десятки стадий от Родоса, и вскоре молва о нем распространилась по всему античному миру. В рассказах очевидцев он казался куда больше, чем был на самом деле. У ромеев даже появились легенды о том, что он первоначально возвышался над входом в гавань и был так велик, что между его ног проходили к городу корабли.
– Это прекрасно! Это величественно…
Пальцы левой руки были уже унизаны кольцами. И потому новое, пятое кольцо Хамида надела на правую.
– А это что, мудрейший из мужчин?
Выпуклый, чем-то похожий на хорошо взбитую подушку чуть голубоватый берилл покоился на массивной оправе из золота. Не только камень – и золото кричало о своем символе, лени, всепоглощающей и бесконечной, ибо было исполнено в виде львиных лап, на которые всегда опираются уютные банкетки и оттоманки, предназначенные для прекрасных часов праздности. Все пространство вокруг главного камня усеивали мельчайшие осколки рубинов, превращая перстень в подлинный гимн лени.
«Это, моя сладкая, унылость праздности… Нежелание что-либо менять в своей жизни, сколь бы плоха она ни была…»
– Это, моя сладкая, берилл. Замечательный камень, камень-врачеватель, камень-очиститель, камень душевного равновесия.
«Удивительно, сколь близки порой правда и ложь. Ведь и леность иногда можно назвать душевным равновесием. Пусть и в абсолютной, извращенной его форме…»
– Я чувствую это, – согласно кивнула девушка. – Цвет такой мягкий, теплый. Действительно, хочется надеть подобное кольцо и отправиться на прогулку… Или выйти в сад, рассматривать цветы, думать о возвышенном… И никуда не торопиться!
«Воистину, девочка моя, твое предназначение много выше…»
– А потому сей перстень знаменует собой пятое чудо света – храм Артемиды Эфесской. Ведь она была у эллинов богиней охоты. А где, как не на охоте, нужен верный глаз, который и даруется душевным равновесием.
Хамида устроилась поуютнее. Никогда еще ей не было так хорошо и спокойно, ибо любимый был рядом с ней, он защищал и заботился, он рассказывал ей удивительные истории и баловал необыкновенным зрелищем.
– Богатым был мир надменных эллинов, умелыми его ваятели, изобретательными мастера. Все это и еще многое более чем пригодилось в те далекие дни, когда жители города Эфеса пожелали соорудить храм покровительнице своего города, прекрасной Артемиде. А для руководства строительством избрали молодого, но весьма умелого архитектора Херсифрона. Он решил выстроить храм из мрамора, а двор вокруг храма окружить двумя рядами мраморных колонн.
Надобно тебе сказать, моя греза, что Эфес, великий город, вырос на болотах. И это заставило архитектора задуматься над тем, как обеспечить храму долгую жизнь. Решение было смелым и далеким от банального: ставить храм на болоте у реки. Херсифрон рассудил, что мягкая болотистая почва поможет гасить колебания почвы во время будущих землетрясений. А чтобы под своей тяжестью мраморный гигант не погрузился в землю, был вырыт глубокий котлован, который заполнили смесью древесного угля и шерсти – подушкой толщиной в несколько десятков локтей. Эта подушка и в самом деле оправдала надежды архитектора и обеспечила долговечность храму. Очевидцы писали, что строительство храма было сплошной головоломкой. Когда же сам великий Херсифрон оказывался бессильным, на помощь ему приходила Артемида: ей, конечно, очень хотелось увидеть свой новый храм. Несмотря на все усилия, Херсифрон не смог уложить на место каменную балку порога. Нервы архитектора после нескольких лет труда были на взводе. Он решил, что эта балка – последняя капля, и начал готовиться к самоубийству. Артемиде пришлось принять срочные меры: утром к запершемуся дома архитектору прибежали горожане с криками, что за ночь балка опустилась на нужное место.
Однако храм знаменит не своим убранством, а тем, как погиб. Ибо для этого достаточно было всего одного злоумышленника и одной бесконечно долгой ночи. Все, что сделал Херсифрон и его помощники, исчезло из-за Герострата.
– Герострата?
Да, моя девочка, неумного выскочки… Хотя, говоря по чести, его история – одна из наиболее поучительных и драматических. Человек, ничем не примечательный, решает добиться бессмертия, совершив преступление, равного которому не совершал еще никто (к тому же следует вспомнить, что Герострат обошелся без помощи армии, жрецов, жандармов и палачей). Именно ради славы, ради бессмертия он сжигает храм Артемиды, простоявший почти сотню лет. Деревянные части храма, просушенные солнцем, запасы зерна, сваленные в его подвалах, приношения, картины и одежды жрецов – все это оказалось отличной пищей для огня. С треском лопались балки перекрытий, падали, раскалываясь, колонны – храм перестал существовать.
– Варвар! Глупец! Ничтожество!
Опять на глазах Хамиды вскипали слезы. И опять призрак не знал, как их унять. А потому не нашел ничего лучше, как продолжить рассказ о никчемном эллине, возжаждавшем величия.
– Да, милая. Ничтожество… Но вот перед соотечественниками Герострата встала задача: какую страшную казнь придумать негодяю, дабы ни у кого более не возникло подобной идеи?
Возможно, если бы эфесцы не были одарены богатой фантазией, если бы не оказалось там философов и поэтов, ощущавших ответственность перед будущими поколениями, казнили бы Герострата, и дело с концом. Еще несколько лет обыватели повторяли бы: «Был один безумец, сжег наш прекрасный храм… как бишь его звали…» И забыли бы Герострата. Но эфесцы решили покончить с притязаниями Герострата на вечную память и совершили трагическую ошибку. Они постановили забыть Герострата. Не упоминать его имени нигде и никогда – наказать забвением человека, мечтавшего о бессмертной славе.
Боги посмеялись над мудрыми эфесцами. По всей бескрайней Ойкумене люди рассказывали: «А знаете, какую удивительную казнь придумали в Эфесе этому поджигателю? Его теперь навсегда забудут. Никто не будет знать его имени. А кстати, как его звали? Герострат? Да, этого Герострата мы обязательно забудем». И, разумеется, не забыли.
Хамида расхохоталась.
– Ой, глупцы… Наверное, воздух этого города был каким-то нездоровым. Этот дурачок хочет возвеличить себя, сжигая чудо. А остальные дурачки решают его забыть, чтобы имя надменного поджигателя навсегда осталось в истории… Безумцы! В гареме тучного Тивиада я слышала похожую поговорку: «Не стоит думать о белой обезьяне»… Как все-таки забавно устроен мир!
За смехом Хамиды растворились в воздухе ленивые вздохи и тяжкие унылые стенания, уходя в мир, который впитывал грехи, словно огромная иссушенная губка.
«А ты умна… Умна и проницательна. Ты будешь мне отличной женой, клянусь!»
На указательном пальце будущей отличной жены призрака тем временем заблистал гранат. Массивный перстень изображал открытый рот – пластины из молочно-белого кахолонга, словно зубы, сжимали центральный камень. Мелкая опаловая крошка блестела на оправе кольца, которая отчетливо напоминала растянутые губы.
«Чревоугодие… Старший брат тучности… Милый приятель лени…»
– Это чудесный гранат, моя девочка, – камень истинной веры. Он помогает бороться со страхами, успокаивает, вселяет в сердце покой. Дарует именно те чувства, какими должен наполняться разум любого человека при входе в храм или в момент созерцания бога.
– Какое чудо, какая невероятная редкость…
– Воистину, ты права – ибо подобное восхищенное спокойствие слишком редко нисходит на человека. Оттого и перстень сей посвящен статуе Зевса Олимпийского, настоящей драгоценности великой Эллады.
– Статуе?
– О да, ты правильно поняла. Не храму, не маяку, не городу, одной-единственной статуе. Правда, статуе удивительной, необыкновенной и в своем роде неповторимой. Огромный храм был по сути одним залом. И каждый камень этого зала указывал на огромный трон в дальнем его конце. На троне восседал сам Зевс Громовержец, подпирая головой потолок. Обнаженный до пояса бог был изготовлен из дерева. Тело его покрывали пластины розоватой теплой слоновой кости, одежду составляли золотые листы в форме полуплаща, в одной руке он держал золотую статую Ники – богини победы, другой опирался на высокий жезл. Зевс был столь величествен, что когда Фидий завершил свой труд, он подошел к статуе, как бы плывущей над черным мраморным полом храма, и спросил:
– Ты доволен, Зевс?
В ответ раздался удар грома, и пол у ног статуи треснул. Зевс был доволен. Трон бога украшали барельефы из слоновой кости и золотые статуи богов. Боковые стенки были расписаны художником Панэном, родственником и помощником Фидия.
Впоследствии императоры Бизантия со всеми предосторожностями перевезли статую в великий град Константина. Хотя они и были христианами, рука на Зевса ни у кого не поднялась. Даже христианские фанатики, враги языческой красоты, не посмели разрушить статую. Византийские императоры на первых порах дозволяли себе ценить высокое искусство. Но, к глубокому удовлетворению христианских проповедников, бог покарал своего языческого соперника, наказав тем самым сошедших с праведного пути императоров. Во время страшного пожара, уничтожившего половину города, сгорел и дворец императора. Деревянный колосс также стал добычей огня: лишь несколько обугленных костяных пластинок да блестки расплавленного золота остались от творения Фидия.
– Удивительно, – задумчиво проговорила Хамида, опуская руку с кольцом. – Чудеса света поглотило безжалостное время, а перстни, их прославляющие, до сих пор живы и радуют наш глаз.
– Они, заметь это, прославляют гений человеческого мастерства, который и творец, и губитель всех чудес мира.
Призраку же слышалось отчетливое чавканье сотен тысяч людских ртов, сонное сопение набивших утробу тел и довольное урчание тысяч чрев, поглотивших обильную трапезу.
На шнурке теперь оставалось только одно кольцо. Не в пример более строгое, не сияющее радужной россыпью, почти аскетическое. В вечерних сумерках огромный темно-лиловый камень сжимали сотни рук и ног, изломанных сладострастными судорогами.
«Сладострастие… Седьмой грех… Хотя, быть может, и первый – ибо человек гонится лишь за тремя ценностями: любовью, властью и богатством».
– А это что за камень?
– О, это камень, которому одно и то же имя будут давать неоднократно, и в прошлом и в грядущем. Это александрит, некогда нареченный по имени царя Искендера Двурогого и ожидающий имени другого царя, тоже Искендера, вернее, Александра. В богатой стране Хинд камень сей получил имя «вайдурнам». Считалось, что он связан с самой вечностью, ибо способен предвидеть грядущее и предупреждать об этом хозяина. Говорили, что камень забирает себе крошечную частицу лучшего в человеке и потому помогает его возрождению…
«О боги! Возрождению! Заклинание должно быть записано именно на этом перстне!»
Однако обрывать рассказ на полуслове было бы неразумно – как неразумно прерывать на середине ритуал, вызывающий повелителя черных сил в тот самый миг, когда он только появился.
– Этот удивительный, простой на вид перстень возвращает наш разум к последнему, седьмому чуду света. Единственному уцелевшему в вихре промчавшихся эпох… Пирамиды… Пирамиды страны Кемет.
Свиток двадцать восьмой
Руас не успел толком перевести дух после долгой пробежки. Однако вихрем врываться к жене посчитал неразумным. А потому, стараясь казаться спокойным, остановился у двери в дальнюю комнату. Зрелище, представшее его глазам, было почти таким, как он и ожидал.
Хамида, его глупенькая молоденькая жена, сидела у раскрытого ларца и перебирала побрякушки. На ней, по правде говоря, не так много и было навешано. Чего-то подобного и опасался Руас. Однако не зрелище огорошило колдуна.
Его просто приковал к месту его собственный голос, что раздавался посреди комнаты. Мягко, любовно, неторопливо повествовал невидимка о вещах удивительных и прекрасных. Должно быть, это было невероятно интересно, ибо глупышка Хамида внимала рассказу, раскрыв рот.
Пальцы девушки были унизаны кольцами нечеловеческой красоты. Камни в свете садящегося солнца жили собственной коварной жизнью.
Камни заветных колец, голос, рассказ…
Руас опустился на оттоманку у дверей и обратился в слух, мало чем отличаясь сейчас от собственной легковерной жены. Той самой, которую не так давно поминал словами, не достойными не только любого правоверного, но и просто уважающего себя мужчины.
Невидимка же, продолжая повествование, вспомнил, каким восторгом наполнилась его душа, когда он прикоснулся к плитам только что возведенной пирамиды царя Хуфу. Вспомнил и смешок отца при виде его юношеского ликования.
– Они не походят ни на что в целом мире. Они вечны в своей строгой красе… Они совершенны.
Гигантские усыпальницы фараонов одной династии – Хуфу и Хафры – были возведены около пяти тысяч лет назад. Но ни время, ни завоеватели не смогли ничего с ними поделать. Почти три тысячи лет существовало после этого царство черной земли Кемет, сменялись на престоле фараоны и цари, но пирамиды, воздвигнутые в бесконечно далекие годы, остались самыми могущественными сооружениями страны, да и всего мира.
Практически без всяких механизмов, с помощью лишь клиньев и кувалд, глыбы вырубали в каменоломнях на другом берегу Нила, обрабатывали на месте, затем перетаскивали папирусными канатами к воде, волокли на строительную площадку и по отлогому склону холма, который рос вместе с пирамидой, втаскивали на вершину. Историки уверяли, что строили эту пирамиду двадцать лет, что занято на строительстве было одновременно сто тысяч человек, которые менялись каждые три месяца. А сколько их оставалось через эти три месяца в живых, знали лишь фараоновы писцы – до нас число жизней, принесенных в жертву пирамиде, прежде чем она стала усыпальницей одного человека, не дошло. Фараон увел с собой в темное царство смерти десятки, а скорее всего, сотни тысяч подданных.
Однако не кровожадностью правителя, а именем архитектора также знамениты великие пирамиды. Известно имя этого гения и даже его внешний облик. Его признали при жизни и помнили тысячелетия после смерти. А немалый пантеон богов земли Кемет пополнился еще одним, богом писцов, Имхотепом.
Гений Имхотепа не ограничивался лишь строительством. Будучи жрецом и писарем, Имхотеп остался в памяти потомков великим магом и волшебником. Был он и писателем. «Поговорки» Имхотепа сохранились в веках. Единственный из всех, Имхотеп даже стал дважды богом. Его помнили и через два с половиной тысячелетия: богом медицины его почитали древние греки. Статуя Имхотепа была, по-видимому, первой статуей ученого в мире, ее обломки найдены в заупокойном храме фараона – как доказательство того, что истинный гений иногда получает признание при жизни.
Призрак заметил, что Хамида перестала обращать внимание на его рассказ. Девушка поднесла камень к свету в надежде уловить последние лучи садящегося солнца. Она вертела перстень и так и этак, пытаясь разглядеть что-то в его синей глубине.
Сердце невидимки учащенно забилось.
«Да, она все нашла! Неужели миг моей свободы столь близок? Неужели все, что я ей наплел, чистая правда? Не может быть, чтобы заклинание было записано на камне, который я соединил с пирамидами, и в самом деле связанными для меня с самым прекрасным в этом мире?!»
Сейчас призрак забыл, что не так давно было для него яснее ясного, что заклинание могло быть записано на внутренней части перстня, олицетворяющего сладострастие. Тот самый грех, который вызвал к жизни сражение с его братом-близнецом, удачливым Руасом.
– Здесь что-то начертано… Не пойму… буквы такие мелкие, что смысл ускользает… Амр… шайль… Нет, не могу.
Хамида в сердцах отложила перстень. Одинокий луч скользнул по камню, и призрак увидел вязь, заполнявшую все грани камня.
– Амар ойэв эрдоф асиг ахалек шалаль тимлаэмо нафши арик харби… – прочитал призрак, – …торишемо…
Не веря себе сам, он повторил в голос:
– …арик харби торишемо…
И вновь:
– …харби торишемо…
Руки призрака вдруг налились тяжестью, гулко застучало сердце, подкосились от усталости ноги.
И на шелковые ковры дальней комнаты гарема упал без чувств изможденный Асур, брат Руаса, победившего в давней схватке.
Девушка бросилась к нему:
– Муж мой, свет моих дней, что с тобой?
– Свободен… – угадала Хамида в его едва слышном шепоте.
– Твой муж, недостойная?!
Тот же самый голос, сейчас клокочущий гневом, вновь раздался в комнате. Второй ее муж, в отличие от первого, одетый в синий парадный плащ звездочета, взирал на нее с непонятным ей укором.
– Муж мой… Свет моих дней…
Хамида скорее прошелестела, чем прошептала те же слова. И упала без чувств между телом своего любимого мужа и у ног своего любимого мужа, грозно возвышающегося посреди дальней комнаты женских покоев.
Руас растерялся. Ибо он мог ожидать всего… Кроме того, чему стал свидетелем. Салим, давний слуга, мог раскрыть Хамиде тайну ларца. Она сама, по глупости того же Салима, могла до него добраться. Но появление брата… Нет, к такому Руас был не готов.
Хотя в самом дальнем уголке разума затеплилась искра радости: Хамида, сотворившая столь невероятные беды, ничего о них не ведала. Более того, она, похоже, была свято убеждена, что он сам позволил ей открыть страшный ларец. Иначе отчего бы тогда назвала презренного Асура своим супругом?
– А она умница, твоя жена, – послышалось снизу.
Асур пошевелился. Поднял руки к лицу, недоверчиво глядя на ладони. Пошевелил пальцами, сжал, а потом разжал кулаки. Осторожно сел, повел плечами. Оперся на руку и наконец поднялся.
– Ну здравствуй, брат!
К удивлению Руаса, в словах Асура не было ни гнева, ни боли. Легкая усмешка – та же, что и играла на его губах.
– Здравствуй и ты, брат мой! – с поклоном ответил Руас, удивляясь, отчего в его душе царит такая радость.
Мужчины взглянули друг на друга, чуть настороженно, оценивающе. Должно быть, они пытались понять, что будет, если они раскроют друг другу объятия. Быть может, ничего бы ужасного не случилось. Быть может, случилось бы нечто поистине катастрофическое. Но… В этот миг напряженного молчания послышался судорожный вздох.
– Хамида, девочка моя, – упал на колени Руас.
– Хамида, красавица, – с другой стороны опустился Асур.
Девушка, не открывая глаз, оперлась на руку мужа.
– Мне снился страшный сон… Мне приснился ты в двух обличиях… И оба вы, двое одинаковых разных, двумя одинаковыми голосами твердили мне о неземной любви…
– Бедная моя девочка, – прошептал Руас.
– День мой был так прекрасен, так… удивительно богат тобой, твоим вниманием, твоим голосом, твоими поучительными историями… А вечер оказался столь ужасен… Я боюсь открыть глаза!..
– Крошка моя, это просто усталость. Я провожу тебя на ложе, ты уснешь, а утром… Утром все будет хорошо. Как бывало прежде. Верь мне.
– Я верю… Верю тебе, мой родной…
Руас бережно поднял девушку и на руках донес до опочивальни. Асур же не двинулся с места – то, ради чего он бестелесной сущностью провел взаперти тысячи лет, было еще впереди. Следовало подготовиться и терпеливо ждать.
Хотя куда больше ему хотелось оказаться на месте своего брата – поднять на руки девушку, бережно донести ее до ложа, присесть рядом. С любовью вглядываться в осунувшееся личико и ждать мига, когда прекрасные глаза любимой вновь засияют обожанием.
Руас вернулся. Конечно, вернулся другим. Вернее, тем же, кем был в далекие дни до страшного мига ссоры.
– Твоих рук дело, братец?
– О чем ты, Руас? – Асур пожал плечами. Вполне искренне пожал, ибо он и пальцем не шевельнул для своего спасения.
– Ты прекрасно знаешь, о чем я. Но сначала скажи мне, как тебе удалось заставить ее вынести ларец из скалы.
– Увы, я никого ни к чему не принуждал. А уж о ларце и вовсе не знал. Пока сидел там, в толще скалы. Благодари собственную ослиную глупость – ведь это же тебе пришло в голову поставить ларец рядом с моим узилищем! Не хватило мозгов спрятать подальше?
Руас кивнул – вот уж воистину, мозгов не хватило. Но ему и в голову не могло прийти, что появится в его жизни женщина, которая не только полезет в кладовые, но и начнет ломать стены.
– А раз так, то, приятель, не перекладывай вину на чужие плечи, – продолжал Асур. – Благодари самого себя…
– С собой я уж разберусь, поверь. Но ты же заставил ее раскрыть ларец! Подло, низко, прикидываясь мной…
Асур усмехнулся.
– Нет, мой глупенький братец. Я никем не прикидывался. Твоя жена умница, ее чутью может позавидовать добрая сотня магов… Но при этом она молоденькая легковерная дурочка – и сама вбила в собственную голову, что это ты оставил ей свой голос, уходя на службу. Я просто не пытался ее разубедить…
– Бедная крошка. Она так тосковала в одиночестве. Это все из-за моей глупости!..
– Вот тут ты прав, брат! Прав. И сам благодари себя за то, что произошло.
Руас склонил голову. Асур во многом прав. Да, его вина в том, что он не спрятал ларец в ином месте. Его вина в том, что не уделял жене положенного внимания. Но не его вина в том, что мир наводнили грехи и соблазны, что искусы, столь долго томившиеся под обсидиановой крышкой, вылетели на свободу, мгновенно заполонив сердца.
– Но ты же видел, глупец! Ты же прекрасно видел, что выпускаешь наружу смертные грехи!..
– Нет, брат мой. Я ничего не выпускал. Хотя, конечно, видел, что в мир вернулись зависть и гнев, что сладострастие и похоть вновь стали царить в разуме слабых…
– Так почему ты не остановил Хамиду? Она же просто глупенькая девочка!
– Я хотел вернуться в мир, стать самим собой… – Асур пожал плечами.
Он терялся в догадках, отчего брат медлит, почему не изрыгает заклинания, дабы вернуть его в толщу каменных скал. Почему, подобно человеку, лишь пытается доискаться до истины. Хотя она и так лежит на виду.
Руас же, и в самом деле пытаясь доискаться до истины, напрочь забыл о том, что он маг и сын великого мага. Что не саблей, а словом некогда победил он своего брата. Более того, сейчас он даже не мог понять, что вызвало тогда его столь страшный гнев, что заставило поднять руку на Асура.
Увы, предусмотреть все не может даже наставник всех магов, как не удалось это и отцу Руаса и Асура, могущественному Варди ар-Раксу. Хотя все оказалось более чем просто. Колдовское сражение вызвали вполне человеческие, простые чувства, те самые грехи, которые потом нашли свой приют под каменной тайной семи колец. Зависть и ревность – вот что двигало Руасом тогда. Ревность и память о сладости греховных ласк – вот что заставило Асура насмехаться над братом.
Долгие же столетия стерли горечь этой ревности, заставили совсем иными глазами взглянуть на предмет этой зависти. Да и на самого себя. Более того, новый Руас, что предстал сейчас перед братом, был любим. И любил сам. А ведь известно, что нет человека более уязвимого и в то же время более сильного и свободного, чем человек любящий.
Все это, конечно, знал могущественный маг. Но не предусмотрел, что в новом сражении победу одержит не правый, а неуязвимый.
Зато это все отлично понял Асур. Долгие годы заточения в толще камня ни на йоту не уменьшили его сил – да и, по чести говоря, он не почувствовал этих лет. Вот поэтому теперь он был не просто готов к сражению – он его жаждал.
Наконец Руас поднял глаза на Асура. И взгляд этот сказал все: человек смотрел в глаза магу.
– Ты стотысячно прав, брат, – голос Руаса был едва слышен. – И я сейчас собственными руками подписал себе приговор. Однако твоя победа, брат, станет и твоим поражением точно так же, как поражением обернулась моя давняя победа над тобой. Некогда отца предупреждали, что нас двоих будет слишком много для одного мира. Однако ни один из нас не сможет и жить без другого. Вот поэтому ты, что бы ни сделал, не сможешь меня уничтожить… Ведь тем самым ты уничтожишь и себя. Уничтожишь как маг.
Брат еще говорил, но Асур уже понял, в какую ловушку угодил. Более того, он понял, что угодил в нее по воле своего отца и в тот самый день, когда стал с братом соперничать, когда свел с ума возлюбленную брата, когда самого его заставил мучиться от ревности. Ибо теперь у него не было вовсе никакого выхода. Он должен был либо вернуться в толщу камня, чего не желал, либо заточить Руаса… А самому обречь себя на жизнь сторожем у скалы, где ждет своего часа в бесконечном терпении заточенный брат.
«Хотя это совсем недурно – ибо это все же жизнь! Жизнь в любви, в почтении. Тебя боятся слуги, тебя сторонятся соседи, ты волен делать то, что захочешь… Не такое уж и тяжкое наказание… За проступок, совершенный бесконечно давно!»
– Однако, глупый мой Руас, я буду жить! Жить и наслаждаться каждым мигом жизни! Должно быть, то самое, заветное кольцо не зря было последним на шнурке – ибо все грехи мира, все его искусы будут теперь к моим услугам…
Руас печально покачал головой. Он уже знал, что победа ускользнула из его рук.
– Глупец… Они вырвались в мир и теперь начнут собственную войну за души людей. Войну тем более страшную, что победивших в ней не будет, а вот потери будут исчисляться тысячами…
Асур в ответ лишь ухмыльнулся – сейчас он был глух к голосу разума. Он не стал изрыгать страшные заклинания, призывать гром или насылать черные тучи. Да в этом не было особой нужды.
– Не обижай Хамиду… – вот и все, что успел проговорить Руас.
И в тот же миг его не стало – едва заметная голубоватая тень втянулась в огромный берилл, что по-прежнему лежал посреди шелкового платка. Суровый золотой коршун принял бессменное дежурство.
Свиток двадцать девятый
– Ну вот и все, глупый мой брат… Ты стал человеком… И перестал быть магом.
Однако Асур с удивлением чувствовал, что душа его пуста – не поет от торжества, не радуется свершившейся мести. Что там царит тишина, пусть и не кладбищенская.
– Я свободен… – проговорил он, пробуя «на вкус» столь желанные слова.
В душе ничего не шевельнулось.
– Я свободен! – проговорил Асур несколько громче.
Лишь тишина стала ответом. Быть может, чуть блеснули камни заветных колец, теперь превратившихся в необыкновенно красивые, но никчемные безделушки.
– Я свободен! – закричал Асур.
И лишь тогда ощутил наконец ликование.
Он поистине был свободен, он был богат и влюблен. Его будущее было полно красок и надежд.
– Верь мне, брат, Хамиду я не обижу никогда…
Всего этого не ведала Хамида. Когда она пришла в себя, то увидела, что муж дремлет в кресле. Залитая светом луны опочивальня полна цветов, прохладный ветер играет с легкими занавесями. Мир словно замер в ожидании чудес.
– Это сон, – прошептала Хамида. – Это прекрасный сон.
И действительно уснула – с легкой улыбкой на губах.
Пробудившись, она с изумлением обнаружила у двери незнакомую служанку с кипой платья. Высокая девушка со смеющимися карими глазами почти бесшумно раскладывала по ларям и сундукам шаровары и шали, аккуратно расправляла туники, заботливо поправляла примявшийся подол только что сшитого по франкской моде невозможно открытого платья. Вещи превосходного качества просто сияли. Хамида попыталась вспомнить, когда в последний раз она надевала нечто столь же прекрасное. И не смогла. Ибо Тивиад был не то чтобы скареден, но, безусловно, прижимист. О том же, что было дома, Хамида предпочитала вообще не думать.
– Доброе утро, хозяйка. Я Марсия. Господин, уходя, велел вас не тревожить.
– Откуда все это, Марсия?
– Прислали от портного… судя по всему, от того самого портного, который балует саму кадину Марват.
Ошеломленная Хамида с удивлением рассматривала неузнаваемо преобразившуюся комнату. Да, о таком рекомая Марват могла только мечтать.
– Однако, почтенная Хамида, скоро полдень…
«Похоже, она пытается меня поторопить…»
– У нас гости? Мне следует присмотреть за приготовлением угощения?
Марсия с изумлением подняла глаза.
– О нет, как можно… В гости званы вы. Достойный звездочет и придворный маг собирается представить свою великолепную супругу при дворе…
Марсия произнесла это с некоторым даже придыханием.
Хамида рассмеялась.
– Мой муж, похоже, несколько не в себе. Должно быть, он забыл, кто ему вручил мою руку…
Но Марсия вновь покачала головой.
– Уважаемый хозяин мне велел именно так все и передать. Еще он сказал, что ему плевать на прошлое, а все будущее он мечтает посвятить своей обожаемой жене.
Хамида растаяла. Вчерашний страшный вечер, быть может, и жил еще в ее памяти… Но скорее как кошмар.
Ошеломленная всем услышанным, Хамида позволила новой служанке снять с нее домашнее платье и усадить за туалетный столик, который словно по волшебству нашелся в дальней комнате.
– Какие волосы, госпожа. Ах, каким удовольствием будет укладывать их! Вы такая стройная, да вы будете похожи на принцессу… Настоящую франкскую принцессу, клянусь всеми святыми. Белошвейки уже справились с заказом, вскоре появится посыльный от ювелира… Но, думаю, начать все-таки следует не с одежды. Ванна готова, да и времени в обрез.
Хамида, так и не придя в себя от удивления, погрузилась в успокаивающе горячую воду. Марсия же, не прекращая болтовни ни на минуту, начала мыть ей голову.
– Право, хозяйка. Это настоящее богатство, а не волосы. А какие длинные… Какие роскошные… Прятать их под шаль или чаршаф просто преступление, клянусь собственной матушкой. Я могу уложить их в эллинском стиле или поднять наверх, чтобы они струились волнами.
– Но разве так можно? Это будет настоящим вызовом! Кадина Марват такого не позволит…
– Господин был непреклонен, он так мне и сказал – все самое лучшее, самое модное, самое новое! И плевать на всех, кто косо посмотрит! И даже тех, кто попытается косо посмотреть! Госпожа, так сказал господин, достойна большего, чем все королевы мира…
И Хамида растаяла. Черные мысли, если таковые еще и оставались, пропали после таких слов мужа.
После шести часов купания, притираний, похлопываний, массирования, выщипывания, подрезания и расчесывания Хамида решила, что жертвы во имя красоты на франкский манер все же слишком велики, что быть дурнушкой не так уж и плохо. Но благодаря веселой болтовне Марсии время пролетело быстро. Не успела Хамида опомниться, как пришла пора надевать платье.
– Моя госпожа, не забудьте о перчатках – это самый что ни на есть громкий писк моды… Для вас они просто спасение – Аллах всесильный, нельзя же такой красавице самой стирать и стряпать! Посмотрите, во что вы превратили руки! Никогда не слышала, чтобы высокородная госпожа работала руками…
Хамида не слушала. Она ошеломленно смотрела на отражение в огромном новом зеркале.
Это не она. Эта девушка просто обворожительна: с красивыми волосами, в великолепном платье из мерцающей аметистово-сиреневой органзы. На секунду прикрыв глаза, Хамида снова открыла их. Платье облегало талию по последней моде, а плотный корсет подчеркивал грудь. Да в таком платье она затмит всех одалисок двора…
«Если меня вообще в таком виде пустят во дворец!»
Какая фигура! Какие волосы! То, что раньше было беспорядочной массой бесформенных, непослушных локонов, теперь ниспадало блестящими прядями до самой талии. Марсия подняла и сколола волосы на затылке, переплела с длинной низкой жемчуга и двумя темно-сиреневыми атласными лентами и позволила ниспадать свободным каскадом ухоженных локонов по спине. Крошечные локоны обрамляли и лицо.
Хамида улыбнулась. Марсия настоящее сокровище. О нет, она настоящая волшебница, если сумела дикарку с туманного Альбиона превратить в истинно райскую птицу.
Вошел Салим. Хамида впервые увидела его улыбающимся.
– Госпожа! – Старый слуга с удовольствием поклонился. – Господин ожидает вас в своих покоях. Я буду вас сопровождать.
Хамида перестала дышать. Больше всего на свете ей хотелось, чтобы муж оценил, сколь волшебно она преобразилась, но в то же время было боязно. А вдруг ему это не понравится? Что, если он ожидал чего-то большего? Надеялся, что в ней есть скрытая красота?
Хамида поймала себя на том, что хочет быть безупречной в своей роли. Судорожно сглотнув, она выпрямилась и попыталась улыбнуться.
– Ну, будет вам, госпожа! – Марсия, конечно, разглядела ее волнение. – Вы выглядите превосходно, поверьте. Вы куда больше походите на настоящую королеву, чем иные повелительницы, уж мне-то можете поверить – я всего навидалась! От вас исходит настоящая доброта. И от этого вы выглядите еще лучше, да. Просто будьте собой, госпожа, и тогда мир с удовольствием запляшет под вашу дудку, вот увидите.
Хамида по-настоящему услышала лишь одно слово. Королева… Она расправила плечи, попыталась успокоить бешено бьющееся сердце.
Все было тщетно – она волновалась так, будто именно сейчас решалась ее судьба. Хотя, быть может, так оно и было.
Асур поднял глаза от записей. В комнату входила незнакомка – юная, румяная, невероятно красивая. Какие волосы! Какие глаза!
«Аллах великий, да это же Хамида!»
Асур вскочил столь резко, что опрокинул тяжелую скамью. Хамида? Он заглянул ей в лицо, пытаясь узнать в этой красавице ту простушку, которую знал. Глаза у нее серые, словно впервые заметил он. Нет, серо-голубые… Они, казалось, то и дело меняют цвет.
С волосами, свободно обрамляющими лицо маленькими изящными завитками, и фарфоровой кожей, выгодно оттеняемой цветом платья, его Хамида была изумительно хороша. Она была воистину лучше всех женщин мира!
Хамида застыла в шаге от мужа. Выражение его лица стало для нее настоящей наградой. Он был не просто удивлен – он был ошеломлен.
«А большего мне не надо! Пусть хоть весь мир провалится в тартарары… Пока мой любимый так смотрит на меня…»
«Какая красавица! Я знал, что она мила, но не предполагал ничего подобного! Прекрасна!»
Даже лицо, дорогое и знакомое, стало другим. Асур испытывал какое-то странное чувство, словно сорвал простую маргаритку, а в руке увидел прекрасную розу. Прислушавшись к себе, он обнаружил, что скучает по маргаритке.
«Глупец! Она безупречна, она необыкновенна! Клянусь, она достойна самого лучшего. Пусть она и не узнает, что ей в мужья был предназначен другой…»
Асур произнес про себя простенькое заклинание. Мир замер всего на миг. И снова запели птицы в саду, ветерок всколыхнул занавеси.
«Теперь в мире есть только один принц ар-Ракс, Асур… Один звездочет и колдун, один муж у прекрасной Хамиды… Только я!»
– Моя волшебница! Нет на свете никого, кто годился бы тебе в подметки! Идем, Хамида. Пора показать этим надменным и надутым болванам, кто вышел победителем. Мне не терпится похвастать…
Схватив Хамиду на руки, Асур почти бегом поспешил к карете, еще одному новому приобретению. В преотличном настроении опустив девушку на подушки, он велел своему кучеру трогать.
Хамида едва могла дышать – перемена в муже была необыкновенно разительной. Не было больше холодного, сдержанного, закрытого звездочета, сурового и даже страшного в своей замкнутости. Сейчас перед ней на подушках расположился настоящий фат, блестящий баламут… Чем-то ее муж сейчас походил на пирата, рассматривающего бесценный клад, чудом оказавшийся в его руках. Перемена эта ее и пугала, и радовала.
Хамида хотела поблагодарить мужа, но тот не дал ей и рта раскрыть. Более того, каждое следующее его слово просто выводило ее из себя.
– Сегодня я представлю свету свою жену. Веди себя так, будто ты видела добрую сотню королев и отвергла ухаживания тысячи королей… Не обращай внимания на своих врагов, общайся только с теми, с кем захочешь… Запомни, лучше тебя никого нет!
– О звездочет и маг, муж мой, – прервала его Хамида. – Клянусь, вы вывозите меня, словно любимую игрушку, табакерку, которой хотите похвастать… Или новую трость, украшенную необыкновенным камнем. Я живой человек и прошу не обращаться со мной, как с комнатной собачкой…
Читать бесплатно другие книги:
