Сестра моя – смерть Зорин Николай

Я в квартире одна. Только часы стучат, надрываются. Ужас отпускает, ужас уходит прочь. Я смеюсь, смеюсь, смеюсь, беззвучно смеюсь, ведь рот забит тряпками.

По моим расчетам было около двенадцати дня, когда позвонили в дверь. Никакой надежды на спасение этот звонок в меня не вселил – ну и что? Вчера тоже звонили. Не вдохновили меня и шаги в прихожей – шаги, что шаги? Вчера тоже входили в квартиру. Но сегодняшние шаги отличались от вчерашних – они не крались боязливо, они были полны решимости, они хотели знать, что же такое происходит: не открывают, а между тем дверь не заперта. Вот дошли они до комнаты и замерли – неужели спасуют, как вчерашние? – но замерли они лишь на секунду.

– Алена! Боже мой!

Александра, мамина подруга, или, как я привыкла называть ее с детства, тетя Саша, бросилась ко мне.

– Да что же это такое?! Бедная ты моя!

На вскрики и причитания у нее не ушло много времени, тетя Саша быстро сообразила, что делать, сбегала на кухню, принесла нож и меня освободила. Руки так затекли и онемели, что совершенно отказывались подчиняться, я пыталась вытащить кляп изо рта, но ничего не получалось.

– Сейчас, сейчас я тебе помогу. – Тетя Саша ловко вытащила склизкий мерзкий комок.

Во рту было отвратительное ощущение распирающей пустоты, язык – чужой и деревянный.

– Ну, как ты? – Тетя Саша озабоченно смотрела на меня.

Я хотела ответить, но не смогла – сухой, тяжелый язык не шевелился. Она и тут сообразила, что делать, – умная, решительная тетя Саша: принесла воды, напоила меня и даже умудрилась не облить.

– Ну как, получше?

Я провела языком по нёбу – ничего, вроде немного размок, слушается, может, и говорить сможет.

– Получше. Спасибо. – Улыбнуться не получилось: мышцы лица еще не пришли в норму, но в целом я действительно чувствовала себя лучше. Руки и ноги тоже потихоньку начали отходить, это причиняло боль, но я была рада, понимала, что раз болят, значит, не отсохли, будут действовать.

– Посиди пока. – Тетя Саша поцеловала меня и ласково-ласково погладила по голове, как, наверное, гладит перед сном свою дочку Машу (я вдруг испытала острый приступ зависти к Маше). – Пойду поставлю чайник, тебе сейчас хорошо выпить горячего сладкого чаю.

Ушла. Удивительная женщина! Любая другая на ее месте прежде всего учинила бы допрос, бросилась звонить в милицию, начала бестолково метаться по квартире и так замучила бы своей заботой, что я была бы, наверное, уже и не рада освобождению. А эта – «поставлю чайник»!

Все правильно, сначала мне нужно прийти в себя и собраться с мыслями. Как ей объяснить, что со мной произошло? Как объяснить это самой себе? Себе, пожалуй, еще сложнее, чем ей, чем кому бы то ни было. С люстры свисает обрывок самодельной веревки. Все утро, с тех пор как проснулась (в конце концов мне удалось уснуть), я смотрела на него и восстанавливала события вчерашнего дня и сегодняшней ночи: он убеждал меня в том, что события действительно произошли наяву. Но объяснения им, этим событиям, я так и не смогла найти. Если отбросить мистику (а мистику я, безусловно, отбросила сразу, как только смогла трезво мыслить), объяснений и нет. Ясно мне только одно: как и почему, не знаю, но в этом деле замешан мой муж – бывший муж. И это значит, обращаться в милицию нельзя. Он мне давно чужой человек, а с сегодняшней ночи стал чужим враждебным человеком, и даже по имени больше называть его не хочу, теперь для меня он будет только «он». Но все равно – сдавать милиции мужа, пусть даже бывшего мужа, мужа, превратившегося во врага, я не могу. Во всяком случае, сначала я должна сама с ним поговорить.

Что же тогда рассказать тете Саше? Наплести, что в квартиру ворвался грабитель? Как тогда объяснить свисающую с люстры веревку? Сейчас мне ее не снять, руки еще плохо работают, да, наверное, она ее и видела. Конечно, видела, не заметить ее трудно. Рассказать все как было, только не упоминать, что звонила «ему», а «он» не приехал ко мне на помощь?

Можно, только очень уж эта история дикая, трудно в нее поверить, лично я ни за что бы не поверила, решила бы, что у человека, который мне ее рассказал, не все в порядке с головой. Насчет своей головы я и сама сомневаюсь.

– Аленушка! – Тетя Саша вернулась, а я так и не решила, что стану ей рассказывать. – Чай готов. Принести сюда или сможешь сама дойти до кухни?

– Не знаю. – Я поднялась с кресла, держась за ручки, осторожно сделала шаг. – Попробую.

Дойти до кухни мне удалось вполне самостоятельно. Мы выпили чаю, я даже съела бутерброд. Бутерброд тетю Сашу обрадовал, она поняла, что я окончательно пришла в себя и можно приступить к расспросам.

– Ты должна мне все рассказать. – Она подчеркнула слово «все», и по выражению ее лица я поняла, что она о чем-то догадывается. Знает что-то, чего я не знаю, или тоже подозревает моего мужа? Она его на дух не переносит, и уж кто-кто, а тетя Саша с большой радостью сдаст его милиции. Надо быть с ней осторожней.

Я ей рассказала «все», нарочно выставляя на первый план мистическую сторону, и так, будто сама этой мистической стороне верю, чтобы отвести подозрения от «него». Но кажется, не отвела. Тетя Саша слушала меня спокойно, без охов и ахов – моя история была просто призвана охи и ахи вызывать даже в самом уравновешенном человеке, – а когда я закончила, вытащила телефон и стала набирать номер.

– Не надо! – Я чуть ли не вырвала у нее из рук телефон. – Не звоните в милицию.

– Ты чего это? – Она строго, почти грозно на меня посмотрела. – С ума, что ли, сошла? Успокойся. – Она забрала у меня телефон. – Ни в какую милицию я звонить не собираюсь, я хотела позвонить Илье и только посоветоваться.

– Илье? Бородину? – Да это все равно что сразу набрать 02, даже хуже: Илья Бородин, знакомый тети Саши, – милицейский майор. – Не надо ему звонить. Пожалуйста, не надо.

– Да почему?

– Не надо, и все, я прошу вас.

– Ты что, не понимаешь, что этого так оставлять нельзя? То, что произошло, – очень серьезно, и я не уверена, что на этом все закончится.

– Я тоже не уверена, – очень тихо, почти про себя, сказала я, но тетя Саша услышала.

– Вот-вот! А ты говоришь, не надо звонить Илье.

– Не надо, я сначала должна сама разобраться.

– Ты разберешься! – Тетя Саша презрительно фыркнула. – Однажды уже пыталась разобраться, и к чему это привело?

– Это другой случай.

– Я так не думаю.

Ну конечно, она подозревает «его»! Хотя кого и подозревать после всего, что он сделал?

Она долго хмуро молчала, что-то обдумывала, потом сказала:

– Хорошо! Не хочешь вмешивать милицию, не надо. Возможно, по-своему ты права. Но оставлять этого дела так тоже нельзя. У меня есть другой вариант: давай обратимся к Андрею Никитину, частному детективу. Он в той ситуации тебе тоже помог…

– Ага! Помог! Он помог меня арестовать!

– Это не так! Не злись, пожалуйста, ты прекрасно знаешь, что это не так. И потом…

– Я не хочу обращаться ни к какому Никитину!

Вот уж к кому точно никогда бы не обратилась, так это к нему! Змей подколодный! Влез мне в душу, а потом… Конечно, главную роль сыграл тогда Артур Генрихович, начальник службы безопасности папиной фирмы, но и этот Никитин хорош.

Впрочем, главную роль сыграла я сама. Если бы не бросилась спасать Валерия, если бы не сделала этого ужасного признания – лжепризнания, что маму… что несчастный случай подстроила… что я убийца собственной матери… никакой Генрихович и никакой Никитин не сделали бы того, что сделали. Ни при чем они здесь! Любой бы на их месте забросал меня камнями, любой бы на их месте предал бы мое имя анафеме, а они – всего лишь сдали милиции. И все-таки… Нет, к Никитину я точно не хочу обращаться!

– Послушай, Алена, что за капризы? Как маленькая, в самом деле! К Бородину не хочешь, к Никитину не хочешь. – Кажется, тетя Саша не на шутку рассердилась. – Что тогда ты предлагаешь?

– Я еще не знаю.

– Но надо же что-то делать!

Тетю Сашу всегда выводила из себя пассивность, деятельный она человек, моя тетя Саша. Только как мне теперь с ней быть? Зря, наверное, я ей все рассказала.

– Может быть, эта девушка Люба – обыкновенная сумасшедшая, – пошла я на попятный.

– Ну да! Или ты сумасшедшая.

– Или я, – согласилась я с ней. – Может, мне все это приснилось.

– Ага! Приехала домой, растерзала покрывало, от злости, что отдых не удался, хотела повеситься, да решила, что это все-таки перебор, привязала себя к креслу…

– Нет, но… Я и сама не знаю!

– А у меня есть кое-какие соображения. – Тетя Саша кивнула на окно, как будто виновник моих бед находился там, во дворе.

– Он ни в чем не виноват! – поспешно бросилась я на защиту: ясно, она имеет в виду моего мужа.

– А я разве что-то говорила о нем? – Она зло усмехнулась. – Что это ты так вскинулась?

– Какие тогда у вас соображения? Насчет кого?

– Не насчет кого, а насчет чего. Все, что ты мне рассказала… Пойми меня правильно, я тебе верю, то есть не думаю, что ты меня умышленно вводишь в заблуждение, но… Сама понимаешь, все это как-то… нереально, что ли…

– Но ведь было же!

– Было. Но, думаю, только отчасти.

– Что значит – отчасти?

– Некая девушка, Люба, или кто она на самом деле, действительно по какой-то причине (в причине-то все и дело, причина-то и есть преступление) жила в твоей квартире. Она не знала, что ты приедешь на день раньше срока (этого никто не знал), и потому была не готова к встрече с тобой – встреча, скорее всего, и не должна была состояться. Увидев тебя, растерялась – и потому поступила так, как поступила.

– Повесилась от растерянности?

– Нет. Привязала тебя к креслу и оглушила. А все остальное тебе… померещилось. Ты получила довольно значительную травму головы, у тебя там до сих пор шишка.

– Вы хотите сказать, что никто не вешался и ночью… ночью никто… не было того, что было ночью?

– Ну конечно! Да как же все это могло быть? Сама подумай!

Вполне логичное, здравое объяснение. Если бы все это произошло не со мной, я, наверное, придумала бы такое же. Вот только… Я точно знаю, что это не было галлюцинациями или сном! Я помню свои ощущения – слишком ясные, слишком настоящие, реальные ощущения: живые ощущения смерти. И… И ведь есть доказательство!

– А веревка? Веревка, свисающая с люстры? Она до сих пор свисает! Как ее можно объяснить в таком случае?

– Веревка. – Тетя Саша дернулась, изменилась в лице и даже, мне показалось, немного побледнела. – Веревка! Ангел-хранитель тебя уберег и эту девушку тоже – от преступления. Страшно подумать, что могло бы произойти и чуть не произошло! Да-да, ты была на волосок от гибели. Видимо, она хотела тебя убить, но одумалась. Убить и имитировать самоубийство. Такое объяснение устраивает?

– Не знаю.

– Да что тут знать?! – Тетя Саша опять начала сердиться, но тут же себя одернула: – Прости. – Чуткая, добрая, только излишне здравомыслящая женщина. – Сон разума… – Она улыбнулась и продолжила нараспев: – Порождает чудовищ. Но суть-то не в том. Налицо преступление, и, если оно пока не совершилось до конца, очень вероятно, что еще совершится. Тебе, Аленушка, нужна помощь. И не моя, от моей мало толку, тебе нужна помощь людей компетентных.

– Бородина и Никитина?

– Других-то ведь нет. – Она снова мне улыбнулась – ласково и чуть-чуть заискивающе. – А пускать это на самотек нельзя. Так что будем действовать.

Мне стало неприятно – тетя Саша стала мне неприятна, ее напористость, ее решительность. И улыбка ее неприятна. В голову закрались подлые мысли. Что, если она как-то связана с тем, что со мной произошло? Что, если… Невероятно. И все же…

Я встала, взяла с холодильника пачку сигарет, закурила – и даже форточку не удосужилась открыть – назло некурящей тете Саше: она стала меня до невозможности раздражать.

– Вы ко мне шли по какому-то делу? – сделала я вид, что перевожу разговор на другую тему – хотя мне просто нужно было узнать, случайно или нет она оказалась в моей квартире.

– По какому делу? – Тетя Саша насторожилась. Неужели я права, и она в самом деле связана с «ним», с моим мужем? Или мне показалось, что она насторожилась? – А, нет, никакого дела. Я тут рядом была, в центральной детской поликлинике, направления на Машкины анализы брала, решила зайти, навестить тебя, узнать, как отдохнула.

– Хорошо отдохнула. – Я пристально-пристально смотрела на нее, прямо в глаза, пыталась определить, врет или нет, и не могла понять. Я так на этом сосредоточилась, что случайно выпустила ей в лицо струю дыма – невольное хамство. Тетя Саша укоризненно кашлянула. – Простите. – Я замахала рукой, чтобы развеять дым.

– Бросала бы ты курить, Аленка. Дурная привычка – и больше ничего.

Ну вот, сейчас начнет пропихивать прописные истины здорового образа жизни. Сама-то она, гимнастка в прошлом, спортинструктор в фитнес-клубе в настоящем, ясное дело, никогда не курила.

– О себе не беспокоишься, подумай о здоровье своих будущих детей. Тебе же еще рожать и кормить.

Не знаю, не знаю, от кого могут завестись мои будущие дети. Не от «него», уж точно, а других кандидатов не предвидится.

– Я подумаю.

– Вот подумай, подумай! – Она засмеялась, легко засмеялась, естественно. Зря, наверное, я поспешила записать ее в злодеи, не похожа она на такую. И потом, мужа моего она всегда не переносила, с чего бы вдруг ей с ним сойтись? – Так кому будем звонить, Бородину или Никитину?

Вот ведь заклинило! Действительно обо мне беспокоится или все-таки в «деле»? Или обратный вариант: с «ним» она не связана, но что-то такое знает и хочет потопить его из личной неприязни?

– Никому не будем звонить! – отрезала я несколько грубо.

– Но как же?

– Сделаем так: если еще что-то произойдет, я вызову милицию.

Никакую милицию на самом деле я вызывать не собиралась, просто хотела отделаться от нее, сбить с дурацкой идеи звонить Бородину и Никитину – сначала я должна была во всем разобраться сама.

– Ну ладно, – с большой неохотой наконец согласилась она. – Только смотри, будь осторожна, и если что…

– Да, я знаю.

– И мне тоже сразу звони.

– Хорошо, обязательно. – Я была готова согласиться на что угодно, лишь бы отделаться от ненужной опеки.

Тетя Саша еще немного посидела и стала собираться.

– Значит, действуем, как договорились, – сказала она на прощание и заговорщически подмигнула. Это ее подмигивание мне почему-то ужасно не понравилось, и опять вернулись сомнения на ее счет. А еще я подумала, что Бородин и Никитин тоже вполне могут быть задействованы в преступлении, раз уж она так за них ухватилась.

Как только тетя Саша ушла, я бросилась звонить мужу. Мобильный не отвечал, домашний тоже. По рабочему ответила секретарша. Она мне сказала, что Валерий Витальевич улетел по делам фирмы в Египет. Два дня назад.

Больше всего меня поразило, что улетел он именно в Египет – в этом было нечто безнадежно абсурдное. Египет, Египет – мурашки по коже, как, почему в Египет? Я, наверное, сошла с ума. Я вчера ему звонила около двенадцати дня, и он обещал приехать – часа через два. И приехал, вошел в квартиру – я слышала вскрик, – а тут говорят, Египет.

Хорошо, я готова согласиться с теорией тети Саши: вчерашние события имели место быть в реальности только наполовину, до того момента, как меня оглушили, все остальное – плод больного воображения. Но с Египтом я не согласна, категорически не согласна!

А может, я не так услышала, он улетел в какую-нибудь другую страну? Перезвонить, уточнить? Нет, нет, я ясно услышала: в Египет.

Как же мне теперь со всем этим быть? Как жить дальше? Теперь ни в чем нельзя быть уверенной. Ни в чем, ни в чем! Даже в самых простых, обыденных вещах. Возможно, если я сейчас выгляну в окно, там окажется вовсе не наш двор, а какой-нибудь горный ландшафт. А если в этот раз не окажется, все равно не исключено, что он возникнет завтра.

«Он» улетел в Египет. А «она» повесилась. Повесилась, а потом сорвалась с веревки и ушла прочь. Ушла прочь, ушла в ночь. Скажите на милость, зачем в таком случае было вешаться? Вешаться на моих глазах? Умышленно на моих глазах? Сводить суть своей смерти к тому, чтобы это произошло именно на моих глазах?

Египет. Черно-желтый Египет. Страна зверобогов. Шеол. Как мог он уехать в Египет? Что ему там делать? Секретарша сказала, по делам фирмы. Бред какой-то! Фирма занимается продажей офисной мебели. Не мебель же он поехал туда продавать! И как быть с тем, что вчера в двенадцать?… Ни о каком Египте вчера речи не шло.

Я сидела на полу, держала телефон на коленях и никак не могла прийти в себя. Может быть, зря отказалась от услуг тети Саши?

К услугам ее не поздно прибегнуть никогда, услужливый она человек. Только что-то очень уж услужливый. Да притом с такими козырями в рукаве, как Бородин, милицейский майор, и частный сыщик Никитин.

Я сама постараюсь во всем разобраться, пусть даже в ванной моей вдруг обнаружится морской пляж, а на кухне гончарный цех. Я сама пройду по мосту своей абсурдной жизни – абсурдной старости, – может быть, выйду на другой берег, а может быть, и нет.

Я отставила телефон в сторону, поднялась, огляделась вокруг: с чего начать разбираться? С цветов, разбросанных по полу? Они уже успели подвянуть. Пять белых несвежих гвоздик. Поставлю их снова в вазу.

С цветами в одной руке и вазой в другой я отправилась в ванную. Неплохо было бы и мне освежиться, но это потом, потом. Полотенце и халат все так же висят на вешалке – я теперь никогда не смогу ими воспользоваться. А может, наоборот, стану пользоваться только ими: сначала из протеста, а потом из любви к отвращению. Я себе старость придумала из любви к отвращению и жила в ней, и отвращалась до экстаза. Как знать, не выдумала ли я Любу, не подстроила ли все сама?

Мне больно. Египет застрял в голове: я все представляю, что еду в автобусе с плохо работающими кондиционерами в пустыню смотреть пирамиды. Впрочем, Египет тут ни при чем, мне просто больно.

Вышла из ванной, вернулась в комнату, поставила вазу на стол. Что дальше? Прибраться немного, Люба устроила страшный беспорядок. Снять веревку с люстры. Да, прежде всего веревку.

Я переставила вазу на подоконник – временно, – придвинула стол, забралась наверх – голова закружилась. Ну да, там все еще шишка. Постояла немного, привыкая, и приступила к работе. Хрусталики зазвенели жалобно, совсем как вчера. Узлы никак не развязывались, надо было сходить за ножом, да не хотелось спускаться.

Справилась, хоть и с большим трудом. Китайское покрывало пришло в полную негодность, любимое мое голубое покрывало. Вся жизнь моя пришла в негодность – не сшить, не отгладить. Мой муж уехал в Египет продавать офисную мебель местным бедуинам. А Люба повесилась. На голубом покрывале.

Я спрыгнула вниз, вернула на место стол, вернула на место вазу. Кресло придвинула к стене, сняла с него обрывки веревок. Села передохнуть. На глаза мне попался белый пластмассовый предмет – он вчера выпал из Любиной головы, и я все гадала, что это такое. Сейчас мне ничто не мешает поднять его и рассмотреть. Только вставать не хочется, и сегодня мне совсем не любопытно.

Я все-таки встала и подняла. Долго рассматривала, никак не могла понять, для чего он может быть предназначен. А когда, наконец, поняла, отбросила в ужасе. Слуховой аппарат, вот что это было такое. Слуховой аппарат, как искусственный глаз или протез руки, отдельно от человека вызывает ужас и отвращение. Калека не вызывает, а его причиндалы…

Оказывается, Люба была глухой. Некрасивая, неуравновешенная и глухая. Жизнь, наверное, у нее не задалась. Интересно, кто ее родители?

Преодолевая жуткую усталость, непонятно откуда вдруг взявшуюся, я прибрала в комнате и еще раз позвонила в офис. Не знаю, на что я надеялась, но надежды мои не оправдались – Египет остался в силе.

Что было потом, помню довольно смутно. Кажется, выпила чаю и покурила – уже при открытой форточке. А может, никакого чаю и не пила, покурила, дотащилась до разоренной кровати и легла спать. Во всяком случае, спать я точно легла и проспала до утра. До следующего утра.

Утро все изменило, я совершенно поправилась, ни боли, ни ужаса, ни отчаяния больше не испытывала. Наоборот, вдруг ощутила невероятную силу и решимость: нужно действовать, разыскать мужа, призвать его к ответу, а Египет – полная чушь. Скорее всего, муж сидит дома, а на телефонные звонки не отвечает. Туда прежде всего я и направлюсь. У меня есть ключ от его квартиры. Собственно, официально квартира эта и моя, я до сих пор там прописана. И охранник меня знает как жену Валерия, так что проникнуть туда не составит труда.

Я собралась, позавтракала, вызвала такси и минут через двадцать уже стояла у его дома.

В дверь звонить не стала, сразу открыла ключом – хотелось застать врасплох. Не знаю почему, но я была уверена, что он отсиживается дома: попросил секретаршу, чтобы врала про Египет, и заперся в квартире. Вот сейчас войду и выведу его на чистую воду. Довольно безрассудно с моей стороны, честно говоря, мало ли как могли повернуться события?

Но его не оказалось. Я обошла всю квартиру. На кухне на столе стояли чашки с засохшей кофейной гущей – две (интересно!). В спальне была разбросана одежда, постель не заправлена – аккуратностью мой муж не отличался. В гостиной вообще кавардак. В кабинете я задержалась несколько дольше: включила компьютер, произвела обыск в его столе. Не знаю, что я рассчитывала найти? Фотографию Любы с подписью на обороте: «Дорогому, любимому Валерочке»? Копию договора, скрепленного личной печатью моего прохвоста, о зачислении на должность камикадзе Любови такой-то? Или запасной слуховой аппарат, забытый однажды утром в пылу поспешных сборов? Цели у меня определенной не было, просто, раз уж пришла, нужно было попытаться хоть что-нибудь выяснить. Но ничего компрометирующего найти не удалось. Не было также и фактов, подтверждающих, что он улетел в Египет. Или, наоборот, не улетел. Ничего не было. Тогда я решила прослушать автоответчик.

Да-а, если секретарша врала про Египет, то не только мне: в курсе его поездки, оказывается, были все, во всяком случае, те, кто звонил вчера и сегодня, а может, и позавчера – записей накопилось много. А если она не врала, и он действительно в Египте? Но почему он мне об этом не сказал, почему пообещал приехать? Что вообще происходит?

Я стала слушать записи с автоответчика, и тут… Сначала я подумала, что просто ослышалась, но нет, все так и было: следующий, последний звонок предназначался мне! Да-да, сообщение на автоответчике было оставлено для меня. Но как такое может быть? Все знакомые и оставшиеся в живых родственники прекрасно знают, что я здесь не живу и что отношения с мужем у меня совершенно разладились, зачем же тогда звонить сюда? Впрочем, голос звонившей был совершенно незнакомый. Я снова прослушала запись. Да, совершено незнакомый голос, я не знаю эту женщину. И то, что она говорит, – бред какой-то! «Алена, мне обязательно нужно с вами встретиться. Это по поводу письма. Буду ждать вас сегодня с двенадцати до шести в сквере напротив ресторана «Скорпион». Не понимаю, о чем она говорит: почему ей нужно со мной встретиться? По поводу какого письма? Никаких писем я не получала!

Я долго сидела в полной растерянности – никаких объяснений этому звонку у меня не было. Почему она позвонила сюда, а не на мой домашний или, что было бы логичней всего, мобильный? Какое письмо имела в виду?

Я снова прослушала запись, мне необходимо было понять, что все это может значить. Но понять не смогла. Судя по голосу, этой женщине лет сорок. Кто она такая? Главная неясность в этом сообщении – письмо. И главная цель назначаемой встречи – письмо. Скорее всего, письмо послала эта женщина. Незнакомая женщина лет сорока.

Незнакомая женщина – может, в этом-то все дело? Она не знает, что я не живу в квартире мужа, потому и позвонила сюда. И письмо, которое я не получила, наверное, отправила тоже сюда. Интересно, какое это письмо, электронное или обыкновенное?

Я вернулась к компьютеру, открыла электронку – нет, мне ничего. Снова, очень внимательно, просмотрела бумаги, хранящиеся в столе, – никаких следов загадочного послания. Может, и было что-то, да муж уничтожил. Интересно, о чем она мне писала? Узнала что-то о темных делишках Валерия и хотела меня предупредить? Наверняка это как-то связано с появлением Любы. Но возможно, никакого письма и не было, меня просто хотят заманить в ловушку таким хитрым способом. За мной следили, видели, что я направляюсь к дому мужа, позвонили – и теперь рассчитывают, что я поспешу сунуть голову в пекло. На встречу с этой женщиной ни в коем случае идти нельзя…

На встречу я пойду обязательно – как иначе хоть что-нибудь прояснить в этом деле? Просто буду предельно осторожна. Разговаривать стану только на улице при большом скоплении народа. Сквер напротив «Скорпиона» – место в этом смысле вполне подходящее. Там и останемся. Только как я ее узнаю?

Женщина лет сорока, слегка полноватая, довольно высокая, светлые волосы накручивает на ночь на бигуди, ходит в темном просторном пальто и туфлях спортивного фасона, косметикой пользуется умеренно, в основном пудрой и губной помадой, с мужем отношения прохладные, дочь учится на первом курсе техникума или пединститута, квартира у них типовая двухкомнатная, не нуждаются, но и никаких перспектив на лучшую жизнь. Возможно, она шантажистка. Или шантажистка-перебежчица: что-то получила с Валерия и решила еще на мне подзаработать.

Глупости, глупости, дурацкие фантазии, скорее всего, она совсем не соответствует такой характеристике. Но как я ее узнаю?

Она сама меня узнает. Наверное, она меня видела.

Я посмотрела на часы – начало первого. Она меня уже ждет. До «Скорпиона» совсем недалеко, можно и пешком дойти, минут за пятнадцать неспешным шагом, так что не опоздаю. Впрочем, я и так не опоздаю: ждать она меня будет до шести. С двенадцати до шести – слишком большой интервал времени. Кто и зачем согласится торчать весь день в сквере, тем более на улице? Шантажист согласится. Преступник согласится. Человек в безвыходном положении согласится, если от этого будет зависеть разрешение его насущной проблемы. Из какой категории она, эта женщина?

Я вышла из квартиры, закрыла дверь. Вызвать такси или пойти на встречу пешком? Как безопасней? Если такси, придется довольно долго торчать у подъезда, на глазах у соседей, на глазах у охранника. Это не опасно, но неприятно. Зато водителя можно попросить подождать, и, если что-то пойдет не так, запрыгнуть в такси и уехать.

Если что-то пойдет не так, вряд ли я успею запрыгнуть. И вообще, ерунда это все, что мне может грозить среди бела дня на улице? Вряд ли это ловушка, к чему такие сложности? Хотели бы убить, убили бы и так. Пойду пешком, и все, пешком мне удобней.

Я вышла из подъезда, пересекла двор, оглянулась – никто вроде за мной не двинулся следом. Чего я боюсь, все хорошо! Обычный весенний день, ясный, солнечный, люди ходят… Пристроюсь-ка вон к той бабуське для пущей безопасности. Да нет, не для безопасности – для своего спокойствия.

Сумка старомодная – с двумя ручками, на защелке. Похожая была когда-то у моей бабушки, давно уже не использовалась, но и не выбрасывалась, висела в кладовке на гвоздике. Я любила щелкать застежкой. Звук получался такой смешной, чмокающий. Эту сумку потом мне бабушка отдала, увидела, как я «чмокаю», и подумала, что мне нравится сумка. А она мне совсем не нравилась, и я не знала, что стану с ней делать, но пришлось притвориться, что я очень рада. Мне в детстве часто приходилось притворяться, строить из себя этакую маленькую восторженную дурочку.

С бабуськой получается очень медленно, так я и до двух часов не доберусь. И по-моему, я ее смущаю: она на меня уже несколько раз оглядывалась, то ли с осуждением, то ли с опасением – может, думает, я хочу у нее сумку из руки вырвать, старомодную сумку на защелке?

Доковыляли до проспекта. Бабушка ринулась на другую сторону – наверное, от меня так резво дернула, надо было раньше от нее отцепиться. Боится: жизнь полна опасностей и людей с недобрыми намерениями. Я вот тоже боюсь. Боюсь и начинаю всерьез сомневаться, правильно ли делаю, что иду на эту сомнительную встречу.

Сомневаюсь, но все равно иду, никуда не сворачиваю, иду и иду. С каждым шагом сомневаюсь все больше, но иду и иду. Вот почти уже и дошла – ресторан «Скорпион»… Какая-то женщина идет мне навстречу, смотрит в упор. Ну да, лет сорока, в темном пальто, внешности вполне обыкновенной. Но мы же договорились в сквере! Да с чего я решила, что это она? Не отрываясь смотрит. Улыбнулась.

– Алена?

– Да, это вы?…

– Я знала, что вы придете!

Взяла меня под руку – мне это не очень понравилось, но я ничего не сказала: может, у нее просто манера такая, неприятная, но совершенно безопасная. Кажется, она мне обрадовалась, но тоже чего-то боится.

– Нам нужно поговорить, пойдемте куда-нибудь.

– Можно в сквер, – поспешно предложила я. – Или… Здесь при ресторане есть бар.

Главное – не садиться ни в какие машины!

– Не знаю, как лучше сделать. – Она растерянно посмотрела на меня, оглянулась. Боится, точно чего-то боится. Но значит ли это, что в таком случае мне ее опасаться не стоит?

– Давайте просто пойдем по улице. Разговаривать можно и на ходу.

– Да, да, да! Это самое разумное. – Она крепко сжала мою руку, я чуть-чуть отстранилась. – Вы ведь получили мое письмо?

– Нет, никакого письма я не получала.

– Не получали?! – Она так удивилась и одновременно так расстроилась, что мне стало ее жалко. – Но как же… Прошло десять дней, вы должны были получить.

– Не получила. – Я не стала объяснять ей, что не живу в квартире мужа, я вообще решила не спешить с объяснениями со своей стороны, сначала хотела послушать, что она мне скажет.

– Но почему тогда вы пришли?

– Вы же звонили, оставили сообщение на автоответчике.

– Получается, вы не в курсе… Боже мой, но почему не дошло письмо?!

– Вы по почте его отправили или электронкой?

– По почте. Я узнала ваш адрес в горсправке…

– Вот как! – Мне стало не по себе. Выходит, она, эта женщина, которую я вижу впервые в жизни, знает все мои «выходные данные». – Трудно, наверное, было раздобыть обо мне столько сведений? – Я насмешливо на нее посмотрела.

– Ну… – Она замялась.

– Ладно, не важно, – смилостивилась я. – О чем вы хотели со мной поговорить?

– Вот, вот, – женщина ужасно обрадовалась, – не важно, совсем не важно! Вы это сейчас поймете и простите меня. Я ведь из добрых побуждений. То есть сначала… Сначала сделала глупость, непростительную глупость, мне очень нужны были деньги, а потом поняла: да ведь это же преступление! И муж меня напугал, говорит: что же ты, дура, наделала? Вот я и стала исправлять. Узнала адрес, письмо написала. Жаль, что вы его не получили. Придется теперь все рассказывать сначала, а это так трудно!

Она вдруг вскрикнула и начала оседать, повисая на моей руке. Я не поняла, что произошло, по инерции прошла еще два шага, смутно раздражаясь на ее манеру ходить под руку и вот так вдруг повисать. Из-за этих-то моих двух шагов она упала не на спину, а ничком.

Как-то необыкновенно быстро вокруг нас собралась толпа, но я все не понимала, все пыталась ее поднять. И совсем выбилась из сил к тому моменту, когда приехала милиция. Меня оттеснили, куда-то повели. К милицейской машине – вот, оказывается, куда. Милицейскую машину мы уже проходили: это арест и старость. Сирена милицейской машины аккомпанирует признанию в убийстве. Нет, сначала следует признание – лжепризнание – и только потом… В любом случае милиция приезжает, когда происходит чья-то смерть – убийство или несчастный случай. Получается, эту женщину убили? Или опять это только несчастный случай? Не надо спешить делать признания, не надо спешить… Но вот меня уже сажают в машину, на меня смотрят таким же взглядом, как тогда Никитин. Я не виновата! Понимаете, я ни в чем не виновата. Я не убивала свою мать, я не причастна к смерти этой незнакомой мне женщины. Я…

Кто-то весь в белом – врач? – протиснулся к машине, открыл дверцу, оказался рядом со мной.

– Ей нужна помощь?

– Нам нужна! – грубо, раскатисто засмеялись рядом. – Приведите ее в чувство, и поскорее, нам нужно снять с нее показания, по горячим следам.

– Вы бы хоть не так откровенно… – интеллигентно-несмело возмутился врач.

– Что поделаешь, работа такая!

Мне дали таблетку и какую-то неизвестную успокоительную гадость в стаканчике. Врач ушел, машина поехала – сначала медленно, огибая толпу, а потом на нормальной скорости. Меня ни о чем не спрашивали, и я не решалась задать вопрос, что случилось с женщиной. А впрочем, это и так понятно, раз машина, – значит, смерть: убийство или несчастный случай, но при любом раскладе признают виновной меня.

Ехали мы не долго. Я думала, привезут в КПЗ, оказалось – в обычное отделение милиции. Может быть, она жива? Жива, несмотря ни на что? Под руку меня провели коридором – под руку! Не хватало только, чтобы опять… все повторилось. Голова закружилась. У меня там шишка и, возможно, сотрясение… Да, дело в этом. Или гадость в стаканчике оказалась слишком крепкой, в глазах все плывет… Я повисаю на чьей-то руке, я оседаю… Все повторяется, только мы поменялись местами: я оседаю, несчастный случай со мной.

– Сядьте.

К скамейке подвели и усадили, очень вовремя, иначе я бы упала… Ничком, если бы он не сразу понял, что происходит. Где-то внутри стало щекотно от смеха – все повторяется, – но я не могу рассмеяться. Мой проводник – или страж? – зачем-то достал из папки лист бумаги и теперь машет им у меня перед лицом.

– Ну как, вам получше?

Ах вот оно что, он меня в чувство приводит при помощи листка бумаги. Белая, писчая, формат А4, на ней минут через пять-десять – в зависимости от моего состояния – он начнет составлять протокол об убийстве или заставит меня писать чистосердечное признание. Ну что ж, это мы тоже уже проходили.

Засмеяться наконец получилось – и стало легче: я смогла вытолкнуть внутреннюю щекотку. Подошли еще двое. Смотрят на меня как на главное препятствие для своего счастья.

– Пройдемте в кабинет, – сказал один из вновь прибывших. – Алексеев, помогите девушке.

Алексеевым оказался тот, с грубым смехом, который меня сюда доставил. От его помощи я отказалась, самостоятельно встала, самостоятельно пошла. В кабинет мы вошли втроем.

И тут на меня опять накатило: в голове заплескались волны, ноги подкосились, и я рухнула на заботливо подставленный стул. Стул меня растрогал (я не видела, кто его подставил, но была очень благодарна этому человеку) и обрадовал: если позаботились, чтобы я не грохнулась на пол, значит, еще не исключили из общества. Впрочем, все впереди. Меня обвинят в убийстве этой женщины, можно не сомневаться. А ведь я даже не знаю, кто она такая, как ее зовут.

Смешно, тетя Саша вчера так настаивала, чтобы я обратилась в милицию – и вот я здесь. Только теперь не в качестве жертвы, а в качестве…

«Свидетель»! Нет, я не ослышалась – это слово действительно прозвучало. Неужели оно относилось ко мне? Ну да, в кабинете, кроме Алексеева и того, второго, подошедшего в коридоре, нет никого. Значит, ко мне. Но это совершенно меняет дело! Свидетель! Свидетелем я буду – с большим удовольствием, свидетелем – сколько угодно. Господи, неужели – свидетель?

– Имя, фамилия, отчество, – суровым голосом, чтобы несколько остудить мою радость, начал второй, не Алексеев. Кстати, почему он не представился? Это совершенно не по форме, он обязан был прежде всего назвать свое имя, а потом уже требовать мое.

– Озерская Алена Юлиановна, – произнесла я, тоже суровым голосом.

Я вдруг ужасно разозлилась – и на этого безымянного мента, и на молчаливого Алексеева, и на убитую женщину, из-за которой влипла в новую историю, и на себя, за то, что пошла на эту сомнительную встречу.

– А чего вы так нервничаете? – Он улыбнулся подлой улыбкой – ему нравилась ситуация, ему доставляло удовольствие меня мучить. – В сегодняшнем происшествии вы пока проходите как свидетель. – Он сделал акцент на слове «пока» и опять улыбнулся. – Конечно, заставляет задуматься то, что за полгода вы умудрились второй раз оказаться в нашем поле зрения…

– Послушайте, вы меня в чем-то обвиняете?

– Обвиняют в суде, а мое дело подозревать. Но пока – я повторяю, пока! – вы проходите как свидетель. Итак, Озерская Алена Юлиановна, скажите, вы хорошо знали Евгению Валентиновну Аристову?

– Я не знаю такой.

– Ну как же? Вы были с ней, когда она погибла.

– А, я не знала ее, совсем не знала. Она… – Я совершенно не подготовилась к вопросам и не представляла, что стану отвечать. Не рассказывать же им историю с Любой да и все остальное, с нею связанное? – Эта женщина подошла ко мне на улице, хотела узнать, как пройти на Прянишникова, я стала объяснять, и тут… Я даже не сразу поняла, что произошло. – Вот это действительно было правдой. Да я и сейчас не до конца понимаю. – Она погибла? Я имею в виду, она мертва?

– Да, мертва. – Он покивал – выражал сочувствие? Если так, то кому – ей или мне? – Хорошо, что у нее с собой был паспорт, мы смогли сразу установить личность. Аристова Евгения Валентиновна, сорок лет, проживает в городе Светлогорске…

– В Светлогорске?

– В Светлогорске. А что?

– Я там родилась и… – Ну кто меня тянул за язык? Теперь ведь точно не отстанет – я сама дала ему новую пищу для подозрений.

– И? – Он весь подался вперед, так заинтересовался.

– Там живет моя бабушка, – пришлось мне признаться, недосказанное «и» превращалось иначе в факт, который требует сокрытия, – преступный факт.

– Часто видитесь?

– С бабушкой? Нет, не часто. Это имеет какое-то отношение к… тому, что произошло?

– Как знать! Когда вы в последний раз были в Светлогорске?

– Не помню. Давно.

– Светлогорск – маленький город. – Он насмешливо посмотрел на меня. – Очень маленький город. Наверное, все жители знают друг друга в лицо. Аристова прожила там всю жизнь.

– Но я-то из Светлогорска уехала в раннем детстве.

– Ага! Вы понимаете, куда я клоню. Очень хорошо!