Боже мой, какая прелесть! Обухова Оксана

Глава 1

Боже мой, какая прелесть!

Он тоже принял меня за дуру.

Сновал возле помятого бампера моего слегка поношенного «рено», звонил куда-то по телефону и кудахтал над разбитыми фарами так, словно не машину мне разбил, а сломал куличек в песочнице. Картинно огорчался и сочувственно причмокивал.

Я продолжала сидеть за рулем, смотрела в раскрытые ворота и мысленно считала до ста.

Сосед суетился вокруг моего багажника и своего капота, громко подсчитывал убытки и, судя по его кудахтанью, выходило так, что во всем виновата я одна. Это я выехала задним ходом из ворот на дорожку, не заметила его мерина и вложилась от всей души.

Мысленный счет дошел уже до шестидесяти пяти…

Сосед решил, что я впала в ступор, и полез в салон через открытое окно, кажется в самом деле собираясь погладить по головке.

Точно за дуру принял.

Подавая задом из ворот, я отлично видела его машину. Мерин вильнул мне наперерез и прицельно ударил в бампер. Совершенно неожиданно и очень метко.

Смысл маневра я разгадать не смогла и в какой-то момент даже решила, что дяденька из коттеджа напротив решил нетривиально познакомиться, подстроив ДТП тысяч эдак на пять зеленых…

Оригинально, блин.

Дяденька – через окно – тянулся к ключам с брелком сигнализации, намереваясь разблокировать двери, и попутно убеждал меня успокоиться.

– Сашенька, Сашенька, ничего страшного не произошло, – пыхтел над ухом. – Машинки мы починим, не надо так переживать…

Девяносто восемь, девяносто девять, сто!

Горловой спазм словно по заказу отпустил связки, и теперь – очень на это надеюсь! – я смогу разговаривать нормально. Не пищать, как придавленная веником мышь, а беседовать с томным достоинством и убежденностью в собственной правоте.

– Анатолий Андреевич, – вступила я и тут же заткнулась. Вместо томного достоинства из горла неслись разобиженные мышиные рулады.

Вот ведь наградил Создатель! В минуты душевного волнения нелепый спазм стискивает горло, и самое праведное негодование извергается из него малоубедительным попискиванием в стиле крошки Мини, подруги Микки-Мауса.

А кого, спрашивается, такими трелями напугаешь?! И даже убедишь.

Сосед подумал, что мышка собралась отчаянно расплакаться, и таки погладил ее, то есть меня, по голове.

– Ну-ну, Сашенька, не надо огорчаться. Железо, оно и есть железо…

Действительно. Не морду же расквасили. А только убытков на несколько тонн зелени подкинули.

Доказывай теперь, что не верблюд, что, пятясь задом из ворот, выезжала аккуратно и соседскую машину видела. Разъехаться мы могли. Но по какой-то необъяснимой причине «поцеловались» чересчур сердечно.

И как назло, ни одного свидетеля поблизости! Никто не прогуливается по единственной улице нашего коттеджного поселка, никто не проезжает и не глазеет из ворот на происшествие. Вымершая пыльная улица отдыхала от июльского зноя в совершеннейшем одиночестве.

Я извлекла из розовой сумочки со стразами голубенький мобильный телефон. Молча выбралась из машины и произнесла – хвала Создателю! – с требуемым достоинством:

– Надо вызывать страховщиков, – наморщила гладкий лобик, печально надула розовые губы и щечки и ударила коготком по клавише.

Сосед Анатолий Андреевич, в отличие от меня, повел себя нестандартно. Накрыл большими мягкими ладонями мою руку с зажатым мобильником и ласково сказал:

– Ну-ну, Сашенька. Зачем кого-то вызывать?

Мы соседи, мы взрослые люди, мы сами разберемся. Правда?

Волна нехорошего, очень нехорошего предчувствия прокатилась от его тяжелых рук по всему телу; я подняла глаза на раскрасневшегося мужчину и мысленно прикинула возможные варианты развития ситуации.

Денег у меня нет. Я молодая, новоиспеченная вдова, и об этом знает весь поселок. Если лукавый Анатолий Андреевич решил развести меня на бабки, последовательно поставить на счетчик и оттяпать дом и участок…

Но на примитивного бандита, промышляющего подставами на дорогах, сосед Коновалов никак не походил. Он походил на сытого кота, поймавшего в мягкие лапы перепуганную мышь.

Так, может быть, знакомство? Завязанное на общих неприятностях и деньгах…

– Я немного знал вашего покойного супруга, – кудахтал тем временем Коновалов. – Весьма достойный человек был Дмитрий Павлович, царствие ему небесное… Зачем же нам – соседям! – лишняя волокита? Пойдемте в дом… Выпьем чего-нибудь успокоительного… Я позвоню своим ребятам, они все уладят.

– В смысле? – Я насторожилась, вспомнив основное правило автолюбителя «никогда не покидай места ДТП, потом проблем не оберешься». – Как – уладят?

– Да не переживайте вы, Сашенька! – с насмешливой ласковостью воскликнул сосед. – Приедут подчиненные, расцепят наши машинки… Все уладят, все починят! – Тягучим, плавным движением Анатолий Андреевич выудил из моих пальцев сотовый телефон и зажал его в кулаке. – Не надо никуда звонить. Мы все решим быстро и полюбовно. Точнее – я решу. – И меленько так, противно захихикал: – Зачем уподобляться блондинке за рулем из пошлых анекдотов?!

Удар прошел ниже пояса. Чисто внешне я стопроцентно попадаю под типаж из анекдотов про блондинок.

Но вот пардон. Милейший Анатолий Андреевич понятия не имел, что десять лет я была лучшим распасовщиком неплохой волейбольной команды. И периферическое зрение имею не хуже поднятого перископа подводной лодки. Я «поле» вижу – профессионально!

И я уверена – он сам подставил «мерседес» под бампер «рено». Вильнул. Причем на скорости. Целенаправленно и метко.

Я выезжала аккуратно, его машину держала в поле зрения, губ за рулем не подкрашивала и по телефону не болтала. Мы были обязаны разъехаться. Если бы он не бросил машину наперерез.

– И все же, Анатолий Андреевич, нам надо вы звать страховщиков, – сказала я твердо.

Что бы там ни замыслил лукавый сосед – познакомиться поближе или напакостить, – подобные проблемы стоит разрешать в установленном порядке, а не в обход.

– Сашенька, – пропел имя лукавец и, когда я протянула руку за телефоном, спрятал его за спи ну. Как конфетку от капризного ребенка.

Ну точно за дуру держит!

– Анатолий Андреевич, – упорствовала я, – эту машину я собираюсь продавать. После аварии она и так сильно упадет в цене…

– Сашенька! – перебив, воскликнул Коновалов. – Ни-ни! Ни в коем случае! Я все расходы возьму на себя!

Да что тут происходит, в конце концов! Что за цирк!

Я оглядела пустую жаркую улицу – никаких «скрытых камер» из смешных передач поблизости не наблюдалось. Длинная вереница разномастных заборов, крепкие железные ворота, и даже собаки лаять перестали.

Поселок у нас небольшой. Всего в одну длинную улицу. Застраивался он еще в дорублевскую эпоху и считался престижным только по месторасположению поблизости от Москвы. Автострада нас редко радовала пробками, езды от МКАД набиралось не более двадцати минут. Но нет ни леса, ни реки. Поселок в чистом поле.

Метрах в пятидесяти от двух наших машин под пыльным кустом сирени дремала бесхозная собака. Дневная жара, только-только сменяемая вечерней прохладой, уморила псину, и та, полюбовавшись какое-то время бестолковой человеческой суетой, вновь положила морду на вытянутые лапы.

Н-да, что и говорить, сонную собаку в свидетели ДТП не возьмешь.

Я перестала корчить из себя гранд-даму, натянула на личико любезную Анатолию Андреевичу личину обиженной девочки-переростка и мило просюсюкала:

– Ах. Прям не знаю.

Какая прелесть. Он повелся тут же. Схватил меня под локоток и, как больную куклу, поволок в раскрытые ворота ближе к дому:

– Пойдемте, Сашенька, пойдемте. Выпьем кофейку, дождемся моих ремонтников… Все будет хорошо, все будет в порядке. Машинку вам подремонтируют, а в остальном… мы тоже порешаем…

Давайте ключи, я дом открою…

Я грустно всхлипнула и позволила провести себя сначала по крыльцу, потом в гостиную. Передвигала длинные ножки, украшенные босоножками с бабочками, и позволяла руководить привычно и умело, поскольку стопроцентно попадала не только под типаж «блондинка за рулем и в жизни», но и абсолютно соответствовала роли милой беззащитной девочки.

Покойный Дима-муж находил сей облик бесподобным. Окружающие мужчины тоже редко могли противостоять притворным слабостям.

– А у вас мило.

Мой неожиданный гость стоял под объемной хрустальной люстрой в центре гостиной и озирался с самодовольной приязнью истинного барина.

Я оглядела гостиную своего заложенного-перезаложенного дома и вздохнула. Я тоже находила его милым.

– Я бывал здесь раньше, – признался барин. – Но теперь… с вашим появлением дом приобрел истинный блеск. Вы умница, Сашенька. Все так уютно.

Огромная стометровая гостиная занимала почти весь первый этаж дома. Я поснимала со стен и продала все картины, восхитительный шелковый ковер ручной работы заменила ковриком поплоше в тех же тонах (красавица люстра печально дожидалась той же участи), мою поддельно-антикварную мебель уже навещал оценщик, сервизы все распроданы…

И где тут, спрашивается, истинный блеск?!

Остатки прежней роскоши. Не более.

На месте каминных часов времен кого-то из Людовиков сидела плюшевая собачка; вазу эпохи Минь (не совсем уверена, что именно означенной эпохи) заменил букет георгинов из собственного сада в хрустальной вазе моей мамы.

Может быть, Анатолий Андреевич извращенец? Или вкусы у него плебейские? Где он тут блеск разглядел?!

Впрочем, выглядел барин весьма довольным и почти искренним.

И если я пойму, чем может быть доволен мужик, только что разбивший две машины, то, можно считать, тайн в этой жизни для меня не будет.

Но пока на ум приходило только одно объяснение: Андреевич поцапался с женой и решил приударить (какой изящный каламбур – конкретно приударить бампером!) за вдовствующей соседкой. Заинтересовать ее в «дружбе» материально и привязать деньгами и ремонтом.

– Я сделаю вам кофе? – растерянно мяукнула я, то ли предлагая, то ли спрашивая разрешения.

– Буду признателен, – расцвел улыбкой на фоне георгинов гость. – Я пригласил бы вас к себе, Сашенька, но… – Андреевич самодовольно развел руками, – временно холостякую. Раечка в отъезде, а дома… такой бардак, право слово!

Ах вот оно в чем дело! «Раечка в отъезде».

Кобель плешивый. Отправил Раю на курорт, а сам амуры строить!

Деньги, что ли, лишние, удивилась я мимоходом. Пришел бы по-соседски. Просто. Зачем машины-то уродовать?!

Впрочем, не мое это дело. У богатых свои причуды.

Я повернулась к гостю спиной и отправилась на кухню, обозначенную в гостиной небольшим подиумом и плавным арочным сводом.

Зарядила кофейный аппарат, достала из шкафчика самый приличный остаточный сервиз на две персоны и покосилась на угловую застекленную горку. Не потому, что опасалась узреть в госте маньяка-насильника и получить в затылок удар керамической пепельницей. А потому, что, как каждая приличная девушка, почти автоматически ловлю свое и чужое отражение на всех полированных поверхностях. На хромированном боку кофейного аппарата, на черной глянцевой поверхности духового шкафа, повешенного на стене, на всех застекленных дверцах…

У нас, у красивых девушек, так принято. Видеть себя и кавалера за спиной. А я ведь – помните? – не только симпатичная вдова полугодовой выпечки, но еще и лучший центровой волейбольной команды. «Поле» держу совершенно рефлекторно.

…Анатолий Андреевич, поглядывая в мою сторону, вдруг резко сорвался с места. Подскочил к длинной тумбе с напитками и схватил с нее деревянный прямоугольник старинных – но, увы, не слишком дорогих – часов с позолоченным истертым циферблатом.

Посматривая в мою сторону, гость поколдовал со стрелками и… перевел их на двадцать минут назад.

Поставил часы на место и в три прыжка вернулся назад под люстру. Принял картинную позу и замер, переводя дыхание.

Я на секунду окостенела. Потом незаметно повернула голову и сделала вид, что очень увлечена кофеваркой.

Из носика, пофыркивая, извергался кофе. Я тупо поменяла чашечки и попыталась разгадать очередную шараду навязчивого гостя.

Вначале он подставился под мой «рено». Тут сомнений нет.

Потом отобрал мобильный телефон и напросился выпить успокоительного. Здесь тоже ничего спорного.

Теперь – меняет время. И появляется вопрос: зачем?

– Сашенька, – раздался голос, – а позвольте, я коньячка себе налью?

– Чувствуйте себя как дома, Анатолий Андреевич, – отозвалась я, сознавая, как предательски пищит голос.

«Так, Александра, успокойся. Мужик элементарно сдрейфил. Сел пьяненьким за руль. Разбил машины. Не позволил вызвать страховщиков. Вывод: «лакирует» старый алкоголь свежевыпитым коньяком».

Логично?

Очень.

Но зачем переводить часы?!

Неужели думает, что, напоив его кофе, я все же вызову ГИБДД, и подстраивает алиби?! Мол, выпил, да, но позже.

Но при чем здесь исправленное время?! Я ничего не понимала. И где-то должен быть подвох…

Я составила чашки на поднос, добавила к сервизу нарезанный лимон и уверенным шагом опытной манекенщицы спустилась с «подиума» в зал. Точнее, в гостиную на дешевый ковер массового производства.

Мой гость стоял у кожаного дивана и держал на весу два наполненных бокала.

«Неужели напоить решил?! Вызвать потом ГИБДД и доказать наглядно: пьяная курица мне мерс разбила и платить не хочет?!»

Думая о самом гадком, я грациозно склонилась над столиком (продемонстрировала беззащитное декольте) и, как только переставила чашечки на салфетки, буквально тут же, получила в руки фужер.

– За нашу случайную встречу! – провозгласил сосед. – За знакомство! Давайте запомним эту минуту!

Что за вздор? Я два года с Андреевичем раскланиваюсь у ворот, близкого знакомства не поддерживаю и запоминать мне, точно, нечего.

Да, мы не ходили прежде друг к другу в гости. Не посылали к праздникам корзины с подарками и открытками. Но мы – знакомы! Уже два года!

– Бывают в жизни знаменательные события, – продолжал пороть чепуху ненормальный гость. —

Случаются знамения, поверьте. И хочется надеяться, что наша встреча – нелепая случайность! – будет именно таким предвестием долгой-долгой дружбы. – Толкая речь, он подобрался к деревянным часам на тумбочке, чокнулся с ними бокалом и наконец поставил точку: – За эту минуту, за счастливое предзнаменование!

Выслушивая нелепый и высокопарный тост – подобного бреда, пожалуй, лет пять не слышала, – я глубокомысленно посмотрела на гостя, едва не обнимающего деревянный гробик часов. Следуя логике недавних событий, вывод напрашивался сам собой: ударом стекла о дерево Анатолий Андреевич собирался зафиксировать в моей памяти расположение стрелок. Двадцать минут восьмого.

Вот только зачем?

Я потупила голубые глазки в пушистых ресницах и поболтала коньячком в бокале:

– Простите, Анатолий Андреевич, я не пью.

– Совсем?! – опешил гость.

– Только кефир и воду, – вздохнула я и поставила фужер на низкий стеклянный столик возле дивана и кресел.

Сосед Коновалов огорченно покосился на тумбу с выставкой спирто-содержащих жидкостей и выдавил усмешку:

– Тяжело поверить.

– Это гости носят, – доверчиво проинформировала я. – Приезжают, привозят, много остается… Коньяк так вообще от Димочки остался…

При упоминании имени покойного хозяина дома гость согнал ухмылку с лица и высказался соответственно обстоятельствам:

– Ах да. Дмитрий Павлович. Хороший мужик был.

«Хороший мужик» довольно редкая аттестация моего мужа. Димасик был душкой, милым проказником, но никак не МУЖИКОМ. Когда в тренажерном зале он увидел, что у будущей жены жим лежа на двадцать килограммов больше, чем у него, расстроился смертельно.

– Ты, Саша, сюда больше не ходи, – сказал он тогда огорченно и понуро. – Тут пялятся. А ты… такая куколка и лапушка, что я ревную.

Врал мой любезный. В раскрученный тренажерный зал он привел меня как раз для того, чтобы пялились. Похвастался. Красавицей невестой с внешностью нежнейшей Барби.

А Барби легла под штангу и взяла вес без всяческих усилий.

Но Димочка-то надеялся учить! Покровительственно улыбаться и показывать, как блины на железную палочку надеваются. Я вся такая – внешне – эфемерная, нежно-кукольная, неземная. Не девушка, в те времена двадцати четырех лет, а мечта педофила.

Вот только рост немного подгулял. Для роли нимфетки ста восьмидесяти сантиметров – многовато.

Впрочем, познакомилась я с Димой сидя. Он пробегал по коридору модельного агентства, зацепился взглядом – по его словам – за белокурую прелесть, скучающую в кресле возле кабинета директора.

Я лениво листала журнальчик, на посетителя в приличном деловом костюме стойку категорически не делала и тем произвела впечатление.

Димасик по-свойски зашел к самому в кабинет – шеф отсутствовал, – покрутился перед моим опущенным в журнал носом, мелькая ботинками за тысячу евро, и начал болтать с секретаршей, прикладывая ее «дорогушей».

Я сидела прочно, как обросший мхом булыжник, и на мельтешение ботинок, перстня, костюма, речей внимания не обращала.

Относительно Димы, большого поклонника начинающих моделек, меня давно проинформировали приятельницы по агентству. Подобные бонвиваны не мой типаж. Я выросла среди спортсменов. Лысеющие дяденьки с пузиком, свисающим над тонкими, кривоватыми ножками, которых не скрыть ни одним английским покроем брюк, в сферу моих интересов еще не входили.

Я только-только завязала с волейболом из-за застарелой травмы колена, только-только начала получать первые приглашения на фотосессии, и жизнь казалась едва приподнимающейся из руин, обрушившихся на поле волейбольной площадки. Я берегла начало новой жизни и мудро стереглась от авантюр с лысеющими дядьками. Ночами мне еще снились судьи на вышках, а не бармены в кабаках… Я только начинала и принюхивалась, осторожно пробиралась по неизведанным дебрям и поглядывала на жирных селезней из камышей, не влезая в драки за толстые кошельки. В душе моей тогда жил спорт, а не азартная охота.

О Диме я забыла, едва он вышел из секретарского предбанника. Перед самым уходом он склонился к секретарше и, видимо указывая на меня, шепнул полувопросительно и слегка надменно:

– Случайный человек…

Тут Дима ошибался. В модельный бизнес я попала не случайно. Меня всегда охотно фотографировали для статей в спортивных изданиях, несколько раз я бывала «лицом» турниров, и приглашение попробоваться в качестве фотомодели для рекламы спортивных товаров приняла легко. Улыбаться на фоне снарядов в приличных костюмах для отдыха или фитнеса мне показалось работой непыльной и прибыльной.

Чуть позже, когда примелькалась спортсменам, переквалифицировалась в модели для подростковых журналов. Любая шмотка – мечта тинейджера – смотрелась на мне великолепно. Милое детское личико и недетская работоспособность без капризов позволяли фотографам лепить из меня что угодно. На фотографиях я выглядела девочкой-резвушкой без признаков анемичности и в этой сфере модельного бизнеса имела определенный спрос. Позировала в ярких сарафанах и джинсовых комбинезонах, под шляпками-панамками и с леденцами за щекой, в компаниях подростков и соло.

…Второй раз, когда по тому же коридору пробегал Дима, я сидела в том же кресле, но уже грустила. За полчаса до этого фотограф Леша мне сказал:

– Копец, Санька. Скоро под тебя свет придется специально выставлять.

Я в тот день позировала вместе с группой настоящих школьниц.

– Еще чуть-чуть – и скулы заострятся, начнут выдавать возраст. Думай, детка, куда кости кинуть. Подростковую делянку ты уже отработала.

– Совсем-совсем?!

– Ну-у-у, – прищурился Леша. – Слегка протянешь. Но недолго. По «языку» шагать не пробовала?

– Для подиума у меня колено болит, – едва слышно призналась я. – Шаг не идет…

Леша потрепал меня по щеке и смущенно предложил:

– Может, подтянешь?

Какая ерунда! Мне нечего подтягивать! Я выгляжу моложе, а не старше!

Но Леша профи, ему видней. И от его слов страшно стало так, что аж живот свело.

Опять все заново! Прорываться сквозь плотные ряды моделей другого возрастного ценза, зубами выдирать заказы для журналов…

Нет, поздно. Мое лицо для «Вог» не тянет. Я – девочка-резвушка с гладким карамельным личиком. Во мне от вамп ни грамма. А на невинных перестарков с чупа-чупсом за щекой мода еще не пришла. И вряд ли доберется…

Крайне опечаленная, я снова сидела в кресле перед директорским кабинетом. Мимо снова пробегал Дима, демонстрируя ботинки-перстень-часы-мобильник, но я опять на него не реагировала. Теперь, впрочем, совсем по иной причине. На душе было так скверно, что никакой пузан на тонких ножках, как мне казалось, улучшить самочувствие не в силах.

Но я ошиблась.

– Сашенька, – присаживаясь на подлокотник широкого кресла, сказал пузан, – мне кажется, еще чуть-чуть, и вы заплачете…

– Так заметно? – вздохнула я.

– Да. А что случилось?

– С фотографом поссорилась, – немного приврала я.

– Ну, это пустяки, – покровительственно пробормотал Дмитрий и покосился на часы. – Хотите кофе? У меня есть минутка, но нет компании. Если вы мне ее составите, буду счастлив.

Компания и кофе мне были необходимы больше, чем кому-либо. Директор умчался куда-то из офиса и обещал вернуться через час, я приняла приглашение – и увидела своего директора только спустя два месяца на нашей с Димой свадьбе. Нечаянный кавалер стремительно сделал предложение не только на кофе; я думала недолго, недели две держала марку и «да» сказала, только получив обручальное кольцо с бриллиантом.

Позже этот бриллиант оказался фальшивым.

Но это – позже. А вначале – красивое ухаживание, цветы, конфеты и даже робость. Дима смотрел на меня так, словно получал от лицезрения моей персоны возвышенно-эстетическое наслаждение.

С самой первой минуты я взяла правильный тон. И до сих пор задаюсь вопросом: почему? Почему вдруг начала изображать то, чего собой не представляю?

Притворства в принципе я не выносила. Фотографы любили со мной работать потому, что, привыкшая к спортивной дисциплине, но еще не «зазвездившая», я относилась к их просьбам как к приказам тренера. Тяни носок, говорил Леша. И я тянула с полной самоотдачей. Веселей, веселей, Сашенька, задорней – ты чемпион! Я становилась победительницей мишек и плюшевых тигрят.

Но время свое четко делила на работу и личную жизнь. Работа – это фотосессии, визажисты, пробы, примерки. Для души – встречи с подругами по команде, выезды на дачу к бывшему тренеру Ирине Игоревне, походы в кино с ними же.

Я тяжело рассталась с волейболом. И если бы не странное везение, выраженное в предложении поработать со спортивными журналами – на фото Саша плюс тренажеры-фитнес-БАДы (к БАДАм прилагались накачанные бодибилдеры), – не знаю, как выдержала бы эту разлуку. Порой со спортом расстаются как с жизнью…

Меня же закрутила, отвлекла иная, глянцевая реальность, и прощание с волейболом отозвалось не так болезненно. Больше боли приносили пусть даже самые добродушные насмешки подружек по команде: «Ах, Сашка, ты теперь у нас модель!», «Ой, Санька, я вчера твою фотку в метро видела, так два старца на нее слюни пускали!».

Подруги посмеивались беззлобно, часто не без зависти, но эта зависть отсекала. Девчонки остались на поле, с чем-то главным. Я принадлежала старцам и юнцам, пускающим кто слюни, кто пузыри жвачки. Я как будто стала массовой культурой – замеченная и востребованная, но плоская и ретушированная.

И встречу с Димой возле кабинета директора я тоже приняла как некое везение. В тот день, когда фотограф произнес «копец, Санька», я отправилась пить кофе с мужчиной, умеющим утешать. И совершенно интуитивно выбрала абсолютно правильную модель поведения обиженной, капризной девочки.

Почему так получилось?

Не знаю. Возможно, в тот день меня задела несправедливость фотографа, и я пыталась доказать себе и всему миру, что я не перестарок! Умею и могу быть прежней девочкой-резвушкой! Мои скулы не заострились, носогубные складки не вгрызлись в щеки, а глаза блестят лукаво, как у шаловливого ребенка!

Возможно – это я поняла чуть позже, – тогда я просто подыграла Диме. С чисто женской интуицией и мудростью дала мужчине то, что ему необходимо. Чего он ждал, на что надеялся: общество слегка капризной, обиженной девочки. Ему хотелось наставлять и пестовать, заботиться, оберегать.

Он это получил.

А я забылась. Надела на себя привычную глянцевую маску и даже словом не намекнула, что я не ласковый подросток, а полноценный КМС по волейболу.

Впрочем, чем тут гордиться? Была бы мастером, обмолвилась бы тут же. А так – КМС. Не велика птица…

Из роли нежной, глуповатой красотки я вышла только раз, когда легла под штангу и взяла вес.

Нет, безусловно, позже Дима обо всем узнал! Я принесла в наш дом медали, кубки и дипломы. Но спрятала их в шкаф. Самые простецкие спортивные награды разрушали мир Диминых иллюзий. Он хотел видеть во мне только то, что когда-то придумал.

А я – подстроилась. Довольно легко и без душевных терзаний.

Любила ли я Диму?

Не знаю. Этот вопрос больше интересовал маму, когда я привела в наш дом сорокадвухлетнего жениха с пузиком и милой лысинкой. Папу, надо заметить, интересовала больше материальная состоятельность господина, собравшегося просватать младшую дочь. И, вызнав, как ему казалось, все, на брак он согласился без особенного недовольства.

Родители меня благословили и через год, продав квартиру, уехали из Москвы в украинское село, поближе к папиной родне: многочисленной и шумной, веселой, хлебосольной и румяной. Я приезжала в то село пару раз в год, и каждый раз добродушные тетки деятельно пытались нарастить на мне килограммов восемь сала, мяса и румяности.

Так любила ли я Диму?

Вначале он меня очаровал. Ухаживал так мило и ненавязчиво, в постель насильно не тянул, а честно ждал до свадьбы. Мы оба создали и приняли игру иллюзий, в которой и любовь была не обязательной, как перец в котлете: если есть в запасе, добавим в фарш для остроты, если нет – обойдемся чесноком и солью. Все доставалось из запасников по мере необходимости: капризы и истерики, как мне казалось, даже умиляли Диму. Смешная ревность – где ты был, подлец, до часу ночи?! – взбадривала кровь. Как опытные кулинары, мы услаждали жизнь приправами, но привкус пищи, разогретой в микроволной печи, признаюсь, был.

Я чувствовала ее неполную натуральность. Но еще не успела пресытиться и получить отвращение. Мы прожили вместе только два года. А в двадцать шесть лет, после того как Дима пьяным сел за руль и врезался в столб, я стала вдовой. И только после похорон узнала, что иллюзорной была не только супружеская жизнь, состояние Дмитрия тоже оказалось мифическим. Настоящими были только долги и закладные. На дом, разбитую машину, в которой погиб Дима… Мой мертвый супруг оказался бизнесменом-пшик. Он заработал денег в «лихие девяностые», умножил их во время дефолта, но не вписался в мир слегка оцивилизованного бизнеса. В мире, где все было уже расписано, он оказался несостоятельным.

Дима был выдумщик. Милый состарившийся юноша сорока двух лет, без должного образования – ленинградский «кулёк», специалист по культурному досугу населения, без поддержки реального капитала. Он ловко строил прожекты и так же ловко спускал идеи в канализацию, не сумев довести их до конца.

Мой муж был выдумщик. А не работник.

Погибнув, он оставил меня наедине с разъяренными кредиторами, одним из которых оказался мой бывший модельный директор.

Уладить вопросы с некоторыми Димиными кредиторами мне помог муж подруги Виктории, неожиданно оказавшийся крутым криминальным авторитетом. (Почему неожиданно и как он мне помог, это отдельная история.) С бывшим шефом я вознамерилась рассчитаться сама и сполна, поскольку тешилась надеждой вернуться в модельный бизнес хоть перестарком, хоть переростком, поскольку деньги на хлеб нужно было как-то зарабатывать. Я продала картины, цацки, безделушки, взяла кредит в банке и явилась к Валерию Аркадьевичу вся из себя нарядная-ухоженная-душистая с конвертом, полным денег.

– Это вам, Валерий Аркадьевич, – сказала тихо. – Тут – все.

Директор взял пухлый конверт, брезгливо глянул внутрь и поднял брови:

– А проценты? Тут вдвое набежало.

– Какие проценты?! – опешила я, совершенно не ожидая услышать чего-то подобного от человека, бывшего свидетелем на нашей скороспелой свадьбе.

– Такие, Сашенька, такие. Твой муженек набрал бабла, – став злым и резким, сколачивал виселицу из слов директор, – кинул половину Москвы и думал: все? Смерть все спишет? Так?! Нет, дорогуша, – перейдя на зловещий шепот, директор приналег грудью на стол, – платить придется живым. – И откинулся назад на спинку кресла, разглядывая меня с хищным, прицельным интересом.

– Но денег нет! У меня нет ни копейки!

– А дом?

– Он заложен!

– Я выкуплю закладные, продам твой дом и покрою долг.

– Но он… он же стоит много больше!

Взгляд Валерия Аркадьевича (девчонки из агентства любовно называли его «наш Тарантул») потяжелел многократно. Шумно вздохнув, директор дотянулся до выдвижного ящика письменного стола и вынул несколько листков бумаги, утянутой в прозрачный файл.

– Смотри. – Презрительно оттопырив губы, он швырнул документы на стол.

Дрожащими пальцами я взяла бумаги, прочитала верхний лист и… больше ничего не увидела. Глаза заволокло слезами, буквы запрыгали и размылись…

– Не верю, – прошептала я. – Это… Дима не мог так со мной поступить.

– Мог, Сашенька, мог, – ухмыльнулся Тарантул. – Деньги от продажи дома едва покроют этот долг.

– Я вам не верю! – откидывая от себя бумаги, вспыхнула я. – Дима не мог занять столько! Вы… вы… это подделка!

– Ты можешь верить, можешь не верить, – изобразил равнодушие бывший шеф, – но все бумаги нотариально заверены. Каждая расписка.

– А почему вы предъявляете мне их только сейчас?!

– А ты на дату взгляни, голубушка. Куда мне торопиться? Это – долг на проценты. Дима не платил три года и составил новые обязательства, срок которых истекает через четыре месяца.